Это песня последней встречи. Я взглянула на темный дом. Только в спальне горели свечи Равнодушно-желтым огнем.
10:00, утро, 20 декабря
осталось 22 часа
Некуда бежать. Двери машины заблокированы — только это лишнее: всё равно её с обеих сторон так стиснули широкоплечие шкафы в чёрных кожаных дублёнках, что даже вздохнуть тяжело – какой уж тут побег? А это ведь сам Пчёлкин наверняка приказал им не позволять Вере лишний раз дёрнуться. То ли правда боялся, что она сбежит, то ли душу так отводил – причину Вере ещё предстоит выяснить. Но уж если так подумать, бежать-то ей зачем? Да и куда, от кого — от Пчёлкина? Ну и что, в конце концов, он ей сделает? Ни-че-го. И не ей, Вере, а ребёнку своему – вот она, её гарантия безопасности. Вот что помогло ей участь свою принять спокойно, если уж не сказать смиренно, и не лезть на рожон попусту. Вера, зажатая на заднем сидении так, что едва пополам по линии грудины не складывалась, обескураженным взглядом уперлась в плохо вымытое лобовое стекло. Дворники старательно сновали туда-сюда — чуть не замутило от мельтешения – и едва справлялись с подтаявшей кристаллизованной кашицей. Мой не мой это стекло, а грязная московская зима всё равно любые труды на нет сведёт. И грязный город за заляпанным стеклом она тоже серее и противнее сделает в десять раз, хоть и кажется, что некуда уж дальше – и ничего тут не поможет, ничего. Год за годом одно и то же, всё бег по кругу бесконечный. Так ей это всё осточертело, опостылело, так забивалось в лёгкие густой пресной пылью – аж дышалось с трудом. — Куда едем? — спросила без доли интереса в голосе, а на ответ особенно и не надеялась. — К Пчё… к Виктору Павловичу, — так же равнодушно отозвался шкаф — тот, что сидел справа — и поёрзал. Ему, пожалуй, ещё неудобней, чем Вере: габаритами-то он шире раза, эдак, в три — такому и одному на заднем сиденьи не самой просторной иномарки сложно свободно уместиться. Но сочувствовать Вера ему не собиралась: только недовольно дёрнула плечом, пихнув в локоть. Шкаф, к её нескрываемой досаде, и не поморщился. Вера закатила глаза. Нет, физически-то ничего Пчёлкин ей не сделает, конечно. То есть, не навредит. Наверное. Так, по крайней мере, она предпочитала думать. Так Вера успела его понять, и ошибиться в том, что сама успела в Пчёлкине разглядеть, очень не хотелось. Но это — если прикинуть — не единственный способ испортить ей жизнь. А за Пчёлкиным, уж видит Бог, не заржавеет придумать что-нибудь и понеприятней. Запрёт, лишит какой-никакой свободы — и глазом даже не моргнёт: это вообще первое, что пришло на ум самой Вере — и Пчёлкину, можно не сомневаться, тоже. Сам ей этим угрожал, и, вообще-то, ровно это сейчас и делал. Не собственными — но руками этих своих людей, как он привык их называть. Так он и мыслил: в категориях своих и не своих, принадлежащих и не принадлежащих ему, людей. Вера вот была из первых — это ей сейчас наглядно и демонстрировали. Куда бы её ни везли, почти насильно засунув в машину на выходе из офиса Кагановича, зачем бы ни везли, а цель всё равно одна: показать, чья она. И кого обязана слушаться. Не очень-то у неё выходило только понять, что это за смена тона в их пусть и напряжённых, но всё же сохраняющих шаткий баланс отношениях. К чему этот почти взвод личных конвоиров — двое спереди, двое рядом, на заднем сидении, — и совершенно очевидное запугивание? Далеко не самый дружелюбный настрой пчёлкинских шкафов тоже захочешь — не пропустишь. Да что там дружелюбие — тут и уважением не пахло: они, здоровые быки, зажали её на узком тротуаре, крепко, аж до боли, схватив под руки, и прямо-таки швырнули в воняющий табаком и потом салон; один — особенно, видимо, находчивый — ещё и гнусно бросил Вере в спину: “Не рыпайтесь, Вер Леонидовна, добегались”. Когда Верин авторитет успел для них упасть настолько низко, что они позволили себе так с нею обращаться? Увязаться за ней к Кагановичу Вера Пчёлкину не позволила: ей это было совсем не с руки. Она потому и прибегла к прямому шантажу — и хорошо, что тут был у неё рычаг куда серьёзней, чем их на честном слове державшийся паритет: он всего-то и зиждился на формальном Верином обладании компанией. Это значило, что как только Пчёлкину надоест играть роль порядочного человека, считающегося с буквой закона, он как пить дать выложит на стол парочку уже продуманных способов, с помощью которых, воспользовавшись Вериной неопытностью, сможет заставить её пойти на собственные условия, совсем ей не выгодные. Зато вот ребёнок… Ребёнок — сущность совсем не формальная. Тут Пчёлкин уже не на своём поле играл, а потому и правил не мог диктовать: ему бы никакие юридические уловочки и крючкотворства не помогли бы, реши Вера свои угрозы претворить в жизнь. Хотел он того или нет, а приходилось Верины условия принимать во внимание. И без всяких там оговорок, без саботажа и — особенно — без набивших оскомину манипуляций. Да ничего сверхъестественного она, вообще-то, от него и не требовала. Всего и нужно было, чтобы он не мешался — и тогда всё очень быстро закончится. Быстро и безболезненно. Получилось, как Вера и рассчитывала: Пчёлкин, скрипнув зубами, шантаж всё-таки проглотил — так ей, по крайней мере, показалось. Чего ж он теперь бесился, уже после встречи с Кагановичем? Какой ему смысл так над ней издеваться? Мог уж тогда и вовсе Веру не пустить, мог самовольно заявиться в юридическую контору — правда, тогда бы все Верины планы пошли прахом. На ум приходило только одно: всё это казалось не лишённым смысла, если Пчёлкин всё-таки узнал, что Вера на самом деле встречалась совсем не с Кагановичем, конечно, а с Берсеньевым; или, что ещё хуже: если узнал каким-то необъяснимым образом содержание их откровенной беседы. Да, вот тогда всё это приобретает смысл. И вполне очевидный. Тогда повод злиться у Пчёлкина был — да ещё какой. Тут, может, и ребёнок Веру не спасёт. Под ложечкой тревожно засосало; Вера обеими ладонями накрыла живот и съёжилась. Как только он узнал?9:00, утро, 20 декабря
осталось 23 часа
Вера снова опустилась в режущее глаза своей несуразностью гобеленовое кресло. Ногти нервно врезались в плотную ткань джинсов на коленях. Того гляди, до дыр порвут. — Борис Абрамович ввёл меня в курс дела, — во втором гадком кресле уже восседал, вальяжно закинув ногу на ногу, Берсеньев. Он и китель свой генеральский снять не потрудился, зато лицу изо всех сил пытался придать сочувственное выражение — только самодовольную улыбочку, которая ярче звёзд на погонах сияла, нет-нет, да и забывал спрятать. — Я могу и повторить, если… — Вера смутилась, поперхнувшись и взволнованно сжав горло холодными пальцами. — Я считаю, что мой муж убил моего отца. Но не могу этого доказать. Я боюсь, что теперь он так же поступит со мной. Берсеньев неопределённо мотнул головой. — Я склонен с тобой, Верочка, согласиться. — Каганович, старавшийся в беседу не вмешиваться и вести себя так, будто его в кабинете и вовсе не было, с услужливостью вышколенного официанта поставил перед Берсеньевым низенькие бокалы, щедро плеснув в них коньяка. — Чутьё подсказывает. Да что чутьё… — Берсеньев сладко втянул носом аромат алкоголя и тут же опрокинул бокал. — Чутья тут и не надо никакого. Мотив есть, это показания Бориса Абрамовича подтверждают: наследство. Возможность имелась… Всё складывается. Он с авторитетным видом постучал пальцем по виску, как будто придавая собственным выводам весомости. Вера тяжело уставилась ему в лицо. Берсеньев поставил на стол тихо звякнувший бокал и задумчиво вытянул губы буквой "о". — Вот что получается… Пчёлкин твой узнал, что Лёня в больнице завещание переписал. Тут надо будет главврача потрясти: сдаётся, зам ему о втором завещании рассказал. Ну, а главврач, в свою очередь, предупредил Пчёлкина. Не даром этот его зам как сквозь землю провалился: он — ещё один свидетель, который Пчёлкину был не нужен… Твой муж общался с главврачом без твоего присутствия, правильно я понимаю? — Да, он всё… со всем разбирался, когда у папы случился инфаркт, — коротко кивнула Вера. — Контакт был, выходит, — сделал вывод Берсеньев. — И тесный. — Но почему отец решил переписать завещание? — закусив губу, тихо спросила Вера. — Я не могу этого понять. Он сам устроил эту свадьбу, сам хотел передать компанию в вотчину Пчёлкину, чтобы… Чтобы в конечном итоге завещать всё мне? Она непонимающе развела руками. — Климов ведь рассказал тебе, что медсестра клиники дала свидетельские показания, что видела, как Пчёлкин… — Берсеньев осёкся, едва заметно пошевелив губами: подбирал слова. — Напал на тебя в больнице? Вера судорожно дёрнула нижней губой в ответ, искоса бросив беглый взгляд на Кагановича: его пухлые пальчики нервно переплелись друг с другом, побелев от напряжения; висок блеснул испариной. — Она рассказала об этом и Лёне. Тогда он что-то и заподозрил: тут же написал новое завещание. По закону, такое волеизъявление имеет право заверить главный врач —– ну, или лицо, его замещающее. Лёня, видимо, решил, что не сто́ит отдавать твоему мужу по крайней мере всю власть, — Берсеньев жестом попросил Кагановича плеснуть в бокал добавки. — Я бы ещё разобрался, Вера, откуда взялся этот внезапный сердечный приступ. Может, и не был он вовсе случайным?.. — Берсеньев легко оттолкнул в сторону бутылочное горлышко, давая Кагановичу понять, что коньяка ему уже достаточно, и пристально посмотрел на Веру. — Может, и Лёня тогда задумался о том же. Потому и не стал ждать выписки из клиники, чтобы изменить завещание: боялся, что не доживёт. Вера отвела глаза от его лица. Нет, Пчёлкин на момент приступа ещё не обладал ничем, даже не был соучредителем. Смерть отца от инфаркта была бы для него преждевременной — и совсем невыгодной. Уж слишком Берсеньев перегибал палку в своём желании убедить Веру в виновности Пчёлкина. Говорить, однако, этого не стала. Ни к чему было вызывать лишние подозрения. — Так он усомнился в выборе кандидата на роль моего мужа, но… всё равно не отменил свадьбу? — Вера болезненно сморщилась. Берсеньев скосил глаза в сторону, высунув острый кончик языка из-за поджатых губ. — Не знаю, — протянул отрешённо. — Быть может, на него надавил сам Пчёлкин. Не дал расторгнуть договор. А потом и заказал убийство, чтобы поскорее избавиться: Лёня мог успеть узнать о том, что второе завещание Пчёлкин уничтожил, и написать ещё одно, например. Или расторгнуть всё-таки брак. Пчёлкин избавился от нового завещания и решил, что теперь у него всё схвачено, а Черкасова безопаснее будет устранить. Но всё пошло совсем не по его плану, — Берсеньев недобро ухмыльнулся. — Шиш с маслом его ждал, а не наследство. Спасибо Борису Абрамовичу, – короткий кивок в сторону Кагановича. — Следствие оценит ваш вклад. — Так значит, Пчёлкин нанял Макса? — уточнила Вера. — Не побоялся, что он расскажет всё отцу? Они ведь так долго работали вместе. — Причастность Карельского предстоит установить, — уклончиво ответил Берсеньев. — Его ищут. Думаю, зная, что Лёня скоро отойдёт от дел, Карельский решил заранее доказать Пчёлкину свою лояльность, чтобы сохранить тёплое место. Или прыгнуть повыше. Пчёлкин пытается обособиться от Белова, ему нужна собственная команда безопасности. Макс отлично подходит на роль его правой руки. Хорошо, что ты рассказала о его появлении у вас дома. Это значительно облегчило нам поиски. — Думаете, он обо всём расскажет? — нахмурилась Вера. — Вы ведь можете его так и не найти… И тогда Пчёлкин так и останется..? Договорить она не смогла, широко распахнув глаза и устремив плескавшийся неприкрытым страхом взгляд на Берсеньева. Он побарабанил пальцами по столу, многозначительный глянув на хранившего почтенное молчание Кагановича. Тот выдвинул ящик стола и достал несколько бумажных листов, которые тут же перехватил Берсеньев и, незаинтересованно скользнув по печатному тексту глазами, снова посмотрел на Веру. — Можем и не найти, — мрачно согласился он. — И неизвестно, сколько будем искать. И найдём ли живым, — выдержал паузу, удостоверившись, что его слова на Веру возымели нужный эффект: она тревожно сцепила на коленях дрогнувшие пальцы. — Что в это время будет с тобой, Вера, непонятно. Мы можем тебя спрятать, увезти. Но тогда Пчёлкин задёргается и наверняка успеет придумать, как раздербанить твоё наследство и оставить ни с чем. Может исчезнуть сам, если поймёт, что он у нас на крючке. Нам нужно действовать быстро и неожиданно, чтобы его прижать. Вот, — он помахал бумажками. — У меня есть для тебя другой вариант. Вера нервно оттянула рукава объёмного свитера, пряча в них кисти рук. — Борис Абрамович сказал, что ты хотела дать показания. Не те, что дала Климову, — он замолк, вкрадчиво склонив вбок голову. Вера виновато опустила взгляд. — Не переживай, я понимаю, что твой муж и его проныра-адвокат не дали бы тебе поговорить с Климовым откровенно. — Да, — смущённо кивнула в ответ. — Но разве мои слова могут чем-то помочь? Про Макса я уже сказала, но ведь этого мало… — Ты можешь рассказать не только об этом, — резко прервал её Берсеньев и положил бумаги на стол под непонимающим Вериным взглядом. — Ты скажешь, что в ночь убийства видела Пчёлкина и Карельского вместе. Скажешь, что Пчёлкин угрожал тебе. Запугивал. И что в день покушения на тебя вы не были вместе. Что Пчёлкин не знал, что тебя не было в машине, и заставил дать ложные показания. — Мне нужно сказать неправду? И на суде тоже? — Вера нерешительно посмотрела на Кагановича, точно пыталась найти в нём поддержку, и с сомнением нахмурилась. — Пока я не вижу иного выхода, Вера. Я иду на это только ради тебя, — Берсеньев помял выдающийся подбородок, всем видом демонстрируя тяжёлые душевные терзания. Подвинул бумаги ближе к Вере. — Здесь уже записаны твои показания. Нужно только поставить подпись. Я обещаю, что его сразу арестуют. Сегодня же. Тебе будет совсем нечего бояться. Вера взяла в руки предложенные Берсеньевым листы, вчитываясь в текст: “...с моих слов записано верно…” — с её, Вериных, слов, которые она никогда не произносила. — Если меня станут допрашивать… В суде или, не знаю… — Вера тихо откашлялась, тревожным жестом проведя большим пальцем по нижней губе и не отрывая глаз от листов, — я ведь не знаю, что нужно говорить. Этого всего не было на самом деле, меня могут уличить во лжи. Берсеньев поднялся и сделал несколько шагов к окну, заложив руки за спину. — Всё, что нужно будет говорить в суде, я тебе расскажу. Лишних вопросов ни судья, ни прокурор не задаст, об этом я тоже позабочусь. А адвокат… — он замолчал, тихо усмехнувшись своим мыслям. — Мы ещё посмотрим, решится ли его вообще кто-то в этом деле защищать. Вера медленно вытянула из деревянной подставки блеснувший позолотой «Паркер» и помяла его между взмокшими от волнения подушечками пальцев. — Есть ещё кое-что, Павел Иванович… — она, облокотившись на стол, прижала к губам кончик ручки. — Если его арестуют, то что... что будет с компанией? Я ведь совсем в этом не разбираюсь. Сама управлять не смогу. Берсеньев, изучавший корешки книг на полках в шкафу за спиной Кагановича, оглянулся на Веру в полоборота и мягко улыбнулся одними краешками губ. Глаза только его блеснули неподдельным интересом. — Не переживай, Верочка, с этим я тоже тебе помогу. В память о… — улыбка на его лице приобрела наигранно-печальный оттенок, — о Лёне.11:00, утро, 20 декабря
остался 21 час
Серая панельная многоэтажка, к которой Веру привезли, находилась в тех дальних окрестностях Москвы, куда Верина нога, так уж повелось, за всю её короткую жизнь ступить доселе не успела. Она-то ждала, что доставят её в офис отца на Тверской или, на худой конец, туда, где работал и обретался до свадьбы сам Пчёлкин — а это уж очень вряд ли происходило в этих забытых Богом местах. Но нет: водитель заглушил мотор авто на подъездной дорожке безликого спального райончика. Вылезший со сдавленным кряхтением из салона вперёд неё шкаф руки́ Вере не подал, чтобы помочь выбраться. Она от раздражения злобно на него зыркнула, когда подползла к дверце и опустила ноги на заснеженную дорожку. Второй шкаф позади ждал, замерев на сиденьи, пока Вера выкарабкается и в полный рост встанет на твёрдую землю. Мог ведь выйти через вторую дверь — но нет же, предпочёл грузным собственным телом отрезать Вере потенциальный путь к бегству. Пчёлкин, значит, был в своём указании не позволять Вере лишних телодвижений предельно категоричен, раз шкафы на каждом ходу перестраховывалсь. На локте снова тесно сжались пальцы конвоира, вылезшего из авто первым. Вера поморщилась, попытавшись без особой надежды вытянуть из цепкой хватки руку, но шкаф только сильнее дёрнул её за собой. — Пошли, — кинул сквозь зубы и зашагал, волоча за собой Веру, к обшарпанному подъездному крыльцу. Внутри царила темень непроглядная. Или Вере так казалось после яркого дневного света, отражавшегося в снежно-белом покрове зимы. Она щурилась и напрягала глаза, чтобы разглядеть под своими ногами щербатые ступеньки, по которым поднимались: узкие пролёты всей их чуднóй делегации преодолевать пришлось гуськом. Шкаф уверенно вдавил широченной ладонью кнопку дверного звонка. Внутри квартиры за обитой дешёвым и кое-где подранным дермантином дверью дребезжащим визгом зашлась трель, неприятная до мурашек. Шкаф позвонил ещё дважды, только коротко, а затем до кучи трижды стукнул кулаком по двери. Вера в смятении огляделась. Узкий тамбур-рукав за общей дверью этажа освещала единственная тусклая лампочка — да и та, казалось, на одном честном слове и держалась, не гасла. Её включил, щёлкнув переключателем, один из пасшихся за её спиной шкафов. Три остальных двери — одна в противоположном тупике узкой кишки, две других врезаны в стену по правую руку — сплошь с заклеенными жвачкой глазкáми. Квартира у чёрта на куличиках, какое-то шпионское перестукивание чуть ли не морзянкой, ослеплённые соседи… Вывод-то сам собой напрашивался: они прятались. Пчёлкин прятался. Веру, стало быть, сюда привезли тоже, чтобы спрятать? К чему только эти унижения? Защёлкали замки. Дверь отворилась сначала на узенькую щёлку, и шкаф пихнул Веру к просвету так, чтобы показавшийся внимательный глаз человека по ту сторону мазнул по ней цепко и пристально. Дверь распахнулась шире. Веру толкнули в спину — не сильно, но до обиды унизительно, — заставив переступить порог. Нет, кажется, с теми, кого хотят спрятать, обращаются по-другому. Тесный коридорчик с отклеивающимися обоями на голых стенах квартиры-распашонки вёл в такую же полупустую комнату: только потрёпанный диван прижимался велюровой протёртой спинкой к стене да простенький деревянный стол стоял напротив. — Пчёл, пушку положи, — Космос скакнул от подоконника, на который опирался, к дивану: на нём свободно развалился Пчёлкин. Вера переступила порог комнаты, внимательно следя за дулом направленного на неё в упор пистолета. Быть может, того самого, что она нашла в ящике у отца. Или того, которым размахивала в машине перед аварией. Не важно. Важнее, что впервые в жизни она оказалась на мушке, а холодный и бездушный чёрный металл стал донельзя гармоничным продолжением вытянутой руки Пчёлкина. Гортань её дёрнулась конвульсивно. Сталь — о, из этой стали, должно быть, и отливали пули — в глазах Пчёлкина едва не плавилась от откровенной ненависти. Что уж там безмолвная угроза расправиться с Верой одним коротким выстрелом — под прицелом этого его взгляда находится было, казалось, куда опасней. Космос перехватил запястье Пчёлкина, отводя дуло в сторону. Тот руку Космоса отпихнул, толкнув его локтем в бок, и с нескрываемой злостью всё-таки кинул пистолет на стол, по-прежнему буравя Веру испытывающим взглядом. Вера оглянулась: в проходе бессловесными тенями замерли охранники. Некуда бежать, совсем некуда. Придётся выжимать максимум из предложенных обстоятельств и как-нибудь тянуть время. Пчёлкин донельзя разозлён — невооружённым взглядом видно; но вот насколько его гнев потенциально опасен и разрушителен, понять Вере было трудно. Надежду вселяло одно: раз уж он больше в неё не целился, то какие-то остатки трезвого рассудка сохранялись. Холмогоров, выпрямившись в полный рост, напряжённо следил и за Верой, и за Пчёлкиным одновременно. Вера была ему благодарна уже за само присутствие в этой комнате, полной потрескивающего от накала воздуха. Какой-никакой, а предохранитель. Но ведь чью сторону Космос выберет — тоже неясно. Пойдёт ли поперёк Пчёлкина до конца, чтобы защитить Веру? Она, скрестив на груди руки, равнодушно уставилась прямо перед собой и сделала несколько шагов вглубь комнаты — другого пути у неё, впрочем, и не было. Прислонилась спиной к полосатой жёлто-бордовой стене и прямым взглядом уставилась на Пчёлкина. — Ты вот сюда целься, — уголок рта цинично прыгнул вверх, когда Вера ткнула пальцем себе в живот. Для острастки. И для проверки границ дозволенного. — Дрянь, — выплюнул он, вздёрнув верхнюю губу и оскалившись. Схватил, однако — и в этом был хороший для Веры знак, — не пистолет, а пачку «Мальборо», едва картон от злости не смяв. — Чё, думаешь, нихуя тебе теперь не сделаю? Не, моя дорогая, ещё как огребёшь, — Пчёлкин говорил с зажатой между сцепленными зубами сигаретой. — За всё. — Блять, — Космос провёл по лицу ладонью. — Пчёл, обороты сбавляй. Ещё неясно ничё… — Чё те не ясно, Кос? — Пчёлкин резко дёрнулся корпусом вперёд, одарив Холмогорова ненавидящим взглядом. — Она про Макса ментам слила. Вера твоя ненаглядная, — он тяжело уставился ей в лицо. — Ты ведь? Ночью увидела. Некому больше. Вера склонила голову к плечу в согласии — молчаливом и бесстрастном. Так это представление он устроил из-за того, что она рассказала про Макса? — И с очкастым этим чё-то мутит, — продолжил Пчёлкин, многозначительно кивнув Космосу. — Значит, она про Макса распиздела и тут же по мою душу маски-шоу в офис припёрлись. Чё, Вер, всё-таки засадить меня решила? Зря. Вера только коротко пожала плечом. Так вот к чему всё это шифрование — Пчёлкина что же, уже едва не арестовали? Слишком уж получается быстро: она от Кагановича выйти ещё не успела, а к Пчёлкину уже нагрянули органы? Берсеньев, стало быть, сработал на опережение? Тогда события для Веры развивались совершенно неудобным образом: она-то планировала всё совсем иначе. А теперь неясно, что Пчёлкин сделает. Заставит сидеть здесь, в этой Богом забытой конуре, вместе с ним, пока… пока что? Отсюда не сбежишь: мало того, что в коридоре в ряд выстроились Пчёлкинские амбалы, ещё и окна кирпичом заложены — ни света, ни свежего воздуха внутрь не проникало. От духоты становилось тяжело дышать. Остаётся ждать помощи извне. Как быстро её здесь найдут? Сколько ей ещё придётся тянуть время? И на что всё-таки успеет решиться Пчёлкин, пока Вера целиком и полностью остаётся в его власти? Она с опаской покосилась на пистолет. Космос снова выругался сквозь зубы, порывисто мотнув головой в сторону: он колебался. Не решил ещё, кому верить и чью сторону занимать. Его широкие плечи под иссиня-чёрной рубашкой дёрнулись, и он исподлобья посмотрел на Веру. — Вер, честно скажи, — спросил негромко. — Правда это, нет? Она утомлённо опустила веки, откидывая затылок назад. — По тебе и без меня тюрьма плачет, — выдохнула она, растянув губы в болезненном подобии улыбки. — Я ничего про это всё не знаю. Вера оттянула широкий ворот свитера: слишком в нём стало жарко. Твёрдо стоять на превратившихся в вату ногах не получалось, колени подогнулись. Не хватало ещё лишиться здесь сознания. Хотя, может быть, это добавит ей десяток лишних минут. — Да не пизди! Из-под полуопущенных ресниц смотрела, как Пчёлкин снова рывком потянулся к рукоятке пистолета, но Космос его опередил, сунув оружие за ремень брюк. — Слышь, я тебе не дам, — гаркнул он, решительно уставившись на Пчелкина сверху вниз. Тот снова дёрнул губой в пугающем оскале и с напускным спокойствием откинулся на спинку дивана. — А ты чё опять впрягаешься? — двинув подбородком, бросил он в лицо Холмогорову. — Ещё не понял, чё она за персонаж? Холмогоров перевёл взгляд с Пчёлкина на Веру, заиграв желваками на острых углах массивных челюстей. — Да вы друг друга стóите, — выплюнул он. — Но так вопрос решать не будем. Пчёлкин, осклабившись, рассмеялся. — Меня, значит, грохнуть сразу можно было, а её ты выгораживаешь — так получается, Космос? — И чё тогда вышло хорошего? — рявкнул Холмогоров. — Я тебе её и не дам тронуть, потому что сам тогда чуть не проебался, Пчёла. Это, — он продемонстрировал чёрную рукоять, — назад не отыграешь. Он всё-таки выбрал её сторону. Вера, поймав на себе взгляд Космоса, едва заметно ему улыбнулась с благодарностью. Пчёлкин, от внимания которого это не укрылось, снова выругался. — Давай только сам святошу тут не строй, — ледяным тоном протянул он. — Рыцарь, блять, без страха и упрёка. Спасать ещё примчался, благородный дохуя. Думаешь, я не понимаю, что тебя в жопу просто ужалило, что я из-под Белого вышел, а ты не можешь. Вот и лезешь, куда не просят. Пчёлкин чиркнул зажигалкой, подпалив кончик новой сигареты. Остатки кислорода, которого и без того Вере не хватало, неумолимо пропитывались едким табачным дымом. — Чё, не так? — зажав сигарету в пальцах, он уставился на замолчавшего Холмогорова. — Любовь, хуё-моё, — торжествующий взгляд перевёл на Веру, точно хотел убедиться, что она точно всё поняла. — Любовь к баблу — может быть. И всё на этом. Дошло, принцесса? Вера посмотрела на Космоса: тот только отвернулся, не решившись встретиться с ней глазами. Слова Пчёлкина отрицать было ни к чему. — Ну, значит, с ним мы квиты, — равнодушно ответила она, пожав плечом: всем видом показывала, что её это нисколько не задело. Космос воровато на неё взглянул, и Вера ему одобряюще подмигнула. — Вот как, — отозвался Пчёлкин. — Смотри-ка, Кос, не всё, значит, для тебя потеряно. Ща меня упекут, и будет шанс подсуетиться. Доверенность ещё на него не оформила? — обратился он к Вере. — Может, за этим и ездила? — Кончай давай, — неприятно сморщился Холмогоров. — Не упекут. Разберёмся. Белый по своим каналам уже решает вопрос. Пчёлкин напряжённо опустил подбородок, с силой впечатав сигаретный окурок в стол. При упоминании Белова сморщился, как будто его хлыстом по лицу ударили. Грохот, раздавшийся из прихожей, заставил Веру резко обернуться на дверной проём и оттолкнуться от стены. Она, сжавшись всем телом в тугой комок, попятилась от испуга назад, упираясь спиной в угол и краем глаза замечая, как вскакивает с дивана Пчёлкин, задирая над головой растопыренные ладони. Прогремевший незнакомым мужским басом приказ «лицом в пол» — слова приглушала чёрная балаклава — к Вере, кажется, не относился: она так и замерла в своём углу, затаив дыхание. Бестолково смотрела, как из-за пояса растянувшегося на линолеуме Холмогорова один из ворвавшихся вооружённых людей в камуфляже вырывает недавно спрятанный пистолет. Она поймала на себе полный бессильной злобы взгляд Пчёлкина, лежавшего в той же позе, что и Космос. Руки ему пришлось сложить на затылке. — Вера, цела? — донёсся до неё голос Берсеньева, перешагнувшего порог комнаты вслед за вооружённой толпой: от растерянности Вера даже не могла сосчитать ворвавшихся. Она суматошно покивала в ответ. — Я же обещал, что тебе нечего бояться, — переступив через Пчёлкина, Берсеньев брезгливо сморщился и, оказавшись подле Веры, опустил ладонь на её плечо. Успокаивал. Вера едва сдержалась, чтобы не вздрогнуть и руку его с себя не скинуть. — Сука, — сдавленно выплюнул Пчёлкин и тут же ухнул от боли, получив тяжёлым армейским сапогом куда-то, кажется, в живот. Берсеньев раздражённо прикрыл на секунду веки, но тут же придал лицу благожелательное выражение. — Как вы здесь..? — нервно сглотнув, Вера обвела растерянным взглядом комнату, чуть не трещавшую по швам от набившихся в неё людей. Испуганно посмотрела на просиявшего от удовольствия Берсеньева. Его она здесь не ждала. — Увидели, как они тебя в машину затолкали, — пояснил он. — Приехали бы раньше — да ребят пришлось подождать. Ты уж прости, — он притянул её к своей груди, и Вера из-за его плеча с нескрываемой паникой опустила взгляд на лежавшего Космоса, до боли закусив губу. Если бы Пчёлкину не приспичило волочь её сюда, этого бы не произошло. Все карты эта его неосторожная глупость смешала. — Пчёлкин Виктор Павлович, — отстранившись от Веры, Берсеньев обернулся и спрятал руки в карманах брюк. — Вам предъявляется обвинение в организации заказного убийства Черкасова Леонида Георгиевича, — он, откинув полы кителя, опустился на корточки возле Пчёлкина, в чей висок упиралось дуло автомата. — А также в покушении на убийство Черкасовой Веры Леонидовны. Я тебя, мразь, надолго посажу. Даже не надейся выйти. — Вы бы поаккуратней с обещаниями, Павел Иванович. Свободного места в помещении уже вовсе не было, и спецслужбист в неизменно строгом тёмно-синем костюме — тот самый, что по просьбе отца не так давно предлагал Вере побег в другую страну, — неспешно перешагивая через растянувшихся в коридоре охранников Пчёлкина, облокотился о дверной косяк на пороге комнаты. — Некоторые могут и не сбыться, — добавил он добродушно, невозмутимо оглядев открывшуюся его глазам картину и расплывшись в спокойной улыбке. Берсеньев, так и оставшийся сидеть на корточках, поднял к нему лицо и, уставившись в распахнутую перед собственным носом корочку, вдруг растерянно оглянулся на Веру. — У Управления собственной безопасности возник к вам ряд вопросов касательно ваших методов расследования, — спецслужбист кивнул подбородком на маячевшего за его спиной мужчину в таком же строгом костюме. — Да и у нас к вам тоже накопились претензии. Так что давайте-ка, ребятки, пока сворачиваться. Не за теми приехали. А вы, Павел Иванович, проследуете с нами. Он многозначительно посмотрел на запакованного в камуфляж мужика, грозно нависавшего над Пчёлкиным, и автоматное дуло от его затылка послушно отклеилось. Пчёлкин голову тут же поднял, одарив Веру полным непонимания взглядом. Берсеньев поднялся. — Я требую объяснений, — беспомощно разведя руками, он махнул ладонью в сторону Веры. — У меня есть свидетельские показания… — Те самые, что вы сами и подделали? — холодно оборвал его спецслужбист. — Что за чушь? — оскорбился Берсеньев. — У вас нет доказательств… — Ещё как есть, — протянула Вера, буравя его спину испепеляющим взглядом. Берсеньев резко на неё обернулся, шея его над воротником рубашки покраснела. Накатившая ненависть придала сил, и Вера в несколько шагов оказалась возле Берсеньева, в упор глядя ему в глаза. Задрала край мешковатого свитера, из-под которого показался прицепленный к коже тонкий проводок. — Всё записано, — потянула она, угрожающе оскалившись. — Всё, что вы говорили.8:00, утро, 20 декабря
осталось 24 часа
— Работает? — спецслужбист прислушался к короткому ответу на том конце телефонной связи. Одобрительно кивнул и отключился. Вера поправила мешковатую ткань шерстяного белого свитера: под толстыми складками ткани прослушку точно будет не заметить. — По-прежнему не понимаю, зачем тебе это нужно, — с тяжким вздохом произнёс он: больше риторически, без всякой надежды услышать убедительное для себя объяснение. Вера подавила желание закатить глаза. — Мы его и без тебя возьмём, — щёлкнула крышка прямоугольного кейса, из которого спецслужбист выудил всё своё хитрое оборудование: проводок с крошечным микрофоном, который должен будет писать Верин разговор с Берсеньевым, а сигнал передавать куда-то в непримечательный фургончик, который виднелся сейчас в окне, припаркованный на обочине Большой Никитской — его показал Вере спецслужбист. — Но со мной ведь получится убедительней, Алексей Вячеславович, — елейно ухмыльнулась она, присаживаясь на край парты в университетской аудитории. — И элегантней. Что повторная встреча снова пройдёт здесь, в Вериной альма-матер, они договорились ещё в прошлый раз, когда Вера без зазрений совести прямо таки напросилась на добровольных началах посодействовать следствию в отношении Берсеньева. Никакое другое место и не подходило лучше: в университет Вера могла приехать, не привлекая ничьего внимания; а то, что происходило за закрытыми дверьми аудитории, ни чужих ушей, ни глаз не достигало. План был предельно прост: подкинуть Берсеньеву идею о том, что можно использовать Веру как главное оружие против Пчёлкина, но осторожно — так, чтобы он сам считал себя инициатором всей комбинации. Верина роль тут сводилась к одному: заявиться к Кагановичу, приложившему руку к появлению невесть откуда взявшегося второго завещания, с “конфиденциальным” разговором в тайне от мужа, которого Вера якобы подозревала в покушении на свою жизнь и оттого чертовски боялась. То есть, почву подготовить: разыграть сцену, в которой богатая наследница не знает, как избавиться от мужа — но очень хочет и ищет в этом вопросе компетентной помощи. И ждать, пока информация дойдёт до нужного человека. Каганович, как они и рассчитывали, наживку эту проглотил без доли сомнений, Вера свою роль исполнила на ура. А чтобы уж точно всё одно к одному сошлось, она по предварительному указу спецслужбиста не преминула поведать и про объявившегося накануне Макса. Уж это должно было заставить всю эту шайку зашевелиться. И звонок Берсеньева Вере домой тем же вечером как нельзя лучше подтверждал, что первая часть плана увенчалась звенящим успехом: Каганович медлить не стал и тут же связался с Берсеньевым, чтобы успеть ситуацию взять в свои — то есть их — запачканные кровью руки. Оставалось воплотить в жизнь и вторую часть — для того они тут и встретились в условиях предельной конспирации. Спецслужбист деловито щёлкнул замком кейса. — Вынужден согласиться: элегантней, — хмыкнул он с деланным поражением в голосе. — Медсестра уже призналась, что вступила в сговор с замом главврача и дала ложные показания. Но они оба пока указали только на следователя, Климова, как на организатора схемы. Если всё получится так, как мы предполагаем… — он прищурился в предвкушении. — Тогда и самому Берсеньеву придётся сильно постараться, чтобы отвертеться. Он хочет, чтобы ты ему доверяла. Поэтому сделает вид, что протянул дочери друга руку помощи. — Заляпанную кровью моих родителей, — хмуро уточнила Вера и замолчала, на секунду погрузившись в размышления. — Я думаю, что тогда, в клинике, нас видел Каганович, — тихо добавила. — Он приходил вместе с Пчёлкиным. Сделал вид, что ушёл, а сам, наверное, решил подслушать, о чём мы будем говорить наедине. Иначе, кажется, они не смогли узнать о том… инциденте. — Так это всё-таки правда? — спросил он холодно, выжидательно посмотрев на Веру. Она молча кивнула. Спецслужбист звонко причмокнул, помотав головой. — И ты его всё равно выгораживаешь? — в голосе сквозило разочарование. Вера раздражённо выдохнула. — Я иду на это ради родителей, — упрямо возразила она. — И только? — Верины слова его ни на йоту не убедили. — А вы? Метнула свой вопрос вместо ответа — защищалась — и буравящим взглядом уставилась на него с подозрением. — Вы ведь на дух не переносите таких, как Пчёлкин, — вкрадчиво начала Вера. — Не отрицайте. — Профессиональная деформация, — не стал отрицать он. — Но личную просьбу моего отца выполнить не отказались? Они ведь оба одного поля ягоды. Что папа, что Пчёлкин. Так что это за благородный жест? Он равнодушно пожал плечом. — Отдаю долг старому другу, которым твой отец когда-то мне был, Вера. — Он снял со стола кейс и, сжав пальцами металлическую ручку, вытянулся по стойке смирно. — Честь офицера, если хочешь. — А с мамой? С мамой вы тоже были друзьями? Кожа в уголках его глаз на секунду собралась лучиками тонких морщин, тут же разгладившись, — Говори прямо, к чему клонишь, — ледяным тоном поторопил он, бросив короткий взгляд на запястье, и заложил руки за спину. — Времени на загадки у нас нет. — Я ведь знаю, что с ней случилось, — Вера рассчитывала, что ходить вокруг да около с ним придётся долго — прощупывать почву, по капле выжимать информацию; но сейчас решила подступиться сразу, как есть — без обиняков. — Знаю, что её убили. И знаю, кто. Знаю, почему. У меня остался только один вопрос, — Вера приблизилась к нему, пристально заглядывая в неморгающие глаза. — Что знаете об этом вы? — Что она могла бы быть жива, если бы не твой отец, — невозмутимо. Непроницаемо. И уклончиво до предела. Он весь будто обратился в каменное изваяние. В мелькнувшем блеске глаз на этой неподвижной маске вместо человеческого лица Вера уловила всё-таки скрытый интерес: он пытался понять, что именно Вере было известно. Что ж, пускай: она и собиралась говорить откровенно. — Я расскажу, как, по моему мнению, обстоит дело, Алексей Вячеславович, — она вздёрнула подбородок и набрала в лёгкие побольше воздуха. Пристально следила за его реакцией на каждое своё слово. — Отец понимал, что скоро умрёт. От болезни или… не знаю, был ли он в курсе, что его убьют. Но главное: он понимал, что конец близко. И связался с вами. Решил напоследок поквитаться с убийцей жены. С Берсеньевым. И отдал вам подлинные материалы её дела: хотел доказать, что тот как-то причастен. Чтобы вы сами захотели ему отомстить. Я права, Алексей Вячеславович? Не отцу вы, как сами выражаетесь, долг отдаёте. Так? Совсем не ему. На самом деле, она шла ва-банк. На самом деле, у неё не оставалось ни времени, ни возможности, ни даже желания потянуть за другие ниточки, чтобы попытаться обнаружить копии дела. Эта — со спецслужбистом — была единственной, которую Вера могла свободно распутать. А не выйдет — так и всё равно не о чем будет печалиться. Не случайно он маму при первой встрече вспомнил: Веру это тогда сильно зацепило. Не случайно прочерствевший насквозь не человек, а каменный булыжник, тогда позволил себе поддаться эмоции — а Вера эту эмоцию, эту странную перемену в нём уловила каким-то шестым чувством. Да, кажется, всё-таки вышло что-то нащупать. — Откуда про дело знаешь ? — вместо ответа безразлично поинтересовался он. Вера раздражённо тряхнула волосами. — Так копии у вас? — задала больше всего волновавший вопрос, не позволяя сбить себя с толку. Тот дёрнул подбородком; Вера в этом нетерпеливом жесте прочла согласие со своими словами. — Предположим, — и снова ни тени эмоций на лице. Она поколебалась с минуту, бесцельно глядя в окно. — Тогда я попрошу вас о том же, о чём просил отец. Я всего лишь хочу, чтобы Берсеньев за это ответил. — Она выдержала паузу, замерев на выдохе. — За неё. Не за отца. За маму. В отличие от него, мама… она ведь вообще ни в чём не была виновата. Он одарил Веру тяжёлым взглядом, в котором промелькнуло вдруг и тут же исчезло сочувствие. Улыбнулся коротко и печально. — Она всего лишь сделала когда-то неверный выбор. Вера опустила глаза, спрятав от него лицо. Её подбородок дрогнул. Хотела было выпросить у него твёрдое обещание Берсеньева за маму наказать — не за себя, не за Пчёлкина и не за отца даже, а за маму, за её прерванную жизнь. Но подавила порыв: показалось, что это стало бы пустой тратой слов. Отчего-то и так было ясно, что этот лишённый красок человек в глотку убийце её матери вцепится мёртвой хваткой, и Верино желание точно исполнит. Она медленным шагом направилась к двери, но спецслужбист её окликнул: — В одном ты не права. — Вера обернулась на его голос. Он неспешно приблизился к ней, не отводя тяжёлого взгляда. — Не хотел он за её смерть Берсеньеву мстить. Ни тогда, ни сейчас. Кишка была тонка. Сам сесть боялся и бабло своё потерять. Ему выгодней было у Берсеньева крышу иметь, а что тот жену его заказал — твоего отца мало волновало. Он это молча проглотил. Так что да, Вера, если тебе интересно: я таких, как он, на дух не переношу. И Пчёлкина твоего бы даже вытаскивать не стал, если бы Берсеньев его всё-таки посадил, — сквозь стиснутые зубы отчеканил он. — Если не собирался мстить, зачем тогда натравил на Берсеньева вас? Мамино дело на свет вытащил? Спецслужбист глубоко вдохнул, скривившись лицом.. — Потому что Берсеньев давно давил на твоего отца: сам хотел прибрать к рукам компанию, когда узнал о раке, да не получалось. Но Черкасов прекрасно понимал, что после его смерти ты останешься с Берсеньевым один на один, и плакало бы тогда всё, что он заработал. Будь у твоего отца больше времени, он обошёлся бы без моей помощи. Сбежал бы с тобой за границу, предварительно переведя все активы, и никто никогда бы так и не узнал, что случилось с Майей. Но потом вернулась ты, влезла в какую-то идиотскую авантюру, и люди Берсеньева узнали тебя в клубе. А тот, в свою очередь, решил, что Черкасов объявил ему настоящую войну. И сделал следующий ход. — Заказал его убийство? Он согласно кивнул. — Не было у него времени самому придумывать, как тебя спрятать. Пришлось обращаться ко мне. Вера крепко сжала металлическую ручку, лбом прислонившись к закрытой двери. — Что, если Берсеньев ничего такого сегодня мне не скажет? — Тогда нам придётся дольше обрабатывать его подельников, — он положил ей на плечо руку: подбадривал. — Он от меня всё равно не уйдёт. Поехали. Мы с ребятами будем ловить сигнал возле офиса.11:30, утро, 20 декабря
осталось 20 часов 30 минут
— Это тебе за маму, подонок, — почти не размыкая губ, процедила Вера и подавила желание плюнуть в побагровевшее лицо Берсеньева. — Кроме того, мы уже имели удовольствие пообщаться с вашими сообщниками, — вмешаля спецслужбист, и Берсеньев с видом загнанного зверя обернулся на его голос. — С господином Климовым, быть может, придётся попотеть, сами понимаете: он по долгу службы знаком с методами допросов, так что поуворачивается какое-то время. Зато вот Борис Абрамович Каганович уж очень разнервничался, когда мы к нему пришли — чуть откачивать не пришлось. А уж заместитель главного врача Центральной клинической больницы столько интересного успел нам рассказать, Павел Иванович… Он ведь помог вам подделать завещание Черкасова? А ещё, будучи в недавнем прошлом фельдшером скорой, делал смертельные уколы несчастным пенсионерам, у которых вы отнимали квартиры, за что впоследствии получил такую лакомую должность. — Спецслужбист щёлкнул языком, довольно сощурившись. — Так что как вы там выразились, Павел Иванович? — он вплотную приблизился к Берсеньеву, буравя его ледяным взглядом и растянув рот в пугающей улыбке. — Я тебя, мразь, надолго засажу. Спецслужбист лёгким кивком головы обратился к маячившему за спиной человеку, и тот, сделав несколько шагов вперёд, щёлкнул браслетами наручников на запястьях Берсеньева. Ноги у Веры в миг превратились в какой-то едва держащий форму желейный студень — подкосились, согнувшись в коленях, а перед глазами замельтешили противные чёрные мушки. Дышать, казалось, совсем стало нечем: свежему воздуху напрочь неоткуда было взяться, и народу в тесной комнатушке собралось тьма. А ещё сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Она зажмурилась, помотав головой, чтобы отогнать от себя накативший тошнотворный морок. Нужно выбежать на улицу, на свежий воздух — да хотя бы на лестничную клетку, там хоть нет этого столпотворения, — и глотнуть спасительного кислорода. Краем глаза успела отметить, что Пчёлкин, уже не валявшийся на полу в унизительной позе, придавленный грубым сапогом, успел подняться и сесть — больше у нагрянувших молодчиков с автоматами как будто не было к нему претензий. Он только бродил ошалелым взглядом по комнате. Вера уже знакомыми лестничными пролётами вприпрыжку сбежала вниз, к выходу из подъезда. Никто, благо, не стал ни останавливать, не претворять путь; только слышались за спиной чей-то нагоняющий топот. Она выскочила на мороз, и скользкий холод напрямик пробрался к коже под складками одежды. Пазухи носа чуть не обожгло, но лёгкие благодарно и свободно расправились; от горла откатил, провалившись вниз, мутящий ком. Мир вокруг стал чётче. — Вера, — это Пчёлкин, пустившийся за нею из собственной квартиры-укрытия, теперь, наверное, совсем не годной для этих целей, сам в декабрьскую зиму выпрыгнул в одной только рубашке. — Ты чё? Плохо? Она, обернувшись, скользнула по растерянному от тревоги лицу и отрицательно мотнула подбородком: дурнота успела схлынуть. Он провёл ладонью по небрежно разметавшимся волосам — скрупулезно по обыкновению уложенным ещё утром, но не выдержавшим испытаний дня — и устало опустил веки, замерев перед Верой. — Это чё ты, блять, устроила? — лицо, подёрнувшееся уже румянцем, перекосилось от смеси страха и злости. Пчёлкин обречённо закрыл лоб рукой. — Если б всё не так пошло? Если б я… — Что? — прервала его Вера. — Выстрелил? Или что ты собирался сделать? Зачем вообще сюда привёз? Он дёрнул ртом, круто отворачиваясь от Веры всем телом, и пнул в бессильной злобе превратившуюся в покатый рыхлый сугроб лавочку у подъезда — только облупленный деревянный угол зелёной доски и торчал из снежного кома. Пчёлкин от резкого замаха ногой поскользнулся, едва не упав, и чудом сохранил равновесие. — Блять, — короткое ругательство гулко отпрыгнуло от бетонного свода крыльца дома. — Ну нахера эти интриги? — махнул он рукой куда-то вверх, на окна квартир многоэтажки. — Почему мне ничего не сказала? — А почему ты ничего не сказал мне про Макса? — крепко стиснув руки на груди, высказала ответные обвинения Вера. — Почему не сказал про беременность? Почему не сказал, что знаешь о случившемся с мамой? Ты ведь знал. Не просто так расспрашивал тогда о её смерти, — она пристально глянула на Пчёлкина. — Про Макса я рассказать просто не успел, Вер, — голос его стал тише и потерял всё-таки былой напор от того, что вину свою Пчёлкин в этом признавал. — Потому что ещё не сообразил, что мне рассказать можно, а о чём лучше умолчать, так? — она упрямо сжала губы. — А про маму? Почему ты ничего не сказал про маму? Он глубоко вдохнул, закрывая глаза, и лицо подставил сыплющему с неба снегу. На зардевшейся от мороза коже снежинки тут же таяли, но в волосах путались и застревали россыпью мелких звёзд. — А что мне нужно было сказать? — слабо ощетинился он в ответ. — Сегодня к ужину не приеду и, кстати, то, что ты знала про смерть своей матери, полная херня и всё было совсем не так, а папаша твой всю жизнь тебе пиздел как проклятый? Брось. Я и сам не знал, чё с этим делать. Нахер мне ваше прошлое было ворошить? Она горько в ответ усмехнулась, отведя глаза в сторону. — Ну вот и я решила, что наше прошлое — просто не твоё дело. Я пыталась тебе доверять, Пчёлкин. Но ты сам делал всё, чтобы я постоянно ждала от тебя обмана. — Давай вот не выдумывай, — скривился он. — Я тебе не врал никогда. — Просто не считал нужным говорить всю правду целиком. — Потому что неизвестно, чё тебе в голову опять взбредёт, если ты эту свою правду узнаешь. Ты ж сама никогда не расскажешь, чё там у тебя на уме, просто пойдёшь и очередную хуйню устроишь. — Ну вот видишь, ты и сам мне ни минуты не доверял, — она, удовлетворённая своей правотой, непринуждённо пожала плечами. — Потому что я тебе — никто, и ты мне — никто. Нет у нас причин друг другу верить. — Вера опустила голову, чтобы не смотреть ему в этот момент в глаза, и болезненно поморщилась, сгорбившись и плотнее обняв себя руками. — Есть договор, компания и деньги. Стало вдруг холодно. Только не кожей это ощутила, не зимний мороз до мурашек опалил кожу, а изнутри леденящее чувство поднялось и разлилось в груди. Плечи дрогнули; Вера крепко сжала губы, чтобы не издать ненароком слишком громкий всхлип. Но опустившаяся на талию тяжёлая рука, тесно прижавшая Веру к терпко пахнущей груди, заставила вспыхнуть внутри робкую искорку тепла. Она уткнулась ему лицом в шею, жмурясь от сбивающей с ног волны накативших сумбурных чувств. — Отец мне столько лет врал, — потерянно проскулила Вера, беспорядочно мотая головой. — Спустил Берсеньеву с рук убийство мамы… Этот человек был у нас дома, я общалась с ним, просила о помощи… И ты собирался продолжать так же? — она слабо ударила его кулаком в грудь, но Пчёлкин перехватил её запястье. — Ты бы с ним договорился и тоже бы мне врал… Ладонь Пчёлкина, запутавшись в растрепавшихся волосах на затылке, прижала её теснее лицом к плечу, и Вера захлебнулась собственными словами. — Этот чёрт и тебя бы на тот свет отправил, если с ним войну развязывать, — сквозь зубы процедил над ухом. Вера отстранилась, несмотря на силу, с которой он придавливал её к себе, и пристально посмотрела Пчёлкину в глаза. — Ты только что сам чуть не сделал то же самое, — упрямо вздёрнула подбородок. Пчёлкин отвернулся, сощурившись, и криво ухмыльнулся. — Брось, — качнул он подбородком, прижимаясь к Вере лбом и двумя пальцами подхватывая за подбородок. — Кос быстрее бы меня пристрелил. Вера обвела его лицо глазами. Пчёлкин от ответа снова уходил, отшучивался. Космос, может, и правда не позволил бы случиться самому худшему — только вот пришлось бы ему вообще идти на крайние меры? Хотелось верить, что нет. И в смягчившемся взгляде уже совсем не стальных радужек Вера находила своей робкой надежде подтверждение. Или так ей только казалось? Желаемое путалось с действительным? — Как ты вышла вообще на федералов? Пришла на Лубянку и сказала: “помогите посадить важного хера в погонах”? Она с досадой закатила глаза. — Они сами со мной… — Виктор Павлович, думаю, вам пора позвонить Карельскому, — позади раздался голос спецслужбиста — неизвестно, сколько он уже здесь стоял, — и Вера, поймав его предупреждающий взгляд из-за плеча Пчёлкина, тут же быстро замолкла. — Его показания нам пригодятся. А Вера Леонидовна пока проедет со мной. Пчёлкин косо на него посмотрел с недоверием. Спецслужбист решительно оттеснил от него Веру, положив на плечо руку, и подтолкнул к припаркованной возле тротуара чёрной машине. Пчёлкин хотел было пойти за ними, недовольно что-то возразив спецслужбисту в ответ, но тот, отворив дверцу машины, с ледяным безразличием его оборвал: — Вас по порядку дальнейший действий проинструктируют.2:00, ночь, 21 декабря
осталось 6 часов
Хрусталь ловил блики от приглушённой лампы торшера. Вера бокал в руке покрутила, задумчиво вглядываясь в полупрозрачную желтоватую жидкость — не вино, простой яблочный сок — и аккуратно пригубила, бессмысленно уставившись в окно гостинной. Сидела в полном одиночестве. Сна как на зло ни в одном глазу, хоть ночь уже и стояла глубокая, да ещё такая темнота сгустилась — ни зги за стеклом не разглядеть. И тишина. Неживая совсем. Таня давно спала, а Пчёлкин так домой и не заявлялся: Вера днём со спецслужбистом уехала, а когда сюда уже к вечеру вернулась, Пчёлкина ещё не наблюдалось. Не то чтобы она ждала его прихода — нет, эту навязчивую мысль всё-таки отгоняла старательно. Не ждала, сидя в гордом одиночестве на диване гостинной, не ждала — а просто думала. Перебирала в голове всё произошедшее — и за день, и за эти несколько месяцев — и раскладывала по полочкам. Каждой мысли, каждому человеку нужно было своё место определить. Отцу, о котором столько всего вскрылось; Космосу, который с её стороны заслуживал куда лучшего отношения и, вообще-то, благодарности. Только вот вынуждена была сама себе признаться: одному Пчёлкину места не находилось. Не потому, что некуда было его приткнуть, а потому, что где именно ему самое место, не понимала. Одно только осознавала отчётливо: совсем не там, где раньше. Могла ведь без раздумий схватиться за представившаяся возможность сбежать. Взяла бы этот паспорт. Деньги — есть. И всё за Веру же заранее продумано. Могла ведь ещё тогда сбежать. А Пчёлкин остался бы здесь, и дальнейшие события, пожалуй, развивались бы для него по негативному сценарию. Чего-нибудь он бы точно лишился, и хорошо, если б распрощаться пришлось всего-навсего с деньгами — а не со свободой или, могло и так повернуться, с жизнью. Берсеньева возмездие настигло бы и без её, Вериного, деятельного участия. Это она ещё в первую их со спецслужбистом встречу уловила чётко. Но вот какими бы при этом были сопутствующие потери — и думала Вера, чего душой кривить, в этом случае именно о Пчёлкине — его бы волновало в последнюю очередь. А может, он не упустил бы возможности и двух зайцев одним разом обезвредить, если бы удачно карта легла: вряд ли к Пчёлкину он питал хоть на йоту больше тёплых чувств, чем к Берсеньеву, и за решётку упрятал бы обоих. План отца, каким бы он ни был, предполагал заботу только о Верином безоблачном будущем. О том, чем это всё в конечном итоге обернётся для Пчёлкина, он вряд ли беспокоился. За маму спецслужбист бы отомстил, да и смерть отца тоже не сошла бы настоящему убийце с рук — останься Вера или уедь, тут ничего бы не поменялось. Вот и выходило, что единственный результат от того, что Вера не выбрала вариант с сиюминутным побегом: Пчёлкин болтался живой и невредимый, неизвестно, впрочем, где — но на свободе, за это она уж могла поручиться. Успела в обмен на кассету с записью маминого разговора с Берсеньевым со спецслужбиста слово взять, что к Пчёлкину у государственных структур претензий не окажется. По крайней мере, не по этому делу. Быть может, так она возвращала ему долг за тот злосчастный вечер, когда по собственной глупости едва не лишила его жизни в автомобильной аварии. Или ещё за то, что не дал — пусть и больше из собственной корысти — совершить эту идиотскую ошибку с Космосом и женитьбой: вряд ли бы это кончилось чем-то хорошим, даже не случись всей этой истории с наследством. Может, ещё за то, что после убийства отца пытался защитить, даже допустив мысль, что сама Вера его и застрелила. Или что приехал тогда в посёлок, где Вера рисковала замёрзнуть на необитаемой маминой даче. Она просто исправляла ту несправедливость, с которой к нему отнёсся отец, сделав, по сути, заложником обстоятельств. Вера как никто другой чётко понимала, каково это — быть заложником обстоятельств. Играть по чужим правилам, которых даже не знаешь. И ещё она это делала потому, что как бы странно это для Веры не ощущалось, но, кажется, именно Пчёлкин был тем, кто всё-таки понимал, из какого теста Вера сделана. Видел, что ли, её сущность; а Вера, в свою очередь, ничего и не прятала. Это для Космоса она была до недавнего времени едва ли не ангелом во плоти, для отца — безропотной послушной дочерью, а для Пчёлкина была просто… собой. Верой. Не прятала ничего, даже не старалась, потому что нужды в этом никакой не видела. Он умел видеть её сущность. И не отворачивался. Как ни крути, не получалось у неё понять, где теперь для Пчёлкина во всех её тщательно упорядоченных мыслях место. Только теперь ему точно требовалось куда больше пространства, чем раньше. Из прихожей донёсся шум: нечленораздельные мужские голоса, открывающаяся дверь, тяжёлый топот. В дверном проёме показался Космос в настежь распахнутом чёрном пальто, а на локте у него повис едва держащийся на ногах Пчёлкин. Охранник, выплывший тут же из-за спины Холмогорова, подхватил Пчёлкина под вторую руку и замер, ожидая дальнейших указаний. Космос откашлялся, виновато взглянув на Веру. — Я это, — начал он, криво растянув рот в извиняющейся не то улыбке, не то гримасе, — хотел его в хату на Цветном отволочь, да он упёрся: сюда, говорит, вези. Пчёлкин подал голос, недовольно промычав что-то едва похожее на человеческую речь, и Космос дёрнул его за руку. — Куда? — спросил у Веры. Она, вымученно улыбнувшись, кивнула в сторону лестницы. — В гостевую спальню, — обратилась больше к охраннику; но и Космос прекрасно знал расположение комнат в доме. Подумалось совсем не к месту, что неправильно, наверное, было называть эту спальню гостевой, поскольку в ней уже успел плотно обосноваться сам Пчёлкин. Космос понятливо кивнул и скрылся в глубине лестницы вместе с Пчёлкиным и поддерживающим его охранником. — Чаю? — пересев с дивана за стол, спросила она тихо, когда Космос в одиночестве снова показался в гостинной и тяжело вздохнул, обводя залитое неярким светом помещение. Он устало растёр затылок широкой ладонью и отрицательно мотнул головой, усаживаясь напротив Веры в тягостном молчании. — Да уж, — цыкнул он, наконец, языком и невесело ухмыльнулся. — Устроила ты представление, ничего не скажешь. Вера в ответ только слабо пожала плечом, спрятав в прижатом к губам кулаке нервную улыбку. — Так что, — подала голос и украдкой глянула на закусившего нижнюю губу Холмогорова. — Правда квиты? Он потянулся за выставленной на стол фарфоровой солонкой и бесцельно покрутил её в пальцах, слишком пристально изучая. — Пожалуй, — согласился коротко, и голос его стал чуть теплее. — Слушай, тогда, на похоронах… Я ж не считал, что ты отца правда могла замочить. — Космос неприятно поморщился и заискивающе посмотрел Вере в глаза. — Пчёла просто узнать хотел, надо ли тебя отмазывать… вдруг чего. А так-то я не, ни в коем случае, Вер, — он улыбнулся ей по-доброму, как только один Космос Холмогоров и умел Вере улыбаться. — Мусорам-то только дай вцепиться, они и разбирать не станут: кто прав, кто виноват. Вдруг ты там, не знаю, потрогала что-нибудь не то, а они тебя за это подвязали бы. Вера грустно улыбнулась, поймав его чуть туманный взгляд: Космос, должно быть, и сам за компанию с Пчёлкиным пропустил пару бокалов. Или рюмок, что вероятнее. — Да ладно, проехали, — примирительно отозвалась Вера. Он откинулся на спинку стула, с силой растирая лицо ладонями. — Нихера так и не понял, чё произошло, — выдохнул он в тишину и тряхнул головой, точно пытался согнать с себя навалившуюся усталость. Вера в ответ мрачно хмыкнула. — Знаешь, почему отец за тебя выйти не разрешил? — Вера чертила пальцем на поверхности стола бессмысленные узоры, не поднимая взгляда на Холмогорова. — Всё равно ведь ясно, что компанией вы бы вместе управляли, даже если бы это ты на мне женился, а не Пчёлкин. Не было ведь смысла в позу становиться. — Боялся, что я твоё наследство на наркоту спущу, — сквозь горький смешок ответил Космос. Вера помотала головой и подняла на его лицо внимательный взгляд. — Не хотел подставлять сына лучшего друга, — коротко пожала она плечом и, увидев мелькнувшее в его глазах непонимание, тихо продолжила: — Знал, к чему это всё в конечном итоге приведёт, что главной целью Берсеньева станет тот, кто юридически будет всем распоряжаться. А Пчёлкин… Пчёлкина отцу было не жалко. Он хотел власти и денег, и он их получил. Просто не понимал, какой ценой, — она разочарованно и устало цыкнула языком. — Так что тебя отец по-своему, наверно, любил. Космос задумчиво постучал пальцами по столу, вздёрнув уголок губ в кривой улыбке. — Похоже на Профессора, — наконец, подытожил он и, помолчав с пару секунд, серьёзно спросил: — А за меня бы ты также впряглась? Вера отвела взгляд, беззвучно пошевелив губами. Если б на месте Пчёлкина был Космос, отказалась бы она от возможности уехать заграницу? Вера на всякий случай уверенно кивнула, хотя, кажется, для самой себя с ответом не нашлась. Но ведь не мог Пчёлкин значить для неё больше, чем Космос, которого она знала и любила всю свою жизнь? — Тупая затея у тебя была, конечно, — вдруг хохотнул Космос, чуть стукнув по столу. — Ну, с Олькой. Я же всё равно бы обо всём узнал. — К тому времени мы бы уже были женаты, — Вера зловеще ухмыльнулась. Космос покачал головой, обводя её изучающим взглядом — как будто в первый раз видел. — Змея ты, Вера Леонидовна. — А ты — бандит, — приторно улыбнувшись, прощебетала в ответ и, поиграв бокалом, снова непринужденно пригубила сока. — Вот так вот. Детки выросли. Уже в прихожей, провожая Космоса, Вера обвила его шею руками на прощанье — почти так же, как делала всегда; только в этот раз будто что-то между ними изменилось. — Кос, — позвала она тихо, вдыхая возле его подбородка щекочущую нос смесь его парфюма, табака и паров спирта. — У нас бы всё равно ничего не вышло. — А с Пчёлой выйдет? — опустив ладони Вере на талию, он слегка прижал её к себе. — Посмотрим, — ответила едва слышно, закусив губу, и отпрянула от Холмогорова, серьёзно заглянув ему в глаза. — Но спасибо тебе. За всё. Космос по-мальчишески улыбнулся ласково и коротко кивнул. — Да не за что. Дверь за ним с тихим стуком затворилась, и Вера щёлкнула замком, постояв так ещё пару минут в полной тишине, прижавшись лбом к прохладному металлу. Осторожно поднялась по окутанной тьмой лестнице, но возле собственной спальни, уже опустив на ручку пальцы, остановилась, заколебавшись на доли секунды. Свернула всё-таки направо, толкнув полуоткрытую дверь в гостевую — или всё-таки уже пчёлкинскую? — комнату. Он так и лежал на заправленной постели: полностью одетый, только туфли Космос с охранником догадались снять. Вера, неслышно ступая, приблизилась к кровати, тщетно пытаясь вглядеться в его лицо: света, едва пробивавшегося из-за тонкой щели между закрытыми занавесками, едва хватало, чтобы рассмотреть очертания предметов в комнате. Поддалась какому-то неясному порыву, когда решилась сюда войти — а зачем, и сама не понимала. — Иди сюда, — раздался в царившем плотном мраке его хрипловатый полушёпот, и Вера от неожиданного звука испуганно вздрогнула. — Вер, — снова позвал он, ласково перекатывая её имя на губах. Слишком громко в ночной тишине прозвучал её рваный выдох. Вера осторожно опустилась на край постели, обнимая себя руками как будто от холода. Матрас под Пчёлкиным чуть прогнулся, и его тёплое, слишком сильно отдающее алкоголем дыхание, опалило кожу шеи, когда он отвёл ворох волос и прижался носом к её затылку. Обвив её талию рукой, он потянул Веру вниз, на себя; и она, не сопротивляясь, опустилась щекой на мягкую и прохладную гладь подушки. Спиной Вера чувствовала, как размеренно поднимается и опускается его грудь. Она прижалась к Пчёлкину теснее: из приоткрытого окна тянуло сквозняком. — Как думаешь, — спустя долгие минуты снова раздался над ухом его пьяный и оттого тягучий шёпот, — кто там? — Где? — переспросила вполголоса, закрывая глаза. — Ну, мальчик или девочка, — слова давались ему, казалось, с трудом. — Девочка, — откликнулась Вера. — Херня, — обрубил Пчёлкин, недовольно фыркнув. — У меня только пацан может быть. Она тяжело вздохнула. — На ранних стадиях развития все эмбрионы — девочки, — возразила ему, едва шевеля губами от нахлынувшей смеси усталости и сонной неги. Пчёлкин то ли крякнул, то ли усмехнулся, плотнее обхватывая рукой. — Вот чё, — протянул с удовольствием в голосе. — Ну, мне откуда знать — я вместо биологии в школе рынки крышевал. Вера промолчала. Может, об этом и рассказывали на дурацкой биологии — не помнила, хоть убей; только не стала говорить, что факт этот в голове всплыл после чтения недавно купленного наспех в книжном на Арбате толстенного толмуда для будущих родителей. Пчёлкин затих, и хватка обнимающей Веру руки чуть ослабла. Вера осторожно поёрзала на кровати: нельзя было сегодня здесь засыпать. Нельзя — но до чёртиков хотелось. — Вер, — сонно позвал Пчёлкин, снова вынырнувший из дремоты от её движений. — Он хуёво поступил. — Кто? — Батя твой, — пояснил Пчёлкин глухо. — Если б ты… — язык заплетался то ли от сна, то ли от алкоголя. — Если б тебя убили… я бы так не оставил. — Может быть, — равнодушно отозвалась она. — Не веришь? — У тебя с ним больше общего, чем ты думаешь, — и это её пугало больше всего. — Нет, — упрямо возразил он, снова утыкаясь лицом Вере в затылок. — Не оставил бы.8:00, утро,
21 декабря
Дорогу перед глазами снова затрясло. Несущиеся навстречу фары ослепили глаза, руки как будто сами круто вывернули руль, и мир вокруг слился в один большой прыгающий, вертящийся, подскакивающий шар тьмы и вспышек света. Слишком долгое падение. Куда они летят? Обочина-то была без обрывов — один лес сплошной, тёмный и глубокий лес стеной. Так куда они летят? Почему мир не прекращает мотаться из стороны в сторону? — Виктор Павлович, — женский надрывный голос доносился глухо, почти неразличимо — как из-за непроницаемой толщи воды. Чушь: не было рядом никакой воды, как они могли в неё упасть? — Виктор Павлович! Вера разбилась, — голос сорвался на режущий слух визг, и больно вцепившиеся в плечо пальцы снова его с нечеловеческой силой встряхнули. — Насмерть… Пчёлкин открыл глаза. Подушка ещё пахла её духами — он помнил, что засыпали вместе. Но сейчас вторая половина постели была пуста.