«КРОВЬ НА РУКАХ»
Вы вечно молитесь своим богам,
И ваши боги все прощают вам.
Ю. Цейтлин
— Зачем мы здесь? Пчёлкин, казалось, окаменел. Вера побродила бессмысленным взглядом по прямым древесным стволам, высаженным вдоль дорожки ровным частоколом. Тусклый сизый свет едва пробивался сквозь листву их раскидистых ветвей, и жёлто-рыжие краски осени растеряли всякую яркость. — Ты сама просила привезти тебя сюда, — запоздало ответил, наконец, Пчёлкин. Брови Веры удивлённо поползли вверх. — Я просила поехать к Гу… — она осеклась, когда ум осенила простая, но неожиданная догадка. — Что он делает здесь? Пчёлкин неопределённо сморщился. — Долго рассказывать. Пошли, — позвал он вместо ответа и потянулся к ручке дверцы. — Нет. Стой. — Вера вцепилась в его рукав. — Я не думаю, что запись ему нужно показывать сейчас. И отдавать — тоже нельзя. Ни копию, ни оригинал. Мы просто попросим Гуревича помочь нам безопасно связаться со следствием. А записи… пусть их оформят, как следует. По закону, а не по… — она ехидно фыркнула, — не по договорняку. В присутствии следователей. Что там ещё нужно? Протокол какой-нибудь пусть оформят, я не знаю. Нам нужны гарантии. Какие-никакие. Пчёлкин минуту помолчал, задумчиво барабаня по рулю пальцами. — С чего такая осторожность? — спросил он ровно. — Ты ж готова была без оглядки мчаться к Гуревичу на следующее утро после убийства и ни о каких гарантиях даже не задумывалась. — Ты ведь ему совсем не доверяешь, — уклончиво объяснила она, тут же покосившись в сторону Пчёлкина с бесполезным вопросом: — Да? Он кисло улыбнулся одними губами: отвечать, и правда, не было никакой необходимости. — У таких, как он, всегда свои интересы. И его интересы чаще всего идут вразрез с чужими, — неодобрительно помотал головой. — Поэтому глупо будет сдать все козыри сразу. Тем более, не зная его интересов, — с нажимом подытожила Вера. — Посмотрим, что он вообще скажет. И что предложит. — Ладно, признаю: этот твой принц по крайней мере научил тебя прислушиваться к мнению умных людей, — не упустил Пчёлкин возможности ввернуть новую издёвку и, удостоившись в ответ испепеляющего Вериного взгляда, посерьёзнел: — Но говорить с Гуревичем буду я. — Я тоже хочу иметь право слова, — нахмурилась Вера. — Ну, это само собой разумеется, куда ж без Веры Леонидовны, — съехидничал он. — Но у тебя наверняка найдётся дело поважнее. Вера только вздохнула, покачав головой, и последовала за вышедшим из машины Пчёлкиным к калитке дома. Окрестности сохранились на удивление неизменными по сравнению с воспоминаниями, проступающими в голове тем чётче, чем дальше Вера шагала по узкой дорожке вглубь посёлка. Наконец, показался и двухэтажный дощатый особняк, выкрашенный тёмно-бордовой и темнеющей от времени краской: он стоял посреди просторного и почти не облагороженного участка солидно и напыщенно, а ярко-белые оконные рамы, непрерывным рядом опоясывающие первый этаж, напоминали широко ощеренный в улыбке радушного хозяина рот. Всё ровно так, как Вера и запомнила; время здесь застыло, замерло, превратилось из капли золотистой на просвет и тягучей смолы в навечно затвердевший камень янтаря. И всё казалось: сейчас на террасу крыльца с белыми перилами выйдет дед в старомодном жилете поверх накрахмаленной сорочки, а за ним — мама, молодая и румяная, с ворохом листов в руках, не остывших ещё после печатной машинки. — Хозяева-а! — зычно позвал Пчёлкин, остановившись ворот. Вера, вынырнув из пучины воспоминаний и спрятав мёрзнущие руки в карманах, растерянно замерла за его спиной. Странное складывалось ощущение: Вера возвратилась в дом, где должна была быть хозяйкой, где знала наизусть каждый сантиметр, где пряталось её солнечное и беззаботное детское лето, но чувствовала она себя здесь, стоя возле запертой калитки, всего-навсего непрошенной гостьей. — Виктор Павлович, — раздался из глубины двора знакомый женский голос, заставивший Веру вытянуть шею, удивлённо заглядывая за плечо Пчёлкину. — Таня? — спросила она, не веря собственным глазам, и ступила навстречу спешащей к ним домработнице. — Вера Леонидовна! — воскликнула та радостно, складывая на объёмной груди ладони. — Вы? Радость-то какая… Таня, быстро распахнув калитку, без предупреждений бросилась на Веру в порывистом объятии, обдав её родным запахом дома и “Красной Москвы”. — Я уж думала… — жалостливо лепетала она у Веры над ухом. — Думала, не увижу… Надюша тоже всё спрашивает, где… — Она тоже здесь? — с надеждой заглянула Вера в её блёклые от старости глаза. — Сейчас-сейчас позову, она там, играет… — Таня махнула рукой куда-то за дом. — Погоди, — остановил её Пчёлкин и положил ладонь Вере на плечо. — Идите пока к ней, а я… Он указал подбородком в сторону дома и многозначительно замолчал. Вера кивнула, в ответ слегка приобняв так и не отпускавшую её Таню. — Я Надюшу одну, Вера Леонидовна, ни за что бы не оставила, — затрясла Таня головой, машинально поплотнее запахивая ворот пальто у Веры на груди. — Но скучает она всё равно. И по вам тоже скучает. Только… Таня резко замолчала, не отрывая от Вериного лица выпученных глаз, на дне которых Вера безошибочно распознала чувство вины. — Только поговорить с ней надо, Вера Леонидовна… — прорнила Таня туманно, выпустив Веру из объятий и засеменив вглубь двора. — Говорил же: у тебя найдётся дело поважнее, — шепнул Пчёлкин Вере на ухо, мягко опустив руку ей на талию и чуть подталкивая вперёд. Возле крыльца они разминулись: Пчёлкин, даже не обернувшись, стремительно поднялся по ступеням и скрылся за входной дверью, которую рывком распахнул по-хозяйски и без заминок; а Вера беспомощно последовала на задний двор за Таней. С замиранием сердца ступила за чуть облупившийся угол дома: до последнего всё казалось неправдоподобной фантазией. И даже Надя, беззаботно раскачивающаяся на деревянной качеле, возведённой здесь когда-то для Веры, показалась ей эфемерным миражом посреди пустыни, красочным видением в блекнущих жёлтых пятнах осеннего леса. — Привет… — только когда опустилась на корточки возле замершей качели и, протянув Наде руку, ощутила кожей прикосновение её тёплых пальцев, Вера смогла убедиться: нет, не мираж и не видение. И жёлтые пятна словно бы снова стали яркими. Надя, как будто сомневаясь, совсем легонько пожала ей руку и тут же крепко вцепилась в канат, на котором болталась узкая перекладина-сидение. — Привет, — поджав нижнюю губу, сурово откликнулась Надя и толкнулась от земли блестящим резиновым сапогом, понурив голову. — Как у вас тут дела? — спросила Вера с искренним интересом в голосе. Она выпрямилась и слабо подтолкнула Надину спину, помогая раскачиваться. — Нормально, — снова односложно ответила дочь. В суровом тоне Вера отчётливо узнала интонации Пчёлкина и незаметно усмехнулась собственным мыслям. Она вопросительно оглянулась на замявшуюся позади Таню. Та виновато развела руками и закусила губу, будто собиралась что-то сказать, но никак не могла решиться. — А ты чего такая серьёзная? — вновь предприняла Вера попытку разговорить дочь. Надя издала похожий на презрительное хмыканье звук и пересадила себе на колени плюшевую мышь, теснившуюся до этого на сидении возле неё. Дочь крепко обняла игрушку и уткнулась носом между двух торчащих огромными лопастями ушей. Над её переносицей пролегла глубокая складка, а сузившиеся глаза сосредоточенно и яростно буравили пустоту перед собой. — Ну-ка рассказывай, что у вас тут случилось, — поправила Вера ласково край розовой шапки, съехавшей на одно ухо. — Хватит, — капризно отрезала Надя, сбросив вторую Верину руку с качели, и спрыгнула на землю, гневно притопнув сапогом в половину её крохотной ноги. — Перестань! Я про тебя всё знаю. Ты меня только обманывала всё время. Зачем ты уехала? — Я не уезжала, у нас с твоим папой были дела, а теперь мы приехали к тебе… — рассеянно начала Вера, снова опускаясь на корточки и заглядывая в ожесточившиеся от злости глаза. — Нет, — резко прервала Надя. — Ты уехала от нас с папой. Ты нас бросила. Я всё слышала. Так деда Лёля сказал Тане. Он сказал, что ты была моей мамой, но теперь — нет. Ты сама уехала. И нас бросила. И ты больше не мама. Вера, опешив на мгновение, потеряла дар речи: по-рыбьи хлопала ртом, не находя ни одного нужного слова. Дыхание в лёгких спёрло, и она нашла в себе силы, только чтобы рассеянно обернуться к Тане в поисках помощи. — Вера Леонидовна, — мягко начала она. — Это я виновата, не усмотрела, что Надя нас с Алексей Вячеславовичем услышала… Глупо вышло, и я, дура старая… зачем разговор начала — сама не знаю… Я же только помочь хотела, чтобы вы с Надюшей… Таня, схватившись за голову руками, грузно опустилась возле Веры на колени, будто пыталась вымолить прощение. — Только помочь хотела, видит бог, — перекрестилась она, но Вера поймала её руки в свои. — Перестань, — остановила её сбивчивые попытки объясниться и вернула взгляд к злобно сопящей Наде. — Ты мне врала, — в гневе прокартавила она. — Лучше бы ты никогда не возвращалась! Надя остервенело бросила бодро улыбающуюся мышь под ноги Вере, а она, перекатившись на колени, вцепилась в щуплые плечики, сминая похолодевшими пальцами ткань розового дождевика. — Надя, послушай меня, всё было совсем не так, — зачастила она, в долгих паузах нащупывая подходящие слова, словно драгоценные алмазы среди россыпи сияющих стекляшек. — Я не хотела тебя бросать, я бы никогда не сделала этого по своей воле. Я каждый день думала о том, что ты здесь совсем одна, каждый день думала, как тебе может быть плохо. Я знаю, что тебе было страшно, что ты скучала, что ты просто хотела, чтобы у тебя была мама… Как у всех. Как у Ваньки, как у Сашки… Я знаю, малышка, как тебе было плохо одной, — она обхватила руками её лицо, и ладони тут же намокли от заструившихся по детскому лицу слёз. Вера, ощутив, как её собственный взор застилает жгучая пелена влаги, порывисто прижала дочь к груди. — Я правда не хотела тебя бросать. Я и не бросала, малышка, я всегда знала, что заберу тебя. Просто так… так сложились обстоятельства. Может, ты никогда не сможешь меня простить, но я тебя люблю. И всегда любила. И делала всё, чтобы к тебе вернуться. И я вернулась, видишь? Вернулась, чтобы быть с тобой. Ты веришь? — она осторожно отстранила от себя её заплаканное лицо и прижалась лбом к её виску. — Я не знаю, поймёшь ли ты меня хоть когда-нибудь. Не знаю, простишь ли… Но я обещаю, что больше никогда тебя не оставлю. Обещаю, что мама теперь всегда будет рядом с тобой. Казалось, от её слов Надя начинает плакать ещё горше, ещё горячее становятся слёзы, омывающие Верины руки, и всё, что ей оставалось сделать — прижать хрупкое маленькое тельце к себе с такой силой, на которую Вера только была способна, будто в подтверждение собственного обещания: она никогда её больше не отпустит. Вера, стянув неумолимо съезжавшую с Надиной головы шапку, покрыла короткими поцелуями пахнущую молочным ирисом макушку, а Надя не стала её отталкивать: короткие детские руки обвились вокруг Вериной шеи, и кожа под подбородком стала мокрой и солёной. Вера знала, знала с самого начала — с той самой минуты, когда смотрела Пчёлкину в глаза и выгоняла его из своего дома, — знала, что этот момент настанет; что он непременно придёт и что у Веры всё равно не найдётся слов ни правильных, ни нужных, ни исцеляющих — ни одно из этих слов не будет стоить и единой слезинки плачущей навзрыд дочери. И сколько их было, этих слёз, за время растянувшейся на годы разлуки? Всё, что срывалось с языка, казалось в сравнении с ними откровенно пустым и излишним, правдивым и ложным одновременно, и ни на йоту не искупало висевшей на сердце тяжёлым грузом вины. Вера, потянувшись к валявшейся на земле гигантской мыши, подхватила Надю на руки и с Таниной помощью встала на плохо слушающихся ногах. — Помнишь, как мы ездили в “Диснейленд”? — спросила она, усаживая на руках мягкую игрушку, которую Надя принялась разглядывать из-под мокрых ресниц. — Мы ещё поедем. Куда хочешь, поедем. Все вместе. Хочешь? Надя, разомкнув дрожащие губы в тонкую нить, нерешительно прохныкала: — Хочу… — Обязательно поедем. И всё будет хорошо, — прижимаясь губами к прохладной от слёз и мягкой щеке, повторяла она. — Обещаю. Всё будет хорошо. — Но деда Лёля сказал… — сквозь всхлипы выдохнула бессвязно Надя, — ты… бросила… значит, не мама… Вера, принявшаяся инстинктивно раскачивать дочь на руках, как делала давным-давно, вдруг остановилась, поймала Танин пронзительный взгляд и закрыла на секунду глаза. — Он сам ничего не знает, малышка. Он просто наговорил глупостей. Откуда ему знать правду? — заглянула она в Надино покрасневшее лицо и постаралась бодро улыбнуться. — Придёт папа и всё тебе расскажет. Ты же веришь папе? Надя, утерев нос рукавом, закивала. — Вот и правильно, — Вера ласково коснулась пальцами её щеки. — Но ты должна запомнить, что мама теперь с тобой. Ладно? И папа с тобой. И у нас всё обязательно будет хорошо. Тебя никто больше не обидит. — Ты больше не уедешь? — Никогда, — решительно мотнула подбородком Вера. Надя помолчала, а затем, вцепившись в Верин ворот, оберунулась к Тане, наблюдавшей за ними с театрально прижатой ко рту ладонью. — А Таня? — озадаченно спросила она, снова обратившись к Вере. — Ты её что, прогонишь? Она хорошая. — Нет, конечно, — вымученно усмехнулась и заправила растрепавшиеся волосы Наде за ухо. — Таня тоже будет с тобой. Так ведь? — вскинула она бровь, глянув на закивавшую домработницу. — Без Тани у нас вообще ничего не получится. Оставив на разгладившемся лбу нежный поцелуй, Вера опустила дочь на землю и поддела подушечкой пальца кончик вздёрнутого носа. — Только ты больше никого не слушай, ладно? Мама тебя любит. И всегда любила. Просто… просто так однажды вышло, что нас разлучили, — склонилась она к дочери. — Но теперь всё позади. — Ты победила своего дракона? — тревожно нахмурилась Надя. Вера выпрямилась, неопределённо качнув головой. — Можно и так сказать, — улыбнулась она. — По крайней мере, он обещал исправиться и больше меня не мучать. — Пойдёмте в дом, Вера Леонидовна, я вас чаем напою, — Таня заботливо взяла Надю за руку, поправила капюшон на её плаще и потянула за собой. — Не замёрзла, Надюш? Холодно уже, а ты тут битый час возишься… Надя в своей привычной манере закатила зарёванные глаза, уворачиваясь от Таниной заботы, и от этого на Вериных губах расцвела робкая улыбка. — Идите пока, я сейчас… Таня послушно кивнула и под руку с Надей пошагала к дому, о чём-то весело и взволнованно щебеча. Вера постояла на заднем дворе ещё минут пять, блуждая взглядом по знакомым окрестностям: качели, оставленные Надей, плавно и одиноко раскачивались, и в такт им кренились вбок и упруго выпрямлялись макушки высоких осин. Было тихо; в безмятежности тонул лес и дом у неё за спиной; а там, за лесом, двадцать лет назад бежала узкая речушка и сейчас, должно быть, бежит — и будет бежать ещё чёрт знает сколько лет. Повертев перед глазами оставшегося у неё в руках плюшевого мышонка, Вера нащупала молнию на спине игрушки: в маленьком кармашке снова нашлась пара конфет в шуршащих обёртках. Она зажмурилась, стирая подушечками пальцев упорно собирающуюся под ресницами влагу, и задрала к тяжёло нависающему над ней небу глаза: совсем не к месту сейчас будет разрыдаться. Потом, может быть, когда все события последних дней покажутся страшным и бесследно растворившимся в ночи кошмаром… Дом она обошла с другой стороны: хотела как будто убедиться, каждый его уголок рассмотреть, чтоб точно знать — многолетние стены ничуть за долгие годы не изменились. — Ничего не хочешь мне рассказать? — привалившись к перилам крыльца, спросила она, едва из-за входной двери спустя десяток-другой минут показался Пчёлкин. За ним вышел и Гуревич, нисколько не удивившись при виде поджидавшей их Веры. — Сколько лет, сколько зим, — едко улыбнулась она ему и вернулась глазами к угрюмо молчащему Пчёлкину. — Так что? — Смотря что ты хочешь услышать, — отозвался он равнодушно, чиркнув зажигалкой. — Например, почему мы здесь, — она обвела взглядом двор. — Почему здесь моя дочь? И, главное, что вы, Алексей Вячеславович, забыли в этом доме с ней? Пчёлкин в ответ молча затянулся. — Специально её привёз? — подал голос Гуревич: спокойный, размеренный голос, как всегда лишённый красок и эмоций. — Рано или поздно всё равно вскроется, — пожал Пчёлкин плечом и равнодушно выпустил клуб дыма. — Вопрос времени. Гуревич смотрел на Пчёлкина пару мгновений, а потом медленно и плавно спустился по ступеням, вальяжно заправив руки в карманы брюк и схлестнувшись с Верой изучающим взглядом. — Так почему? — повторила она свой вопрос. — Я жду ответа. — Алексей Вячеславович, вам чай в кабинет принести?.. — выглянула Таня из-за дверного косяка, но тут же осеклась и замолчала. — Танюш, потом, — лучезарно улыбнулся ей Пчёлкин, махнув рукой. — Давайте пока без нас. Таня спешно скрылась в сенях. — У вас здесь ещё и кабинет, — качнула Вера подбородком. — Тихое место, — просто пожал он плечом. — Замечательно подходит для работы. — А арендная плата не смущает? — с притворной озабоченностью поинтересовалась Вера и покосилась на Пчёлкина: — Ты как, в валюте берёшь или с госслужащих можно и рублями? Недовольство в Гуревиче выдали только едва заметно сузившиеся глаза, которых не коснулась вежливая улыбка, расплывшаяся на губах. — Ты бы поменьше плевалась ядом, а то ведь я могу и вовсе не захотеть тебе помогать, — обнажил он ровный ряд передних зубов. Вера прикрыла на секунду глаза. — Ты всё рассказал? — напряжённо спросила у Пчёлкина. — Вы договорились? Меня больше не будут искать? — Если это всё правда, — сухо подтвердил Гуревич. — Отлично. Потому что это правда, — припечатала Вера. — Я забираю дочь, и мы уезжаем… Её прервал весёлый смешок Гуревича. — Нет, — лицо его тут же растеряло всякую радостность. — Надя остаётся здесь. — Моя дочь не останется с человеком, который рассказывает ей всякую чушь о её матери, — процедила Вера: под рёбрами медленно закипала ярость. — Чушь? — криво ухмыльнулся он. — Кто вам вообще дал право говорить, что я бросила свою дочь? — А разве ты её не бросила, Вера? — проговорил он так чётко и уверенно, что даже Вера могла бы на секунду усомниться в истине, если бы гнев не придавал сейчас хладнокровной трезвости рассудку. — Вы прекрасно помните, что я просила вас её вернуть. Что её у меня отобрали, — сквозь сжатые челюсти чеканила она, едва шевеля губами. — Что я умоляла мне помочь, что я на коленях ради этого ползала… Как после всего этого у вас язык повернулся… Как вы допустили, чтобы это услышал ребёнок… — Вера поперхнулась глотком студёного воздуха и замолчала, обратив к его лицу горящий взгляд, полный искренней ненависти. Гуревич меланхолично улыбнулся и невозмутимо обвёл глазами покачивающиеся на ветру макушки деревьев. Он шагнул на усыпанный похрустывающей листвой газон, и плечи его под светлой свободной рубашкой расправились в глубоком вздохе. Он задрал голову к небу и постоял так в полной тишине, как будто бы никого, кроме него, здесь и вовсе не было. — Место здесь хорошее, — не опуская головы, наконец, невпопад ответил он. — Воздух чистый. Лес. Таки-ие люди здесь когда-то жили, Вера… Хотя чего мне тебе рассказывать? — он оглянулся на неё через плечо и ухмыльнулся. — Сама всё знаешь. Ребёнку тут самое место. Вера исподлобья посмотрела на курившего Пчёлкина, ища в нём поддержки. Он ответил таким же тяжёлым и не обещающим ничего хорошего взглядом. — Ребёнку самое место со своей семьёй, — упрямо вскинув подбородок, сделала шаг к Гуревичу она. — Она и так со своей семьёй, — едва заметно пожал он плечами, обернувшись к Вере. — Ты ведь не себя имеешь в виду? Она тебя и не знает толком, Вера. Какая же ты ей семья? Он покачал головой почти по-доброму, понимающе; и голос у него звучал мягко, даже ласково, точно Гуревич пытался неразумному ребёнку простые истины растолковать. — На кой чёрт тебе моя дочь? — прошипела Вера ему в лицо. — Если всю эту историю подстроил ты, если ты теперь собираешься держать её в заложниках, я сама перегрызу тебе глотку, ты слышишь? — Поразительное сходство, — не дав Вере договорить, усмехнулся он, и улыбка стала ещё снисходительней. — Дело в том, моя дорогая Вера, что отпустить Надю с тобой я не смог бы при всём желании, потому что однажды уже давал тебе шанс обеспечить ей нормальное будущее. Но ты… — Его рука неожиданно коснулась её виска, в хозяйском жесте заправив ей за ухо волосы, и Вера всем телом отпрянула. — Ты сделала неправильный выбор. Совсем как твоя мать когда-то. Поразительное сходство, — повторил он по слогам и помотал головой, будто не верил собственным словам. — Что за чушь ты несёшь? — Вера брезгливо вздёрнула верхнюю губу. Гуревич молча посмотрел ей за спину. Она обернулась, снова встретившись взглядом с Пчёлкиным, скривившим рот в неприязненнной гримасе. — Если бы ты не подпустила его к себе, когда я увёз тебя отсюда, то сейчас вы с дочкой спокойно жили бы в Европе и горя не знали. Я ведь обо всём для вас позаботился, Вера. Обо всём, — прищурился Гуревич, когда Вера вернулась к нему широко распахнувшимися от удивления глазами. — Всё сложилось бы совсем иначе. Ты ведь и сама это понимаешь. Он разочарованно поморщился и, глянув себе под ноги, пнул носком начищенной туфли ярко-алый кленовый лист. Вера нигде больше не видела таких красных по осени клёнов; только здесь, на участке возле дома в Переделкино, росло такое деревце, загоравшееся алым пламенем при наступлении сентября. Мир у Веры перед глазами сузился до этого остролистного красного пятна на замерзающей земле. — Всё было в твоих руках. Но теперь… Нет. Теперь второго шанса я тебе не дам. Надю ты у меня никуда не заберёшь. И уж поверь мне, если ты добровольно не захочешь меня слушать, я найду способ тебя заставить. — Кто вообще дал тебе право решать? Это моя дочь, она… — Это моя внучка. И я о ней всё это время заботился, — отчеканил он, приблизив к ней лицо так, что Вера рассмотрела сверкнувшую на дне почти чёрных радужек нехорошую искру — единственное, что выдавало в нём готового к смертельному выпаду хищника. — А ты перестала быть ей матерью уже очень давно. Вера несколько секунд изучала его, оторопело вытаращив глаза, а затем в пару широких шагов подскочила к Пчёлкину. — Что он несёт? — выплюнула она срывающимся на крик голосом. — Не кричи, — холодно одёрнул её Гуревич. — Надя услышит. Будет переживать. Ты ведь знаешь, что ей сейчас нельзя нервничать. Пчёлкин на секунду отвёл к небу глаза и, снова посмотрев на Веру, сокрушённо склонил голову к плечу. В его взгляде она ясно видела и вину, и сожаление, и усталость, но никак не могла разглядеть того, что искала: слова Гуревича Пчёлкин опровергать не собирался. Вера заслонила лоб рукой. — Как это вообще может быть правдой? — пробормотала она слабым голосом, ухватив пальцами его холодную ладонь. — Как? Это моя дочь. Твоя дочь. Она не может быть чужой, она наша… — Она наша, — тихо подтвердил Пчёлкин, сжав её руку в своих. — Я же сказал, что ты не всё знаешь о своём отце. Ну, и… — он красноречиво покосился на Гуревича, стоявшего за Вериной спиной, и с досадой выдохнул. — Видимо, о матери тоже. Вера бросила короткий взгляд через плечо. — Вы с ней..? — растерянно спросила она и смежила веки. — Нет, не может быть… — Ты пойми, — протянул Гуревич, уставившись куда-то в бок. — Я ведь когда-то отдал тебя Черкасову, и вот что из этого получилось, — он многозначительно обвёл их с Пчёлкиным глазами. — И теперь всего лишь не хочу повторять ошибок. Ни своих, ни чужих. Ты снова пустила его в свою жизнь, а потом отдала ему дочь. Это ты позволила ему увезти Надю обратно в Россию. Сама. Ты не справилась, Вера. Значит, теперь это моя задача. И позволить тебе полностью контролировать её жизнь я не дам. Ты ведь снова не справишся. Я всего лишь думаю о её благополучии. Прояви рассудительность. Вера закрыла глаза, ощутив новую волну горячей влаги под сомкнутыми веками. — Как же ты это допустил, — медленно шагнув к Гуревичу, процедила она. — Как же ты позволил ему увезти мою дочь в Россию? Почему ты ему не помешал? Пристально следившие за Верой глаза едва заметно прищурились. — Не потому ли, что сам хотел её вернуть себе? — растянув губы в едкой усмешке, предположила она и вопросительно оглянулась на Пчёлкина. — Может, вы вдвоём это всё и придумали? А? — Вера, — примирительно протянул он руку к ней и медленно спустился по ступеням вниз. — Сейчас мы её в любом случае не заберём. Нужно решить вопрос с обвинениями, а потом… Мы спокойно всё обсудим, — посмотрел он из-под сведённых бровей на Гуревича. — Никто не запретит тебе с ней… — Она знает, что я её мать! — глядя в упор на Пчёлкина, твёрдо отрезала Вера, не обращая внимания на вставшие в глазах слёзы. — И я ей обещала, что больше её не брошу. Пчёлкин взял её за плечи и приблизил к ней лицо. — Ты и не будешь её бросать. Мы скоро вернёмся, когда решим все проблемы. — Ты же слышал, — голос становился всё больше похож на писк. — Он её не отпустит. — Мы договоримся. Найдём решение, — Пчёлкин обхватил её щёки руками, совсем как делала Вера минут десять назад, пытаясь успокоить дочь. И обещание, которое она дала, оказалось теперь ложью — так чего же стоили эти утешительные слова Пчёлкина? Она подняла на Пчёлкина полный беспомощности взгляд. — В конце концов, жила же она как-то со мной до этого. Ну, хочешь, мы сюда переедем? — подмигнул он с наигранной бодростью и вопросительно мотнул подбородком, глядя на Гуревича. — Пустишь? — Дай с ней попрощаться, — затравленно оглянулась Вера к Гуревичу, а он лишь снисходительно дёрнул подбородком. Оказавшись в просторных сенях, Вера на минуту обессиленно привалилась спиной к двери и тесно обняла Надину игрушку. Крепко-крепко зажмурилась, а затем решительно тряхнула головой и, не позволив себе скатиться в истерику, уверенно направилась к крытой веранде, служившей обычно в доме столовой. Надя сидела за накрытым молочно-бежевой скатертью столом и, раздувая щёки, выпускала из собранных бантиком губ струю воздуха над фарфоровой чашкой, от которой поднималось облачко полупрозрачного пара. — Вера Леонидовна, — воскликнула Таня, подскакивая с места. — Сейчас и вам налью, садитесь… — Не надо, — положила она руку ей на локоть и отрицательно мотнула головой. Надя внимательно следила за присевшей возле неё Верой. — Вот, — протянула она улыбчивую мышь. — Держи. Я скоро за тобой приеду, — Вера потрепала дочь за розовеющую щёку и, стрельнув на игрушку предостерегающим взглядом, обратилась к Тане: — Следи, чтобы не потерялась. Ни в коем случае. Она нам покажет дорогу до “Диснейленда”, иначе мы точно потеряемся. Да, принцесса? Вера заговорщицки подмигнула Наде.***
— И давно ты знал? — спросила Вера. Он шумно втянул воздух раздувшимися ноздрями. Вера приоткрыла окно: в салоне авто удушающе едко пахло табаком. — Помнишь, Космос говорил тебе про Надькино наследство, — неопределённо качнул он головой. — Ну, что она правомерная наследница Черкасова и всё такое… Вера устало кивнула. — Мне нужно было провести экспертизу ДНК, чтобы доказать Надькино родство с твоим отцом, — продолжил он. — Ну, чтобы все юридические формальности утрясти как можно легче. Но, как ты понимаешь, результат этой экспертизы оказался довольно неожиданным. Херня, думаю, какая-то. Может, подменили её — а чё ещё думать? Короче, перепроверил я всё. Тоже тест сдал. И я, и ты по крови ей родители, но вот Черкасов… Нет, с ним никаких совпадений. Ну, а потом уже догадался тебя и твоего отца на родство тоже проверить, — Пчёлкин красноречиво замолчал. — Абсурд какой-то, — выдохнула Вера едва слышно. Отказывалась верить. Не хотела. Слова Пчёлкина будто мимо неё проходили, в голове даже не оседая: белый шум, бессмысленный гул. Но только надоедливый такой, от которого отмахнуться у Веры никак не получалось. И что ей с ними делать, с этими словами? Как уложить-то в мыслях так, чтобы не свихнуться? Всё оказалось ложью. Всё. Каждый божий день Вериной жизни — всё насквозь фальшивка. Вера Леонидовна никакая не Леонидовна, никакая не Черкасова, а… Страшно и подумать, кто. — Нет, ну я кому надо-то на лапу, конечно, дал, чтоб результат экспертизы был правильный. По всем документам Надька ему внучка, — пояснил Пчёлкин. — А твоё происхождение меня не то чтобы сильно волновало. Ну, не Черкасова — так не Черкасова. Но потом само как-то два и два сложилось. Когда Гуревич стал ко мне повышенный интерес проявлять. Тогда-то я и задумался о его мотивах. Чё он за тебя впрягся, зачем увёз, а главное — почему… — Пчёлкин замолк, цокнув языком, и с сомнением в голосе прибавил: — почему он тебе тогда сразу не помог. Хотя бы просто из классовой ненависти — он ж меня на дух не переносит. Я ведь знаю, что ты с ним связывалась. — Откуда? — прохрипела Вера: казалось, из всего сказанного только это и вызвало в ней живой интерес. — Ну, а что тебе оставалось делать? К кому ещё могла обратиться. Не к Космосу же, — просто пожал он плечом. — Гуревич сам мне это потом подтвердил, но большого ума-то тут и не надо. Однако помогать тебе он не стал. Почему? — Я тогда думала, что ты и его подкупил, — вздохнула Вера подавленно. — Но выходит, им двигала не жажда наживы. — Я же говорю: у него всегда есть свои интересы, — хмыкнул Пчёлкин с мрачной иронией. — Откупиться-то от него я думал, если он вдруг реально решил бы по твоей просьбе ко мне лезть. В конце концов, какое ему дело, с кем живёт чужой ребёнок. А язык бабла все понимают, уж тем более такие, как Гуревич. Но он какое-то время тихо сидел, а потом вообще предложил с ним сотрудничать, — Пчёлкин скривился. — Так предложил, что отказаться возможностей особо не было, как ты понимаешь. У него много чё и на меня есть, и на компанию Черкасова. Со всех сторон прижал. Ну, а потом выборы эти. Тоже его инициатива, по большей части. Я бы Каверина просто завалил, без хуйни этой всей. Только Гуревич дал не однозначно понять, что тогда и мне кирдык. Чёрт, — Пчёлкин кинул напряжённый взгляд в зеркало. — Ещё и хвост за нами отправил, подонок. На приличном расстоянии позади них тащилась неприметная серебристая иномарка. Вера взглянула из-под полуопущенных ресниц на дорогу, расплывающуюся перед глазами серо-чёрными пятнами, и ощутила, как по вискам, словно обухом, бьёт тупая боль. Мимо проплыл с детства знакомая табличка с указателем. — Останови, — сипло скомандовала Вера: до нужного поворота оставалось метров двести. — Останови, я выйду здесь. Мне плохо. — Здесь лес, — возразил Пчёлкин, но скорость всё-таки сбросил. — Я знаю здесь короткий путь, — стояла на своём Вера. — Останови, мне надо подышать. Пчёлкин послушно заглушил мотор, пристроившись к обочине, но двери не разблокировал: Вера тщетно подёргала ручку и недовольно шикнула. — Вер, давай только горячку пороть не будем, — успокаивающе начал он и положил тёплую ладонь ей на запястье. Вера сбросила его руку и похлопала ладонями по своим щекам, пытаясь привести себя в чувство. Мир шатался и вращался — безбожно, уходил из-под ног; и этот невыносимый едкий запах табака, который всё душил и душил, и кислорода в лёгких не оставалось уже совсем… Краем глаза заметила в зеркале своё перекошенное лицо с глупо распахивающимся в попытке глотнуть чистого воздуха ртом. Тихий щелчок замка принёс, наконец, спасение: Вера надавила на ручку дверцы и выскочила на улицу, с упоением окунаясь в прохладу и свежесть. Горевшее пламенным жаром лицо остудилось, и Вера, обхватив себя за плечи, побрела вдоль дороги к тропинке, маячившей впереди и терявшейся в пролеске между дорогой и посёлком, в котором находилась мамина дача. Сзади донёсся негромкий хлопок: Пчёлкин сдался и тоже вышел из машины, зашагав за Верой вслед. Ровно идти на подкашивающихся ногах её удавалось с трудом: то и дело подворачивались небольшие каблучки туфель, совершенно не подходивших для прогулок по пересечённой местности. — Ве-ер, — позвал отстающий на несколько метров Пчёлкин, когда они свернули на лесную тропу. — Не дури. Нахера тебе в таком состоянии по лесу шататься? Поехали, я тебя отвезу и… — И что? — резко развернулась она, пошатнувшись, и раскинула в стороны руки, чтобы удержать равновесие. — Что? Договоришься? О чём? О чём вы с ним там собрались договариваться? Может, о том, как засунете меня в тюрьму, чтобы я перестала вам мешать? — Глупостей не говори. Мне ты не мешаешь. А Гуревич, он… Та ещё мразь, но мразь разумная. Верин сардонический хохот гулко разнёсся по безлюдной чаще. — Ты его теперь защищать будешь? Ты вообще слышал, что он сказал? — прошипела она, медленно приближаясь к вмёрзшему в землю Пчёлкину. — Он сказал, что не отдаст мне дочь. Что я ей не мать. И это ты, — она со злостью ткнула пальцем ему в грудь, — ты её к нему отправил. Помнишь? Вера в упор уставилась на него и, не найдя и намёка на сожаление в помрачневшем лице с нервно сцепленными челюстями, отвернулась. Снова побрела вперёд, через лес, ведомая единственным желанием — спрятаться в единственном месте, где можно было, наконец, погрузиться в покой и привести в порядок все чувства. — Ты сказал, что она будет в безопасности. И ты врал, ты врал мне всё это время. Ты даже не потрудился рассказать, что… — шла она и бубнила себе под нос так, что даже не была уверена, слышит ли её Пчёлкин. Но Пчёлкин услышал. — Я собирался, — грубо вклинился в её несвязную речь он. — Нахера, по-твоему, я ехал к тебе в то утро, когда убили Корфа? Вера едко усмехнулась, резким махом запрокинув назад голову и тут же сморщившись от боли в шее, одеревеневшей после долгого сидения в машине. Едва не свалилась на землю от охватившего головокружения, и чёртовы туфли тоже до ужаса раздражали, потому что мешали идти. Всё раздражало. Всё бесило до невозможности. Всё хотелось послать к чёрту — окончательно, бесповоротно, прямо сейчас: и Пчёлкина, и Гуревича, и Корфа с его записями, и милицию с её расследованиями, и Холмогорова с его алчностью, и Лизу с её обидами, и всё вокруг пусть провалилось бы в тартарары, потому что ничего уже не имело никакого смысла — может, хоть так Вере стало бы на одну короткую секундочку легче. Каблуки туфель с остервенением впивались в землю под ногами. — Я ехал, чтобы рассказать о Гуревиче, — не оставлял попыток дозваться до Веры Пчёлкин. — О том, что он всё равно так просто не отдаст тебе Надю, что бы ты там с Корфом ни напридумывала. Он и у меня её не отбирал только потому, что я под его дудочку плясал. — Ах, так это всё ради неё? — усмехнулась Вера злобно. — Выборы ради неё, процветающий бизнес — тоже ради неё, крыша Гуревича — тоже только ради неё. Подумать только, Пчёлкин! И с Беловой, с Беловой ты жил тоже только ради Надьки… так ведь ты мне говорил, правильно? В этом пытался убедить? В ответ за спиной раздавался только шорох его тяжёлых шагов. — Чушь, — по-змеиному прошипела Вера. — Деньги. И влияние, чтобы заработать ещё больше денег. Вот ради чего всё это. Я пожертвовала пять лет назад всем, слышишь, всем, чтобы у неё был шанс на нормальную жизнь, чтобы ей ничего не угрожало, чтобы найти способ её освободить, но ты… Я могла вернуться… знаешь, Пчёлкин, как мне хотелось вернуться? Я могла вернуться и продолжить жить, как ни в чём не бывало. Быть рядом с ней. Что воля, что неволя — да какая, к чёрту… Я ошейник бы позволила тебе на себя нацепить, лишь бы просто иметь возможность оставаться возле неё. Но ты просто променял всё на чёртову кучу бабла, Пчёлкин. Вот как всё просто. — Ты несёшь полнейший бред, Вера, — с плохо сдерживаемой яростью в голосе возразил он. — Если бы ты думал о дочери, то давно бы взял её и уехал отсюда, но ты предпочёл жить у него на крючке. Ты собственноручно отдал её Гуревичу в лапы. Он в любой момент может её отнять, а ты за пять лет не сделал ничего, чтобы избавиться… — Замолчи, — гаркнул Пчёлкин и схватил Веру за запястье, не позволив идти дальше: терпение у него, казалось, только что лопнуло с оглушительным треском. — Причём тут бабки, Вера, причём тут, блять, бизнес? Здесь люди, Вера. Люди. Слышишь меня? — он дёрнул Веру на себя так близко, что она ощутила на щеке его горячее дыхание: ещё немного, и Пчёлкин от ярости задышал бы испепеляющим огнём. — Куда бы ты ни уехала, куда бы я ни делся, а они останутся здесь, у него на крючке. Саня, вон, в лежачем состоянии, Олька с детьми. Кос. Журналистишка твой с подружкой. Мой отец. А с людьми, которые на меня работают, которые работали на твоего отца, что с ними будет? Что будет со всеми, Вера, ты не думала? Считаешь, я не нашёл бы за столько лет способ спрятать пару десятков миллионов, чтоб спокойно смотаться и жить за бугром? Хуйня. Если б мог — меня бы давно тут не было. Свалил бы вместе с Надькой, и поминай как звали. Только стоит мне рыпнуться, и пострадают все, кто со мной рядом просто дышал, Вера. Вот как. — Зато Надя будет в безопасности… — сквозь зубы выдохнула она, но сама слышала, как жалко и слабо это сейчас прозвучало. — Может, будет. А может, и нет. Руки у него длинные. Зато знаешь, кому после этого никакой безопасности точно не видать? Олькиным пацанам, Вер. Они, думаешь, заслужили? Это такие же дети. И за них некому отвечать, кроме меня. Вера ощутила во рту железный привкус крови, когда до боли впилась зубами в собственную щёку. Она беспомощно вглядывалась в его потяжелевшее лицо, но ощутила себя вдруг абсолютно немой и безголосой; язык стал костным, неповоротливым, свинцовым от тяжести. Она скинула с себя его руку и, прижав к щекам ладони, вновь заковыляла, неловко перебирая ступнями, по тропинке, будто желала убежать подальше и от Пчёлкина, и от его правды, вылитой на Веру ушатом разъедающего кожу кипятка. Но идти становилось всё тяжелее: теперь не только ноги отказывались слушаться, подводило и зрение — перед глазами всё плыло, сливалось в одно плохо различимое пятно, а горло сдавило от всхлипов и тошноты. Она, не в силах идти дальше, остановилась у кромки выходящей к посёлку опушки, за которой уже виднелись треугольные крыши домиков, и тихо заплакала: внутри что-то, оборвавшись, треснуло под гнётом скопившихся переживаний. Пчёлкин нагнал её через несколько минут и опустил на вздрагивающие плечи руки. — Вер… — осторожно позвал он, а Вера только громче всхлипнула в ответ. Она ощутила, как к виску прижимаются его тёплые губы, а руки обвивают талию и тесно прижимают спиной к себе. Успокоиться это отнюдь не помогало: она только сильнее разрыдалась, уже не пытаясь хоть как-то заглушить плач. — Ну, тихо-тихо, — шептал он над ухом, пока из Веры вырывалось всё, что росло, как тугой снежный ком, на протяжении этих долгих дней: страх, тревога, боль, отчаяние, гнев, бессилие и горе. — Вот и получается, что у меня только один союзник. Ты. Он принялся покрывать короткими поцелуями скулу, постепенно опускаясь ниже, к мокрой от слёз щеке. Его ладонь скользнула по подбородку, пальцы ласково обхватили челюсть, и, повернув к себе Верино лицо, в следующую секунду он прижался к её подрагивающим от всхлипов губам своим ртом в мягком и успокаивающем поцелуе. Вера, у которой дыхание на секунду замерло где-то в районе затрепетавшего сердца, на поцелуй ответила, чуть разомкнув рот и втянув носом терпкий запах его парфюма: от этого под рёбрами разливалось умиротворяющее тепло. И так становилось хорошо, как было за секунду до прикосновения его губ плохо и горько; так хотелось ей вжаться в него ещё теснее, чтобы не растерять ни грамма этого робко тлеющего тепла в груди… Она вцепилась пальцами в ворот его рубашки, придвинувшись ближе, и занявшаяся внутри искорка с каждым мгновением разгоралась сильнее, прогоняя парализующее все клеточки Вериного тела отчаяние. — Мы ж с тобой союзники? — отпустив её губы, тихо спросил Пчёлкин в считанных миллиметрах от её лица. Она кивнула, поморгав слипающимися от влаги ресницами, и Пчёлкин огладил её щёку подушечкой большого пальца. — Ну вот. Видишь. Со всем разберёмся, — он снова приник к ней в коротком рваном поцелуе, но Вера вывернулась из захвата требовательных губ. — Я просто не хочу… Просто не хочу её отдавать. Снова. — Знаю. Вера ощутила, как внезапно пальцы Пчёлкина на её талии сжались крепче, а всё его тело, в один миг напрягшись, стало каменным. — Руки, — приказал мужской голос позади Пчёлкина, а вслед за ним раздался тихий щелчок, который Вера с внутренним содроганием узнала безошибочно. — И не дёргаться. — Спокойно, — откликнулся Пчёлкин ровным тоном, опустив отрезвлённый взгляд на ничего не понимавшую Веру, и задрал ладони вверх. — Вот это встреча… Знал бы ты, старик, как долго я о ней мечтал. — Заткнись, — прервал Пчёлкина голос, обладателя которого Вера, парализованная страхом, по-прежнему не видела, но с ужасом узнала. — Девка пусть отойдёт. И руки тоже, чтоб я видел. Пчёлкин медленно кивнул Вере, и она плавно сделала несколько шагов в сторону, не прерывая с Пчёлкиным зрительного контакта. Горло конвульсивно дёрнулось: за ней из-за плеча Пчёлкина пристально следил Макс. — Ну прямо вечер встреч, да, принцесса? — ухмыльнувшись, подмигнул ей Пчёлкин. Макс резко пихнул его дулом пистолета, упирающегося Пчёлкину между лопаток. — Да спокойно ты, — гаркнул он в ответ тычок. — Грибников распугаешь. — Что вы искали в номере? — нервно спросил Макс, не спуская с Веры прозрачно-серых глаз. — Верка косметичку забыла, — выдал Пчёлкин новую издёвку. — Пришлось заехать забрать. — Говори, — не обращая внимания на его выпады, приказал Вере Макс. — Что искали? — Ничего, я… — Вот здесь, — оборвал её Макс, снова ткнув Пчёлкина в спину стволом пистолета, и обнажил в опасном оскале острые зубы. — Сердце. Имей это в виду, когда будешь отвечать. — Напугал ежа голой жопой, — хохотнул Пчёлкин: оптимизма в нём с каждой секундой всё прибавлялось. — Ты-то, Вер, прекрасно знаешь, что там ничё нет. Откуда у меня сердце, а, принцесса? Вера судорожно сглотнула острый тугой ком, закупоривший глотку. Макс криво вздёрнул один уголок рта. — Один выстрел — и всё, Вера Леонидовна, — в притворно почтительной манере заметил он. — Будьте благоразумны. Второй раз за сегодняшний день, ещё даже не успевший начать клониться к вечеру, о благоразумии её просил человек, которого Вера совершенно не благоразумно задушила бы на месте голыми руками, не моргнув и глазом. Но, вопреки жгучему желанию, отдававшемуся чесоткой в кончиках пальцев, она лишь с тревогой закусила губу. — Запись, — наконец, выдохнула она. — Мы искали видео-запись. — Уже лучше, — одобрительно кивнул Макс. — И что ж это за запись? Пчёлкин, не спуская с Веры взгляда, медленно и едва заметно мотнул подбородком, за что заслужил новый тычок. — Это… — Вера снова сглотнула. — Это запись с убийством. Убийством Алекса. — Хорошо, — Макс, казалось, нисколько не удивился. — И где она сейчас? — Она у меня, — собравшись с духом, вздёрнула подбородок Вера. Пчёлкин сдавленно выругался. — Ещё лучше, Вера Леонидовна, — протянул довольно Макс, почуяв запах успеха. — Мне ведь не нужно объяснять, что с ней нужно сделать? Вера нащупала в кармане крохотную пластмассовую флешку. — Вот, — показала она её в дрожащей руке. — Всё здесь. — Вер, не надо, — попробовал было остановить её Пчёлкин, но её испепеляющий взгляд заставил его замолчать. Макс поманил Веру к себе пальцами, но она отрицательно помотала головой. — Сначала убери оружие. — Ты не в том положении, чтобы выдвигать условия. — угрожающе опустил подбородок Макс. — Куда выстрелить, чтобы ты была посговорчивей? — Просто отойди, и я тебе сама всё отдам. Или, — она вдруг замахнулась со спрятанной в кулак флешкой, будто собиралась выбросить её в лесную чащу, — придётся очень долго её искать. Лицо Макса на мгновение скривила пренебрежительная гримаса. Он сплюнул себе под ноги и оценивающе поглядел на Веру, примеряясь и взвешивая решение. — Ладно, — наконец, подытожил он и отступил от Пчёлкина на несколько шагов назад, не отводя, однако, направленного на него дула. Вера на секунду замялась, завороженно рассматривая блестящий металл оружия, и медленно, точно крадучись, подошла к ним ближе. — Шевелись, — не выдержал Макс. Вера, чуть не подпрыгнув от резкого окрика, вытянула перед собой дрогнувшую руку с устройством и поймала напряжённо сузившийся взгляд Пчёлкина: он успел, воспользовавшись моментом, когда внимание Макса на секунду переключилось на Веру, повернуться к тому боком. Макс уже почти было схватил флешку обтянутой в чёрную перчатку ладонью, но Пчёлкин, присев и вцепившись ему в предплечье, быстро перевёл дуло пистолета к небу и помешал ему дотянуться до Веры. Она вскрикнула, услышав встревоживший тишину леса громкий выстрел, и, зажмурившись, прижала руки к ушам. Флешка тут же выпала из рук, и Вера, ударившись коленями о холодную землю, принялась шарить пальцами в траве, пока в метре от неё раздавались звуки неравной борьбы: Пчёлкин в комплекции явно уступал Максу, и баланс силы быстро сместился в сторону бывшего Вериного водителя и подручного её отца. — Тут федералы, — хрипло выплюнул Пчёлкин, когда Макс, преодолев сопротивление, в локтевом захвате зажал его шею, — они тебя не отпустят, мразь. Раздался новый выстрел, а за ним — хриплый и сдавленный стон Пчёлкина. Вера, нащупав, наконец, флешку, без борьбы выпустила её из пальцев, стоило Максу в ту же секунду вцепиться ей в руку, и на четвереньках подползла к осевшему на колени Пчёлкину. — Стоять! — Резкий выкрик заставил Веру обернуть голову в ту сторону, откуда они с Пчёлкиным пришли. В нескольких метрах от завязавшейся потасовки, широко расставив ноги в боевой стойке, замерли двое мужчин в простых спортивных костюмах, держа на мушке недобро оскалившегося Макса. Тот, немедленно сориентировавшись и направив ещё не остывший от выстрелов ствол на придерживающую Пчёлкина под локти Веру, быстро сунул в карман брюк отобранную флешку и осторожно попятился назад. — Помогите! — срываясь на визг, позвала Вера возникших из ниоткуда бойцов, неотрывно глядя, как между пальцев, которыми зажимал живот Пчёлкин, просачивается ярко-алая кровь. — Помогите! Человек ранен! Но её, казалось, никто не слышал. Макс продолжал отступать с тропинки в лесную чащу, не спуская дула с Веры, и стремительным движением вдруг метнулся за широкий дубовый ствол, уходя из-под прицела отправленных, судя по всему, Гуревичем людей. — Помогите! — предприняла Вера очередную отчаянную попытку привлечь внимание, но снова тщетно: один из мужчин, на которого умоляюще воззрилась она, только мазнул по ней цепким взглядом, а затем они оба, двигаясь со смертельной грацией хищника, последовали за скрывшимся в глубине чащи Максом. Звуки выстрелов, сначала редкие, но гремевшие всё чаще, постепенно отдалялись, становясь глуше, а Вера, потеряв всякую надежду на чужую помощь, вцепилась пальцами побледеневшему Пчёлкину в плечи. — Ты водить умеешь? — на резком выдохе спросил он. Вера накрыла его ладони, прижатые к животу, своими и ощутила пальцами просачивающуюся тёплую влагу. Она рассеянно помотала головой, а затем спешно кивнула: — Я… немного. Прав нет, я не… — Какие права, нахер, — издал он надсадный смешок и поморщился. — Больничка близко. Помнишь, как ехали? Туда надо. Отвезёшь? До тачки доковыляю. Вера торопливо затрясла подбородком. — Помоги, — Пчёлкин опёрся на неё и безуспешно попытался встать. Вера, перекинув его руку через плечо, собрала в кулак все и без того немногие силы и помогла Пчёлкину подняться, едва устояв на покачнувшихся ногах. Она, чертыхнувшись, сбросила вконец опостылевшие и неудобные туфли, ощутив пятками студёный холод земли и колючие иголки, впившиеся в голые пальцы. Но эта физическая боль, на которой она сосредоточилась, волоча на себе вперёд слабеющего Пчёлкина, казалось, помогла ей совладать с парализующим мысли страхом. — Я же говорил, не надо по лесу шариться, — сквозь зубы процедил Пчёлкин уже на полпути к шоссе, возле которого они оставили машину. — Не надо было за мной идти, — вяло огрызнулась Вера в ответ, натужно пыхтя от тяжести. — Чтобы он тебя тут подстрелил? — Какая разница, кого бы он подстрелил. Меня хоть тащить легче… — Тащить, может, легче, а выносить просто невозможно, — усмехнулся Пчёлкин как будто из последних сил и снова мучительно скривился. Расстояние от дороги до посёлка, которое они миновали всего несколько минут назад, казалось Вере невозможно коротким — тут не было, наверное, и пятиста метров; но сейчас, пока она тащила на себе почти сотню живого человеческого и истекающего кровью веса, путь этот показался Вере до невозможности длинным и нескончаемым. И когда, зашипев от боли из-за подвернувшегося под ногу острого камешка, она увидела замаяившую перед глазами кромку асфальтированной дороги, то едва не обвалилась на землю кубарем, физически ощутив покидающие её силы. — На твоём месте я бы вела себя полюбезней, — запоздало ответила Вера на издёвку Пчёлкина и остановилась, чтобы успеть за секунду, пока оглядывалась по сторонам в поисках машины, хоть немного отдышаться. Заметив чёрный седан, показавшийся Вере теперь спасительным миражом посреди безжизненных пустынных песков, она поправила руку Пчёлкина на своём плече и поудобней взвалила на себя его тело. — Я могла бы тебя и бросить прямо там, знаешь ли. — Не могла, — возразил он. — Помню, ты когда-то много пиздела про свои моральные принципы. — С тех пор много воды утекло. — Скорее, моей крови, — отбрил он. — Ты моей не меньше выпил. — А ещё помню чё-то про то, что твоя дочь не должна расти безотцовщиной… — Найти ей нового отца точно легче, чем выволакивать тебя из леса с огнестрелом, — ощетинилась Вера. Приблизившись к машине, она нахмурилась: — Двери открыты… — Ясен хер. Люди Гуревича за нами не охранять нас ехали, — пробормотал Пчёлкин сдавленно. — Искали запись. И, наверное, нашли. Вера коротко выругалась и, шире распахнув дверцу пассажира, с трудом взвалила Пчёлкина в кресло. — Достань трубу и ключи, — откинув голову назад и смежив веки, приказал он, когда Вера сама устроилась за рулём. — Позвони Моисеичу. Он на быстром наборе. Скажи, чтобы отправил навстречу машину. Вера принялась шарить в кармане его пальто под затуманенным полуприкрытым взглядом Пчёлкина. — Если встретимся на полпути, шанс сдохнуть снизится процентов на пятьдесят, — сквозь мучительную усмешку выдохнул он. — Рана не такая уж и серьёзная, раз ты всю дорогу только и делаешь, что издеваешься, — ответила Вера, поджав губы. — Причём тут рана, — слабо улыбнулся он. — Я переживаю, что ты въедешь в ближайшее дерево. Их тут вон сколько — не промахнёшься. — По прямой я доехать смогу, — фыркнула Вера со всей серьёзностью и потыкала дрожащими пальцами в тугие клавиши телефона. Лишних вопросов врач, быстро поднявший трубку после пары длинных гудков, не стал: выслушал Верино сбивчивое бормотание, коротко ответил “понял” и сбросил вызов. — Что делать? — спросила Вера взволнованно, вцепившись в кожаную оплётку руля, и заглянула себе под ноги, по памяти нащупывая педали. — Во-первых, вставить ключ зажигания, — не отпуская кровоточащей раны, поморщился Пчёлкин, подёргав свободной рукой ручник и рычаг передач. Вера плохо слушающимися пальцами, пару раз от нервов промахнувшись, совладала с ключом и опустила голую ступню на педаль тормоза. Глубоко вдохнула, прикрыв глаза, чтобы обрести шаткий баланс мыслей, и медленно выпустила воздух из лёгких. — Долго медитировать будем? — поторопил её Пчёлкин, теряя терпение, и сжал бледно-синие губы в тонкую нить. — Можешь не спешить, у меня ещё литра два крови в запасе будет. Вера на него раздражённо шикнула, и решительно повернула ключ. Машина откликнулась мерным рокотом мотора, а Вера в ответ облегчённо выпустила из лёгких воздух, ещё крепче вцепившись в руль. Её твёрдый взгляд устремился в лобовое стекло. — Зря, конечно, Макса прогнали, — на свистящем вдохе выдал новую колкость Пчёлкин, наблюдая за её манипуляциями. — Он бы нас с ветерком… — Да уймись ты уже! — не выдержала Вера и отпустила педаль. Машина резко дёрнулась и заглохла. Вера, едва не впечатавшись лбом в руль, вжала в пол тормоз. — Блять, — выругался сбоку Пчёлкин, которого по инерции повело вперёд. — Давай-ка лучше подождём Моисеича… — Я могу! — категорично заявила она под мученически возведённый к потолку взгляд Пчёлкина. Вера, упрямо выпятив подбородок, резко тряхнула головой и, сосредоточившись, предприняв новую попытку завестись. На этот раз машина поддалась её воле, плавно тронувшись с места. Колёса тихо зашуршали по обочине. Пчёлкин, напрягшийся всем телом, чтобы не вмазаться лбом в торпеду, только подозрительно покосился в Верину сторону и нащупал всё-таки ремень безопасности, с трудом попав в металлической защёлкой в разъём замка. — Впервые в жизни пристёгиваюсь… — протянул он, сам себе не веря. — Это полезная привычка, если не хочешь оставить дочь сиротой. Вера кинула на него торжествующий взгляд и, довольная тем, что справилась с ситуацией и взяла всё под контроль, осторожно вырулила на асфальт. — Помолиться не думаешь? Отче наш… как там дальше? Самое время вспомнить, — широко осклабилась она, ощутив адреналиновый прилив сил и решив отыграться на нём за язвительные комментарии, но Пчёлкин только на секунду закрыл глаза, беззвучно пошевелив губами. — Если это тот самый момент, чтобы наказать меня за все грехи, — невесело ухмыльнулся Пчёлкин, не открывая глаз, — то надо признать: максимально идиотский. Точно не соответствует масштабу моей личности… — Ну уж нет, — возразила Вера, внимательно вглядываясь в стелющееся впереди ровное дорожное полотно, будто опасаясь, что посреди шоссе может из ниоткуда вырасти бетонная стена. — Оскорбляешь меня в лучших чувствах. Я определённо послана тебе в качестве ангела-хранителя, а не карающей руки, Пчёлкин. Машина ровно набирала ход, а страх постепенно сдавал свои позиции. Но стоило Вере мельком увидеть окровавленные пальцы Пчёлкина, горло сдавливал новый приступ тошноты. — Угу, — простонал он тихо. Вера насторожилась, не услышав от него ответной издёвки. Она, тревожно оглянувшись на ставшее белее снега лицо с закрытыми глазами, во весь голос позвала: — Эй! Не спать! Да как ты включаешься… Она неаккуратно потыкала в пластиковые кнопки радиолы, пока доносившийся из динамика шум помех не сменился смутно знакомой мелодией. — Слышишь? Хороший знак! — Вера пощёлкала перед его лицом пальцами и тут же снова нервно вцепилась в штурвал руля. — Пчёлкин! — Да не ори, — поморщился он, не открывая глаз. — А ты не отключайся, — рявкнула Вера, убедившись, что его веки всё-таки нехотя, но распахнулись. Она невнятно подпела разливающейся по салону музыке. — Давай-давай, я слов не знаю. Пой! Ты ведь пел её на свадьбе, помнишь? Пчёлкин, я не шучу! Отъедешь к праотцам и даже не выполнишь мою последнюю просьбу? Хочу песню с нашей свадьбы, Пчёлкин. Немедленно. Хоть раз будь мне нормальным мужем. Пчёлкин выдавил сквозь плотно сцепленные челюсти смешок, опустив голову, и с силой поморгал. — Вы вечно молитесь своим бога-ам… — вяло протянул он, едва попадая в ноты. — Вер, ты меня… Щас, погоди… — он закашлялся. — Они не так поют, — вклинилась она, со стороны услышав, как беспокойно дрогнул её голос. — Да погоди, говорю, — прошипел он сквозь зубы. — Вер, я… Блять, — он вновь прервался на короткий вздох. — Я тогда, после свадьбы… Я не хотел. Так не хотел. Столько хуйни наделал. Столько дерьма. Вера, сведя лопатки вместе уже где-то возле шеи, от напряжения почти улеглась на руль, не отрывая глаз от быстро несущейся впереди дороги. К уголкам глаз подкатывала жгучая влага. — Хер знает, что на меня нашло, — продолжил Пчёлкин, собравшись с силами и кривясь от боли. — Не понимал, чё делаю. Я потом думал об этом, Вер, честно, думал. И Надька когда родилась, думал, а потом ты сказала… Ты про неё сказала, и я каждый блядский раз вспоминал твои слова. Что, если б с ней так… Я бы мокрого места не оставил, если бы её хоть пальцем тронули. Я бы… — Я предупреждаю, что если я сейчас заплачу… А я заплачу, Пчёлкин, то мы просто улетим в ближайший овраг, — дрогнувшим голосом попыталась прервать его Вера. — Ну, тогда пускай последнее, что я успею сделать, — продолжил он упрямо, — попрошу у тебя прощения. За то, что было… За всё. За ту ночь, за то, что увёз дочь… Ну, и, так и быть, за то, что не спел тебе песню с нашей свадьбы, Вер. Я ошибся. Много раз ошибся. Твой отец ошибся, и я ошибся. Вера шумно втянула носом воздух, возведя к потолку глаза и часто заморгав, чтобы слёзы всё-таки не хлынули по щекам. Руль опасно повело в сторону, и Пчёлкин ухватился рукой за торпеду, оставляя на пластмассе кровавый след пятерни. Но это, однако, не сбило его решительный настрой. — Я натворил столько зла, что та ночь… То, что я сделал с тобой, для меня это уже и не имело никакого значения, Вер. Хуйня, знаю, не это ты хочешь услышать… — Слова, срывавшиеся с посиневших губ, казалось, давались ему с большим трудом. На лбу крупными каплями проступила испарина. — Но мне-то казалось: злом больше, злом меньше — какая, к чёрту, разница… Я и похуже вещи делал. И с рук всё сходило. А если и так весь в дерьме с ног до головы, то запаха на себе уже не замечаешь. Но потом ты сказала про Надьку, и я подумал, что если я сам на такое способен… чё ещё я могу с ней натворить? Как ей жизнь искалечу? И ведь искалечил, с самого детства всё у неё как… — Ты не… — подала Вера голос, напоминавший отчаянный писк, не прекращая быстро моргать: за дорогой от этого становилось всё сложнее следить. — Ты ничего ей не сделаешь. По крайней мере, намеренно. Ты её любишь. Ты никогда не дашь с ней такому случиться. — Только вот пока всем вокруг меня приходится платить за мои грехи, — мучительно скривил он рот. — Я не хочу, чтобы и ей пришлось за меня отвечать. Вер, ты… Прости меня, — он пронзительно смотрел на неё затуманившимся взглядом сквозь маленькое зеркало, и Вера сжала дрожащие от прорывающихся рыданий губы. Она видела, с каким неимоверным трудом даётся ему растянутая на весь рот широкая улыбка, и от этого, казалось, у неё самой открылась где-то в районе живота зияющая рана. — Хотя б за песню, Вер. Прости. Вдалеке, словно спасительный свет в конце тонущего в беспросветной мгле тоннеля, сверкнула пара ярко-жёлтых фар: навстречу стремительно мчался фургончик с красным, как кровавый след на торпеде салона, крестом на капоте. — Только если ты не будешь закрывать глаза, — пропищала Вера тонким и сдавленным, но полным хладнокровной решимости голоском. — А песню я тебе не забуду. Машина начала плавно сбрасывать скорость, прижимаясь к обочине.