Три

      Парень сидел около края крыши, вглядываясь в даль и иногда невольно кося взгляд ниже. Однако ему надоело, и он встал. Рано или поздно надоедает ведь всё. Даже смотреть с высоты на неестественным образом выгнувшееся мёртвое тело с торчащими костями, прикрывая глаза, чтобы сухие безжизненные глаза не резало зрелище, причиняющее боль. И вот Аден, отряхнувшись, спустился. Машинально переставлял ноги с одним протяжным гудком в голове. Мысли какие-то возникали, но быстро тухли. Устал он; но не хотелось ни есть (такие мелочи уже его перестали волновать), ни спать (странно хотеть спать там, где всё живое только и радо застать тебя врасплох) — нет, он устал думать. Устал от одних и тех же мыслей, от одних и тех же чувств, что слегка в нём повариваются, не доходя до кипения. Устал от постоянной боли.       Рядом — кострище, и ноги сами несут парня к нему. Огонь уже потух, но исправлять это не хочется. Он лишь сел рядом, поджав колени к груди. Воспоминания заполнили голову.       Они вчетвером вот сидят в лесу у костра. Тейлор смеётся, говорит очередную подколку, треплет волосы Адену. От улыбки ярко-голубые глаза становятся ещё ярче. Разве не простишь им даже насмешку над тем, что из пальцев Адена выходят лишь искры, что огонёк до смешного мал? Разве не простишь им даже то, что их владелец так и не понял, почему на самом деле парень так делал? Даже сестра совершенно забыла, что её волосы рискуют просто испариться, если держаться близко к настоящему костру с большим пламенем, что стремится, кажется, в вечное и далёкое ввысь, — а уж совершенно, даже преступно легкомысленный бог ароматов и подавно бы забыл.       Вот они жмутся друг к другу у огня и спят, а после — всё так же, даже в тех же позах, но уже в каморке. Макушка ощущает тепло поцелуя, и внутри разливается спокойствие, словно чернила. Разве не простишь этим рукам, этим объятиям ссоры временами, в которых только Аден и признавал себя виноватым, и извинялся? Единственным рукам, которым он позволял себя коснуться, чьё касание не ощущалось так неестественно, напротив — его так не хватает, что парень был готов согласиться с чем угодно, лишь бы снова ощутить это прикосновение. Эти губы, захватывающие внимание и вовлекающие в поцелуи, которые одновременно будто длились вечность и так быстро кончались. И ради них можно и потерпеть гнев и сразу же боль, впивающуюся острой-острой иглой в сердце. Ради них можно и потерпеть не исчезающее гадкое ощущение униженности, будто бы его перманентно ставят в позицию ниже.       Парень провёл рукой по холодному пеплу. Вот Тейлор показывает корни волос… Чернее угля, чернее пустоты корни, которые до того всегда были белыми, и каким-то образом их невозможно было никак покрасить, сколь ни старайся. Аден не сдержал усмешки. Как нелепо, что отсутствие прежней белесости причёски так сильно волновало Тейлора. Что он так сильно боялся просто угасания изящества и красоты, что волосы перестанут соответствовать его стилю в одежде. Разве боялся он так, когда шёл погибать? Испытывал ли хоть на долю тот же ужас, когда стоял у края крыши? Пёкся ли он так хотя бы о чужих чувствах в тот миг, когда самоубийство было самым гадким решением, самым предательским?       «Ну поплачь, авось от солёной воды сильнее вспыхнешь».       Парень хмыкнул. Пророк недоделанный... Легко предсказать довольно очевидное — поступок его сестрицы и его последствия — а свою смерть он предсказал? В отличие от порыва Софьи, намеренную вполне. Предсказал ли он, что сейчас Адену будет невыносимо, что он будет кричать в агонии?       Может, и предсказал, просто плевать ему было?       Жар соприкосновения губ, смешанный с яростью. Лава, плавящая слой камня, что и так уже весь в трещинах. Шесть букв имени, знакомого почти с рождения — груз, который надо отпустить, или же цветок, который нужно сберечь?       Если это цветок, то, пожалуй, роза. Кровь по ладони бежит от шипов, но запах такой, что кружится голова и на лице растягивается улыбка.       Если это груз, то это — ответственность. Многие хотят от неё избавиться, но так только себя запирают в рамки, трусливо убегая от извлечения опыта и урока.       Опыта в чём? В том, чтобы причинять страдания своей матери?!       От воспоминаний о Сицилии сердце сжалось. Где она сейчас? Развеялась пеплом по бескрайнему городу…       С раннего-раннего детства он видел маму всю в ожогах. Никто, кроме него, не мог оставить ей их — и потому парень всегда знал, чья вина в том, что когда-то (по чужим рассказам) прекрасная мама сейчас изуродована. И с тех пор, как он начал думать и помнить, он поклялся никогда никому больше не причинять вред. Долгие годы бросался маме в колени и умолял простить его, весь в слезах. Обещал что угодно вытерпеть и перенести, только бы мама его простила! На это она лишь качала головой и с улыбкой отвечала, что не злится на сына.       Но он, сын, на себя-то злится! Он-то себе простить уже не сможет вину, хотя и понимал, что в своём рождении не он виноват! Знал он отлично, кто именно виновен в том, что Сицилии больно разговаривать, ходить, дышать больно! Знал, что виноват этот старый бог огня, которому повезло не рождаться, не причинять другим боль в те годы, когда он ещё не мог себя контролировать.       Знал. И всё равно сожаление разъедало изнутри. В лет двадцать он порой жалел, что вообще родился. Хотел избавить мир от себя. И вроде это пришло, вроде он позабыл и свыкся.       Но рана вскрылась вновь. И вроде не страдает больше Сицилия, она обрела покой и больше не будет вынуждена натянуто улыбаться, смотря на того, кто едва её не убил.       И всё равно двойную пустоту не заполнить самоутешением.       «Но есть ещё надежда, есть загробный мир, и я это докажу!»       Последние слова Тейлора засели в голове. Глупо так думать, конечно, но что если по счастливой и нелепой случайности он прав? Он так часто был прав абсолютно случайно, даже не подозревая об этом! Что если этот загробный мир ещё хуже, чем этот, мир живых? Что если они оба, Тейлор с Сицилией, увиделись там? Что бы ей сказал бог ароматов о её сыне?       Что бы он сам сказал?       Знакомый мужской голос сзади. Парень раздражённо вздохнул.       — Эй, искорка. Сидишь прямо как я.       — Я — это не ты! — в какой раз он уже это повторяет? Старик усмехается коротко. Делает шаги в сторону парня — тихие, почти что беззвучные.       — Да? Тогда почему я узнаю в твоих глазах свои и отчётливо вижу все те эмоции, что испытывал сам в годы юности?       Юноша поднял голову. На противоположной стороне от кострища на корточках сидит мужчина. Улыбка его делает шрам таким заметным…       — Все боги довольно похожи между собой, — парень наигранно пожал плечами, пряча подступающие слёзы, пряча ком в горле.       — Мало кто — настолько, — едва только это мужчина сказал, как Аден резко встал. Он сорвался на крик:       — Да ничего ты, пародия, не понимаешь и не знаешь! Не ты в младенчестве сделал свою мать инвалидом! Не у тебя самоубился парень, без которого и жизнь не мила! Не твоя сестра ушла, оставив одного переваривать тот факт, что погибли вообще все!       Парень топнул ногой. В полных злобы глазах плескался океан из слёз отчаяния, из страха и новых сложных чувств, которые он не мог осознать. В нос и в горло затекает часть солёных капель, но это юношу не волнует уже.       Старик обошёл кострище и приблизился к Адену. Взял его за руки.       — Наконец-то я в твоих глазах вижу чувства. А я уж думал, ты потух насовсем. Мужчина улыбнулся, коснувшись щеки парня. Тот оттолкнул его. Снова касание, как будто оставляет ожоги — хотя, казалось бы, к ним не привыкать.       «Помоги же мне», — шепчет парень, заглядывая прямо в глаза, кожа вокруг которых была усеяна морщинами.       Мужчина убрал руки, спрятав их за спину. Их тепло осталось на ладони…       — Я же сказал: больше — не проси, — он развернулся и пошёл. Парень побежал за мужчиной:       — Эй! Так нечестно ведь! Прости меня, только помоги мне! Ты же можешь!       — Привыкай, что одними извинениями не отделаться, — старик даже не обернулся, а затем тотчас добавил. — И поцелуями тоже. Не увязывайся за мной. Не ты один можешь ещё одну перчатку ожогов добавить.       Мужчина ускорил шаг. Аден замедлил, но уже перестал что-либо говорить.       Сложные чувства сменила знакомая злость, неподдельная ярость, захватывающая разум целиком. Этот Аден явно что-то скрывал, опять надсмехаясь над потрёпанным жизнью юношей!       «— Хватит уже на меня так смотреть, это нервирует.       — Есть что скрывать?»       Ну уж нет! От своего… Предшественника он не отстанет! Не сдастся, позволяя хранить какие-то явно важные секреты! Причём гораздо важнее, чем «истинная суть» Тейлора.       Но как увязаться, как быть настойчивым, когда фигура уже скрылась за горизонтом? Парень пригнулся невольно, услышав знакомый стрёкот.       Крик едва ли поможет.       Стрёкот. Выстрелившее пламя откуда-то со стороны. Эхо последнего вскрика мёртвого существа.       Аден ухмыльнулся. У него созрел план.