Три

      И вот она — меж стен, в узком пространстве, куда до неё никому не дотянуться.       А впереди — тупик. Абсолютный.       Софья развернулась и осела на землю. Взгляд устремлён в одну единственную щель, через которую раздаются крики. Всё плывёт перед глазами, остро одновременно впиваются чужие фразы, чужая ругань, ссора на фоне совершенно непонятных реплик.       — Может, сделаем вскрытие? — кричит кто-то с мужским голосом. Что это, тако…       — Да вы с ума что ли сошли — человека наживую резать?! — холодок пробежал по спине девочки. Она напрягла слух ещё сильнее — скорее в надежде, что резать наживую её не собираются…       — Да она ведь — не человек, вы посмотрите на неё! — кажется, кто-то указал в сторону щели. Тотчас туда заглянули несколько пар любопытных глаз. Серые, карие, голубые — одновременно разные и совершенно одинаковые в этой безумной мешанине.       Дальше ссора была непонятна и превратилась в просто однотонные куски ваты, медленно пропихивающиеся в её уши. Внутри, будто её всю кололи иголками. Лучше уж и вправду б наживую резали!.. Тогда бы боль от разрывания сосудов приглушила хоть боль от… От этого всего.       «Да она ведь — не человек!»       От свежего воспоминания освежела и рана, вновь вспыхнув приступом боли. Как можно так рассуждать? Как можно говорить «да она же — не человек», оправдывая абсолютно циничные и мерзкие действия? Как можно противостоять этому цинизму, говоря, «да вы с ума сошли — человека наживую резать?!»? Оказывается, люди ещё более высокомерны, чем боги, раз только к «своим» относятся с добром и сочувствием.       «— Начни с того, какие они. Какая душа у них.       — Как и у нас. Самая разная».       Неужели и Лиана соврала ей? Как можно говорить, что душа разная у тех, кто бросается единым потоком к ней, одновременно желая явно на части разорвать тянущимися худыми руками — и всё же в каком-то одновременном, безумном порыве… И неизменно хором звучит вопрос:       «А что же сейчас?»       И вправду, а что? Что же сейчас? Что же такого, что её душат слёзы? Что же сейчас есть, чего не было тогда, от чего жжёт грудь и в животе корнями прорастает нечто каменно-твёрдое, необъяснимое?       Она знала ответы. Она помнила в деталях, как выглядела Лиана, чьё тело засмолилось и застыло в агоническом крике. Она помнила в деталях каждого бога, что в одночасье стал одинаковым, серым и — что самое ужасающее — безжизненным. Она помнила, чем отозвался пепел на руках, упавший откуда-то сверху — сверху, где удавалось разглядеть всё те же знакомые, но мёртвые и высушенные фигуры.       Она помнила. Всё помнила. И эти картинки стояли в голове вместо того, что происходило сейчас.       Она помнила и то, как кричал Аден, после охрипнув. Какое отчаяние звонким железом стояло в его голосе и застывало эхом в округе. Как он был готов сделать всё — но Тейлору не было это нужно, ибо, как и её братец, он чрезвычайно упрям, доходя до безумия.       Она помнила. Всё помнила. И все эти крики и мольбы стояли в ушах вместо чужой ваты, циничных споров.       Но как бы она ни хотела остаться в прошлом, остаться в голове, лишь бы не отвечать на вопросы и даже не знать их, хор тонкой ниткой просачивался в сознание. Окутывал её разум и мучительно разрезал, проходя то точно между извилин, то прямо поперёк их.       Не только у Пьера не оказалось никакой тактичности. У всех. Без исключения.       Лишь Шон, чьё имя она шептала беззвучно. Но где он?       Где же он, и вправду? Он так смотрел на неё, так говорил с ней… Пытался переводить, пытался прислушиваться к ней и ловить настроение. Может, и не слишком пытался — но был как будто полезным, хорошим…       И сбежал. Ушёл. Просто уехал со всеми, ничего не рассказав. Оставил пустую холодеющую кровать — и Софью… Тоже холодеющую.       Ну… А кто не бросил? Аден, который решил горевать по своему ненаглядному Тейлору, от самомнения которого аж тошнит — ну неужели не замечает? Лиана, которая тоже просто ушла, только ото всех и навсегда? Взрослые, оставившие четверых детей в незнакомом мире, отмахнувшись абсолютно нелепыми оправданиями, насквозь прогнившими ложью?       Все отвернулись. И люди, и боги.       Сейчас, когда девочка теперь в тупике… Разве придут ей помочь? Разве отстанут? Даже ночью мелькали людские фигуры… Так что никто никуда не уйдёт. Они так и будет кричать и навязываться. Так и будут пытаться потянуть в свою сторону — и, судя по недавнему диалогу, куда именно её потащат, знать ей бы не хотелось никогда.       Прямо как кое-какие монстры. Только вроде как человек считает себя центром и мерилом морали.       И вот она всё же проморгалась и сглотнула. Встала.       Может, дав им желаемое, она, наконец, останется одна? (как будто не противоположного ей недавно хотелось…)       — Да чего вы заладили-то всё?! Нет их никого больше, совсем нет! — злость сдержать не вышло. С пальцев попадали солёные капли. Некоторое время — тишина… Лишь тонкий звук «клюп», что издавала вода в соприкосновении с «городской почвой».       — Как — нет?.. Почему? — прозвучал снова чей-то вопрос. Казалось, что внутренние органы вот-вот разорвутся от давления и боли. Литься стали уже ручейки.       — Убили, — проговорила она коротко, чётко и резко, надеясь, что этим отрежет любые расспросы. Голос дрогнул… Но, может, так даже лучше?       Снова гул толпы. Снова посыпавшиеся реплики, половину которых понять Софья не в силах.       «Ничему вы… Не научились».       Огромная волна заполнила каждую трещинку переулка.