Перерождённая

      В моей памяти отчётливо отпечатались моменты, приблизившие мою смерть; я хорошо помнила смерть девочки, в которой была часть моей души. В тот вечер слёзы, которые пролила от нежелания умирать, затмили всю жизнь, которую я прожила в небесном мире — возможно, память о той моей жизни была платой за настоящую.       Сейчас, смотря в большое зеркало, понимаю: это лицо и тело точно мои, лишь цвет глаз и волосы будто потухли, став тёмными, словно пепел, но моя кожа осталась такой же розоватой и светлой, что немного радует меня — хоть что-то во мне не угасло.       Теперь я — восьмилетняя девочка, живущая в достатке. Волосы, как тянущаяся тьма, прямой линией спускались по самые колени; лицо круглое и мягкое по моим ощущениям. Я много кушала и хоть что-то смогла полюбить в людском мире, по крайней мере, стараюсь верить в то, что какой-то мелочный повар не захочет меня отравить.       К восьми годам я научилась игнорировать служанок, которые норовили меня по утрам искупать, расчесать, одеть и отвести в столовый зал, где без меня ни в коем случае не ели женщина и мужчина, которые считали меня дочерью. Я перестала чувствовать, видеть души или слышать мысли — теперь ничего не вижу и, казалось бы, могу перестать ненавидеть людей, но мне становилось только страшнее от незнания.       — Инес, наша маленькая тучка, давай поедим.       Моё имя «Адия» — я адийская, я Аилдения. Как такое произошло, что даже имя у меня теперь падшее? Никель — та, кто меня родила, — вскочила из-за стола и выдвинула мой стул. Она со своим мужем всегда так делают, и со временем я стала принимать этот жест и все остальные как должное. Иногда мне казалось, что от них веет теплом и домашним уютом, но лишь иногда, — я так и не научилась смотреть на их лица. Казалось, будто их лица кривятся в жутких гримасах, которые не могут быть настоящими; я боялась верить в их искренние улыбки, жалость, любовь, которые отпечатывались на лицах.       Присев за стол, мать задвинула мой стул и села напротив. Через пару минут пришёл отец, взъерошенные чёрные волосы по плечи сразу бросались в глаза; он часто приходит в таком состоянии на завтрак — словно никогда не спит, под глазами вечно синяки. Я мимолётно, но замечала его ужасный вид. Обычно такие люди заняты работой по уши.       — Антуан, ты же совсем не спал, — мать вскочила из-за стола, подбегая к мужу, — неужели торговля не идёт? — спросила она у отца, поглаживая его бледные щёки рукой. — Эх, совсем лицо твоё осунулось, да ещё и холодный. — Цокнув языком, она отстранилась, приглашая его за стол.       — Не получается расширить торговлю, ты же знаешь. — Присев за стол, он погладил меня по волосам, пока я сосредоточенно боролась с луком в салате, откладывая его на край тарелки.       — Но так себя изводить ты не должен, — проворчала мать, зло посмотрев на мужа, который неловко опустил взгляд в тарелку.       — Я постараюсь управиться со всеми делами как можно скорее. — Положив в рот салат с капустой, отец прожевал и продолжил: — Надеюсь, скоро торговля будет возможна и за пределами Эйфлерина.       Я даже не знала, чем занимается моя семья; видимо, очень трудно поддерживать достаток и уют. Несмотря на всё сказанное, показалось, что мать была права, и изводить себя нельзя, но и не работать тоже недопустимо. Просто какое-то противоречие получается, которое не побеждается единым ударом. Отодвинув салат, я стянула с корзинки с фруктами мандаринку и сосредоточенно начала её очищать, но пальцы слишком сильно продавливали кожурку, заставляя сок вытекать из фрукта прямо мне на руки и стол. Мать лёгким движением отобрала эту мандаринку, что заставило меня удивлённо застыть на месте. Быстро поморгав, я посмотрела на руки матери, которая легко, большими частями, распечатала фрукт, протягивая его мне. Послушно взяв мандарин в руку, я съела первую дольку. Если бы была возможность есть сладкое когда угодно, то я бы все дни напролёт уплетала вкуснейшие мандаринки, ведь у них очень сладкий сок с умеренной кислинкой, которая придавала полное блаженство вкусу, а также мне нравились шоколадные конфеты, пирожные и торты с исключительной сладостью.       Когда мы все позавтракали, отец помог мне спуститься, ведь я так и не достаю ногами до пола, когда сижу на стуле — да, мне предстоит ещё долго расти. Интересно, когда я была звездой, я думала о том, сколько буду расти? Почему-то я плохо помню себя в небесном царстве. Но отчётливо запомнила ненависть к людям и ощущения смерти себя и Нэрим. Эх, если бы она только знала, что к ней испытывал святой — ни за что не убила, но жизнь ему бы испортила своей поломанной душой.       — Инес, не хочешь прогуляться со мной? — неожиданно вымолвил мужчина, смотрящий на меня, почему-то долго ожидая ответа. Я лишь кивнула и пошла к выходу из столовой, а отец пошёл следом. Мне казалось, будто чувства, которые я испытывала сейчас, уже были у меня когда-то давно. Словно какое-то волнение переполняло весь мой разум. На выходе служанки уже привычным жестом накинули на нас тёплые накидки.       Мы вышли в сад за нашим особняком. По нему проходила длинная тропа из серой гальки, она разделялась на две — вёдшую к конюшням и к главному входу в особняк — и соединялась у выхода. В отличие от сада в храме, где были лишь белые розы, тут росло большое разнообразие. Окунувшись в воспоминания лета, я вспомнила, будто совсем недавно ходила по саду среди можжевельника, вдыхая свежие ароматы; обходила просторные аллеи, наслаждаясь зеленью необычных деревьев, или как удивлялась деревьями кизила, на которых листья, словно закат, излучали алые цвета. В углублённой части сада было моё самое любимое место: там росли деревья с сочными яблоками и уже спелыми вишнями. Возвращаясь в реальность, становилось грустно от осознания того, как быстро пролетело лето, освободив место прохладной осени, которая забрала всю сладость и листву, даже не успевшую толком пожелтеть, а оставшиеся фрукты на деревьях сгнили, превратившись в чёрные осушенные плоды.       Я шла впереди, отец чуть поодаль; он шёл медленно, не торопясь — возможно, настолько сильно устал и, идя за мной, полностью ушёл в свой личный мир спокойствия. Из-за моей спины отец громко охнул, будто споткнулся обо что-то, и я резко повернулась. Мужчина ухватился за скамью рядом, а заметив мой ошарашенный вид, лишь улыбнулся.       — Прости, что заставил беспокоиться. — Присев на скамью, отец похлопал рядом: — Давай посидим.       Послушно сев, я уткнулась взором на свои сандалии серого цвета, аккуратно утянутые ремешком на моей ноге.       — Инес, посмотри, какое небо. — Он сидел, откинувшись на спинку, голова приподнята, а глаза смотрели в небо; я послушно подняла голову.       — Тучи собираются, — вслух произнесла мысли и тут же замолкла — мне редко приходилось с кем-то разговаривать, раньше меня заставляли, и я злилась от этого, ибо знала это чувство у людей. Они хотели, чтобы я ради их эгоистичных желаний слушалась их, словно приручённое животное с инстинктами. Отец был первым, кто перестал настаивать на том, чтобы я разговаривала против своей воли, а потому он не казался мне ужасным человеком, всегда принимал меня в любом виде и сознании. Мать, кстати, тоже не казалась плохой, но любила навязывать свои увлечения к чтению или вышиванию. В самом деле, о чём я только думаю; если бы сейчас наблюдала за собой с небес, то посмеялась бы саркастическим тоном.       — Да, эти тучи напоминают тебя, моя дочь тоже непостоянная: иногда ты умеешь дарить ясное небо, но почти всегда ты отчуждённая, неспокойная и одинокая, но, Инес… — Повернул ко мне уставшее лицо, я непроизвольно засмотрелась на него — глаза, словно кора деревьев. За восемь лет я лишь раз смотрела в глаза и тогда испытала ужас, сейчас я видела лишь усталость в них, какую-то долю добра, которую я тоже когда-то заметила. — Всё, что ты чувствуешь сейчас — временно. Однажды любой человек почувствует ясное небо, даже моя дочурка. — Он положил на мои волосы, заплетённые в длинную косу, руку и медленно, еле заметно гладил, а я так и не смогла отвести от него взгляд.       Он уснул, так и держа свою руку на моей голове; отчего-то не хотелось шевелиться. Я сидела с ровной спиной, и мне тоже хотелось откинуться на спинку скамьи, но если бы я это сделала, отец мог проснуться.       «Неужели таким образом у меня проявляются ранние симптомы простуды?» — подумала я, смотря на небо, полное туч.

***

      Сорочка в такт бесшумному ветру развевалась, мои оголённые ноги стояли на заснеженном поле, не чувствуя холода или тепла. Я оглядывалась по сторонам, наблюдая только дальние просторы. Осматривая почти пустое пространство, заметила высокое дерево в паре миль от меня, его можно было очень чётко разглядеть. Дерево казалось безжизненно пустым и одиноким, а его сухие ветки нешумно покачивались от ветра. Когда уже не хотелось более смотреть в ту даль, глаза прикрывались сами по себе, от этого пробежались мурашки по всему телу. Чуть пошевелилась, а что-то невидимое словно схватило моё тело в цепи, теперь даже шелохнуться я попросту не могла. Мне приходилось только ожидать чего-то неизвестного, того, что может напугать или, возможно, спасти.       Из-за дерева поплыл чёрный, густой туман; он медленно, не торопясь, обволакивал дерево, а потом стал также, не торопясь, приближаться в мою сторону. Я видела, как жутко этот туман смотрелся, и как быстро он приближался ко мне, а возможно, я уже сбилась со счёта времени, и прошла целая вечность. Из тумана доносился плач, тихий и еле узнаваемый. От его приближения мне стало очень холодно. Стоя на заснеженном поле, я принимала сгусток темноты на себя. Он окутывал меня, присасывался к телу, словно пиявка, а затем я стала исчезать, но то дерево оставалось неприступно стоять на своём месте.       Спустя вечность я проснулась в своей кровати, меня трясло — этот сон отпечатался в моей памяти, я помнила каждую деталь, чувствовала эту чёрную пелену и слышала смех, похожий на детский плач. С момента становления человеком я часто видела странные сны, однако быстро их забывала, но главное — я не испытывала страха, как сейчас. Будто кто-то сделает со мной что-то плохое, словно однажды ко мне придёт дьявол, который утащит в мертвецкое царство, где каждую секунду я буду испытывать боль.       На меня падал свет луны из открытого окна, рядом на кресле сидел отец, скрестив руки на груди; глаза закрыты, а голова склонена к плечу. «Но почему? — думала я. — Совсем недавно был завтрак, я уплетала сладкие мандарины и яблочный сок. Помню, как сейчас, — я убирала кольца лука из утреннего салата. Но сейчас ночь».       Поднявшись с кровати, заметила свою белую сорочку на себе; распущенные волосы, упавшие на мою спину, откликнулись теплом. Сначала я подошла к окну, чтобы его закрыть, и увидела очень яркое свечение звёзд — сегодня они сияют ярче, чем обычно. Интересно, как на небесах сейчас, а что было до моей смерти? Сложно было согласиться с тем, что я не помнила своей жизни там — может, у меня была семья, друзья или знакомые, потому что тут у меня только родители.       — Инес, ты проснулась? Что случилось с тобой? — Отец вскочил с кресла, направляясь ко мне. В это же мгновение, пытаясь скрыть свой испуг, я медленно закрыла окно. Мужчина подошёл со спины и присел на корточки, заметив, как тряслись мои руки. — Прости, я напугал тебя, — почти шёпотом произнёс извинения. Отец почти невесомо взял мою руку в свою, потянув к себе; мне пришлось повернуться. Он смотрел на меня с печалью, его рука была очень тёплой; лицо под светом луны казалось слишком осунувшимся.       — Тебе нужно поспать. — Испугавшись своего тона, я прикусила язык — это был приказной, хоть и детский тон. Возможно, я и хотела сказать, что он плохо выглядит, но не ожидала, что скажу подобное таким образом. Ожидала, что меня сейчас впервые отругают или ударят, но отец лишь засмеялся и обнял.       — Хорошо, моя дочурка, я посплю. — Он был слишком счастлив от моих слов, и мне казалось, что так он, возможно, потом мне отомстит. — Инес, ты долго спала, мы не могли тебя разбудить. Мы с твоей мамой весь день наблюдали за тобой. У тебя ничего не болит? Врач сказал, что ты просто спишь, но, может, ты себя нехорошо чувствуешь? — Отстранившись от меня, он придерживал мои плечи и смотрел в глаза. Они переживали, все восемь лет проживают и заботятся, ничего не получая от меня взамен.       — Мне просто снился реалистичный сон, — почти шёпотом ответила я, смотря в пол.       — Он был хорошим?       — Я не помню, — соврала я.       — Если тебя что-то будет беспокоить, не бойся сообщать нам, хорошо?       — Да, — я быстро ответила, отец ещё раз меня обнял, а потом попрощался, с улыбкой на лице сказав, что сейчас же идёт спать.       Странные и одновременно до жути пугающие сны снились мне каждый день, но в одну ночь они стали обрываться, и я их перестала помнить.       Кто-то пришёл посреди ночи, сел на мою кровать и прижал свою ладонь к моим глазам. Этот кто-то сидел так до тех пор, пока кошмар не угаснет.