Wir

Расшатывает. Неумолимо рвёт, выкручивает, топит, погребает — всех вычитанных глаголов никогда не будет достаточно, что бы хоть отдалённо объяснить это. Тэнэ опустошённо-переполненно зарывается лицом в ладони, растирая складку между бровей и молится, что бы его вены не треснули стеклом разбитой бутылки от обжигающего чувства, что лавиной циркулирует в них вместе с кровью. Это всего на четверть раздражает, а на оставшееся — избавляет от возможности думать о настигающих тёмных временах в бегах и тревоге. Блять, как же он его любит. Эти слова уже настолько изрезали стенки горла, что Тэнэ готов плеваться кровью и всем этим сахарным, конфетным бредом, который, как он всегда думал, не зацепит его скалистую душу. Не зацепило ведь, насквозь прокусило, проломило хребет, рёбра и свернуло хрупкие косточки шейного позвонка, что б уж наверняка. Да его будто из шприца прямо в рот кормят этим жгучим нечто, как новорождённого котёнка, оставшегося без мамы. Без мамы, без папы, зато с пернатым существом, которое хотелось заколоть и съесть. От переизбытка чувств. Сука, да тут только головой о стенку колотись, что бы осколки черепа разлетались в разные стороны, как чёртов фейерверк. Настигающая эйфория вперемешку с глухим отчаянием щебетала птицей с подрезанным крылом; хотелось всего и сразу, хотелось ничего и никогда. От этой поэтичности организм хотел культурно самоуничтожится, ну, ещё и Дэма хотел очень сильно, вдовесок. Обожаемая кожа под сожженными пальцами, жар, запах волос, тревога, тревога, безумие, жар. Кадры недавних событий шипели на воспалённых стенках разума, как бы деликатно сообщая, что собираются там остаться очень и очень надолго. По рейтингу будут где-то между первым глотком алкоголя и смущёнными объятиями в раздевалке, после которых ногам пришлось заново учится функционировать. Фух, ну и духота, почему тут закрыты окна? Правый клык впился в нижнюю губу с наивной верой в то, что это поможет. Помогало, когда ненужные ночные всхлипы дикой животинкой рвались наружу, когда электрические вспышки гнева едва не соскальзывали с кончика языка при виде в усмерть спившегося отца. Помогало сжатие кулаков, стрельнутая сигарета и воображаемое убийство, ну а тут только смерть в помощь. Смерть, ведь после того, как изжившие себя три слова вырвутся наружу, Кёниг просто разлетится на лоскуты, на микрочастицы, как бомбочка для ванны. Аудитория уже практически полностью заполнилась людьми: они активно о чём-то шептались, шелестели тетрадками, книгами и глупыми посвистываниями в сторону блондинистой девушки. Тэнэ был один на один со своими мыслями, которые разлетались картонными бумажными самолётиками и чувствами, консистенцией напоминающие лаву. Соседнее место до сих пор пустовало, пустовала и деталь где-то глубоко внутри, глубже только тазовые кости. Не пустовал только клетчатый листок, лежащий на столе. Нетвёрдой рукой с шариковой ручкой Тэнэ медленно, выводя своими инфантильными эмоциями каждую буковку, написал то, что юлой вращалось на его сухих губах: «Ich liebe dich» Невысохшие чернила потерялись между складок бумаги, когда Тэнэ быстро смял листок и сунул себе в карман, как самый грязный и пыльный секрет. Большого облегчения это не принесло, но день-два ещё проживёт. До следующего взгляда, прикосновения, до следующего сердечного плавления и потопа. До следующей бесполезнно написанной фразы на немецком, которую он никогда не озвучит. Озвучит. Озвучит тише ультразвука и громче ракетного двигателя. Озвучит и на век заледенеет невыплаканной слезой в уголке глаза.