Моя случайная любовь - это ты

Глава 59. Притворяясь сильным Иногда о том, что происходит на игровом поле, можно сказать, лишь взглянув на зрителей. И если бы вы посмотрели на Тина и Пита, то поняли бы ситуацию... Счет был 1:0. И единственный гол принадлежал не нашей команде. Капитан Текно следил за матчем с обеспокоенным выражением лица. Чувство уверенности от вчерашней победы полностью испарилось, зато возрос энтузиазм у команды соперника. С противоположной стороны поля, где сидели их болельщики, доносились радостные крики и овации. Почти не оставалось надежды забить гол за оставшиеся три минуты матча, вдобавок ко всему почти на исходе игрового времени случился досадный инцидент. — Ааа! Это Пи'Тайп, который в этот момент как раз вел мяч, столкнулся с игроком команды соперника, врезавшись в него с такой силой, что, упав на землю, смог только кататься по траве и мычать от боли. Очевидно, что удар шипованной бутсы пришелся прямо по голеностопу, потому что Пи'Тайп, обхватив руками ноги, сжался в комок и теперь лежал почти не шевелясь, а его лицо исказилось от боли и изменило цвет, заметно побагровев. Вся команда с тревогой смотрела на него, и даже болельщикам было не по себе. Прозвучал свисток — судья объявил технический перерыв — и на поле выбежали медработники. В конце концов, после осмотра... у нашей команды не оставалось иного выбора кроме как попросить о замене игрока. — Ведь все будет хорошо? Едва Тин увидел, как кое-кто особенный выбежал на поле взамен унесенного пострадавшего игрока, то уже не сводил с него глаз. С явной тревогой, почти не моргая, он следил за юрким футболистом, при этом продолжая сидеть со скрещенными на груди руками. И хотя поза Тина со стороны и казалась надменной и ничего не выражающей, в его глазах все время читалось беспокойство. Пит много раз общался со старшими, и ему было хорошо знакомо подобное поведение. К тому же Пит и сам испугался, когда увидел, что случилось ранее. Но вырвавшийся у друга вопрос дал понять Питу, что Тин на самом деле искренне заботился о Кане, и это внезапное понимание заставило его тихо сказать: — Если ты так волнуешься о Кане, почему бы тебе не сказать ему об этом прямо? Пит редко совал нос в дела других, но сейчас он не сдержался, видя, как сильно переживает его друг о том, кто бегает сейчас за мячом по полю. — Даже если я скажу ему, он всё равно не поймет... — А вот я так не думаю. Вся эта ваша ситуация как раз из-за того, что ты ничего ему не объясняешь! После столь смелого заявления господин слушающий надменно обернулся к говорящему «дабы взглядом своим дать ему понять, насколько смелость его заявления превысила допустимость оного» — и эта реакция вызвала у его друга виноватую улыбку. Но Пит не сдавался и мягко, но непреклонно стоя на своем, продолжал извиняющимся, но уверенным в своей правоте тоном: — Ты не подумай, я не собирался лезть в ваши дела. Я лишь подумал, точнее я увидел, как счастлив был Кан, когда ты пришел. Не знаю, почему ты решил, что он относится к тебе лишь как к другу. Ранее мы все заметили, что он изменился, стал тише. Разве он стал таким не оттого, что ты не захотел увидеть его? Может, навестишь его? — Зачем мне видеться с ним? Мистер Тин по-прежнему остается Мистером Тином: отвечая на что-либо, он никогда не говорит прямо, его ответы не являются ответами как таковыми, напоминая, скорее, встречные вопросы или обвинения... Но даже такая вполне ожидаемая фраза заставила его аудиторию нервно вздрогнуть, прежде чем вздохнуть и продолжить говорить. — На самом деле... Кан велел мне не говорить, но я больше не могу молчать... Я встретил его на входе в здание международного. Казалось, он ждал кого-то, по-видимому тебя. Но я не был уверен, поэтому подошел к нему и спросил прямо. Кан ответил, что сам не знает, как оказался там. Он просто шел и сам не заметил, как пришел на наш факультет. Не могу сказать, было ли это по привычке или по какой-то иной причине, но ведь очевидно же, что Кан пришел туда из-за тебя. Кроме нас с тобой у него нет знакомых на нашем факультете, это совершенно точно. Пит говорил все это Тину не потому, что хотел воодушевить его, а потому что это — правда, он видел все своими глазами, самолично удостоверившись в правильности увиденного. И, как настоящий друг, хотел показать Тину то, чего тот сам и в упор не замечал. Для Пита перемены в поведении Кана объяснялись появлением в его жизни Тина, который, что вполне очевидно, сильно повлиял на этого маленького весельчака. Он мало знал Кана, но даже ему была очевидна столь резкая разница между старым и новым Каном. Но Тина Пит знал достаточно хорошо, и его весьма удивляло, что тот смог подпустить к себе кого-то из другого круга настолько близко, что даже начал тревожиться о нем и вообще уделять хоть сколько-либо своего драгоценного внимания. И размолвка между ними двоими далась ему не легче, чем Кану. Вообще непонятно, кто из них переживал ее тяжелее. Независимо от того, что Кан сказал своим друзьям, похожие общие симптомы четко дали понять Питу, что появление Тина произвело на Кана не меньший эффект, чем эти слова, услышанные сейчас Тином от Пита – симптомы их состояния во время размолвки и сейчас, на игре, тоже выглядели идентичными, и это просто бросалось в глаза. Именно поэтому в ответ на свои слова Пит слушал тишину, а Тин наблюдал за игрой на поле, где как раз опять объявили перерыв, хотя до конца оставалось всего три минуты. Он не спускал глаз с Кана ни на секунду, даже во время паузы, а когда игра возобновилась, практически перестал дышать от волнения. Его проницательные глаза гонялись за юрким человечком, раз за разом, непрерывно пытающимся завладеть мячом. Тот двигался, ни на мгновение не останавливаясь и не снижая темп. Это было бесконечное движение, полное энергии... Но Тин заметил, что маленький футболист уже насквозь промок от пота, и даже лицо его блестело на солнце... Желая оправдать надежды старших товарищей по команде, возложенные на него в столь ответственный момент, он не сдавался. И поражение могло стать для него сильнейшим ударом. Все должно было решиться в ближайшие минуты. Момент был очень напряженный. Несмотря на то, что еще оставалось время до окончания матча, практически не было шансов на изменения счета на табло. Но... Ха!... Этот мальчишка все еще пытается бороться, ведь ему доверили такое важное дело!... И тут... БАБАХ! Стадион замер, потом ахнул — и мяч влетел в сетку ворот! Но изменение счета не было оценкой достижения их университета — это был гол, принадлежащий команде противника, которая теперь уверенно вела со счетом 2:0. На последней минуте матча счет красноречиво указывал на то, что не было смысла в дальнейшей борьбе. За что Кан будет бороться теперь? Ведь игра проиграна, это — свершившийся факт. То, что сейчас происходило на поле перед его изумленным взором, противоречило всему, что он знал о жизни. Явная бессмысленность поступка Кана заставляла задуматься о реальной его подоплёке. Но сколько он ни размышлял, ответа не находилось. Бороться в подобной ситуации можно только за пути к отступлению, чтобы поскорее выйти из борьбы и отойти в сторону с наименьшими для себя потерями. Это лучше, чем потом подвергнуться критике в случае, если, бросив вызов более сильному сопернику, вдруг потеряешь лицо, проиграв ему. Соревноваться с кем-либо можно только тогда, когда ты точно уверен в исходе борьбы и когда перевес сил заведомо на твоей стороне. Не лучше ли сдаться, пока потери не стали ощутимыми?... Это была история его матери, которая стала второй женой. Это была история его отца, который развелся с первой своей супругой, уступив требованием семьи Меттанан. Это было историей его брата, которого заставили жениться на нелюбимой женщине... Это была история тех, у кого не было ни единого шанса отстоять что-либо действительно дорогое для себя у тех, кто называл себя Семьей. Это грозило стать и его историей, потому что сейчас он был на грани потери всех. ...И это уже почти стало его историей, когда в те далекие времена он сдался под напором лживых обвинений, поняв, что никогда не выиграет у своего старшего брата. Он попросту обрубил все прежние взаимоотношения, став проблемным молодым господином, игнорирующим свою семью. «Вы ведь уже проиграли, почему ты продолжаешь пытаться? Ради чего так выматывать себя?!» — вновь и вновь спрашивал Тин, а глаза его продолжали следить за шустрым мальчишкой. Казалось, для него не имело значения, сколько времени остается до конца матча — он продолжал гоняться за мячом, не жалея себя. Сколько там остается до окончания?... В то время как все остальные игроки его команды уже перестали пытаться, и никто из них не бежал за мячом, будто сердца их и не бились вовсе, эта его Дыня все упорствовала, по максимуму выжимая из себя последние соки... Молодой человек спросил себя еще раз, и это был тот же вопрос, который он задавал себе ранее, когда... когда его мысли прервал резкий протяжный звук, заставивший невольно вздрогнуть от неожиданности. Гудок финальной сирены обозначил конец матча. Трибуны команды соперника взорвались восторженными криками. Они выиграли у нас со счетом 2:0. Игроки проигравшей команды без сил брели по полю, некоторые сразу же после свистка в изнеможении повалились на траву. Они понимали, что сегодня должны были забить хотя бы один гол, чтобы продолжить участие в чемпионате. Но сухой счет сделал этот матч последним для них. Все было кончено. Участие в Университетской Лиге для них было окончено... И оно оказалось таким коротким... Игроки обеих команд по традиции пожали друг другу руки по окончании матча. Одни — с глазами, полными надежды и безмерного счастья, другие — с бесконечным разочарованием. После обмена рукопожатиями они разошлись. Пит встал с места и громко сказал: — Я пойду к Эю. В его голосе звенела тревога — он не сводил глаз с поля, где вся футбольная команда общалась с тренером. Взволнованный парень шагнул в сторону, оставив Тина на трибуне одного. А тот, выхватив из горстки игроков единственного человечка, имеющего для него значение, всё смотрел и смотрел на маленького футболиста, который выглядел таким подавленным... Но вдруг неожиданно для Тина он улыбнулся. Улыбка была только на его лице – все остальные лица оставались хмурыми и убитыми. По этой вымученной улыбке Тин догадался, что Кан в скором времени будет плакать... *** — Ои-и-и!... Не делайте такие грустные лица! Мы не выиграли в этом году — в следующем году будет еще один шанс! На фоне всеобщей депрессии проигравших игроков, собирающих вещи, мистер Киракорн пытался подбодрить своих приунывших товарищей по команде, желая хоть немного улучшить их настроение, но никто не мог сказать ни единого слова. Ребята молча держали в руках свои кроссовки, разглядывая шипы, пока кое-кто пытался пробудить в них прежний боевой дух: — Ну же, парни! Что вы так уныли, будто обожрались кислых леденцов?... Ну не делайте такие отстойные лица!... Вон, гляньте, наши милые девушки на нас смотрят!... Смотрите, они же такие симпатичные!... А вы выглядите, будто у вас во рту куриный член!... Ну да, мы не смогли изменить счет за одну минуту!... Но как наши черлидерши за нас болели перед выходом, они были такие милые!... А все, что вы можете – это уныло сосать куриный отросток?... Я впервые увидел, что кто-то может такими глазами смотреть на старшего Нью!... Мне даже любопытно стало!... Да та девушка была явно очарована его коротконогим футбольным обаянием!... Но команда не поддержала своего игрока. Горечь поражения отравила их сердца и начала выплескиваться на не в меру активного попрыгунчика: — Пробыл на поле всего ничего – и корчишь из себя игрока!... Лучше бы выпустили на поле меня! Я не получил номер, а из нас двоих могли выбрать и меня!... — Вижу, что есть человек, который выглядит настолько довольным собой, что это даже подозрительно... — Молчи уже!... Кан считал, что принял правильное решение. Даже если ему придется расхлебывать последствия своего вмешательства, он не жалел об этом. Он сыпал словами, но в данный момент напряженное молчание снова повисло над полем. Теперь для него имели значение только старшие, которые тяжело переживали свое поражение. Не многие способны в такой ситуации держать голову высоко... — Действительно, уж лучше помолчи... Сколько бы ты ни наговорил — в конце концов, мы все равно проиграли. — Ну проиграли — и проиграли! Что, есть только один шанс? В следующем году будет новая возможность! И тогда мы ее не упустим, мы их по стенке размажем!... — На тот случай, если ты забыл: в этом году я уже на четвертом курсе. Я стопудово выбываю, у меня больше не будет шансов на этих соревнованиях... Никогда. Внезапно повисшую траурную паузу весьма комично прервала икота. Но когда икающий услышал, что сказали ему остальные старшие, в то время как лишь один человек улыбнулся ему и словно бы поддержал его инициативу, он отвернулся в сторону, чтобы не смотреть никому в глаза, и начал неуклюже запихивать носки в сумку. Единственный, кто сейчас ему улыбнулся, это капитан команды, и он попытался продолжать говорить вместо икающей обезьянки: — Но также можно и дальше играть в футбол вместе, братаны! Мы же единая команда, у нас хорошая поддержка в виде наших девушек, да и мы сами не промах!... Не переживайте, не стоит так напрягаться! Наш миссионер-проповедник сказал это, чтобы объединить нас, чтобы поднять наш командный дух! Кан начал икать, потому что он не любил, когда кто-либо смотрел так отчаянно. Но... по крайней мере, хоть кто-то повернулся к нему, чтобы поговорить... Ну, не все же так плохо, да?... Все-таки уже чуть-чуть стало и хорошо! Но едва он, присев как можно ниже, склонился над своей сумкой, уткнувшись в нее коленями... то осознал, что... он выглядел сейчас, как клоун. И решил оставаться клоуном до конца, даже если ему потом будет хуже. — Ик!... — вырвалось у Кана. — Да, я ленивый... Говорите, я слушаю вас... Он набрал воздуха в легкие и, спотыкаясь, подбирая нужные слова, сбивчиво продолжил: — Охо-хо!... Как же жаль!... Все старшие прекрасно знают, что я много говорю! Я просто иду навстречу всей команде своих старших! Все так притихли, ничего их не радует и не освещает им путь! Я должен много чего сказать, чтобы хоть немного приободрить! Иначе всем будет окончательно плохо!... У маленькой энергичной обезьянки уже садились батарейки, но никто этого не замечал. И тут внезапно... — Не хочешь попробовать заткнуться?!... Но Кан уже замолчал. Он стойко держался, потому что не хотел обострять ситуацию и нарываться на драку, участвовать в которой совсем не желал. Но кое-кто, как и все, проигравший сегодня в столь важном матче, не желая смириться с проигрышем, решил сорваться на том, кого было легче всего обвинить во всем: вскочив с места, он резко схватил стоящего на коленях Кана за воротник рубахи, уже готовясь вот-вот втащить этому ненавистному, такому не к месту позитивному юниору... Но тот только кротко улыбнулся в его руках и, как ранее сказал вставший на его защиту старший, тихим голосом, напоминающим «утешение страждущих», сказал: — Давай... Если ты меня ударишь и почувствуешь себя лучше от этого, то бей. И одновременно... — Давай!... — Они что, будут бить друг друга?... — Они же сейчас подерутся! Да что происходит? Разозленный Текно, пригнувшись, метнулся к сцепившимся футболистам, опередив остальных на шаг. Он вместе с друзьями и юниорами вмешивается в назревающую драку, окружая их, отдирая руки от рубашки Кана, и... БАЦ! Сильно хлопает Кана по голове, прикрикнув: — Ты действительно собираешься сбить свои ноги, ползая тут на коленях? — О, нет!... — а это уже кто-то из команды, кому надоело фиглярство Кана. — Я могу!... — реагирует Кан. Как снова подчеркнул старший, Киракорн сейчас мог двигаться только сидя на коленях, как сидят самураи. Он чувствует поддержку Текно, а тот и не скрывает свою улыбку, хотя остальные готовы только жалить, набрасываясь на беззащитного паренька. Но этот паренек решает предпринять еще одну попытку развеселить команду, продолжив играть, чтобы дать всем то, в чем они так нуждаются именно сейчас. Ведь он же видит, что всем становится лучше от его действий!... Вон как все зашевелились... — Мало кто из презренных рабов твоих готов признать свои ошибки! О, досточтимый господин, смиренно молю, покарай же меня! — Кану не нужно было вживаться в роль, он и так чувствует себя виноватым и ответственным за всеобщее уныние. — Вот видите? Этот парень может шутить непрерывно! И если вы даже после этого не оставите его в команде... Наш младший хочет, чтобы мы улыбнулись ему хоть немного, ведь у него не плохие намерения! — Текно радостно развернулся к одноклубникам, чтобы донести свою мысль до всех. И что делало в этот момент громкое шумное привидение? Заунывно подвывало и вздыхало, сидя в траве. — Так как вы всегда так себя ведете после неудачной игры, я не могу понять, что на самом деле с вами происходит сейчас... Но мы же играли до конца, до последней секунды! Мы просто проиграли более сильным соперникам! Ну же!... Из нас всех только этот маленький человек сохранил силу духа! Нам бы всем с него пример брать!... Он стойко пытался поднять настроение всей команде, он не сдавался, он хотел, чтобы все посмеялись над его шутками — хоть немного!... Это что, неправильно?... Парни, ну... тогда... могу я перед вами извиниться за него? Вопрос, задавая который, Текно хорошо понимал, как плохо его друзьям. Большинство уже на четвертом курсе. Эта команда так и осталась командой ветеранов Технологического университета, не сумев достичь серьезных успехов. Чтобы получить пропуск на дальнейшее участие в спортивных соревнованиях, нужно время, которого у них уже не оставалось. — Давай Кан, это было хорошая попытка! Он чувствует, что ему есть что сказать остальным, и перехватывает из рук павшего бойца горящий факел-эстафету, освещая тех, кто чувствует себя погребенным под гнетом позорного сухого проигрыша. — Потерять что-то — не значит потерять навсегда! Я сейчас на четвертом курсе. Я уже почти выпускник, скоро нам будет пора расставаться. Хоть нам и выпало поучаствовать в Лиге, но не вышло достичь большего. Но мы же... сражались! В следующем году команда от нашего университета снова сможет сражаться искренне, от всего сердца! И так будет все время, все годы, пока существует наша команда! То есть МЫ!... Ай'Текно столь красноречивой искренней поддержкой заставил каждого человека повернуться и посмотреть друг на друга. — Не хватит долгих лет, чтобы оценить по достоинству, как тебя пучит от собственной важности! — сказал раненый Тайп. — Мой капитан — просто горящий факел ораторского искусства! — друг Чамп подключился к поддразниванию, что заставило капитана всерьез рассердиться, но пока он сдерживал свое раздражение. — Давайте, парни! Приободритесь уже, говорю вам! Если вам все еще не стало лучше... — Текно взял паузу и неожиданно для всех выдал: — ...то не соизволит ли уважаемая команда прослушать национальный гимн в моем исполнении? Конечно же, это была Текно-ирония. Но команда стояла на своем, не желая отвлекаться от самоедства: — Ты можешь сделать это, мы позволяем! Только постарайся, чтобы это прозвучало как положено! — сарказм, прозвучавший в ответе, был столь неприкрытым и вызывающим, что Текно взорвался: — Я капитан команды, а не заместитель, который приходит на стадион и распевает песни, чтобы расшевелить вас всех! Текно кричал, ругая тех, кто уже начал нападать на него. Но в его крике также проскальзывали тревога и забота о команде — и на лицах многих парней появились улыбки. Увидев их, Текно тоже начал улыбаться. Кан, почувствовав, что агрессивное внимание команды перешло на вступившегося за него капитана, не сумел продолжать оставаться в стороне, вновь открыв рот: — Тогда пусть и дальше дразнят меня, какое отношение это имеет к тебе? Тяжелый вздох... — Эээх... Парни... Я неважно играю... А насчет мелкой обезьянки... Порешаем, когда вернемся в универ. Налицо мои недоработки как тренера в подготовке к первенству, признаю. Но прежде чем гоняться за обезьянами, давайте хотя бы вместе вернемся в университет? — спросил команду Текно, исполняющий обязанности капитана-объединителя. Хотя срок его капитанства еще не вышел и нужно было готовится к другим соревнованиям, пусть и не таким важным, как это, но самое большое событие в его капитанской карьере уже прошло. — Я не могу сказать вам, что не нужно причинять мне боль... Мне ведь тоже больно от ваших слов, это как получить травму на игре! Но я все понимаю, потому что для меня это означает, что вы по-прежнему переживаете за игру. Мы все хотели победить. Это давило на всех... — Я могу помочь тебе пережить это! — как получивший реальную травму игрок, Тайп имел право говорить подобное своему другу. Он сказал это с улыбкой перед тем, как перейти к «умирающей на газоне еде», которую чуть было не сожрала раздраженная команда: — Самурай, а ты могуч! У тебя определенно талант! Все обернулись и посмотрели на того, кто только что пытался всех развеселить, и обнаружили, что этот весельчак тоже может сидеть с хмурым взглядом и молчать. На самом деле он прятал свое горе ото всех, но крепился и сдерживал слезы, готовые в любой момент брызнуть из глаз. Прийти на помощь и оказаться брошенным на землю... было очень обидно. В его щенячьем взгляде читалось немым укором: «Мне уже можно встать?» — Ну и долго ты собираешься здесь сидеть? Хочешь врасти корнями в газон? Вставай уже, Кан! — громко крикнул ему Текно. — Почему я скажу тебе «Нет»?... Да потому что никто меня не слушал, а ты сказал лишь несколько слов, и тебя все слушали, и все улыбнулись! Это несправедливо! Так нечестно! ... — Тебе не следует равнять себя со старшими, потому что старшие всегда правы, — авторитетно заявил Текно. Все согласились с ним, и только лишь Кан никак не мог угомониться и признать свое поражение: — Правила вашего поколения уже устарели, — ответил он. — Пи'Но как капитан должен ценить человека по его способностям! Так, и только так, наша футбольная команда сможет добиться успеха! Думаю, когда ты выпустишься, мне следует стать капитаном! — Ты, маленькая хитрожопая обезьянка! Как ты смеешь так нагло вести себя после матча, что провел, сидя на скамейке запасных и только под конец впервые выйдя на поле! — Текно сжал выставленный перед носом Кана кулак так, что аж костяшки побелели. — Не лучше ли тогда сделать капитаном Эя, чем рассуждать, кто из вас лучше или хуже? Ведь он хотя бы смог забить! Но разозленный подобной дерзостью Текно не стал бить Кана — он попросту взял его за голову, желая выдавить из него слезы, а затем очень резко оттолкнул от себя, отбросив на землю. Упавший навзничь Кан так и остался лежать на газоне, не обращая внимания на то, грязно было на поле или нет. Он молча глядел на старшего, который уже подходил к нему, остывая. — Мое сердечко боли-и-ит!... Мне больно!... Пи'Но! Пи'Тайп! Эти слова заставили улыбнуться обоих старших. — В игре всегда есть место как победе, так и поражению, но если проигрываешь, то должен запомнить, что в следующий раз вернешь свою победу обратно. — Правда? И это — слова людей, которые потеряли весь год? Так вот почему вы проигрываете уже четыре года подряд? — Кан, ты — мелкий придурок!... Ай'Кан! — хором выкрикнули его защитники. Разумеется, оба старших товарища были единодушны и в этом. ...А кому приятно слышать правду? — Ой, господи, старшие, я спрятался!... Извините, был не прав!... Простите!... — увидев старших, которые уже собирались откусить ему голову, Кан быстро запросил пощады. Согласный с тем, что поведение Кана было несколько... неуместным, Эй все же подошел к нему и помог встать, протянув руку. У него было совсем немного времени до подхода старших, желавших отыграться на его друге за обидные слова. Эй поставил парня на ноги так, чтобы тот смог стоять прямо. Старшие были уже довольно-таки близко, а Эй просто повернулся к ним своей испачканной после помощи Кану грудью и сказал: — Я вернусь сам сегодня. Езжайте без меня. Все удивленно повернули головы. Интач смотрел куда-то в сторону, не сводя взгляда с чего-то, что было видно только ему. Но, проследив за его взглядом, все заметили, что неподалеку стоял стройный парень и, по всей видимости, ждал он именно Эя. — Ну ладно... можешь идти, — сказал Текно и похлопал младшего по плечу. — И помни Эй, у нас еще будет шанс. Эй только улыбнулся капитану в ответ. Не сказав больше ни слова, он собрал свои вещи и направился к ожидавшему его парню. Это всем все прояснило. Кроме того, команда увидела, как он обнял за плечи того, кто пришел на встречу первым, прежде чем увести его со стадиона. — Они же — пара! — это всплыло, словно всплывающее окно-подсказка разгадки позабытой интриги, наличие которой так взбудоражило всех не так давно. А ведь можно было и самим догадаться, кто именно фан Эя! Ведь всем уже намекали раньше (трудно забыть этот шикарный букет, красного Интача с шариком над головой и громкое любовное послание)! — Ой, вы уже знаете? — А зачем спрашивать? Он и не скрывает этого, просто не афиширует, — Пи'Тайп повернулся, чтобы ответить обезьянке-альбиносу. Он приставил палец ко лбу младшего и слегка надавил на эту веселую голову, глаза которой продолжали изумленно таращиться на Пи'Тайпа, словно спрашивая, как он все узнал. Но его показного веселья хватило не надолго — очень скоро узенькие глазенки потухли, и он спросил тихим голосом: — Старшие уходят раньше всех. Как я могу пойти с ними? Мне надо умыться, а то очень жарко. Не могу больше терпеть. Я пойду один, ладно? С этими словами Кан побрел с поля, оставив обоих старших за спиной. Он не мог сейчас смотреть кому-либо в глаза. Ему было плохо. И сил улыбаться больше не было. Но никто уже не мог этого заметить, потому что все были заняты более важными делами, чем наблюдать за переживаниями маленькой белой заводной обезьянки, доставившей всем столько хлопот сегодня. Тайп похлопал Текно по плечу и сказал: — Так как моего парня здесь нет, я могу одолжить тебе свои плечи. — Не стоит! Я не хочу потом разбираться с ним, лучше поеду домой и поплачу в подушку!... Ох, я и правда хотел бы вернуться в то время, когда был новичком... Тогда я бы мог не скрывать слез и говорить себе, что я еще слишком молод, а это всего лишь моя первая игра!... Тайп рассмеялся. Он подошел ближе и, приобняв Текно за плечи, повел его к товарищам по команде. — Ты уже старшекурсник и больше не можешь плакать. Пошли, сегодня я плачу за выпивку. Но сначала нам надо передать тренеру, что Кан и Эй не поедут обратно с нами. — Ммм?... Кан тоже не вернется с нами? — Ну... я видел, как какой-то парень приехал за ним. Тайп был более наблюдателен, чем его друг. От его взгляда не укрылось, что Кан бегал на трибуны перед началом матча, а потом вернулся повеселевшим и бодрым, хотя до этого долгое время ходил повесив нос. Текно, казалось, смутился, но даже пикантных сплетен о младшем было недостаточно, чтобы заглушить чувство сожаления в его сердце... И Текно, и Тайп оба были очень расстроены итогами сегодняшнего матча, но они знали и то, что у их команды еще будет шанс. *** Все же призрачный шанс остаться в команде еще был... В то время как человек, сказавший, что пошел умываться, брел куда-то, прижав сплетенные в узел руки к груди, сгорбившись, склонив голову к земле, не поднимая глаз. Его фигурка напоминала собой воткнутый в землю серп: точно так же согнутый, так же склоненный лезвием вниз, затупившийся и утративший свою остроту... И на его рукояти не было хозяйской руки... И будет ли на нем хозяйская рука, еще неизвестно, ведь капитан ясно дал понять, что членство Кана в футбольной команде теперь под большим вопросом... Глядя на его лицо, глядя только на улыбку, которая была настолько широкой, что он ничего не чувствовал, можно было бы подумать, что он все еще держался бодрячком. Но это было лишь маской клоуна, забытой им на лице. Он так старался всех развеселить, что снять маску сразу не получилось, и он цеплялся за нее, не понимая, что в ней уже нет необходимости, что он уже может отдохнуть и заняться своими собственными переживаниями. Но теперь и для него все потеряло смысл, все стало ничем... Он продолжал закрывался ото всех каждое мгновение, он прятал лицо от товарищей по команде и от тех, кто случайно мог заглянуть в его глаза; его руки цеплялись друг за друга в поисках утешения, но утешения не было... Он брел вперед непрерывно, на автомате, не разбирая дороги, еле передвигая такие бесполезные ноги, поникнув окончательно и уже практически потеряв всяческую надежду. Он уже не видел, как под его ногами трава постепенно превратилась в твердое покрытие, а потом и в прохладный плиточный пол. Поначалу взятый им быстрый темп по мере удаления от команды все замедлялся, замедлялся, замедлялся... До мрачной защиты четырех стен общей душевой комнаты он добрел сам не зная как... Ему было все равно, где он находился: какая разница, если все кончено? И идти ему некуда, ведь он всем домашним хвастался, что их команда вся такая сильная, что они не проиграют... Сейчас он не помнил ни о чем хорошем, и от его внимания ускользнул тот факт, что его кто-то все еще мог ждать на трибунах. Горе затопило его, накрыв волной боли по самую макушку... И вот уже плечи «энергетика» одновременно, с обеих сторон, начали дрожать, а лицо упало на грудь... Глаза, смотрящие вниз, под ноги, вместо пола уже видели только воду, скопившуюся на поверхности глубоких темных омутов, спешащих пролиться наружу... Прозрачные горячие капли ударились о пол, и брызги старались долететь как можно дальше, заразив как можно больше пространства своей горечью. Одна капля... Вторая... Третья... И вот уже их становится так много, что невозможно сосчитать. Иногда человек, который действует как ничто, может быть кем угодно. Может, он и есть ничто?... Возможно даже, совсем никчемное существо... Ни на что не годное... Полное ничтожество... — Ка-ан!... Несмотря на то, что он все время сдерживается, игнорировать знакомый голос, позвавший его из-за спины, он не может. ...Скупые мужские горькие слезы все текли и текли, а Кан продолжал уговаривать себя, сидя в одиночестве и все пытаясь сохранить лицо: «Думай о себе как о клоуне, создающем веселье для старших, которым тоже плохо!» Но стоило ему услышать знакомый голос, назвавший его по имени, как из его глаз стремительным водопадом начало выливаться все то, что он с таким трудом сдерживал с самого момента проигрыша. Тин стоял и смотрел на плачущего маленького, но такого стойкого человечка, не зная, как же ему утешить этого парня, который не так давно назвал себя всего лишь его другом. Примет ли он от него какую-либо помощь? Или снова оттолкнет? Сердце Тина сжималось от жалости, но он стоял и смотрел, не имея права вмешаться как-либо иначе, пока его статус не определится окончательно. — Ти-и-ин!... Этот звук, подобно грому небесному, заставил отмереть застывшего, словно изваяние, Тина. Голос любимого человека, позвавшего его по имени, минуя уши, попал сразу в самое сердце. И это заставило гордого надменного принца медленно развести руки в стороны в приглашающем жесте: — Вот, иди ко мне. Сказать что-то еще у него не получилось — и даже эти слова встали комом в горле. Боль любимого была столь сильной, что передалась и ему. (стремительный рывок) На этот раз не было ни малейших колебаний. Кан без раздумий бросился навстречу спасительным объятиям — сейчас он жаждал их. Теперь они стали для него той отдушиной, тем глотком свежего воздуха, тем драгоценным даром, что мог бы вернуть ему волю к жизни. Скорость, с которой он принял решение, говорила о том, как сильно он жалел, что отверг любовь этого человека. Неужели он всерьез назвал просто другом того, кто так самоотверженно поспешил ему на помощь, невзирая на то, что он сам сильно обидел своими необдуманными словами? Всего лишь «просто друг»?... Не пора ли уже признаться самому себе, а заодно и ему?... Переполненный плохими воспоминаниями, рухнув в спасительные объятия Мистера Надменность, он судорожно вцепился в широкую спину, сжав и натянув ткань белоснежной рубашки пальцами. Он чуть не упал, ударившись о высокого человека, но сильные добрые руки подхватили его и прижали к груди. Обрадованный Тин, чувствуя, как руки маленького парня обняли его, положил голову на вздрагивающие плечи. Сейчас он был на пике чувств. Все было так, как он мечтал... Ведь он уже больше и не надеялся это получить. Время будто остановилось. Этот долгий момент захватил обоих, принеся долгожданное облегчение истомившимся в разлуке сердцам. Эти крупицы счастья даровали покой их уставшим от боли душам. И эти короткие секунды крепких объятий стали лишь паузой между повисшей гулкой тишиной и разорвавшими ее рыданиями. Тин стоял и слушал, позволяя горячим каплям проникать на свою одежду. Внешний вид его безупречного костюма потерял для него ценность. Это больше не имело значения — центром его личной Вселенной стал этот человек, рыдающий сейчас на его груди. Наконец судорожные рыдания пошли на спад, и Кан даже смог сделать паузу, чтобы сказать: — Тин-тин!... Парни проиграли!... Слушатель не мог выбрать ничего другого для утешения говорящего, кроме как погладить по голове бьющегося в рыданиях поверженного человека. Он гладил и гладил эту прильнувшую к нему голову, полный благодарности за оказанное доверие, с таким трудом полученное им у этого никогда не сдающегося парня. Его руки очень нежно перебирали влажные от пота волосы. И, вопреки своим привычкам, сейчас он был абсолютно не против того, что одежда парня, насквозь промокшая и пропахшая потом, была испачкана в грязи и уляпана обрывками приставшей к ткани травы, а сам парень был покрыт толстым слоем пыли. Он просто чувствовал стук этого храброго сердечка и слушал прерывающийся всхлипами жалобный голос. — Почему-у-у... Почему-у... мы должны были проиграть?... Я был настолько не хорош?... Или... я настолько плох?... Может, моя команда — плохая?... Или что? Что еще не так?... Когда каждый новый вопрос начинает сопровождаться ударом головой о его грудь, и Тин пытается удержать Кана за плечи, но все же не останавливает, позволяя излить душу полностью, дав выйти всей горечи, накопившейся у него внутри. Он слишком много увидел, следя с трибун за маленьким футболистом, и понимал, почему тот так страдал сейчас. — Я недостаточно старался?... Ну почему?... Мы тренировались почти до изнеможения, пока не падали мертвыми... но мы сражались за двоих... Два раунда... только два раунда... наш противник... этот универ... он... всегда был сильнее нас... они энергичные... энергичнее нас... если старший... если бы Тайп не получил травму, то меня бы и не выпустили на поле... И-и-и-и!... И мы бы победили!... Агрх!... Из-за такой мелочи... (всхлип)... Из-за такого пустяка... Ва-а-а!... Я заставил команду проиграть!... Я прям как плохой билет в лотерею!!!... У нас ведь был шанс!... (плач, переходящий в подвывание). Теперь ему можно было и поплакать... Можно было плакать бесконечно, потому что слёзы никак не хотели заканчиваться... Слёзы выходили наружу ручьями и смешивались с мутными потёками, оставшимися от предыдущих ручейков; слёзы текли по подсыхающим, припорошенным пылью следам, по этим проторенным предшественницами руслам, не переставая, и все повторялось снова: ручейки превращались в реки, а реки устремлялись к океану, уже впитавшемуся в рубашку державшего его парня. Эти ручьи пытались смыть всю горечь с доброй души, которая наивно винила в столь оглушительном поражении и себя тоже. Хотя нет... Скорее, винила только себя. На этом ответственном матче был его первый раз, когда он действительно вышел на поле как полноценный футболист. Пусть даже всего на несколько минут! И время могло бы сыграть им на руку, позволив размочить сухой счет — все было бы в порядке! Но как только он зарегистрировался на игру... как только он сел на скамейку запасных... как только травмировался Тайп... как только он сам вышел на поле... Эта стройная теория стала просто прекрасной иллюстрацией к основной идее дня, окончательно укрепив Кана в уверенности, что во всем виноват именно он. Он — плохой человек! Именно он, а не команда!... Каждое его слово попадало в цель и било куда больнее, чем нападки команды. Но обнимающий его человек на эти справедливые логичные слова лишь покачал головой, не желая соглашаться с услышанным. Он поднял руку и осторожно похлопал по вздрагивающей спине. — Ты не лотерейный билет! Ты — лучший! — Я не лучший! Я не хорош!... Я плохой!... Я ужасен!... Я — сумасшедший!... Это же я заставил свою команду проиграть!... Ты слышал, что я потерял команду?... Меня выгоняют!... Я бесполезный!... Никчемный! Слова утешения заставили Кана только еще громче закричать. Он свято верил в то, что говорил, и горе его было безмерным. Но у Тина этот выплеск вызвал лишь улыбку, что не могло понравится человеку, так усиленно старавшемуся намочить его рубашку полностью. Он недовольно попытался отстраниться от столь бесчувственного парня, но оказался в ловушке сильных рук, не желавших отпускать драгоценную добычу. — Хочешь сказать, что тот, кто, не расслабляясь, не жалея себя, до самого конца гонялся за мячом по полю, не является хорошим человеком? А что я должен сказать о тех, кто нападая на детей, обвинил тебя во всех своих неудачах? Неумолимость не всегда хороша. Я что, должен сказать, что это «просто прекрасно»? — Эээ... Тьфу!... — Ты хочешь сказать, что кто-то, кто не сдавался до последнего, хотя оставалось всего несколько секунд... этот кто-то не очень хорош? — Я... просто... я энергичный... — И ты говоришь, что люди, в которых жива воля к победе, которые посвятили себя целиком этому делу, даже если точно знали, что противник намного сильнее, и способа победить его просто нет, но все равно изо всех сил рвались в бой — все равно не очень хорошие? — У-у-у-у... Не знаю, не знаю... Ответ, прозвучавший из уст прильнувшего к нему всхлипывающего парня, вызвал у Тина еще одну улыбку. Он не спешил размыкать объятия, продолжая говорить: — Ты хорош в этом. По крайней мере, в моих глазах ты точно — лучший. Это, может быть, был первый раз, когда ему приходилось успокаивать кого-то плачущего, тем более так долго. Раньше ему бы и в голову не пришло кого-то успокаивать, но сейчас он беспрекословно терпел все неудобства, неизбежно сопровождающие процесс усмирения бьющихся в истерике людей. Потому что это был не кто-то, а именно этот человек. Именно тот, чьи капризы он согласен был терпеть бесконечно. И пока этот человек не может не плакать, он будет его Убежищем. — Я не хочу быть хорошим... Я хочу победить!... Кан сумел, наконец, вырваться из кольца объятий и отойти на пару шажков назад. Он стоял с поднятой вверх головой, выкрикивая это в лицо Тину таким тоном, каким дети обвиняют своих родителей в том, что из-за них их дразнят в школе. Но Тин осторожно взял его за руку, не давая уйти, и начал вытирать заплаканные глаза. — Черт!... У-у-у!... Ти-ин!... Мне больно!... Больно до боли!... — крикнул Кан во весь голос. И, глядя на то, как спокойно и молча Тин реагирует на его крик, он размахивается и бьет, попав куда-то, где белела рубашка: «Прежде чем онеметь, ублюдок, сначала умри! Как можно молча стоять и слушать?!...» — Я знаю... Я знаю, что такое боль, — ответил молодой человек мягким, ласковым голосом так, что слушатель раскрыл рот от удивления. Это было настолько неожиданно, что он сразу почувствовал, что эти слова оказались намного утешительнее, чем простое поглаживание по голове или объятия. Первоначально предполагалось, что он тайно спрячется в душевой и поплачет всласть где-нибудь около умывальника, чтобы никто не увидел и не услышал того, что накопилось внутри него, пока он веселил команду. А выплакавшись, умоется и, как ни в чем не бывало, снова будет улыбаться. Но увидев Тина, он понял, что наконец встретил, нашел того человека, который мог бы почувствовать то же, что и он. Кто-то пришел и просто разделил его боль на две равные части. Он смог почувствовать всю его боль, потому что прекрасно понимал его, зная, что такое быть отвергнутым, зная, что такое быть одному наедине с большим горьким горем. Сейчас маленькое сердечко почувствовало настолько мощную поддержку, как никогда до этого ни разу ни от кого не ощущало. Он, наконец, мог положиться на кого-то более сильного. Кану еще ни разу не приходилось рыдать от горя... То, что рядом с ним в столь тяжелый момент вдруг оказался тот, кто его понимал, было просто чудом. — Ты все еще плачешь? — Я буду плакать долго! И громко! — Хорошо, тогда кричи. — Я буду много плакать... И кричать буду тоже много... Хотя Мистер Тин и считал всегда, что рыдания бесполезны и бессмысленны, ибо пролитые слезы — всего лишь вода: порыдаешь, и все равно забудешь; но, увидев, как горько рыдал этот маленький человечек, как искренне было его горе, он не смог сказать ему это, как не смог и спокойно смотреть. Можно было также уговорить самого себя, что «я ничего не вижу и не слышу», но сердце сопротивлялось этой возможности. Тин просто снова притянул Кана к себе, положив его голову на свое плечо. — Хм... Давай плакать. Плачь со мной. Хотя Кан нашел такое хорошее утешение, даже обладая волей веселой маленькой белой обезьянки, он все еще не мог вернуть свою сияющую улыбку. Раньше Тин считал, что может общаться только с теми, кто мог бы быть ему полезен, кто принадлежал к одному с ним классу. Говорили же, это все — вредные привычки Принца. Но почему теперь этот гордый молодой человек чувствует, что его собственная боль уменьшилась? Он добровольно взялся за дело, которое было совершенно бесполезным для него, но взамен получил утешение, на которое даже и не рассчитывал... Это осознание нахлынуло на него настолько внезапно, что ему тоже захотелось заплакать вместе с Каном, потому что он уже понял, что, несмотря на то, что этот ребенок был так избалован, он все равно будет терпеливо утешать его. — Тин-Ти-Тин!... Ти-Диин!... Я буду пла-а-акать!... Я буду крича-а-ать!... — Знаю... Плачь. Выплачь все. И чем больше он слушал слова утешения, тем больше Кан забывал обо всех своих бедах. Команда? Подождет!... Всё подождет, пока того, кто находится намного ниже по социальной иерархии, сейчас обнимает человек, про которого он не так давно сказал, что они с ним — просто друзья. Друзья, которые только что видели заплаканные лица друг друга, знали, что могут выплакать друг другу свою боль. Такие вот друзья... ------------------------------------------------------ Переводчик с английского: Кира Переводчик с тайского, редактор: I_Babochka