улыбнись, дурак

— какого хуя шторы открыты? — говорит сонный пешков, пытясь за чужой спиной спрятаться от надоедливых лучей солнца. ваня заставляет себя подняться, чем ломает всю конструкцию, за которой тихо сопел сережа. у котенка шерсть пушистая на свету переливается, а само чудо черненькое на спине лежит, лапками во сне дергая, — куда ты так рано встал, ляг обратно, сука, — злится кудрявый, отворачиваясь от бессмертных к стенке. — полвторого дня, вот это рань, да, нефор? — русый легко толкает засыпающего снова сережу, — кофе у тебя есть? — пешков в ответ бормочет что-то невнятное, кутаясь в свой плед все глубже. этому мальчику и недели не хватит, чтобы полностью выспаться. ваня, не получив ответ, босыми ногами топает на кухню, черныш вслед спрыгивает, за бессмертных следуя. — предатель, — после сережа снова погружается в сон. за окнами город живой, даже несмотря на субботу. уменьшилось количество людей только из-за отсыпающихся, таких же как пешков, школьников и бедных студентов. пустые шкафчики с одними только чаями не радуют. ваня умрет без кофе сегодня. на одной из полок бессмертных нашел целую бутылку красного вина, оно, конечно, тоже подойдет, но бухать с самого утра русый совсем не привык. хорошие идеи точно не могут прийти в сонную, злую, но чистую, что главное, голову. ваня берет найденую недавно кружку с непонятными иероглифами на японском, это сейчас, правда, вообще неважно. важен сережа — греющий свою розовую жопу в тепленькой постели. его нужно обязательно остудить, ну, и кто бессмертных такой, чтобы не помочь этому паразиту эгоистичному. мокрое все — одеяло, подушка, волосы, футболка и тело. отборные маты мешаются со смехом. опустошенная чашка летит куда-то на пол, чудом не разбиваясь, пока из-за спины неожиданно появляются две руки с темными ногтями, и нет, это не косплей на уэнсдей от нетфликса — это летящий на пол ебанный бессмертных. сережа в стороне не остается, налетая с подушкой сверху. — я тебя задушу нахуй. перед глазами сережи снова та же картина — ваня недовольный из душа подходит в розовых плюшевых коротких шортах. все с таким же взглядом русый волосы зачесывает и взглядом убивает кудрявого, но только теперь пешков, на кровати сидя, ждет пока буквально в двух метрах от него, бессмертных переоденется в свою одежду. сережа перед зеркалом в прихожей долго крутится, переспрашивает, какие кеды подойдут лучше, какие митенки красивее. из шкафа парку свою старую достает, минус шесть — уже не шутки. — ты в душе вместе с грязью мозги через уши вымыл? ты ее когда последний раз в стирку кидал? — сережа ключи с тумбочки хватает и одаривает русую шпалу презрительным взглядом вместе с легким пинком в голень, с просьбой уже валить из квартиры. — ты не знаешь правило конверс? конверсы-могут-быть-чистыми-только-после-самой-покупки, — диктует пешков, идя по длинному коридору подъезда. — точно вымыл. это парка, дурак. ты всегда выглядишь, как нефор, а теперь, как еще и бездомный нефор. — тебе повезло, что я не успел тебя в тех премилых шортиках сфоткать, — бессмертных снова кривится, пихает из подъезда кудрявого и дальше быстро шагает, в надежде, что сережа отстанет. пусть и прощаться с ним не хочется от слова совсем. пешков сзади мнется, в нем сомнения тихим океаном плещатся, нужно сейчас за бессмертных идти или держать планку и пойти в другую сторону совсем. на пятках поворачиваясь, кудрявый на первый подъезд заворачивает, совсем на голос русого внимания не обращает. месть за вылитую утром воду. месть за потрепанные нервы. месть за бесонную ночь. месть за приставания постоянные. месть за то, что теперь сереже дышать труднее без серьезного лица рядом. — где ж ты, сука, — ваня сообщения в личном с сережей чате написал ровно два: ты че свалил мразь кудрявая? мне ден сейчас все мозги выест. они прекрасным прочитано светятся, но ответа не последовало. разве нельзя мозги свои включить и просто геопозицию кинуть. разве сережа заслуживает того, чтобы русый его по всему району искал. заслуживает, видимо. потому что, когда макушка розовая средь других — обычных, проскакивает, бессмертных с облегчением выдыхает. потому что карие глаза в ответ зыркают, а ноги ход останавливают прямо посреди зебры. храбрый, блять, нефор. ваня с места подрывается, пальто снизу расстегивается от слишком быстрого движения. русый под руку самоубийцу хватает, отрывая от асфальта, и собой закрывает. в метре от них машина белая поезжает, посигналив. — уебок, блять, ебучий, видишь же, что человек стоит, тормозни немного, — орет вслед ваня, срывая голос. но успокаиваится, потому что сережа успокаивает. глазками своими глубокими, испуганными — успокаивает. руками дрожащими за чужие замороженные — успокаивает. — прости, — уже на тротуаре сережа будто в реальность попадает, осознает, что мог натворить и что натворил. октябрьский ветер, выдувающий мозги, опавшие листья в палитре оранжевого — все это так неважно, когда напротив пешков извиняется. ваня чувствует себя трусом последним, ведь ни разу не смог это произнести, хотя творил в разы больше, хуже и делал сереже больнее. осознание, как нож, режет до жути больно и медленно, разрывая ткань на части. ваня перестает улыбаться снова. снова это его до чертиков бесячее выражение лица, вновь отверженный взляд, и у сережи от этого жжет где-то внутри неприятно. будто его перепутали и подожгли вместо привычных ментоловых. кстати, о ментоловых. — покурим? — парни в тишине шагают по холодным улицам москвы, в ответ на предложение пешкова ваня лишь бровью повел, останавливаясь около здания, название которого слишком знакомым показалось. миг и перед лицом бессмертных папироска незнакомая появляется, этот нефорский чапман, но другой. сережа в руки чужие кладет сигарету браун со вкусом шоколада. сладкий до жути. русый в ответ из пачки винстон достает, отдавая его пешкову. проще говоря — честный обмен. ваня неосознанно удовлетворение от этой сладкой хуйни получает. их даже сережа не всегда курит, может, из-за приторности, а здесь — самому серьезному хую на свете бессмертных понравилось. бессмертных понимает, что глаза карие, как вкус чапмана с шоколадом. пешков портфель, который постоянно с собой носит, откладывает на подоконник, руками в полосатых перчатках из него достает пачку сигарет, раз уж они так ване в душу запали, он не сказал, — по нему видно, то пускай забирает всю пачку. хотя парень сомневается, что ваня когда-либо со своих ментоловых слезет, если это его зависимость. — так, а куда мы прийти должны были? — сережа вспоминает, зачем вообще в субботу днем из квартиры вышел. — вот сюда, — ваня тонкими пальцами с зажатой в них сигаретой указывает на окно, которое так близко к парням, оттуда на них злые серые глаза пялятся, через секунду пепельный блондин в окне фак из пальцев складывает, снимая фартук, к выходу направляется. бессмертных лишь голову наклоняет, делая еще одну затяжку, в улыбке чеширской расплывается, произнося с улыбкой, — нам, видимо, пизда, пешков. денис — так его ваня представил, целых восемь минут кричал на парней, что они, суки-бляди, поздно пришли. у блондина очки круглые с курносого носа сползали, он поправлял все время, это было довольно забавно, по мнению пешкова. — я тебя, мразь обкуренная, с десяти утра ждал, — дым своей яблочной электронки вверх выдыхает и кулаком бессмертных в лицо угрожающе тычет, — где вы шлялись? ну я же русским нормальным языком сказал: буду ждать вас с утра, ну, пусть до одиннадцати, но не тогда, когда уже солнце зайдет скоро! — а ваня в лицо ему улыбается и третьей сигаретой чапмана затягивается, поглядывая на кудрявого — мы занимались очень важными делами, — налаживали отношения. крутится где-то уже в горле, но потока воздуха не находится, проглоченным остается. — он у меня просто ночевал, поэтому мы так поздно встали, — будто защищая бедную душу бессмертных, выпаливает сережа, туша окурок носком кед. русый голову наклоняет в сторону сережи, что присел на подоконник рядом с рюкзаком, в глаза всматривается, в голове мысль гудит: я хочу съесть его шоколадные глаза. — ясно, но мне похуй, честно говоря, — денис зеленую курилку в карман штанов прячет и рукой машет, заставляя парней задницы свои поднимать и за ним топать. ванин шоколадный окурок летит в уже мини-кучку к другим похожим. — а что мне делать нужно? — пешков, стоя под теплыми потоками от кондиционера, у коломийца спрашивает и парку свою стягивает, чтобы на один из стульев в зале повесить. сережа сначала удивился слегка фамилии его, но у вани по-страннее будет. и уже роднее-лучше-красивее. любимее. на барной стойке их форма лежит, и денис целую инструкцию рассказывает, как ее стирать чтобы она не пахла сильно порошком, чтобы чистой всегда была, и главное, чтоб она просто была всегда. запасной пока что нет. но по глазам дениса видно, как он слегка переживать начинает, он сглатывает нервно, смотря на вымазанную парку, на стуле висящую, и еще в худшем состоянии конверсы коричневые на ногах у пешкова. — вторник, среда и воскресенье — ваши рабочие дни, суббота — выходной, так же закупка, — ваня сидя на барном стуле кивает понятливо и искоса на пешкова растерянного поглядывает. и тот это замечает, взгляд резко с белобрысого переводит и начинает в ответ прожигать дыру в голове бессмертных, — вы меня слушаете, уебки? — около уха бессмертных пальцами щелкает, чем вызывает у того вздрагивание и тихий испуг. — мы поняли, — кудрявый, хихикая, к виску ладонь прислоняет, так сказать, честь отдавая денису, — получается, приходить уже завтра? — было бы славно, — коломиец вздыхает обреченно и назад на кухню уходит, парни переглядываются и форму свою забирают, в рюкзак к пешкову ее пихая. потому что помнется — похуй. запачкается — пиздец и голову с плеч.

***

ноябрь не радует, вот от слова совсем, нихуя, да, просто никак. итоговые контрольные, оценки за первое полугодие, орущие учителя, родители. у вани ощущение, что он свои мозги прокурил. пешкову не легче. пешкову похуй, почему-то в один момент стало на все. на замороченную фамилию вани, на постоянное серьезное лицо и одежду. сережа перестал думать, что надеть в школу, рандомные вещи из шкафа, куртка и кеды. кеды в минус десять. черной ручкой на скучной до жути истории пешков вновь образы в тетрадке выводит, раз за разом перечеркивая их, потому что все не так. за окном деревья уже голые совсем, их листья втоптались в землю, сгорели, создавая дымом едким дыры в озоновом шаре. но их больше нет, как и запаха ментола, оставленного чужими сигаретами на кофте сережи. рядом с ваней в классе девочка сидит, красивая такая, пешков сам на нее заглядывался в классе девятом. может, у них даже получилось бы что, но у нее точно вкус не лежит на цветных нефоров с рваными коленями. как бы пешков не старался людям нравиться, выливая на себя литры шампуня или волосы закалывая, — внутри все так же похуй на себя. она сама вся такая правильная, с аккуратно собранными в хвост, длинными волосами, подчеркнутыми голубыми, как небо, глазками, и вся в черном. ну, она же идеально бессмертных подходит, они бы дополняли друг друга. вот только у сережи со всеми этими размышлениями из головы вылетело, что только ему ваня может пластыри цветные на колени клеить, только его целовать развязно, обездвиживая перед этим руки. только с ним ваня может не бояться засыпать. только сейчас все это кажется в прошедшем времени, потому что не разговаривают они с друг другом уже ебаную неделю. почему? не знают. на работе вместе, но постоянно где-то. в школе учатся в одном классе, но так далеко. говорить не о чем, никто не пытается говорить. сереже начинает казаться, что его использовали. начиная с того момента на заброшке, когда ваня помог, заканчивая сегодняшним днем. все это время, все прикосновения, сережа не верит в них и не верил никогда. искра в глазах появлялась всего пару раз, когда бессмертных уж слишком хорошим был, а потом снова отворачивался, закрываясь в себе и надевая маску тотальной угрюмости. да, у этих двоих точно не все в порядке с головой. пешков любит качели, они около дома стоят уже как пару лет, новенькие совсем, но вот недавно поскрипывать начали. даже в этой скрипучести сережа находил некую романтику, оно о детстве напоминало. как мама после школы гулять с ним выходила, мороженое на палочке ему покупала, с улыбкой искренней раскачивала его на желтых качелях. с ней было очень хорошо. качели — это атмосферно и так по-детски. любит ли пешков качели сейчас? нет. как их любить, если ты за ручку с бессмертных идешь в школу, куря свой излюбленный вишневый чапман, из которого уже домики на полу дома строить можно. а на следующий день за своей такой же излюбленной партой сидит и рвет листок с лицом, что обрамляют русые волосы, пусть и картинка черно-белая, сережа знает, что у этого парня с рисунка они русые. потому что он на каждом уроке голову свою поворачивает, брезгливо зеленым взглядом по телу яркому и полосатому проходится и так же равнодушно возращается к написанию конспекта по географии. но именно сейчас розоволосый ваню за руку в коридор с улыбкой тянет по школе пройтись. бессмертных от духоты в школе пуговицу под самой шеей расстегивает, внимательно пересказ фильма слушая. сегодня сережа митенки свои не нашел утром, поэтому сейчас он, на ваню засматриваясь, на ключицы его, на скулы точеные, браслеты на запястьях по двадцать раз прокручивал. следующим уроком история, до урока — не больше минут пяти точно, но кудрявый только до середины сюжета дошел. бессмертных по коридору полупустому уже топает в своих мартинсах, сквозь уши пропуская сережины заикания, все-все донести хочет, ваня историчку с журналом впереди видит и, за руку хватая сережу, обратно в класс тащит. после седьмого урока розоволосый в раздевалке все же догоняет ваню. провожая сережу до самого дома, ваня улыбается, с шуток умопомрачительно тупых заливается на пол улицы. в глазах шоколадных блестит просьба остановится, и бессмертных отказать ему никак не может, первое попавшееся кафе видят, бегут на стулья сесть. обоих удивляло, с какого перепугу осенью, уже под ноябрь почти, еще кто-то на улице столики оставлял. под самым типичным названием кафе ваня в карман лезет за своим винстоном с кнопкой и на автомате кудрявому тянет. сережа же коричневые достает, тянет вперед, не в руки, русый привстает, чтобы лицом потянутся к сереже, зубами закусывая протянутую сигарету отдаляется и улыбается снова, так по-детски. совсем на него не похоже. но очень похожи пустые мховые взгляды с третьей парты третьего ряда. похожи красные обмерзшие руки, на которых кольца от классных ламп блестят. похожи тревожные взгляды на геометрии, когда учитель меж рядов ходит, руки за спиной сложив и оглядывая каждую парту, каждого ученика. похож эфемерный след яблока в классе, он всегда так пахнет. закидывая все свои вещи в рюкзак, он не ждет никого, в одиночестве из класса уходит, косо смотря на парней, пристроившихся возле пешкова, что истории им какие то рассказывал. следующий день — как прошлый, словно день сурка, в точности такие же взгляды, серьезные, пустые, тревожные, равнодушные. на работе они возле дениса мельтешат с улыбками, взглядами встречаясь по обе стороны барной стойки, потом расходясь и больше ни разу взглядами не встречаясь. бессмертных первый уходит, столы протирая и минимально помогая по кухне коломийцу. сережа почти до десяти остается возле дена, сырники и соусы помогает сделать, а закрылись они ведь в девять. пешкова уроки не сильно заботят, не заботят волнующаяся мама, что с работы приходит и каждый день одну и ту же картину наблюдает: сережа на кровати лежит, уткнувшись карим взглядом в окно и наушники в уши всунув. только кольцо с камешком, да взгляд зеленый под ребрами режет скальпелем, до сердца пытаясь добраться-достать. и достало таки. ваня сережу достал во всех смыслах. поэтому пешков на следующий день срывается, взгляд с часов на бессмертных бегает. губы у русого в кровь искусаны и в тетрадке что-то быстро ручкой пишет подрагивающими пальцами. звонок таким долгожданным оказывается, следующий урок в классе, поэтому сереже похуй на вещи, он подрывается с места, подбегая к парте бессмертных. — на лестницу. пешков быстро спереди идет, боится оглянуться, вдруг русого там нет вовсе, вдруг, сережа один сейчас снова будет на перемене отсиживаться на любимом месте своем. но все сомнения развеивает кашель тихий сзади. — а че, ты думал в плаще своем в конце осени ходить, — подъебывает ваню. — иди на хуй, — цокает в ответ бессмертных. здесь стало еще прохладнее, неотапливаемое помещение в школе, вокруг одни стены и окна, пустота и теплые руки вани, что самое странное сережа заметил за ним. потому что пальцы бессмертных на вид, как сосульки на крышах, такие длинные и морозные, а на ощупь — наоборот горячие и нежные. — бессмертных, прямо сейчас рассказываешь, что у тебя с оценками и почему ты их так боишься, — сережа напротив спокойного вани, который на ступеньке повыше уселся, стоит, — откуда синяки, — конечно, сережа не поверил в сказки о неуклюжести и скользких дорогах, конечно, сережа понимает, что это не его дело совсем, но не может больше так, — а еще ты высказываешься полностью, вань, сука, ты не представляешь, сколько всего сделал, ты — такой гаденыш, но я — все еще твой друг, ведь так? — пешков с дрожью в голосе последнюю фразу заканчивает, ведь сам сомневается в своих словах, — что у тебя тут? — указывает на сердце. — именно здесь синяк фиолетово-желтый, показать? — ваня зеленые глаза, совсем опустошенные на парня поднимает, — что под ним, тебя ебать не должно, пешков. кудрявый треск слышит, а после успевает лишь руки в кулаки сжать, чтобы не так больно внутри было. зачем причинять боль себе, если можно ответить на все ванины проделки сейчас. ладонь воздух режет, приземляясь на щеке чужой. — не один ты от жизни устал, — сережа уже к выходу разворачивается, — с тобой все таким обреченным кажется, вот, честно, пытаешься тебе помочь — нихуя не получается, — как тебя из этого всего вытянуть-то, вань?.. — правда слушать будешь? — в голосе сломленность такая, что пешкову хочется повеситься, лишь бы снова улыбку этого бессмертных увидеть. в ответ кудрявый головой махает и спокойно ближе подходит, — даже не знаю, как начать. — начни сначала, — это почему-то так глупо, но правильно звучит. — отличник с меня хуевый — всю жизнь пытался быть им, забивал на себя ради учебы, контрольных, оценок, ради такой пустой похвалы от родителей, — сереже остается лишь нервно уши заострить, потому что говорить громко ваня, видимо, только в очень ненужные моменты умеет, — друг с меня аналогично хуевый, знаешь, я ведь и правда использовал тебя. ты догадался, не тупой, — пешков глаза карие в пол уставил, обещал выслушать — значит, до конца и без мокрых следов под глазами, — за кудряшки твои мягкие зацепился, остроту эту, выделялся из толпы этих зомби, но, — сережа выдыхает рвано, готовится еще что-то услышать, что-то, после которого сорваться с места и бежать-бежать-бежать, — с тобой тепло не так, как с другими, улыбку твою чувствовать хочется и играть с тобой больше совсем желания нет. хочется по-настоящему, — кареглазый теряется в пространстве, хватаясь за ткань на ногах, как за последнюю нить, держащую на плаву. — в конце-концов, сын с меня тоже, как ты мог догадаться, не самый лучший. родители развелись почти десять лет назад, папу я не помню совсем, но я полностью его копия, так вроде мама когда-то говорила. на его «замену» почти сразу же появился этот валера, ублюдок, — ванин голос все больше срывается с каждым словом, видно, что через силу говорит, видно, что впервые, — получил три — получил пару ссадин на спине, о которых ты знаешь. соленая капля оседает на черной футболке пешкова. не сдержался, потому что больно, за ваню больно. понимает, что помочь не может или все же. сережа просто напросто ломает сломанного ваню все время. — давай, я тебе после школы буду помогать с учебой, хоть немного, — у пешкова глаза чуть красные из-за сдерживаемого потока рыдания, потому что не имеет права он плакать. — только у тебя дома, — взгляд наконец поднимает, сразу же с зелеными глазами встречаясь. — спасибо, — единственное, что ваня после своей истории сказал вообще. дальше звонок, география и новые рисунки в тетрадке. многоэтажка в большом спальном районе вообще не впечатлила, смотря на русого создается образ богатого мальчика, который не знает, что такое беда. на деле ваня больше, чем самый обычный, оказывается. русый с облегчением выдыхает, когда не находит в квартире родителей, они оставили одно сообщение о том, что будут ближе к вечеру. ваня проводит пешкова в комнату, отдает тапочки, и сережа удивляется, как же тепло в его доме. бессмертных уходит на кухню, чтобы сделать чай. извиняется за то, что сладкого нет, — его в доме бы не пил никто. потом тишина, по всему помещению ни шороха. секунда, и ване показалось, что он здесь совсем один, будто сережа ушел, а он и не заметил. морфей бы вместе с ним ушел, скорее всего. блять, морфей. ваня выбегает в гостинную сразу же. как можно было забыть о псе, не рассказать пешкову, но после бессмертных слишком уж удивленным выглядит. потому что сережа напротив собаки сидит и разговаривает: — ты лапу давать умеешь? — с непонятными искорками в глазах руку вперед тянет и, когда морфей в ответ лапу кладет, сережа всем телом вперед подается и гладит по короткой шерсти, — охуеть, ты — чудо, — так по-детски и нелепо. белая кофта пешкова, сливается с ковром на полу пушистым. ваня сзади с чем-то в руках появляется, пугая неожиданно кудрявого. пес сразу хвостом завилял, как хозяина увидел. — за выполненные команды нужно сладости давать, — бессмертных в ладоши чужие кладет маленький кусочек собачьего лакомства, — его морфей зовут, — сережа на ваню оборачивается, все еще слушая чавканье сзади, — чай готов, можешь в мою комнату топать, я пока линзы сниму. сережа удивляется, потому что думал, что у идеального бессмертных идеальное зрение. чашки черно-белые контрастируют с одеждой, пешков в светлом весь, как ангел, а ваня все время в черном, несмотря на погоду, температуру и мероприятие. но из чашки белой пьет. — ты все это прекрасно понимаешь, зачем тогда над оценками паришься? — пешков не помнит, какой раз это говорит, потому что сидя за физикой, алгеброй и химией, ване все хорошо давалось. не все люди — роботы, но бессмертных моментами правда на него смахивал. в одну минуту все почему-то поменялось, русый уже минут десять нещадно грызет губы и волосы в пальцах сжимает больно. парень раз за разом пытается вычислить эту ебаную функцию, но каждый раз от пешкова слышит одинаковый ответ, — неправильно, бессмертных. объяснять ему что-либо оказалось еще труднее, пешков сам голову поломал от того, как ваня все запутанно решает. — блять, нам передохнуть можно, идем курить, — не сдерживается пешков после часа таких мучений. ваня обреченно голову на стол роняет, мелкая дрожь проходится на спине. на общем балконе холодно, родители написали, что через час будут, — пора прощаться. они разобрали много тем непонятных, поломали головы над совсем трудными задачами, чтобы потом легче было. сережа с ваней руки сплели в воздухе невесомо вовсе, бессмертных по пальцам водит, засматриваясь на их красоты, а кудрявый на заходящее солнце смотрит, лишь импульсами чувствуя касания горячие. сереже сейчас — запутанно. ване тяжело, но они пытаются.