улыбнись, дурак

остался всего день в питере, за это время родители все-таки вытащили бессмертных на «семейную» прогулку. ладно, это было красиво из-за улиц покрытых снегом. картина завораживает: вечер в питере, здания аккуратно украшены, все светится, и белый снег переливается разными цветами. каток, люди, магазины, мама с папой шли чуть спереди, то и дело споря о мелких вещах. потом ване одна пара в глаза бросилась. та самая, которых люди осуждают, ненавидят. пара парней. подростки почти, может, чуть старше, чем он. и бессмертных не стало неприятно, у русого улыбка неосознанная растянулась по лицу. отчим спереди как только не обозвал парочку. а мама, на удивление, закрыла глаза на это все и сказала, что они довольно милые. ваня в ахуе. в смысле, милые. это точно его мама?.. о телефоне пора вспомнить, потому что сережа волнуется, потому что ване не похуй, вот точно-точно. вещи обратно в рюкзак складывая, бессмертных все же в телеграмм заглядывает. три сообщения от сережи за неделю, а чего ты ожидал? русый читает содержимое «привет» «как доехал?» и одно с разницей в несколько дней «скучаю». ваня в ответ говорит, что завтра в москве будет и ложится спать. за окном снегопад, хлопья снега летят прямиком на голые ветки деревьев, на машины, припаркованные у дома, и землю, застилая своим чистым и белым покрывалом все пространство. пешков наблюдает за этой картиной, спокойно попивая свой чай с согнутыми коленками, которые он упирает в стол. сегодня родители дома, мама готовит лазанью, а на фоне включила сериал. сережа давно не чувствовал такого уюта в их доме. на кухне спокойные разговоры о том, как день прошел, о том, чем командировка очередная закончилась. елена — так зовут маму сережи, заплела темные волосы в невысокий хвост и, напевая какую-то песенку, моет посуду. пешков голову на ноги кладет, все так же в окно залипая. сережа хочет о ване рассказать, прям сейчас, когда они с мамой вдвоем на закрытой кухне по душам общаются, сережа честно хочет, но боится. женщина, конечно замечает смятение в глазках карих и сама не пытается разговор начать, знает — сложно. на телефон уведомление приходит, от бессмертных, сережа чуть на стуле не подскакивает от радости, а ведь знал, что русый приедет завтра, но сообщение от него самого намного больше уверенности придает. от испуга его мама к парню подбегает, начиная распрашивать, что случилось, а ответ слышит лишь: — наконец-то, — рука женская, нежная по розовым кудрям гладит, в момент, и папа на кухню заходит с вопросами об ужине. сережа маму в щеку целует и счастливый идет тарелки доставать, потому что завтра ваню увидит, потому что сердце раз сто ёкнуло за эту ебаную неделю, потому что кушать очень сильно хочется. это самая длинная ночь в их жизни. суббота, бессмертных прощается с безумно красивым питером. в машине все так же тепло, сережа все еще спит, а ваня смотрит на заснеженную дорогу в окне, в руках небольшая книга классической литературы, очки спадают на кончик носа, утром было лень надевать линзы. на переднем сиденье мама мило улыбается в ответ на историю отчима, а ваня делает все громче звук в наушниках. семья — точно не то, что бессмертных бы любил больше всего на свете. ваня перелистывает страницу за страницей, все глубже погружаясь в чтение. кажется, все, что любит ваня — это книги, сигареты и пешкова. хотя, с последним еще никто не определился. машина поворачивает — бессмертных укачивает. конфета за щекой тает на языке, в телефоне играет плейлист с земфирой, а куртка отложена рядом на сиденье, потому что тепло. ване ремень безопасности на ушибы в местах больно трет, ведь те еще не зажили. парень спрашивает хрипловатым голосом, можно ли отстегнуться, ехать долго, а ваня уже в окно выйти хочет. мама неоднозначно головой мотает, и русый наконец освобождается. волосы парень рукой смахивает в сторону, чтобы потом растормошить их вновь. хочется спать, русый уже раз пять зевнул, пока одна песня играла. он вполне может подремать еще час-полтора, после чего придется вставать и выходить на холодную улицу из тепленькой машины. ваня прямо так и ложиться на куртку отложенную, телефон рядом лежит, все еще воспроизводя музыку. бессмертных глаза зеленые прикрывает, погружаясь в неглубокий совсем сон. через два часа мама аккуратно будит сына, по виду из окна, размазанному без очков и после сна, видно, что они дома, в москве. где-то здесь сережа снова по городу гуляет, снова на гололеде скользит, падает, колени разбивает, курит на заброшке. один. ваня неохотно куртку натягивает и топает по вытоптанной из снега дорожке к подъезду. семья в квартиру вваливается, и сразу все с уставшими стонами расходятся по комнатам. все одинаково устали, все такие замученные и это, кажется, семья. все привычки, некоторые слова — совпадают. жить вместе несколько лет, жить вместе с рождения — это все имеет значение. какой бы хуевой семьей они бы не были, но они родные. бессмертных так не считает, даже если волосы русые у него точь в точь как у мамы, нос вздернутый тоже. да и краснеют они одинаково вовсе. ваня сразу в комнату уходит, переодеться, вещи разложить, сереже написать, но минут пять ему никто не отвечает точно. — время одиннадцать утра, неужели этот нефор спит все еще? — на выдохе произносит русый, переодеваясь в домашнее. в коридоре слышно очередную ссору, потому что папа устал, но его на работу срочно вызывают, потому что, по словам мужчины, лучше бы они вообще никуда не ездили. дверь с громким хлопком закрывается, после слышны тихие вздохи матери и звук уведомления на телефоне. ответил. пешков сказал, что придет к вечеру, даст отдохнуть от поездки. ваню эта вся забота забавляет, не более, хочется встретится. бессмертных валится на кровать, перед этим сходив на кухню попить воды и спросить о самочувствии мамы, не то чтобы ваню это волновало, но выглядела она и правда неважно. заболела чтоль? в окно снег бьется, под одеялом тепло и уютно, парень словно утопает в его размерах. через десять минут мороки русый в последний раз ложится на другой бок и засыпает с надеждой не увидеть ебаный кошмар. пешков с кровати от радости упал, ваня в москве, ваня в соседнем районе, ваня наконец-то рядом. и сережа заваривает чай сладкий, вновь один дома, подостывшая еда в холодильнике, которую мама сказала разогреть, коробочка запечатанного сока в комнате и улыбка до ушей. дожить до вечера. у вани есть целых семь, а то и больше, часов свободного времени. казалось бы, можно и полмира обойти, и все уроки сделать, и книгу дочитать-прочитать. но ваня, в общем, идет включать ноутбук, чтобы сериал какой-то найти. в заметках давно валяется, все говорят что охуенный, посмотрим. пешков радуется и скачет по всем поверхностям. с котом лежит, играется, перышком на палочке водит по полу и хихикает со смешного поведения черныша. он прям не знает, куда себя деть, котика на стол высаживает и приходится говорить с ним, котик в тарелку с едой лезет лапкой, кудрявый отодвигается, в конце концов, к себе со стола поближе забирает. чайник уже, кажется, третий раз вскипает, заливая очередной малиновый чай. в кружку летит две с половиной ложки сахара, а на кровать черныш запрыгивает смешно и топает к подушке. так до вечера. черныш с сережей утопают в пледах и подушках мягких за просмотром роликов на ютубе и чаепития, пусть пушистик просто спал рядом, изредка зевая и потягиваясь. пешкову на глаза в рекомендациях и всякие страшные истории попадаются, и милые котики, и челленджи каких парней, и какие-то шоу, курсор наводился на все. глаза слипаются, ни чай, ни сок в горло не полезет. сережа чашку рядом с кроватью на полу оставляет и ноут откладывает на стол, еле дотянувшись до него. пледом сиреневым укрывается и черныша поближе к себе тащит, тот в пятисотый раз зевает и потягивается, длинно растягиваясь. за окном уже как пару часов фонари горят, поздно уже, еще немного и спать ложиться, перед этим, конечно, глянув еще пару фильмов. под пледом так тепло и хорошо, засыпает. котик еще с минуту на нем топчется и ложится прям у него на спине. в полутьме лишь лампа на столе уют и свет давала, на другом краю кровати раздается звонок. один, второй, на третий сережа материт весь мир, аккуратно дает скатится чернышу вниз на постель и тянется к телефону, не глядя берет трубку. — алло? — сонным и чуть хриплым голосом начинает сережа, чувствуя, как черныш по ноге идет. — хуйло блять, — бессмертных, — вроде бы это ты говорил, что охуеть, как хочешь встретится — сережа волосы за уши заправляет и щурится, рад слышать, — так вот, сейчас полшестого вечера, если ты сейчас не начнешь одеваться и идти, то, короче, я жду, — бросает быстро трубку. сережа хохотом заходится, вставая с кровати и тут же натягивая толстовку со штанами. такой родной ваня, ведет себя так же по-родному, пусть и очень грубый, но пешков скучал по такому бессмертных. около десяти минут сережа украшения ищет, митенки отлетают сразу, холодно, тут лучше просто перчатки с косточками надеть. ремень куда то запропастился, нужные заколки находятся в разных комнатах квартиры. в общем, ничего нового, но сережа все-таки выходит из квартиры, натянув, наконец-то, ботинки, а не кеды. прогноз показывает страшные цифры, а лифт — первый этаж. идти к ване почти десять минут, а значит, он сам уже ждет почти пятнадцать. под ногами снег хрустит прикольно, повезло, что хоть сейчас снегопада никакого не было. пройдя от дома на метров пятьсот, сережа уже чувствует, как пальцы в карманах парки начинают подмерзать. ноги ведут по давно протоптанному, от того было довольно легко идти. людей совсем немного рядом, зато фонари светят красиво. сережа в карман за телефоном тянется, чтобы позвонить ване и предупредить, что он уже идет. в трубке же слышится сонный голос, и теперь очередь сережи ругаться и смеяться на это, это же надо было заснуть за двадцать минут, в трубку же ругаются, но потом все равно, по голосу слышно, как улыбка рисуется и сбрасывают, ожидая парня. сережа веселый, радостный и счастливый, о морозе забывает, о замерзших руках, о гололеде под ногами. кстати, о последнем. лучше бы пешков под ноги смотрел. сережа не чувствует земли под ногами, через секунду глаза до звездочек щурит, потому что лицом во что-то твердое ударяется. именно — фонарь у дороги. у ебаной, замерзшей скользкой дороги. у парня перчатки сначала прилипшим снегом покрываются, а затем и он, расплываясь алым, темнеет. если он сейчас не доползет к бессмертных домой, то точно умрет от обескровливания. или он так сильно любил преувеличивать. белые сугробы снега покрываются красными пятнами, сережа пальцам ноздри закрывает, в надежде, что кровавый водопад закончится, но от этого болело еще больше. настолько, что хотелось в фонарь еще раз лицом въехать, чтобы сознание окончательно потерять. пешков не понимает, когда кровь остановится, он пытается знакомый дом разглядеть в полутьме улицы. а с носоглотки все течет, в носу стояло ощущение, будто вытекает прямо-таки мозг, капли о твердый носок ботинка бьются с характерным звуком. зато, вместе с кровью выливались и все сопли, удобно, от этой мысли сережу аж на смех пробило. но потом прибило и к земле, от резко подступившей боли в носу его свернуло в три погибели. хотелось кричать, но даже думать было больно. вроде подъезд бессмертных, вроде правильная кнопка в лифте, вроде попал в звонок, который не работает, оказывается. пальцами замерзшими пару раз в дверь стучит, с надеждой, что услышат. сережа через рот дышит, выпуская горячий пар по холодным стенам, по-другому вдохи делать просто больно. дверь открывается, из нее яркий свет горит, а на проходе женщина. красивая, с русыми длинными волосами, пухлыми губами и в фартуке. пешков полным дураком был бы, если бы не узнал в ней ваню сначала, а потом и вовсе вспомнил, что именно она тогда в комнату бессмертных заглядывала. — боже, что с тобой, — глаза зеленые распахиваются до неузнаваемых размеров, в них же паника появляется, женщина подталкивает рукой зайти внутрь, а кудрявый на обувь свою пялится, что в снегу вся, и колеблется еще пару секунд. — заходи, дурак, — голос родной-родной из прохода слышно, сереже если бы не так больно было сейчас, то он бы уже с объятиями налетел. даже с болью бы так сделал, но он весь в крови, будто его подрезали где-то. пешков проходит в коридор, теперь на него четыре огромных зеленых глаза вылупились, а на лице бессмертных младшего еще и жалость невыносимая вырисовалась, — ты чего разукрашенный? — ваня хочет материться очень-очень, но сбоку мама, которая вот-вот и побежит за аптечкой, а спереди, словно избитый пес, пешков, весь в снегу, крови и в слезах, а ведь сережа пытался не плакать. слишком болит. русый осматривает это чудо с ног до головы, пока он раздевается, алые подтеки на лице застывшие уже, вся одежда запачкана, а сам сережа — поникший до жути. это чмо неуклюжее, хоть и такое грязное, сейчас стоит посреди маленькой прохожей, все же такое долгожданное. бессмертных не скучал, но карие глазки первое, что увидеть после приезда хотел. увидел, блять, заплаканное лицо и мокрые ресницы, а если этот еблан на улице разрыдался, то еще и ожоги от мороза бонусом. ваня злится, почему-то, наверное потому, что сережа спокойно даже до его квартиры дойти не может, а идти тут хуйня. мама вани попросила сережу умыть, бессмертных улыбку растянул и, хватая за руку кудрявого, скрывается в ванной. щелчок замка, большие карие глаза и почему-то очень долгожданная обстановка. сережу напрягает то, как ваня смотрит сейчас, парень не может предугадать, что будет дальше. русый подходит и нагибает пешкова к раковине, оставаясь сзади. — будешь сдыхать, сожми мою руку, — ваня одним движением воду включает, параллельно кисть под большую кофту пешкова засовывает, проводя линии по туловищу, считает кончиками пальцев ребра. сережа от неожиданных движений выгибается, еще ближе к бессмертных телом прижимаясь. вода чуть холоднее комнатной температуры, потому что кровь застывшую только так отмыть можно, ваня в ладонь набирает нужное количество жидкости и оттирает с лица кровавые подтеки, рукой второй, что под кофтой гуляет, пешкова от боли отвлекает хоть немного, потому что это невыносимо. сережа держится, когда дыхание горячее на шее чувствует, когда руки чужие делают больно и приятно одновременно. кудрявый взгляд поднимает, а в отражении на него безразличное выражение лица вани в самое душу заглядывает, холод не только по шее каплями сейчас течет, но и внутри разливается тихим океаном. махровое полотенце так приятно с лица влагу мерзкую, надоевшую, впитывает. что пугает, так это все еще закрытая дверь в ванну и слишком хмурый бессмертных. пешков от мыслей этих в голове отмахивается и к выходу направляется, вдруг русый забыл просто. по лицу все еще неприятным током боль раздается, от которой хочется щуриться, но так в разы больнее. ваня за руку разворачивает, и сережа спиной в дверь упирается. в зеленых глазах до жути знакомые чертики в пляс пошли, а губы малиновые нежно чужие накрывают. пешков готов очередной разряд боли получить от лишних движений, но бессмертных оставляет маленький поцелуй на раскрасневшихся губах. — я… — ваня что-то сказать хочет. но. — мальчики, вы чего там закрылись? — но знакомый женский голос заставляет выйти из мыслей и из ванной. клубок в руках, как сахарная вата, тянется. белое облачко обильно перекисью поливают, и сережа снова начинает паниковать. у этих бессмертных семейное — доводить до полусмерти одними действиями? после того, как добрая тетя осмотрела нос, все пришли в выводу, что перелома нет, но вату в нос для профилактики засунуть все же надо. как бы сереже этого не хотелось, через пять минут пешков сидит в комнате вани полуголый с белыми затычками в носу. этот ебанный бессмертных меняет жизнь, проносится раз за разом в кудрявой голове глупой. русый в шкафу роется, вещи сережи — в стирке, но ему легко, на него все ванины футболки налезут. вспоминается тот момент с ночевкой, унылым бессмертных и юбкой. а, блять, юбка. — надеюсь, у тебя ничего из шкафа не выпадет случайно, — глупо шутит пешков, сразу же встречаясь с серьезным взглядом вани. уже пожалел, что сказал, уже пожалел, что вообще пришел. сережа уже пожалел, что живет. русый слишком быстро подходит, пара шагов — и он прямо над парнем, который рот в ахуе открыл, потому что сказал, видимо, лишнего. бессмертных этим пользуется и рукой подбородок гладит, словно кота приручает, а после палец большой сквозь губы в рот проникает медленно. пешкову остается только глазами, не моргая, за ваней следить. сережа на языке прикосновение чувствует, когда русый к уху приближается и, кажется, что-то сказать хочет. — если из моего шкафа что-то выпадет, то ты это наденешь, и я сделаю с тобой, что захочу, ты собственноручно напомнил мне о том прекрасном дне, — сережа скоро в своих же слюнях захлебнется, русый близко, он везде, пешков чувствует его всем, сука, телом. сережа клянется, что больше никогда в жизни не напомнит ване о таких моментах, — шучу, — парень отходит, с ухмылкой наслаждаясь испуганным лицом напротив, а этот самый испуганный кролик сейчас, кажется, убьет этого бессмертных. раз и навсегда, зато проблем меньше будет. сережа натягивает белую футболку, вата бесячая в мусорку летит, но нос болит, сука. после думает, что поздновато уже у вани дома сидеть, что домой пора, хотя там и нет никого. пешков русого бояться перестал, просто иногда все настолько непонятно и хочется просто скрыться, залезть под одеяло и уснуть, чтобы отвлечься. кудрявый скучал очень-очень, поэтому просто так уйти точно не может. он скучал за этим взглядом зеленых глаз, скучал по неожиданным контактам, от которых щеки краснеют, и ваня улыбается. так по-настоящему. таких улыбок раньше не было, они правильные, чувственные сейчас. раньше бессмертных хотел поиграть, хотел довести до дрожи и страха. сейчас он нежный, он следит за движениями, не сделает лишнего, если пешков не попросит. ебаный бессмертных изменился и, кажется, в этом сережа виноват. — может, я домой пойду? — пешков пустую чашку из-под чая на стол ставит и чувствует на себе что-то невесомое, ваня снова смотрит, снова так, что хочется под землю провалиться. сережа все еще не поворачивается, стол письменный рассматривает, слева огромная полка с книгами — классическими, на столе запечатанные пачки винстона любимого, похоже. звук замка на двери и коленки дрожать начинают, — ты что там делаешь? — парень на выдохе произносит, и его быстро руки чужие разворачивают, сереже остается прижаться к теплому ване напротив, чтобы обнять. в голове галочки ставятся, словно цель за день достигнута, потому что пешков просто обнять хотел, просто чувствовать другого человека, лучше всего — бессмертных. — давай немного вдвоем побудем, потом пойдешь, — ваня руки в замок на спине пешкова скрепляет и щеки выцеловывает нежно. даже слишком. русый с первого дня пристает, но пристает с особой аккуратностью, если не считать пару моментов. кудрявый в шортах вани, коленки избитые в красные отметины, их хорошо видно на светлой коже. зеленоглазый на кровать к подушкам садится, подзывая к себе сережу рукой. тот на ноги к бессмертных залазит и его сразу в поцелуй тянет, касания трепетные все, пешков чувствует чужой язык на своих губах, они целуются словно целую вечность, все сопровождается касаниями, ваня под футболкой узоры водит, гладит ноги мраморные и сжимает до красных отметин, от чего в поцелуй приглушенные, недовольные стоны вырываются. ваня любит контраст, любит делать приятно-больно, потому что главное — эмоции, которые он этим вызывает. ваня любит сережу? такого безэмоционального иногда пешкова со вкусом вишни и шоколада. пешкова, что может плакать, не скрывая чувств. что может с одноклассниками так же спокойно общаться, тот, что учится хорошо и целуется медово. сережу такого нежного и постоянно холодного, побитого от неуклюжести. любит ли бессмертных того самого нефора с заброшки? сережа сползает с русого и рядом ложится, голову тому на руку кладет и глаза прикрывает. ваня пальцами кудряшки недавно подкрашенные перебирает и в голове правильные слова складывает. — ты красивый, сереж, — глаза карие все в таком же спокойствии приоткрываются, равномерное дыхание по комнате расплывается, — тело у тебя прекрасное и характер, ты — идеальный, знал? — сережа в знак протеста ногтями подпиленными ване живот царапает, заранее футболку приподняв, — почему ты все еще со мной? почему приходишь, помогаешь, даже если знаешь, что я пользовался тобой? — у сережи где-то внутри больно осколки стекла легкие режут, но он продолжает нелепо улыбаться, заглядывая в глаза зеленые. — потому что я тебя люблю, дурак.