улыбнись, дурак

школа, последние контрольные в году и зима. пешков в тетрадке конспект заканчивает, к пеналу тянется достать карандаш, чтобы зарисовку маленькую где-то на полях тетради нарисовать. голову, на рядом сидящего бессмертных поворачивает, да, они теперь сидят вместе по просьбе сережи, потому что занятий дома не хватает, и он ему на уроках помогает. парень около окна сидит в черном свитере обтягивающем и в такого же цвета джинсах. за стеклом парят большие снежинки, они потом собой все поверхности покроют милым снегом, который все в ладошки сгребать будут и снеговиков лепить. десять минут до конца урока. ваня нервно волосы поправляет и с серьезным лицом буквы черной ручкой на белых листах выводит. пешков неосознанно черты схожие на квадратиках синих оставляет, эти губы розовые, высокий ворот кофты, скулы и светлые брови — все это штрихами маленькими прорисовывается в ваню. — что делаешь? — тихий, знакомый голос неожиданно у самого уха звучит, сережа, рисунок закончив, лист переворачивает быстро, — скрываешь что-то, нефор? — ваня уже громче говорит, за руку со сжатым в ней карандашом хватает, от чего кудрявый словно кот перепуганный подпрыгивает на месте. — тебя ебать не должно, бессмертных, — сережа глазами с русого на тетрадку, с тетрадки на учительницу. женщина уже вещи на столе собрала полностью и спокойно бумаги заполняет, не обращая внимание на класс. у вани получается незаметно тетрадку выкрасть, пока на пятиминутной перемене к пешкову одноклассники с вопросами какими-то подходили, ваня под шумок листал тетрадь по литературе. на тонких листах много картинок разных, людей разных, тут даже пару раз и сам сережа проскакивает, и у русого на лице улыбка непроизвольно появляется, потому что рисует сережа — красиво, потому что у пешкова ебаного бессмертных нарисовано больше, чем фото у вани дома. зеленые глаза рассматривают страничку за страничкой, а обреченный пешков положил голову на парту, ведь знает, что смысла забирать свое сокровище уже нет, можно лишний раз получить от русого. — бессмертных, верни, — сережа профиль парня расматривает и видит во взгляде того искорки маленькие, но они прямо-таки светятся. — интересно, ты меня голым рисовал? — кудрявый покрывается красным цветом, звенит звонок, в одиннадцатом а наступает тишина, пешков щеки красные в руках на парте сложенных прячет. потому что рисовал? — ну вот почему ты такой, нахуй, долбоеб? — сережа отворачивается от него, в это время ваня до последней зарисовки доходит, которую тот рисовал на прошлом уроке. какие могут быть личные границы с этим бессмертных. пешков напоминает украдкой, что завтра смена в кафе. потом вещи собирает в черный рюкзак, все тот же, и идет на выход, по дороге с друзьями прощаясь. ваня вслед смотрит и вспоминает, как день прошел, фрагментами, сережа говорил, что помочь по учебе не сможет сегодня, будет занят, три последних урока в тишине просидели, даже если так и легче воспринимать материал, русому стало не хватать постоянных подколов под руку, сережа даже на снегопад за окном не отвлекался, но рисовал каждые пять минут усердно что-то на отдельном листе. видимо, очень важное, но бессмертных увидеть не смог. ваня понимает — что-то не так. снова, блять. бессмертных закидывает все в свою сумку и переворачивает свой и пешковский стулья на парту. по светлым коридорам топает, пустым почти, потому что вышел из класса последний. в раздевалке верхнюю одежду забирает, несмотря на минусовую температуру, ваня не может перестать носить осеннее пальто, родителям все равно, в чем тот, от сережи лишь часто по русой макушке получал, если коротконогий кудря доставал до нее. по дороге домой в одиночестве много мыслей в голове меняются часто-часто. бессмертных думает постоянно о том, что будет дальше, — после школы. ну, сдаст он экзамены, получит диплом об окончании, может, за усердную работу — даже поцелуй от пешкова. а дальше что? мысли цепляются за друг друга, меняются, путаются. бессмертных чувствует тревогу постоянно, о которой никому лучше не знать. снег под ногами хрустит приятно, а в руках, как снежинка, тлеет сигарета. ваня чувствует теплые капли на щеках, и это не дождь. он понимает, что скоро конец, поэтому можно хоть раз жизни устать, один раз в жизни перестать держать в себе боль всю и прямо посреди улицы зарабатывать шрамы на лице слезами. догоревший окурок летит в сугроб, ваня вытирает теплыми руками лишнюю влагу с глаз и чувствует жжение. — улыбнись, дурак, — в небо произносит русый, вспоминает слова сережи, успокаивая себя этим. стоит так, пока на нос первая снежинка не приземляется, и ноги мерзнуть не начинают. уголки губ все же тянутся вверх. с порога ваня слышит шум голосов на повышенных тонах. парень снимает пальто и, как только можно незаметнее, уходит в комнату. в квартире тепло, правда, но лучше бы он остался мерзнуть на улице, чем слушать сейчас это все. на стол летят учебники, пенал и тетради, парень садится на стул, пытаясь сконцентрироваться на параграфе, а не криках. сказать, что такое впервые, — солгать. сейчас важнее русский язык, который бессмертных будет сдавать, чем то, что его не касается. правда, недолго. дверь в комнату открывается, и русый обреченно на спинку стула откидывается, а ведь так надеялся. пространство заполняется запахом алкоголя. этот мудила еще и пьян. бессмертных пытается внимание не обращать на щелчок замка в комнату, старается изо всех сил не слышать пьяно-медленные слова над ухом и дышать ровно. с трудом получается. — выйди из комнаты, — твердо говорит бессмертных, даже глаз не поднимая на мужчину, что в комнату вошел. придется все же смотреть, когда тот больно русые волосы в руках сожмет. валера рукой тонкую шею сжимает, словно спичку поломать хочет. ване дышать трудно, путь к воздуху полностью перекрыт. парень в панике, охватившей голову руки чужие исцарапывает короткими ногтями, потому что жить хочет, потому что есть, кого целовать, потому что задохнется сейчас. — как же я ненавижу вашу семейку, — шипит в лицо мужчина и отпускает ваню. хлопок двери русый слышит приглушенно совсем, пол холодный руками ощущает, а потом и вовсе на него телом падает. вздохи делать больно, словно каждый — последний, и те совсем оборванные получаются. бессмертных спиной в пол уперся, а руки дрожащие к лицу тянутся закрыть его. ваня дрожит словно от холода, русые локоны полностью на пол упали, на шее красные линии открывая. грудь равномерно вздымается, значит, не умер, а так хочется, наконец, избавиться от этого всего. — сука, — ваня впервые о смерти думает. и это страшно.

***

пешков, кажется, запачкал все, что можно было, посреди комнаты холст стоит с зарисовкой на нем. само полотно не такое огромное, возможно, чуть больше листа альбомного, на нем вырисовывается вид из окна сережи. деревья, покрытые снегом, машины, дома напротив с большими окнами, тучки снежные разных размеров прорисовывает и оттенки красок на руке смешивает. мазки аккуратные получаются, сразу силуэты вырисовываются четкие, тени ложатся сверху, придавая объем. кудрявый на пианино в комнате палитру отставил и пару кисточек туда положил, заранее накрыв это все бумагой, потому что пачкать инструмент — последнее, за что бы сережа хотел бы быть наруганным. но в голову идея безумная приходит, фантазия узоры яркие начинает вырисовывать. завитки, кружки, фигуры и мазки. но, пожалуй, он вернется к этой мысли попозже. штаны светлые в разноцветных пятнах, и это выглядит правильно. конверсы на ногах двухцветные, потому что все равно полы мыть, а так, хоть носки не испачкает. розовые кудри на голове крабиком заколоты, все те же локоны на карие глаза спадают неудобно. не первый час пешков над этим рисунком стоит, из-за него ване сегодня не помог, потому что скоро новый год, а что дарить бессмертных — в голову не приходит. пешков решил нарисовать зиму. то, что их связывает, — снег, мороз и голые ветки деревьев. холодные цвета заполняют все больше пространства, сережа отвлекается сделать глоток уже давно остывшего чая. на телефон уведомления приходят, пешков его берет, натягивает кофту темную, объемную, и с пачкой чапмана красного уходит на балкон. дома, как всегда, никого, лишь маленький котенок играется с одеялом в гостиной. воздух имеет особый запах зимы, ни с чем не спутаешь, и парень не знает, как это объяснить, но с каждым морозом на улице появляется свой аромат. руки испачканы краской, держа сигарету коричневую, сережа чиркает спичкой о коробок и поджигает ее. голова начинает кружиться после первой глубокой затяжки, парень вспоминает про телефон. на нем два одиноких сообщения от вани: «привет, сереж, что делаешь?» и «я скучаю по твоему мозгоебству, когда ты пытаешься мне объяснить матешу (». сережа выпускает дым вместе с воздухом из легких, почему-то хочется быть рядом с бессмертных сейчас, почему-то пешков чувствует, что не все хорошо, ни между ними, ни в их жизни. в ответ сережа видео сообщение записывает, на нем четко видно пол-лица, сигарету и разукрашенную руку, после парень камеру переворачивает и со словами «красиво, пиздец» отправляет ване вид с балкона. докурив, кудрявый кидает в баночку остаток сигареты и заходит в теплую квартиру, в одной кофте очень холодно, на улице минус двадцать и конец декабря, а тут сережа в осенних вещах на балконе курит. кот хвостиком за хозяином в комнату возвращается, осталось полкартины, и пешков снова к работе возвращается. брызги голубой краски остаются на черной шерстке, сережа продолжает писать, пока за окном солнце не село совсем, правда, осталось совсем чуть-чуть, но он устал. в среду, после школы и подработки у дена, парни решили пойти домой вместе. сегодня потепление, правда, градусники на окнах все еще минус показывают. под ногами чуть талый снег хрустит, пешков красный нос в огромный шарф прячет и ругает ваню за такую легкую одежду. на самом деле, голова кудрявая совсем не этим забита, на шее бледной синяки полосатые от рук. сережу, конечно, очень ебет осознание того, что ваню кто-то душил. вчера буквально. спросить не хватит сил и смелости, даже если пешков умрет и не спросит, будет в гробу себя карать за это. сереже кажется, что ваня в ответ снова что-то ядовитое скажет и от сути отойдет как всегда. меж губ чапман вишневый, в голове вопросы — рядом ебаный бессмертных. тот, что русые волосы поправляет раз за разом, выдыхая дым в небо. сереже не по себе от улыбки усталой, от кругов под глазами и дрожи ненормальной в руках, которой никогда не было и быть не должно. пешков своей ладонью в перчатке перехватывает чужую и, делая затяжку, на себя ваню тянет, заполняя его рот прикрытый теплым, вишневым дымом. — докурил? — ваня вопросительно на сережу косится, пока окурок случайно о руку не тушится сам по себе, наверное. ваня себе ожог оставил на своих кистях великолепных. туда, где пешков его держал минуту назад. когда сережа спереди спиной стоял, но парню так легче, так менее больно внутри. так — жить можно. руки в карманы кладет и чуть сзади продолжает идти, словно все хорошо. все ведь и правда хорошо? сережа резко тормозит, только они к ларьку подходят, маленькое помещение, окошко и тетушка, которую весь район, как боже-какое-она-чудо знает, потому что сигареты без паспорта продает с шестнадцати. — ебать, — пешков словно застыл в пространстве, втыкая на витрину. на ней много разных сигарет, начиная с самых дешевых, что легкие на дух не переносят, заканчивая элитными, очень дохуя стоящими. но, кажется, все это неважно, потому что упаковка розоватая в глаза и душу западает нефорскую, — ты смотри, какие они красивые, — кудрявый на ваню оборачивается, тот что-то в телефоне клацает, скорее всего, отвечает кому-то, а в ответ пешкову угукает невнятно. снова холодно. сережа тетушке указывает на пачку чапмана розовую, которая так понравилась, и оплачивает, дожидаясь своей сдачи. до его дома минут пятнадцать, но парень снова останавливается в каком-то дворе и с искрящимися глазами новые сигареты открывает. люди будто испарились, оставив серьезного бессмертных и счастливого пешкова у пятиэтажки курить и портить здоровье еще больше. сережа с нетерпением папироску достает и в кармане зажигалку ищет. бессмертных молча рядом стоит, ногами вытаптывая сердечки на снегу грязном. кудрявый затяжку делает и удовлетворенно глаза прикрывает — виноград. кислый вкус фрукта полностью горечь табака перекрывает, и на губах сладость приятная остается. бессмертных сначала от дыма чувствует этот вкус непривычный, а потом и вовсе ближе становится, глазами зелеными, уставшими губы обветренные рассматривает. — можно попробовать? — сережа головой согласно мотает и уже собирается с рук затяжку ване дать, как парень к устам сладким припадает, сначала облизывает — на вкус пробует, похоже на белое вино. после поцелуй углубляет, пока в руках пешковских тлеет недокуренный чапман пэпл.

***

каникулы с неделю назад начались, настала свобода, хоть и временная. бессмертных без зазрения совести может лежать часами на кровати, переписываясь с сережей, или же гулять на улице допоздна, с ним же. поэтому сейчас они смотрят, кажется, уже третий фильм «сумерки». ваня, лежа на спине, согнув колени, волосы пешкова меж пальцев перебирает бережно, стараясь дискомфорта не создавать. кудрявый на животе у того устроился головой, перпендикулярно подушкам лежит. под очередной крик беллы сережа руку чужую от головы убирает и пальцы между пальцев чужих просовывает, скрепляя в замок. — ты чего, сереж? — русый привстает и парню наклоняется, в лоб быстро чмокая и смотря на его перевернутое лицо. — просто холодно как-то, — пешков раз так пятый пересматривает «сумерки», на память знает, сколько к концу осталось, поэтому позволяет себе отвернутся от экрана и обратить внимание на ваню, рассмотреть спустя два часа, — тебе не грустно? — бессмертных напрягается точно, пальцы колыхнулись в ладошке пешкова, задумывается. сережа встает с кровати, чтобы к ноутбуку подойти и переключить на следующий фильм, на всякий перепроверяет, не вылазит ли из гнезда штекер провода-переходника. сзади ваня жмется к стенке, колени подперев под себя, похоже, все же грустно. — сереж, понимаешь… — начинает бессмертных, тут же глотая сопли со слезами и истерику, замолкая тут же, боясь создать неприятный шум. похоже, ужасно грустно. пешков на кровать запрыгивает, подползая на четвереньках к русому, в объятья пытается влезть, конечно, путаясь в конечностях вани. но, в конце-концов, все-таки обхватывает ваню, сжимая того аж до хруста спины. бессмертных в ответ ближе жмется, рыдая в ворот толстовки пешкову, бубня что-то на грани различимости и слышимости, сережа ладонями его щеки хватает и в губы впечатывается. за уши челку мешающуюся зачесывает, моргает много, эмпатичным всегда был, таким и остался. и не мог он сейчас не пытаться успокоить бессмертных, не мог не прижимать поближе к себе, к сердцу. так же, как и не мог не плакать вместе с ним. до жути больно. особенно если знаешь все до мельчайших деталей. столько слез уже пролито за все время, сколько слов было выговорено к пустоту, но больше в сережу. сколько было скурено чапмана вишневого на общем балконе, сколько раз ваня головой о стол бился, пока сверху сережа смеялся и по голове ладонью мягкой проходился, успокаивая нервного парня. не описать, столько времени они прожили за пару месяцев. четыре месяца для всех — осень, конец осени, новый год. для них же — это прыжки в пустоту, после которых ты ударяешься о стеклянную прозрачную стену, разбивая душу на осколки, почти пыль. попытки держать в замерзших ладонях маленький огонек, охраняя его от порывов ветра. обойти с этим огоньком весь мир, чтобы прийти к кому-то, чтобы потом разваливаясь на ржавые части наблюдать за тем, как обкусанные губы легким матом сдувают жизнь огонька. для них это яркий зеленый росточек, что пытается вырасти в огромное дерево из ничего, без ничего, почти что не имея опоры. но они даже сквозь опеки от солнца, кислую в бутылках воду, бессилие в теле, опекают, как самое драгоценное, как самое нужное человеку для жизни, как самое важное. потому что они таким и являются. для них. и они стараются все еще этот росточек водой поить и от чрезмерных солнечных лучей охранять. — тише, вань, пожалуйста, послушай, — сережа не может улыбаться, пока напротив зеленые глаза с каждой неуловимой секундой стекленеют все больше, еще минута, и их можно будет одними пальцами достать, чтобы от влаги протереть тряпочкой и обратно вставить, они же кукольные, им ничего не будет. — все хорошо, я рядом, вань, видишь, — но нельзя допустить кукольных глаз. сережа в последний раз челку длинную пятерней назад зачесывает и говорит губы в губы, — я рядом с тобой, я всегда буду рядом, и я всегда тебе помогу, ты только скажи. — хо-хорошо, я постараюсь, — заикаясь, еле выдавливает из себя бессмертных. — это я постараюсь, а ты, главное, не бойся, — где-то внутри, под сердцем, что-то разожглось огоньком. надежда на то что никогда больше ваня не примет вид куклы, надежда, что яркие травяные радужки никогда не станут кукольными, надежда, что ваня — будет просто ваней. — а сейчас пойдем, давай поможем с салатами моей маме, — русый угукает и напоследок в короткий поцелуй утягивает розоволосого. — пошли-пошли, малыш, — по бедру хлопает два раза и за руку тащит на кухню. за окном привычно по-зимнему темно, на кухне парни по бокам от елены стали, и делали все, что она скажет. ваня сначала побоялся заходить на кухню, боялся вопросов о его слезах и слов по типу: «не умер никто, не реви, плакса» или «сопли вытер и пошел чем-то заниматься, надоел ты мне с твоими слезами». но мама сережи лишь спросила, в чем дело, и после ваниного «сейчас все хорошо» она его обняла и по голове погладила. к слову, сумерки они досматривали уже на телевизоре на кухне. пешков ноутбук с проводом притащил и поставил на ничейный стул и включил четвертую часть, кажется, последнюю. у мамы лены сумерки были одним из самых любимых фильмов, поэтому, пока сережа нарезал уже пятое вареное яйцо, ваня с его мамой смотрели фильм, а сереже лишь оставалось изредка поворачивать голову назад, так как стоял спиной к телевизору. в полдвенадцатого в дверь стучится папа. парни ушли обратно в комнату, сережа на пороге кухни, конечно, сказал, что просто полежать отдохнуть, на что мама хихикнула и сказала, что все она знает. но, и вправду, знает. ведь сережа, как недели две назад еще, признался, что ваня не друг, боялся сначала ответ хоть какой-то услышать. но елена лишь улыбнулась радостно совсем и в объятья сына заключила, в макушку целуя. целый вечер они тогда по душам разговаривали, она даже рассказала об одной своей однокласснице, со смехом елена и сама призналась кое в чем. женщина с полным пониманием отнеслась, хорошо ее сыну — ей тоже. ваня — паренек неплохой с первого взгляда, а лезть в их отношения глубже елена не собиралась. комнату освещает тусклый свет из окон, гирлянда синего цвета и лампа на столе старенькая, еще с класса седьмого у пешкова в комнате стоит, все никак новую купить руки не доходили. сережа пакет с пола поднимает, что с собой притащил и сказал на потом оставит, а ваня поднимает и свою коробочку подготовленную на кровать кладет, а после и сам напротив сережи садится. кудрявый словно с особым трепетом к подаркам относится, аккуратно вперед пакетик новогодний, довольно увесистый, отдает. ваня не первый, кому сережа подарки делает, правда, с русым все по-другому воспринимается. эта новогодняя атмосфера с семьей и ебаным бессмертных. сережа все ждет, когда это слово матерное нежным любимый бессмертных заменится, но это не про их отношения. ваня по одеялу коробку подвигает к кареглазому, тот ждет, пока пальцы тонкие, наконец, на отъебись завязанный бантик развяжут. зеленые глаза смягчаются который раз за вечер, ваня достает вещи по-порядку. сначала в глаза попадается маленькая коробка черного цвета, на крышке сердце красным акрилом нарисовано, а в ней — два колечка, похоже, парных. металлические рожицы блики от гирлянды рядом по потолку совсем невидимые пускают. — одно тебе, одно мне, — пешков голову на бок поворачивает и к ване тянется, чтобы тому кольцо одеть. к его черному, серьезному на среднем, прибавляется грустное личико на безымянном. русый пешкову на тот же палец второе колечко натягивает, а оно с первым контрастирует — эмоция веселая. — все, мы теперь мужья, бессмертных, — гордо говорит сережа, рассматривая украшения. — блять, сережа, не надейся, — в ответ смеется русый, вторую вещь достает. шарф черный с узорами белыми, такой огромный, кажется, если ваня его наденет, то утонет в его тепле. пешков все время замечания делал, что парень без шарфа в осенней одежде в минус двадцать ходит, что ваня забывает о своем здоровье постоянно и думает, словно ему, серьезному такому, заболеть сложно будет. бессмертных за подарок благодарит, но в упаковке еще что-то лежит. тот самый пейзаж, который пешков рисовал дома дня три, картина законченной выглядит великолепно. бессмертных в тьме комнаты пытается рассмотреть детали и узнает вид из окна в его комнате, там — где они сейчас находятся, кстати. ваня аккуратно все складывает назад в пакет и ждет, когда руки до его подарка дойдут. сережа не медлит, быстро за веревку нужную тянет, и бант распадается. карие глаза с удивлением содержимое рассматривают, потом быстро на ваню переходят, все с тем же выражением лица кудрявый упаковку красок с маслом достает аккуратно совсем, они же дорогие, сука. под ними скетчбук, карандаши и кисти, а все потому, что в том кружке, что пешков ване отправлял, пока картину рисовал, видно краски смешанные на руках. бессмертных же, блять, гений, сразу понял, что будет дарить. к этому выводу, правда, русый пришел еще тогда, на уроках, когда сережа без остановки рисовал постоянно в тетрадках разных. ваня хоть виду не подавал, но за написанием каждой картинки на полях следил и тихо посмеивался, потому что раз за разом его черты лица видны были. сережа отставляет коробочку в сторону и на расслабленного бессмертных с поцелуями краткими в щеки налетает, без умолку спасибо говорит, потому что благодарен. русый под ним смеется звонко, а парень сверху на такого непривычного ваню засматривается. идилию разрывает нежный голос мамы, что за дверью кушать их зовет. семья и ваня бессмертных празднуют новый год, смотрят каналы развлекательные и загадывают желания. ване хорошо с ними и словно другого нет, нет валеры, нет большой комнаты в его квартире с плохими замками, нет винстона и боли на теле постоянной. есть напротив сидящий пешков, что сидит и ножками своими русого под столом пинает, сережа дотянуться пытается, а ваня лишь шампанское из тонкого бокала тихо попивает и зелеными глазками зыркает, дальше на стуле отсаживаясь. мучает, сука. бессмертных мнется долго, кушать или нет, а может одним бутербродом обойтись, но моргнуть не успел, как любящая тетя лена глазами на русом проклятия выжигает, потому что заметила, что не ест парень, а за столом они сидят уже с полчаса. сережа к маме подключается и сидит, смотрит, словно скоро убьет и, если ваня уверен, что мама кудрявого ему ничего не сделает, то пешкова младшего стоит бояться, а бессмертных еще спать с этим чудом агрессивным в эту ночь придется. сережа выпил полтора бокала, так почему его так несет сейчас? бессмертных пытается смех сдержать, пока пешков, лежа на его груди, в своей комнате какие-то мемуары и признания в любви поет. на кухне звон посуды слышно, когда в дом еще гости пришли, парни решили тихо скрыться в комнате, а кудрявому там уже точно делать нечего было, выпил бы он чуть больше, получил бы отравление. ваня кудри в руках перебирает, а из рта чужого нескончаемый поток слов. бессмертных не в состоянии все понять и выслушать, поэтому угукает иногда и в потолок втыкает, отголосками слышно что-то такое «ну, вот ты же, бессмертных, значит, если я тебе вилку в руку воткну, ничего не будет?», ваня все же смехом заливается, голос сережи дрожащий и обрывающийся постоянно, некоторые слова растягиваются. когда полная тишина настает — вырубился, именно это в голову приходит, когда парень замолкает. сразу становятся слышны удары снега о стекла, ветер со свистом мимо окон пролетает. волшебный момент. — я люблю тебя, — все тот же пьяный голос произносит, и пешков с концами засыпает, оставаясь лежать на равномерно поднимающейся от дыхания груди. ваня руками лицо закрывает, с облегчением в них выдыхает, улыбка такая бесячая, словно впервые слышит, словно сомневался, что это правда. — я тебя, видимо, тоже люблю, нефор, — остается произнесенным полушепотом в глухие стены. сережа не вспомнит об этом или спит уже, тихо сопя в чужой живот. дыхание его обжигающее и согревающее, ваня осознает, сколько произошло за все время. ваня осознает, что все хорошо. наверное.