***
Длинные ноги ускоряют и без того широкие шаги. Папс несётся так, будто стремится догнать свои перемешанные к чёрту мысли, в которых то и дело мелькает «Санс, Санс, Санс, Санс…», и сводит его с ума, заставляя ударить ногой и прорычать раздосадованное «ТВОЮ МАТЬ», пугая проходящих монстров. И шаг ускоряется вновь. Он не может поверить, что вот так просто ушёл! Оставил брата наедине со своей бесноватой головой и этим блядским укусом, который крутится у него в голове вместе с именем. С чего Папирус вообще взял, что брат его послушает? Он никогда так не делает! Папс просит его отдохнуть: конечно, Санс отдохнёт. И отдохнёт так, что после этого «отдыха» придётся брать ещё отдых, и так по замкнутому кругу! Работа должна его отвлекать, но изнурённый несуществующий мозг будто сдавливает обруч, и он зацикливается лишь на одном — на брате, — чтобы держаться в реальности. Злость заставляет его быть сильнее. Это ресурс. И не сдаётся он лишь благодаря ней. И, Папс признается, ещё благодаря брату, который заставляет его чувствовать… чувства. Папс неловко фыркает. Ватерфолл встречает его сыростью и моросящим дождём. Свистящего ветра Сноудина уже давно не слышно за спиной, когда Папс решительно перешагивает широкую зеркальную лужу. Он опаздывает и надеется, что Андайн опоздает тоже. От того, насколько паршиво всё складывается, Папс практически чувствует опасное бессилие: он всегда приходит вовремя, всегда высыпается и никогда не сомневается в своих поступках. Промазать по всем пунктам нужно было умудриться. Он матерится, когда может увидеть свою начальницу. Он не видит выражения ее лица, та стоит спиной, и Папс ускоряется до лёгкого бега. — В моих планах честно не было опоздания, — оправдывается он вместо приветствия. — Назвал бы тебе причину, но она тебя вряд ли ебёт. Дождь льёт сильный. Андайн смотрит куда-то вдаль, в сторону Хотлэнда. Она облачена в свою рабочую боевую униформу, в потёртые стальные доспехи, которые стоило бы хоть раз почистить и отполировать… за последние года три. — Ну, — Андайн не смотрит на скелета, но её голос весьма привычного тона: хриплый, с долей брутальности и невозмутимости. — Вообще, меня, по всем канонам, конечно, такое не ебёт ни в какие щели, — сурово говорит она, но тут же вздыхает. — Но! — громко осекается она, резко оборачивается на своего напарника и её единственный глаз будто блещет красным огнём на миг среди красно-голубых цветов и этого мутного блядского дождя, что делает обстановку ещё более мрачной. — Ты, бля, дорогой мой, явно не из тех пиздохлюпов, кто это делает целенаправленно! — выпаливает рыба едва ли не гордое заявление. — Думаю, чтобы сразу тебя не отправлять на страпон справедливости, так как ты нужен нам с цельной жопой, это опоздание ты мне оплатишь парой чекушек водки, панк. Усёк? Андайн не уверена, подаёт ли Папирус знак согласия визуально или нет, но она знает, что морально данное условие он сполна принимает. Кажется, она выглядит более решительной и ведёт себя как обычно: уверенно, строго, но часто с неуместным юмором и контрастным позитивом. — Заодно тогда и попиздим о твоём опоздании, да и я поною о том, почему так мало гейского порно в Интернетах, а теперь к делу, потому что инфы сегодня много. Военачальница пафосно подходит к скелету и встаёт напротив него. Когда она смотрит ему в глаза, то примечает, что Папирус действительно выглядит каким-то помятым и, если судить по его оправданию, то он не совсем в настроении. На самом деле, в глазе Андайн Папирус всегда был слегка нестабильным, он и ранее проявлял признаки, это уже не первый раз. Удивляют обстоятельства и сам факт опоздания, но в жизни ничего не бывает устойчивым, хаосу и изменениям подвергается всё, что угодно. Даже возможные опоздания от самых заядлых трудоголиков, вроде Папируса. — Я попиздела с Асгором о жизни на Марсе, включая этих кровосисек недоёбанных, потом подумала своими мозгами о тридевятом государстве, составила план обходов. В общем, сегодня тебе, дорогой мой скелет, поручено проверить все патрули Сноудина, так как там ты знаешь куда больше опасных районов. Там усиленная стража и отрядов должно быть, в общей сложности, двадцать четыре. — Папирус заметно скисает в лице, заметно удивившись такому количеству работы, Андайн это легко замечает, да и не похоже, что первый скрывает. — Ну, а хули ты хотел? К сожалению, именно в твоём районе случаев их появления стало больше за последние недели две. Самые частые случаи обращений и убийств либо в лесах, либо в переулках по ночам (да, это тонкий, как палочка для уретры намёк на то, что ночью тебе тоже надо шароёбиться тут). Не, ну, конечно, есть ещё ебучий в рот Новый Дом, который бьёт все рекорды, но я туда уже отправила усиленную стражу с отрядами спецназначения, думаю, об этом ты слышал, — тараторит она без умолку, но с важным видом. — Там этих сучьих потрох больше, чем подмышечных волос у бомжа, что, сука, даже пугает и, что самое ужасное, они ещё и кооперируются! — Андайн злобно и устало рыкает. — Ебаться в сраку… — это звучит даже малость отчаянно. Она хочет закончить монолог, но вдруг её осеняет. Папирус услышал от неё не всё. — А, ещё кое-что. Пока мы в душе не ебём, чё там с этим вирусом и откуда он изначально взялся. Но он передаётся, в основном, через укусы, НО! Есть случаи, когда блядососами становились те, кто пил чью-то кровь, предположительно, вампирью, — рыба учтиво смотрит на Папируса, на его удивление, не скрывая и своего, скорее уже более агрессивного. — Так, — голос становится тише и нарочитее, — например, — и чуть более, кажется, на грамм, угрожающим, — одна наша общая знакомая выпила, блять, у своей лесбухи кровушки во время менструхи и… ВСЁ, — громко заявляет рыба почти на половину улицы. — ПИЗДАК! Нет её больше. Сдохла, лохушка! — Андайн почти что смеётся, но в итоге она невинно пожимает плечами. — Короче, работы у тебя дохуя, через двадцать четыре часа отчёт уже должен быть на моём столе, — заметив ещё более дерьмовое настроение на его лице в итоге, она поддерживающе хлопает его по плечу, с улыбкой. — За меня не переживай, пинать хуи и попить пива мне сегодня тоже не удастся. На мне сразу висит и Ватерфолл и Хотлэнд, ёпта. У генералов этих регионов свои миссии. Ну и, конечно, я тут главная дохуя, центр информации, так сказать, — а это звучит с пафосом, будто Андайн действительно это устраивает. — Прелестно… — плюётся ядом Папс, прекрасно понимая, что Андайн влипает в ту же прямую кишку, что и он, только намного жёстче и намного глубже. Он старается держать лицо хоть малость нейтральным, но получается так же, как у Санса выполнять свою работу, и, когда он это осознаёт, уже не сдерживается. Он мысленно отмечает про себя, что начнет обыск с лесов, а ночью будет патрулировать город — возвращаться домой к брату и терпеть это паршивое напряжение нет ни сил, ни желания, и смотреть в его озабоченные виноватые глаза — тоже. Он выдыхает. Похуй. И не с таким справлялись. — С говнососами разбираться жёстко и радикально, или жёстко, но менее радикально? — он злится на Санса и на себя, и ему нужно выбить из кого-то дерьмо, постоянно находясь в движении, чтобы не сдуться. Компания Андайн хорошо его отрезвляет, не позволяя утонуть в сопливом говне жалости. Андайн хмыкает. — Если будешь ночью в городе — позвони мне, — говорит она, лукаво улыбаясь, будто заранее понимает, какой примерно маршрут действий выстроит себе Папирус, что даже в силу логики чуть ли не очевидно. — У Гриллби сейчас самое нормальное бухло, как раз там и поговорим, заодно расслабишься, — она чуть замирает, задумывается, начинает чуть чесать затылок, подняв и загнув руку в доспехе назад. — Просто, я, это, скорее всего ночью тоже буду в Сноудине, — руку она опускает, — по некоторым рабочим моментам, пересечёмся. Думаю, тебе и вправду не помешает компания, а то совсем скис как бабочкино говно, аж мерзко на тебя смотреть, — улыбка на ней чуть дёргается. — Ну и ещё… С Гриллби поздороваемся вдвоём. Как тебе идея? Будто последний вопрос звучит как предложение на какую-то очередную авантюру. Андайн этим горазда. — Заебись, — соглашается он кротко, заранее понимая, что алкоголь заказывать себе не будет. Бухло сделает паршивое состояние ещё более паршивым, и тогда на отчёты Андайн может даже не претендовать. Папирус не хочет признавать, но он надеется найти в баре некоторые… улики ночных приключений Санса. Хочется, конечно, послать это все нахер, оставить Санса со своими нескончаемыми проблемами одного и жить себе припеваючи, дубасить упырей, вовремя сдавать отчёты и готовить спагетти, и чтобы никаких бухих братьев и никаких странных замираний в груди с паршивыми глупыми надеждами. Не жизнь, а сказка. — Созвонимся, — обещает Папс кратко, все же думая, что он чертовски голоден. Андайн от него тут же отворачивается, махнув копной красных волос. — Тогда жду тебя ночью, панк. Пиздани кофейку или энергоса, а то ты, будучи вялым как хуй инвалида-пенсионера, будешь лёгкой добычей для этих униженных жизнью гемофилов, — короткое молчание, рыба без смешков добавляет: — Успехов. Папирус лишь молча кивает — всё, на что его хватает. И перспектива затяжной дороги до дома ему совсем-совсем не приглядывается. На одну крохотную и жалкую секунду он чувствует себя Сансом: как тому лень шевелить конечностями лишний раз, как он не высыпается регулярно и совсем не знает, что такое здоровый сон. Эта секунда кажется вечностью, и Папс вздрагивает от отвращения, а потом, собрав волю в кулак, направляется назад, домой — к Сансу. Потому что Андайн, как всегда, права, и с кофе Папирусу будет выживать на самую херову малость легче.***
Дом встречает его запахом дерева и гулом телевизора. Хочется есть, пить, спать и немного вдарить брату по голове, за то что ничего не делает, пока другие напрягаются. Он старается игнорировать Санса как можно лучше, проходя в кухню. Сыпет в чашку растворимый кофе, который ненавидит, который Санс пьёт как воду и бухло, и морщится, заливая кипятком. Шум телевизора смешивается со звяканьем ложки о стенки чашки. Папс бездумно пялится в чёрный дерьмовый напиток, находя в нем отражение таких же чёрных глазниц. А потом, чуть дуя, делает глоток и не морщится, на вкус оно чуть хуже, чем помои Гриллби. Санс, завидев возвращение его головной боли домой, почему-то успевает вообразить, что будет очень некрасиво, если он так и просидит тут, смотря телевизор. Ширококостный пребывает в странном усталом состоянии, нетипичном для себя, это состояние не уходило даже после того, как он полностью опомнился после ночи. Но возвращение Папируса тут же заряжает его тем, чтобы он немедленно встал и направился на кухню, не взирая на то, что брат на него явно зол. Будто утреннего переброса парой агрессивных фраз Сансу и вправду было чрезмерно мало и надо было больше, будто доза мала, пусть это обернётся не лучшими для него последствиями. Но когда он лениво встаёт в проёме двери кухни и встречается с взглядом Папируса, который в миг свирепеет, что явно говорит о том, что он не рад его видеть, Санс слегка замирает. Он не знает, что сказать, поэтому, на свой страх и риск, когда тут же собирается с мыслями, открывает рот и говорит первым: — Можно считать, что твой рабочий день на этом окончен? — наивно спрашивает он, совершая круг глазницами, типично улыбаясь, и в тот же миг братья снова цепляются взглядами, между ними будто проскакивает гневная молния, от Папируса преимущественно к Сансу. — Довольно быстро управился с обходами и Андайн, — добавляет он, будто искренне этому рад, и даже не предполагает, что Папирус сделал только одно из двух и другое дело ему только предстоит начать. А ещё, кажется, со стороны это всё-таки не звучит добродушно, а сатирически. Санс не придаёт значения тому, что Папирус пьёт его же кофе, который заметно недолюбливает, и замечает это моментом. На самом деле, Санс совершенно не против, если бы на сегодняшний день Папирус больше не покидал дом. Раз уж он ему любезно назначил отдых, то, конечно, отдыхать вместе было бы куда интереснее, нежели одному с телевизором в обнимку, даже при том, что отдых с братом в себя включает очередные скандалы, драки, а иногда приятные разговоры «по душам» (насколько это вообще возможно), а иногда очередной ритуал по принятию крутости Папируса, в котором Санс не против участвовать, чтобы поднять в нём ещё больше уверенности, дабы потом наслаждаться его ехидным выражением лица. Санс, по секрету, любит, когда Папирус улыбается: злорадно, счастливо, гордо — как угодно. Хоть зуд не прекращает его раздражать и есть мнимое ощущение того, что он лишь усиливается, всё же окончательно придя в себя и прикинув своё положение на данный момент, Санс решает, что стоит попытаться усмирить пыл младшего, а не увеличивать его ещё больше. Психованный Папирус, безусловно, это всегда в какой-то степени захватывающе и весело, неповторимо прекрасно, но лишь для Санса, для других окружающих это проблема, причём немаленькая. Не сводя уничтожающего заебавшегося взгляда с брата, Папс отстраняет чашку от челюсти, чтобы осуждающе и недовольно помолчать мгновение и сделать громкий глоток вновь. — Твоя недальновидность меня иногда поражает, — ворчит с раздражением он, стараясь не давать себе представить, какого бы было сейчас расслабиться на диване, уплетая спагетти, а потом, после переброса ругательствами с братом, лечь спать на пару часов раньше. Папирусу впервые за долгое время хочется, чтобы слова Санса оказались правдой, но если он задумается о них дольше положенного, то соблазн будет слишком велик, а во время патруля будет слишком невыносимо. Глазницы Санса смотрят как-то выжидающе и становятся чернее с каждой секундой, что Папс глотает кофе. Ему становится смешно до абсурда: два заёбанных скелета угрозами и руганью пытаются заставить отдыхать друг друга — и ни у кого не получается. Санс бы, наверное, пошутил об этом, если бы его лицо не казалось таким вымученным. Всё-таки Папирус зашёл только за кофе. Это было для Санса довольно грустной новостью. Санс вздыхает и разворачивается, когда Папирус уже собирается покидать кухню. — Иногда я завидую твоей безответственности, — признаётся он язвительнее, чем хочет, но, несмотря на подачу, это правда. Если бы не бесконечное чувство долга, Папс бы не хлебал эту отраву старшего брата, который, кажется, и правда не хочет ругаться, раз не потребовал компенсации за кофе. Хотя, может, потом ещё потребует, когда Папирус будет в нужном состоянии, чтобы эти самые требования засунуть Сансу кое-куда. А сейчас он допивает горький кофе, не чувствуя ни одной бодрой молекулы в своем теле. Тем не менее, его ждёт работа. — А я завидую твоему трудоголизму, — бросает Санс в ответ, прежде чем он снова сядет на диван за просмотр телевизора; возможно, язвительность Папируса его даже слегка расслабляет на данный момент, но он снова не подумал о том, что это было сказано не смеха ради, а скорее не то от отчаяния и разочарования, не то от усталости. — До мозга костей, — добавляет он и тут же едва ли не сгибается, лишь бы не заржать в полный голос, поэтому тут же срывается с места и исчезает в пределах гостиной. Папирус успевает закатить глаза. Он не чувствует себя хуже, спасибо уже за это. Хоть что-то остаётся стабильным — неуместные несмешные шутки брата. И хер с ними, решает Папс, когда выходит из дома. Главное, чтобы Санс оставался в безопасности во время этого дикого режима.***
Лес затягивает своей тишиной. Когда свистящей метели нет, мысли кажутся громче скрипа снега под ногами, и с самим собой от этого оставаться невыносимо. Он оборачивается на еловые заснеженные ветки, сканирует стволы деревьев, надеясь разглядеть что-то в лесном мутном полумраке. Но если звука шагов нет, значит мелькающие пятна-тени между деревьями — лишь игры утомлённого сознания. И черт с ним, решает Папс. Если в лесу он наткнулся на нескольких жалких прохожих, значит что-то серьёзное происходит где-то в стороне города. Он сжимает кулаки, чтобы сосредоточиться, и скрипит шагами в нужную сторону. Незаметно поднимается метель, раздувая шарф во все стороны. Когда он проходит через мост и излагает краткий доклад идущим на встречу патрульным псам, думает лишь о баре: как сможет посидеть с закрытыми глазами пару мгновений, и не прощает себе такую измену работе. Ему нужно подготовить условный сценарий диалога с Андайн? Чтобы не сболтнуть на сонную голову лишнего. А потом он мысленно матерится. Предсказать ход мыслей начальницы у него вряд ли получится. Значит, он только что освободил себя от лишних раздумий, и, наконец, может сосредоточиться (насколько это возможно) на патруле. В Сноудине, на удивление, не так пусто, как он предполагал. Каждый недовольный монстр, зыркающий на него исподлобья, кажется подозрительным. Хочется рвануть на них несколько атак, но Папирус этого не делает. Как он, чёрт возьми, вообще должен этих вампиров отличать от других монстров? Как ему не ошибиться? Когда он обходит дома с горящими в ночи окнами, то замечает краем глаза знакомое красное свечение. Чёрт. Не так. Он чувствует знакомую магию и оборачивается молниеносно. Ему кажется, что он слышит сдавленный крик откуда-то со стороны реки, у причала, и бежит, концентрируя магию для атаки. Если это Санс, то он прибьёт его там же, где тот будет стоять, но… Когда Папирус подходит к берегу, только холодная и спокойная вода встречает его. Растерянность накатывает мощной волной. Ему показалось? Не хочется признаваться, что даже в таком состоянии ему кажется, что во всем замешан Санс. Хоть что-нибудь в его жизни не должно крутиться вокруг брата! — Блять! — он пинает снег носком сапога, и тот тает в темной реке, где красные зрачки будто зажигают в воде искры. Он выдыхает, думая, что ему все же придётся выпить — если есть крохотный шанс, что алкоголь поможет ему расслабиться, то он рискнёт. От таких мыслей становится паршиво. Папирус достает телефон, выбирая нужный контакт и ждёт всего пару гудков. — В западной и восточной частях леса чисто, — докладывает он начальнице сразу, направляясь прочь от воды. — Северный патруль тоже ничего не нашел, где они, блять, прячутся, — задаёт вопрос он больше себе, но продолжает уже по делу: — На мне остался город. За пол часа управляюсь. После можем встретиться в баре, — он проходит мимо тех же домов и обходит пустующие, по сравнению с остальным городом места. — Жду дальнейших указаний. ⠀⠀Андайн усмехается по ту сторону трубки. — Да забей, панк, потом осмотришься по-быстрому, может, если ты меня задобришь, то я тебе даже составлю свою компанию, — следует ещё одна ехидная усмешка. — Я не думаю, что мы в баре надолго задержимся, нажираться мы, как ты помнишь, не планируем, поэтому шуруй туда сразу, я уже на месте, — далее следует недлинное молчание, после которого Андайн тут же добавляет: — А, и, кстати, буду очень признательна, если захватишь мне булку с шпинатом в виде кролика в лавке, жрать охота, а в этой помойке еда ещё то дерьмо. Бабосы отдам, клянусь гвардейской вагиной, меня ты знаешь, — секундное молчание, и она решает нужным ещё добавить: — Булки в Сноудине делают охуенные, конечно, раньше в Хотлэнде «Членник в тесте» был кулинарной легендой, но теперь его делают из дерьма и дерева. Или из гениталий каких-нибудь трупов. В общем, булку захвати! — Принял, — отвечает он по привычке в своей сдержанной рабочей манере и отключается, засовывая телефон в карман. Папирус шагает в сторону лавки. И правда, еда в баре — дерьмо, неудивительно, что Санс как хиляк дохлый болтается. Мысли о брате вновь заставляют нахмуриться, устало и как-то отчаянно потереть лоб. Он и вправду надеется, что брат не подведёт его хотя бы в простом ничегонеделанье — уж в этом он мастер. В лавке Папс расплачивается как можно быстрее, чтобы крольчиха внезапно не передумала и не повысила ценник вдвое «вы же королевские стражники, а мы, простой народ, тоже должны жить на что-то!». Так что он буквально хватает булку в бумажном пакете и швыряет золото на стол, не прощаясь и не здороваясь.***
В баре играет какое-то электро, которое своими битами из-за хреновой аудиосистемы может вынести крышу любому неподготовленному монстру, все остальные присутствующие гости, что не выпивают за столом или не проводят интеллектуальные беседы, танцуют под неё в центре зала. Весьма шумно, но, что самое главное — Андайн сидит одна и она, кажется, горда тем, что смогла отвоевать относительно тихий уголок в этом совершенно нетихом месте. В бар Папирус залетает вместе с ветром и снегом. Чуть замёрзшие кости оттаивают в духоте помещения. Он оглядывается сперва немного дёргано, ловя недовольные взгляды курящих пьяниц, и кивки-приветствия сторожевых псов. А потом его окрикивают сбоку совсем близко, и Папс швыряет пакет с едой на стол, усаживая свои кости на неприятный диван. Андайн оценивающе смотрит на Папируса со слегка задумчивой миной, когда тот садится напротив. — Блять, ты теперь не как бабочкино говно, а как бабкино при смерти и диарее, стал ещё кислее чем днём, — невинно улыбаясь, она берёт пакет с едой, другой рукой шарится в пуховой куртке. Не ясно, замечает ли Папирус, что она уже даже не в рабочей форме, а в своей обычной одежде, но это и не столь важно. Рыба бросает на стол перед Папирусом несколько монет, кажется, чуть больше, чем стоила булка, коротко поблагодарив за помощь. Далее она более осторожно пододвигает маленькую рюмку водки ему. Что ж, она даже успела сделать заказ. Когда скелет недоумённо на неё смотрит, она хохочет: — Всего одну рюмку, можешь не отдавать. Для тебя не жалко отстегнуть, особенно за спасение от голода, — Андайн складывает руки на столе и выжидающе уставляется на скелета, не убирая улыбки, думая, что её аура позитива сможет передаться напарнику. — А так, давай, ёпта, рассказывай, хули ты такой вялый? Скелет выпивает алкоголь залпом, ударяя стеклом о дерево и ловит ладонью монеты. Откровенничать настроения у него нет, но в благодарность за заказ он всё же выдыхает честное: — Брат, — и после этого слова хочет осушить ещё стакан с чем покрепче, но халявное бухло закончилось. — Не могу из-за него спать. И я не про то, о чем ты сейчас подумала, — он предупреждающе указывает на неё пальцем и склоняет голову, а мысленно добавляет «к сожалению», хотя сейчас, кажется, не до шуток. — Пиздец, дружище, я ж ничего ещё не сказала, а ты уже сам всё выдал! Оговорочка по Фрейду! — говорит Андайн и громко смеётся. Успокаивается она быстро и, взяв свою рюмку с водкой, тут же выпивает, так же гулко поставив чекушку на стол. — Ладно-ладно, долой шутки в сторону, — машет она рукой отрешённо. — Опять он нажрался в ссанину? — уточняет она. Папирус усмехается как-то невесело. А что еще мог сделать Санс? Заколебать его шутками так сильно, что Папс лишился сна? Прокрутив эту мысль в голове ещё раз, Папс думает, что звучит она как ночной кошмар и кротко кивает. Почему-то он все ещё не уверен, что Санс был только пьян. — Нажрался в дерьмо, — поправляет Папс и шипит, и ему хочется перевести тему. — Я ограничил его доступ к бару пока эта… — он делает странный жест рукой, — бесоебина не закончится. Мы ничего не знаем о вампирах кроме передачи вируса, — взгляд опускается вниз, на пустые рюмки. В глубине души Папс знает, что никакие запреты на Санса действовать не будут. Тихий выдох мешается с музыкой бара. Папирус возвращается к теме разговора. — А какие-то последствия? Симптомы? — он старается не выдать, что начинает подозревать в вампиризме всех, но его выжидающий взгляд говорит сам за себя. ⠀⠀Андайн отвечает не сразу, сначала задумавшись. О Сансе она решает больше не спрашивать. Не то чтобы он её волновал в принципе, их отношения всегда были какие-то… напряжённые. — Последствия вируса? — приподнимает она единственную бровь, приняв более серьёзный вид, уже без улыбки. — Ну, подумай сам? Если мы забьём на это хуй, всё придёт к тому, что все друг друга пережрут и пизда нам настанет. — голос больше не сатирический. — У нас и так дерьма в этой жизни дохуя и нам надо любой ценой выбраться из этой зловонной жопы, А МЫ, БЛЯ, — повышает она тон, — ЕЩЁ ТЕПЕРЬ С ЭТИМИ КРОВОСОСУНАМИ ДОЛЖНЫ ЕБАТЬСЯ! — Андайн резко берёт булку и кусает её, начиная агрессивно жевать, не смакуя. Тут же проглатывает. — У, свеженько, хорошо, спасибочки ещё раз, солнышко, — она смотрит снова на Папируса. — А, симптомы…? Ну смотря как ты заразился, — она тут же замирает. — Хотя не, — осекается она, заметно раздумывая и вспоминая. — У тебя клычки расти начинают, которые ты потом контролировать можешь, ну, ты, в смысле, если условно кровосисей станешь. Типа, — она время от времени жестикулирует свободной рукой, — ты можешь делать их обычными, а можешь увеличивать, чтобы лучше кусалось. Потом… — она задумывается, почесав голову. — Если тебя куснули, то у тебя ебейший зуд сразу же будет на протяжении суток, это до того, как будут прорезаться клыки, что будет сопровождаться тоже не лучшим образом… — взгляд рыбы неопределённый, гуляет по кругу, а потом останавливается на Папируса и она начинает звучать ещё более серьёзно, чем до этого. — А потом ты поймёшь, что обычная еда тебя не интересует и даже не утоляет голод. А голод у тебя будет максимально странный, будет длинный и мучительный, пока ты вдруг не узнаешь, что… тебе хочется сожрать монстра. Типа, ты уже думаю наслышан о том, что особо буйные вампиры могут даже не кровь пить, а жрать монстров в целом, как какие-нибудь ебучие трупоеды! Как нам рассказывали те блядососы, которых поймали, но казнили не сразу, а также жертвы, голод их ломает просто пиздец. Многие пытаются, типа, «жить как раньше» или, бля, «скрываться», но голод, ёпта, своё берёт и вместо разума включается что? Правильно, животный инстинкт ёбаный. ⠀⠀Андайн ещё раз кусает булку и быстро её прожевывает, после чего глотает, продолжая: — К слову, на магию эта хуйня тоже влияет, да и на весь организм в целом. Чувства становятся острее, причём, это ко всему подряд относится: эмоции, потребности, органы чувств, магия у тебя начинает очень странно гудеть, зато открываются новые способности, но это тоже временно. По способностям там вообще нихуя не понятно, каждый вампир это как ёбаная жертва аборта самого ящика Пандоры! Один умеет в срущую мышь обращаться и летать, какая в небе налету, другой телепортироваться (не как тот же Санс на далёкие расстояния, но тем не менее), третий гипнотизировать, может, даже мысли читать, себе подчинять, там опять же, истории, бля, разные у кого-то сила, равная нескольким десяткам лошадиным, у кого-то умение призывать понос и запор в одночасье, и так далее, пока по этому поводу точных описаний нет, но они, сука, твари опасные, — наконец, она переходит в молчание, а потом на миллисекунду замирает, когда в голову влетают другие неозвученные мысли. — А, бля, пизжу… ⠀⠀Андайн ещё раз кусает булку. — Они все неебически быстрые, даже если до этого они жопу от дивана поднимали только ради того, чтобы посрать. Потом, сначала, в эпизод, когда они только становятся кровоблядями, они слабые, у них хуёво восстанавливаются раны, они ебать какие уставшие, потому что организм дохуя ресурсов жрёт на преображения. А потом, уже когда они ими являются, они очень легко восстанавливают, блять, даже отрезанные конечности. Да-да, у них есть сраная регенерация! Их убивать, разумеется, надо либо серебром, на которое у них аллергия, либо колом в сердце, либо вытравливать чесноком, либо, ну, ломать душу. Поэтому, — она смотрит на Папируса. — Носи с собой какую-нибудь хуйню, которая сделает твой урон от серебра, вроде микстуры. И по нескольку штук сразу. Или сразу возьми серебряное оружие. ⠀⠀Андайн зевает. — Короче, хуй знает, Папс, — её эта тема уже явно успела заебать, ибо в первые недели, когда началось распространение некого вируса, она куда более ярко и громко выражалась по этому поводу, чем сейчас. — Лучше у Альфис поспрашивай о нём, она тебе более детально, думаю, ответит. Просто я сама не ожидала, что, сука, такое реально и что мы будем участниками подобного фильма. Я сама не до конца уверена, что всё так и есть, мне кажется, там у них всё ещё сложнее, но информации у нас пока очень мало. Знаешь, Папс, нам не хватает тут только блохастых кобелей и сук для ещё большей красоты. НУ ДА, — снова вопит она, раскидывая руки в стороны. — ДЕЛАТЬ ЖЕ НАМ НЕХУЙ! После слов «информации у нас пока очень мало» Папс задумывается. Если все вышеперечисленное — мало, то что скрывается ещё? Он не хочет случайно обнаружить в лесу какую-то семейку вампиров. Он фыркает. — Если им отсечь головы, как думаешь, вырастет новое тело и голова? — отвлекается он от серьёзного тона и взгляд со старого деревянного стола переводит на Андайн, та выглядит голодной и жадной. Суперсилы взамен на чужую кровь. Монстрам что, собственной магии недостаточно? ⠀⠀Пока Папирус говорит, Андайн успевает ещё раз поесть. — Ну… — жуя, бурчит рыба, а затем проглатывает откусанное. — Если у нас всё повторяется как в аниме и фильмах, то не исключено, — внятно говорит она, скрестив пальцы рук. — Думаю, есть ещё какие-нибудь высшие вампиры или типа того, хуй их знает. Есть однозначное подозрение того, что в Подземелье уже есть места, где их дохуя, об иерархии пока сложно выдавать что-то конкретное, да даже о наличии иерархии. Но это всё одно, — она кряхтит. — Всё гораздо сложнее, пока мы не научимся их сходу отличать от обычных монстров, даже когда они «в спокойном состоянии». Потому что, не исключено, что даже в этой блядве имени пылающего бизнесмена без совести, они есть! Папирус рефлекторно бегает глазами по бару, с прищуром сканируя посетителей. На вид — обычные ублюдки, но он сомневается. Бар вызывает ещё больше подозрений чем с той ночи, когда вернулся Санс. Папирус бормочет что-то вроде «пиздануться». Может, если бы Папс любил сопливые драмы с элементами мистики, то не волновался бы так сильно. — В следующий раз с меня водка, — ухмыляется он расслабленно, кажется, впервые раз за весь этот блядский день. Андайн блаженно улыбается в ответ, когда Папирус внезапно напоминает ей о том, что именно он должен был платить. — Замётано, панк, — открыто и подчёркнуто дружелюбно подмигивает ему рыба в ответ.***
Патруль города под ночными склонами пещер оказывается, пожалуй, лучшим времяпровождением. Снег падает медленно и томно, а Андайн громко хохочет над какими-то шутками про вампиров, подбивая Папируса на веселье тоже. Может, алкоголь сделал свое дело, а может это просто Андайн — она умеет веселиться, даже когда поглощена в работу с головой, а там со стороны и не скажешь, что она серьёзно относится к делам гвардейским, — не просто так она его босс. Помимо громких отвлечённых разговоров ночь проходит тихо: они разобрались с кроликом-закладчиком, с которым даже драться не пришлось. Их вампирскому делу это никак не помогло. Поэтому, распрощавшись дружескими матами, они расходятся. И Папс оказывается дома вновь, с нетерпением открывая холодильник и анализируя взглядом пустые контейнеры. — Санс?! — кричит он, с порога не обратив внимание, спит брат на диване или проёбывает время бесполезным образом у себя в комнате (свет в гостиной выключен). Может, осознание того, что этот паршивый день закончился, даёт ему силы на диалог с братом. — Санс, твою мать, чем ты питался весь день, блять, — голос его совсем не злой, а простой и повседневный. Даже малость радостный и спокойный. Папс проверяет мусорку, где нет ни одной пустой упаковки от чипсов, хотя вариант, что брат просто раскидал их по всей своей комнате вероятен. — Санс, ты бесполезный, ты в курсе? Мог приготовить еду, пока я, — он открывает шкаф с лапшой быстрого приготовления и ставит чайник, — ебашил за четверых. Некоторые стражники ещё более бесполезные, чем, ты, можешь радоваться. Он думает, что стоило всё же захватить что-то в кроличьей лавке, пусть даже переплатив вдвое. И, когда чайник свистит, Папс заливает лапшу. Санс тихо сидит в своей комнате за ноутбуком, когда слышит долгожданное возвращение брата. Он был уверен, что сегодня они не поговорят, но, резкий голос, доносящийся, кажется, из кухни, такой же громкий и энергичный (на огромное удивление) как и всегда, тут же даёт понять, что день закончится хоть с какой-то изюминкой. Санс, чуть-чуть ухмыляясь, не до конца ясно с чего — то ли от предвкушения, то ли от обыденной радости, — поспешно закрывает ноутбук с открытыми вкладками в браузере, с вопросами о том, как побороть зуд путём лечебной магии, и откладывает в сторону, после чего направляется на кухню. «Да чё меня опять шатает-то, бля?» — выстреливает в черепе вопрос, когда он поднимает свой таз с продавленного матраца. Санс будто на работу сходил раза три за день, хотя из дома он не выходит. Усталость в нём дикая, но такое стерпеть он вполне может. Не первый раз. Куда больше его раздражает зуд, который даже не думает прекращаться после ряда манипуляций. Санс глубоко вздыхает, думая, насколько последствия ночи серьёзны, спускается по лестнице вниз и идёт быстрым шагом к кухне, откуда ярко горит свет в гостиную. — Тем же, что и ты, — отвечает Санс ему на вопрос, который он смог уловить минутой ранее, посмотрев на бичпакет Папируса. — Ты не поверишь, но я вынес мусор, — он хмыкает, их взгляды снова встречаются. Санс опирается рукой о косяк двери. — Составить компанию? — он снова опускает взгляд на «ужин». О последнем предложении он тут же жалеет, внешне едва сдерживаясь, чтобы не вздрогнуть, внутри понимая, что это сказано без обдумывания. Не стоило этого говорить. Папирус выглядит ещё более уставшим, чем до. И всё же, странноватая (для Санса уже нет) потребность побыть с братом была не восполнена. Санс почти что нервно сглатывает, думая, что сейчас в него что-то полетит. Папирус раскрывает в удивлении глаза. Санс выкинул мусор? Им нужно отметить этот день в календаре и праздновать каждый год — вдруг такого больше не повторится. А паршивый вид Санса угнетает одним своим существованием. Он, кажется, выглядит так же дерьмово, как и чувствует себя. А Папирус предпочитает больше не злиться на тот его проёб с баром — бессмысленно. Он все равно ещё не раз будет ждать брата ночами, и тот ещё не раз прийдёт в говно, не способный даже стоять прямо. Рутина. — Раз уж ты выкинул мусор, — начинает Папс издалека, чтобы не отвлекаться на нервный вид Санса, и берёт свою лапшу в руки. — Можешь выбрать, что мы будем смотреть, — и топает к дивану, расслабляясь, наконец, в домашней обстановке, оставляя Санса стоять в кухне. — Если ты не понял, то это значит: «да, составь мне компанию», — решает прямо перевести он, даже без язвительных дополнений. Санс несдержанно улыбается, когда брат не смотрит на его лицо и передвигается в гостиную. Ширококостный явно ошеломлён с предложения (хотя, скорее, полуприказа) посмотреть что-нибудь вместе. Он, почти не думая, срывается с места вслед за Папирусом в гостиную, удобно устраивается в углу на диване. Санс берёт с кофейного столика пульт и включает телевизор. На экране появляется выбор каналов: как телевизионных, так и с возможностью выбрать что-нибудь из подключённого Подземельного видеохостинга. — Давай тогда… — с важным акцентом начинает Санс, будто Папирус поручил ему священную миссию. — МТТ, полагаю, заебал даже тебя, там ничего нового нет. Тогда… Несколько секунд он молчит, пытаясь подобрать что-то, что понравится и Папирусу, и ему. Приоритет был в порядке убывания на сегодня. Но Папирус не так часто смотрит телевизор… Для этого приходится обратиться к своему разуму: если не МТТ, то что? Папирус однозначно «за» боевики. Но сейчас ничего толкового в этом жанре нет. Аниме? Папирус такую ересь не смотрит вообще, только если Андайн не подсаживает его на это дело, да и то, это было давно. Когда Папирус что-то выбирает для просмотра, обычно… Выбор у него хаотичный и системности в ней не наблюдается. — Может, просто посмотрим новости? — предлагает он нейтрально. — Или конкретно нужно какое-то хуёжественно-фантастиш произведенье искуйства для отключения черепа? — а теперь он гыгыкает. — Мне новостей от Андайн хватает, — Папирус качает головой, кажется, с ужасом. Пододвигает столик к себе и перемешивает вилкой ароматную горячую лапшу, рискуя съесть быстрее, чем Санс выберет им кино. На самом деле, ему особо без разницы, что смотреть: его удовлетворяло само ощущение мягких подушек под костями, возможность откинуться на спинку дивана и брат, который в кои-то веке не заставляет его чувствовать беспокойство и что-то выматывающее, а наоборот. Даже вымученная усталость кажется приятной и томительной, пока Санс щелкает пультом. Папс закидывает ногу на ногу, а руку на спинку дивана, оказываясь чуть ближе к брату, чем они сели изначально. Он поторапливает: — На твой вкус, серьёзно, хоть документалку про диких кроликов, — на самом деле Папирус надеется, что конкретно это Санс включать не будет, но кто знает этого Санса, поэтому Папс все же поворачивает голову к нему. — У меня лапша остывает, мой череп отключится при любом раскладе, так что тут рисковать нечем, — он выдыхает мягкой улыбкой, наконец чувствуя себя спокойно. Санс снова тихонько хихикает, будто в его голове зарождается план. Сначала он хотел включить документалку о том, как «спариваются люди», но решает, что ладно, пожалеет Папируса на этот раз, учитывая то, что его усталость является виной Санса первоначально. Потом он думал включить «Зелёного Слоника», но в итоге тоже отбрасывает эту идею, Папирус явно не ценитель такого высокого искусства. Потом в его череп приходит идея включить детские колыбельные песенки, но и тут он решил оставить её на будущее, сегодня расположение искусственных звёзд подсказывают, что это приведёт его к огромной трагедии. Предпоследним вариантом в мыслях остаётся давно интересующее его трёхчасовое видео с обзором двигателей внутреннего сгорания. Но и тут он всё-таки жалеет Папируса, который не поймёт нихрена оттуда, хоть и сможет под это уснуть намного быстрее. Санс по итогу включает историческую документалку про боевые искусства в Азии у людей. Это было самым подходящим для Папируса и относительно интересно для Санса и его эрудиции. — Bone-аппетит, Босс, — подмигивает Санс, усмехаясь. — И приятного просмотра, — тут же он добавляет блаженным голосом, резко снимает тапки, затем закидывает ноги на диван, а сам облокачивается о подлокотник, нагнувшись в сторону и стараясь не задеть ногами Папируса, но, благо, между ними есть расстояние и низкий рост позволяет принять такую позу, не допуская контактов. Зуд его всё ещё беспокоит. ⠀⠀«Дерьмово. Но чесать раны нельзя, заметит… Да я, бля, и так весь день терплю!» — Это шутка была настолько ужасной, что я даже не буду ее комментировать, — в противовес своим словам все же комментирует Папс, заставляя брата фыркнуть. — Но ты её только что прокомментировал, — подмечает резонно Санс, ответа на это он не слышит, но уверен, что чуть-чуть Папируса он взбесил себе же на радость. С благоговением Папирус принимается за лапшу. Боже, еда восхитительна! Когда закончится весь этот пиздец, он приготовит аль-песто с креветками, и так они смогут отпраздновать свою победу над кровососами, а Санс в очередной раз восхитится умениями его кулинарного навыка. На экране мелькают самурайские катаны, а голос ведущего старается вещать о происходящем выразительно и интересно. Но сонному организму на это всё равно — всё, что воспринимает Папс: динамичные меняющиеся кадры и лапша, с которой он расправляется очень быстро, поэтому, откидываясь на спинку дивана, отодвигает столик назад и вяло наблюдает за происходящим в телевизоре, чувствуя, что близок к тому, чтобы вырубиться, но никак этому не противится. Санс, по правде говоря, вообще не слушает, что рассказывают в документалке. Диктор, читающий её, весьма занудный даже для него. В черепе Санса есть две вещи: разумеется, Папирус и зуд, который его заебал. «Если я начну чесаться — он, не дай бог, опять начнёт доёбываться», — проскакивает у него в черепе снова, более судорожно. — «Придётся мужественно вытерпеть…» Санс решает ещё немножко поприкалываться. Надо отвлечься от зуда, по крайней мере, пока он сидел за ноутбуком и был занят, он не так сильно циклился на этом, потому что было, на чём заострять внимание, и одного физического присутствия Папируса рядом ему мало. Санс чёртов засранец и прилипала. Ширококостный неспеша меняет позу сидения на диване, садится прямо, после чего подбирается чуть ближе к уже полусонному брату: — Спи моя гадость усни, — начинает он петь приторно-сладким голосом, но это даже звучит маломальски серьёзно, чего Санс не планировал изначально, но в итоге он даже рад, что смог подобрать такой тон. — В Гвардии погасли огни, воины на полках лежат, во́мпиры но́д ними кружаааат! Спит убитая кровосиська, спит задушенная пиписька..! Обезглавленный мудак, посмотри-ка, как обмя-я-я-як! Он из последних сил сдерживается, лишь бы не заржать самому в голос. Папирус, конечно, заметно лавируя между сном и реальностью, кажется, не очень оценил творческий порыв брата. — Я тебе колыбельную пою, не смотри на меня, как голодная собака на кость, — ещё шире ухмыляется Санс, не заметив, что младшего буквально можно назвать бешенным псом, а себя — желанной костью, пускай даже не ради того, чтобы сожрать, а чтобы отвесить лишнюю пиздюлину. — Я ж это делаю исключительно любя, прям как в детстве. — пожимает он плечами. — Ничего зазорного в этом нет. Папирус думает: нужно ответить Сансу что-то или простого убивающего (на самом деле, умирающего внутри) взгляда хватит? — Очень мило, — парирует и корчит рожу Папс, убирая ногу с другой и, расслабляясь, расставляет колени по ширине плеч. Он, несомненно, рад, что Санс веселится и не выглядит как побитая дворняга, но ему очень хочется схватить его за лицо и швырнуть в пол. Но Папирус лишь моргает, удерживая прямой контакт ещё мгновенье, что становится явно лишним, потому что он невольно начинает улыбаться. — Ты только не обижайся, но я предпочту слушать телек, а не тебя. Причина простая: под телевизор Папс быстро уснет, а пока Санс ведёт свой монолог, да хоть рассказывает научную статью, Папирус как-то автоматически вслушивается, размышляет, и сон остаётся на втором плане, чего он не хочет совсем. Освещённое телевизором лицо брата кажется каким-то таинственным. Папс фыркает, отворачиваясь. — Ну так меня не слушать надо, а спать под моё бормотание, — бросает Санс, хихикнув. — Колыбельная — на то и колыбельная. Он поворачивается на бок и частично им впивается в спинку дивана, подперев нижнюю челюсть рукой, полностью переводя внимание на Папируса, после чего смотрит на экран телевизора и спрашивает: — О чём говорилось пять минут назад, м, Босс? — решает он проверить свою догадку касательно того, правда ли он телевизор смотрел до того, пока Санс не начал петь. Папирус хмурится, потому что никак не может закрыть глаза, а Санс никак не затыкается. Видимо, без общения ему совсем тяжко. — А… — обрывает он как-то растерянно, не желая подтверждать теорию брата, поэтому напрягает память. — …Обучение в семье и наставления учителя были двумя основными факторами в воспитании молодёжи сословия самураев, формировавшими идеал воина, — на самом деле он говорит наугад и рассказывает о том, о чем знает, надеясь, что Санс сам не слушал телек. — А теперь заткнись, — не даёт он Сансу вставить слово. — Я устал, — и, наконец закрывает глаза. Слова телевизора мгновенно становятся фоновым шумом, а Санс, кажется, ещё немного возится на диване прежде, чем Папс начинает улавливать картинки какого-то сна. Санс ничего не отвечает на это и только подтверждает свою догадку, тихо фыркая. То, что дословно сказал Папирус, было чуть ли не в начале и это он слышал сам, но тогда прошло больше пяти минут. Но ему даже приятно от того, что Папирусу тоже на кино поебать. — Я тоже устал, — отвечает Санс через небольшое молчание, двинувшись чуть ближе, между его и бедром Папируса остается несколько сантиметров. — Уснёшь прямо тут? Шум телевизора и голос брата становятся какой-то общей тёплой массой, заменившей одеяло и постель. — Умгу, — соглашаясь, мычит Папс, на самом деле даже не разбирая, что говорит брат. Темнота, затягивающая его в сон, кажется слишком уютной и желанной, чтобы вот так просто её отвергать. Санс зевает сам и рискует положить череп на колени Папируса. Кажется, тот не сопротивляется? В прошлую ночь он спал куда хуже, да и весь день он странно себя чувствует. Как правило, совместный сон с братом у него всегда выходил лучше, пусть такое и случалось уже много лет. Да даже если брат просто находится рядом с ним физически, поэтому… раз уж день так оканчивается, то почему бы и нет? Завтра у Папируса будут силы, тогда он, наверняка, отыграется на старшем. Когда приятная тяжесть оказывается на коленях, Папс сперва хмурится по привычке, а потом удобнее откидывает голову назад, кладёт ладонь брату на плечо, прижимая чуть сильнее, ненавязчиво, откуда-то из полудрёмы, и засыпает совсем. А телевизор так и остаётся вещать о культуре воинов Азии в древности.