Время сумерек

      Грязная страница сменяется новой: так начинается новый день, наверняка продуктивный и увлекательный. В окно пробивается утренний свет, небо на улице ныне сияет светло-голубой основой с розоватыми оттенками. Сейчас около шести утра, кажется. Гостиная, путём пропуска утреннего зарева, приобретает крайне уютные и тёплые оттенки. Довольно тихо и безмятежно, как на улице, так и дома: без гула просыпающегося народа. В гостиной бурчит лишь телевизор, который Санс не удосужился выключить — кажется, видео пошли по рекомендациям для него, и сейчас там идёт то злополучное трёхчасовое видео про двигатели, которое Санс хотел посмотреть самостоятельно как-нибудь на досуге. Также на диване можно услышать едва уловимое размеренное дыхание братьев, но только если сесть слишком близко.       Папирус всё ещё спит, и Санс поражён тому, что он проснулся первый, но после понимает почему. Это, как и вынос мусора, стоит отметить красным маркером в календаре, такое бывает крайне редко, исключительно редко. Однако, что его куда сильнее восторгает во всём этом утреннем пробуждении — спящий брат и его лицо. Папирус явно спит без тревог и его дыхание спокойное, приятное, кажется, выдохи частично попадали на лоб второго скелета. Санс хоть и лежит снизу, на его твёрдых коленях, он видит лишь нижнюю челюсть, а голова брата запрокинута вверх, это хороший вид. Тем более, что для Папируса подобное являлось некой уязвимостью. Санс не первый раз себя ловит на том, что он желает куда чаще смотреть на спящего брата, удовлетворяя, возможно, свою любовь к некой сомнофилии. А с утренним светом, кажется, Папирус выглядит ещё изумительнее. Но всё же Санс уверен в том, что Папирус никогда не оценит свою физиономию во время сна, а если увидит, то назовёт её «жалкой» и посчитает слегка ебанутым наслаждаться подобным. Хотя, тогда это смело можно будет считать очередной язвительностью от Санса (но на деле, в понимании последнего, это вообще не так).       «Как же он, бля, прекрасен… Жаль, что у меня нет телефона под рукой, чтобы это заснять. Для архива было бы кру-у-у-уто… А ведь я так близко к нему нахожусь».       Но в один миг Санс отмахивается от подобных неправильных мыслей, давно смирившись с тем, что неправильная химия с братом реальна лишь в его мыслях и фантазиях, иногда даже в грязных. Он нехотя поднимается с колен, хмурясь, и, сев более прямо, смотрит на брата ещё раз, лучше разглядывая его лицо.       «Однозначно спит. Хм. Он бы мог уже проснуться от того, что я поднялся, он довольно чуткий. Ну, не настолько как я».       Санс бесстрашно касается его плеча и начинает более грубо дёргать, в полный голос произнося:       — Вставай, Босс, долг бравого воина не ждёт! — он пихает его чуть сильнее, а сам посмеивается. Утро начинается с хорошего, несмотря на никак не успокаивающийся зуд ключицы, который, может быть, немного утих, но в этом скелет не уверен. Для огня нужен ветер, который бы его развеивал для последующего пожара, к которому Санс, кажется, давно готов.       Папирус вздрагивает от неожиданности. Во сне случилось что-то не очень приятное, и тот сон ускользнул от него вместе с резким голосом брата. Он подрывает голову, и его шейные позвонки начинают сопротивляться смене положения, ноют, болят, потому что нечего было засыпать сидя. Но Папс был так измотан, что даже не сменил положения за всю ночь. А на коленях всё ещё едва ощущается остывающее тепло от чужой головы, и почему-то его сильно расстраивает, когда ухмыляющееся лицо брата, всё ещё сонное, но довольное, оказывается на расстоянии, а не на его ногах. Но так, наверное, лучше, чем проснуться в тихой одинокой и пустой комнате.       Он пытается нахмуриться, но он совсем не зол и малость дезориентирован. Сонно щурясь и всматриваясь в красные-красные хитрые от улыбки глаза брата, он нехотя моргает, отводя голову.       — Сколько… — он прочищает горло, двигая затёкшими конечностями. Кости непослушно тянут болью. — Сколько время?.. — и ищет глазами часы или собственный телефон. А потом замирает, приходя в себя и чуть качает головой. — Погоди, ты, — выразительный удивленный взгляд вновь направляется в зрачки Санса. — Ты проснулся раньше? И разбудил меня? Мне стоит начать верить в приметы и бояться сегодняшнего дня? — а потом его взгляд становится недоверчивым. — Ты точно спал? — и щурится с подозрением.       — Сейчас четверть шестого часа, кажется, — пожимает плечами Санс, умея на глаз определять время по принёсшим цветам через окна из улицы, ему даже не нужно смотреть на солнце (пускай оно и не настоящее). — Самое время для тебя, не? — уточняет он размеренно. Удивление Папируса даже забавляет Санса, особенно когда тот говорит про приметы. О, да. Санс прям одна большая жирная кошка, сулящая адовый день. И отчасти так оно и есть, потому что новый день — новые сюрпризы! — Бля, ты так заявил, мне будто делать больше нехер, кроме как семь часов валяться овощем на тебе, хотя у меня есть в десять раз удобнее подушка, — прыснул он, и хоть жёсткости он предпочитает мягкость под головой, сон ему понравился. — А вообще, смею заявить, Босс, чувствую себя так же здорово, как монстры, употребляющие кокс, — Санс широко улыбается и хихикает, мерзко для Папируса, возможно. — А ещё я наконец рад видеть тебя в добром здравии, — улыбка не сползает с его лица и это, наверное, в глазах Папируса выглядит ещё более подозрительно, но тут вдруг Санс сам становится чуть серьёзнее в лице, улыбка исчезает, но не до конца. — А вообще, ты сам говорил, что теперь меня на цепи таскать везде за собой будешь. Забыл? — хмыкает он, скрестив руки на груди.       Но если Папирус вчера заявлял о новых «правилах» не сгоряча, а всерьёз, то Санса это ничерта не радует. Это даже выглядеть будет со стороны тупо и смешно. Санс более чем уверен, что Папирус не будет с ним так много возиться: это вредно для него же. Иначе, несчастный младший брат в ноль изъебёт себе нервную систему с этим отчаянным юмористом, который только рад лишний раз нагадить и посмеяться с этого.       Почему-то каламбур не лучшего качества и назначения проскальзываает мимо Папируса. А Санс все ещё помнит, что Папс на долю секунды той ночи заподозрил брата не только в алкоголизме?       «Надеюсь, не помнит. Помнил бы — не шутил. А может, он шутит специально, чтобы я думал, что он не помнит!» — накидывает Папс в голове, а со стороны кажется так, будто телевизор играет с ним в гляделки, и Папирус отчаянно проигрывает. На самом деле, он искренне надеется, что брат действительно не воспринял то обвинение всерьёз. Потому что Папс ляпал первое, что приходило в его взволнованное и разозлённое тогда сознание. Он не хочет, чтобы брат думал, что Папс ему не доверяет. У Санса и так секретов от брата по горло, и Папирусу будет, пожалуй, одиноко, если брат перестанет делиться с ним той мизерной информацией, которую считает безопасной для их отношений.       — Я… Впечатлён! — восклицает он, когда замечает, что молчит слишком долго. — Всё ещё не могу поверить, что ты проснулся раньше меня. Может, не все потеряно, брат, или мое влияние хорошо на тебе сказывается, — он поднимается на ноги, разминает руки, осторожно вытягивает позвоночник и только-только осознаёт, что ляпнул. Что там хорошо сказывается на Сансе? Его влияние? Это то, когда они вместе засыпают на диване?       «Сука-а-а…» — тянет он в голове, и жмурится, желая провалиться сквозь землю. Он не должен, не должен смущаться. Ничего такого. Они просто уснули на диване. Вместе. Немного в обнимку. Нормальные братья так делают! Но нормальные братья, наверное, не думают о том, как Санс действительно валялся семь часов на его коленях, не шевелясь, выглядя как только-только прирученный уличный кот, который шипит и бросается, если к нему прикоснуться неправильно. Папирус морщится. Дурацкое сравнение.       Санс, под внезапную похвалу Папируса, снова усмехается, отвечая ему:       — Нет, просто ты бы меня уебал с ноги и пробил бы силой своего удара мной барьер, если бы я проснулся раньше и оставил бы тебя так, — оправдывается он, тонко заметив, что в такой позе спать и вправду было для брата неудобно. Хотя, на самом деле, ширококостный, наверное, хотел сделать хоть какое-то доброе дело, дабы умять негатив последних двух дней из-за его пьянки. Ему кажется, что Папирус тогда как-то очень быстро оставил его наедине. Будто на этот раз он действительно был больше не зол из-за его алкоголизма, а шокирован, особенно из-за чёртового укуса… той дикой мадам.       Нехуесосящий Папирус за каждую его оплошность — лучший Папирус, по крайней мере, в тех же мечтах. И Санс действительно удивлён, что сделал что-то правильно по мнению брата. Дорогого стоит. Хотя, может, Санс всегда знает, как подбодрить его, просто заведомо этого не делает без какой-то необходимости? Да даже сейчас он не до конца уверен, стоит ли ему лезть дальше или нет.       — Ты голоден? — Папирус очень надеется не получить ответа «нет, я Санс», поэтому шагает в кухню, чтобы налить себе воды и прикинуть, насколько жалкий завтрак у него может получиться. Санс встаёт с дивана следом, когда Папирус не даёт времени ему ответить, поэтому идёт за ним и ловит Папса за задумчивым выражением лица. — Хм, спасибо, что разбудил, иначе мы бы пропустили завтрак.       По шагам он явно слышит приход, говоря эту фразу, и, когда Санс в ответ получает ещё одну благодарность, тает внутри чуть сильнее.       — А сам как думаешь? — спрашивает Санс. — Естественно, я ничего не жрал. Можем хлопнуть по бичпакету, там ещё две порции должно быть, — и плевать, что Папирус такую «хуйню» не ест, вчера ел!       Он садится за стол, выжидая идеи Папируса.       — Какой сегодня пункт на повестке дня, господин? — хмыкает он с издёвкой.       Папирус застывает. Во всех значениях этого слова и даже перестает дышать, не поворачиваясь лицом. Санс как… Санс только что назвал его кем?..       «Блять?» — единственное, что озвучивает все его мысли, и Папирус понимает только то, что он ошеломлён и растерян, но как ему реагировать? Это такая… неудачная шутка? Санс в этом точно хорош.       «Мне следует отшутиться? Хуйня, я никогда не отшучиваюсь».       Так и не найдя что ответить (а если бы Папс назвал его слугой, не оценил бы никто, даже сам Папс), он просто молча и резко разворачивается к брату во всём своём недоумении. Санс выглядит таким довольным, что Папирус хочет ему вмазать, но он слишком смущён и растерян. Ему хочется просто скрыть лицо ладонями и облить себя холодной водой.       — …Мы не будем есть это дерьмо два раза подряд, — наконец берёт себя в руки он, чтобы отвернуться к плите. Браво, Папирус, лучшее решение, чтобы показать всю свою невозмутимость, которую Санс сможет разглядеть на спине. — У нас есть время, но нет еды, это что ж, блять, за хуйня то такая, — ворчит он на холодильник. — Пожарю тосты. С яйцом. И перестань смотреть мне в спину, — на самом деле он не уверен, что брат действительно на него смотрит, но он чувствует это.       «Божеблять, какой, нахуй, господин», — не может выкинуть из головы он, надеясь из последних сил, что этот случай не послужит для ночных влажных фантазий, такое было бы… неправильно, как засыпать с братом на диване в обнимку. Хотя, блять, их отношения ни в одном контексте не были правильными даже на какую-то милипиздрическую часть. Так Папирус себя успокаивает, разрешая себе представлять Санса, томным голосом называющим его «господином». Его лицо краснеет, и Папс рад, что стоит к брату спиной. — «Боже…» — ему приходится прижать ладонь к челюсти и тяжело вздохнуть. Сейчас он перестанет об этом думать и займётся завтраком.       Точно, завтрак.       Санс, кажется, легко догадывается, что Папируса передёрнуло от «господина», хотя это и вправду, наверное, была не самая удачная его шутка. Но реакция чертовски забавная, хоть и слегка переходящая рамки. Или это только ему так кажется? Скелет вздыхает и, повалившись на поверхность стола и раскинув руки, вяло переводит тему разговора:       — Ты так на мой вопрос и не ответил, — напоминает он. — Или я сегодня снова буду торчать дома?       «Было бы неплохо. Надо наведаться к врачу с этим зудом.»       Папирус с силой закрывает глаза.       «Блять. Вопрос», — спасибо хоть, что Санс повторил, иначе Папсу бы осталось глупо хлопнуть глазами и протянуть нервное «М?..».       Он отдёргивает себя от всех… всех этих мыслей и включает плиту, ставит на неё новую красивую сковородочку с антипригарным покрытием, и чувствует себя королём кухни. Нет, не так. Королём этого мира!!!       — Ха, размечтался, — он ухмыляется, наконец, поворачиваясь к брату с адекватным лицом — не смущённый и не обескураженный, а немного дерзкий. Что ж, готовка творит с ним чудеса. — После завтрака мы идём на твой пост, и я оставляю тебя там, ты же большой мальчик, справишься без меня до перерыва? — вопрос не требует ответа. А, выкладывая тосты на сковороду, Папс не уверен в его адекватности, но эта мысль сразу пропадает: есть только он и эта восхитительная сковорода. — У нас, о, — он открывает холодильник. — У нас есть джем, ньех, — радуется так сильно, доставая полупустую упаковку. — Меню пополняется. У нас будут тосты с яйцом и тосты с джемом, — Папс радостно выкладывает ещё два куска хлеба на сковороду, а предыдущие переворачивает.       «Бля, торчать на посту… Так это он что, серьёзно говорил?» — Санс чуть-чуть раздажается.       Хочется почесаться или скрыться в ванной, чтобы посмотреть, что вообще творится с укусом, поэтому Санс решает отлучиться:       — Во-первых, я сладкое не люблю, поэтому буду признателен, если мне достанутся все тосты с хуйцом, — заявляет Санс, нескрываемо смеясь. — Во-вторых, жопы от сладкого неприятно слипаются, даже если это тазовые кости, поэтому не переусердствуй, — язвит ещё смешнее для себя он, слезая со стула, чуть давясь с попыток сдерживать хихиканье. — А в-третьих, — он кряхтит, вставая на ноги, возвращая себе менее юмористичный настрой. — Умгх, я пойду пока поссу и умоюсь. Скоро вернусь, — он щёлкает пальцами. — Рассчитываю на взрывной завтрак.       — Если ты пытаешься испортить мне аппетит, то ты никогда не узнаешь, когда и что я подсыпаю тебе в еду, — бросает Папс уходящему брату, даже не думая отвлекаться от готовки. Не стоит ссориться с монстрами, которые вас кормят — это опасно во всех смыслах, поэтому Папирус чувствует власть. Кто знает, что это будет: соль, сахар, слабительное?..       В любом случае, Папс не собирался отдавать брату свой тост с яйцом — они сытнее, чем с джемом, и сил Папирус тратит больше, чем Санс, который перекладывает свою костлявую задницу с дивана на пост и наоборот.       Папс разбивает на сковороду три яйца, выкладывает тосты на тарелку и ждёт. Сперва еду, а после брата, чтобы в ванной привести себя в порядок самому.       Такое контрастное утро, по сравнению с двумя прошлыми днями, кажется сказкой, подарком судьбы, и это настораживает. Потому что судьба всегда берет что-то взамен. Но сейчас он об этом не думает — открывает крышку сковородки и мастерским движением выкладывает по жареному яйцу на каждый тост. А четвертый мажет вишнёвым джемом.       Санс тут же покидает кухню и поднимается на второй этаж. Его больше волнует ключица, чем то, что он будет как верная на цепи псина плестись за Папирусом. На этаже выше он доходит до ванной, уже там начинает водные процедуры. Намыливает лицо, чистит зубы… Когда он проходится щёткой по клыкам, чувствует странное ощущение. Не боль, просто неприятное ноющее ощущение, что-то похожее на зуд, но не совсем зуд, что-то тупое, что сразу же успокаивается, что-то покалывающее и незнакомое. Это и давлением не назвать. Что-то среднее между, напором и, чёрт возьми, внутренним зудом.       «Э, а что с зубами?»       Санс откладывает щётку и рассматривает в зеркале зубы. Кровь вроде не течёт, нигде ничего не разрушено. Тогда он берёт из ящичка сверху зубную нить и нетщательно проходит по каждой щели между зубами. Он замечает, что концы его клыков выглядят немножко странновато. Они… более острые? Розоватые? Или кажется?       Санс решает более усердно вычистить зубы и принять антивоспалительное. Далее он снимет с себя футболку и осматривает ранее прокушенную ключицу.       «Ого», — он удивляется и немного недоумевает.       Ключица почти что выглядит так, как прежде, на ней нет трещин — срослись. Но два маленьких следа от клыков остались, и при этом они не выглядят так дерьмово, как ранее. Если не вглядываться, то они почти что зажили тоже, но выглядят как два шрамика, точнее ими они и являются — две небольшие дырочки в кости. Но Санс не понимает, почему она так продолжает зудеть. Намёков на инфицированность нет, он это проверял даже магией, которая у него очень даже способна на лечение и предупреждение подобных вещей. Санс тяжеловато выдыхает и одевается обратно, пометив в своём черепе план «навестить Гриллби и найти эту манду», а также «провериться, как будет время, а то хер пойми, что в её слюне было».       Далее Санс мотается к себе в комнату и одевается заранее в верхнюю одежду, к тому же, нужно убедиться, что его телефон заряжен.       Когда скелет доходит до кухни обратно, он улавливает приятный жареный запах. Тосты пахнут аппетитно.       — Пахнет заебумба, — с порога озвучивает мысли Санс, облачённый в большую куртку, от которой несёт, как правило, чем угодно, но не курткой, и в драных кроссах, которые следует давно поменять. Скелет вальяжно садится обратно на место. — Пасибки за завтрак, bone-аппетит, бро! — добавляет Санс, ухмыляясь, но как-то менее злобно и сатирично, кажется, не услышав или заведомо выбросив из головы слова Папируса про «подсыпание что-то в еду» минутами ранее, а его глазницы будто загораются, когда он ощущает и видит хоть что-то приличное. Тем более, это стряпня Папируса, и это, о боги, не его излюбленные спагетти!       Санс выжидает, когда он сможет либо взять еду, либо Папирус ему наложит. Хотя, зная собственную неуклюжесть, первое Папирус навряд ли допустит… если не захочет потом видеть беспорядок на и так через задницу работающей плите.       — Ты не можешь благодарить меня, а потом портить это каламбуром, — Папс ставит тарелку с двумя тостами с яйцом перед Сансом. Он видит, как тот с нетерпением рассматривает еду, и ухмыляется так, как может только Папирус, гордый своими кулинарными талантами. И плевать, что обжарить тосты и яйца может кто угодно.       Папирус садится напротив, начиная со сладкого тоста, и почему-то ему кажется, что их ноги касаются носками. Так слабо и еле заметно, что он не дёргается, очень стараясь выглядеть невозмутимым вновь. И, прожевав, тихо спрашивает:       — Вкусно?       — Неф, фляфь, ферьмо софавье, фуве нифево не еф, — проговоривает он с набитым ртом и, очевидно, это грубый подъёб, потому что уплетает Санс эти тосты с какой-то даже немонстрической скоростью, хотя на деле он бы кланялся ему в ноги за такую прекрасную еду. Санс давно ценит его кулинарные способности, даже в умении делать из простой еды что-то действительно восхитительное.       Пока Папирус доедает один тост, Санс… съедает будто залпом второй. ⠀⠀«Не наелся», — понимает он тут же. — «Надо ещё». ⠀⠀А идти голодным на пост Санс даже под предлогом смерти не согласится, поэтому он тут же встаёт, подходит к тумбе, где лежат бичпакеты, вытаскивает один, ставит чайник. Он переглядывается с братом, чьё лицо в максимальном непонимании с происходящего.       — Я мог сделать тебе три тоста, зачем опять травится этим… дерьмом. Там даже специи ненастоящие, — в вопросах еды Папирус придирчив всегда, также придирчив в вопросах, что ест Санс. Но он не хочет портить хрупкую идиллию этого утра, поэтому принимается за второй тост, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего. Вкусы у его брата весьма специфичны.       — Да меня нисколечки не ебёт, что там настоящее, а что нет, главное — что вкусно, сытно и полезно! — отвечает Санс, веря в то, что любая еда какую-то пользу да приносит, даже если «полезного», условно, там один процент, а «вреда» — девяносто девять.       Когда Санс садится снова рядом уже с порцией лапши, Папирус заканчивает со вторым тостом. Доедая, Папс убирает свою тарелку и тарелку брата в раковину, выходя с кухни.       — Помой посуду. Мне нужно умыться и одеться, — даёт он чёткие распоряжения, и поднимается в ванную.       — Лады, Босс, за тосты такие я, так и быть, подниму тост с водой из раковины, — ещё одна странная шутка.       Санс так же быстро поедает вермишель, стараясь ловить больше соевых шариков. Трапеза занимает совсем немного времени.       «Всё ещё не сыт…» — Санс хорошо знает свой организм и, учитывая то, как Папирус хорошо готовит тосты и сколько килокалорий содержится в одной порции лапши, а сколько в тостах, он призадумывается. — «Но уже и не голоден. Думаю, до обеда протяну тогда. Я просто вчера нихера не ел почти, кроме одной коробки… Наверное из-за этого».       Выбросив коробку, Санс крайне нехотя принимается мыть посуду, пару раз таки не выдержав и начав почёсывать ключицу, надеясь, что младший резко не зайдёт и не застанет того за этим занятием. После чего он направляется в гостиную, усаживается на диван, выключив телевизор, который никто до этого не думал выключать с той ночи и принимается ждать своего спасителя от голода.       Папирус спускается со второго этажа и врезается взглядом в брата, развалившегося на диване. Хмыкает. Такая привычная картина: эти двое идут в комплекте — Санс и диван, — и разлучать их никак нельзя, одно без другого выглядит как-то не так, как-то неправильно.       Когда Папс проходит мимо дивана и минует его, он ждёт какое-то время, пока Санс сообразит, что им нужно идти, и все же заглядывает в кухню.       «Помыл посуду! — кричит он в голове, расширенными глазницами смотря то на брата, то на пустую раковину, и не верит ни тому, ни другому. — У меня сегодня день рождения?!»       — Ты точно хорошо себя чувствуешь? — щурится он, озвучивая мысли уже вслух. Он либо проснулся не со своим братом, либо не в своём доме.       — Нет, — почти басом отвечает он чуть рыком, но абсолютно незлым. — Я негр-пришелец, убивший твоего брата и с-кость-пировав его тело, собираю информацию о жизни в Подземелье, чтобы потом его поработить, — короткое молчание. — Не пали, бля, контору, — ехидно дополняет он, вставая следом за Папирусом.       Папирус вздыхает. Нет, всё тот же Санс: несущий хуйню к месту и нет, не всегда смешную, и раздражающийся от любых мелочей.       Очередное веселье сменяется куда более серьёзным выражением лица на старшего.       — А вообще, ты сейчас на полном серьёзе будешь со мной мотаться туда-сюда? Тебе самому, это, не впадлу такой хероборой заниматься? — приподнимает он бровь, озадаченно глядя на брата.       — Вауви, ты так беспокоишься о моём времени! — закатывает глаза Папс, открывая дверь. Улица даёт ему пощёчину морозным ветром. — Позаботься так же о своей безопасности. Но, раз ты этого не делаешь, это буду делать я. Шуруй быстрее, я не оставлю тебя дома.       Санс, чуть кривя лицом от сказанного, выходит за братом из дома следом и от него не отстаёт, не позволяя соскользнуть с разговора, тем более, во время совместного похода в какую-то точку, разговаривать почему-то ему намного проще:       — Не, то есть, ты сейчас на полном серьёзе? — уточняет Санс, уже даже слегка возмущаясь от такого поворота. — Тебе же через пару дней самому надоест так бегать! — в этом он уверен больше, чем в том, что вампиры — шизофренический бред и неудачная шутка. — К тому же, ты сам себе это как представляешь со стороны? — он, кажется, охреневает всё больше и больше. — И какая, нахер, безопасность? Я что, совсем что ли по-твоему инвалид, будто сам не знаю, что тут почти любой монстр заслуживает смерти?       Он понимает в глубине, что навряд ли этот разговор кончится чем-то положительным, но… Серьёзно, это же тупо. Для него уж точно тупо.       — Единственный, кто заслуживает смерти сейчас — этот разговор. И ты, если не заткнёшься, — Папирус идёт широкими шагами. После слов брата он действительно представляет, как они выглядят со стороны и… ему абсолютно на это насрать. Он ни за что не купится на такое: Санс не заботится о своей репутации, ему о таком говорить нельзя. — Как только ситуация прояснится, я от тебя отстану. А сейчас пиздуй молча, пока мне не хочется захоронить тебя в сугробе, — он указывает на кучку снега, которую они проходят. — Вот та явно тебе подойдёт.       Сансу приходится ускорить шаг, будто Папирус идёт быстрее.       — Какая ещё ситуация? — пропускает он слова про подходящий сугроб. — С вашими кровососами? — Санс довольно быстро сдаётся. — Может, хоть объяснишь, что тебе эта рыбья пизда наговорила? Я тоже хочу быть в курсе, из-за чего такая долбоебическая херня!       Санс не особо интересуется новостями, скорее, впитывает такого рода информацию ради поддержания разговоров с другими.       Папирус вздыхает. Всё лучше, чем неловкая тишина — до поста Санса ещё минут двадцать, а Папирус уже подсознательно пытается убежать от брата.       — Я тебе рассказывал: охота на упырей. Андайн говорит, это вирус. Мы не знаем, откуда он появился, кто заразился первым и как от него избавиться. Монстры жрут и кусают друг друга, — он идёт хмурый и сосредоточенный, будто этого прекрасного утра вовсе не было, и вспоминает всё, что знает от Андайн. — Заражаются через кровь, через укусы, и раны чешутся, пока не заживут, пока не появятся клыки и неутолимый голод. Всё, что мы пока можем — это убивать упырей и врубить свой радар на неприятности на полную, который у тебя, Санс, барахлит, — Папс повышает тон. Сказать простое «я за тебя переживаю» сложнее, чем оскорбить. Единственное, что его успокаивает, это вчерашний патруль и временное знание, что вампиров в Сноудине нет. Лес обычно пустой, возле дверей в Руины тоже никто не ходит, и вампирам там ловить нечего. — Просто, ух, просто не будь идиотом и не принимай это на свой счёт. Я не хочу, чтобы тебя сожрали или убили, потому что ты был придурком, и не послушался меня. Если это на что-то повлияет, то это приказ. Не суй свой несуществующий нос в неприятности хотя бы сейчас.       — А ты сам-то этих вампиров вообще видел своими глазницами? — спрашивает лениво Санс, не глядя на брата, на ходу потягиваясь. — Есть какая-то документация по этой хуйне, подтверждённая, м, не знаю, Асгором? — почему-то он всё ещё не верит в подобный бред, хоть уже сделал вывод, что Папирус это явно не выдумал. — Вирус вампиризма, ебать мы дожили!       Всё же Санс в недалёком прошлом — учёный, вторая рука Гастера, сам по себе он достаточно знающий монстр, поэтому услышав такое, он… не поверил. Либо кто-то устроил самый масштабный пранк на всё Подземелье, вышедший из-под контроля, либо произошла ошибка. М-да, с тех пор, как помер Гастер, даже учёные стали ёбаным посмешищем. А сама история того, как жизни тысячи монстров внезапно превращаются в боевик с одним из знаменитых сеттингов, звучит ещё бредовее, чем кажется. Санс поверит, только если увидит бумажки или увидит воочию.       — И перестань за меня нервничать, ёпта, — опешивает Санс в итоге. — Я просто знаю, что могу за себя постоять в любой момент, даже если я в хлам. Не позорься ты лишний раз, — едко добавляет он, кажется, тоже с усмешкой. Бегающий Папирус за вечно плавающим по течению братом, конечно, уже картина не новая, но каждый раз высмеивают не только Санса. Только он заведомо об этом не сообщает.       «Вот сказать бы ему, что мне просто шлюха такая в баре попалась, но нет, он теперь какую-то хуйню у себя в голове придумал! Бля, дурость ёбаная!» — Санс едва ли не угорает с такого пиздеца.       Папирус в возмущении останавливается.       — Я не позорюсь! — кричит он, явно задетый до глубины души. — Следи за своим грязным языком и имей хоть каплю благодарности! Я, я… — он размахивает руками, то ли не решаясь ударить брата, то ли борясь с невидимыми насекомыми. Больше он за Санса не переживает: пусть идёт один, куда хочет, хоть в гнездо этих кровососов, чтобы посмотреть на них собственными глазницами. Но Папс все же продолжает идти рядом, с нажимом продавливает снег сапогами и скрестив на груди руки. — Засунь себе свой скептицизм в задницу и просто послушай меня. Один чёртов раз, Санс.       Санс не отвечает ничего, только лишь раздражённо вздыхает, потом резкими движениями рук вытаскивает из кармана куртки пачку сигарет и, призвав щелчком пальцев магией огонёк, закуривает. Гнев, растекающийся по всему телу, прямо сигнализирует о том, что его сейчас самого эта хуйня выбесит к чёртовой матери. Театр абсурда настолько абсурден и нелеп, что это херит настроение и ему. Тут он Папируса вообще не понимает и, кажется, не поймёт, как бы он не пытался.       За что быть благодарным? За то что он ещё больше впивается в его будни, чем обычно и вынуждает тратить время на подобное издевательство? Нет, если посмотреть с положительных сторон, то проводить время с Папирусом Санс фактически никогда не против. И он был бы рад каждый раз с ним гулять по Сноудину, без условий работы или чего-то официального. Но атмосфера напряжения и какого-то негодования всё меняет. В черепе Санс подмечает ещё один пункт: «проверить подлинность сведений», потому что даже высшие чины умеют ошибаться — и это он знает прекрасно.       И всё же, Папирус смог добиться своего: Сансу становится крайне неловко за свою едкость. Кажется, брат на него обиделся и даже не смотрит на него. Ведь Папирус и вправду пытается сделать всё как лучше, он же правда не хочет, чтобы с Сансом что-то произошло, несмотря на то, что тот сам из раза в раз грозится его даже убить.       «Как всегда, я всё обосрал», — проносится у него в голове вместе со стыдом. — «Ну, ничего нового», — смирение.       Санс заканчивает курить, когда они подходят к тому посту, где он обязан проёбать несколько часов впустую: без телевизора, без ноутбука, с полудохлым смартфоном, в холоде и снеге.       Папирус не хочет выглядеть наивным обиженным ребёнком в глазах брата, потому что так он себя и ведёт: дуется и молчит, делая, что не требуют, и обижаясь, когда бессмысленные действия оказываются бессмысленными.       Их напряжённую тишину и потоки неприятных мыслей, что захватили обоих, прерывает разъярённая вибрация из узких штанов, и Папирус тут же принимает вызов от начальницы.       — Алло ёпта, тащи жопу в Гвардию НЕМЕДЛЕННО! — даже при том, что телефон Папируса находится на беззвучном, Санс улавливает чёткий голос Андайн. — Мне похуй, что ты там делаешь и какими обходами занимаешься, — рыба вдыхает воздуха шумно и громко орёт далее:       — Чтоб через полчаса был в моём кабинете! Повторяю, если ты там тормозишь: в мой гарем пиздуй, быстро!!! Потом всё объясню!!!       Звонок тут же сбрасывают.       — Ебать, она охуела. — выдаёт Санс, решив, что этим звонком Папирус слегка сбит с толку и сиюминутно забывает о последнем неприятном разговоре.       Ему не нравится тон рыбы. Да и сама Андайн не нравится.       — Я, э, — растерянно нахмурившись, Папирус уже разворачивается назад, игнорируя комментарий брата. Санс знает, что Папс требует относиться к Андайн уважительнее хотя бы на унцию, чем к обычному уличному сброду, но для Санса искусство вежливости уже долгое время поддаётся сложно. — К перерыву могу не успеть, — и тут его тон становится серьёзнее:       — Я узнаю любое дерьмо, о котором ты успел подумать и которое ты сотворишь, так что не рискуй, — предупреждает он напоследок и мчит, срываясь на бег в противоположную сторону. Телепортация Санса сейчас была бы очень кстати.