***
Санс, вставший на полтора часа раньше Папируса и поняв, что сегодняшний день не ограничится желаниями сдохнуть от своего же убитого здоровья (ибо зуд прошёл, слабости почти не наблюдается, голова утомлённая и тяжёлая, но не болит, а от странной магии ощущается отходняк), отправляется чистить зубы, где и замечает… розовую плоть, очень плотную и реагирующую на неоновый язык и касания о другие зубы, которая тут же отдаёт странновато-кисловатым вкусом. Санс сначала думал, что он съел что-то не то, но затем вспоминает, что даже приблизительного ничего нового нет в его рационе питания, и это новообразование явно не нормальное. И вдруг до него дошло: кажется… Кажется, он вампир. Папирус говорил всё это время правду. «Это всё ёбаная шутка…» Санс находится всё время у себя в комнате, отчаянно ища в Интернете информацию про вампиров: за эти дни должно что-то было обновиться. И… Симптомы совпадают. Санс является наполовину вампиром, процесс обращения только заканчивается. Клыки постепенно уплотняются. Ему пиздец. Однозначно пиздец. Он готов умереть здесь и сейчас, зная, что нет лекарства и зная, что ничем хорошим это не кончится. Что ему делать? Что ему делать??? Никто не поможет. Он один. Он не сможет. Теперь он для всех чёрт, всего лишь чудище, кричащее об истреблении себя. Санс в один момент слышит шаги брата. Он то поднимается на этаж, то опускается. «Ни за что», — Санс не скажет ему об этом. Но встретить его надо, к тому же, сегодня выходной. Нельзя ему позволять что-то подозревать. — «Блядская лиса», — Санс в дерьмовом настроении. Он хочет кого-нибудь убить разрядки ради. — «Это всё её рук дела. Я та-ак дерьмово попался. И я до последнего не верил, что это возможно», — Санс сам себя подписал на смертный приговор, крах и провал. Но умирать он хотел далеко не так! — «Гриллби, судя по всему, тоже не знал… Охотница блядская…» Санс тяжело вздыхает и встаёт с матраса, будто готовясь к бою. «Ладно. Мне надо успокоиться. Папирус обычно меня успокаивает одним своим присутствием», — на самом деле, ему малость тоскливо, что вчера они толком не поговорили и, раз уж всё так благополучно закончилось, можно сегодня попытаться наладить контакт опять. — «Надеюсь, он не начнёт говорить о вампирах, о них я и слышать нихера не хочу», — с этими словами, он встаёт и отправляется на кухню, вроде бы, в последний раз Папирус спускался. Санс садится за стол, когда видит брата на кухне. Он будто на мгновение забыл, что Папирус может ходить и в чём-то более обыденном, чем его костюм или то бомжарское тряпьё, образ которого всё ещё смешит Санса и весело будоражит череп. Однако, сейчас ему не до смеха. В голове Санс думает об одном: вампиры. — Привет, — подаёт он голос и, кажется, от утренних новостей он довольно грустный, хотя под грустью Санс скрывает настоящий животный страх. — Надеюсь, блевать сегодня я не буду, — добавляет он, с особым интересом смотря на то, как брат вертится у плиты. — Потому что вчера я выблевал всё, что жрал, — сухо поясняет он. — Возможно, словил ещё и отравление из-за блядского салата, — хотя вчера Санс вообще не хотел сообщать этого Папирусу, но сейчас решает предупредить. Санс искренне надеется, что блевал он именно из-за отравления несвежим салатом, молоком, чем-то ещё или, на край, его мог брат утром стравить злобы ради. Но не из-за того, что его организм постепенно перестраивается с обыденной еды и прекрасной до слёз счастья на… кровь. «Где я её вообще возьму? Я, конечно, не против кого-то грохнуть, но и лишние проблемы нам точно ни к чему. Меня могут засечь… Сука. Они ж сейчас за каждым убийством будут наблюдать». Когда Санс оказывается сидящим позади, но где-то рядом, для Папируса всё становится полноценно и спокойно. Так, как надо для утра. Правильно. Он разливает тесто по сковороде, оборачиваясь, когда брат здоровается, чтобы дать понять, что он его увидел. — Салат..? — Папс разворачивается к брату полностью, держа в руках лопаточку. — Какой салат..? — хмурится он. А потом его осеняет. — Ты идиот? — эту фразу он бросает без злобы, а скорее с искренним недоумением и беспокойством. — Мало того, что ты не любишь овощи, так ты ещё и нашел его? Там случайно не завелась другая цивилизация? Не удивительно, что тебе было плохо… — Папс оборачивается к плите, переворачивает румяное тесто. — Если бы он был в мусоре, ты бы его тоже съел? — спрашивает он, оставляя голову одним боком к брату. Сегодня нужно сходить в магазин и набрать, наконец, адекватных продуктов, чтобы Санс, не дай бог, не начал рыться по мусоркам. Очередной блин остаётся на тарелке, формируя небольшую стопку, и сковорода вновь шипит от нового разлитого теста. Папирус скрещивает руки, когда упирается бедром о столешницу, смотря брату в глаза. Выглядит Санс как-то… Странно. — Нормально себя чувствуешь? — склоняет голову он. — Сегодня приготовлю нам нормальный обед, хватит с меня барной дряни и бич-пакетов. Почему-то Папс уверен, что, накорми он Санса хорошей едой, тот сразу поправится. Хотя это, конечно же, не так. Но он лишь хмыкает, лёгким движением подкидывает блинчик, переворачивая его в сковородке. — Был какой-то салат. Выглядел съедобно и не пахнул как из мусорки, — без шуток отвечает Санс. — А жрать хотелось инфернально. «Что ж, мне и вправду будет тяжело себя контролировать», — размышляет Санс. — «Вампиры… Я — вампир… Почти. Как долго я смогу протянуть на обычной еде? Обычная еда им не помогает голод утолять. А что если я буду долго терпеть?» — Санс понимает, что ему нужно уже сейчас начать обдумывать варианты того, что делать. С одной стороны, нужно говорить с братом о вампирах, ибо тот, скорее всего, явно знает больше, а с другой стороны именно с ним говорить сейчас о том, что он сам изначально отрицал — смерть. Это, практически, будет криком о том, что «со мной не всё в порядке» и «окей, брат, ты прав, а я — ебаный лох»! — Ну, если сравнивать меня сегодня и вчера — то это не просто нормально, а опиздохуительно, — с некой безэмоциональностью отвечает он, тревога внутри становится слишком сильной и это сложно сдержать, хоть он и имеет опыт в подобном. — Серьёзно, я вчера был уверен, что откинусь от этой… — он запинается, не зная, как более буквально охарактеризовать вчерашнюю болезнь. Простым словом, конечно, не описать, — херни. Не знаю, как её назвать, — короткое молчание. — В любом случае, — решает перевести он тему, развалившись на стуле и откинув голову, лениво потягиваясь. — Сегодня выходной, — констатирует Санс факт. — Чем займёмся? «Маловероятно, что он опять пойдёт бухать без меня. Расспрашивать о вчерашнем, очевидно, смысла не имеет. Хотя, если вспомнить его «наказание»… Будто он пьян был с утра», — Санс едва себя сдерживает, чтобы не дрогнуть от воспоминаний того, какой это был странный, опасный, грязный и… чертовски хороший момент, но когда в его черепе осколками сыпется воспоминание, где он просит Папируса продолжить, он не может склеить их воедино и считает вовсе за какую-то выдумку. Когда тесто заканчивается, Папс выключает плиту, смеряя брата оценивающим и скептическим взглядом. «Опиздохуительно, ага, конечно», — фыркает Папирус мысленно. — «И рожа у тебя от счастья такая недовольная», — вопреки своим мыслям, Папс ставит тарелку перед братом, поливая блины фруктовым сиропом и ставит чайник. Голова никак не становится легче, и Папирус чувствует себя угловатым и деревянным, а ещё безумно тяжёлым, и мысли его все падают вниз. Он садится напротив брата со вздохом, это уже становится чем-то обыденным: готовить ему завтрак а потом сидеть напротив, наблюдая, как тот уплетает любую его стряпню. — Я хотел заняться уборкой… — говорит Папс задумчиво, предсказывая, что брат эту идею не разделит с ним точно. В любом случае, сегодня он приводить дом в порядок не будет точно. В выходные нужно отдыхать, и Папс сам не верит, что откладывает уборку. — Схожу в магазин, приготовлю нормальную еду, — перечисляет он, рассматривая потолок. — Что хочешь на обед? — взгляд опускается на брата. — Вечер остаётся свободным, если у тебя нет идей, то я просто лягу спать раньше, — к тому времени вода в чайнике закипает, и Папс встаёт, чтобы достать чашку и заварить цветочный чай. Он смотрит на Санса выжидающе. — Может, лазанью? — предлагает Санс с едой во рту и, кажется, от блинчиков у него слегка поднимается настроение, проглотив жёваное, он добавляет: — Ты её в последний раз делал месяца два назад, кажется… Да, я знаю, что ты, наверное, всё ещё зол до жопы из-за того, что её сжёг, но, хэй, все мы учимся. Папс малость хмурится. Неудачи через себя он пускает с трудом. Неудачи в кулинарии — тем более. Папс вздыхает. Если брат хочет лазанью, он приготовит самую лучшую лазанью в мире! Санс съел один блин, задумавшись о следующем вопросе. — Ну… — Санс смотрит ему в глазницы. Он не знает, чем заняться. Вариантов одновременно было много и нисколько. Можно заняться, безусловно, более важными вещами, так или иначе, связанными с некоторыми преображениями в организме, но пока Папирус дома — Санс явно не будет рыпаться из стороны в сторону… Хотя, у него есть одна идея. Пока что не связанная с вампирами. — Может, пойдём на свежий воздух? — он сам не понимает, как до него дошла такая идея, учитывая то, что он выходить из дома не любит без причины. — После вчерашней пьянки выглядишь дерьмово, да и я, наверное, хех, отстойно смотрюсь из-за вчерашней вечеринки с туалетом и вылетами из реальности. Свежий воздух полезен для здоровья, да и сну будет способствовать нормально. Потом можем, эм, как пару дней назад, посмотреть что-нибудь? Папирус даёт ответ не сразу, и Санс, дабы не занервничать ещё больше, склоняет голову к тарелке с блинами и уплетает ещё один. Еда и процесс её поглощения делает его спокойнее тоже. — Свежий воздух? — Папс хмыкает, на секунду пытаясь представить, как он пойдёт с братом гулять. Последний раз они вместе прогуливались до поста Санса и не сказать, чтобы оба оказались довольны. А потом он вспоминает, как в тот же день проснулся с братом на диване практически в обнимку, и скулы его явно становятся на тон краснее. Он совсем не против повторить такое. Только без скучной документалки и без болезненного сна на диване. В идеале: на удобной кровати Папса, тесно и приятно. — Чего? — спрашивает Санс, заметив, как Папирус стал смущённее, или он завидел в этом сарказм. — Я ж не предложил в бордель какой-то сходить. — и он чуть было не добавил «а могли бы!», резко вспомнив ёбаную «Охотницу», тьфу блять, ещё Папируса этим заражать. — А прост погулять, в лесу… Ну или можно доползти до реки или даже… Руин? — Санс внезапно вспоминает, что Ториэль он давно не навещает, да и сама она стала больше пропадать. — А вообще, — машет он рукой, отвернувшись с вилкой, которая держит большой блин. — Куда хочешь. «Даже как-то шутить не хочется. Торможу. Бля, даже не знаю. Мне бы, по-хорошему, спровадить его, но мне придётся ждать до понедельника, когда он на работу пойдёт. Там я сразу вырвусь к кому-нибудь… А к кому? И как мне узнавать помимо Интернета информацию?» — Санс имеет удивительное свойство думать о других вещах, говоря об одном. Папирус в нерешительности выдыхает, залпом допивает свой чай и подрывается с места. — Похуй, потом придумаю, — отмахивается от вопроса он. Уединённо прогуливаться с братом за ручку меж заснеженных лесов, несомненно, мило и романтично, особенно когда повсюду снуют непонятные кровопийцы, но Папс, пожалуй, пас, они с Сансом ещё не преодолели этап страстного секса у него в кровати, чтобы переходить к романтике. Нельзя же так сразу!.. Папирус оставляет в кухне брата одного, чтобы после вернуться в переодетых уличных штанах и сапогах. Он завязывает шарф поверх кожанки. — Пойду в магазин, — сообщает он, бросая на брата взгляд. — Помой за собой тарелку. И остальную посуду можешь заодно, — а этой фразе он почти ухмыляется, выходя из дома.***
С шуршанием, пакет ставится на стул. Папс выкладывает не стол листы лазаньи, пармезан и рикотту, томаты. Фарш убирает в холодильник, ставит на дверцу бутыль молока и яйца. Он стоит, внимательно изучая чек, а после комком точно попадает в мусорку. — Санс! — кричит он с кухни так, чтобы Санс его точно услышал. Санс, всё это время сидевший за сайтами, где он пытался выудить как можно больше информации о вампирах, едва ли не впал в самый дикий ужас. Но голос прибывшего Папируса вырывает его в реальность и, собравшись с духом, Санс выходит из комнаты, намереваясь дойти до кухни. — Я помыл посуду, — оповещает Санс первым делом. — Спасибо за завтрак. Что самое ужасное в этом случае — Санс хуже чувствует вкус фруктового сиропа, которым были политы блинчики, а сами блины были… будто какой-то резиной. Дело не в том, что как-то плохо Папирус это приготовил или сироп был просрочен. Нет. Санс понимает: его вкусы постепенно притупляются. И это тоже очень, очень, очень плохо. — Андайн предложила пойти с ней выпить вечером. Я подумал тебя тоже взять с собой, но я не пойду, — он на мгновение задумывается. В последние дни его тесно сопровождает алкоголь, и Папирус этому чертовски не рад. Он должен был бороться со злом, а не примкнуть к нему!.. — Сказал, что… Что у нас планы, — на самом деле он сказал, что свои выходные хочет провести с братом, но об этом он Сансу не расскажет. — Только вот у нас нихуя нет планов. Санс... не находит в этом логики, опять. Санс сначала подумал, что Папирус хотел его сбагрить Андайн лично, а сам бы он ото всех отдохнул, и Санс уже хотел начать устраивать самый активный бунт по этому поводу, но в итоге понял, что к чему. — Вот значит как, — отвечает вдумчиво он на первую фразу Папируса о том, что он с Андайн пить не пойдёт. — Рыбы уже не в твоём вкусе, полагаю? — это первая его идиотская шутка за сегодня, на которую, кажется, никто не обращает внимания. Папирус ставит сковороду на плиту, чтобы обжарить фарш с томатной пастой. — Думал, мы можем адекватно проводить выходные вместе, если ты, конечно, не против рисков в выбешивании меня, и в том, что я тебя могу прибить за это. Когда Папирус договаривает последнюю фразу о рисках, то Санс лишь едко усмехается. Его это никогда не пугает. Сейчас его пугала лишь одна тема… и, блять, нет, вместо того, чтобы думать, что делать, Санс почему-то думает, что оттягивать момент — самое то! Ну, не может же он пропустить выходной, особенно с братом наедине, без этой злоебучей рабочей обстановки. С тех пор, как Санс вернулся пьяным в тот день, стали происходить крайне странные изменения. Изменения не только в Сансе — есть очень мнимое ощущение, что и Папирус стал самую малость другим. — Значит, с Андайн ты бухаешь чуть ли не до вегетативного состояния, а со мной — нет? — Санс даже почти что обижается. — Это даже разочаровывает, — он на мгновение теряет зрачки, и в глазницах царит пустота, а само лицо выглядит мрачно и даже слегка угрожающе. — Но… — он смотрит на Папируса. — Мне нравится, что ты предпочёл меня ей, — он вдруг впервые за всё время очень блаженно улыбается, кажется, даже слегка смущается, но скрывать этого не считает нужным, и это немного настораживает, ибо такая смена настроения очень нетипична для кого угодно, а уж тем более — для Санса. — Пойдём в Гриллбиз тогда? — поступает от него очень… необычное предложение, могло показаться, что чуть ли не с издёвкой. Санс прикидывает тот факт, что вампиризм необратим. Он рано или поздно станет вампиром, и чем быстрее он это примет — может, тем лучше будет для него. А для начала, как считает Санс, нажраться в салат — лучший вариант. Но существует идеально-лучший вариант — когда с ним нажирается брат! Папирус охренел совсем: две ночи подряд приходить выпившим, тем самым дразнить несчастного трезвого Санса! А есть ещё более гиперидеальный и до боли лучший вариант — когда они напиваются и в порывах чувств занимаются самой страстной любовью, как это происходит почти во всех сериалах и фильмах, а потом отношения… Санс может лишь о таком мечтать, ибо Папирус, конечно же, его не воспримет как партнёра. Они братья, они больше враждуют, они… Они просто разные. Да. А у Папируса слишком высокие стандарты, Санс под них не подходит даже близко. Правда, Санс понятия не имеет, что за «высокие стандарты» у Папируса и какие критерии какого «уровня» к этому относятся. Но он уверен, что по всем параметрам пролетает мимо. Мысли о Папирусе и о том, что он, в общем-то, идеал для Санса во всех смыслах, вполне конкурентоспособны для того, чтобы избавить череп от мыслей о вампризме. Они успокаивают иногда. Сансу постепенно становится лучше и теперь… он намеревается пойти в бар. С братом. Просто чтобы выпить и культурно (важно понимать, у них своё «культурно») провести эту чудесную субботу с младшим братом. Если последний, разумеется, согласится.***
У Папируса, по сути, не оставалось выбора. У него было два варианта «бухать», вопрос только, с кем. Андайн уже дважды получила своё внимание, а вот Санс… В прочем, Санс очень рад, что брата даже уговаривать не пришлось, что не менее удивляет. Да и Папирус, если так подумать, сам дал выбор Сансу. Санс его сделал. Теперь они здесь — в этой антисанитарной, зловонной жопе. С этим вечно ухмыляющимся фиолетовым огоньком с лицом как у чёрта, стоящим за стойкой, с которым Санс успевает перекинуться парой фраз, с этими пьяными орущими мудаками, которые не помнят о гигиене и понятии личного пространства, с этими отвратительными на внешность проститутками истёкшего срока годности, с этими чокнутым гвардейцами, что позорят исполнительную власть своей похабщиной и бесцеремонностью. Что самое забавное, когда братья входят в бар, к ним тут же подходит Догго с какими-то незнакомыми для младшего скелета ребятами и предлагает выпить ему «за здравие и Гвардию». Кое-как братья отшили его без драк и скандалов подальше, и каждый из них был уверен, что «ещё чуть-чуть — и я бы ему зарядил в спину костью». Санса немного бесит внимание, прикованное к Папирусу. Сегодня, в этом баре, Папирус принадлежит только ему. И больше никому. И вообще, Папирус весь его. Он с ним с самых низов, и вырастил его он. И наслаждается его компанией со всеми вытекающими тоже он! Хочется вдолбить это каждому, кто хотя бы думал подойти к этому до невозможности сексуальному и суровому скелету, особенно отвратным гвардейцам. Может, даже оставить пару вампирских меток и испить почти всю кровь, чтоб неповадно было. Ох… Нужно держаться… Отвлечься. Мысли становятся слишком нелепыми и бессмысленными. В баре играет очень громкая гитарная музыка. И даже при том, что только-только вечереет, монстров в заведении пруд пруди. Санс и Папирус еле отвоёвывают столик посвободнее. Им везёт в получении места возле шумной компании пьяных монстров, слишком громко обсуждающих политику, причём не слишком сдержанно и толерантно. Кажется, там монстры даже колотят друг друга. И это они ещё не знают о том, что один из генералов Королевской Гвардии сидит прямо за ними и морщится от такой ужасной музыки. Санс, который не мог никак докричаться до Папируса, в итоге садится с ним, почти что вплотную, а не напротив него. — Не собираюсь я тебя спаивать, всего-то чуть-чуть! — весело смеётся он. — Тем более, что я сам давно не ужирался. — целых несколько суток. — А так… Я же могу быть уверен в том, что будь что — ты меня можешь вполне себе защитить, хе-хе! — Санс это произносит настолько ехидно, что кажется, будто тот его дразнит. — Я считаю, что подобное мероприятие автоматически избавляет тебя от лишних хлопот по поводу волнения меня, ведь я прям у тебя перед глазами! Может, Санс и прав. Кажется, Санс уже успел осушить половину одной бутылки с горчицей, он очень-очень веселеет, разве что, на каламбуры не очень щедрится. Пока что. А может, он искренне рад тому, что наконец-то куда-то выбрался с Боссом. — Пей, — Санс смотрит на полную ёмкость с алкогольным напитком, который себе заказал Папирус. — «За здравие и КГ», — добавляет он и снова хрипло рассмеялся. Санс в глубине понимает, что для Папируса подобная обстановка… слишком дискомфортная. Место, куда они сели, не самое удачное. Остаётся надеяться на то, что, выпив, ему станет легче. Нельзя пить с алкоголиками. Такой вывод Папирус сделал, рассматривая, как в приглушённом жёлтом свете у Санса красиво плывут игривые красные огоньки в глазах. Папс действительно много пил в последние дни без брата, но у него же нет проблем с алкоголем, верно..? Однако, сейчас, держа в руках бутылку вишнёвого сидра, ему даже не приходит в голову не послушать брата и его внезапной команды. Поэтому он, малость скованный и напряжённый, с хлопком открывает бутылку и приподнимает её в шуточном тосте. Пусть шутки Санса про «нажираться» его совсем не веселят. Папс делает громкий глоток, но не такой громкий, как музыка, и не выпускает бутылку из рук. — Забавно приводить меня в бар и говорить, что не будешь меня спаивать, — усмехается он. С братом пить… Непривычно, но вместе с тем интригующе. Единственное, что Папс знает о времяпровождении Санса в баре это то, что он приходит домой почти без сознания, и что Папирус от этого в бешенстве. Но, действительно, если он рядом, под его надзором, значит сможет оградить от возможных неприятностей, если сам, конечно, не будет столько пить… В этом было преимущество: разболтать пьяного брата, узнать что-то, о чём Санс не расскажет никогда, и наблюдать за его нелепо-забавным поведением. Кажется, у Папируса созревает новый план и, чуть ухмыляясь, он делает ещё маленький глоток спиртного. — Обычно братьев так просто не спаивают, тебе явно что-то от меня нужно, — говорит Папс, ссылаясь на свои коварные замыслы. — Ничего, — отвечает Санс, ещё шире улыбнувшись. — Просто я хочу провести с тобой время, пока ты не шароёбишься с крысами и тухлыми рыбами. Ты и сам, кажется, хотел со мной провести время. В чём проблема, Босс? — он выразительно подмигивает. — Ни в чём, — буркает Папирус отчего-то смущённый. Возможно от того, что Санс прав. Санс всегда прав, даже если Папирус ничего ему не говорит. Почему-то Папсу кажется, что они сидят очень близко. Настолько, что бы чувствовать тепло друг друга, но недостаточно, чтобы касаться бёдрами, и эта мизерная дистанция действует на нервы. Папирус хочет быть ближе. Ближе во всех смыслах: и эмоционально, и физически. Хочет узнать, чем брат живёт и почему решил доверить ему свой мир. Про бар, наверное, так говорить не стоит, акцентируя, на том, что свои дни Санс проводит именно здесь. Но и раньше Санс не получал от Папса ничего, кроме осуждения и нотаций, чтобы вот так просто взять и… привести его сюда. Даже нотации — способ узнать друг друга лучше, поговорить любой ценой. Казалось, они были так близки, как только могли, но этого было недостаточно. — Наверное, Гриллби ликует, потому что неоплаченным наш заказ я не оставлю, — хмыкает Папирус, пряча немного грустную улыбку за бутылкой, и глотает вишнёвый сидр вновь. Да уж, с такими темпами он напьётся первым. Ну и к чёрту его план. Он хочет просто потусить с братом спокойно, без всяких подводных камней. — Ну, ты помни о том, что он помог с пропусками, — хихикает Санс, глотнув за ним горчицы. — И, может, поможет чем-нибудь ещё. Ему отчасти открыта сторона тёмного бизнеса в Подземелье, ты об этом тоже в курсе, — он облокачивается о поверхность грязного деревянного стола и подпирает нижнюю челюсть этой же рукой, тепло улыбнувшись вновь и не сводя глаз с очень постепенно хмелеющего Папируса и, кажется, ему становится ещё лучше — тот быстро пришёл в расслабление. Санс начинает болтать ногами, стуча о нижнюю панель кушетки, которая издаёт звук словно от пустой плотной коробки, но из-за музыки и разговоров этого не слышно. — Как думаешь, у Гриллби водятся вампы? — спрашивает Санс, позабыв крамольной мыслью о том, что, вообще-то, разговаривать о вампирах он не планирует, более того, хочет эту тему скорее избегать. — Если вы с Андайн их в барах наблюдаете в основном? Папирус, не задумываясь, кивает. — По данным Асгора, Сноудин во второй категории по количеству вампиров. Его статистика меня откровенно смущает, — делится мнением Папс. — Вампиры, конечно, в основном собираются в приватных клубешниках, но и по обычным барам снуют, им же нужно находить добычу. Поэтому я здесь. Чтобы тебя никто ненароком не захавал, — Папс откидывается на спинку жёсткого дивана. Он опустошил свою бутылку уже на половину, и голову уже ощутимо вскруживает. Он думает, что повторит заказ, а пока вспоминает, выбрасывая: — Я обещал принести тебе отчёты Андайн. Думаю, за всё время их стало больше. И вообще, — он резко оборачивается к брату, упираясь локтём в спинку дивана. — С чего вдруг такие вопросы? Ты же не веришь в этот «пиздёж»? — Не верю, — соглашается Санс, но тут он понимает, что врёт конкретно. — Пока что, — добавляет он слегка хитро. — Ведь я и вправду всё ещё жду отчётность, хотя бы твою. Но… мне интересно, какой ахинеей вы занимаетесь все эти дни, ибо график у тебя заметно поменялся, хех, — Санс ещё глотает горчицы без всякого смакования. — Тем более, что ты сам видел вампира в «Анальном кайфе» этом и говорил мне об этом, — он пожимает плечами с бутылкой горчицы в руке. — Мне просто интересно, что ты делаешь. Даже если это какая-то хуйня. Папирус хмыкает. «Интересно ему, ага», — Папс награждает брата несколькими секундами пьяного молчания, которое тут же жадно заполняет музыка, потому неловким оно совсем не кажется. — Мне тоже интересно, что ты делаешь, — идёт в наступление Папс. График, у него, действительно поменялся, заканчиваясь выпивкой в баре с Андайн. Это будто часть его обязанностей, часть рабочего дня. — Я принесу тебе отчёты, — обещает он, опустошая бутылку полностью. Санс слегка удивляется и сначала слегка отводит взгляд куда-то на спинку стула, явно раздумывая над тем, как ответить, после чего выдаёт: — В последние дни я нихуя не делал, — хотя нет, Санс пытается сымитировать процесс воспоминаний о прошлых днях, хоть он относительно всё помнит, но нужно придать себе больше имиджа идиота. — Вот это новость, да? — Санс с издёвкой прыскает, допивая горчицу. Всё же Папирус, наверняка, должен был догадаться, что он даже из дома не выходил, поэтому у него, очевидно, ничего интересного не наблюдается, в отличие от его похождений с Андайн и рабочими скаканиями по всему Подземелью. — А вчера я балансировал на грани жизни и смерти… Да ты и сам видел, что со мной вчера творилось. Только, блять, самый пиздец был именно днём и ранним вечером. Я хуй знает, чё меня так торкнуло, если честно… — он чуть грустит. — Такой хуйни, бля, со мной отродясь не было, — забалтывать он определённо умеет. — Но сейчас, — он снова поднимает взгляд на брата. — Я в относительной норме. «И то, очень-очень ненадолго. Как-нибудь я расскажу, что стал вампиром. Но, может, я смогу тебе помочь прежде, чем ты меня разрубишь на части и похоронишь на помойке..? Хотя бля, я даже такой чести в твоих глазах не удостоен. Тогда почему… Почему ты согласился пойти со мной в бар и почему тебе интересен я, зная мою ничтожность?» — параллельно, Санс ведёт более честный диалог с собой и не понимает, почему Папирус вообще снисходит с небес ради его ленивых костей. — М, — выдаёт Папирус красноречиво, расслабленно ставя ногу на ногу. А потом, совершенно точно не церемонясь, перелезает через Санса из-за стола. Может специально, а может, не давая себе отчёта, он неаккуратно заплетается своими ногами в ногах брата, упирается ладонью в подушку дивана над головой Санса и, когда их лица оказываются на примерном уровне, небрежно поясняет: — Возьму ещё сидра, — и вышагивает из их касающихся ног с явной неохотой. — Тебе что-то взять? — он упирается бедром о стол, и у него кружится голова, а скулы горят огнем. Сидры у Гриллби что надо. — Мх, — мыкает Санс. — Давай… — он на мгновение задумывается, но не о заказе. — Ладно, раз уж ты решил споить сам себя, то я споюсь с тобой, — он усмехнулся. — Пива мне, пжлст. Желательно литр сразу. «Интересно… И чем это сегодня кончится?» Папс небрежно кивает головой и так же улыбается, практически отдавая Сансу честь, почему-то ему хочется проговорить в своей служебной манере «будет сделано!», но он лишь уходит, вяло качая бёдрами и чуть не сталкивается плечом с каким-то пьяным псом. Папс, к счастью, не настолько пьян, чтобы разводить драку лишь из-за этого. Он кидает золото на барную стойку и возвращается к брату с двумя банками пива и двумя бутылками сидра. Ставит алкоголь на стол и всё той же махинацией пролезает через Санса на свое место. То, что Санс мог просто пододвинуться, его не волнует. Он открывает бутылку и осушает её сразу на половину. — Напомни мне как-нибудь по-потом учччинить ещё один скандал за то, что спа-паиваю тебя, — язык уже путается. А ведь Папирус выпил всего полторы бутылки! В прочем, они быстро превратятся в три, а может и больше. — Еба тя разносит, — Санс смеётся. — Слушай, братан, тебе точно плюсом бутылки прям самое то, если ты от одной так полетел? Санс тянет руку к банке, с пшиком её открывает и тут же начинает осушать. — Сам разберусь, — бурчит Папирус малость угрожающе, не забывая сверкнуть на брата взглядом. Но он совсем не зол. — Ты не будешь пить бол-льше меня, — твёрдо заявляет он. И вообще, это Санс притащил его в бар. На что он надеялся? что Папс будет просто смотреть? — Так что… Что? — путается мысль. — Так что я буду следить за тобой. И он действительно следит. Ставит бутылку на стол, разворачивается к брату в анфас, сгибая одну ногу на диване, и настойчиво пробивает того пьяным взглядом. Бутылку он все же вновь берёт в руки. — Предлагаешь сегодня махнуться ролями? — усмехается Санс, не скрывая ехидства и даже какого-то азарта, вот сейчас он точно начинает прикалываться. — Ну-ну, я тебя, если что, не дотащу до дома… — он демонстративно смотрит в сторону барной стойки и мечтательно добавляет: — И мы будем вынуждены переночевать в этом баре. К тому же… — он медленно поворачивает голову и смотрит на брата. — Тут очень хорошие комнаты, — голос становится немного напыщенным, игривым. — В которых какая только содомия не происходит. Даже диван тебе покажется… раем, — улыбка доходит до предела и, увидев ступор в глазах Папируса, Санс смеётся ещё громче, да так, что чуть ли не роняет бутылку с пивом, о которой в последний момент вспоминает, тут же запивает свой смех. Папирус пытается понять: это юмор или явный намёк, что Санс хочет снять с ним комнату? Или это вынужденная мера, чтобы не тащить его домой? Нет уж, вот он Санса всегда тащит. И если они меняются ролями, то бухло у Санса нужно забрать. Так что там в комнатах? А Санс откуда знает? Или он принципиально хочет остаться с ним на диване? Как тем вечером или… Или не как этим вечером? Пьяно моргнув, он хлебает с горла, оставляя треть содержимого в бутылке, и пьяно прямо выдаёт: — Ты хочешь, чтобы мы спали на диване? — звучит оно скорее как: «ты хочешь завалить меня на диване?», потому что если да, то Папирус только «за». Хоть на диване, хоть на барной стойке. Кажется, он становится опасно пьяным для себя же самого, но рот его не затыкается. — Вообще-то, я могу снять нам комнату, — хмурится он. Для него это звучит почти как оскорбление. Папирус вполне может содержать их совместную ночь вне дома. А потом до него доходит, что он сказал и о чём он думал всё это время, — Кажется, я слишком пьян, — тянет он, совершенно не волнуясь. — Э… — Санс на мгновение замер и уж хотел допить первую банку. На удивление, он хмелеет куда медленнее Папируса. Хотя нет, ничего удивительного, Санс — алкоголик, а Папирус — нет. — Тут комнаты не снимают, — он смотрит на него озадаченно, но сексуального подтекста, кажется, не замечает. — Тут же типо бордель и бар в одном, понимаешь, да? — вздох. — Но… полагаю, у Гриллби всё равно не будет иного выбора, если ты потребуешь комнату на ночь, — Санс тут же берётся за вторую банку пива, открывает её. — Только там раздельных кроватей нет, поэтому я, скорее всего, посплю на полу. И то, бля, н-не факт, что тебя до второго этажа можно дотащить будет… А, бля, я ж телепортировать нас могу, — и тут Санса осеняет. — А, ебать, забей хуй тогда, — машет рукой он и чуть шлёпает о поверхность стола. — Я чё-т забыл про свои коронные короткие пути, а-ха-ха-ха-ха-ха! — он снова смеётся. Санс уверен, что расстояние между баром до комнаты Папируса, с учётом переноса сразу двух тел, не отнимет у него слишком много магии, даже при том, что она в очень напряжённом состоянии. Если, конечно, будучи пьяным, Санс сможет успешно сконцентрироваться… — Да всё окей, не ссы. Если так душа рвётся поспать на обосанных сквиртами, спермой и прочими вкусностями кроватях — что ж, я тебя не смею дер- Пха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — смех переходит в откровенный ржач. Папирус морщится от того, насколько сложно ему думать. Дело, на самом деле, не в алкоголе, анализирует он, — дело в Сансе. Это рядом с ним Папс не может держать голову на плечах. Что в прошлый раз херню нёс, что сейчас. И этот чертов смех смущает сильнее. Смеётся Санс резко и хрипло, совсем некультурно, но Папсу это почему-то нравится. Он хватает его противное смеющееся лицо ладонью, чтобы отвернуть от себя. Лучше способа Папирус не придумал. И для верности опустошает бутылку. — Ты слишком громкий, — выявляет претензию он, стараясь выглядеть серьёзным. А выглядит это, при всей ситуации, безумно смешно. Возможно, будь Папс трезвым и имей возможность видеть себя со стороны, тоже бы посмеялся. Или умер от стыда. — Ой-й-й, да ла-а-адно! — весело протягивает Санс, даже не сопротивляясь попыткам Папируса быть серьёзнее, хотя для первого он сейчас чертовски забавный. — Я тебя не держу, пха-ха-ха! Тем более, что членоглоты сзади нас и то шумнее, поэтому по-оо-е-е-е-еба-а-ать! — тянет он громко, едва ли не поёт. Он тут же осушает вторую банку пиваса. — Я за добавкой, — говорит вдруг Санс, ибо три бутылки сидра против бутылки горчицы и двух банок пива явно выглядят нечестно, и плевать, что Папирус хочет сделать так, чтобы Санс выпил меньше. Санс смекает, что пьяный Папирус куда более вялый и он не контролирует сам себя. — Тебе пожрать взять картошки? — ухмыляется он, уже намереваясь встать с места. Папирус вдруг хватает его за руку и тянет обратно. И сжимает, кажется, сильнее положенного. — Нет! — резко выкрикивает он. От недоумевающей улыбки брата Папс немного приходит в себя, но лишь чтобы отпустить чужую руку. — В см-мысле, я не хочу, чтоб-бы ты напивался, — и в ту же секунду он шлёт эту мысль нахуй. Возможно, всё дело в чужом взгляде, а может, Папирус слишком снисходителен к брату. Но чёрт возьми! Взгляд Санса… Папирус чувствует, как его несёт, поэтому выпрямляется. И голова у него становится невообразимо лёгкой. Он отмахивается рукой. — Возьми картошку, — велит он, тут же выдавая ему свой коварный план: — Я буду к-кидать её в тебя, когда ты б-будешь меня… Бесить. «То есть сразу, как ты её принесешь». Санс издевательски улыбается брату в ответ, и на его лице будто тоже появился лёгкий румянец. — Принесу две, — короткое молчание. — С горчицей, — добавляет он хитро и тут же покидает стол.***
Санс приносит новый поднос с двумя порциями картошки, а также с ещё двумя банками пива. Ставит поверх предыдущего подноса, бутылки сидра Папируса находятся в стороне, возле стены, затем Санс садится. Причём, одна банка пива была уже открытой. — Слушай, я, э, ща, наверное, задам… Самый конченный вопрос из всех существующих к-конченных вопросов, — он поворачивается к Папирусу, — кншн, по-твоему сугубо мнению, но… — Санс кряхтит и настраивает физиономию на более суровый вид, будто действительно что-то важное. — Как старший брат, я обязан знать, — вдруг гордо заявляет он. — Да, — зачем-то он добавляет и, встав на колени на кушетке, чтобы их лица примерно находились на одном уровне, а затем распахнув свои глазницы, смотрит Папирусу в зрачки пронзительно и очень-очень серьёзно спрашивает: — Ты девственник? Папирус подавился своим сидром. Его зрачки кажется, пропадают из глазниц, и эту потерю компенсирует румянец на лице: Папс вспыхивает красной огненной лампочкой. А потом злится, сам не зная от чего. «За такое, вообще-то, и по ебалу можно получить!» — возмущается он мысленно, больше задыхаясь от таких вопросов. Глаза Санса невообразимо упрямые и томные, будто повсюду, будто лавовый океан. Это западня — решает Папс, сглатывая. — Я сейч-час вывалю н-на тебя всю-ю картошку!!! — запинается Папс в своём смущении, угрожающе тыча на брата пальцем, а потом на картошку, и снова на брата. Ему бы сейчас пригодилось умение Санса переводить серьёзные темы в шутки. Лицо Папируса кажется самым ярким источником света в баре, главное, что бы к ним не пришёл Гриллби с вопросом, не балуются ли они тут спичками, этот парень лучше всех знает, как зажигать. Папс на автомате тянется к спасительной бутылке. — И что это за «я обязан знать»??? — повышает Папирус тон на октаву выше, и голос становится почти писклявым. — Мне вот ты не рассказываешь о своих любовных похождениях, — заявляет он с упрёком, откручивая крышку и, врезаясь в серьёзный взгляд, прикладывается к бутылке как-то уж поспешно и вынужденно. И он, кажется, не перестанет пить, пока бутылка не опустеет. Санс удивляется такому отпору и уже готов ржать на весь бар от истерического смеха: сказанное Папирусом едва ли не прямо намекает на положительный ответ. Но Санс решает действовать спокойнее и более тактично, учитывая, что у него заметное преимущество: он менее пьян, чем брат. И надо этим очень грамотно воспользоваться! — Ты и не спрашиваешь, — парирует Санс, не убирая улыбки с лица, смотря на то, как жидкость в бутылке постепенно пропадает. — Во-от и ты не спраш-шивай, — указывает Папс, когда бутылка в руке пустеет. Он ставит ее на стол, скрещивая на груди руки. Что за вопросы? — Отв-вечу, если т-ты ответиш-шь, с чего вдруг н-начал интересоваться моей… «Личной жизнью? Нет» — Моими… Аэ, п-половыми связями. Ра-раньше тебе было похуй. И действительно. Кажется, что брошенный Папсом план напоить брата и начать расспрашивать, был нагло и бессовестно сплагиачен. Папирус куксится. Он даже во френдзоне не может оставить брата, потому что они, блять, братья. Санс отпивает ещё немного, прежде чем снова посмотреть на Папируса. Потому что в своей голове Санс думает, что он будто стал вербально домогаться до брата, и выглядит это не очень правильно. — Ну, если говорить честно, то я на шлюх посмотрел, пока торчал в очереди и как-то… сам задумался невольно, — пожимает почти что нейтрально Санс плечами. Кажется, он сам подтормаживает с мыслями. — Бро, — он смотрит на него, всё ещё стоя на коленях и время от времени допивая третью бутылку, но сейчас он её допил и взял брата за плечо. — Ты ж мой бро, так? Понимаешь, когда наш, дай боже ему царство небесное, папка подох, то у меня из всей, ёпта, семьи… остался только ты. И, несмотря на то, что ты ещё то хуйло с которым далеко не каждый справится, я тя лю, — кажется, Санса конкретно несёт, но он пока не думает даже останавливаться, потому что, на удивление, он говорит, в основном, правду. — И я, как твой, собсна, опекун, можно сказать, мгм, истинный фанат… Второй батя, крайне кривая и еблозадая версия нормального бати, — Санс еле сдерживает позыв снова посмеяться. — Кхм… Я… Я х-хочу знать, как у тебя дела на том фронте, — Санс выдыхает с облегчением, когда основную мысль завершает, а дальше планирует прояснить пару моментов. — Тем более… что я не ебу… как ты об этом говорил с батей и говорил ли вообще. Не спорю, может… Может ты уже и сам всё знаешь, как-то… эм… изучил… подобный вопрос… — всё больше и больше Санс тормозит. — Но, знаешь, чё? — хмыкает он и кладёт вторую руку на его плечо. — Я хоть тебя и заебал, но всегда знай, что ты можешь на меня положиться. Если тебе нужен добрый мужской совет в подобных вопросах, не обязательно что-то обучающее, а просто… ну… посоветоваться… взгляд со стороны… то у тебя всегда есть йа! Санс, выдохнув, садится, гордясь, что смог выдать такую… несвязную хрень. Теперь ему это кажется несвязной и бредовой хренью. — Не хочешь — не говори, — снова пожимает плечами он. — Так-то я без шуток и желания стёба спросил, ибо… вопрос интимный, я знаю, — он берёт ещё одну банку пива и начинает её пить большими глотками. — Но если тебе та-а-ак, — последнее слово он ярко и громко выделяет, — интересно узнать, кого же твой старший брат шпёхает и шпёхал ли — лады, сегодня расскажу, пока я добрый, — он почти за минуту опустошает четвёртую банку. — Ну… или рскжи хтяб, кто там тебе нравится или нравился… или кто там под твои высокие стандарты подходит. Тож пслушаю. Папирус, кажется, обомлел, становясь лишь краснее и краснее. Все эти речи про семью показались Папсу настолько трогательными и… честными, что Санса захотелось обнять. А потом повалить. И поцеловать. И, пока что, всё. Но если это всё был такой жирный намек, что их связывают любые связи, но не любовные, то он, пожалуй, даже не расстроится. Сейчас. Потому что у Санса тёплые руки и взгляд, которому Папирус не может противостоять. Он опускает голову, по-прежнему красный, но уже не такой нервный. Поэтому решает ответить на первоначальный вопрос: — Нет, — запинается он, рассматривая собственную ногу на грязном диване. — Точнее, д-да. Он вздыхает как-то отчаянно. Три бутылки делают свою работу так хорошо, что Папирусу становится плохо от таких откровений. — Санс, я, — он зачем-то повышает голос, и интонация у него становится резкой. — Я карьерист! — он будто оправдывается. — Я тебя-то вижу только по вечерам и во время патруля. И в выходные. И то не всегда, — он думает, для чего это рассказывает, а потом вспоминает: потому что Санс попросил. И Санс, вообще-то, признался ему в любви! Пусть и не в том, смысле, в котором Папирус мечтает, но это… Это многого стоит. — У меня… Б-были отношения. Но у меня не было на них времени. «И как у меня, блять, могут быть нормальные отношения, если я постоянно думаю о тебе, идиот, а не о том, с кем должен встречаться». — Э-это был плохой опыт. — А Санс знает, как брат относится к плохому опыту. Даже с лазаньей: Папирус забыл про это блюдо на долгое время! Он избегает неудач. Поэтому, прикрываясь их братскими связями, он выговаривает следующее: — Мне тебя достаточно. Мне… С т-тобой хорошо. Не нужно разрываться между работой и отношениями… Блять я… Я так говорю, б-будто мы встречаемся, хах, — он нервно усмехается, держась руками за горячий лоб. Хочется, конечно, чтобы это было правдой. На последние слова было нереально найти какую-то вменяемую реакцию, по крайней мере, внутри Санса кричит вообще всё: начиная от слёз счастья и заканчивая жуткой истерикой с отчаянием. Всё смешивается в ядрёный пиздец, почти что в непосильную ношу. «По-моему, он меня всё-таки тогда рассекретил и сейчас он пиздец как надо мной издевается», — проносится у Санса в голове, и если бы он не сдержал своё заинтересованно-восторженное лицо, то однозначно бы сошёл с ума тут же. — «Сука, это даже для Папируса было бы слишком низко… Нет, Санс, Папс просто пьян и ты тоже и ты, извращенец ёбаный, думаешь совсем не о том. Мудак вшивый, сука», — материт он себя. — Ну, просто ты гениальный стратег: пихнул меня к себе же на работу, — Санс прыскает, может, даже опять с издёвкой, но звучит это больше по-доброму. Другого ответа он попросту не находит: все сотни вариантов, крутящихся в черепе каждый раз, единоразово тонут и захлёбываются в бурлящем океане собственного безумия. «А у него вообще шишка что ли не чешется? То есть, ему и рукой прям в самый раз? Боюсь даже про это спрашивать…» Санс, вздыхая, разворачивается, слезает с кушетки и полноценно садится, сначала допивает бутылку пива, затем съедает несколько картошек сразу, затем снова глядит на Папируса, видимо, до этого он пытался всё время сообразить, что вообще следовало бы ответить: — То есть, кто-то у тебя был… Но до дел амурных не дошло… — озвучивает он чуть тише. — Ну, раз тебе нормально — то я за тебя рад. Но… Не нужно ограничиваться только моим присутствием в твоей жизни. Продолжать род скелетов я не намерен с… А. — он вспоминает. — Щ-ща… Про себя тогда вкратце расскажу. Санс снова вздыхает, более тяжело, и, растянувшись, сложив руки за голову и скрещивая вытянутые ноги, начинает рассказ: — В общем, по п-правде говоря, — лицо делается у Санса, на удивление, серьёзным. — Я м-максимально свободный в некотором роде. У меня была пара тёлок каких-то, чьих имён я, бля, даже не помню уже, но они ничего для меня не значили. Само вышло, — короткое молчание. — Бывали проститутки, ещё всякая хуйня на тусовках, хех, — вспоминая, Сансу становится чуть веселее. — Разное было. По правде сказать, меня не волнует с кем я и где я, потому что я… — и вдруг он сглатывает, но в итоге, на страх и риск, выдаёт: — Чётко разделяю «занятие любовью» и… «занятие сексом», — он смотрит на удивлённого Папируса. — Второго дохуя может быть у кого угодно, а первое… А дальше, Санс говорит то, что ни за что на свете не сказал бы ранее, ни под каким предлогом, он сам не соображает, зачем. — У меня есть… один монстр… к которому я охуеть какой неравнодушный, — он прыскает как-то неоднозначно и вынужденно отводит взгляд от Папируса куда-то в сторону. — И вот я бы хотел, чтобы я был в отношениях только с ним, — далее начинается вынужденное молчание, но Санс явно говорить не закончил, будто он собирается с мыслями вновь. — Но я знаю, — добавляет он спустя несколько секунд. — что у нас с этим монстром нихуя не будет, поэтому… я просто с этим смирился. «И… И… И нахера я это сейчас пизданул?» — проносится мысль, будто ускоренный поезд. — «Сука». — Я не скажу, кто это, даже под предлогом смерти, Папирус. — добавляет сипло Санс. — Даже не пытайся. Вообще, Санс крайне удивлён, что Папирус разговорчив. По крайней мере, сейчас. И, кажется, предыдущая его речь даже вдохновляет. Этим он был действительно горд. Иначе Санс бы сейчас это не выпалил. Но факт того, что Папирус — его единственная любовь всей жизни… Должно быть тайной. И никак иначе. Папс на протяжении всего длинного рассказа следил за чужим лицом так внимательно (но все ещё очень пьяно), что в какой-то момент перенял его чувства. Хочется его коснуться. Поэтому Папс подползает чуть ближе, так, чтобы они касались ногами. Санс слегка вздрагивает, когда их ноги соприкасаются друг с другом, но не выражает ничего протестующего. Кажется, это его устраивает или ему всё равно. «Стоит ли ему говорить, что я чувствую то же самое, после того, как я сказал, что мне, вообще-то, кроме него никто не нужен?» — лицо у Папируса становится сложным. Хочется ещё выпить, но все три его бутылки чисты. — Вообще-то… Я понимаю какого это, — тихо начинает Папс, сомневаясь в своих словах и чувствах. Он так сильно сдерживает свои порывы сейчас, когда они оба до чёртиков уязвимы. «Я могу его поцеловать, а потом сказать, что был пьян… Насколько он меня возненавидит после этого? Или сделает вид, что ничего не было? Блять, если я буду об этом думать, я его реально поцелую», — Папс вяло хмурится чтобы концентрироваться на Сансе, а не на себе. — «Но блять, я не могу, он… Уже кого-то любит. Он занят? Формально, нет, но черт возьми, кем?! Санс — мой», — мысли начинают его раздражать. Он чувствует себя практически отчаянным и жалким. — Ты мне не доверяешь? — вдруг серьезно Папирус поднимает на брата голову. — Ты… О чём? — искренне не понимает Санс, посмотрев ему в глаза и даже напрягается, когда видит в плывущих зрачках какую-то серьёзность. — Не говори мне, кто это, — сразу объясняет Папирус. — Скажи, почему не хочешь говорить. Ты д-думаешь я… Я что-то тебе сделаю? Буду тебя о-осуждд… Осуждать? — он мотает головой и усмехается. — Н-нет, я к-конечно, слишком г-груб с тобой и… И, наверное, жесток, н-но я. Я просто так… Беспокоюсь за тебя??? Я не хочу, чтобы ты думал, что я т-тебя ненавижу. Т-ты мой брат, я, — он жмурится, все же решаясь и одновременно мысленно пытаясь себя заткнуть. — Ты м-мне дорог. И ты м-можешь мне доверять. «Будто сам обосрался от того, что я сказал», — проносится в голове Санса. Но постепенно, как Папирус объясняется, Сансу самому становится не лучше: и от такой чрезмерной искренности брата, и от своего отвратительного переизбытка чувств. Он готов сам заплакать и признаться, что уже долгое время мечтает о том, чтобы именно Папирус стал его единственным, но это невозможно. Санс совсем становится мрачным в лице, и он не может это скрывать. Если бы не ёбаная громкая музыка и пьяные всюду монстры, Папирус бы однозначно слышал то, как внутри скелета всё разрывается и как бьётся душа от переволнения. Санс и вправду нервничает. Он хочет сказать всё как есть и быть более открытым к Папирусу, ибо он того заслуживает и он действительно входит в очень близкий круг доверия. Можно сказать, единственный, кто входит в ближайший круг доверия. Санс никому не хочет говорить даже о том, что у него есть объект влюблённости. А Папирусу сказал… не говоря, что он им и является. Это ужасно. Это неправильно. Это невозможно. — Ты мне тоже дорог. Очень, — отвечает Санс напряжённо, голос становится ниже и менее уверенным. — Мне приятно это с-слышать, что у нас это взаимно, и я понимаю, что ты… ты обо мне беспокоишься, да. И про доверие… Да, это я тоже в курсе… — добавляет он, будто отчаянно. — Но… Он вбирает как можно больше воздуха в рёбра и одним резким движением ударяет по столу. Да так, что под ним появились трещины. Папируса аж передёргивает, а одна пустая бутылка с сидром падает на кушетку. Санса этот цирк откровеннейшим образом заебал. Это настолько тупо и абсурдно. Его это бесит до жути, но он не знает, куда деться. Тем не менее, лицом он всё ещё мрачен, но беззлобен. Санс немного выходит из себя и разрезает внутри себя небольшую щель, чтобы позволить себе хоть как-то разгрузиться, ибо он не может так всё держать в себе. Да, он говорит о своей любви с любовью и это, сука, абсурд. Но будто у Санса есть другой выход. Будто есть другой монстр, с которым бы он поделился на эту тему хотя бы наполовину того, как сейчас он собирается детальнее обрисовывать свою «ситуацию»… Раз уж брату явно интересно. — Я не хочу, чтобы об этом знал кто-то в принципе, — сжимает он кости на руке чуть крепче, не убирая кулак. — Я и так взболтнул лишнего, когда признался в том, что у меня… есть некий предмет воздыхания, от которого я едва ли не без ума… Х-хех… «Как же это, блять, тупо!» — взъерошивается он. Санс очень нехотя убирает руку и откидывается на спину кушетки, тяжело вздохнув. Лицо у него совсем тяжёлое и немного безжизненное, будто этот разговор постепенно заходит в очень явный тупик. — Сорян, бро, — проговаривает он минорно. — Ты и так знаешь много. Никто кроме тебя не знает, что у меня есть монстр на примете. «Я сейчас взорвусь нахуй». — Был бы очень признателен, если бы это осталось между нами, как знак моего особого доверия, — на мгновение может показаться, будто Санс был всё время трезв, ибо он под конец стал весьма чётко выговаривать предложения. «Я бы с радостью тебе сказал. Да я бы блять сейчас тебя засосал тут, будь… будь на то возможность и уверенность, что ты меня не отмудохаешь до смерти. Ты не поймёшь. Да даже если поймёшь — ты навряд ли узнаешь, как сильно я тебя люблю и как я тобой дышу. И как на самом деле я бы не хотел усложнять тебе жизнь своим присутствием. Я просто надеюсь, что когда-нибудь ты меня, сука, пристрелишь нахуй или уебёшь со злости». — Идиот, — Папирус не понимает, почему начинает злиться. Он всегда злится. Всегда, когда не принимает свои чувства, когда они кажутся ему неуместными. Ревность? Грусть? Отчаяние? Злость. Все всегда сводится к ней. — Я никому не расскажу. А ты расскажешь. Ей. Потому что если ты не признаешься ей, кем бы она не была, ты идиот вдвойне! — слова больше не запинаются в неуверенности. Санс вызывает у него такой развыв задницы, какой не вызывает никто. И Папирус, кажется, уже смирился с тем, что раз уж Санс, по его словам, так сходит с ума, то пусть. Пусть сходит с ума с тем, кого любит. А Папирус просто всегда будет с ним рядом как брат, как поддержка семьи, если Сансу так хочется. — Если бы ты не был таким скрытным, ты бы не был такой кислый постоянно. Ты думаешь, что тебе проще ни о чем не говорить, но… Но если бы это было так! Ты бы не, — он собирается с мыслями. — Ты бы не рассказывал мне всего этого сейчас. Ты хочешь об этом рассказать ей, а не мне. И если нет таких охуительно важных причин не быть вместе, то знаешь что? Засунь их себе в задницу. Я хочу, чтобы хотя бы одна чертова молекула в твоём теле была счастлива. Папирус выпрямляется, хватая брата за ворот куртки, но не так грубо, как он обычно встряхивает того, желая разбудить на посту, а как-то совсем уж отчаянно. — Ты сам себя лишаешь нормальной жизни. А вдруг это взаимно? Да даже если нет, тебе… Тебе будет легче после признания. Всем нужна определённость, Санс. Даже такому скептику, как ты, — Папирус отпускает его. Их ноги по-прежнему касаются друг друга, и это его успокаивает и убивает одновременно. «Он, блять, идиот! Если бы… Если бы я кого-то любил так сильно, кого можно любить, я бы признался», — кричит он с ревностью и непониманием. — Я не хочу на тебя давить, но ты, брат, не способен трезво делать какие-то выводы в этой жизни. Если ты не назовешь мне хотя бы три веские причины, почему не должен быть вместе с ней, то я буду сперва закидывать тебя картошкой, а потом винить её во всех твоих несчастьях, — Папирус не умеет отступать. Особенно, если это касается Санса. Особенно, когда у Папса появляется какой-то конкурент, от которого Санс ещё и без ума. И с которыми Папс, на самом деле, не смеет бороться. Это слишком жестоко по отношению к брату. — Я тебе рассказал всё, что ты хотел знать, — давит он, для убедительности запуская в брата две картошки. Отчасти, он прав. Он хочет рассказать всё. Ему. Но этот случай исключительный и Санс не в силах что-либо сделать. Он задумывается, очень сильно. Теперь этот абсурд, буквально, до боли (в душе) забавный. Картошки Санс даже не ловит. Он странно посмеивается. Когда Папирус прочитывает ему нотации на тему любви, тот лишь нагибается, положив руки на стол и оперевшись локтями о поверхность, кладёт голову на раскрытые ладони. Абсурда стало только больше. — Ха-ха… Ха-ха-ха… Ха-ха-ха-ха-ха! — Санс начинает ржать, подобно дьяволу. — Пха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — и это не самый здоровый смех. — Бля-яха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха! А-а-ах-ха-ха-ха-ха! Б-боже… — это точно не издёвка и не стёб, кажется, Санс не узнаёт сам себя, будто он смеётся от какого-то безумия, будто от собственной обречённости. Хотя нет. Последнее не будто. Санс нехотя поворачивает голову, поглядывает на брата, и тот снова напуган на мгновение, и, кажется, на этот раз — сильнее. Санс широко улыбается, не обнажая зубов. — Ты, бля, ещё очевиднее мне вещи выскажи, Папс, будто я, сука, не имею критического мышления и в целом не знаю, как это всё, бля, работает, — голос хриплый от смеха и всё ещё странный, натуженный. — Я даже не знаю, как тебе ответить на твои вопросы, потому что мой случай — частный. Если эта… М-м… дама… «Он таки подумал, что я не би. Ладно. В какой-то степени, Папирус действительно дама». — …узнает о том, что я в неё влюблён и что у меня есть весьма серьёзные в её отношении намерения, которые есть только в моём черепе… — он показывает в улыбке зубы, а в его глазницах гаснут зрачки — гримаса его крайне угрожающая. — Меня убьют. Моментально. «Сам себя будешь обвинять?» — Пусть только попробует, — рычит тут же Папирус, сжимая кулаки. — Никто, блять, в здравом уме, даже в остатках здравого ума не будет тебя убивать за подобное! Даже я! А мне убить тебя хочется практически постоянно!!! — в какой-то момент Сансу хочется врезать прямо в челюсть, чтобы того отбросило на стол. — В кого ты, бля, втюрился? В Андайн? Да даже она тебя убивать не станет. Чё за хуйню ты несёшь?! Он не выдерживает, слишком… обречённо. Да, Санс — самый отчаянный и обречённый монстр, иначе его не описать, подходит слишком идеально! Санс смеётся ещё громче. Он точно выглядит, как безумец и, кажется, из глазниц у него брызгают слёзы. Это настолько тупо, дико, отвратительно и мерзко, что хочется взреветь (алкоголь содействует этому чудесно). Папирус-то прав — никто его в здравом уме убивать не будет за простое и чистосердечное признание в любви. Но, Санс верит в то, что у Папируса очень быстро поменяются взгляды, когда он назовёт его имя. Может, Папирус его не убьёт, но сбежит и любым доступным способом отстранит его от себя — факт. Их отношения будут совершенно иными. Точнее, их не будет вообще. И это будет действительно концом для него. — Блять, ты… Ха-а-а-а… Сука, какой же ты иногда… Ах-ха-ха-ха, бля-я-я… Эмоции начинают литься ручьём. Всё хуже, чем предполагется. Всё сразу наваливается на Санса и тот не держит себя в спокойствии. Перед ним — его причина всего хорошего и плохого, его мечтаний и страхов, и сейчас настолько дебильная ситуация вырисовывается, Санс посмел упомянуть, что у него есть «какая-то дама». Санс, сука, буквально, готов убить себя сейчас. Когда Санс немного успокаивается, он становится совсем хмурым: — Именно поэтому я и не хотел тебе ничего рассказывать, да и вообще никому, — кисло шипит он, но улыбка не уходит. — Ты, блять, последний, кто поймёт меня, — теперь Санс выглядит даже обиженным. — Мне ты не поможешь в особенности, — добавляет он, после чего вздыхает. — Повторюсь: случай исключительный и всё… действительно сложно. Я не могу на это повлиять никак, — чеканит он слова повышенным тоном. — Это факт, я с этим смирился. Я просто… — вздох. — Рад, что у неё всё хорошо. Папирус не выдерживает. Он встаёт, весь в своем смущении и угрозе, чтобы вмазать Сансу в челюсть. Того чуть отбрасывает на жёсткую обивку. Пьяный удар немного вялый, но рука у Папса всегда крепкая. Он не рассказывал шуток, чтобы Санс обливался слезами с хохоту. — Ты не смирился. Ты ёбаный трус. Ты привык к дерьму и радуешься, когда его получаешь, — шипит он, наклоняясь, к брату, чтобы своим уничтожающим и всё ещё отчаянным взглядом уничтожить его. Если бы Папс знал больше, он бы смог помочь, он верит в это. Папирус хочет спасти его. Но Санс, кажется, сам нырнул в море акул, не умея плавать. — Если у тебя есть другие темы для разговора, то даже не смей переводить тему. Как закончишь убеждать себя, что все заебись, я буду у барной стойки. От злости Папс будто трезвеет. И ему нужно срочно опьянеть вновь. Поэтому он широким шагом минует брата, бухается напротив Гриллби, заказывая себе «чего покрепче». Санс пребывает в оцепенении какое-то время, пока Папирус не покидает стол. В черепе пусто, удар брата выбил всё, что было до этого, не осталось ничего, кроме… очень сильной обиды и непонимания. Нет бы оставить всё как есть… Нет бы..! Его очень сильно пробирает до костей и он хочет взорваться, слёзы снова текут из его глазниц неконтролируемо, хоть он их и сдерживает как может, точнее до последнего пытался, дабы не выглядеть как последний обсос. Не получается. Его болезненно разрывает изнутри, его выворачивает, он хочет вопить и скулить. Единственное, что он сдерживает — звучные всхлипы. Санс безумно зол на Папируса сейчас: уже даже на такой ноте стало всё понятно, что мечтам не сбыться. Ну, а ещё он понял, что Папирус, будучи пьяным, либо не понимает своих же слов, либо не понимает, что значит «ты можешь мне доверять». После такого, Санс уверен, доверять ему он больше не станет ни под каким предлогом. Ни за что. Он даёт себе слово: больше Папирусу он не скажет ничего лично о себе. Даже при том, что речь шла всё время про него, это всё равно было крайне… болезненно. Болезненно настолько, что Санс внезапно вспомнил, почему он всегда ведёт себя как мудак. Потому что так надо или иначе… происходит вот это. Больно становится ему. Пошёл этот Папирус нахуй. Настроение Санса полностью уходит в ноль и сейчас его руки трясутся от злости, а желание плакать лишь усиливается. Он хочет дать сдачи, сломать этот стол, перевернуть его, завизжать, чтоб все слышали то, как он страдает из-за себя же, застрелиться, если бы был пистолет под рукой. Зачем он ему вообще об этом сказал? Но здесь оставаться он не хочет тем более. Он уверен, что если останется и дождётся, когда Папирус к нему подойдёт, или когда сам Санс успокоится, то это кончится ещё хуже, чем сейчас. Что ж, Санс склонен выбирать дистанцию в таких ситуациях и выбирает это сейчас. Поэтому, он, размеренно вздохнув, совсем чуть-чуть придя в себя и хотя бы уняв желание закатить девичью истерику, медленно встаёт и… выходит из бара, натянув капюшон на череп. Забив вообще на всё. Пусть Папирус пьёт дальше один и думает, что Санс трус. Да, он трус. Но это абсолютно оправдано. Когда он уже более уверенными шагами (будучи всё ещё пьяным) направляется в сторону, он проходит мимо дома. Ближе к Ватерфоллу, он вытаскивает телефон и кому-то звонит. О телепорте в тот момент он не думает. — Привет, — голос хриплый и досадный, нечёткий и вялый. — Слушай… — тянет он. — У тебя бар к-круглосуточно работает? — Санс слышит ответ. — Есть возможность остаться на сутки? — он снова слышит ответ. — Пошёл брат на хуй, вот что я тебе скажу.