Андайн ведёт Санса за собой. Внутри бара она сообщает коротко трём монстрам, что их друга увезли в лабораторию. Монстры хотят наброситься на Санса, но Андайн, разумеется, не даёт им сделать этого. Сансу повезло, с маршалом соперничать не будет никто, кто имеет хотя бы крупицы разума. Или это повезло троице, что на них не обрушивается гнев Санса?
Рыба приводит его на другой конец бара, выискивая столик.
— Вот же свободный… — вяло рукой показывает Санс на один из них, не смекая ничего.
— Да погоди.
«Блять, да где Папс? Съебал что ли в ужасе???» — Андайн не может найти столик с ним. Она пытается выискать высокого монстра-скелета среди остальных, надеется увидеть где-то его голову. Но не находит.
В итоге, Андайн глядит на БП, который смотрит явно на них и указывает рыбе на самый крайний столик с другой стороны, где вообще почти нет клиентов, а ещё он частично закрыт перегородкой. Это был тихий и мрачный угол. Подойдя к нему, Андайн и Санс находят сидящего Папируса.
Вот такого Санс не предвидел, и зрачки на мгновение пропадают, когда он видит
его. Папирус тоже здесь. А значит — ещё один скандал неминуем. А значит — Санс этого не выдержит. Он не сдержится и сам перейдёт в громкую атаку.
— Э-эм? — Санс очень укоризненно смотрит на Андайн, не скрывая полного спектра возмущения. — А он тут хули делает?
— А что тебе не нравится? — в ответ спрашивает рыба, вскидывая бровь.
— Я первый вопрос задал, — гнусно выдаёт Санс, почти что прожигая рыбу взглядом, но та выглядит достаточно непоколебимой. Санс звучит, может, по-детски, но сейчас ему и вправду не до продолжений конфликтов. Он к чёрту взорвётся на миллиард кусочков, обратится в костную муку.
— Ну… — тянет в ответ рыба, переводя взгляд на Папируса. — За тобой пришёл, — а затем она смотрит на Санса, в его глаза. — А ты что думал? — едва хмыкает она. — Покукует у Гриллби и спать пойдёт? Без тебя? Это не Папирус был бы, — под конец она прыскает.
Санс в лице мрачнее тучи. У него появляется тяжёлое желание обматерить и брата, и рыбу, а затем разнести бар нахер, чтобы все поняли, что когда Санс расстроен — с ним, блять, лучше не разговаривать и оставить одного, чтобы остыл. Сначала до него доёбываются какие-то фанатики Асгора, теперь эти двое пришли, да что за хуйня?!
— Спасибо, я не буду с ним разговаривать, — если бы Санс это сказал ещё день назад, он себе бы не поверил. Ему снова больно и он физически ощущает тянущую боль внутри рёбер, там где душа.
— Почему? — спрашивает Андайн.
Папирус молчит, только слушает их разговор. Кажется, когда Санс чётко и прямо высказал о своём нежелании с ним разговаривать, Папирус в действительности решает исполнить его волю. Что... удивительно. Никогда Папируса не останавливало подобное. Санс почти никогда не бывает перед ним таким расстроенным и яростным, практически открытым. Папирусу действительно кажется, будто он не должен здесь находиться. Будто он не готовился к подобному, и будто Андайн его не предупреждала обо всём.
— Тебя ебёт? — Санс становится злее.
«Как будто, сука, ты не знаешь», — у Санса рука сжимается в кулак, затем вторая. Кажется, он слышит скрип собственных костей. Бывалая злость возвращается.
— Ебёт, — резко отвечает Андайн. — Почему не хочешь?
До Санса доходит, что это, сука, заговор. Всё спланировано было с самого начала и, сука, конечно, Андайн так просто бы не стала с ним разговаривать! Папирус сидит едва ли неподвижно, Санс тут же думает, что именно Андайн заставила его плестись за братом. Либо он её подключил, поняв, что на пьяную голову сам не сможет как-то отчитать его за то, что Санс бросил его и ушёл из Гриллбиз, придя сюда.
— Потому что, — цедит он. Он бесится ещё сильнее.
— Санс, мы пришли на культурный разговор, — напоминает любезно ему Андайн. — Ты согласился ради моих лобковых волос, поэтому давай без лишних наездов, без всякого такого ты…
— Блять, — голос срывается на злостный рык. — Какой от этого, сука, смысл?! — Санс резко садится напротив брата и не выдерживает, ударяя по столу двумя кулаками, хоть он и смотрит яростно на Андайн. — Он меня ненавидит и терпит из последних сил, так нахуя этот концерт нужен, тупая пизда?!
Андайн даже не вздрагивает. Она ожидала подобной реакции и всё прекрасно понимает. Но подмечает про себя, что Санс, буквально, сдерживается, чтобы не взорваться.
А вот у Папируса от этого словно душа перестаёт биться в рёбрах. Он всегда боялся, что Санс будет о нём думать так. Алкоголь усиливает эмоции. Он хочет подорваться, отчаянно и громко возразить, но не может пошевелиться. Возможно, к счастью.
— Тих-тих-тих, — бурчит Андайн. — Спокуха, спокуха, не бушуй и не кипишуй. Вдох и выдох, Санс.
— Да иди ты нахуй, — шипит он.
— Санс.
— И что, теперь, Андайн? — Санс дёргается, разводит руками, того чуть потрясывает от злобы. Но уже больше к самому себе. — Я тут сижу, прям перед тобой и ним, а дальше? Дальше что? А? Что дальше, сука?
— Дальше — культурный разговор, я же сказала! — Андайн не срывается на него, но звучит достаточно решительно. — Обещаю, никто никому срать на голову в моём присутствии не будет!
Санс прорыкивает. Когда он на улице был уверен, что он успокоился… что ж, это была ложь. Кажется, если Папирус сейчас скажет хоть слово о том, что «всё в руках Санса» и что «он сам себе всё усложняет» — Санс либо выпалит Папирусу всё о своих чувствах, а затем пойдёт к БП, насильно заберёт у него пистолет (он его всегда носит) и застрелится, либо впадёт в истерику, либо точно убьёт Андайн. Все варианты дерьмо.
Молчание тянется на минуту, Андайн подаёт голос:
— Ты не поверишь, Санс, на что он пошёл ради того, чтобы сейчас хотя бы тебя увидеть здесь! — она улыбается, наверное, даже искренне, после чего опирается двумя руками о стол, нагнувшись. Она смотрит то на Папируса, то на Санса, но больше смотрит на второго, чуть изучающе. Санс в ярости — не тот Санс, которого она знает.
Санс обращает внимание на рыбу, становясь скептичным в лице. Сейчас стоит Андайн между братьями и столом, что их разделяет, словно какая-то судья, и, кажется, она будет что-то рассказывать. И она рассказывает:
— Я сплю такая, значит, ночью, никому не мешаю, — начинает Андайн свой рассказ со слегка слащавым голосом. — Представляю, как завтра буду под хентай няшиться с моей любимой-ненаглядной… — мечтательно мурчит она. — Звонок, — короткое молчание. — Я просыпаюсь, нихуя не понимаю, думаю, что опять какой-то пидор мне звонит с тупым вопросом, или что-то по работе, или что-то Альфис надо, или что-то ещё, да что, сука, угодно. Вижу — Папирус звонит. Три, сука, часа утра! — у неё речь становится буквально олицетворением фразы «с чувством, с толком, с расстановкой». — Я такая: «Ебаться в сраку! Папс! Да с хуя ли?!», ну, поднимаю трубку, а там он, сука, бухущий, просто пиздец, в салат прям тотальный! Чуть ли не ревёт там на весь Сноудин, — и это она даже не шутит и не преувеличивает, потому что когда Папирус ей звонил, у него была именно такая интонация, и это звучит достаточно убедительно. — Трясёт как бёдра после мощного оргазма! Орёт, что тебя нет, он нажрался, всё, пиздец, плохо, ужас, отвратительно! Я такая: «Так, братан, ща порешаем вопрос, ты там давай не ссы, с Саней всё будет заебись!» — а это она уже чуть приукрашивает, но оттого рассказ интереснее. — Прихожу к нему домой, он там ва-аще никакой. Я была уверена, что если бы мы тебя не нашли, он бы, бля, сбросился, отвечаю. Он так пересрал и, как я поняла, Очень-очень сильно жалеет за то, что он тебе какую-то там хуйню сказал!
— Я уже всё понял, спасибо за кул стори, — резко перебивает Санс безэмоционально. — Он меня ненавидит.
Санс сильнее хочет убиться об стену. Теперь в их драме ещё и эта ебанутая Андайн замешана. Держать себя под контролем, дабы не сорваться, крайне тяжело. Прихода Папируса в её компании… Он явно не предвидел. Однако, его удивляло, что брат молчит, а Андайн является основным персонажем, который сейчас вещает.
— Да не ненавидит! — возмущается Андайн. — С чего ты это вообще взял? Ну, творишь ты иногда хуйню, ну, все мы не без греха! Я вот тоже хуйню вчера творила, я подкатывала к многодетной матери на спор, когда мы были в «СПКНС», — хмыкает она. — И она, как оказалось, фанатеет по Меттаттону, — короткое молчание. — На этом всё и закончилось.
— У меня доказательство есть, — Санс игнорирует примеры Андайн и возвращается к теме ненависти брата к нему.
— Какое? — не понимает рыба. — Что он тебя ненавидит?
Санс кивает, медленно тянет свою руку за…
— Блять, — шипит он, осознавая и одёргивая её, мотнув головой. — Я ж куртку оставил где-то.
Андайн растерянно смотрит по сторонам, а потом видит её с другой стороны. Оказалось, её успел захватить Папирус, прежде чем тот переместился на другой столик.
— Вот она, — тут же сообщает Андайн. — Любезный мой друг высокорослый, подай смартфон дорогому брату?
— Это прозвучало сейчас очень тупо и слащаво, — комментирует Санс.
Телефон Папирус передаёт так же молча, не выдавая дрожь в руках и боясь посмотреть брату в глаза, но не имея права отводить его. Санс, выхватывая его, пытается включить. Но, кажется, удары по столу оказались слишком сильными. Или у него на нуле заряд. Или и то, и другое.
— Блять. Не включается, — рычит он на экран, а затем пытается ещё раз включить. — Да с-су-у-у-ука-а-а-а! — Санс им замахивается, думая долбануть ещё раз, но сдерживается и рваными движениями снова пытается включить.
— А что за доказательство, начнём с этого? — спрашивает Андайн, пока Санс кряхтит и бесится.
— Голосовое, — едко проговаривает Санс.
— Я не… Я не отправлял голосовых, — тихо отвечает Папс севшим голосом. Даже несмотря на весь рассказ Андайн, с живыми яркими иллюстрациями, которые могли бы опозорить Папса на все чёртово Подземелье, услышал бы их кто-то другой, он не мог оторвать от Санса глаз, лишь вслушиваясь в собственное биение души, которое внезапно становится громче грома, громче рычания брата. Он скользит виноватым и таким обречённым взглядом по его сердитому и практически безразличному лицу, и от этого становится ещё паршивее.
Папс заламывает пальцы под столом, сжавшись, стараясь не издавать лишних звуков и будто сделаться меньше, что при его габаритах пиздецки сложно. Санс решил, что он его ненавидит..? Из-за этой хуйни в баре?
«Блять», — матерится он, когда Санс ловит зрительный контакт, и Папс опускает взгляд тут же. — «Я всё ещё пьян. У него лицо побитое и, блять, красивое», — кулак начинает болеть. Тот, которым он втащил Сансу в баре.
А потом он вспоминает:
— Г-голосовое… — он жмурится, возводя глаза к потолку. — Я отправлял его день назад. Когда ты позвонил мне в тронном зале, и после не брал телефон. Я… Я! — ему вновь становится сложно дышать, и он сглатывает горький ком в горле, бегая глазами по столу. — Я беспокоился. Ты был сильно болен, и я думал что нахуй сбегу домой, потому что ты не отвечал. Я не ненавижу тебя, Санс, — он рискует поднять своё виноватое лицо на брата вновь. — То, что я говорил в баре — правда. Кроме последнего, — лицо почему-то вновь начинает гореть, а внутри там жарко и воздух вокруг него плотный. Папирус хочет признаться вновь, сказать, что он ему дорог, блять, больше, чем вся паста галактики, чем вся его чёртова жизнь, потому что Санс и есть его жизнь. Но он боится. Он трус. — Я ужасный брат, — нервно усмехается он, и его голос опасно дрожит. Папс поднимает руку, чтобы приложить её ко лбу; движения отрывистые и резкие. — И я заслуживаю всего дерьма на свете. Но я никогда, Санс, слышишь? Никогда не ненавидел тебя. Ты… — он держит паузу и сглатывает снова, скрывая половину лица рукой. Смотреть Сансу в глаза по-прежнему сложно. — Ты, блять, единственный, кто мне дорог. И я ни за что не отпущу тебя, — всё же он пьян достаточно, чтобы говорить подобное, возможно, даже неуместное моментами, да ещё и перед Андайн, или это просто Санс на него так влияет..?
В любом случае, тишина его убивает, а секунды превращаются в вечность. Но Папс надеется, что справится. Надеется, что не наговорит лишнего дерьма, и что душа не проломит ему ребра.
— Теперь по порядку, — вдруг говорит рыба, и пронзительно смотрит на Санса. — Подтверждаю насчёт того голосового,— утверждает она. — Он записывал его при мне, потому что не мог до тебя дозвониться и то, это было на эмоциях. Он писал его тебе не сегодня. Ты дату видел?
— Не смотрел.
— Ну вот и всё.
— Да хоть днём ранее — это что-то меняет? Я вас всех заебал и только ныть умею, ловить дерьмо и закапывать себя глубже, всё «усложнять».
«Или как ты там конкретно говорил?» — не добавляет Санс вслух.
— Ну, меня ты не заебал, я с тобой не контактирую, поэтому всё впереди.
— Нет, не впереди.
Язвительность Санса начинает надоедать даже Андайн, хоть она и вполне оправдана.
— Да перестань ты, Санс. Нормально же пиздим.
— Что перестать? Возмущаться? — спрашивает он, приподняв бровь, смотря на Андайн так, будто она несёт полнейшую херню. — Обижаться? Может мне, бля, любить запретить, тогда все проблемы решатся? А может, мне сразу, блять, с окна спрыгнуть?
— Ну, тут тебе спрыгивать некуда особо.
— В лаву попытаюсь, она тут близко.
— О боже… — тянет Андайн, а затем сама чуть стукает кулаком по столу, со стороны Санса. — Нет, суицид — это не выход, — она не улавливает шутки.
— А это и не суицид. Это утилизация дерьма, — Санс прыскает, но совершенно не по-доброму.
— Самобичевание — тоже плохо.
— Согласен, — легко вдруг отвечает он. — Но на большее я не рассчитываю.
«Так, я
очень надеюсь, что Папс понимает, что он зол и будет дохуя злобно пиздеть, иначе это будет сложнее, чем я думала. Иначе он обосрёт всё ещё сильнее. Только ты меня не подводи, Папс, если уж я вызвалась помочь», — пока Андайн, судя по всему, раздумывает над ответами, Санс оставляет тяжёлый взгляд на Папирусе. Санс даже не анализирует его лицо.
— Ты мне сегодня уже говорил это… — нехотя напоминает Санс про то, что «он Папирусу дорог», всё ещё смотря в глаза брату, и звучит это даже холодно, что только добавляет силы тому, что Санс теперь не верит ни единому его слову. Папирус ему всё уже показал на практике, и Санс сам, наконец, укомплектовал у себя.
Почему-то Санс, дорожа Папирусом, вообще никогда не думает поднимать на него лишний раз руку, даже когда очень хочет из-за его вечных доёбок, а очень личные вещи — осуждать. Обычно он ржёт над девственниками, но когда Папирус сегодня признался в этом, Санс молчал и даже не думал как-то задевать брата по этому поводу, поняв, что он и так не сразу решился сказать как есть. Действительно ли пьянство всему проблема?
Андайн саму внутри разрывает от происходящего. Очень уж интригующе и, на самом деле, мощное напряжение братьев саму её съедает энергетически. До этого она была поддержкой для Папируса, когда они искали Санса. И это было сложно. Папирус однозначно спокойнее сейчас, чем тогда и, кажется, был готов уничтожить пол Подземелья, если не найдёт брата.
«Ебаться в жопу драма».
На самом деле, Санс бы и рад успокоиться, заметив, что, кажется, Папирус не зол… но он не может. Даже тот факт, что Папирус сейчас не кричит на него и не оскорбляет, едва ли не умоляя одним своим унылым лицом остыть и простить, понять и отпустить, не даёт никакой уверенности Сансу, что это будет надолго и что дома скандал не продолжится. По его лбу скатывается пот от собственного напряжения внутри.
— И нихера ты не ужасный брат, — добавляет он так же безразлично, но довольно томным и низким голосом, будто он действительно устал от этой херни. Теперь Папирус ещё и себя оскорбляет ради того, чтобы Санс подостыл. — Перестань.
«Ты просто ужасный, по всем параметрам», — хотел он добавить, больше обвиняя его в том, что именно он его смысл. Ужасный смысл. Из-за которого хочется повеситься и слова о том, что он застрелится или сбросится в лаву — вовсе не шутка и не пустой звук, но Санс ещё терпит.
— Уж кто-то… А я определённо хуже.
И это однозначный факт. Как бы Папирус не ранил, но, в первую очередь, виноват Санс. Он не может сделать ничего со своей влюблённостью в брата, сколько бы не пытался. А он пытался. И очень сильно.
— Можешь быть с этим не согласным, мнения не спрашивал, — добавляет Санс. — Как тогда.
— Санс, — обращается к нему Андайн, когда выдаётся на это возможность. — Вы из-за чего вообще поссорились?
— Тебе Папс не рассказал? — уточняет Санс лениво. Обычно Андайн выступает в роли той самой подружки, с которым Папирус нередко сплетничает.
— Он сказал, что он тебя обосрал после того, как ты что-то там ему доверил. А вот это вот «что-то» — это что?
Теперь Санс вмиг становится сильно удивлённым.
— Не сказал «что»? — более осторожно уточняет он. Санс не хочет, чтобы кто-то знал о том, что он влюблён.
— Нет. Я пыталась его растормошить, но он вообще ни в какую. Вот мне и интересно, из-за чего вообще сыр-бор.
«Андайн не знает…» — Санс медленно переводит взгляд на Папируса. — «И на том спасибо», — будто говорит он ему мысленно.
— Санс? — снова обращает на себя внимание Андайн.
— Не твоё дело, — проговаривает сухо он, не смыкая глазниц с брата, он лишь машет рукой в сторону рыбы. —
Это личное.
— Блять, вот он так же говорил! — возмущённо буркает Андайн, но доёбываться не собирается. Хотя, если бы она знала детали, ей было бы сейчас намного проще мирить братьев.
Папирус выдыхает от того, что хоть в чём-то он не проебался. И этого всё ещё дохуя мало. Тогда он пытается перейти к другой тактике. К той, которая обычное его не подводит — нападение. Не буквально, конечно… Всё, что Санс им сейчас наговорил, наводит желание застрелиться. Он не знает, что сделать и чем доказать свои слова, если Санс ему… Не верит. Ещё больше ему не по себе от всех этим слов о смерти. Папирус сейчас... вызвал желание у Санса умереть?
Зрачки его судорожно дёргаются. Он бы убил себя, если бы Санс умер из-за него. И никогда бы не простил себя, даже в аду.
— Хочешь, ударь меня? — поднимает он на брата взгляд, такой же панический. — И назови меня трусом. Потому что так и есть. Я боюсь, — он хмурится, поддаваясь корпусом вперёд, готовый прижать Санса так плотно к груди, как только может, и удерживать, пока тот не перестанет брыкаться. — Я очень боюсь того, что ты ненавидишь меня за всё дерьмо. Потому что на твоём месте я бы себя ненавидел. И тогда я боялся, что ты сделаешь себе больно. Я… Должен был тебя понять, как любой нормальный брат, а не осуждать, и… и ты мне так мало рассказываешь, что я растерялся. Я ценю то, что ты мне доверяешь. Что ты мне доверял… — он отводит глаза в сторону. Нет, это выше его сил.
Это, блять, больше, чем он может чувствовать, и он правда надеется, что не разрыдается, как сука перед братом и своей же начальницей, потому что у обоих будет много вопросов.
— Врежь мне и обзови как хочешь, если тебе станет легче, Санс. Что угодно, — он, наверное, не сможет нормально жить, если эта хуйня не разрешится. Но он ни за что не позволит вот так хуёво закончить их диалог. Даже если у его чувств нет шанса, он переживёт. Но он не простит себя, если Санс будет говорить о себе дерьмо из-за него. Не простит, если Санс будет из-за него страдать. — Я не должен был идти с тобой пить, — признаётся он тихо. — И в другие дни тоже не должен был пить. Всё, что ты только что говорил о себе — я так не думаю. Я просто знаю, что я мудак, и должен получить по заслугам. Так что… Мое лицо в твоём распоряжении. Бей куда хочешь.
И он действительно ожидает удара.
Андайн замирает, как и Санс. Кажется, они оба такого не ожидали.
Санс растерянно моргает пару раз, пытаясь понять, шутит ли Папирус, или он ёбнулся. К сожалению, второй вариант. Он самовольно предлагает вылить гнев на него? Ни за что.
— Ты… — голос становится растерянным. — Ты… — Санс не знает, как вообще это комментировать и его самого начинает распирать, будто от одной мысли об этом ему становится дышать тяжелее. — Б-Бля-я-ять, т-ты совсем умом тронулся? — злобно спрашивает Санс, почти даже обеспокоенно, почти как в стиле Папируса. — Если бы я хотел тебя отпиздить, то, о, поверь, я бы это сделал ещё очень давно, и ты бы тогда даже не думал со мной говорить. До твоего уровня опускаться я точно не собираюсь, даже не думай.
«Я бы сделал с его телом кое-что другое. Более приятное… И для него тоже… Если бы это было для него приятным», — на удивление, хоть Сансу и не нравится идея Папируса, чтобы тот его в ответ ударил, но, что-то в словах Папируса было своеобразное и, может, даже искреннее, что, кажется, немного начинает смягчать его пыл.
— А ещё, если бы не Андайн, то я бы кое-кого отправил на тот свет, — в первый раз он, наконец, хоть как-то выдавливает улыбку, усмехается. — Чисто случайно, но сам факт, что я уже, можно сказать, подрался.
— Подтверждаю, — тут же говорит Андайн, вспоминая измученного Дерека. — Он там лиса этого несчастного отмудохал пиздец, — короткое молчание, рыба вдруг задумывается, а затем вздрагивает. — Кстати об этом… Ты можешь к Папсу пересесть? Он тебе перевяжет локоть и с ранами поработает.
— Кровь уже не течёт, — мягко отказывается Санс.
— Ну, а обработать-то надо всё равно. Хуйню подхватишь и всё, будет
серовещественное бешенство и
жопный шок, чума, сифилис и проказа, а оно нам надо?
Санс нервно поглядывает на стоящие медикаменты всё это время и тут же сам берёт в руку бинты и, кажется, хлоргексидин.
— Сам справлюсь. Не настолько бухой.
— Скорее, ты даже почти трезвый, — подмечает она.
— Нет, просто я из последних сил держусь.
— Держишься?
— Чтобы не ёбнуться ебалом в говно окончательно, потому что… да, — криво поясняет Санс, не придумав концовку предложения, после чего он промывает засохшую рану, снова поднимая зрачки на Папируса. — Ты так и будешь стоять? Бить я тебя точно не буду, б-блять, — повторил он.
«Иди нахуй с такими идеями. Безусловно, ты меня адски бесишь, но я ни за что, блять, так не сделаю».
— Ну правильно, ты того уже в мясо превратил, зачем тебе ещё и Папируса превращать в труху? — Андайн будто подлизывается или издевается, и Санс от этого раздражается.
— И т-ты заткнись, — тут же выдаёт Санс. — Дай с мыслями собраться… — и он глубоко задумывается, кажется, уход за своими ранами после драки его чуть умиротворяет. — А, насчёт выпивки, — он снова обращается к брату. — Ну… Я тебя сам позвал. И-и в начале было даже хорошо… — он отводит глаза в сторону, взгляд становится мутным. — Мне понравилось, — бурчит он куда тише.
Всё время он посматривает на Папируса. Маразм внутри черепа доходит до такой степени, что теперь Санс ставит под сомнение правдивость его эмоций, пускай он способен легко уличать в обмане или распознать искренность, по крайней мере, со стороны Папируса. Кажется, сейчас Папирус действительно сожалеет о случившемся и он правда растерян, может, он не ожидал, что у Санса есть кто-то на стороне. Санс пытается по новой логически выстроить цепочку мыслей со стороны Папируса.
И всё же, это всё ещё тупо. Санс по уши влюблён в Папируса, а Папирус обвинил его в том, что не может признаться ему же. Санс ещё больше уверен, что Папирус его за это убьёт. Папирус такого варианта вообще не предположит никогда, поэтому он это и считает тупым. И считает тупым, что брат не может решиться. Санс не решится.
Мысли плывут бесконтрольно, одним колоссальным течением, удержать замыслы настолько сложно, что Санс даже рыкает и жмурится, когда предпринимает попытку понять ещё раз, что за пиздец вообще происходит.
А Папирус стал бы вообще приходить без Андайн? Может, именно Андайн ему сказала, как себя вести и как лучше «извиняться», пускай не прямо? Если он уже сам не может что-либо исправить? Или не хочет? Или не знает, как?
— У меня слишком много вопросов, — честно говорит Санс, поняв, что он теряется в собственном течении, кажется, разум захлёбывается и он не может анализировать, как это делает обычно. — Я… Я не знаю.
— Если ты хочешь, то могу попытаться ответить на всё, — осторожно предлагает Папирус, садясь на свое место. Он наблюдает за махинациями брата с бинтом, и ему хочется забрать у него бинт и позаботиться о нём самостоятельно. Связано это с желанием постоянно его касаться или с чувством вины — Папс не знает. Но Санс в бешенстве, он минуты назад избил кого-то до полусмерти, и Папсу не по себе быть причиной таких эмоций. — Это, наверное, единственное, что я могу для тебя сделать, — хмыкает он обречённо, больше не смотря на брата. Он сдаётся. Санс его не простит. — Я не хочу, чтобы ты меня прощал, — транслирует он свои мысли, уже не опасаясь сболтнуть лишнего, не опасаясь, что брат или Андайн в чём-то его заподозрят. Он кристально чист перед Сансом, он хочет, чтобы тот его понимал. — Я не хочу быть причиной твоих проблем, и я знаю, что я не всрался тебе как и мои чистосердечные. Но у тебя хотя бы не будет вопросов и… Недосказанности? Я, хм, я всё ещё боюсь, если честно, — последнее признание вылетает тихо и неразборчиво, и Папс не может смотреть брату в глаза. Почему-то он уже представляет, как идёт домой один.
— А если я тебя уже простил, то мне что, прощение отменять? — Санс, наконец-то, заканчивает перевязывать руку. — А это так делается разве? — спрашивает он, но это всё ещё не привычная одобрительная усмешка или вроде того. Он, на самом деле, простил его ещё давно. Папирус не виноват. Виноват он сам.
Голос Санса становится всё более утомлённым. Вроде как его и устраивают признания Папируса, но сомнений больше. Его сверху давит та самая пресловутая усталость. Он на ногах с утра и, на удивление, даже ни разу не вырубился, беспощадно нажираясь в хлам. Даже подрался с кем-то и попробовал… кровь.
О последнем он точно подумает уже завтра.
Андайн, наконец-то, тем временем, молчит. Ну и правильно. Сансу не интересна она. Только он: Папирус…
— А по вопросам… Н-нет, — ломается он. — Я даже не знаю, с чего начать.
«Ну конечно, спроси, блять, у любви своей, как добиться её расположения или как сделать так, чтоб она сама начала к тебе подкатывать, чтоб ты, сука извращённая, точно был в себе уверен, что тебя не скинут в Ядро после признания в любви».
— И, эм, нет, — голос чуть подрагивает, Санс пока не понимает, что ему теперь стыдно за то, что Папирусу стыдно за то, что он, в общем-то, сказал правду, а Санс просто её не принял. — Т-ты мне очень даже всрался, как и твои чистосердечные. Иначе я бы тебя даже слушать не стал, ты это понимаешь? — спрашивает Санс, поднимая, наконец, голову и пронзая брата взглядом.
Можно сказать, что Санс ему шанс даёт. Он бы в любом случае дал ему шанс. Особенно теперь, когда видит, как Папирус опускает руки. Санс ненавидит это выражение лица больше, чем себя.
— Пойдём домой, — выдаёт сухо Санс, но не понятно по его лицу, что он подразумевает. — Поговорим там… — он смотрит на свои руки, лежащие на поверхности стола, не желая больше видеть кислое лицо. — Е-если получится.
— Я могу быть уверена, что вы друг друга не поубиваете? — вдруг спрашивает Андайн.
— Одного я, считай, убил, мне хватает, — отвечает Санс, вставая из-за стола. — А от запаха здесь меня уже тошнит пиздец. Меня н-несёт.
— Могу идти? — твёрдо спрашивает она, смотрит то на Санса, то на Папируса.
Кажется, по мнению Андайн, конфликт постепенно разруливается и дальнейшая её помощь не требуется. Может, так и есть.
— Ага, бывай, — отвечает односложно Санс, пошатнувшись.
— Удачи вам! — фыркает Андайн и тут же срывается с места, уходит из бара. Санс удивляется тому, как она быстро покидает это место, оставляя двух дьяволов наедине. Даже Андайн, кажется, устала от такой ебанутой мелодрамы из-за мелочи… по мнению всех присутствующих в мелодраме, всех, кроме Санса.
— Идём? — Санс звучит всё ещё сухо, но протягивает ему потёртую руку. — На телепорт не надейся, магии у меня в убытке, придётся пиздовать пешком.
Папирус, растерявшись, заторможено кивает, вставая из-за стола как-то неуклюже. Лицо его растерянное.
«Санс меня простил? Так… Так просто?» — он хмурится, всё в таком же замешательстве принимая так щедро протянутую руку, за которую он боится браться. Считает, что не заслужил. Беспокойство и паника отнимают кучу сил и он, вообще-то, рад, что Санс… Не злится? Он все ещё не понял. И как всё так непонятно и быстро разрешилось он не понял тоже.
Папирус не успевает попрощаться с Андайн и, лишь захватывая куртку брата, рассматривает его лицо томно и устало. Виновато. Всё ещё.
«Его уже, наверное, тошнит он моего вида подбитой псины».
— Все ещё болит?.. — тихо спрашивает Папс, указывая на себе на место, куда пришелся удар в Гриллбиз. А хотелось бы прикоснуться к Сансу. Но ещё наверное, слишком рано. Почему-то Папсу кажется, что если он случайно дотронется до брата, тот взорвётся.
Он не дожидается ответа, кривит жалостливо рот, и ему становится противно. Скорее всего, от себя.
— Я не хотел, — извиняется Папс снова. Даст ему дома какую-то мазь и заклеит пластырем.
— Нет, — отвечает Санс коротко про вопрос о челюсти. У Санса появляется желание, чтобы брат заткнулся и не докапывался до себя и до него. Но он молчит.
«Сейчас у меня болит только душа. И места, куда меня этот хуесос покусал».
Санс быстро понимает, что ворошить это смысла не имеет — так он изведёт и себя, и Папируса, и, возможно, ещё кого-то. Вот, Андайн уже сдалась. А вообще, Санс искренне ненавидит выносить сор из избы.
Они выходят из бара. Санс глубоко вдыхает свежего воздуха, вопреки жирной смеси запахов, которым он дышал часа четыре.
На улице уже светает… Чуть больше семи утра.
— Я тоже не хотел тебя бесить своей ничтожностью, — бросает Санс в ответ, голос всё ещё мутный. На брата он не смотрит, а лицо у него всё равно какое-то хмуроватое.
— Санс… Ты меня не бесил. Ты не ничтожный, — Папирус уже не думает, что его слова что-то для брата значат. Может, он просто простил его ради галочки, чтобы отъебалась Андайн и чтобы Папс не сидел с такой кислой рожей. Даже несмотря на то, что они, вроде как, все разрулили, напряжение осталось. А Санс так и не задал ему ни одного вопроса. — Во всей этой хуйне виноват только я. Не ты. Ты… Открылся мне, а я тебя ударил.
Утренний воздух всё же малость свежее и прохладнее, чем обычно в Хотлэнде, но это помогает плохо. Они будут идти и мусолить эту тему? А потом придут домой и разойдутся по своим комнатам так, будто ничего не было? Будто теперь всё хорошо?
Братья медленно идут вглубь Хотлэнда, ибо бар находится почти что в Ядре, а путь предстоит большой. Лодочником не воспользоваться — утром у него большой поток монстров. Даже в воскресенье. Они скорее уснут в очереди.
«Не бесил, но при этом наехал так, будто я и вправду что-то могу сделать», — Санс почти что раздражённо вздыхает и ненамеренно ускоряет шаг.
— Я рад что ты признаёшь тот факт, что ты в данной ситуации не прав. Но также я за то мнение, что… в конфликте всегда виноваты оба. Ведь не просто так ты меня ударил, верно? Тебя выбесил тот факт, что я ничтожен и что я люблю принимать дерьмо… или как ты там говорил? Что-то с тем, что я там дерьмо принимаю, похер.
Папс хмурится, подстраиваясь под шаг Санса.
— Нет, — устало настороженно произносит он, возводя зрачки к потолку нервно. — Меня… «выбесило», — Папс показывает кавычки, — то, что я… Что я не могу повлиять на твой… Уровень счастья.
«Да блять, я просто ревновал, это же очевидно! Ты серьезно этого не видишь??? Логик хренов».
— Ты меня не бесишь. Я уже говорил, — Папирус скрещивает руки.
«Уже говорил, что ты не можешь меня бесить, потому что ты мне дорог, еби тебя в рот, но если я это повторю, ты скажешь, что я уже это говорил. А я, блять, готов тебе это говорить всегда!»
— Так тебе и не надо в это вмешиваться, — эта реплика стала в разы спокойнее, но сказана с большим нажимом. — Я тебя не просил, да и более того, это только моя история, я в неё никого не посвящал доселе, — Санс чуть напрягается и, наконец, поворачивает голову в сторону брата. — Ты мне не поможешь тут, опять же, это я тоже говорил. Я знаю, что у этой дамы сейчас всё относительно хорошо…
«И то, сука, относительно из-за меня и моей хуйни! Но, у неё всегда будет всё лучше, чем у меня. Эм, у него лучше, чем у меня».
— И я этому очень рад, — и Санс чуть улыбается, впервые за долгое время.
Папс засматривается на его улыбку и… И ему становится паршиво и тоскливо в раз двести, чем до. Сперва из-за того, что он ничем не может помочь, потом из-за того, что Санс так… Так красиво и тепло улыбается какой-то «даме».
«Блять, идиот, просто порадуйся за него! Порадуйся, что его всё относительно устраивает, и у этой блядской дамы тоже все заебись», — Папс старается выдавить из себя улыбку, но получается она грустной.
Он вздыхает. Они, кажется, скоро будут проходить мимо лаборатории. Вообще-то Папс рад, что они идут, что тело занято движением. Он уже не чувствует себя пьяным, но голова у него по-прежнему кружится.
— Я рад, что тебя это устраивает, — обещает он, на пробу хлопая Санса по спине, и боится его реакции.
— Я рад, что ты меня понял, — отвечает Санс. — Спасиб, бро.
Но Санс, по правде говоря, замечает странное выражение лица Папируса, улыбка ненастоящая. Она его неприятно смущает, чего он не демонстрирует. А вот касание он одобряет.
«По-моему, он догадывается… Или что у него с реакцией? Не понимаю, почему это его так вообще волнует?»
— К слову… Чё сегодня будем делать, помимо сна? — решает, наконец, перевести тему Санс, меняя интонацию на более привычную, будто действительно ничего и не было.
— Ужин? Кино? — предлагает Папирус на пробу. Его лазанья все ещё ждёт своего звёздного часа в холодильнике.
«А ещё могу предложить себя и свою кровать в комплекте. Если твоя дама, конечно, не будет против. А если будет, то мне похуй, прости», — Папс задерживает ладонь на чужом плече дольше обычного. Ему это нужно. Он в этом нуждается. И он, наверное, не уберёт свою ладонь, пока ему совсем стрёмно не станет, или пока Санс не начнет возмущаться.
— Я очень голоден, — делится он. — Могу предложить примирительную лазанью и примирительный фильм.
«Может, мы даже уснём вместе… Как тогда», — с тоскливой надеждой проскальзывают мысли. И с каждой секундой Папирус лишь осознаёт, насколько же он, блять, обречён.
Санс вдруг замирает и, поворачивается к Папирусу, не убирая со своего плеча его большую руку.
— Ооо, я только «за», — одобрительно улыбается он. — И у меня есть ещё одно предложение, только… Оно будет очень странным, наверное, и я пойму, если после него ты меня нахер пошлёшь и посчитаешь, что я совсем растёкся. Но я предложу. Готов?
Папс внезапно напрягается, и по его руке Санс может это почувствовать.
— Ну, второй раз я тебя уж точно не ударю, — шутит неудачно он, а потом ловит серьёзный взгляд и сам становится серьёзным. — Готов, — обещает Папс.
— Можно я с тобой посплю сегодня? — выдаёт Санс на одном дыхании. — З-знаю, это звучит странно, — прикрикивает он внезапно, готовясь морально к тому, что Папирус его за ебанутые идеи всё-таки убьёт. Но тут хотя бы оправдано!
Руку с плеча Папс всё ещё не убирает и Санс машинально её прижимает к своему плечу, чего он не сразу осознаёт.
— Просто… — Санс снова теряется, но не скрывает этого, сам становится чуть красным. — Э… С тобой спится лучше. Это я ещё по той ночи с диваном понял. Да… Неожиданно… — протягивает Санс. — Сам не ожидал… Ой. И… Извини, — Санс убирает свою руку.
Касания брата ему нравятся и нужны были не меньше… После того инцидента с «пристрастием» так тем более.
А Папирус на секунду забывает как дышать, а его душа вновь отбивает какой-то бешеный волнующий ритм.
На скулах появляется какой-то еле заметный греющий румянец. Он моргает несколько раз, забирая свою руку к себе, потому что боится, что это какая-то шутка.
— Конечно, — разрешает он на одном дыхании, такой радостный и воодушевлённый и всё ещё немного красный. — Чёрт, Санс, конечно можно. Я же знаю, что ты спишь плохо. Ты… Мог бы сказать мне раньше. Я не против.
«Он это серьёзно сейчас??? Мне даже ему не нужно предлагать свою кровать и себя, он сам предложил, чёрт возьми, он сам предложил!» — Папирус мысленно паникует и ликует одновременно. Ему кажется, что Санс умеет читать мысли. Он… Не противится странному порыву погладить брата по голове, и аккуратно кладёт все ту же ладонь на его череп.
— Мне, если честно, тоже с тобой лучше спится, — признаётся Папс чуть тише, отводя взгляд в сторону.
— Охуеть, — прыскает Санс, ещё более охотно принимая поглаживания, слегка подставляясь и не думая, нормально это или нет. — А я думал, что я тебя своим храпом пугаю, пха-ха-ха! — кажется, сам Санс дико рад такой внезапной новости, а особенно последнему признанию.
«Ладно, теперь точно всё не так плохо… Я надеюсь, он это честно сказал, а не чтобы меня подбодрить после сегодняшнего», — внутри себя Санс признаётся, что не стал бы в другой ситуации рисковать предлагать такое. Можно сказать, он нагло воспользовался своей привилегией жертвы, что ему не очень нравится. Санс бы ещё попросил, чтобы Папирус его обнимал… под предлогом того, что «ну, вот, искупай свою вину», но он решает смолчать. Одной радостной новости достаточно.
Кажется, эта странная просьба развеяла все сомнения в до этого паникующей голове, и зашагали они активнее и оживлённее.
С одной стороны, Папс хочет думать, почему брат попросил его именно сейчас (чтобы подтвердить и удостоверить их мир?), но с другой стороны Папс думать не хочет совсем. Он слишком рад и взволнован. И путь до дома облачён в приятную атмосферу. Санс на него больше не злится — думает Папс с неверием, думает, что он любит Санса даже больше, чем предполагал до. Ещё думает, что больше ни за что не скажет Сансу, что ненавидит его. Даже в шуточной форме, даже на эмоциях, даже любя. И ни за что больше не притронется к алкоголю.
Он хочет, чтобы Санс был с ним открыт так, как только что: тихо, тёпло и уязвимо, спрашивая осторожно поспать с ним. И Папирус чертовски надеется, что это не разовое мероприятие. Надеется, что проведёт с Сансом столько ночей, сколько тому понадобится.
***
Папс открывает перед братом дверь, и они проходят в дом, уставшие, вымотанные, но относительно счастливые и спокойные. Сейчас совсем-совсем раннее утро, и у них ещё есть время для поздне-раннего ужина-завтрака и одного, возможно, скучного фильма. А потом они лягут спать. Вместе. На одной кровати. У Папируса всё ещё бегут мурашки от этой мысли. Точнее от той, что Санс сам ему это предложил.
Он достаёт контейнер с лазаньей и ставит две порции разогреваться в микроволновке. Он ведь ничего не ел кроме нескольких ломтиков картошки и нескольких литров алкоголя.
Папс нетерпеливо наблюдает за крутящейся тарелкой в микроволновке и облизывается. Он так… Рад, что брат его не ненавидит. Что всё, в конечном счёте, хорошо, что они практически переспят. Но Папс не будет говорить Сансу, как он называет это у себя в голове. Его лицо приобретает коварный румянец.
— Какой выбор фильмов у нас имеется? Можем посмотреть что-то твоё. Если я усну, разбудишь меня, и мы снова пойдем спать. Ко мне, — кажется, Папс всё ещё не привык к этому, готовый мысленно орать каждую секунду.
— Да похуй, ставь чё хочешь, хоть что-то сопливое. Я всё равно скорее всего вырублюсь моментально, потому что устал пиздец, ни разу со своего конченного трипа не вырубился. Череп трещит по швам в буквальном смысле, — Санс не успевает сказать Папирусу, что он не голоден. Ему остаётся надеяться, что вкус лазаньи будет такой же. Мысли о вампиризме постепенно возвращаются. Он же… почти не может есть такую еду. — А ещё я бы опустился в душ… — протягивает Санс. — Я не все раны обработал, — Санс снимает с себя футболку, оставляя на себе шорты. — Сука, этот хуесос меня конкретно так погрыз… — рыкает Санс, убирая разорванную и грязную футболку в мусорку. — Не смотри на меня так, он не вампир. Всеми зубами прогрызть пытался, падаль… но кровь не высасывал, отвечаю. Я его отпиздил сильнее.
«Он мне не поверит, что он не вампир. Он же… ёбнутый».
— Он даже говорить не мог, когда нас, бля, Андайн пришла разнимать, — прыскает Санс. — Лох ебаный, — горделиво добавляет он, отвернувшись. — Через пятнадцать минут буду.
«У него было такое забавное самодовольное лицо», — мысленно фыркает Папирус, не успевая предложить помощь по обработке ран. Хотя он, вообще-то, знает, что Санс справится сам. Микроволновка издает оглушающий дзынь, и Папс дёргается от неожиданности. Боже. Он так устал, что реагирует на резкие звуки.
Лазанья пахнет так, как Папс и запомнил — великолепно. Практически так же великолепно, как и он сам. В этот раз она, определённо, получилась лучше, чем в первый.
Папс раскладывает порции на две тарелки и, захватив вилки, несёт все добро в гостиную, пока брат копошится в ванной. Ему бы тоже не мешало принять душ. Вся одежда и он сам пропах бухлом, барами, сигаретным дымом и дешёвой едой. Но он слишком уставший для душа. Поэтому лишь плюхается на диван, понимая, что не встанет с него никогда.
Дотягивается до пульта он через весь диван, щёлкает кнопками, и его отражение с экрана телевизора пропадает. Теперь гостиную освещает лишь свет с кухни и с ТВ. Папирус старается не думать об укусах Санса. Его в последнее время как-то часто кусают. Папс бы сам его покусал, если честно, но это… Это подозрительно. Он хмурится. Там была Андайн, она бы явно отличила вампира от простого пидараса. Он доверяет ей. И доверяет брату. И Папс, на самом деле, восхищается тем, как он разнёс того урода, пусть и не видел лично.
Папс тыкает на первую попавшуюся рекомендацию. Ему совсем плевать, что смотреть, если честно, он бы даже пропустил этот пункт, сразу же отправившись с братом в кровать — никаких прелюдий!
Если бы он поставил «Сумерки», Санс бы явно оценил шутку, а после бы потребовал поставить что-нибудь адекватное. Хотя с сансовым вкусом в кино Папс сомневается, что для него адекватно.
Фильм начинает идти, и Папс ставит на паузу, подогнув одну ногу. Он стягивает с себя грязную кожанку, закидывая её на диван, и протыкает вилкой порцию своей лазаньи, наслаждаясь, наконец, нормальной едой. Ликуя, он откидывается на спинку дивана. Кто же знал, что день закончится так, как он даже мечтать не мог?
Вскоре, Санс выходит из душа, это можно услышать по его шагам, но он направляется к себе в комнату. Там он откапывает чистую майку и пижамные штаны, после чего направляется к Папирусу, почти что полностью расслабленный.
«Ебануться, а не день», — влетает в череп вердикт происходящего.
Все проблемы он оставляет на потом. А сейчас в его нос ударяет приятный запах лазаньи. Он не пробуждает в Сансе голода, но пахнет всё ещё… приятно. Лучше, чем в прошлый раз. Лучше, чем еда из бара. Санса это чуть успокаивает.
«Он прям… Дико рад, что я предложил ему поспать вместе… Кажется, ему и вправду жаль за содеянное, и я действительно развёл блядскую драму», — Санс спускается по лестнице. — «Ладно. Похуй. Всё уже кончилось».
— А вот и я, — объявляет о себе Санс. — Лазанья выглядит шедеврально.
— Я знаю! — гордо отвечает Папирус на комментарий. — Ты же помнишь, что я Великий и Ужасный шеф-повар Папирус, да? — ухмыляется он, отламывая вилкой ещё пасты.
— Кншн помню, бро. Казнь надо вводить для тех обрыганов, кто не знает таких очевиднейших вещей!
Санс садится рядом с Папирусом и лениво потягивается. Может, он бы вбросил пару каламбуров, но ему лень и после душа ему придумывать и фантазировать становится ещё тяжелее.
— Чё смотрим?
Санс выглядит… Домашним. По-прежнему вымотанным, но чистым и спокойным, и Папс как-то автоматически к нему пододвигается, даже не замечая этого.
— А фильм… Я, не знаю, если честно, — он просто пожимает плечами. — Тебе было похуй, мне тоже, так что считай это русской рулеткой. Вдруг хуйня, вдруг — нет, — его лицо становится загадочным. — В этом есть своя интрига! А так, вроде, драма какая-то… Триллер…
Санс берёт свою порцию лазаньи.
«Надеюсь, хоть с неё меня не стошнит и я не перетравился барной едой или бухлом… Или из-за моей новой сущности. Одни вампиры не переносят обыденной еды, другие могут. Это уже от организма зависит. Я так и не понял».
— Ну, тут ты прав. Да даст нам бог рандома фильм, вроде «Муви 43»… — прыскает Санс. — Ладно, ты не знаешь что это и не надо, он слегка артхаусный.
Санс тянется за пультом и нажимает на «play». Фильм идёт. Санс берёт кусок лазаньи на вилке, пробует…
— Бля, определённо вышло лучше, — комментирует Санс. — Боже, целый день жрал чаны с дерьмом, а тут будто мне с небес еда снизошла.
Вкус он чувствует, но не так сильно. Но даже это небольшое ощущение поднимает настроение. Лазанья и вправду хороша. Санс всё ещё распознаёт вкус еды — это хорошо.
— Спасибо, Босс!
Папирус сияет. Наверное, чтобы задобрить его душу, нужно просто похвалить его стряпню. Санс это прекрасно знает, и Санс этим порой пользуется. Но им обоим это в радость.
— Ньех, пожалуйста! — он улыбается так широко, как только может, а в глазах его, кажется, сверкают звезды. — Для тебя старался, — гордо отзывается он, не обращая внимания, как на экране сбивают какую-то женщину грузовиком. Она громко кричит, но внимание Папса обращено только к брату. — Я знал, что в прошлый раз тебе так и не удалось нормально насладиться вкусом этого великолепного блюда, и именно поэтому ты попросил меня приготовить его вновь!
Папс верит в это на сто процентов. А вообще, серьезно, стоит Сансу хоть заикнуться о какой-то еде, Папс тут же поспешит к плите, завязывая фартук.
— Ты меня прям до смерти балуешь, — ухмыляется Санс. — Спасибо, приятно.
Папирус вообще-то уже доел свою порцию, поглядывая в экран без особого интереса. Он тянется к столику, чтобы оставить там свою тарелку и слегка задеть рукой ногу брата. Папс осматривает его руки и лицо в ушибах, небольших трещинах и ссадинах. Папс смотрит на его челюсть, возможно, слишком прилипчиво, но Папс ничего не может с собой сделать. Он подрывается с дивана, быстрым шагом оказываясь в кухне.
— Не ставь на паузу, я быстро, — велит он, роется в ящике, достает тюбик мази и пластыри. Папс знает, Сансу это всё к чёрту не сдалось, но Папс мысленно себе обещал по дороге домой. Санс слегка удивляется, а Папирус подходит к нему, осторожно опускаясь на колени. — Погоди-ка… Секунду, — он открывает тюбик, выдавливает мазь на пальцы и совсем аккуратно придерживает Санса за челюсть. Санс на секунду застывает.
«Кажется, сопротивляться он не будет», — думает Папс с удовлетворением, проводя пальцем по месту ушиба так осторожно, как только может, сосредоточенный. Происходит это быстро: он просто оставляет лечебную мазь, а потом шуршит цветным пластырем, заклеивая его с такой же заботой и вниманием.
Когда брат мажет подбородок, Санс молчит, а от осторожности Папируса хочется дёрнуться и тут же прижать пальцы к челюсти сильнее, хочется ощутить его руки на своём лице. Вообще хочется всего его без остатка. И без одежды.
«Надеюсь, ему от этого станет легче», — думает Санс. — «И всё же… Что, блять, со мной не так?»
— Ну вот, теперь ты не выглядишь таким побитым, — Папирус улыбается довольно, поднимается с колен и оставляет тюбик с бумажками на столике, плюхаясь на своё место рядом.
— Бля, да ладно… Она правда не болела, но… Эм… Спасибо, — Санс отворачивает лицо, когда процедура заканчивается, чтобы Папирус не видел красноты на нём.
Санс время от времени поглядывает, что там в этом фильме происходит и, как ему казалось, для Папируса, возможно, сюжет не так интересен, но тогда же он осознаёт, что Папирус его не смотрит вовсе. Санс усмехается под себя, ибо его, в общем-то, фильм тоже не интересует. Это выглядит как… свидание? Ужин, тепло, нежности. Только свечей не хватает. Такие свидания обычно кончаются постелью и сексом, фильм в них является больше отвлекающим манёвром.
«Лучше бы уже трахаться пошли… хоть на этом диване. Но…» — он чуть вспыхивает. — «Папирус такой хороший, когда такой спокойный. Совсем ёбнулся я».
Постепенно, Санс доедает и свою порцию лазаньи.
— Не спится? — хмыкнул Санс.
Папс почему-то всё ещё взволнован. Ему хочется трогать Санса, поглядывать на него, играть в эту игру «когда они встретятся взглядами, пока бегают от экрана телевизора к чужим глазницам». Он суетлив и немного возбуждён, несмотря на долгий тяжёлый день. Папс думает, что если посмотрит на часы, то решит, что ему пора вставать. А он ведь даже не ложился!
— Фильм — фуфло, — просто бросает Папс, хотя знает только три минуты сюжета. Если не меньше. Зато помнит лицо Санса, то, как он ел лазанью, как Папс осторожно наклеивал на него пластырь, и как Санс немного краснел. Это всё было намного интереснее фильма. — Пойдём спать, — говорит он, вместо ответа на вопрос.
— А как ты… потом ляжешь? — спрашивает из интереса Санс. — Типо, тебе ж завтра на работу, — и нет, он абсолютно не против пойти спать, просто режим сам по себе уже… сбит. А видеть брата уставшим в понедельник не очень-то и хочется.
И да, фильм — хуйня. Санс солидарен.
Но Папирус немного озадачивается такому… сопротивлению?
— Я… — он немного смущается. Всё выглядит так, будто он пытается затащить брата в постель. — Ты разве не устал??? — переводит он стрелки.
— Я устал пиздец, и про меня ты не спрашивай, я о тебе беспокоюсь, — на одном дыхании отвечает Санс.
«А то я, да я… Головка от хуя! Я тоже, бля, хочу заботы проявить, потому что, по сути, я стал причиной… всей этой хуйни, от которой мы сейчас отходим».
— Или думаешь, что вытянешь?
«Он как-то чрезмерно на это реагирует. Или я воображаю?»
— Не, ну ты по себе, конечно, смотри, уважаемый господин, — Санс встаёт, даже не поняв, что он только что выкинул. — Моё дело только напомнить о том, что завтра понедельник, а ты к режиму весьма строг.
Вот же чёрт.
«Опять это «господин». Ему нравится меня смущать? Это… Это немного глупо. Блять. Я просто хочу поспать с ним в одной кровати и не думать о чёртовом понедельнике».
— К чёрту режим, мы его уже проебали, — Папс вздыхает, старательно игнорируя это обращение. Усталость делает кости тяжёлыми. — Я пропил весь вечер и половину ночи, другую половину носился по всему Подземелью и думал, что сойду с ума. Я проснусь в обед и усну, может, чуть позже обычного. Но я не хочу, чтобы ты не спал из-за меня. Так что живо в кровать!
«Бля, звучит двусмысленно».
— Если тебе так будет проще, то это приказ.
— Да понял я, понял… — прыскает Санс. — Иди уже, я следом.
Санс уверен, что они проснутся лишь к вечеру.
***
Приятная истома появилась в теле старшего скелета, когда он с Папирусом входит в его комнату. Они встают напротив кровати.
«Я обожаю эту комнату», — проносится мысль в черепе Санса.
Мысли о хорошем сне не покидают его. Как и о том, что он будет лежать в одной кровати с братом. То есть, он может, в теории, проснуться и смотреть на его спящее лицо (а оно божественно).
— Ты серьёзно мне позволишь сегодня… поспать с тобой? — не веря в это, спрашивает Санс, не заметив, как его лицо снова окрашивается в красные цвета.
«Я будто невеста, очень смущённая. Будто у нас с ним, бля, какой-то первый раз».
— Я не знаю, почему я нервничаю… Но для меня это… Эм… Важно, — добавляет он и внутри ещё сильнее дрожит.
«Сука, я веду себя как влюблённая школьница».
— С-Спасибо, — снова выдаёт Санс.
«И ведь такой прекрасный момент для хороших плотных утех. Чёрт, нет, если я буду об этом думать, у меня точно будет стоять», — Санс резко вспоминает, как он днями ранее дрочил здесь. Магия в нём теплеет, но он даёт чёткую команду не спускаться к тазу. Противопоказано. — «Бля-я-я-яять…» — остаётся надеяться только на магию и её контроль.
Смущение Санса передается и Папирусу. Папс, вообще-то, не думал, что брата будет это так смущать.
— Вообще-то не за что, — старается он держать лицо и самообладание, чтобы не завалить Санса сию же секунду на этой чёртовой кровати. В его мыслях они переебались уже сотню раз. А может и больше.
«Боже, если ему со мной лучше спится, то, может, он всегда будет со мной спать? Он вообще не говорил, это на одну ночь или..?»
— Завтра тоже можешь тут спать, если хочешь… — озвучивает Папс свою мысль, и стягивает с себя грязную футболку, чтобы отвлечься хоть на какое-то дело. — И послезавтра…
«И вообще всю жизнь. И не только спать», — Папс думает, уместна ли будет шутка, если он скажет «давай съедемся», подразумевая свою кровать.
— Я так понимаю… Это предложение будет актуально до тех пор, пока я снова не нажрусь в баре или не сделаю какую-то хуйню, — бурчит Санс, смотря за тем, как Папирус… раздевается. Он чуть ли не выдаёт стон, полный восхищения, от того, как же его скелет выглядит прекрасно, но тут же отворачивается.
Эти кости, позвонки. Его рёбра. Руки. Ноги. Фаланги пальцев. Таз. Взгляд каждый раз теряется и нельзя фокусироваться на чём-то одном. В Папирусе, в его теле, прекрасно всё. Санс очень хочет их касаться, хочет в них раствориться, хочет их обильно облизать…
«Интересно… А каков Папирус на… вкус? Я не про кровь, а про…» — он нервно сглатывает, прерывая всё более грязные мысли. Санс не уверен, что протрезвел до конца и сейчас это играет с ним действительно злую шутку. — «Бляяя… Меня несёт…» — у Санса аж кружится голова. Магию он начинает теплее ощущать в районе таза, но почти из последних сил не позволяет ей уплотняться. — «Нельзя. Нельзя. Нельзя», — он широко вдыхает и выдыхает.
— Это мило с твоей стороны, кхм, спасибо, — говорит Санс. — Если это предложение надолго, то могу вообще быть тут каждую ночь… Если ты так хочешь, конечно.
Папирус снимает сапоги, стягивает штаны и цепляет на себя лишь спальные шорты. А потом расправляет одеяло, двигаясь к стене.
— Падай, — он хлопает по свободному месту с краю. А одеяло-то у них одно.
Санс тут же бросается на свободную сторону кровати, лицом в подушку, после чего ощущает то, как Папирус накрывает его одеялом.
— Фпафыбо, — говорит он в подушку. — Фофойной фочи… Фофнее… Уфра.
Такая поза для сна вполне приемлема и, более того, поможет скрыть слегка светящуюся магию и очень радужное лицо.
Папирус фыркает, чуть прикрывая глаза и отворачивается от брата, чтобы не смущаться и не смущать его случайно.
— Это предложение актуально до тех пор, пока ты не передумаешь, Санс, — говорит он устало. В окна уже давно пробиваться свет. — И я… Я совсем не против, если ты будешь спать тут каждую ночь. Кровать большая. Но если я случайно начну закидывать на тебя ноги, то ответственности за это не беру, — предупреждает он сразу. А потом, чуть погодя, когда вслушивается в размеренное дыхание Санса, всё же поворачивается к нему лицом. — Можно вопрос? — вдруг говорит он тихо, будто боясь, что брат уже успел уснуть. — Личный.
Санс тут же шевелит руками, оперевшись о матрац предплечьями, локтями и руками, отрывая от подушки и поднимая лицо, а затем и торс. Он смотрит на Папируса, повернувшись на бок.
— Ну… Я тебя слушаю? — в нём появляется небольшая, но заметная тень сомнения.
Когда всё внимание Санса приковано к нему, Папс чутка мнётся. Часть его лица скрыта одеялом, так, что видна лишь верхняя часть черепа с глазницами.
— А эта твоя… Дама, она какая? — он смотрит Сансу точно в глаза, немного волнуясь, а после сразу обрывает свою речь:
— Я это не к тому, чтобы как-то тебя в чем-то убедить или осудить, или что-то из всего, что делал сегодня, — он опускает взгляд ниже. — Мне просто… Просто интересно. Можешь не говорить, если не хочешь. Я пойму.
— Охуенная и великолепная, идеал мой, мечта, — блаженно отвечает Санс и он не врёт совершенно. — Но… Я дам тебе одну подсказку, потому что кое-что не было уточнено. Чтоб ты точно понял, что я конченный. Но учти,
это последнее, что я скажу.
«Сейчас он меня разорвёт на части».
— Это не дама, и я не сразу… Говорил, что это «дама», — Санс едко усмехается, опустив взгляд. — Это уже ты подумал, что она… дама, — следует ещё более нервная усмешка. — Я сначала называл её «этот монстр», — он нервно сглатывает. — Это… парень, — и он выдыхает, чуть растягивая неловкое молчание. — Д-Да, мне нравятся парни, было пару раз с ними. Теперь ты, полагаю, вообще не уснёшь, да? — Санс смущается ещё сильнее, что его даже злит, потому что, сука, опять какая-то блядская драма начинается абсурдная, бери и пиши чёрную комедию по этой блядиаде, — Бля, в пизду, — бурчит он. — нахуй я это сказал, — Санс поворачивается на другой бок. — Извини, — и тут же накрывается одеялом, обхватив рукой подушку. — И прости, за то, что я не натурал, потому что, насколько я знаю, тебя такое раздражает. Обещаю, тыкать в лицо не буду.
Папирус, кажется, давится воздухом. Такого он
точно не предполагал.
«И
как я мог этого блять не заметить?!» — вопит он у себя в голове. — «Как я, блять, не заметил, что ему могут нравится
парни??!!»
Папс тут же приподнимается, засуетившись. Уж это он так просто точно не оставит.
— Э-эй, — начинает дёргать он одеяло. Его голос, почему-то, дрожит. Он не может расстроить Санса снова из-за того, что тот вновь пытается предугадать его реакцию. — Не извиняйся, — неуверенно просит он.
«Даже если ему нравятся парни, не факт, что он готов спать с братом».
— С… С чего ты вообще взял, что меня такое раздражает?
«Нет, это, наверное, такая шутка… Или не шутка?!»
— Насколько я помню… Два года назад, ты не очень о них лестно отзывался. Помнишь того гвардейца, которого вы с Андайн хуесосили? Вы ещё часто шутили на тему того, что он «в жопу долбится, лох ебаный», и… У него действительно был возлюбленный. Ты часто говорил что-то вроде того, что «пидорам жить на свете нельзя», — Санс всё ещё не смотрит на него. — Или ты хочешь сказать, что твои вкусы изменены с тех пор, и ты стал к этому менее предвзято относиться? Я не про Гэвина и Фрэнка, а про того прапорщика…
«И не говори, что из-за меня прям сейчас ты все взгляды меняешь, лишь бы не осуждать».
— Или я чего-то тогда не понял? — Санс поворачивается снова и смотрит на обескураженного Папируса.
«Так, вот это уже становится интересно. Он сам не против, получается, подобного? А если бы он с парнем встречался… Он мог бы?»
Папирус тихо сглатывает, действительно припоминая, как они с Андайн придуривались. Он думает, стоит ли говорить брату о своих… Предпочтениях или нет.
— Санс, — вдруг серьёзно говорит он. — Андайн сама в какой-то степени «пидор», это был стёб, — он смущается. Думает, и всё же продолжает:
— Помнишь… Помнишь я тебе говорил, что у меня были отношения, но до чего-то серьёзного так и не доходило..? — он начинает звучать так тихо, как только может. Ну, раз уж у них ночь откровений, то понеслась, решает Папс, становясь краснее помидора и падая обратно на подушку. — Она… Она была хорошая и всё такое, но. У меня не вставал на неё.
И больше он не говорит ни слова, заменяя в комнате лампочку своим красным лицом.
«Вот
теперь-то я блять нахуй точно не усну», — почти сердито думает Папс на себя же самого.
Теперь и в Сансе просыпается азарт, и он даже поднимает торс полноценно. Самое время делиться драгоценным опытом..! С тем, на кого Санс дрочит. Да блять, какого хрена? Но это не отменяет того, что они всё ещё братья и что Санс, как старший, должен помочь младшему разобраться в таких важных вопросах! Пусть Папирус будет не с ним, поебать, Санс будет счастлив, если Папирус будет счастлив. Санс знает прекрасно, как иногда важно знать, кто ты и что тебе нравится.
— А почему ты сразу уверен в таком случае, что ты гей? — спрашивает Санс, начиная тереть глазницу. — Может, она просто не была твоим типажом? У меня тоже есть ряд знакомых, с которыми я максимум могу дружить, а в постели их ебать — не-а, только если бухой,— он задумывается. — Или… Окей, ты же порнуху смотрел хоть пару раз в жизни? Тебе же уже эту хуйню всю можно не объяснять, верно? Так вот! — голос его стал даже строгим, будто он философ и вещал о действительно важном в жизни. — У тебя конкретно не встаёт на женский пол? А на мужской — да? Может, ты би? Как я?
Папирус думает, что расплавится сейчас, прожжёт матрас, кровать, упадет на первый этаж и провалится нахуй сквозь землю.
И чего это… Чего это Санс вдруг стал такой разговорчивый? Он же вроде уже пожелал ему доброго утра-ночи и отвернулся спать? Или это только тогда, Папс у него что-то спрашивает???
«У меня встаёт конкретно на тебя, идиот ты болтливый».
— Санс, мне не пять лет. Да, я смотрел порнуху больше пары раз, и я решил, что я гей, потому что у меня встаёт на парней, — выговаривает он на одном выдохе, отвечая на все вопросы сразу. — У меня были не одни отношения с девушками, но, когда дело касалось секса, наши отношения сразу прерывались. И происходило это пиздецки быстро. Я надеюсь теперь тебе не нужны аргументы, почему я не хочу Андайн, помимо того, что она лесбиянка и у нее есть девушка??? И… И вообще! — он скрывается под одеялом. — Уже времени много… Ты, вроде, собирался спать.
«Он теперь не уснёт. Теперь никто, бля, не уснёт.
Божеблять, нужно было сказать ему это позже. Но был такой хороший момент…» — на самом деле, Папсу нравится говорить о личном. Нравится говорить с Сансом в принципе, но ещё больше нравится, когда они узнают друг друга лучше. Хотя, казалось бы, куда ещё больше?
Папс чувствует, как в голых рёбрах бьётся душа. Нужно было надеть пижамную футболку. Несмотря на всё, Санс выглядит крайне забавно, и, на самом деле, мило, когда пытается в чём-то его поучать. Папирус не против. Особенно, когда брат находится так близко, буквально под одним одеялом с ним. Может, он всё же и уснёт. Хотелось бы, конечно, притянуть его к себе и оставить руки поперёк его груди. Папирус, вмиг, задумывается.
«Он же… Он же не будет теперь воспринимать мои действия как-то… Иначе..? хотя, может, оно и к лучшему. Сразу скажет, что он не извращенец и ему такое не интересно, и я смогу не тратить свои чувства на какие-то тупые намёки», — от этой мысли ему, на самом деле, становится больно.
— А, ну тогда вопросов к Андайн больше нет, — хмыкает Санс. — Ладно, не волнуйся, я тебя не осуждаю ни в коем разе, я более того искренне рад тому, что ты нашёл себя в этом вопросе. Это дорогого стоит! — хлопает он в ладоши и, кажется, искренне радуется. — Лично я не сразу принял тот факт, что мне может симпатизировать мой же пол. Главное не стыдись этого, а тех хуесосов, кто тебя будет попрекать… Ну… Хехехехе, ты знаешь, что с ними делать. И нет, я не про БДСМ комнату с обширным инструментарием для разных наказаний, это ты заебёшься, а то нынче у нас дохуя монстров за «традиционность», — Санс высунул язык в неприятной гримасе. — Пусть идут в пизду. Просто пиздани их хорошенько, bad time устрой.
Санс падает на кровать снова. Кажется, он смог избавиться от смущения и вернуть себе былую уверенность, чтобы не казаться… настолько возбуждённым и смущённым.
— И да, спать пора, но я мечтал с тобой об этом поболтать, по-моему, очень интересная тема для обсуждений в такой хорошей обстановке. На самом деле, тут действительно нет ничего постыдного, если ты к этому. Если что, я открыт ко всем вопросам и советам в подобной области, если тебе нужен мужской совет… Бля, — Санс ловит совсем недавнее воспоминание. — Я это сегодня ведь говорил уже, или мне показалось?
— Говорил, — бурчит Папс из-под одеяла, не высовывая своей красной головы.
«И давно ты мечтал об этом со мной поболтать? И почему не болтал? А, точно, потому что я был латентным, да. Но чёрт возьми!!! — он хмурится. — Сколько ещё подобных тем ты от меня умалчиваешь, желая вот так поболтать?» — Папс выдыхает, сбрасывая одеяло с головы. Лицо его уже не такое красное. Он смотрит на брата неуместно серьёзно, и тот выглядит таким довольным. Он, кажется, сказал все, что хотел, и сейчас вполне готов наконец заткнуться и спать.
— Спасибо, — тихо бурчит Папс. Он, и правда, чувствует какое-то облегчение. Они, кажется, стали ещё немножечко ближе, и от этой мысли у Папируса всё внутри трепещет и дрожит приятным теплом. — Ты иногда такой неугомонный, — делится наблюдением он, улыбаясь совсем уж искренне. — Спи. А то мы так вообще ночью проснёмся.
— Ну, ты примерно ночью и просыпаешься, — задорно посмеивается Санс. — Для меня! — весело уточняет он. — Ладно-ладно, не ебу мозги на сегодня, всё, я затыкаюсь. Спокойной ночи, — Санс снова поворачивается на бок, спиной к брату, думая, что «утром» он сможет увидеть его лицо. — Утра, точнее, — он снова повторяется, но, в принципе, уже похер.
Папирус выдыхает.
Первые минуты, когда засыпаешь с кем-то, всегда неловкие. Может, от внезапной тишины, а может, потому что точно не знаешь, спит другой или нет.
Папс закрывает свои глаза. Он чувствует чужое тепло под одеялом. Думает о том, как проснётся завтра с братом рядом, в своей же кровати, возможно, спящим. Он очень-очень хочет проснуться раньше, а потом вспоминает, что у него ещё не один шанс будет полюбоваться на брата во сне. Это, пожалуй, единственный случай, когда он может попялиться на него без риска быть осуждённым и подвергнутым пыткам шутками. И Санс другой, когда спит: такой спокойный и умиротворённый. Когда ему не снятся кошмары.
«И как я теперь усну?!» — вопит Папс мысленно, открывая глаза. Он тихо поворачивает голову к брату. — «Интересно, он уже спит..?» — они лежат неподвижно уже порядком пятнадцати минут, любой нормальный монстр засыпает в среднем за десять. Поэтому Папс, на всякий случай, не шевелится ещё минут пять. Санс по-прежнему не двигается. И его по-прежнему хочется обнять. — «Я, блять, не усну, если не сделаю этого», — уверен он, поворачиваясь полностью осторожно и наблюдая, как спина Санса приподнимается, как он размеренно и спокойно дышит, вроде, достаточно похоже на спящего.
Папирус сглатывает.
«У него же сон чуткий дохуя, проснется, обвинит меня в домогательствах, особенно после всех этих разговоров «на кого у меня встаёт», а потом убежит навсегда», — Папирус метается в сомнениях. — «А если бы я сказал, что у меня на него встаёт, хах… Там бы никакие чистосердечные извинения бы не помогли. Или он бы просто подумал, что я над ним издеваюсь, ох… Ему проще подумать, что я его ненавижу, чем что я его люблю. И хочу», — Папирус смотрит на спину и плечи брата ещё раз. Он уже точно должен уснуть. — «В пизду. Даже если проснется. Скажу что… Скажу что я всегда обнимаю одеяло во сне и, видимо, его спутал», — душа стучит, а Санс лежит так же, как и до. — «И вообще, он сам захотел со мной спать. За случайное домогательство ответственности не несу».
Папс все же решается. Шуршит одеялом одну секунду и кладёт свою длиннющую руку поверх брата, постепенно прижимая его к голой груди. Он тёплый и приятный. Папс прижимается к нему рёбрами и прислоняется челюстью к его шее, стараясь дышать тише обычного, но дыхание предательски сбивается от волнения. Санс, вроде, не просыпается — но это лишь ему так кажется, и больше ответов не нужно. Папс закрывает глаза, вслушиваясь в бешеный темп души и наконец может уснуть, когда его комната почти полностью освещена светом из окна.
