***
Лучше не становится. Санс чувствует пустоту внутри себя, будто он уже принял тот факт, что на днях игра окончится. Альфис вполне могла бы его и опрокинуть, потому что ситуация крайне безвыходная. Может, если он скажет Папирусу, они что-то... Нет. Нельзя. Слишком опасно. Альфис просила, а тут уж как? Услуга за услугу, никак иначе. Игра началась. Тем более, что у Папируса есть чёткий приказ от самого Короля: убивать вампиров. И никак иначе. Папирус может сколько угодно хорохориться перед братом (и нет, последний всё ещё верит в то, что при желании брат способен и на это), но, ясное дело, что это лишь слова. На такие жертвы не пойдёт никто, кроме Санса ради брата, даже если это сулит проигрышем - в этом он уверен, но это же и не понадобится теперь. Сам факт, Папирус должен будет убить его, пока это не сделает кто-то другой. Санс даже обещает себе, что, возможно, если сложатся определённым образом обстоятельства, таки наберётся смелости и признается Папирусу в любви перед своей кончиной, потому что тогда его слова о том, что «он будет мёртв за признание» станут явью, да и терять ему будет уже абсолютно нечего. Как отреагирует Папирус и как он его сильно возненавидит после этого — Санса волновать уже не будет, но он будет перед ним чист — и чист перед собой, умрёт спокойно, без лишних недосказанностей. Он даже любезно даст брату пароль на свой архив в ноутбуке, чтобы он точно имел представление о том, с каким психопатом жил всё это время. Почему-то Сансу эта мысль нравится и даже пробуждает какой-то интерес, будто запрет и мания его нарушить. Санс приземляет таз на матрас и снова берёт ноутбук. Он открывает электронную почту, находит несколько писем от Альфис тридцатиминутной давности; там она прислала несколько отчётов и документов, скелет начинает их детально изучать. «У вампиров преображается организм: прежде всего, их клыки становятся контролируемыми», — читает он про себя. Санс тяжело вздыхает. «Питаются только кровью, некоторые могут питаться и плотью других существ». — Это уже каннибализм какой-то. «Если вампир не питается кровью, его ждёт два варианта исхода событий: смерть или безумие. В первом случае он рассыпается в пепел от иссушения, в другом — сходит с ума, переходит в режим берсерка и ищет любую жертву, которая попадётся ему на пути, до тех пор, пока у него окончательно не уйдёт энергия. У каждого индивидуально, зависит от силы и выносливости монстра». Санс ахает. — Да ну нахуй... «Вампиры могут питаться обычной пищей в небольших количествах без вреда. Аналоги отсутствуют». Санс задумывается о том, где он должен искать еду для себя. Убийства в Подземелье хоть и сходят с рук, но... Санс уверен, что он, скорее, попадётся, если попытается убивать тайно. Опять же, брат не позволит ему так много времени находиться вне его поля зрения. «Мне пиздец. Я либо сдохну, либо пиздану и пизданут меня. Это тупик», — Санс вспоминает слова Альфис о том, что не обязательно убивать жертву, чтобы выпить крови. — «Будто я найду, сука, донора крови. Кто и за какие жертвы согласится содержать меня за счёт своих HP? Ещё и укрывать меня? Меня, сука, любой с радостью сдаст, кроме вампира», — анализируя ситуацию, скелет приходит к выводу о том, что, если не выбирать вариант скорейшей смерти, то нужно... на днях поспрашивать кого-нибудь ещё и выкроить время для исследования архивов Альфис. И найти источник еды. Санс снова сосредотачивает взгляд на мониторе, как вдруг в его нос ударил странный запах. Вкусный запах. «Кровь?» — Санс проверяет неоновым языком полость, смотрит на руки, ноги... Он не понимает, что за странный запах, и почему он ощущает кровь. — «Блять... Откуда... Кровь?» — он уверен, что это кровь. Железный знакомый оттенок запаха, который он ощущал ещё вчера, в смеси других. Через пару минут запах улетучивается. Но Санс напрягается. «Я чувствую кровь. Не свою, моя не вкусная. А чья? Кто-то на улице подрался?» — он нервно глатывает. — «Не важно. Запаха сейчас нет... Мне показалось». Он снова смотрит на монитор. «Голод у вампиров разный. В среднем, им надо кормиться раз в сутки или двое. Могут протянуть без крови три-пять дней, иногда до семи». — Я ел вчера, — бурчит Санс себе под нос. — Значит... Бля... «До завтра я должен найти еду. Где?» — душа снова начинает нервно постукивать. — «А что по способностям?» — Санс начинает искать предоставленную информацию. «Кровь делает их сильнее. Без крови они слабее. Те, кто потребляют мало крови, ничем не отличается магией от обычной магии монстра, и убить их проще простого, то есть, можно обойтись даже без использования серебра». — Я точно сдохну. «Альфис говорила о гипнозе... Хм, написано про силу, скорость, ловкость, морфы. Способностей много. Это ещё просто не все научились с ними справляться. Значит, те вампиры, которых не поймают, скоро обретут достаточный опыт, чтобы полноценно скрываться от других, особенно те, у кого есть средства...» — Санс задумывается. — «А откуда у Альфис кровь?» — и тут же остывает. — «А, она же в морге торчит... Бля. Если совсем хуёво пойдёт дело — продам зад за трупы. Боже», — он вскидывает взгляд на потолок. — «До чего я докатился». Санс смотрит ещё раз в монитор. Он прочитал про регенерацию примитивных ран и травм и тут же смотрит на свои руки и ноги, с ужасом обнаружив, что... «Укусов нет. Тот хуесос меня чуть ли не насквозь не прогрыз, а тут... Будто меня не кусал никто!!!» — Санс тут же берёт край майки и тянет вниз, высвобождая когда-то укушенную ключицу. Там виднеются лишь две еле заметные точки. — «Заебись. Заебись. За-е-бись. Теперь я могу регенерировать?» — сейчас его больше не радует чем радует. — «Многое не даст. Это тоже меня может выдать».***
Рука болит. Голова тоже. Да и душа, вообще-то, надоедливо ноет, как новобранцы, с которыми Папсу приходится пересекаться во время обхода. Противно и мерзко становится от собственного чувства, несмотря на то, что вокруг него порядок. Практически идеальный и блестящий. И хаос в его голове в эту комнату совсем не вписывается, выделяется, будто голову он забыл прибрать; будто он сам — одно сплошное грязное пятно на идеально чистом стекле. У Папируса были навязчивые мысли разузнать всё у Андайн самостоятельно, через Альфис или через хрен знает кого. Неопределённость его выводит из строя, делает его дефектным и разрушенным, оставляя лишь напряжение и раздражение. Но он этого делать не стал. «Если я сам вскоре всё пойму, значит, произойдёт какое-то дерьмо», — рассуждает Папирус. — «Такое, о котором Санс не хочет говорить, но при котором просит о такой хуйне», — если честно, даже мысли о брате теперь приносят ему физический дискомфорт. Он абсолютно опустошённый, такой, будто его вывернули наизнанку и выпотрошили, оставляя, как есть, и пусть он теперь делает со своей пустой вывернутой оболочкой, что хочет. — «Если узнаю не через него, я лишусь окончательно веры в его благоразумие, а он перестанет доверять мне даже его убийство. Он преподнёс это, как ебучий выпускной, прося, чтобы я обязательно был там. Если ему так важно, чтобы именно я убил его, так хули он не скажет, для чего?! Может мне вообще нахуй не мелочиться и прям сейчас пойти его завалить?!» Завалить. На кровать. Это привлекает его больше. А после и умереть самому уже не жалко. Он вздыхает. «Я даже, блять, злиться не могу без сексуального подтекста». Несмотря на все напряжённые мысли, он все же списывается с Андайн. Может потому, что изначально всё же хотел задать гложущие его вопросы, но сейчас она капсом комментирует новый пост Меттатона. Они с Папсом обсуждают его новую идею для шоу. — АГА БЛЯТЬ ЭТОТ ДОЛБОЁПП РЕШИЛ ЧТО ШОУ ПРО ВАМПИРОВ ОБЯЗАТЕЛЬНО СУКА ПРИВЛЕЧЁТ ВНИМАНИЕ. АГА. ТОЛЬКО ВОТ ЭТОТ ДАЛБАЁП ЗАБЫЛ ЧТО ЕГО ЗА ТАКОЕ И ЗАКРЫТЬ МОГУТ — А ВООБЩЕ НЕТ — АСГОР ЕГО И НЕ ЗА ТАКОЕ ПЫТАЛСЯ ЗАКРЫТЬ — ТЕМ БОЛЕЕ ЧТО ТАМ АКТЁРЫ Папирус, задумавшись, начинает набирать пальцем ответ: — Новую? У него их разве несколько? И искренне недоумевает, насколько это можно делать, являясь эмоционально выжатым лимоном. Шоу у Меттатона, и правда, однотипные. Потому и затягивают. Папирус лежит на диване статично, свесив одну ногу и оперев голову на подлокотник. За окном вечереет, и помимо моральной усталости он чувствует физическую. Думает, что брат в комнате притих, и что если он сейчас не встанет с дивана, то рискнёт уснуть на нём же. А потом слышит шаги на лестнице. — Выбрал уже кино? - спрашивает Санс, спустившись с лестницы и увидев сидящего на диване брата. Но пристальный и очень недобрый, молниеносный взгляд говорит об обратном. Санс тут же понимает, в чём дело. — Вот только не говори, что ты всё время думал о том, что я сказал часами ранее, — короткое молчание. — Я часто думаю не о том и просто... поделился. «Да начнётся новый скандал», — тут же отмечет Санс. — «Я-то, бля думаю, хули всё так тихо? Действительно, сам насрал — так убирай!» Папирус отводит всё такой же взгляд на экран телефона. — Сам выбирай, — говорит он спустя тяжёлую паузу, игнорируя предположения брата, которые, вообще-то, верны, но которые он сам пренебрежительно кинул. Будто Санс попросил у него деньги одолжить, а не убийство. Себя же. — Мне всё равно, что смотреть. И не нужно подстраиваться под меня, аргументируя, что «мне это явно будет не интересно». «Мне сейчас вообще нихуя не интересно», — Папирус блокирует телефон, приподнимаясь, и скрещивает руки на груди. На брата он не смотрит — смотрит на собственное вымотанное отражение в телевизоре. Санс, замолчав, замирает на месте пару секунд, не сводя с брата взгляда. «Ладно...» — его очень удивляет, что Папирус не стал на него кричать. — «Не хочет скандалить — так не хочет. Я тоже не хочу, а то я сам себе мозги выебал. Бля, вот когда он так реагирует — я как могу быть вообще уверен в том, что вообще могу что-то ему говорить? Я эти качели ебал в рот», — Санс обходит диван сзади и садится у самого края. От Папируса буквально веет негативной аурой, которую можно только вообразить. Кажется, он сейчас взорвётся и вместе с ним — весь дом, отполированный до блеска. Старший, слегка неуверенно, минуя презрение младшего, берёт пульт и включает телевизор. Затем выбирает фильм и то, каким образом? Просто залезает в «Топ лучших фильмов месяца» и выбирает что-то на пятом месте, даже не вглядываясь. Как оказалось, он про вампиров. Но, кажется, на это плевать даже Сансу: он и так думает только о вампирах и судорожно о том, где он может достать еду. Фильм начинается. Уже через пять минут эта посиделка для Санса становится едва выносимой. Уж что он больше всего ненавидит — подобное и непонятное напряжение, которое даже шутками не уймёшь — точно взрыв будет. Да и не та ситуация, где надо шутить. «А он так и будет... сидеть?» — Санс нервно поглядывает на брата, но тот будто вообще не шевелится. — «Ну, подумаешь, я ему сказал убить себя, если надо будет. Я бы вообще не колебался и сказал бы «хорошо!»... Если бы он мне такое... Э... Нет, его бы я убить не смог, это выше меня», — в мыслях звучит отчаянная усмешка, — «Я думаю, у него духа хватит, когда узнает, что я вампир», — Санс параллельно думает над тем, чтобы попробовать его разговорить. Молчание убивает. С просмотрами фильмов у них явно не вяжется, думает Папирус, когда может буквально слышать мысленные процессы брата, то, как у него скрипят и щёлкают шестерёнки в голове. Папс настороженно выдыхает, и это кажется слишком громко. Фильм проходит мимо. Папс смотрит чернеющими усталыми глазницами в экран телевизора, но картинка не отображается в сознании совсем. Он, вообще-то, обеспокоен. Он, вообще-то, волнуется. Но Санс, видимо, считает, что поводов у Папса на беспокойства нет. «Он действительно думает, что мне так похуй на него, и поэтому я смогу его убить, или потому, что я его слишком люблю, и поэтому выполню любую его просьбу? Нет, я тебя, конечно, люблю, дорогой брат, но тут ты проебался». Первым Папс говорить не хочет. По-честному, он вообще говорить не хочет. Просто подняться наверх, лечь спать с Сансом. Не трогая его, а просто... Знать, что он рядом и не просит его о странных вещах. Санс не выдерживает и, наконец, с цоканьем придумывает единственный вопрос, чтобы, наверное, точно вывести Папируса на диалог: — Я так понимаю, сегодня мы спим отдельно? — спрашивает он, морально готовясь к пытке своих мышлений под натиском криков и обвинений. — Ну, если хочешь, чтобы меня пизданул какой-то левый бомж из гвар-гей-цев — ладно, дело твоё, но я тогда окажу сопротивление. Мысли у Папса как-то резко очищаются, и поворачивает он на брата голову будто со скрипом и с почти взволнованным взглядом. «Он... Он нахуя это сказал сейчас?» — Папс мысленно паникует. Такого он явно не предполагал. — «Если я начну настаивать на том, чтобы он остался со мной спать это будет... Это будет слишком подозрительно, да? Да. Пизда», — комментарии по поводу очередных смертей он пропускает мимо. — А ты этого хочешь? — спрашивает он потому, что выбирать что-то между «да» и «нет» одинаково херово. Голос у Папируса вздрагивает. А костяшки снова начинают болеть. Чёрт. — Нет, — отвечает уверенно Санс, ненамеренно игнорируя проскользнувший испуг Папируса от такого. — Я буду брыкаться, оказывать сопротивление и убивать желающих убить меня столько, сколько мне потребуется и сколько я смогу, если однажды окажется, что я... — он на пару секунд задумывается, подбирая слово. — Неугоден. Лучше уж развести драму, чтобы тебя героем вдруг сделали, за такую халяву! Я знаю, что я часто думаю наперёд и стараюсь думать о том, что тебе делать, даже если, э, ситуация нереальная, и её я придумал у себя же в голове. Сложно быть слегка двинутым, — он показывает руками кавычки. — Знаешь ли. Папирус практически ударяет себя по лицу. — Я про то, чтобы спать отдельно, — голос его приглушённый. Он всё же ударяет себя по лицу и чуть качает головой. «Боже, какой ты идиот», — Папирусу почти неловко. — А, — замирает Санс на мгновение, он вообще не смотрит на Папируса и явно думает о своём, затем думает пару секунд и выдаёт: — Вообще-то нет, мне понравилось, — короткое молчание. — но раз уж я тебя опять вывел в другой мир, то беспокоить, — то есть, раздражать ещё больше, — Не буду, — пожимает он плечами. — Только скажи. — Ты меня не беспокоишь, — с нажимом отвечает Папс, будто это стоит больших усилий. Он немного думает. — Нет, вообще-то, — он угрожающе усмехается, качнув головой в его сторону. — Вообще-то ты меня охуеть как беспокоишь, Санс, буквально до опиздинения. И я буду волноваться за тебя, потому что я не имею ни малейшего понятия о том, что творится у тебя в голове, будто я, — он запинается. Злость проходит, оставляя место бесконечной грусти, будто его защитная реакция внезапно перестаёт работать. Он сглатывает, отворачивая от брата голову. — Будто я должен быть уверен в тебе всегда и беспрекословно, не имея ни малейшего контекста, ни малейшей блядской подсказки и гарантии, что всё будет хорошо, — он, на удивление, не кричит. Лишь говорит немного обрывисто и сложно, тихо, будто сейчас из горла вырвутся не слова, а что-то другое. Жмурясь, Папс глубоко набирает в себя воздух, поворачиваясь к брату лицом. Он должен быть спокоен, блядь его дери! — Послушай, Санс, — вновь с нажимом почти умоляет он. — Просто, блять, послушай меня хотя бы один ёбанный раз и никуда не убегай. Я доверяю тебе, — выделяет он. — Я могу безусловно тебе доверять, в большинстве случаев не требуя какого-то сраного обоснуя, окей. Пожалуйста, я не против. Но, блять, не в тех вопросах, когда ты просишь меня о... — он вздыхает, все же не выдерживая, прикладывает ладонь с разбитыми костяшками ко лбу. — Я не могу заставить тебя доверять мне. А ты не можешь заставить меня делать что-то, что я считаю неправильным. Что я не понимаю, и что ты не желаешь мне объяснять. Санс, не замечая свежих трещин на руке брата, смотрит на него и внимательно слушает. Финальным ответом становится лишь одного слово: — Ладно. «Я уверен, это ненадолго». — Я тебя не заставлял, в любом случае, — Санс резко отворачивает голову. — Просто сказал, что у тебя есть на это возможность, если однажды такая хуета произойдёт, — а затем он с широко распахнутыми глазницами смотрит на Папируса и, как бы всем своим взглядом намекая: «А она произойдёт». «Может, я и вправду таким образом пытаюсь только быстрее расправиться с этим говном? Ведь для Папируса я теперь ещё более опасный, чем раньше. Ну, не хватит у меня никаких яиц сообщить ему о том, что меня обратили, при том, что он этого не заметил. Хотя он с вампирами вообще не сталкивался... Боже, это тоже смешно». — На самом деле... — протягивает Санс. — Мне даже приятно, что я ещё не настолько омерзителен для тебя. Это мило, — он улыбается. — И да, я помню про недавние разговоры об этом ранее, если что. Можешь не повторять, я знаю. — Санс медленно смотрит на экран, где какой-то галантный мужчина кусает женщину в шею. Он не фокусирует на этом своё внимание. Папирус щурится. Всё хуёво. Всё очень-очень хуёво. Он не готов вот так просто хоронить надежды на шанс достучаться до брата. И брата хоронить не готов. Ему вообще кажется, что он в последнее время не готов абсолютно ни к чему. Он устал. — Ты не омерзителен для меня, — выдыхает он, опуская руки на диван и закрывая глаза. Чтобы не концентрироваться на внешних раздражителях. Санс это или телевизор, Папс ещё не решил. «Не повторять тебе, ага, как же. А как по-другому до тебя это дойдёт?» — он хочет спать. Безумно и несдержанно. Отключиться и не чувствовать ничего. — «Кажется, я начинаю понимать брата. Может, нахуй фильм..?» — Может, нахуй фильм? — дублирует Папс мысль, открывая глаза и не смотря на Санса. Единственное, что отображается на его лице — усталость и обречённость. Если его судьба — влюбиться в брата, то он, блять, самый неудачливый неудачник из всех нахуй неудачников. И всё же, он его любит. — Спать? — предполагает Санс, не отрывая взгляда от экрана и то, больше ради того, чтобы не смотреть на нестабильного брата. Он не слушает телевизор. — Спать, — категорично соглашается Папирус и не встаёт, кажется не имея в себе сил на это. «Хоть тут отрубиться...» — но тут он отрубаться не будет. Тут Санс с ним спать точно не будет. — На диване? — хмыкает Санс. — Ты завтра опять будешь жаловаться на затёкшие кости. «Только, если ты тоже останешься тут» — Папирус почти усмехается. — Нет, — мотает головой он. Тяжело поднимается, когда Санс выключает телек. — Пойдём. «И который это раз неудачного просмотра кино? Мы вообще хоть один фильм посмотрим нормально?» — его это, на самом деле, совсем не волнует. Он поднимается по лестнице, не оборачивается на брата, но очень надеется, что тот идёт следом, что тот не пройдёт мимо его комнаты. Разговор вновь заходит в тупик. Они не выяснили, кажется, ничего, кроме того, что Санс действительно хочет с ним спать. В одной кровати. Даже несмотря на неуместный странный и внезапный конфликт. Папируса это... Радует. Радует, что это сказал Санс. «А если бы сказал я, что хочу, чтобы он спал со мной?», — Папс не знает, что бы случилось. Он заходит в свою комнату, оставляет дверь открытой и сразу же падает на кровать, двигаясь к стене. — «Ну, зато мы, вроде, особо и не ругались», — с хрупкой надеждой решает он. Хотя чёрт знает, как это выглядело в глазах Санса. Санс закрывает дверь следом и, зевнув, лезет на оставшуюся часть кровати и ложится. — Спокойной ночи... хотя ещё не ночь, но... А, да ты и так понимаешь, к чему я. Работа, прочая залупа, бля, — он зевает снова и, кажется, Санс даже не укрывается. Он тут же прикрывает глаза, но мысли о том, что это его второй совместный сон с Папирусом — будто намёк на то, что это, всё же, имеет не только семейный или дружеский контекст. Это несколько его смущает. А затем перебивается его обожанием Папируса. И гнетущим вампиризмом. Санс должен завтра найти еду... И как-то пережить завтрак. Папирус, почему-то, прослушивает слова брата. Он не может закрыть глаза, пусть и утомлён до изнеможения. Он лежит на спине, поверх одеяла, и приятная тяжесть рядом, — факт того, что Санс спит с ним, — приносит немыслимое спокойствие. Будто Санс тут должен спать всегда. Будто они раньше всегда так делали. — Можешь сделать кое-что для меня? — говорит он в потолок, не моргая. Санс хмыкает, хоть его лицо и скрыто от брата, но звука он не прячет. «Теперь Папирус мне каждый раз перед сном будет предлагать что-то или задавать?» — Смотря что за услуга, Босс. — но в глубине Санс понимает, что сделает, практически, что угодно. Только если это не сильно касается его морального личного пространства. «Мне, честно говоря, уже не по себе», — но он и это скрывает. — Ты можешь взять меня за руку? — Папирус даже не смущается. И голос у него такой же спокойный и уставший. А перед глазами только потолок. Но он все же поворачивает голову к брату. — Пожалуйста? «По сравнению с твоим убийством, это охренеть как мало. Даже не думай мне отказывать», — на самом деле, Папс не надеется на согласие. Но он решает: пусть брат думает, что хочет. Отступать он не собирается. Отступать не в его силах и не в его стиле. «Ч-Чего???» — Санс поперхнулся. — «Я... Э...» — нет, ну если Папирусу от этого станет лучше, то... — Н-неожиданная просьба, — отвечает Санс. Это может показаться даже некоторой издёвкой, но в его голосе также можно уловить нервозность, очевидно, что такого предложения он не ожидал. — Это тонкий намёк на то, чтобы уже ты проснулся в моих руках, хе-хе? — кажется, Санс даже не скрывает своей странноватой позитивной реакции. — Ну... Сзади Папируса ощутимы движения. Он тихо улыбается шутке. Несмотря на всё, Папс, на самом деле, и правда хочет проснуться в его руках. Потому что себя самого ему держать все сложнее и сложнее. — Тогда повернись для начала ко мне. И руку протяни. А то так тоже будет нихуя не удобно лежать. Не говоря ничего, Папс поворачивается набок, лицом к брату, исполняя просьбу, и рассматривает его лицо все с прежним выражением. Видимо, он так устал, что его не хватает на смущение и он не беспокоится о своих навязчивых глазах. «Согласился», — всё же думает Папс с трепетом, и душа его невольно пускает несколько быстрых ударов. Папирус протягивает ему правую руку, почему-то именно ту, которой бил стену в кухне, и оставляет её между подушками. Ждёт, почти затаившись и почти засыпает. Но он точно не отключится до того, как брат это сделает. Санс, улыбаясь и очень сосредоточенно глядя на руку брата, кладёт свою руку в его. Она заметно больше и, когда Папс её аккуратно сжимает, Сансу будто становится легче. Будто его магия самую малость резонирует с его. «Либо Папирус идиот, либо моя теория подтверждается. Вот это точно уже не у братьев наблюдают. Но если ему похуй — мне похуй тем более, я только «за»... Надеюсь, что он и вправду идиот», — взгляд перемещается на его постепенно закрывающиеся глаза и слегка удовлетворённое лицо. — «Может, когда-нибудь я даже его поцелую и смахну на то, что родственники вполне так делают. Ну... Его же мама целовала когда-то? Целовала. А я тогда чем хуже?» — Санс мысленно трепыхается. — «Н-нет, Санс. Это было актуально в детстве, не теперь. Поцелуи будут выглядеть очень странно теперь, тем более, что ему, в большинстве своём, до пизды на такие пиздячьи нежности». — Надеюсь, тебе лучше, — улыбается Санс широко. — Острых сновидений, — и закрывает глаза, не убирая улыбки. «Я люблю тебя, брат». — мысленно с нетипичной для себя нежностью добавляет он, погружаясь в сон. Так, ладонь к ладони, рукам становится тепло. И внутри, как не странно, тоже. Папирус сжимает свои пальцы. Он всё же краснеет. Но он так чертовски спокоен. Знать, что он может вот так держать брата за руку, не боясь что тот проснётся и отдёрнет руку. Как той ночью Папс боялся, что Санс плохо отреагирует на его объятие. Кажется, Папирус больше не сможет засыпать, не касаясь его. Это выше его сил. Это всего за две ночи стало привычкой. И он надеется, что следующей ночью найдёт причину, чтобы снова его коснуться. Он закрывает глаза совсем. — Намного, — отвечает Папс практически шёпотом, а потом вдруг толкается своими пальцами меж пальцев брата. Его кости тёплые, приятные. Он сжимает их фалангами крепче, потому что так... Правильнее. И с этой мыслью он засыпает.