***
Санс в один момент резко продирает глаза. Папирус ещё спит, но за окном уже утро. Сансу сильно жарко, до выделения капель пота на теле и ощущения горячей влажности на костях, неопасно жгучей и неприятной, как это бывает при повышенных температурах. Душа стучит безумно. «Дерьмо», — он тут же ощущает под своими штанами твёрдый материализованный орган. — «Ебаться в сраку утро… Б-буквально, блять, «ебаться»!» — Санс ещё и лежит на животе, чувствуя давление собственного таза на эрекцию, плотно прикасающуюся через штаны к матрацу. Если бы была ночь — его стояк сейчас мог бы быть вполне органичным ночником. — «Бежать», — диктует его разум. — «Быстро». Приходится экстренно отпустить ослабшую во сне руку Папируса, хоть у него и имеется великолепный шанс посмотреть на его безмятежное лицо, и тут же побежать в ванную. Определённо, с последствиями сна Папирус ему не поможет (очень жаль), а только душ и собственное усилие. Как он будет объяснять это брату — без понятия. Будет ли брат спрашивать, почему Санс так резко убежал — без понятия. Спит ли он сейчас — тем более без понятия! Санс быстро заходит в ванную, закрывая дверь плотнее, после чего снимает с себя пропотевшую футболку и тут же стягивает с себя штаны, высвободив неоновый орган наружу. Одежда отправляется в стиральную машину. «Вот она — одна из причин, почему я не могу спать с братом в одной кровати. Даже если это по-семейному…» — Санс настраивает температуру воды, а когда он получает нужную теплоту, переключает поток воды с крана на душ и залезает во внутрь. Санс наклоняет голову вниз, в некоторой степени защищая лицо от капель воды, щурится, рассматривая плоть внимательнее, когда берёт её в руку, и коротко вздыхает от этого. Возбуждение весьма сильное, а сон был едва ли не как наяву. Особенно, когда он смотрел на своего брата: такого властного, смущённого, чёрт возьми, доминантного и уверенного. Он изучающе обхватывает большим и указательным пальцем ствол, проводит сверху вниз, затем снизу вверх, пытаясь через костяшки почувствовать собственное напряжение. А затем вспоминает во всех деталях всё то, что было во сне: начиная от прелюдий, заканчивая оргазмом. Папирус определённо знает, как дразнить Санса и когда нужно быть жёстче, а когда — нежнее. Санс почему-то твёрдо уверен в том, что даже при нулевом опыте брата, он, в теории, будет весьма хорошим в постели. И дело даже не в том, что, скорее всего, Папирус обладает более внушительным достоинством, а, наверное, в его характере — Санс представляет его ёбаным зверем. Реальность не сбудется, поэтому остаются только попытки придаваться собственным фантазиям. Санс сжимает зубы, полностью обхватывая член рукой и, без какого-либо разогрева, тут же настраивается на быстрый ритм. Он достаточно возбуждён, чтобы не дразнить себя. К сожалению, брат прямо за стеной. Санс умрёт на месте, если вдруг пропустит громкий стон и Папирус его услышит. Всё сводится к тому, что растянуть единение с собой у него не выйдет, по крайней мере, сейчас. Максимум, что он себе позволяет — более шумные вздохи от собственных жёстких ласк, которые мешаются с шумом от душа и его неслабого напора. Санс не размазывает предъякулят и плотнее сжимает член, больше касаясь уздечки. Санс давно знает свою магию и знает, как он может сделать, чтобы кончить быстрее. Помимо особенных чувственных движений с хорошим темпом, Санс всё ещё вспоминает свой сон. То, как Папирус входил в него тогда, то, как касался его костей, то как дышал, говорил с ним нетипичным тихим голосом, сам чертовски возбуждённый, едва терпящий, весь пылающий от похоти — всё это Санс с трепетом вспоминает, надрачивая самому себе и представляя, как брат трогал его внизу своей рукой. У Папируса рука намного больше его и она ласкает его эрекцию слишком хорошо и приятно, площадь обхвата и сила, сам факт того, что его трогает брат — топит разум. Санс пытается повторить это и у него почти получается: нужно лишь подключить воображение. — Нгх… — фыркает он сдавленно, чувствуя, как его движения становятся более ощутимыми и как магия накаляется сильнее. И как душа начинает отбивать довольно быстрые ритмы. Другой рукой он резко цепляется за свои рёбра, начинает их настойчиво перебирать, оглаживать, пытаясь повторять за братом, как это делал он с ним. А затем, в один момент, в черепе Санса что-то щёлкает, и его осеняет небольшая идея. Он поднимает взгляд на металлические решётчатые полочки, где стоят разные гигиенические средства. Он находит гель для душа, стоящий впереди всех с ванилью: его использует Папирус. Санс без раздумий его берёт и, отпуская орган, тут же открывает, чуть выжимая, направляет неслабую струйку на рёбра, а затем отставляет и возвращает руки там, где они были до этого. Он начинает интенсивно размазывать по грудной клетке массу, стараясь коснуться как можно больше костей, вдыхая его. Папирус даже во сне пахнул почти так же, и Санс это отчётливо помнит. Гель чуть-чуть попадает на член, когда капли спадают с рёбер, пока скелет двигает тазом, чему он не противится. Двигаться становится проще, чувств становится больше. Он страстно мечтает, чтобы его сон однажды стал реальностью, чтобы брат его трахнул, невзирая на все запреты и даже на то, что они братья. Санс хочет его слишком сильно, он уже не первый год сдерживается, лишь бы не прижать того к стене и поцеловать. Папирус давно для него стал всем, и он всецело им поглощён, только какие-то внешние обязательства требуют от Санса, чтобы тот это покрывал максимально. И он покрывает. Да подойдёт сполна даже то, если Папирус просто его будет обнимать, целовать или хотя бы коснётся его внизу. Санс многого не требует: просто хочет, чтобы Папируса было больше, чтобы он ласкал его, гладил, целовал. Прижимал к себе, к кровати или стене: теперь он представляет не только этот сон, но и несколько других. О, да, Папирус снится ему намного чаще, а особенно теперь, когда они, блять, буквально спят в одной кровати. Санс почти что стонет и, понимая, что на том же горячем члене он практически втёр весь попавшийся гель, а рёбра его достаточно намылены, он тут же берёт упаковку снова и брызгает на себя вторую струйку: преимущественно на внутрь таза и на орган. Санс вздрагивает, ноги чуть подкашиваются, но он держится, совершая фрикции ещё быстрее. Холодок на костях внутри и члене вызывает волну мурашек. А затем Санс представляет то, как во сне похожим образом на него кончил брат. Санс открывает рот, сдерживая стон, чуть порыкивая. В этот момент, магия в миг напрягается до предела, его накрывает оргазм с головой, от которого, кажется, он чуть теряет равновесие. Санс держится рукой о холодную кафельную плитку на стене, восстанавливая дыхание. «П-Пиздец…» — он продолжает ласкать член, всё ещё водя-туда сюда, но уже крайне слабо, разве что пару раз прижимает пальцами головку, смотря, как пара капель под давлением выходят из уретры и падают вниз и ждёт, когда магия растворится. Его чуть потрясывает и он всё ещё думает о сексе с братом. Санс приходит в себя и моет те кости, которых не касался и думает о том, что он — самый ужасный во всей Вселенной брат. Он ненавидит себя за эту зависимость, но именно с ней Санс не в силах сражаться.***
Папирус морщится во сне. Он просыпается, когда вместо приятного тепла в ладони уже долго оседает холод, когда пальцы сами остывают, а приятного прогиба матраца от тяжести чужого тела рядом нет. Он хмурится, когда приоткрывает глаза и тут же смотрит на свою пустую руку и на пустую сторону кровати. Костяшки начинают тянуть тупой болью, и Папирус как-то бесцветно этой же рукой проводит по половине Санса. Простыни уже прохладные. И давно он ушёл?.. «Холодно», — первая мысль с утра, практически тоскливая. Папирус, приподнимаясь на локтях, морщится, после приподнимает и торс. Рассматривает вяло комнату, заставляя зрачки фокусироваться. — «Где Санс?» — вторая мысль, тоже не самая приятная. Он трёт голову рукой, вяло смотрит на часы, понимая, что до подъема ещё целых полчаса, и после этого вновь падает на подушку. Прислушивается и замечает звук воды из ванной. Папирус закрывает раздражённо глаза, понимая, что без брата рядом уже не уснёт. И как он так быстро стал зависим от совместного сна? Нет, он, конечно, и раньше был зависим от присутствия Санса, но чтоб настолько… Когда Санс вновь захочет спать отдельно, Папирусу придётся долго привыкать. Этот факт вызывает паршивые чувства. Нет уж. Если Папсу будет сложно без брата спать, то он вернёт его в свою кровать вновь. Да. Эта мысль его немного успокаивает, и он кутается в одеяло в ожидании Санса, чтобы проспать свои законные полчаса. Ну или хотя бы пятнадцать минут. Тоже неплохо. «А что, если я вчера слишком далеко зашёл?» — прокручиваются в голове события их очередной совместной ночи. Конечно, обычное держание за руки сложно назвать «далеко зашёл», да и Санс, вроде как, был очень рад. Только вот Папс совсем не проснулся от того, что Санс держит его в руках. — «Лжец», — беззлобно фыркает он в мыслях, улыбаясь. Ему внезапно становится интересно, что бы сказала Андайн, если бы узнала, что он спит вместе с братом. Тем более после той ночи. Андайн этому, в каком-то смысле, поспособствовала. Почему Папс вообще об этом задумался? Он, конечно, зависит от общественного мнения чуть больше, чем Санс, но это… Это странно. Вода в душе перестает шуметь, и Папс чертовски надеется, что брат сейчас вернётся, чего бы он не делал. А действительно. Что он делал? Просто решил вот так встать раньше шести часов утра и пойти в душ? Папирус уверяет себя, что он слишком сонный, чтобы думать об этом, иначе ему самому понадобится душ. И да. Санс возвращается в последний момент. Посвежевший и непривычно бодрый. Вместо майки с пижамными штанами, на нём красуется чёрная футболка с «Пивозавром», которая доходит ему до половины бедренных костей, а под ней самую малость виднеются яркие красные шорты, явно для сна. — Доброе утро, — машет ему рукой Санс. — Если тебя интересует моя пропажа, то я резко захотел срать, аж проснулся, — короткое молчание. — Ну, а потом я решил помыться с утра пораньше. Почему-то эта идея завлекла мой разум, пока я облегчался, — нейтрально пожимает он плечами. «Н-не смейся. Только не смейся», — пытается сдержать смех Санс. — Душещипательно, — комментирует Папирус хрипло внезапные Сансовы утренние процедуры, не открывая глаз. — Нам вставать ещё не пора или можно поваляться? «А я бы ещё руку его подержал…» — вдруг задумывается Санс Он выжидающе глядит на Босса, лениво лыбясь, всё ещё будучи немножко сонным. Папирус оценивает его голос и улыбается, решая, что брат выглядит довольным. — Пока будильник не звенит, можно официально о нем не думать, — намекает он на то, чтобы Санс сию же секундно притащил свои кости в кровать и улёгся рядом так, чтобы Папсу было удобно закинуть на него свои ноги, обхватывая ими плотнее. Это, конечно, вполне может произойти одной ночью, особенно если учесть то, с каким размахом конечностей Папс привык спать. Но не сейчас. Сейчас Папс боится открывать глаза — вдруг на часах появится заветная цифра и ему придется подрываться. — Ебать, полностью солидарен, — Санс тут же подходит к кровати и грохается на неё, будто смертельно устал. — Я ещё кое о чём подумал… — протягивает вдруг он. — Тоже ебанутое, но это тебе понравится больше, чем вчерашнее. Можно озвучу? — Санс стреляет взглядом в потолок. Папирус все так же хмурится с закрытыми глазами от этого «вчерашнего». Но когда Санс оказывается практически под боком, издаёт очень сонное и хриплое: — Умгу, — это согласие. Чёрт, когда он вообще в последний раз отказывал Сансу? Ну, не считая, опять же, вчерашнего… — Сначала рукопожатия ночью, прошлой были несанкционированные обнимашки… — Санс демонстративно задумывается. — А я тебя во сне ещё не обнимал! — вдруг выпаливает он. Папирус удивлённо распахивает глазницы. — Хоть ты и не любишь такую хуйню, когда кто-то тебя трогает, но, вообще-то, я считаю это несправедливостью, — Санс очень широко улыбается, во все зубы. — Можно я сегодня вцеплюсь в твою спину, как ты в мою? Обещаю костью, даже повторно душ приму перед таким важным мероприятием. «Так он… Он не спал, когда я его обнял? Он был не против», — Папс смотрит на брата неподвижными зрачками. Кажется, если они не шевелятся, Санс его не видит. Зато Папирус видит его широченную клыкастую улыбку. Он… он просто не способен ему отказать. Одна мысль о том, что брат будет обнимать его со спины ночью, тепло, как второе одеяло. Блять. Он, кажется, вызвал румянец у себя своими же рассуждениями. Папирус выдыхает безоружно. — Можно, — говорит он так, будто мог отказать. Этой ночью ему не нужно будет искать оправдания, чтобы трогать брата. Прекрасно. Да и Сансу, кажется, самому нравится тактильность. Вдруг глазницы у Папируса сужаются, и выглядит он забавно, будучи укутанным в одеяло. Он принюхивается. А потом вскидывает бровь. — Ты мылся мои гелем для душа? — это не предъява, это просто недоумение. Кажется, Санс и раньше пиздил у Папса все его гели, когда хотел позлить или просто так, но это каждый раз вызывало одну и ту же мысль: «Теперь он пахнет почти как я». «Блять, он заметил», — фыркает в мыслях Санс. — Мой кончился, а остальные, что у нас были — по запаху напоминают конское дерьмо, — парирует он. «А на самом деле… я им себя намылил, пока дрочил, фак. Он пахнул почти как ты, только без тебя, но ощущения вызывал приятные. Сука, я даже во сне этот запах ощущал, будто ты сам мылся, прежде чем начал ко мне приставать». — Надо купить, — добавляет он. — гейля, — поднимает он брови и смеётся. «Но я даже дальше буду пиздить его гели». — Очень остроумно, — язвит Папирус, стараясь не выглядеть сильно впечатлённым. Даже несмотря на их приятные разговоры он, почему-то, до сих пор чувствует какой-то дискомфорт. Может, это отголоски внутренней гомофобии, а может он боится, что Санс может не воспринять его чувства всерьёз. Но, и так и так, Санс через отстойный юмор воспринимает мир, и Папирус сильно не злится. Запах брата его сейчас привлекает больше. Он не хочет думать что за «все остальные, что по запаху напоминают конское дерьмо». Вероятно те, которые Санс же и покупал, которыми Санс же и не пользовался (потому что пиздил гель брата), и которые просрочились. Папирус разве их не выкидывал? Но Папс, на самом деле, не против. В такие моменты хочется обнять брата и уткнуться ему в плечо, вдыхая собственный запах на нем. — Я это сейчас снихуя сказал, не перенимай на свой счёт, — тут же говорит ему Санс. — Я так-то тоже к этому близок, — видимо, чуть замечает, что каламбур для Папируса достаточно грубый. Какое-то время братья лежат, и каждый тайно наслаждается молчаливой компанией второго. Хотя Санс никогда не прочь поболтать. А потом пищит будильник. Кажется, они оба надеялись, что этот момент никогда не наступит. Санс выдаёт громкую и недовольную матерщину. Папирус лишь вздыхает (на самом деле, это лишь повод ощутить запах лучше), выбираясь из-под одеяла и тянется через брата, чтобы ударить ладонью по кнопке будильника. — Что хочешь на завтрак? — интересуется он, перелезая через него и вытягиваясь в полный рост, разминая кости. Ему нравится, что их прикосновения друг к другу постепенно становятся чем-то обыденным. Только вот, как бы иронично оно не было, но все это почему-то в большинстве случаев происходит в кровати. «Как бы он отреагировал, если бы я обнял его… При встрече? Близкие монстры же так делают?» — задумывается, чуть мотая головой. Ему, наверное, хочется сохранить какую-то интимность этих действий. Санс вскидывает глазницы вверх. «Завтрак, блять». — Что-нибудь лёгкое, — выдаёт он. — Раз день так легко начинается, с душа, с приятных разговоров… «Я бы пизданул кофе. Потому что есть я совсем не хочу… А вот выпить крови звучит уже интереснее, учитывая то, что я стал ощущать что-то схожее с… жаждой? Вроде это и она и не совсем она. Я уверен, что это голод такой, бля буду», — сегодня Санс должен найти что-то, что он, будучи вампиров, сможет съесть. Он сегодня пойдёт на пост и честно отсидит его — это его шанс, очень хороший шанс. Найдёт какого-нибудь пройдоху и, наверное, убьёт? Нет, есть проблема — в основном мимо него проходят гвардейцы. Если увидят пропажу одного из них или найдут труп — это будет серьёзным звонком. Санс не должен привлекать к себе внимания. Санс вверяет себя в то, что он сможет что-то придумать. — Принято, — говорит Папирус, особо не задумываясь. — Лёгкое...— повторяет он, когда выходит из комнаты и шагает в ванную. Где всё ещё пахнет его гелем для душа. Почему-то единственное, о чём он думает, это о Сансе, который этим же гелем тщательно намыливает каждую свою косточку. А потом начинает думать о том, как он собственными руками мог намыливать Сансу рёбра, позвоночник… Мысли постепенно спускаются ниже, и Папирус замечает, что начинает тяжело дышать. Он, вообще-то, думал о завтраке. Папирус подходит к раковине, рассматривает свое покрасневшее лицо и утихомиривает взбушевавшуюся магию, умываясь холодной водой. Всё же то, что Санс так просто поддаётся ему, малость… Настораживает. Он продолжает быть таким же скрытным и недоверчивым, умалчивает большую часть важных вещей и своих мыслей, но так просто доверяет ему себя в прикосновениях. Так, будто жаждет этого. Будто они оба давно изголодались по тактильному контакту друг друга, и теперь им не остаётся ничего, кроме как принимать всё подряд, немного неуверенно, уязвимо, но все ещё приятно. Папирус выдавливает зубную пасту на щётку. «Всё ещё не могу поверить, что он… Хочет меня обнимать. Ночью. Что это блять… Это. Ух. Я в последнее время только и жду, как бы поживее оказаться с Сансом кровати. Это будто нахуй какая-то тактильная зона бля, чё за хуйня?» По лестнице из ванны он спускается озадаченный. Не то завтраком, не то братом. «Его просьбы становятся одна подозрительнее другой. Как он может в один день предлагать мне убить его, а в другой обнимать ночью?» — Папс, кажется, взбивает яйца на автомате, замешивая тесто. Мандариновые маффины в чашках, вроде, звучат достаточно легко в обоих смыслах. Он ставит чайник и выливает фруктовое тесто в чашки, чтобы поставить в микроволновку. С Сансом происходит что-то контрастное. И обе стороны кажутся Папсу чертовски странными, но одна из них, пожалуй, ему нравится.***
Лежа в комнате брата пластом, Санс пытается упаковать всё, что происходило с ним вчера, когда он зашёл к Альфис. «Обоняние обострено», — он принюхивается. — «Что за сладкое дерьмо? Оно… Пахнет ужасно и приторно. Будто… дешёвые сладости. Очень дешёвые», — Санс киснет в лице от запаха. — «Вкус пропадает всё быстрее и быстрее. Я еле эту лазанью переварил вчера. Сука. Я определённо так не смогу скрывать свою непереносимость, да и Босс в обязательном порядке подумает, что он хуёво готовить начал… Хотя это абсолютно не так, он готовит великолепно!!! Теперь появилась новая причина для суицида: я не смогу вкусить кулинарных изысков моего брата, ради которых я иногда встаю по утрам…» Кажется, всё идёт к тому, что Санс однажды от безысходности напрямую спросит, что с его братом творится и почему он стал настолько тактильным. Навряд ли же дело только в том, что они один раз сомнительно накидались в баре на выходных? Санс, почему-то, больших причин не наблюдает. Он заходит на кухню лишь тогда, когда по запаху ощущает, что завтрак плюс-минус готов. «Он попросил во сне подержаться за руки… И был р-растерян, когда увидел меня уже не спящего», — задумывается всерьёз Санс. — «Если бы не инцидент с нахождением в комнате его, я бы уже точно верил в то, что у нас какая-то странная любовь братьев вырисовывается. Точнее, не любовь братьев вовсе. А как… партнёры?» — он сглатывает собственную слюну от нервозности, смотря на то, как Папирус любезно подаёт ему чашку с пышным запечённым тестом цитрусового цвета. Кекс на скорую руку. — Спасибо. Приятного, — Санс еле скрывает своё омерзение, садясь за стол. «Блять, оно даже из спальни пахло ужасно. А вблизи ещё хуже», — Санс более чем уверен, что кекс охуенный сам по себе: и по запаху и по вкусу. Но сейчас кекс — дерьмо. И так считает лишь его физиология, не он сам. — «Если я буду жмуриться и есть через силу — он явно заметит, что что-то не так. Если я попробую его унести и поесть в другом месте — он не поймёт этого жеста и, скорее всего, после пары раз догадается. Это не как с той лазаньей, которую я всё равно честно съел… Блять, а его это будет ебать, сожрал я его или выбросил? Он подумает второе», — и тут у Санса созревает план: «Попробую, тогда, его запить. Тогда должно быть легче. Вода мне не поможет, для меня она, как ни странно, тоже хрень, но… Я же хотел кофе», — резко вспоминает он. — «Кофе у меня… омерзения не вызывал. Вчера. Более того… Он мне показался обычным», — Санс надрывается со стула и ставит чайник кипятиться. — «Может, это и не надолго, но я должен пользоваться этим. Кофе хотя бы как-то улучшит вкус этого приторного пиздеца своей горькостью, которая, хотя бы, не имеет вкуса угля с дёгтем». Папирус наблюдает некоторое время за тем, как брат пялится на свой маффин, а затем вскидывает бровь. Он думает, что Санс пиздецки рассеян в последнее время. — Я уже включал чайник. Вода горячая, — говорит он, по-прежнему не сводя с брата изучающего взгляда. И действительно. Санса приходится изучать, как что-то залупинское и непонятное, и Папирус не всегда понимает, связано это с его скрытностью или с контрастным поведением: его уязвимость перед братом, в которой порой мелькает что-то, что Папс бы хочет обозвать нежностью и его бесконечное желание выстраивать стены, надевать бронежилет. Папирус однажды докажет, что от него Сансу прятаться не нужно. — Ты включал, но вода могла подостыть. «Горячим кофе проще растопить… Еду», — Санс пытается навязать себе эту мысль, полагая, что от этого трапеза станет действительно проще. — Ты на свой кекс смотришь так, будто это он тебя собрался сожрать, а не ты его, — выдаёт свое наблюдение Папирус, отламывая вилкой кусок и отправляя в рот. Кружка кофе стоит на столе. С кружкой с кексом. Санс внезапно поднимает взгляд, когда Папирус говорит про его взгляд на кекс. — Мне в детстве сон снился, где меня такой кекс сожрал. Мне тогда было нихера не смешно, — на одном дыхании выдаёт придуманную историю Санс. Такие кошмары его больше развлекают, в отличие от снов, где Папируса, например, убивает шайка вампиров — это ему снилось сутками ранее, и он мужественно это стерпел, когда не проснулся и не вскрикнул. «Я должен… Попытаться», — Санс неосторожно берёт вилку в одну руку и подцепляет небольшой кусочек кекса. Не жуя, проглатывает, хотя у него тут же возникает сильное желание это выплюнуть, тем более, что Санс сохраняет нейтрально-радостное лицо, будто действительно кекс вкусный. — «С-су-ука… Это хуже, чем тот бургер, которым меня угощали у БП те хуесосы… Я в это не верю». Санс берёт ещё одну вилку, ничего не говоря и очень неспеша ест, хотя глотает он быстро, пытаясь как можно меньше смаковать съеденное. Папирус, на самом деле, любит наблюдать за братом: любит его развязные движения, иногда дёрганую жестикуляцию и то, как он часто поднимает на Папируса голову — обрывисто и резко, так будто только что перед ним занимался чем-то незаконным. Его брат точно какое-то сплошное сборище противоречий: он миксует в себе нервозность и похуизм, и потому движения его всегда такие… Странные и немного неуклюжие. «Очаровательные», — поправляет Папирус в голове. Почему-то, когда он проснулся утром, то очень сильно растерялся. Но сейчас Санс всё ещё пахнет этим ванильным бананом, и Папирус пытается скрыть дурацкую улыбку, уплетая кекс, которого практически не осталось. Может, именно какая-то стеклянная взаимность с братом его так сильно радует? То, что он не противоречит хоть в чем-то: в прикосновениях. Это не обозначает, что Санс чувствует всё то же самое. Это, на самом деле, вообще мало что обозначает. — «Он назвал это несправедливостью», — рассуждает он об внезапном предложении брата. — «Я будто запрещаю ему себя трогать. Мне нравятся его прикосновения». От мыслей отрывает телефонный звонок, к которому пришлось прислушаться. — Бля, опять в комнате забыл, пиздец. У Андайн, а я уверен, это она, скоро будет привычка названивать мне по утрам, — Папс говорит это, пока широкими шагами вылетает из кухни и поднимается, перешагивая ступени. Санс, хлебнув кофе, последовал за братом. Кекс подождёт, да и хватит пока двух вилок. Он поднимается в комнату, вслед за ним… Папирус входит в комнату, принимает вызов от начальницы. — Здорова. Дай угадаю, раз ты звонишь, значит обход летит в пизду? Что случилось? — Панк, — голос Андайн тяжёлый и торопливый, а на фоне раздаются какие-то крики и шумы. — Шутки отставить, жду тебя в Сноудине, возле Лодочника! Там случился набег вампиров и всё ещё происходит, нужна помощь!!! Быстро!!! — Есть, — тут же став серьёзным и суровым, Папирус принимается выполнять приказ, когда Андайн сбрасывает вызов. Его лицо будто каменеет и становится холодным. Папирусу ещё не доводилось разгребать прямые вампирские атаки. Он видел вампиров в клубах, которые вели себя обычно и непринужденно, возможно, с небольшими вампирскими странностями, но нападений на опыте ещё не встречал. Может, потому он не отдавал кровососам должного — вообразил себе, что у каждого упыря есть по донору крови, и живут они себе припеваючи, ебланясь в элитных клубах. Сейчас он чувствует лишь одно — возможно, будет бойня. И происходит это в их Сноудине, совсем близко к ним, близко к Сансу. И Папируса на секунду пробивает ледяная дрожь. Он оборачивается, рассматривая брата в дверях, который тоже выглядит как-то неуверенно, как-то неестественно, будто его нарядили в классический костюм и отправили играть в футбол с теннисной ракеткой. У Папируса нет времени удостовериться в его безопасности, а у Санса нет на это желания. Даже если бы Папс мог, это всё, скорее всего, вновь превратилось бы в какую-то тупую неуместную ссору. Поэтому Папс скрипит зубами, но молчит, натягивая штаны, сапоги, доспехи. — Зафиксировали, кажется, первую прямую атаку вампиров в Сноудине, — сообщает он Сансу бесцветно, чтобы тот сам позаботился о своей безопасности. Хотя Санс, наверное, раз в миллион осторожнее Папса, да и телепорт куда надёжнее пешей ходьбы. Санс, услышав причину звонка, впадает в ступор. «Блять???» — глазницы пустуют на миг, не то от страха, не то от шока, не то от всего и сразу. А, нет, больше всего от того, что Папирус идёт туда прямо сейчас. Вампиры атакуют в Сноудине. Эта новость очень сильно напрягает, сильнее даже того, что кекс несъедобный. Всё ещё держа холодное лицо, Санс вспоминает его слова о клубе, в котором он был… — «Альфис говорила… Альфис говорила, что гвардейцев туда не пускают. А как они тогда спокойно себя вели, когда Папирус с Андайн там были?» Папирус заматывается шарфом и подходит к дверям, к брату, скользит по его лицу взглядом мгновенье, потому что больше у него времени нет, но в этом взгляде они оба чувствуют недосказанность. Папирус лишь оставляет свою руку в перчатке на его плече, чуть ниже рукава футболки, в подобии заботливого жеста, и отводит взгляд на своё запястье. — Будь осторожен, — просит он, обходя брата и спускаясь вниз. — И это говорит мне тот, кто сейчас идёт в самый эпицентр бойни?! Блять, Папирус, ты… — Санс сдерживает привычное и необдуманное оскорбление, тяжело вздыхает и выдаёт: — Тоже береги себя, боже… — он отводит взгляд. «Я, сука, если узнаю, что его обратят в вампира, самолично найду блядь, которая это сделает и, сука, кину самому Асгору на съедение. Или сам её жрать начну», — на миг взгляд Санса становится даже безумным. — «Да даже если кто-то ранит его… Я не…» Папирус останавливается у входной двери. Ему было приказано идти живо, не теряя драгоценного времени, ни секунды. Возможно, кто-то умирает, пока он тут поворачивается, чтобы окинуть брата взглядом, чтобы тот понял: Папирус его слова не пустил мимо. — Это они пусть берегут себя от меня, — и в глазах его сверкает кровожадная искра, а рот искажается в устрашающей ухмылке. Не то, чтобы Папирус любит кровь и убийства. Просто это будоражит, это позволяет выпустить пар и все скопившиеся эмоции. — Не сомневайся во мне, — бросает он, потому что изо всех высранных сил старается не сомневаться в Сансе. Он же чёртов Великий и Ужасный Папирус! Не умеющий проигрывать или не умеющий признавать проигрыш — тут сложно запутаться. Он будет лезть на рожон, будет оправдываться результатом, хотя ему, по правде, до него совсем нет дела. Главное быть там, в эпицентре, в точке урагана и стать с ним одним целым. Санс усмехается, когда Папирус заявляет: «это они пусть берегут себя от меня». И то верно, Папирус, даже если и не мастер, то, очевидно, знаток своего дела и бесспорный талант набивать ебала в драках с минимальным ущербом для себя… В большинстве ситуаций за последние пару лет. Санс надеется, что так же будет и в этот раз. Когда брат покидает дом, Санс без задней мысли залетает на кухню и тут же озирается на злосчастную чашку со своим кексом, и, взяв ложку, он кекс выковыривает, отлепив его от стенок чашки, а затем телепортируется в туалет, крошит его той же ложкой и… болезненно, скрепя сердцем, старательно смывает, но в мыслях он, всё же, больше рад: «Мне не пришлось его есть, слава богу, блять… Я бы точно выблевал его». Далее он, неожиданно для себя же, моет посуду, даже убирает недоеденный братом кекс в холодильник. «Пиздец, когда я в последний раз вообще так на автомате мыл посуду?» — Санс либо пытается себя успокоить и мысленно простить за то, что он настолько плохо обращается с богоподобной стряпнёй брата: ему и вправду паршиво от того, что он не мог её есть и всё, что оставалось — варварски от неё избавляться; либо не хочет доставлять лишних хлопот Папирусу. Почему-то Санс не может думать о том, что с Папирусом всё будет в порядке. Он еле заставляет себя самого не телепортироваться туда, где происходит битва. Просто чтобы посмотреть… Далее он переодевается в свою привычную повседневную одежду (оставляя на себе только футболку с «Пивозавром») и по щелчку пальцев телепортируется на свой пост, не забыв прихватить смартфон, надеясь, что он не разрядится. Пока брата нет, Санс должен найти еду — это его основная на сегодня цель.***
Снег скрипит под быстрым широким шагом, Папирус почти сливается с ветром, забегая за угол к реке. Пахнет кровью и мокрой шерстью. А ещё пахнет страхом. Он чувствует, как магия током приятно покалывает кости. Он сосредоточен и терпелив, и он чертовски хорош собой во время боя. Перед ним шумная кровавая куча из всего подряд: гвардейцев, вампиров, возможно, обычных пострадавших. А ещё кровь. Чертовски много крови. Практически не разбирая где кто, он направляется в пучину этого ебнутства, сразу же ловит взглядом Андайн, сосредоточенную, хладнокровно насаживающую упырей на копья, как шашлыки на шампуры. Папирус вливается в бой, прокалывая костями клыкастого ублюдка, который пытается налететь на неё сзади. Когда он подбирается ближе, назад пути уже нет. Но Папс уверен: хоть дюжина вампиров против них — ничто. В ногах снег перемешивается с кровью и пылью. — Подмога прибыла, — самодовольно ухмыляется Папс с шипением, окружая двоих сразу костяной решеткой. Он машет головой, а ветер чуть треплет его шарф. Вампиры царапаются, набрасываются, как хищники на жертв, стремясь вцепиться зубами. Но этого позволять нельзя. Он мельком бросает взгляд на начальницу и отбивается вновь. У той бинт на шее с одной стороны. Им приходится встать спиной к спине, когда четверо окружают их. Папирус серьезно хмурится. — Тебя кусали? — говорит он напряжённо, не отвлекаясь, когда магия горячими импульсами течёт по костям, Папс даёт ей вырваться. Андайн злобно смотрит на Папируса: — Ага, пиздёныш зубастый один куснул и, кажется, намеревался вообще от меня кусок оторвать. Но это чмо лишь подавилось к хуям, потому что… что я сделала? Правильно, ебанула перед боем антидота! — и она заливается победоносным смехом. — Ты бы видел, как он начал мерзко кашлять, клыкастая сука, пха-ха-ха! — она вдыхает в себя больше воздуха и начинает орать на окружающих врагов: — Слышьте, вы, эритроцитные обдолбыши?! Сейчас с вами, сука, та же история будет!!! — в ней кипит чистая уверенность, и Андайн более чем уверена, что она победит. Особенно, когда за спиной Папирус: он дерётся крайне хорошо. Ещё бы. Лично Андайн тренировала его, хоть когда-то она и считала его бесполезным. Но, пожалуй, упорство в скелете ей всегда импонирует. Четверо вампиров хищно скалятся. — Бля, хреново дело, — уже шепчет сипловато рыба Папирусу. — Остальные гвардейцы переместили битву больше в леса… Хорошо, что я тебя позвала сюда, — короткое молчание. — Сможешь взять тех двух, которые на тебя смотрят? Я возьму тех двух, — она хмурится. — Учти, они очень быстры. «В леса?! Твою мать», — Папирус не вовремя начинает думать обо всем сразу: о сыворотке, о вероятности того, что вампиры доберутся до поста брата. Папирус с Андайн расходится сразу же, как она делит четверых вампиров поровну. Рыба тут же сверкает глазом и, напрягая магию, тут же призывает за собой копья, смотрящие концами своими на пса и скелета, которых она выбрала в качестве своих целей. — У неё кровь на вкус дерьмо, — говорит скелет-вампир псине. — Просто убей её. — Так не ты меня кусал, кусок трупа в таз ёбаный! — яро рявкает Андайн, щёлкнув пальцами. Созданные ею копья летят в вампиров, и те отпрыгивают в стороны. Рыба тут же срывается с места и бежит на медведя: скелет уже ранен и двигался медленнее чем до, а медведь крайне опасен и достаточно силён, и Андайн понимает, что нужно ликвидировать его. Совершив пару прыжков из стороны в сторону, смотря за тем, как противник пытается предугадать движения воительницы, рыба, махая, копьём, в один момент резко швыряет его. Медведь отскакивает, копьё впивается острием в снег. Андайн снова прыгает то в одну, то в другую сторону. Медведь не очень мобилен, она это заметила ещё двадцать минут назад. Постепенно она к нему приближается, намеривая запутать, чтобы в один момент нанести подлый удар куда-нибудь в бок или, ещё лучше, в шею. Краем глаза она замечает то, как скелет направляет на неё синие кости, стоя чуть левее и намного дальше. Рыба, вобрав больше магии и адреналина в теле, в один миг широко отпрыгивает в сторону, оказавшись в трёх шагах от медведя и, резко вытащив длинный серебряный кинжал, всё это время ждущего своего часа в кармане на бедре, подпрыгивает к нему. Случается неудача — медведь успевает среагировать на попытку атаковать и вот-вот ударил бы рыбу, она еле затормаживает тело, вынужденно упав на снег. Если бы Андайн сейчас не остановилась — ей сильно бы вдарили по лицу, она бы сильно растеряла равновесие. Медведь злостно рычит и в тот же момент набрасывается на неё. Андайн изо всех сил отталкивает себя назад, снег, к счастью, способствует некоторому её скольжению. — Да ты дурак, блять?! — гаркнул скелет, оказавшийся за медведем. — Не тормози!!! Рыба поворачивается животом, руками опирается о землю и, словно профессиональная артистка, в полупрыжке встаёт на ноги, сразу же вызвав копьё, отбивает летящие на неё синие кости. Она сосредотачивает магию в ноге, резко съехав ею чуть назад и смотрит на торс скелеподобного. Копья появляются прямо перед ним и он вынужден отступить назад, но перед ней тут же появляется медведь. Рыба снова отпрыгивает назад, а затем делает так ещё раз, но он только бежит вперёд, за ней. Тогда рыба отскакивает ещё раз и зверски бросает копьё в лицо. Медведь отклоняется в сторону. Прыжки в стиле догонялок повторяются несколько раз. Андайн не может сообразить, как ей лучше атаковать. Кажется, план меняется, и она вынуждена сначала избавиться от скелета, он сильно мешает ей концентрироваться. Медведь, как стало понятно спустя время, долго думает и не сразу реагирует на изменения тактики боя, поэтому, пока продолжаются пляски с ним, Андайн в один момент сменяет свой маршрут и тут же в прыжках приближается к скелету. Он это замечает и резко между ней и ним воссоздаёт ряд синих костей, несколько десятков. Но не тут-то было: в последний момент рыба заряжает разрушительной магией копьё и несколькими точными и уверенными взмахами всё разламывает в ноль. Скелет, поняв, что Андайн вот-вот его настигнет, врывается в интенсивный ближний бой. В последнюю секунду Андайн видит, как его клыки, будто по щелчку становятся больше раза в полтора. В руке копья нет, и рыба молниеносно его берёт за шею, не давая возможности приблизиться к ней ближе. — Гх-х-х!!! Рыба его очень крепко сжимает, при том, что её враг — скелеподобный монстр и их же кости оберегают от удушья. Но в ней силы куда больше, и она его приподнимает над землёй — ростом вампир ниже. Другой рукой Андайн залетает ему под рёбра, минуя накидку и насильно вызывает душу, тут же вытащив её и больше не позволяет кровососу полноценно использовать магию. «Слишком просто». Вампир резко берёт своими руками её руку, сначала пытается впиться фалангами пальцев в её броню, но это бесполезно, он начинает дрыгаться, дёргаться и задыхаться. Андайн не церемонится. — Нравится, когда душат, как последнюю шлюху? — дыша горячим паром, хмыкает Андайн, ощущая, как в другой руке бешено бьётся душа скелета. Она тут же смотрит в сторону и видит надвигающегося на неё медведя, уже на четырёх лапах, очень громко рычащего, не закрывающего пасть. Андайн улыбается ещё шире и швыряет скелета медведю. Он вынужденно тормозит, когда костлявое тело наваливается прямо на него, попадает на лицо и на пасть. — Пожри костей, сука, — шипит рыба. Рука, держащая душу монстра, секундами ранее искрится от магии и рыба уничтожает магическое ядро. Скелет громко и болезненно стонет. Андайн хотела воспользоваться этим шансом, замешанностью медведя, но следующий шаг становится максимально неожиданным — медведь в один момент решает бежать на Андайн снова, выкинув своего собрата к чёрту, видимо, поняв, что он уже не жилец, а затем ещё и вдавив череп скелета в снег собственной напряжённой лапой. Андайн уже на полпути к разрушению души. Это она не предусматривает и дёргается. Она сейчас уязвима, почти вся её магия сосредоточена на том, чтобы расколоть чужую душу. Андайн приходится бегать от медведя, чтобы одного вампира избавить. Но вдруг… Со стороны прилетают несколько костей, прям в него. Андайн резко замирает и медведь тут же замирает следом, он оборачивается и видит, как пять обычных магических костей торчат из-под его тела. — А..? Из кустов вылетает один гвардеец, а за ним ещё трое. Первым выбежавшим гвардейцем оказывается Догго. — Догго-Догго, ебун надолго!!! — радостно кричит Андайн. Догго, встретившись взглядом с Андайн, смотрит на обездвиженного вампира и приказывает своим немедленно с ним разобраться, а сам подходит к Андайн. Душа, которую Андайн держит в руках, трещит и в итоге разламывается на части. Последний стон вампира-скелета сопровождается переходом в хрип, будучи втоптанным в снег. — Спасибо, от души душевно в душу, в душе́ спасибо от души́, и от души́ в душе́ исключительно душевно, — бурчит она даже весело, и Догго в ответ криво улыбается, а затем, собака и рыба уже слышат чей-то стон со стороны, ближе к реке. Рыбу резко осеняет… Папирус во всю дрался с теми двумя. — Б-блять!!! П-Папирус, я иду!!! — очень громко кричит Андайн, да так, что слюна вылетает изо рта, и тут же она спешит на помощь. Папирус практически не отвечает, сосредоточенный на своих противниках. «Сосредоточься!», — командует он себе, синхронно делая резкий мах руками, в которых концентрируется магия, создавая в твердых кулаках красные обломанные кости. Они как парные клинки в его руках. Глаза полыхают, наблюдают за крадущимися вампирами — черный ворон и белый волк, и эти два мудилы явно собираются действовать сообща, иначе бы их движения не были такими слаженными. Папирус сжимает зубы и широкого замахивается, когда ворон идёт в нападение. «Быстрые!» — напоминает себе Папс, опуская скрещенный рубящий удар. Он упирается ногами в снег. Мимо. Неудачный удар он не прекращает, ведёт руками назад резкими движениями, чтобы скрестить кости за своими плечами, и, судя по сдавленному рыку, он ранит волка. На белой шерсти и белом снегу звенит кровь. Папирус разворачивается сразу же, пока волк ранен, пока не успевает обратить на него свою атаку. Кости режут снег, поднимаясь дугой к чужому горлу, но волк уворачивается. «Я быстрее», — шипит он мысленно, а на деле лишь рычит, разворачивая голову на девяносто градусов, чтобы из одного клинка сделать несколько костей и ими же подбить ворона, не успевая выяснить, нанёс он урон или нет — он тут же возвращается к волку, успевая уклониться от когтистой массивной лапы, что могла бы оставить ещё несколько полос по всему его черепу. Волк по инерции поддается вперёд, когда ожидаемого сопротивления от защиты не следует, и Папирус помогает тому опрокинуться в снег клыкастой мордой, толкая острым сапогом в спину. Эти двое решают его окружить: один кидается, пока другой заходит со спины — тактика трусов. Тактика тех, чьи шансы ничтожны с самого начала. Когда волк оказывается в сугробе, Папирус вертит головой вновь, не переставая концентрировать магию в руках. Чёрный клюв почти впивается ему в череп, элемент неожиданности делает свое дело, и ворон опрокидывает Папируса в снег, хватая за позвоночник и обрушивая тяжёлый удар в череп над глазницей; у Папируса голова откидывается в сторону. Он смотрит туда, где ещё не успел очухаться волк. Ворон чуть ниже Папируса, но тяжелее и мощнее, но с Папирусом ему тягаться рановато. — Следи за руками, пташка, — шипит Папс, вонзая в бок ворону оставшийся клинок, что он сжимал в кулаке всё это время. На лице птицы отображается немой стон, и Папс может приподнять торс, когда тело ворона за секунду ослабевает. Папс с силой вводит кость всё глубже, а потом резко ведёт вверх, рассекая тело. Из клюва вырывается захлебывающийся кровью вопль, и Папс пачкается в вязкой красноте, спихивая половинчатое тело. — Не махать тебе больше крылышками, курица блядская, — шипит он. А потом на него наваливается волк, лая и рыча, вновь впечатывая Папируса лопатками в снег. — Да что ж, блять, такое-то нахуй, — ворчит Папс. Волк опасно сильный. — Почему всем так хочется меня завалить? — язвит он в пасть, которая практически касается его черепа, но Папс упирается ребром окровавленного клинка в шерстяное горло, отталкивая так сильно, что появляется напряжение в руках. Когти впиваются в броню и царапают плечи. Руки крепко держат клыки на дистанции, и он не успеет увернуться, если уберёт клинок. К счастью, он знает, что его не разорвут на куски, когда слышит знакомый грубый голос. Андайн снова вытаскивает его из задницы. — А ну пошёл от него нахер, недоёбанное отродье собачье!!! — раздаётся яростный женский бас. Волк успевает только взглядом посмотреть в сторону, как тут же в его спину входит магический, наэлектризованный собственной гадкой магией серебряный нож. — Умри, блохастый трахососущий ублюдок!!! — кричит Андайн, бешено протыкая волка снова и снова, будто она сама поехавшая психопатка, желающей больше смертей и насилия. — Сдо-о-о-о-охн-и-и-и-и-и!!! — горло болезненно напрягается от собственных децибелов, но её сейчас это мало волнует. Ещё несколько жестокий ударов насквозь и волк категорически слаб, а из его рта и носа течёт кровь, помимо ряда ножевых. Андайн грубо пихает его сапогом в бок и тот отпадает от Папируса, тут же ослаблено открыв рот, откуда выходит река крови. Глаза не закрываются, но перестают шевелиться. — Фух! Вот так ему и надо! — широко улыбается рыба, после чего смотрит на очень ошарашенного Папируса. — Так, он тебя не укусил??? — грозно рявкает Андайн, адреналин из её тела всё ещё не ушёл, она всё ещё в боевой форме и в режиме «убивать-убивать-убивать-убивать». — Это… Это же твоя кровь, да? — вскидывает она бровь. — У нас нет на это времени, — опешивает Догго, стоя сзади. — Некоторые вампиры в лесу, два отряда тоже там. Нам надо им помочь. — В лесу где именно? — не оборачиваясь, тут же спрашивает Андайн, всё ещё смотря в глаза Папирусу, выжидая, когда тот опомнится и поднимется. — В стороне Ватерфолла. Есть вероятность, что они не одни тут и у них возможна подмога. — Блять. Она резко оборачивается. — Так, мужики, уничтожаем души этих уёбков и идём ломать ёбла дальше, — голос рыбы снова становится стальным, разве что его портят частые вздохи, которые она не спешит как-то упрощать. Андайн обращается и к Папирусу, и к Догго и к троим гвардейцам, которые, кажется, закончили со скелетом и медведем. — Все чмошники, посмевшие сегодня устроить геноцид во имя каннибализма и прочих «прелестей для их существования» должны быть жесточайшим образом набутылены по самое небалуй! Папс, — посмотрела она на лежащего онемевшего скелета. — Давай, вставай, не раскисай! Это ещё не всё! Она протягивает скелету руку, чтобы тот, наконец, встал. — Только не говори, что он тебя загипнотизировал или типо того, панк, — речь становится быстрой и чуть обрывистой. — У меня с собой против этого сейчас нихера нет. А твоя помощь нам нужна, как ты мог заметить! Папирус, отмерев, крепко хватает протянутую ладонь окровавленной рукой и подтягивается, поднимаясь на ноги. — Чтобы такие отбросы загипнотизировали Великого и Ужасного Папируса? — вызывающе повышает голос, но лишь от самодовольства, и вытирает кровь с лица, делая развод ещё больше. — Ньях! — ухмыляется он. — Ни в жизни. И спасибо, — он отдает честь её клыкастой ухмылке. — На самом деле они пиздецки бешенные, — признаётся он отряхивая кровь и ошмётки с себя. Он вспоминает вампиров из клуба, и картинки в его голове не состыковываются. — Чё они вообще вдруг тут начали ебланиться? Раньше не нападали ради нихуя. У Папируса частое дыхание и голова взвинчена. Снег под сапогами становится кровавыми сугробами, раны кровоточат, но он чувствует лёгкость. Он готов идти в бой вновь. — Да хуй их знает вообще! — Андайн не стесняется в выражениях при всех, поправляя на ходу причёску. — Просто решили, блять, от скуки видать, полакомиться клиентами Лодочника! — чеканит она каждое слово, разводя руками и рыча, её голос всё ещё дрожит от боя, едва ли не радостный, ибо их ждёт новая резня. — С-Суки драные бля-ять! Недоёбыши наивные н-нахуй! Сча мы, ёпта бля, всех переебём нахуй! Андайн смотрит на Папируса. — Кстати, на днях я собираюсь ввести новое правило в КГ, но пока оно касается некоторых товарищей уже с сегодняшнего дня! И тебя теперь это касается тоже! Тебе нужно немедленно сменить свою экипировку. Догго и три монстра спешно идут за Андайн и Папирусом, обсуждая что-то своё. — Слышишь меня, панк?! Папирус поворачивается резко на такой же резкий голос. — Что не так со старой? — ему, вообще-то, нравится его экипировка. — Слишком открыто, — отвечает рыба. — Посмотри как одета та тройка с Догго, — она машет рукой назад. — Или на меня. Твоя одежда создаёт слишком много уязвимых мест для кровососов. А учитывая то, что ты ёбаный скелет — тебе тем более следует об этом трижды подумать! Сука, — Андайн нервно посмеивается. — У тебя даже таз можно прокусить, ты об этом не думал? Молчу про твои руки и шею, от которой шарф мало спасёт против клыков как у того медведя… Бля, ты бы видел, как он там одного мужика разорвал в кожанке, пока мы не вбежали, бля, я такого давно не видела… Бр-р-р… Короче, — рыба снова повышает тон, но уже угрожающе и в приказном тоне. — Завтра чтоб плащ на себя накинул какой-то, а желательно поменял бы вообще всё! Можешь заказать броню через меня, под свои габариты, если хочешь! Папирус хмурится на такое заявление. Андайн, несомненно, говорит по делу — Андайн, несомненно, права, и по рабочим вопросам она никогда не ошибается. Но блять. Ему нравится его экипировка. И её открытость ему нравится тоже. Так удобнее. Он недовольно пыхтит, но всё же соглашается, коротко кивнув. Возможно, сейчас защита важнее его чувства стиля и удобства. Они широко шагают в сторону востока, заходя все ближе и глубже в лес, и Папс спокоен только за то, что брат находится в противоположной стороне. Но руки у него всё ещё подрагивают, а шаг всё ещё чуть пружинит. В этот раз их больше. И гвардейских сил, и вампиров. Папируса чуть не укусили за ногу (даже не за руку и не за тазовую кость!). В этот раз валили на лопатки не его, а он, мощно обрушивая на клыкастых кровопийц весь свой гнев за прошедшие дни неопределённости. В том, что Папирус так не сдержан, виноват Санс. И все острые летящие и свистящие кости, пробивающие вампиров насквозь, делая из них решето, тоже на совести брата. Зато Папирус после боя будет чувствовать себя приятно уставшим и спокойным, до невозможного сосредоточенным. И когда вампиры облепляют его со всех сторон, он использует свою новую супер-атаку, похожую на бомбу летящих вверх костей, будто вокруг себя Папс образовал магическую сферу. Они бились не так долго — первое впечатление было внушительным и ложным, — а несколько последних жалких вампирюг сдались самостоятельно. Лес, в итоге, стал местом кровавой бойни. Между стволов валяются ещё не обездушенные тела, в крови и пыли, нанизанные на кости и копья. Топоры стражников практически сносили головы. Сам лес будто окрасился в багровый свет, а не только снег под ногами. Но выходит Папирус из кровавого занавеса вымотанный и удовлетворенный. Ноги чуть шаркают по снегу, оставляя алые следы. Он сам будто вымылся в крови. У него чуть болит плечо, на которое накинулось сразу два упыря, но он отбился, выходя из боя победителем. И этот победитель сейчас направляется к западной части леса, к брату, придерживает плечо, а потом начинает шагать увереннее. Рациональнее всего и логичнее сейчас было бы вернуться домой и смыть весь этот кровавый грим с себя, но к чёрту, решает Папирус. Его броню пробили, и Андайн требует от него новую защиту. Почему-то Папс думает сейчас лишь об этом. Интересно, что скажет на это брат. Когда ели начинают мелькать чаще и гуще, Папс расправляет плечи, замечая сидящую фигуру Санса. Фигура напряжена и статична. Папирус щурится. «Не спит?» — удивлённо вскидывает бровь он, подходя чуть ближе. Санс будто кого-то выжидает. Нет, он, вообще-то, и должен выжидать. Не просто же так он тут просиживает! Но обычно Санса это не смущает. Будто в деревьях может быть что-то живое и опасное.