***
Папирус просыпается, кажется, снова от холода. И брата рядом снова нет. Сонный разум это беспокоит не так сильно, он не концентрируется ни на чём и не пытается анализировать. Папирус лишь, сонно мыча, приподнимается на локтях, чтобы взглянуть на часы и слегка разочароваться, потому что до его официального пробуждения всего две минуты. Он недовольно поднимается с подушки, чтобы затем встать с кровати. «Куда он опять делся?» — Папс глядит бездумно то на электронные часы, то на пустую и холодную постель. Серьёзно, ему нужно прекращать зависеть от присутствия брата. И то, что он делал ночью… Это же был не сон, верно? Санс в его руках, горячий и, вроде как, спящий, вся эта неуместная, но приятная концентрирующаяся магия в тазовых костях… Папирус скрывает горящее лицо ладонями, вдруг осознавая, что именно он делал. Это было… Это было очень опрометчиво. И недальновидно. И легкомысленно. Чёрт возьми. О чём он только думал! Папирус сглатывает. Думал он тогда только о том, как приятно касаться открытых костей брата, тёплых и гладких, и думал о том, что умрёт, если не сможет так делать хотя бы каждую ночь. У него начинается настоящая ломка. От прикосновений. И он не знает, что с собой делать, потому что свободно притрагиваться к брату на протяжении дня он не может… И не может притрагиваться так, как хотел бы на самом деле. Папирус вздрагивает, когда будильник начинает противно пищать. Он немного приходит в себя и идёт умываться. Санс же спал тогда, верно? У Папса, к сожалению, нет опыта, чтобы определить, притворяется брат спящим, когда его начинают весьма немногозначно трогать в кровати. Папирус умывается ледяной водой. «Он бы, наверное, отреагировал, если бы не спал», — начинает он рассуждать, принимаясь чистить зубы. На самом деле ему безумно понравилось. И тело, и душа требуют такое обязательно повторить. А разум говорит: «ты долбаёб». И Папирус не хочет слушать ни одного из них. — «Он и прошлую ночь уходил утром. Успокойся. У него плохой сон он… Мог… Просто проснуться раньше и начать заниматься своими делами… А ещё он мог проснуться, пока я его трогаю, подождать, пока усну и свинтить нахуй, потому что это, наверное, было жутко», — он упирается ладонями о раковину. Мысли превращаются в кашу. Он просто не может больше себя сдерживать. Не после всего этого. — «Я веду себя как помешанный на собственном же брате ублюдок. Блять. Я он и есть», — с этими мыслями он вытирает лицо, выходит за дверь и направляется в комнату к брату, потому что в гостиной пусто, а в кухне тихо. Хотя, наверное, это не лучшее, что Папирус может сделать сейчас, но ему нужно восполнить нехватку брата по утрам. Он открывает дверь, не стучась, но не заходит, оставаясь посреди порога. — Ты ел? — вместо доброго утра спрашивает Папс, бездумно глядя на то, что там брат высматривает в интернете. Выглядит Санс очень… Не очень. И Папирус хмурится из-за этого. Кажется, его ночные догадки подтвердились. Санс снова чем-то болен. — Ты себя хуёво чувствуешь? Санс, погрузившись сполна в хаос в своём черепе, который он уже не может выдержать полноценно, поднимает голову не сразу, оторвав усталый взгляд от монитора. Заметны, кажется, тени под глазницами, но это не имеет значения. Момент истины. — Я должен сейчас уйти, — тут же говорит он, игнорируя вопрос о самочувствии, закрывая монитор ноутбука. — Ал позвонила, помощь нужна с Ядром, — он встаёт. — Обещала щедро заплатить. Буду на посту чуть позже, постараюсь успеть до девяти или десяти быть на месте, — голос будто роботизированный. — Поем по дороге, — добавляет он. — Не парься, — и, пройдя мимо Папируса, он продолжает: — Скорее всего, ночью я должен буду изучить документацию Ядра, ибо со времён смерти Гастера на неё хуй забили. Поэтому, на моё же ненастье, — он вздыхает, — спим сегодня отдельно, — короткое молчание. — Точнее, ты спишь, а я полночи точно нет. Возражений не принимаю… обещали хорошее бабло, — он подмигивает, но даже этот жест кажется утомлённым и каким-то натянутым. Тело Папируса вдруг как-то деревенеет. Санс резкий и вялый, и Папирус не знает, как на него правильно смотреть, чтобы это не казалось… странным. «Он знает. Он всё знает, он не спал, Папс, ты идиот. Ты идиот, который лишился брата», — он паникует, опуская взгляд. Нет, всё, он не может смотреть ему в глаза, он вообще смотреть на него больше не может. Обнимашки во сне, держание за руки — это ещё куда не шло, это было… безобидно. Но то, как Папирус касался его ночью и, он пиздецки надеется, что Санс не догадался, зачем он в итоге уходил в ванную — это выход за черту. И всё же тогда ему отчаянно хотелось, чтобы брат его видел. Чтобы брат знал и понимал всё, как есть. Чтобы не было между ними этой адовой недосказанности. Но сейчас всё ещё хуже. Конкретики до сих пор нет, зато теперь Папирус боится. — «Я же, блять, нахуй не усну без него… Я должен был быть к этому готов. Я знал, мне ничего не светит. Блять, он твой старший брат! Как он… Как он вообще может тебя воспринимать в ином плане?!» — он мнётся. В прошлый раз Санс тоже оправдался Ядром. Но Альфис ему выдала другу версию. Папс не… не хочет уточнять и не хочет переспрашивать, чтобы узнать, честен брат или нет. Папс будто… оттолкнул от себя то, чем дорожил больше всего. Будто сам перекрыл себе кислород. Он самоубийца. — «Идиот-идиот-идиот-идиот!» Папирус трёт локоть. — Окей, — лишь отвечает он как-то растерянно. Ему, вообще-то, тоже надо в Хотлэнд, встретиться с Андайн и пойти к паучихе, вчера он бы даже предложил брату составить компанию, раз им всё равно по пути, но, видимо, закончились их деньки безусловной нежности. — Я оставлю тебе спагетти, если вдруг ты… Проголодаешься на перерыве. — Спасибо, буду иметь в виду. «Бля. Он расстроен, что ли? Надеюсь, он не подумал, что это из-за того, что он тискать меня во сне начал?» — Санс почти что нервно сглатывает и перенимает нервозность Папируса. Он, однозначно, волнуется из-за лунатизма. Или что это было? Санс подходит к лестнице, но тут же замирает и решает кое-что прояснить, раз уж он снова задумывается о том, что вытворял Папирус и зачем… и ведал ли он вообще, что делал: — Если я закончу с документацией раньше, то я вернусь, если ты… Эм… Не будешь против, — добавляет он, смотря на дверь выхода. — И если это не помешает тебе дальше лунатить, — ещё дополняет он, чуть сдавленнее и недоумённее. Слишком сильно тогда Санс охуел с происходящего и, он надеется, что Папирус ходил в ванную после обнимашек по любой другой причине, кроме той, где он… ласкал себя? Санс определённо извращенец. Санс спускается по лестнице, не дожидаясь ответа. Папирус в какой-то момент столбенеет, становясь ещё более растерянным и смущённым. Теперь он, по крайней мере, знает три вещи: первая — Санс в тот момент не спал. Вторая — Санс думает, что Папс лунатит. Или это была шутка? Он пытается его оправдать? Пытается сделать вид, что его младший брат его не хочет? В третьем варианте он не уверен, потому что это всё… Очень странно и неправильно, но Санс, вроде, не против. И это чертовски… Непонятно! Это будто не похоже на Санса. Почему он не против того, что его младший брат по ночам трогает его, чуть ли не целует в спину, когда у Санса там, вроде, есть какой-то супер-дупер важный на свете монстр, с которым он не может быть вместе, потому что тот бы его убил, который его идеал и о котором наотрез отказываться рассказывать, как и обо всех своих личных делах?! «Я ничего не понимаю», — отчаянно думает Папирус. Словам Санса, кажется, нельзя верить… Санс явно чем-то болен и, может, он просто не в себе и несёт всякую чушь? — Ну и пиздец, — говорит он уже вслух, когда брата не оказывается дома. Он спускается на кухню, чтобы позавтракать и отправиться к Андайн, а потом прямиком в липкие сети Маффет. Папирус ненавидит пауков. Но работа его не спрашивает. И, концентрируясь на этой мысли, а не на Сансе (хватит о нём думать!), Он выходит из дома. Ему ещё нужно заказать новую экипировку, иначе Андайн пожизненно будет стебать его за выбор в одежде.***
Сегодня снег рыхлый и сухой, а погода холодная и почти безоблачная. Будто на улице вечер, но постепенно светлеющий. Санс отправляется не к Альфис, хоть и идёт в сторону Ватерфолла, да и то, чтобы более длинным путём добраться до поста (дабы у брата не было лишних вопросов, о телепорте речь закрыта), но через лес. Так он надеется наткнуться на ещё чей-то труп, ибо в лесах Сноудина частенько с утра творится какой-то пиздец. Обоняние концентрируется на максимум. Он ещё несколько раз пытается набрать номер Альфис, но всё без толку. — Ебучая шлюха жирная, — цедит Санс до крайности раздражённым голосом, который уже подрагивает от желания кого-нибудь разорвать. — Сука, отвечай нахуй! Иначе я, с-сука, расскажу, что ты тоже вампир!!! Глаза плавают и не желают фокусироваться даже на телефоне, Санс не спал. Походка его то вялая, то внезапная; он принюхивается, пытаясь хоть кого-то выждать. Скелет вытаскивает из карманов куртки сигарету и начинает курить её. Но никотин лучше не делает. Санс уже не может адекватно оценить своё состояние и не представляет, как выглядит со стороны.***
— Дарова, панк, — как только Папирус вошёл в кабинет Андайн, та с ним любезно поздоровалась. — Где броня? — тут же интересуется она, вскинув бровь. Папирус не меняет своего постно-раздражённого лица, того самого, рабочего. Он к этому готов. Очень сильно хочется закатить глаза и цыкнуть, но это только вне рабочего времени… — В процессе, — отвечает он, приходя к Андайн в том же, в чём и вчера. — Завтра будет. Честно, — для убедительности он смотрит ей в глаза и кивает, и поднимает перед ней руку в странном жесте, будто предупреждая о чем-то. «Если моя прошлая броня была такая неправильная, хуль она мне раньше не сказала об этом?» — Папирус всё ещё немного недоволен. Он, безусловно, любит носить новую одежду, и тот образ, который он уже составил у себя в голове, ему нравится и подходит по всем параметрам. Но всё же! — «Или ей нужен был особый случай?» Он садится перед Андайн на стул задом наперёд, расставляя колени перед спинкой стула, и смотрит на неё всё тем же взглядом. — Планы не изменились? — Не изменились, по идее, — говорит уверенно рыба, встав с места. — Я вместо тебя послала Догго совершать обходы, тем более, что он на повышение претендует, поэтому, считай, ты ещё отчасти сегодня будешь свободен. Ладно, — она взмахивает волосами, будто придавая больше эффектности самой себе. — Пойдём к этой еврейке-пиздобляди, хочу посмотреть на её охуевшую морду. Готов? — Всегда готов, — ухмыляется Папс. «Вообще, я надеялся, что смогу потом во время обходов пересечься с Сансом. Но похуй. Ему сейчас точно не до меня. Особенно, бля, после всего случившегося…» — не позволяя себе краснеть, Папирус старается убрать магию со своего лица. Он поднимается с готовностью, немного резко, когда Андайн уже ждёт его у двери. Они идут по Хотлэнду, постепенно приближаясь в паучью обитель. Андайн чуть ворчит на жару, и Папирус с ней согласен. Жара — отстой. — Так мы, получается, начнём с того, что по Подземелью ходят некоторые… Сплетни? — начинает Папс. Он думает о том, что, будь здесь брат, напустил бы миллиард пошлых шуток про пауков, умудрившись приплести к ним смерть, дрочку, говно и жопы, и тогда Маффет бы сама сдалась в их сети, лишь бы Санс заткнулся, желательно навсегда. — Нет, я хочу сразу поинтересоваться из дружеской симпатии о том, что это за хуйня у неё на шее. Я хороший друг, Папс, всегда слежу за своими близкими и всегда добиваюсь того, чтобы я была в курсе, что у них на уме! А так, сплетни даже про меня есть, что я как-то причастна к вампирам так-то. Да про кого, сука, только теории заговора не строят, боже, вот в таком многопиздном обществе мы живём! — следует рык, скорее, как тяжёлый вдох от душного воздуха. — Пока не подошли к Маф, можешь тоже придумать что-нибудь. И Папирус действительно пытается придумать что-нибудь, пока они широкими уверенными шагами преодолевают жаркие просторы Хотлэнда. Вскоре они оказываются в нужном месте. Без лишних слов, гвардейцы входят в забегаловку Маффет. Пахнет какими-то травами и пряностями, а народу немного. Забегаловка напоминает импровизированную оранжерею и, несмотря на то, что на улице светло, потому что сейчас, по сути, утро, освещение здесь такое, будто всё ещё глубокая ночь и зелёно-розовые освещения придают особой пикантности этому местечку. По центру барной стойки сидит улыбчивая Маффет, и она сразу же улавливает появление новых клиентов… неожиданно, Андайн сегодня с небольшой компанией. Не самой лицеприятной и, как известно, склонной к общению, компанией. Это напрягает. «Атмосферненько», — подмечает рыба, осматривая заведение как в первый, планировка и интерьер и вправду радуют глаз, с учётом того, что в Хотлэнде, в отличие от других регионов, минимальное количество флоры. — «Хорошо старается». — Здорова, Маф, мне всё как обычно, — солнечно улыбается ей Андайн, затем тут же бросает мешок с монетами, вынутый из непонятно какого кармана, при том, что она в полной броне. Папирус жестом показывает, что заказывать он ничего будет, когда голова Маффет направлена к нему. Здешняя еда ему не по карману. Он разорится, если будет заказывать еду в каждом заведении, в котором выполняет задание. К тому же, он позавтракал. — Мы, вообще, по делу, — кашляет он, привлекая внимание Маффет, пусть она и так смотрит на него, и внимание Андайн, судя по всему, тоже. В подобных вопросах Папирус бывает слишком резок: переходит к сути, не прощупав почву. Просто идёт напролом без всяких стеснений. Может, ему стоит быть аккуратнее с Сансом..? «Да ёб твою мать! Отъебись от меня хотя бы на работе нахуй из моих мыслей!» — это не поможет, но Папирус всё равно кричит внутри. — Это касается всевозможных связей с вампирами, — поясняет он так же отчётливым и приказным тоном, и Андайн рядом совсем не кажется довольной. «Вот надо тебе, сука, всё обосрать!» — вспыливает рыба, но полностью виду не подаёт. — «Я тут ещё по всем законам успешного дипломата пытаюсь задобрить голддигершу поганую, а ты, сука, малину ломаешь!» — Кхе-кхе, — резко кряхтит Андайн, а Маффет будто понравилось то, как скелет грубо переходит к делу. — М, в общем да, пришли побеседовать на тему вампиризма. Мой друг очень бестактный! — фыркает она. — Хе-хе-хе, — паучиха не показывает страха, странно улыбаясь, затем она детально разглядывает Папируса своими глазами, одной парой рук она подпирает свой подбородок, ещё две пары складывает на столе. — Хорошая у тебя на сегодня компания, все прелюдия мигом обломал. Любит сразу пожёстче, м? — ухмыляется она. Андайн не ухмыляется в ответ и, несмотря на то, что последующий ответ звучит саркастично, произносит она его больше серьёзно: — Угомони свой зияющий недотрах, солнышко, я тебе, ёпта бля, не горячего сутенёра привела, а очень серьёзного скелета..! — Да-да-да, — тянет лениво Маффет, показывая, что ей разговор уже не особо интересен. — Серьёзного скелета, угу, давай уже к делу, что тебе не нравится? — секундное молчание. — И, к слову, недотраха у меня нет. После этой фразы можно подумать, что она стала ещё менее вовлечённой в предстоящий разговор. — В смысле, «что мне не нравится»? — рыба на мгновение застывает, после чего ударяет несильно (по её мнению) руками по поверхности стойки. — Ты в курсе вообще, что происходит в мире?! — Сейчас любой слепой и немой полуживчик будет в курсе того, что происходит, — ещё с большей неохотой отвечает паучиха, скрещивая три пары рук на себе и скептично смотря в глаз Андайн. Рыба заметно хмурится. — Покажи шею, Маффет. Маффет удивляется такому полуприказу. — Ч-чего..? — Шею покажи, — рыба становится ещё упрямее, полуприказ переходит в приказ. — Я, если что, там уже всё видела. Папирусу показать хочу, ему тоже интересно просто. — Что ты там увидела? — Маффет всё ещё не выглядит испуганной, больше недоумённой. И всё же, пока сложно сказать, попадание ли это в яблочко или нет. Но Андайн знает кристально хорошо — врать Маффет умеет великолепно. — Сопротивляешься? — она прищуривает глаза угрожающе, смотря будто на паучиху с верха. — Ты ебанутая, — цедит Маффет, понимая в глубине, что уже за это может отхватить, но, она уверена, что это будет слишком уж тупо. Маффет тут же оттягивает воротник. — Что ты тут увидеть должна? Рыба сразу тыкает пальцем ей в шею, показывая на отметины. — Это вот что? — следует строгий вопрос. Паучиха удивляется ещё больше. — Это родинки, дура. — Какие, в жопу, сука, родинки? — вспыляет Андайн, она тут же устремляет взгляд на Папируса. — Так, — голос твёрдый, как сталь. — Ты тут родинки видишь? — грозно спрашивает она, от напряжения её глаз будто дёргается. — Может, я, конечно, реально ёбнутая, — она смотрит на Маффет снова. — Но давай проверим, а??? Папирус смотрит сперва на их перепалку озадаченно, на секунду он даже подумал, что Андайн справится и без него, а потом он всё же вытягивает голову, неловко поглядывая на шею паучихи, когда о нём вдруг вспоминают. Его лицо в момент становится серьёзным, но он не скрывает своего превосходства, сверкая огнями в глазах. Выдох нужен лишь чтобы сосредоточиться и задать нужную атмосферу. — Неповиновение законному распоряжению или требованию войск Королевской Гвардии, в связи с исполнением ими обязанностей по охране общественного порядка и обеспечению общественной безопасности, а равно воспрепятствование исполнению ими служебных обязанностей, влечёт наложение административного штрафа либо административный арест на срок… — он делает паузу, наклоняясь к ней угрожающе, и оскал его становится словно острым и металлическим. — …который утвердит твою причастность к кровососущим делишкам, вследствие чего ты будешь всеми своими лапами лезть на стены, пока не сдохнешь. Или, — его лицо становится вдруг светлее и проще, — ты признаешь свою вину и благоразумно поможешь нам в этом деле. И мы, несомненно, рассмотрим твоё дело вновь. Папирус с важным видом складывает руки за спиной, выпрямляясь. — И, да, это родинки, — вставляет он. — А это, — он оттягивает рукав на одной из её рук, где на предплечье красуются две красные точки. — Это уже следствие укуса. Папирус чувствует себя чертовски важным в этот момент. — О-Охуеть! — гаркает моментально Андайн громко, тут же забывает о гневе на Папируса. Да, её соратник… гений. Определённо гений. Маффет резко замирает. Вот такого поворота она не ожидала, в шоке она раскрывает рот, а все зрачки в глазах у неё сужаются до двух красных точек, подобные тем, что Папирус раскрыл на её руке. «Как он… Как он… К-Как он понял?!» — паучиха теряется. — Ну тебе пизда, дорогая моя, — гогочет злобно рыба. Маффет теперь выглядит полностью растерянной, удовлетворяя победу Папируса морально. — Х-Хорошо… Меня недавно укусили. Н-но я не вампир и не донор. Это было буквально… На днях. «Отлично», — ухмыляется Папирус, присаживаясь за барную стойку и складывая пальцы замком. — «Не зря на кодекс выдрачивал в академии», — видеть растерянность в чужих глазах — отдельный вид удовольствия. Замешательство с примесью страха и осознания, что упираться смысла нет. Папирус победил. Вновь. — А теперь, — он поддаётся к их опрашиваемой вновь, даже сидя источая уверенную и категоричную угрозу, будто он всё ещё возвышается откуда-то с неба. — Мы с тобой мило побеседуем, и ты расскажешь нам о том, кто тебя укусил, где, при каких обстоятельствах, и что ты об этом знаешь, — Папирус держит важное лицо, но на самом деле внутри него плещется восторг с азартом. Он на высоте, и Андайн явно им довольна. О, он бы посмотрел на себя со стороны и любовался вечность этими блистательными минутами славы. — Это было в баре, — говорит Маффет сипло. — Я тогда была сильно пьяна и не могла оказать сопротивление. Меня, можно сказать, спасли знакомые, сидящие рядом. «Ёбаный скелет, блять», — а внутри она бесится жутко. — «Мудак». — Вроде меня не обратили, симптомов не ощущаю, если ты вдруг к этому. Меня заприметил какой-то хер и воспользовался моментом. — «Какой-то хер» — это кто? — спрашивает Андайн. Папирус изгибает бровь, дёргая головой в её сторону. — Мы, несомненно, очень мило беседуем, но, блять! — он хлопает ладонью по столешнице без особой агрессии. Просто повышает голос. Лицо его то же, что и было раньше. — Конкретика, попрошу, — и Папс возвращается к своему угрожающе-вежливому тону и такой же дежурной улыбке. — Я пьяна была! — повторяет Маффет, слегка взбесившись. — Мужчина какой-то, высокий, выглядел как граф какой-то, не знаю! Папирус ещё и вежливо себя ведёт. Это бесит паучиху ещё больше. Важный-важный, хуй бумажный! Бесит, раздражает, раздраконивает! — А бар какой? — задаёт следующий вопрос Андайн. — Название? — В «Вино-Не-Моча». — Это что вообще за бар? Чтобы Андайн не знала какой-то бар... Нонсенс. Андайн сама с себя в шоке. — Не совсем бар… рюмочная. — Один хуй разница, — бросает рыба в ответ, фыркая. — А как тебя этот мужик покусал? — Я лежала и ждала одного монстра, он отходил за выпивкой. Пришёл какой-то господин, хотел, кажется, о товарах моих задать пару вопросов, но... — она тянет и чуть зевает, не ясно, от скуки или очередного прилива безразличия к гвардейцам. — Мне было на него похер, общалась нехотя, в итоге он меня начал кусать, меня парализовало, кричать не могла, он что-то там ворчал про кровь! Пришёл знакомый, отогнал его. Папирус переглядывается с Андайн. — Парализовало? — переспрашивает Папс, хмурясь. «Некоторые вампиры, конечно, могут брать контроль над разумом. Но про паралич во время еды никогда не слышал». — Вы не знаете? — удивляется паучиха. — У них куча способностей разных. Этот меня то ли загипнотизировал, то ли парализовал, в общем, не давал шанса двигаться… — Ты вообще не помнишь, как он выглядел? — уточняет рыба, удивляясь рассказу не меньше. — Галантный граф! Андайн задумывается, посмотрев на Папируса с надеждой. Почему-то она думает, что Маффет ей пиздит. Не во всей истории, но что-то... Что-то есть. Она чувствует. Но пока не знает, что с этим делать. Папирус лишь пожимает плечами. — Он, скорее всего, питается так на постоянной основе. Если у него остаются силы на гипноз перед едой, то он ест часто. И у него, походу, нет постоянного донора, — Папс прикладывает пальцы к подбородку. — Это странно. С его-то силами… — он немного бормочет, задумываясь. — Если это так, то его должны были замечать в других подобных заведениях. Он явно ищет себе лёгкие добычи. Хм. И выглядит весьма узнаваемо. А он, судя по всему, не особо то и скрывается! Маффет криво улыбается и Андайн чуть напрягается. — Если нужны вампиры — проходите в «Кайф», там доноров дохрена. Думаю, вам там будут рады, — проговаривает она сухо. — Ну да, бывали уже, гвардейцам там не рады, — фыркает злобно Андайн. — Но там и вправду есть на что посмотреть вам. Вампиров много, доноров — тоже. Может, даже своих знакомых увидите, — ухмыляется она. — Я, кстати, даже недавно там твою любимую наблюдала, — она хищно смотрит на дёрнувшуюся Андайн. — Что?! Лицо в миг мрачнеет. Его вид становится суровым. Андайн напрягается. «Альфис? Что за хуйня? Она пиздит». — А у тебя явно не получается вовремя осознать, на кого ты открываешь свой рот, да? — Папирус рычит. Он ненавидит такое. Ему похуй на Альфис и то, как про неё отзываются. Но говорить такое в лицо Главе КГ — желать себе смерти. Папирус даже не будет останавливать Андайн, если та захочет разнести этот чёртов бар. «Она сейчас явно лишилась потенциальных клиентов», — фыркает он мысленно. — Так я правду говорю, — бурчит паучиха. — Видела на днях, даже общались мило о вампирах. Правда, она так и не сказала зачем, — а затем она пожимает тремя парами плеч. — Просто как факт. Папирус напряжённо хмурится. «Погодите-ка, а она сама что делала в клубе для вампиров?!» — А-Альфис в таких местах, сука, не торчит! — гаркает Андайн. — Она, блять, вообще не выходит из лаборатории без особых нужд!! Будто ты не знаешь!!! — тон с каждым предложением становится только громче. — А ты спроси у неё, — подмигивает двумя глазами Маффет. — И ты так уверена, что она туда только за вампирами пришла? Как расточительно. — Ты охуела?! — Не бесись, — голос её всё ещё спокойный, и, скорее, сейчас эта фраза "не бесись" звучит как замечание от мамы. — Я всего лишь помогаю. Маффет вдруг вынимает пару карточек, не позволяя Андайн возмущаться ещё больше. — Кстати, привет от общих знакомых. Это были пропуска. — Вам могут понадобиться, — она их протягивает гвардейцам. — В "Кайф и Точку". — Подкуп?! — почти что разъярённо гаркает Андайн. — С хуя тебе нам помогать? — скелет щурится. «С какой целью ей подкупать нас? Она в чём-то замешана». — Ты минуты назад скрывала то, что тобой питался какой-то конч, потом ты заявила, что зависаешь в вампирских клубах, а теперь даёшь нам пропуска? «В чём смысл?» Маффет нагибает спину ниже, наклоняясь ближе к поверхности стойки и становясь будто злее самой. — Генерал, Вы сами только что говорили, что за любое утаивание информации я буду причастна к вампирам. Я говорю всё, что знаю. Во-вторых… — её голос становится тише. — Вы же в курсе о моём тёмном бизнесе, не так ли? Естественно, я время от времени «зависаю» в подобных заведениях. Это только вопрос денег, — вздох. — Проблем больше, чем сейчас, мне не нужно. — Ага… — сипло протягивает рыба. Андайн забирает брошенный мешок монет со стола. — Спасибо, Маффет. — Надеюсь, я вас больше не увижу. — грубо фыркает она, отворачиваясь от гвардейцев.***
— Пиздец, еблопиздрическая женщина, — рычит Андайн на выходе из бара. — А… — она замирает. — Папс… — поворачивает голову, не останавливая хождение по тропе, намереваясь как можно быстрее покинуть это исчадие Подземелья. — Ты как вообще увидел у неё укусы на руке? Я с этого выпала, блять, это, сука, гениально было! — и в её голосе становится чуть больше восторга. Папирус больше не держит себя в руках. Он идёт, топая своими массивными ботами, и кажется, от этого трясётся всё Подземелье. — А… У неё всё рукава были закатаны до локтя, кроме одной руки, — он всё же улыбается. — Подумал, странно. Если честно, мне повезло. Было бы неловко, если бы укуса там не было, — он усмехается, смотря на начальницу. Похоже, он испортил ей отношения с Маффет. И заскакивать она к ней больше не будет. — Слушай, по поводу Альфис… — осторожно начинает он. — Она по-любому пиздит. Не принимай близко к сердцу. — Да пошла она нахер, не верю конечно, — рыком снова отвечает Андайн, забыв о мгновении восторга. — И да… — а затем снова успокаивается. — В следующий раз резко не начинай. Она бы более хорошо шла на контакт, если бы я сделала у неё заказ. Рыба резко обгоняет скелета и встаёт перед ним. — Ты сам не свой, — вдруг меняет тему она, и голос у неё больше не злой, как миг назад. — Я за тебя беспокоюсь, — добавляет она. — Что с тобой? — рыба прожигает его своим глазом, но это без негатива. Только с беспокойством. Папирус останавливается. Его лицо напряжённое. Он с сомнениями щурится. Ну конечно, это же, мать его, Папирус — у него каждая эмоция капсом на лице написана. Он ломается. — Санс… Меня беспокоит, — он трёт неловко шею. Каждый раз, когда Андайн спрашивает, из-за чего у Папса хуйня вместо лица, ответ очевиден и однообразен. Ей, наверное, даже не нужно будет спрашивать скоро. — Он очень… Дёрганый. Нет, в смысле, он и так дёрганый, но сейчас ещё больше. Он… Он мне ничего не рассказывает, и просит о странных вещах! И ведёт себя тоже странно, и я вообще не понимаю, что между нами происходит, — его мысли льются на Андайн нескончаемым потоком. Он, вроде, даже не собирается останавливаться. Кажется, нужен был только повод, чтобы Папирус выпустил все свои переживания в мир. Он машет руками, но в конечном итоге опускает их вниз. А он ведь хотел на работе не думать о нём. — Мы… Не ругались. Просто он меня, блять, заебал, — это он говорит честно и с какими-то отчаянием и усталостью в голосе. — Я не могу просто сидеть и наблюдать, как он ломает себя, не подпуская к себе ближе. «Я действительно хочу быть к нему близко. Насколько это возможно. Как сегодня ночью». — Слушай, мне приятно, что ты беспокоишься, но, боюсь, тут ты помочь не сможешь, — он тоскливо улыбается ей. Андайн хмурится сильнее. — Нет, если ты говоришь, что я ничем не помогу, то ты пиздишь. Я всегда могу тебя выслушать, — выделяет она последнее слово. — А держать в себе эмоции — хуета. Она берёт его за плечи и строго смотрит в глаза. — Я подозреваю, что это личное, панк. Но если это так на тебя влияет… с учётом того, что ты и так сам по себе эмоциональный, — она почти что недовольно цокает, но взгляд становится острым и хмурым. — Какие хоть странные вещи он у тебя просит? Папирус нервничает. Он знает, что может положиться на Андайн. Она его друг, поддерживает и на работе, и в жизни, и в делах, даже которые её ебать не должны. Папирус слишком её уважает и слишком ей признателен за всё. Наверное, именно она помогала ему вылезать из дерьма, способствовала его примирению с братом. Папирус не знает, насколько это личное. Не знает, хочет ли он об этом говорить, и хочет ли Санс, чтобы Папс об этом кому-то говорил. «Конечно не хочет», — отвечает он себе мысленно. — «Ему, бля, дай волю, он бы делал вид, что немой, о котором никто ничего не знает». Папс выдыхает и наспех взвешивает все «за» и «против». — Блять, даже не знаю, с чего начать… — задумчиво начинает он. «То, что он попросил спать со мной, я ей не расскажу никогда. Не хочу, чтобы об этом узнала Альфис. А через Альфис Санс. Получится замкнутый круг позора». Папирус чуть краснеет. Но понимает, что дело совсем не в их совместных снах (хотя это, определённо, тоже имеет значение). — У него башка едет кругом. Он… Он однажды… — Папс бегает зрачками, чтобы не держать зрительный контакт. Он нервничает. — Попросил его убить. Я… Не знаю, может это была его очередная ужасная шутка, но он… Выглядел таким надломленным..? — Папирус несколько секунд с ужасом рассматривает пустоту, а потом резко поднимает зрачки на Андайн. — Слушай, я же не пожалею о том, что рассказываю это, да? — он усмехается как-то слишком нервно. — Убить? — уточняет Андайн, она сама напрягается от этой истории. — Э… — висках становится тепло. Ей плевать на Санса процентов на девяносто пять, но не плевать на Папируса. Санс не кажется тем, кто мог бы озвучивать подобные просьбы. — Дёрганый? — удивляется она сильнее. — Бля… — короткое молчание. — Слушай, в таких случаях надо бы к специалистам обращаться, но, полагаю, — она сомнительно смотрит на Папируса. — С Сансом такое не катит, так? Папирус кивает. — Есть предположения, почему он странно себя ведёт? Это всё из-за той пьянки? Или что? Она игнорирует последний вопрос, но, конечно, не собирается даже Альфис говорить об этом. Ей просто важно узнать, что гложет Папируса и почему. Папирус на секунду задумывается. — Может быть… — он устало вздыхает. — Но это вряд ли. Он говорил, что всё понимает, что он… Уже давно не злится, и если бы злился, мы бы не… А, — он запинается на потоке мыслей, вновь чуть краснея. «Мы бы не обнимались в одной кровати почти каждую ночь!» — кричит его мозг, а душа пускает удары чуть быстрее прежнего. Папирус ценит эти моменты нежности и бережно хранит, надеясь, что однажды их станет больше. — Он бы не относился ко мне так хорошо… — поправляет себя Папс. Он старается быть осторожным в словах, но когда перед ним не Санс, это делать сложно. — Он, вроде, пытается мне доверять и даже делает это в какой-то степени. И это приятно но я… Ух, мне иногда кажется, что это бесполезно. И что достучаться до него невозможно. Я просто… «Я просто люблю его». — …Хочу, чтобы он был в порядке. Но он будто запрограммирован на саморазрушение, — он молчит пару мгновений. Несмотря на всю безвыходность ситуации, ему становится не так тяжело. Будто ноша на плечах стала чуть-чуть легче. — А ведь знаешь, такие просьбы для него — жест доверия, — Папирус усмехается как-то бесцветно. Санс сам говорил, что лучше его убьёт брат, чем кто-то другой. Андайн секунд пять-десять смотрит недоумённо на Папируса, явно раздумывает над услышанным, но когда она обнаруживает, что смотрит слишком долго, чуть дёргает головой и моргает. — Если тебя конкретно просит убить монстр и говорит, чтобы сделал это ты, а не кто-то другой, то… да, — томно отвечает Андайн, склонив слегка голову. — Он определённо вписывает тебя в особый круг доверия, таким не бросаются. «Почему он хочет, чтобы Папирус его убил?» — Но… Не может же он быть «запрограммирован», — подмечает она. — Его что-то гложет, — короткое молчание. — У него есть девушка? — первое, что пришло рыбе в голову. — Неожиданный вопрос, — с подозрением тянет Папайрус, стараясь не выдавать свою нервозность. К такому он… Не готовился. Ему очень внезапно захотелось пошутить на тему «а что, думаешь, ты в его вкусе», но это всё очень тупо и это от нервов. — Вообще-то, нет, но теперь мне интересно, почему ты задала этот вопрос. «Я конечно понял, что она после того случае считает, что мы ебёмся, как бы мне не хотелось, это не так». — Просто… Ну… Из-за любви, может быть, страдает? — спрашивает Андайн нейтрально. — У нас сейчас много подобных историй, и вся вот эта влюблённость и прочая хуета, зачастую, превращает адекватное в ебанутое, — голос даже чуть хрипит, непонятно отчего, но сейчас эта хрипотца придаёт голосу Андайн будто какой-то особой мудрости и уверенности, будто Папирус общается не с ней, а с тем, кто познал эту жизнь и все её горизонты, кто уже "пожил своё" и знает, о чём говорит. Отчасти, Андайн входит в эту категорию, хоть она живёт не очень долго. Но Андайн видала уже "всякое", с её весёлым характером. — Знаю, о чём говорю, панк. Я буквально вчера слушала трёхчасовые жалобы Шайрены на Аарона и… Да, — она цокает раздражённо. — Они опять посрались, — короткое молчание. — Про Санса, в общей массе, я знаю только через тебя. Андайн отталкивается от него и пожимает плечами. — Я бы не задавала этот вопрос, если бы неделей ранее не узнала бы, что даже у Онионсана есть вторая половинка! Санс, конечно, далеко не похож на того, у кого могла бы быть пара, особенно потенциальная, но… Хуй же его знает, он сам по себе слегка странноватый, — Андайн поворачивает голову в сторону. — Не в обиду конечно, просто который раз я уже сталкиваюсь с учёными, помимо Альфис, которые имеют своих тараканов в головах и черепах, они будто постоянно смотрят на то, как их мысли жёстким сексом занимаются и вообще не от мира сего. А Санс-то, ещё, бля, с Гастером работал! А так как я этого деда ебанутого помню, то вот какая тут истина: чтобы работать с самим Гастером и «соответствовать ему», — рыба прыскает, но больше от грусти. — Надо, сука, быть очень специфичной личностью, от которых ожидай любое дерьмо! — Вот я и ожидаю, — признаётся Папирус, смотря куда-то в сторону. «Что, если он страдает из-за какого-то парня, в которого втюрился, и который грозится его убить?» — Папирус серьезно задумывается. Это звучит правдоподобно. Но чтобы Санс хотел умереть из-за неразделённой любви? Он скорее захочет умереть из-за пролитой банки горчицы, если в итоге не умудрится как-то сожрать её с пола. Папирус морщится от этой картины. Но Санс в его понимании не такой сопливый и романтичный, чтобы мечтать о двойном суициде со своей второй половиной. Папирус вообще не понимает, как кто-то, вроде Санса, согласился на прочие… Нежности, пока они спали. Более того — сам предложил. Это было, несомненно, безумно приятно, и Папирус жаждет любого их физического контакта на каком-то животном уровне, но всё ещё не понимает, почему Санс так просто снял свой бронежилет и разрешил его касаться. А к мыслям не подпускает. — Я… Я подумаю над этим. Спасибо, — он улыбается ей растерянно. Кажется, действительно нет вещей, в которых бы Андайн не могла ему помочь.***
Когда на улице спускаются сумерки, а воздух становится холоднее, Папс бесцельно листает ленту новостей в социальных сетях, особо не вникая ни в один пост. Андайн предупреждала, что он освободится раньше, но скелет этому не особо рад, как все адекватные монстры. Он совсем не из тех, кто любит сидеть без дела. Не из адекватных. Зато он успел обговорить с портными свою новую форму, на что ему сказали, что запас фантазии у Папируса большой, что уйдет на это много времени. А так как подобный ответ его не устроил, Папс решил выделить важность оперативной работы. Он накричал на них и пригрозил не самыми лучшими вещами, да. Но зато! Они пообещали закончить его заказ через день! Вот, что творят любезности. Папирус также успевает поужинать один и заняться стиркой. Практически вынужденной, но, найдя в стиралке еще пару грязных вещей брата, решил не мелочиться, разобрав всю корзину с грязной одеждой. Санс должен был прийти совсем скоро, и он всё думал сперва о словах Андайн, потом о словах Санса, пытаясь сопоставить картинку воедино. А потом на экране отображается входящий вызов от Андайн, и он тут же его принимает. «Они нашли что-то на Маффет?» — Слушаю. — Слушай, — Андайн странно прыскает вместо приветствия. — Какая-то дикая хуйня стала происходить, ты сейчас с ума сойдёшь мне кажется, но… Попросили доложить, — она кряхтит по ту сторону экрана. — Сначала мне позвонил один гвардеец, потом второй, потом третий, уже шестой. Все из Сноудина. А знаешь почему? — короткое молчание. — Потому что творится какая-то хуйня. — Андайн почти что язвит, но всё же больше она насторожена. — А знаешь какая хуйня? — ещё одно выдержанное молчание. — С твоим братом какая-то хуйня творится. Как я поняла из наводки, блять, шестерых гвардейцев: Санс торчал на посту, орал, что наступает конец света, потом съебал с поста до обеда, потом его никто не видел примерно до трёх часов дня, а потом мне стали говорить, мол: «Слушай, Андайн, там Санс, кажется, обдолбанный», «Там у Санса крыша потекла, он ходит как долбаёб, будто взорвётся сейчас», «Он не реагирует на действительность». Панк, я сама не понимаю нихуя, что происходит и о чём вообще идёт речь, но говорят, что он там под веществами какими-то и как-то ведёт себя гиперстранно, непонятно, упорото, и вообще, он будто реально там под какими-то солями. Посмотри что с ним, вроде в Сноудине шароёбится. Если ещё кто-то позвонит — я скажу, но в СМС. Конец связи.***
«Терпение — удел не слабых и не сильных. Терпение — удел тех, кому есть, чего ждать», — так однажды говорил ему Гастер. И Санс полностью с этим согласен. Будучи таким бесполезным и слабым внутри, он терпит очень много. Кажется, он всё-таки решается пойти на подобное самоубийство, наказывая себя такими мучениями, потому что заслужил. Он не заслуживает милосердия. Он не заслуживает брата. Он не заслуживает того, чтобы жить здесь. Судьба вознаградила его вампиризмом за то, что он так легко повёлся на сыр в мышеловке. Милосердие. Зачем оно Сансу? Санс тратит ресурсы на раздумья. Однажды Гастер ему говорил, что порой он слишком много думает и ему нужно давать себе отдохнуть. Но Санс не умеет не думать. В этом с Боссом они действительно схожи. Санс обрекает себя на страдания. «Кровь». Небо странно мерцает. Очень динамично переливается красными цветами, будто над ним не небо, потому что так небо себя не ведёт в нормальных условиях. Это выглядит явно подозрительно, и Санс, видя всё вокруг красным и даже психоделическим, думает, что наступил конец света или барахлит Ядро с погодой. Когда он у мимо проходящего Догго спрашивает, что с небом, тот смотрит на него, как на психа: — Санс, с небом всё нормально, — ворчит он, щурясь на скелета, а затем смотря на абсолютно нормальное небо. — Оно переливается, — говорит Санс почти что с испугом, заметно подрагивая. — Б-Будто вода, — короткое молчание. — Тебя, бля, это не ебёт что ли?! Догго становится кислее в лице. — Не переливается оно, — взгляд у него прямо говорит о том, что Санс, кажется, идиот. — Обычное лазурное небо, Санс. — Лазурное?! — вскрикивает панически Санс. — Ты в глаза ебёшься?! — почему-то он бесится. — Оно к-красное, как… Как… Как… Кр-ров-вь, — последнее слово он выделяет чётко. Будто над ним весь мир смеётся, что он не может добыть для себя еды. Будто небо намекает ему на то, что пора бы поесть. «Крооооооооовь…» Догго в лице становится крайне нервозным. Он встречается с взглядом Санса: крайне уставшим, утомлённым, но что-то в нём есть очень нечистое и злобное. Его красные зрачки ярко блестят, будто он намеревается что-то сделать. Да, Догго прав: скелет лихорадочно осматривает его, пристально изучает. — С-сука, — выдыхает нервно пёс, ощущая жар в теле. — Я ещё вчера думал, что с тобой какая-то херня, а сегодня… С-сегодня, блять, я в этом уверен! — Д-да ты ёбнулся?! — ещё громче на него вскрикивает Санс, резко встав с поста и ударив по поверхности руками. — Небо красное!!! К-красный цвет, как кровь твоя!!! Догго, сука, ты ни разу крови не видел?! М-Может, накануне этого конца света, м-мне тебе показать?! Догго судорожно делает шаг, потом ещё шаг, это всё назад… И тут же покидает пост Санса, пробубнив растерянное: «иди нахуй, ебанутый блять шизоид». Тот лишь странно улыбается и странно посмеивается. «Беги пока можешь. Я ведь уже был готов тебя попробовать, ахахаха…» Санс смотрит на небо. Для него это и вправду похоже на конец света. Даже небо выглядит, сука, вкусно, навеивает мысли скелету о том, чтобы он вырвал из кого-нибудь сердце и попробовал подобное мясо на вкус. Каковы на вкус мышцы, ритмично перекачивающие эритроцитную сладость по всему телу практически безостановочно? Аорта, полая вена, боже, там крови больше всего! Артериальная кровь вкуснее, она насыщена кислородом. Венозная больше на любителя, полагается. Почему-то Санс её представляет с дорогущим красным сухим вином, которое пьют только королевские господа. Но артериальная, кажется, не только доступнее, но и лучше в плане обогащения энергией, которой так мало… Санс просиживает около четырёх часов на посту, распахнутыми глазницами, полные напряжения, смотря на непонятное небо. Он периодически видит перед собой трупы на мгновения, иногда в голове рисовались оторванные конечности, кровь, трупы, запахи смерти, всё это сводит с ума ещё сильнее. Он практически перестаёт контролировать себя. И довольно странно это то осознаёт, то в один момент забывает. Через некоторое время Санс покидает пост, ещё до обеда, уйдя в неизвестном направлении. Череп трещит по швам, а голод сейчас настолько сильный, что его разум рисует всё что угодно, не позволяя возвращаться в реальность. Санс идёт не то медленно, не то быстро, голова начинает дёргаться от нервозности, душа стучит бешено, по телу разливается странного происхождения адреналин. Во рту невыносимо сухо, живот болит неимоверно, магия странно колеблется, колет так, будто Санс вечность сидел на посту неподвижно, глядя на небо, будто успел онеметь. Уже болит всё тело от нехватки энергии, и душа несёт на себе отвратительную тяжесть раздавать организму последние силы. Последние силы на выживание. Невозможно терпеть. Дискомфорт достигает своего апогея. В половине действий и слов Санс не отдаёт себе отчёта. «Я не могу». Санс заходит вглубь леса. Он бежит, моментами снег становится чёрным, подобно пеплу, а небо будто на него обваливается, будто начинается кровавый дождь, да нет же, цунами, или чёрный удушливый снегопад, как предвестник какой-то ядерной войны. В один момент видится даже так, что небо становится ярко-ярко жёлтым из красного одним резким переходом. Это чертовски реалистично, страшно, и всю эту картину дополняют ряд недомоганий и адски кошмарные гудения в черепе, треморы по всему телу, неизбежные лихорадки. Хочется разбить голову обо что-то тяжёлое — забыть обо всём, отпустить это дерьмо. «Мне… Хуёво…» Всё перед ним мерцает, в голове становится больше голосов. Голоса самые разнообразные, подобно призракам на кладбище, окружающим одного-единственного посетителя. Будто Санс сейчас заходит на кладбище, уже отходит в мир иной. «Кровь!!!» — твердят в унисон голоса, а затем в рассинхрон, смешиваясь в какую-то инфернальную какафонию. Говорят голоса так часто и много, что это невозможно вытерпеть. «Кровь». Санс требует немедленного кровопролития. «Д-Да не требую я… Я н-найду еду… П-Просто надо… Д-Дождаться… Альф-фис-с…» Скелет через силу вытаскивает телефон. Даже когда он берёт его в руку, смартфон кажется ему очень тяжёлым, а его рука, вдобавок, ещё и дрожит. Он смотрит на СМС, отправленные ей. «Нет… Не посмотрела». Он пробует позвонить ещё раз. Санс тут же убирает телефон, когда с ним вот-вот намеревается поздороваться автоответчик. Всё. Это конец. Он уже не тревожится. Теперь не тревожится. «Я ничтожен». И с этими словами, он, падая коленями на снег, вопит неимоверно громко. Ему больно, тяжело, мучительно. В этот момент он представляет, как его распиливают бензопилой на части, а из его тела выходит что-то зловещее, чёрное, ужасно жидкое и липкое, будто эктоплазма. Клыки, всё время безумно зудящие, в громком крике скелета, раскрытые, становятся больше в разы, он их не контролирует. Санс будто прямо сейчас начнёт есть хоть что-то. Становится в теле по-настоящему невыносимо жарко и холодно в этот же миг. Во мраке бордового движущегося неба, его неоновый язык, необычайно длинный и слюнявый, чуть ли не фонарь в этом мрачном и злобном лесу. — Кр-р-р-ро-о-о-о-о-о-ов-в-вь…!!! — вопит он, надрывая горло. «Кровь». Санс не справился. Уже не имеет значения. Он не вспоминает, как оказался посреди улицы Сноудина, в кругу монстров, в кругу знакомых и незнакомых лиц. Небо так странно двигается, только злит ещё больше, будто в такт его безудержно бьющейся душе. Глаз Санса давно вспыхнул красным пламенем магии, он не понимает, когда это случилось. Его гримаса на лице жуткая и зловещая, даже звериная, он, подобно собаке, вынюхивает что-то повкуснее. Но почему-то никого не атакует. «Такой выбор». Санс ухмыляется. Даже ухмылка какая-то растянутая и неестественная, безумная. «Т-Так много. Теперь я не знаю кого выбрать, потому что… в-выбор. А ещё потому что мне не дадут поесть. Я ещё держусь?» Последняя разумная его мысль — в него будто вселился дьявол. «Я должен кого-то укусить. Н-Надо же… Я что-то… соображаю?» Но скелет не может ничего сделать. Один раз он моргает — и видит вместо себя кучу трупов. Моргает ещё раз — все на него смотрят ошарашенными взглядами. Санс не замечает того, как нервно посмеивается и приблизительно не имеет понятия, как же он отвратительно выглядит со стороны. Он не монстр, он чудовище, по крайней мере, на данный момент. В нём сейчас странно всё: гримаса, походка, телодвижения. До него пытаются докричаться прохожие, к нему пытаются подойти даже гвардейцы. Но почему-то никто не был до конца уверен и в итоге отступает, кто-то из гвардейцев судорожно берёт телефон. Санс некоторое время крутится вокруг огромной тропы, теряясь. Столько запахов, столько крови, столько всего. Это неописуемо странно. Вокруг него творится хаос, смерч, буря, ураган, полный беспредел, будто апокалипсис, будто нескончаемый геноцид… Он не может ничего с собой сделать. Шумы заполоняют его череп. Какафония ломает его. Голоса требуют крови. Ещё чуть-чуть и Санс разорвёт всех, кто стоит в метрах от него. Он в ответ пытается толпе вопить, но его не слышат, будто крики немые. Или ему кажется, что он кричит? Или ему кажется, что кто-то на него смотрит? Из его глазниц не раз брызгаются слёзы, по крайней мере, сегодня. Где он? Где еда? А никто не заметил его странных клыков? Или они инстинктивно спрятаны? Санс так и не понял, как попал вскоре домой, глубоко под вечер, почти что под ночь, так никого и не убив. Но он знает — дома будет еда. Он даже смог скинуть с себя куртку, но оставляет небрежно её на полу. Жары в теле больше, когда он попадает в тёплый дом, минуя холодную улицу. Там, внутри дома, на кухне, он обнаруживает оставленное спагетти… Спагетти же? А где обещанная еда? Спагетти — не еда. Где же… еда… о которой он так мечтает? Где его главное вожделение, что обещало быть на его стороне, ни смотря ни на что? Папирус, да? Где же? Санс вбегает на кухню. Папирус выбегает из комнаты, как только сбросил звонок — как только услышал хлопок дверью. В глазницах нет зрачков. Он бесконечно зол. Он готов разорваться от злости и от своего блядского волнения, потому что сейчас он не хочет жалеть Санса. Сейчас у него нет ни одной мысли о том, что брат заслуживает какого-то шанса, какого-то разговора. — Мудак, — Папирус шипит и рычит одновременно. Сжимает ладони и разжимает их тут же. Если он его ударит снова — он не будет жалеть. «Санс обдолбанный? Санс сходит с ума?» — внутри плещется ядовитая желчь, вот-вот вытекающая наружу, обжигающая и разъедающая ненавистью. Папайрус ненавидит свои чувства. — «Санс мудаёб», — отвечает разум, потому что в бешенстве. Если мысли заткнутся, он пойдет в наступление. — «Санс блядский идиот». Папирус не верит слухам никогда, но Папирус готов убить брата за то, что он он делает всё ровным счётом наоборот. Закончилось его ёбаное терпение. Жалости в его взгляде ноль, когда он видит лихорадочного брата... С него градом льётся пот, он, безумный и неконтролируемый, метается по кухне. За всю их поносную жизнь — такое дерьмо случается впервые. Санс никогда не слетал с катушек настолько, и если предупреждение Санса об его убийстве было именно к такому поводу, то Папирус оставит его в живых назло. Папирус спускается, перешагивая через две ступени сразу. У него дрожат руки от ярости. Вздымается угрожающе грудь, и сам он будто становится выше и сильнее. Его взгляд мёртвый. Убивающий. Пустой — как угодно. Сейчас он готов выпустить всех своих демонов наружу. Всех натравить на Санса. Всё для любимого, блять, брата. — Это уже. Ни в какие. Блядские. Рамки. Не лезет. А Санс, наконец, поворачивается к нему лицом, и Папируса будто прошибает ужасом. Его клыки… Вампирские клыки хищно скалятся и щёлкают. Магия горит, почти обжигает, и кажется, что он сейчас воспламенится и сгорит в собственном же безумии, оставит только чёрные обугленные кости и дым, едкий, горький, убивающий. Папс не даёт себе впасть в ступор. — Ч-чё за… Зрачки пропадают из глазниц вновь. Его брат — блядский вампир, который обезумел от голода.