***
Санс тем временем заходит в ванную, в спешке поднявшись на второй этаж, и, дёрнувшись от ненамеренного захлопывания двери, быстро умывается прохладной водой (скорее, просто расплескав её по своему лицу), которая кажется ему ледяной из-за собственного разгорячённого тела от нервозности и ярости, клубящейся по всем костям, перед этим выпустив ещё немного слёз, чтобы сбавить накопившееся напряжение. Иначе он точно взорвётся. Андайн пришла очень невовремя, а если бы Санс слишком увлёкся и не обратил бы внимания на шаги сзади? Андайн бы увидела, как он того целует взасос, едва ли не съедает живьём?.. Он краснеет от мысли, что их могли спалить. Тогда бы он без лишних слов убил Андайн к чёрту, он бы не выдержал. «Это всё ты виноват, сука ёбаная. Ты его сломал нахуй. Довёл… Придурок!» Теперь он цедит себе это в черепе бесцветно и шипяще, будто он выжег всю энергию. «Пиздец, обещал родителям перед их смертью, нахуй, что оберегу его и буду, сука, делать всё, чтобы он окончательно не поехал, учитывая то, что я и так полное дерьмо, а не брат, а в итоге…» — Санс хрипло прыскает. — «Я сделал всё в пятьсот раз хуже, чем вообще могло быть. И теперь я никак на это нормально не повлияю. Блять, ёбаный, сука, в рот. Нахуй я дал то обещание, даже если его не в состоянии выполнить?!» Санс не выдерживает и, крепко опираясь о раковину, сдавленно всхлипывает, и новые слёзы снова текут по его лицу. «Пиздец-пиздец-пиздец…» — мотает он головой, стряхивая слёзы с лица. — «Я не хочу, чтобы он… Блять, он же явно уже тоже определился. Я его только спугнул своей реакцией, б-блять!» — Санс хватается за голову, зрачки гаснут. — «Это ёбаное безумие!!!» Санс хочет только лучшее для брата. Он твёрдо убеждён в том, что он ему не ровня, и что Папирус действительно заслуживает куда более хорошей участи. Санса пугает то, что из-за такой нестабильности в его лице, Папирус может не совладать с собой. Вина полностью на Сансе. Он должен был как-то это предотвратить. И, как ему казалось, у них отношения были в самой бездне. Месяц назад всё было иначе. Хочется наложить на себя руки. Выпустить душевную боль через физическую. Хочется… остаться наедине с собой на посту и как-то переварить это. Санс старается быстро прийти в себя, насколько это вообще возможно, и смотрит он в зеркало сейчас с нескрываемым презрением во взгляде. С ненавистью к себе. Санс желает со всей силы разъебать зеркало рукой, больше не смотреть на своё кислое и тухлое выражение лица, да и в целом на своё лицо, как главного виновника торжества. А может, он даже и впил бы кулак в стену посильнее, но потом не сможет объяснить, на что так зол. «Сердцу не прикажешь, мозгу не докажешь. Мне и вправду стоит смириться с тем, что Папирус выбрал ёбаную хуйню. Одновременно это мне отвратительно льстит, до тошноты, одновременно я осуждаю и не хочу принимать, потому что Папирус сделает себе только хуже. Почему он таких простых вещей не понимает? Почему ему нравится идти со мной на дно? Почему он пытается вырвать меня, когда это уже очевидно, блять, невозможно? Насколько всё плохо на самом деле? Почему он не считает, что созависимость — это плохо???» Мысли хаотично крутятся по кругу из раза в раз, и у Санса нет ресурсов думать над каждым вопросом. Он размеренно выдыхает, делая лицо не намного попроще, прежде чем слышит, как его зовёт резкий голос. «Похуй. Просто. Похуй», — Санс делает тяжёлый вдох и быстрый выдох. — «Я от него не отвяжусь, он не отвяжется от меня. Теперь-то уж точно». Санс резко покидает ванную, идя на зов брата.Глава тридцать первая: Одержимость и созависимость
23 июля 2023 г. в 00:29
Лицо Папируса смягчается, как только они оказываются дома, будто рычаг какой-то срабатывания. А может, он просто понимает, что эмоции и чувства может демонстрировать свободно. Но вместе с тем он кажется более обеспокоенным.
Младший тщательнее осматривает брата, находя лишь брызги вампирьей крови. Странное поведение он списывает на состояние аффекта и нервозность после боя. Иногда кажется, будто после сражения где-то до сих пор поджидает опасность.
Практически полностью просканировав брата, Папс отцепляется от него, отходя на расстояние.
— Они говорили про Маффет. Есть надежда на то, что она станет с нами сотрудничать, — переходит он сразу к делу. — Не думаю, что мы найдём кого-то, кто стоит ближе к их сосущему начальству, и кто не был бы согласен с их ебанутством. И мог бы работать с гвардейцами.
— Пиздец, то есть, сначала эта шмара пыталась тебя с Андайн убить, а теперь ты хочешь спасти её из жопы, не факт в которой она находится? — спрашивает нарочито Санс, будучи злым на ту ситуацию. — Они ж сами сказали, что не в курсе того, куда Маффет вообще делась... А вообще, я немного не верю в то, что она реально против геноцида. Она ж ёбнутая наголову, вдова ебаная, — цедит он. — Я её лично знаю, в конце-концов.
А потом смотрит на разбитое окно и недобро фыркает:
— Блять... Ещё и с окном разбираться.
— Я хочу спасти её из жопы, чтобы вылезти из неё же и нам самим! — уточняет Папирус, игнорируя реплику про окно. На своём он стоит решительно. — Я не говорю ебаться прямо сейчас и бежать незнамо куда, вытаскивая её незнамо откуда. Я говорю, что она может быть нашим единственным шансом на блядское спасение. Я хочу чтобы ты... как-нибудь аккуратно узнал про неё. И чтобы мы убедились, — с нажимом произносит он, — что нам не напиздели. Я тоже, знаешь ли, не в восторге, — голос становится рыком на повышенных тонах. Папирус вскидывает руками и дёргает головой. — Если у тебя есть какие-то охуительные знакомые-предводители, которые заинтересованы в прекращении этого пиздеца, то я официально даю тебе разрешение привлечь их в наше... личное расследование, — он категорично прожигает брата глазами, всё же переводя их на окно. Взгляд его становится кислым.
— Знаешь... — Санс морщится. — Я после всей хуйни, что услышал от этих двух, как-то теперь не хочу лезть к этим вампирам в их святую команду по спасению Подземелья от Асгора. Им нужно «доверие»... В гробу, блять, такое доверие видал, которое они требуют из-под каждого члена их удивительной банды, ёбнутые дикари! — разводит он руками, а затем резко оборачивается на Папируса. — Со мной успело поговорить два вампира, пока мы бегали. Через телепатию. Они оба назвали меня предателем, — он прыскает, лениво садясь на диван, а такой титул, всё-таки, очень веселит. — Не, ну, я могу ещё раз туда сходить, как сегодня и планировал, и, если меня там после сегодняшнего уж совсем не жалуют, то и нахуй надо. На край можно либо подёргать ещё раз Меттатона, либо ещё раз Приска, либо я могу через своё вампирье чутьё выявить кого-нибудь третьего и начать его третировать... правда, тут есть риск, что в ответ он учует меня и начнёт уже третировать в ответ меня.
Папирус слабо и невесело усмехается. Ситуация ебейшая. Он не совсем знает, как на все реагировать.
Он даже не знает, правильно ли отправлять брата в самое пекло этих тварей. Естественно, блять, неправильно! Это последнее, что может быть правильным.
— Я тоже не хочу чтобы ты шёл в эту залупу, — поддерживает он, тяжело выдыхая. — С самого начала не хотел. Сейчас не хочу ещё больше, — он становится ещё мрачнее и обеспокоеннее. — Если с тобой произойдет там какая-то хуйня, я даже не смогу тебе, блять, помочь, — Папирус как-то обессиленно сжимает кулаки, опуская глаза. Ему становится так паршиво, будто он брата обрекает на смерть добровольно. Санс будет вне его контроля. Да даже вне его видимости. — Чем больше монстров мы вплетаем в это дерьмо, тем больше рисков будет появляться, — он опускается рядом с братом на диван, но сидит, будто на иголках, а голос его иногда нервно подрагивает. — Но если ты решишь, что нам нахуй не нужно соваться в их контору, то я не буду тебя заставлять. Это разумно. Никто бы в целях безопасности не лез в эту зловонную кучу дерьма, которая ещё и кусается.
— Я подумаю, лады, бро? — отвечает Санс, говоря весьма успокаивающим голосом, будто он уже всё для себя решил. — Я в любом случае буду готов телепортироваться, если всё совсем пойдёт через пизду. Тем более... что мне всё ещё интересно задать пару вопросов, и это единственное, что сейчас на ниточке не отторгает моё желание ещё поболтать с этими психопатами, — Санс вздыхает, пытаясь вспомнить всё то, что началось с утра. — Знаешь, что мне кажется? — он смотрит на выключенный телевизор и видит в отражении себя и брата. Папирус нервный, Санс хмурый, хоть и говор у него заметно проще. — Они отправляют на бойню вампиров... чтобы нас ослабить. Ну, думаю, ты заметил, что некоторые твои гвардейцы дерутся даже хуже меня, молчу о том, что у тех двоих серебряного оружия с собой не было. Ну и, конечно, найти, кем бы полакомиться.
Папирус кивает, поднимая на брата серьёзный взгляд.
— Большая часть из этих вампиров сама была неспособна драться. Это был нечестный бой для них даже с учётом того, что нас меньше в несколько раз, — Папирус на секунду задумывается. — Думаешь, однажды они нападут в полную силу, и тогда мы не будем к этому готовы? Что, если они рассчитывают на нашу недальновидность? Типа, если мы начнем их недооценивать? М?
Санс отвечает не на все вопросы — он сам не знает даже теоретического ответа на них.
— Если бы было так — их бы уже стали недооценивать. Асгор хоть и долбаёб, но в вампирах он видит прямую угрозу и, несмотря на то, что мы с ними управляемся, он их велит убивать до единого. Без опросов, — рассуждает старший вслух. — Хотя, в твоих словах есть смысл. Ты ведь сегодня уточнял о том, что вампирам нужны информаторы из КГ, верно? Ты думаешь, что меня обратили по заказу, чтобы в последствии, я обратил уже тебя в вампира? — хмыкает он. — Максимально тупой ход, блять. Они только нажили себе лишнего шпиона. И то... хуй знает насчёт этого.
— Ага... — тихо соглашается Папс, даже немного улыбаясь. — Может, они и на Сноудин нападают не просто так. Именно в нашем районе. Ещё и эта база, блять, которая, по факту, где-то у нас перед носом, — Папирус устало выдыхает, откидываясь на спинку дивана и стараясь расслабиться, но выходит паршиво. — Я пытаюсь... — он делает неопределённый жест кистью руки, чуть хмурясь. — Связать всё в это. Мне почему-то кажется, что оно всё связано. Ты не лучший кандидат на обращение хотя бы из-за того, что я твой брат! Ты живёшь со мной в одном доме, мы спим, блять, в одной кровати! Рано или поздно я бы всё равно заметил! В этом будто... нет логики. Но я знаю, что она есть. Она должна быть! — он ударяет кулаком в ладонь.
— Слушай, они сами говорили, что там какая-то хуйня с мэром Сноудина, который тоже вампир вроде как, — машет рукой Санс, разворачивая ладонь, будто это даёт больше веса его словам. Сам он неохотно смотрит на Папируса и не слишком радуется его напряжению. — Может, они чёт не поделили? Мэр у нас стрёмный всё-таки, нестабильный ублюдок тоже. В теории, если после набега он выживет, ты мог бы под предлогом проверки к нему наведаться. Он, насколько я знаю, над высшими офицерами, начиная с полковников, власти не имеет.
Папирус уже мысленно ставит себе цель наведаться к мэру. Может даже с Андайн, чтобы иметь больше угрозы и весомости в своих словах и виде.
— Надо будет наведаться к этой Охотнице, — вдруг предлагает он после.
— Если она только адрес не сменила, который мне Приск дал. Он говорил, что она часто съезжала с места на место, — короткое молчание. — Если вдруг я её поймаю — я её привяжу у себя в лаборатории под домом, позову тебя и мы будем стра-ашно над ней глумиться, — он широчайше улыбается. — Буду насильно ей рассказывать все каламбуры, которые знаю, а ты её пиздить сапогами в живот и каблуком в пизду, — он начинает издевательски хихикать, зловеще и хитро, яро желая сладкой мести.
Папирус невольно улыбается, уже искренне и даже расслабленно, тихо посмеиваясь. Всё же Санс, пусть и является бесконечным источником беспокойств, эти же беспокойства развеивать может только он. Папирус повторяет смех брата.
— О нет, только не твои каламбуры, — он театрально преувеличенно вздыхает, закатывая глаза и цокая, но улыбка с его лица не сползает, становясь только шире. — Вдруг их убийственный урон заденет и меня! И вместо нашей общей проблемы, я буду вынужден познакомить твоё лицо со своим сапогом? — он вызывающе хмыкает, вскидывая бровь. — А я сапоги как раз недавно чистил. Оценишь, какие они красивые.
— Не-не-не, Босс, давай лучше ты с её лицом познакомишь свои сапоги? — тут же теряется в шутку Санс. — Костью клянусь, я ей на ухо насильно шептать каламбуры про лис... — Санс резко прыскает и быстро добавляет:
— Буду память свою лис-тать и вспоминать всё, что знаю про вшивых лисичек. Ещё про шлюх могу, про каких-нибудь г-лис-тов в их раздолбанных задницах... Хотя мы тогда были с резинкой, — Санс срывается на хохот. — Ну вот, ха-ха, парочку уже озвучил! Остальные — секрет, с сапогом встречаться твоим не охотно.
Папирус беззлобно качает головой.
— Пиздец, ты неисправимый идиот, — бурчит он, из-за чего-то краснея. Внутри становится тепло и приятно.
«Боже, я его люблю».
— Мой неисправимый идиот, — Папирус прячет эти слова в тихом смехе, на секунду забывая, что у них восстание, приближающаяся революция, неизвестный вампирический вирус, бойни, и что он вообще встречается со своим родным братом. Всё это так охуенно неважно, что он, обычно повёрнутый на дисциплине и бесконечно собранный, расслабляется и отвлекается на эти глупые и нелепые шутки. — Как у тебя так... получается? — недоумевает он секунду, будто просто озвучивая собственные мысли. — Раздражать и очаровывать одновременно? Блять, Санс, — он падает лицом в ладони. — Чувствую себя двенадцатилеткой, — бубнит он в пальцы. От безумного спектра эмоций начинает кружиться голова. Он ещё не успел переварить обстоятельства с пяти утра, а уже переполнен чем-то новым. Он боится быть вымотанным уже к середине дня, но сейчас об этом не задумывается. Сейчас он хоть на несколько минут чувствует себя хорошо.
Санс, тепло улыбаясь, лишь пододвигается ближе и обнимает за руку Папируса, которой тот придерживал лицо. Он бы усмехнулся с того, как Папирус начал смущаться, но сейчас это его даже умиляет, хотя, казалось бы, Санса один феномен умиления раздражает, и он не позволяет себе такого. Нет. С братом он позволяет себе всё что угодно.
— К тебе такой же вопрос, — говорит Санс, приложив голову к его плечу, томно вздыхая. — Как ты можешь одновременно быть таким Великим и Ужасным, и при этом таким... пиздатым и идеальным? — спрашивает он, улыбаясь. — Ты такой деловой и суровый, когда на работе... И такой... эм... простой и уютный, когда дома. Хех... я тобой очень горд.
«Я тобой горд», — почему-то эти слова остаются в голове Папса ещё на несколько секунд и... очень трогают. Мнение брата для него чуть ли не самое ценное на свете, если не единственное, к которому он относится так серьёзно и воспринимает так близко к сердцу.
Становится так хорошо, что аж противно. Папс позволяет в этом порыве утянуть брата в поцелуй, немного жадный и грубый, вразрез их приторно-сладкой, словно варенье, обстановке.
— Если что-то пойдет не так с этими пидорасами вампирами, просто натрави меня на них.
«Боже, я уничтожу каждого. А ещё я говорю как в типичной мелодраме с какой-то омерзительно-сопливой парочкой. Фу нахуй».
— Серьёзно, выпущу им нахуй кишки и скормлю тебе всю их кровь, — Папс говорит это почти с яростью, нежно поглаживая брату скулы. — И я, конечно, знаю, что это очевидно. Но хочу дать своё одобрение лично. Как ты и говорил, можешь пиздеть про меня что угодно им, если от этого будет зависеть твоя безопасность. Твоя жизнь для меня дороже репутации.
Он отпускает брата, осторожно коснулись челюстями куда-то в уголок рта напоследок, и поднимается, разглядывая часы. Время доходит до полседьмого утра. Папирус почти восторженно улыбается тому, что успеет позавтракать прежде, чем отправится на обход.
— Мх... Бля, Босс. Я не хочу пользоваться подобной возможностью, — говорит ему Санс, чуть чаще дыша, чем до этого, когда Папирус от него отстраняется с поцелуем, против которого ничего не имел. — И тебя ставить в качестве куклы для битья, блять, тем более. Сам всех разъебу, если надо. И за тебя, кстати, тоже, — он мило улыбается, — Санс встаёт с дивана за ним. Теперь они вместе смотрят на часы. — Ну чё, дальше пиздиться будем или похуй, пусть сами справляются? — Санс прыскает.
Папирус быстро оказывается в кухне, разбивая на разогретую сковороду три яйца.
«Война войной, а обед по расписанию. Или завтрак. Да блять, вообще любой приём пищи», — за режимом Папирус всегда следит строго.
— Я знаю, что ты не хочешь пользоваться подобной возможностью. Но, боюсь, дорогой брат, в один момент у тебя может не остаться выбора, — он злорадно ухмыляется. Он может ему приказать. Но он не будет. И отвечает на последний вопрос:
— Я не единственный гвардеец в Сноудине. Если мы, конечно, не говорим о действительно стоящих гвардейцах Сноудина, — Папс ухмыляется, поворачиваясь к брату лицом. — Да и кроме тех троих недотёп тоже. Во время обеда у Гриллби чуть ли не все отряды Сноудина собираются... А во время рабочего дня они все где? — он немного возмущается. К работе Папирус тоже относится строго. Проверено на Сансе. Да и на всех гвардейцах, что у него в подчинении. — Я доведу тебя до поста, если ты не против, можем добить каких-то укурков по дороге, если остались. Они, вроде, сбежали в леса в сторону Руин, поэтому будь осторожен. А дальше мне придётся присоединиться в окружение этих безмозглых аквариумных рыбок.
Папирус выключает плиту, выкладывает глазунью в тарелку и ставит на стол. Садится, и сразу отправляет кусок в рот, предварительно подув на вилку с горячей едой.
— Жду твоих возражений.
— Возражений нет, мой господин, — покорно отвечает Санс.
«Он привык к тому, что я его господином называю? А в первые разы он с этого упарывался, хех...»
— Не, ну... — вдруг продолжает он. — Может, я с ними поговорю, если я вдруг один окажусь на большаке, и они такие: «о, нихера, ты вампир?», а я такой: «да, я вампир, от брата скрываюсь, типа, вы не обижайтесь, что я не примкнул к вашим жерт-вамп», — Санс прыскает со своего же каламбура, но ответа не следует.
Пока Папирус уплетает еду, Санс за этим наблюдает, немного размышляя.
— Как думаешь, кто мог бы найти этот вирус... и так просто его выпустить? — задаёт более нейтральный вопрос Санс, махая ногой под столом, которая лежит на другой, а у самого вид задумчивый-презадумчивый. — У Гастера было две лаборатории, одна там, где Альфис сейчас, ну, его основная, а другая его личная... Да, у него своя лаборатория личная есть, там я работал с ним над разной хуйнёй. Но сейчас она закрыта. — пожимает он плечами. — Надо бы туда наведаться тоже... Может, найду чего. У меня, вроде, даже ключ доступа остался... Если там техника вообще работает.
Папирус, тщательно пережевав и проглотив, задумчиво машет вилкой.
— Если для обеих лабораторий нужен какой-то ебейший пропуск, то тот, кто имеет к ним доступ, или кто может свободно перемещаться в пространстве? Как ты с телепортацией? И этот кто-то должен неплохо знать Гастера или хотя бы его эксперименты и прочие планы... Ну, во всяком случае больше, чем я.
— Не, там защитка стояла, по принципу работы схожий с шумоизолятором. Туда хуй телепортируешься, — отвечает Санс. — Подозреваю, что механизмы до сих пор работают или здание вскрыли силой.
«Может, я бы выдал больше мыслей, если бы хорошо знал Гастера», — Папирус пожимает плечами, продолжая уничтожать свою еду. Он вмиг становится задумчивым тоже.
— Не имею ни малейшего понятия, что может быть в голове у монстра, решившего обчистить лабораторию Гастера, да ещё и спиздить оттуда какой-то образец не особо изученного вируса. Может, цель изначально вообще была иной. Может пробирку спиздил не тот, что сейчас ведёт вампиров и всё Подземелье на верную смерть. Такие личности обычно грязные делишки своими лапами не делают, — хмыкает он. — Как Асгор. У него для этого марионеток жопой жуй.
— Могу сказать вот что, — начинает Санс снова. — С тех пор, как Гастер скинулся в лаву, я был какое-то время наслышан о некой секте последователей Гастера или что-то такое. Культисты которые. Может, не знаю, видел ты или нет, но иногда по улице (чаще всего в Хотлэнде) разгуливают такие бледные монстры серых цветов? Ебала серые, унылые, одежды такие серебряные, пепельные... Хуй знает. Но думаю, что видел или по крайней мере как-то о них да наслышан. Короче, они себя именуют его последователями. Пару-тройку ребят я знаю оттуда, они даже звали меня в их секту, но я любезно отказался. В общем, если ты не знаешь, это такие поехавшие фанатики, которые чуть ли не готовы на постоянке хуй ему сосать. Гастер был охуенным монстром, спору нет, но я больше по тебе с ума схожу, места для него нет, а ты не подвинешься явно, — Санс широко ухмыляется.
Папирус рассудительно кивает, съедая половину своей порции, припоминая, как видел несколько бесцветных лиц, и как несколько раз о них заикалась Андайн, мол, они вводят новобранцев в замешательство.
— Знаю их. Они... жуткие, — делится Папс мнением. — И они точно не выглядят как те, кто будет помогать содействовать в подобном. Вампиры, как-никак, организовали вторую секту по соседству. Не думаю, что кому-то из них нужны конкуренты, — он чуть хмыкает. — Но что, если этот монстр также спиздил и пропуск, как спиздил вирус?
— Я не говорил, что у всех последователей есть пропуски в лаборатории. Среди них и обычные жители, кто Гастера едва ли не как бога воспринимал и не читал о нём все новости, — Санс смотрит в глаза брату и недобро фыркает. — Сам не ебу каким образом и откуда это пошло, но сейчас это не суть важно. Это в принципе были... интересные времена, — протягивает Санс, вновь пожимая плечами. — Но, вполне вероятно, что кто-то из них мог узнать про вирус. Там, в культе этом, есть совсем оголтелые фанатики, которые о Гастере собирают всё. Он же, типа, дохуя весь загадочный из себя, пришёл из какой-то пизды непонятной и весь такой всезнающий из себя. Конечно, монстрам интересна его личность. Но он очень, очень, очень хорошо скрывался. О нём до сих пор пытаются найти какую-либо информацию, строят теории... Бля, идиоты, пхфт.
— Ага, фан-клуб, значит, — усмехается Папс, доедая последние кусочки.
«Почему-то я удивлён, что Санс в этом фан-клубе не числится. Не из-за любви к Гастеру, а из-за информации».
— Думаешь провести с ними беседу по поводу этого вируса? — интересуется Папс, вставая из-за стола и подходя к раковине с тарелкой. Он моет её и заодно контейнер, который не помыл вчера. — Всё же вы можете, ну, вполне неплохо обменяться информацией. Будет довольно полезно им и, в первую очередь, нам? — Папирус поворачивается к брату лицом, вскидывая бровь вопросительно.
«Или к чему это он?»
— А ты так уверен, что среди культа нет вампиров? — спрашивает Санс. — Или откуда ты можешь знать, как они к этому относятся? Там ведь есть совсем сумасбродные долбаёбы. И там каждый день такие обсуждения ебанутые у них (не спрашивай, откуда я знаю, мне таки к ним однажды пришлось наведаться), что они по абсурдности по смыслу доходят до того, что там обсуждают э... Размер его члена, если он есть вообще, потом обсуждают его сперму, потом его вкус, потом его состав, потом то-то... И так до бесконечности, — Санс фыркает. — Про хуй я как пример привёл, чтоб тебе было понятнее. Но суть в том, что там точно есть монстры, которые одобряют любое творение Гастера, даже если оно губительно для большинства. В общем, — Санс снова усмехается от абсурдности сказанного и представляемого, но так оно и было. — Я клоню к тому, что культ может быть связан с вампирами, либо они считают это «высшей Гастеровой блягодатью», с их чёрными дырами в башке вместо мозгов.
Папирус скрещивает руки на груди.
— Думаешь, вампирский культ — это просто новый уровень культа Гастера? — он вскидывает бровь. Звучит это вполне логично. — А они, ну, фанаты твоего бывшего босса, смогли бы такую хуйню провернуть? Может их Главарь тоже на самом деле фанат Гастера? Тогда почему он стремиться уничтожить Асгора? — Папирус прикладывает пальцы к подбородку. — У Гастера были какие-то проблемы с Асгором? Хотя, чёрт, у кого нет проблем с Асгором? — саркастично усмехается он.
— Прикол в том, что… нет, — отвечает Санс, чуть мотая головой. — Как раз Асгор часто полагался на Гастера… знаю, это звучит упорото, но я серьёзно. Во всяком случае, я наблюдал только это. Они были в хороших отношениях, и как раз он был одной из его главных… поддержек. Подозреваю, что они были даже, эм, близкими друзьями, потому что Асгор его смерть хреново пережил, насколько я знаю. Не настолько, как смерть сына с дочерью, но тем не менее…
— Но тем не менее, — продолжает Папирус о своём. — Думаю, если у вампиров действительно есть такая сила, с которой они могут воскрешать мертвых, они бы и Гастера, наверное, воскресили? Или это уже слишком? А может, пока они пытались следовать идеологии Гастера, внутри культа случился какой-то переворот и они, эм, решили резко свергнуть Асгора и захватить Подземелье?.. — он вопросительно ведёт головой, чуть замедляя интонацию в конце в сомнениях. — Это звучит странно, но возможно. У тебя... получится что-то узнать про это, если ты решишь всё же наведаться к этим ублюдкам? Или у тебя есть какие-то теории? — он садится обратно, складывая руки на стол и внимательно разглядывая брата. Папирус размышляет вслух дальше и Санс, прислоняясь к спинке стула и скрещивая на грудине руки.
— Я попробую пойти к ним, если вариантов не остаётся, — выдыхает Санс. — Но, вообще, мне кажется, что на Асгора они могли взбеситься из-за того, что тот против Культа. Они не делали ничего плохого особо и не обращали на себя внимания, но дохуя пиздострадают по доктору. А Асгор такой, мол, Гастер уже умер, хули вы продолжаете ныть? — Санс ещё раз вздыхает. — Вообще, я процентов на семьдесят в данном случае поддерживаю Асгора, потому что вознесение доктора до Бога максимально уебанское и, блять, нет его уже, успокойтесь нахуй, вас ваши мамаши рожали не для того, чтобы вы ему поклонялись посмертно, — разводит он руками. — Это реально выглядит стрёмно, етить.
«Да у нас какая хуйня не возьмись, всё всегда стрёмно выглядит», — Папирус вздыхает, протягивая какое-то мычащее «умгум».
— Думаешь, они в этом замешаны из-за того, что Асгор против их… поклонению умершему учёному? — Папирус вскидывает бровь.
«Асгор против практически каждой хуеты, но это вроде не особо кого-то останавливает».
— Они же не распустили свой фановский кружок только из-за того, что Асгор чем-то оказался недоволен. У них… мало причин задумывать его свержение и браться за дело серьёзно. Хотя, — он хмыкает. — Иногда мне кажется, что в Подземелье каждый готов свергнуть Короля просто по приколу…
— Я тебе ещё раз говорю, бро, в этом культе большая часть монстров — ёбнутые наглухо чудища, которые кроме поддержки хаоса ни на что не способны. От них можно ожидать любую хуйню с учётом того, что они активно пользуются всем тем, что Гастер после себя оставил. Я понимаю, что это звучит максимально тупо, но, блять… — Санс формирует следующую мысль, резко замолчав. — У нас времена немного… не те, что были лет пятнадцать назад. В чём правы и жители Подземелья, и гвардейцы, и вампиры: мы почти что неизбежно катимся в бездну дерьма, прощаясь с нашими крышами и… и без того исцарапанными и обосранными кровь-лями на них, — Санс снова начинает смеяться, упав лицом вниз на сложенные руки на столе.
«Ха-ха, шутить над бессилием и отчаянием. Очень смешно Санс, в твоём стиле», — Папирус закатывает глаза.
— Хорошо, я понял, — он резко кивает, чуть хмурясь, наблюдая за братом. Поведение его вызывает сомнения. Как и всё происходящее. А конкретно то, что их мир провалился в самую зловонную яму с дерьмом, и продолжает пробивать это дно — аксиома. Папирус знает. И когда об этом напоминают из раза в раз, лучше не становится вообще. Хотя, может, брат вообще решил об этом сказать из-за каламбура. — «Идиот», — тоскливо думает он, чуть вздыхая.
— Если решишь с ними провести дружескую беседу, расскажи потом, как оно. И знаешь. Я немного задумался, — от трёт шею, отводя взгляд. — Возможно, мне стоит реже втягивать тебя в подобные вампирские потасовки. И если им нужно охренеть какое доверие, то это лишь добавит масла в огонь их сомнения в тебе. Чем быстрее ты сможешь втереться им в доверие, тем быстрее мы закончим с этим дерьмом. И тем меньше ты будешь в их вонючих кругах.
— Я не совсем тебя понимаю, — проговаривает Санс немного устало. — Ты, вроде, чуть ли не до последнего против был, чтобы я как-то с ними налаживал контакт? Тем более, что… — он формирует следующие фразы, задумываясь. — Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда мной начинают как-то помыкать, думая, что я доверчивый долбаёб, — короткое молчание. — Особенно таким образом, когда мне ещё слишком много чего недосказали, хотя стоило бы, потому что если бы не сегодняшняя эта парочка — я бы воспринимал всю эту хрень иначе, более просто и не так двояко, чем сейчас, — Санс надеется, что почти бесконтрольное извержение его мыслей сейчас хоть немного логически связано, и Папирус примерно понимает, о чём он толкует. — И если мне нужно втираться в доверие — то мне придётся не только переубивать, наверняка, кучу невинных и, что более важно, сокрыть это дело и сделать так, чтобы на меня, блять, не подумали, но ещё вынужденно как-то вам всем гадить, ведь, как-никак, я тоже гвардеец, пускай и нахуй никому ненужный часовой, — он встаёт с места, опираясь руками о стол. — Дело не только в моей силе, им наверняка нужен и ты тоже. Все знают, что ты мой бро, мы живём вместе, часто контактируем друг с другом, что ты мой начальник, и мы друг друга по большей части хуесосим (что тоже важно, потому что тут есть некая гарантия того, что с тобой сотрудничать я не намерен), но, блять, также некоторые знают, что я могу как-то на тебя воздействовать или как-то из-под твоего носа что-то выудить. И я действительно это могу, но главная проблема: я, блин, и так тебе сру на голову, куда ещё-то, блять, Папс? — голос становится твёрже. — У меня в приоритете твоя безопасность и сохранение твоей важной репутации стоит чуть выше большинства иных факторов.
В какой-то степени, Санс издавна ощущает вину за то, что вечно является больной мозолью для Папируса, хоть давно свыкся с тем, что он — ещё тот магнит для приключений на таз. Это будто бы у него в крови — попадать в самую гущу событий. С тех пор, как они начали встречаться, у него постепенно высыхает всякое желание долбить брату мозг, тем более сейчас, когда проблем и так навалом. Сейчас лишние конфликты совершенно ни к чему. Санс просто хочет спокойствия и тихого счастья. На самом деле, всегда хочет, но не всегда может позволить.
Если бы была возможность, Санс бы к чёрту выбрался из Подземелья с Папирусом без остальных монстров, кинув их на гибель. Без зазрений совести. Он хоть и твердит часто о некой справедливости по отношению к другим, старается думать о том, что они, всё же, живут в обществе, с ним стоит коммуницировать, но принципам своим он верен куда больше, особенно тем, которые относятся к брату. Санс с радостью запрячется с ним куда-нибудь подальше, где-нибудь закопается и сделает так, чтобы о них никто ничего не слышал, а лишь потом, когда будет какой-то исход, выберутся. Но это только его идиотские мысли и некие мечты за гранью. Они забирались далеко и отступать непозволительно. Они — часть этого мира.
Обстановка насквозь пропитана каким-то безысходным отчаянием. Папирус это ощущает даже через свою броню. Он сам уже запутался. Сам не понимает, чего хочет и как лучше относиться к ситуации.
Он хочет поступить правильно. Хочет найти решение, которое спасёт их всех, но его либо нет, либо за него придётся отдать свою душу Сатане лично.
Его внутренние стержни ломаются с хрустом, заставляя сгибаться пополам, словно оригами.
Это пугает. Жизнь каждый день ставит его перед выбором, надламывает, испытывает, чтобы Папс выбрал для себя приоритеты, чтобы имел определённость и был уверен в своем «правильно». Но когда дело касается Санса — все его границы и приоритеты сгорают в адском холодном пламени, и он лишь смотрит, как в огне улыбается ему брат и все его бессмысленные категоричные убеждения.
Папирус тихо сглатывает. Он не хочет, чтобы всё было так. Не хочет, чтобы брат вновь связывался с какими-то уёбками. Если они доживут, то последствия всей этой вампирской поеботы им придётся разгребать огромными лопатами. Не факт, что они останутся прежними. Но в Подземелье всё меняется болезненно, и большую часть времени кажется, что это вовсе невозможно, поэтому Папс не уверен в последнем. Может даже и к лучшему.
— Я просто хочу сделать всё правильно, — его голос сиплый и напряжённый. Пусть он не знает, о каком правильно идёт речь, но если он начнет подставлять брата, то правильного в этом не будет вообще. — Если ты начнёшь тесно общаться с вампирами, то под удар в основном встаёшь ты, а не я. В этом дело.
За какое бы дело Папс не брался, он всегда упорно достигает конца. Но почему-то не всегда верит, что у него получилось правильно завершить дело под наименованием «брат». Он добивается своего не столько из-за решимости и категоричности, сколько из-за маниакальной одержимости быть лучше. Он действительно считает себя достойным носить титул особенного, что может менять себя и мир, что имеет достаточно власти и силы, чтобы позволять инстинктам управлять собой. Тем, в которых он скрывается и выполняет всё, ради цели. Иногда безжалостно, иногда жестоко и аморально. И чтобы поддерживать этот выдуманный статус, ему нужно быть сильнее. Нет предела идеалу, коем Санс его нарёк. Папирус будет за это цепляться.
Будто всю жизнь им движет нездоровая мания, желание достигать большего и становится большим. Всё всегда сводится к одному, чем он уже давно не способен управлять — к одержимости. У неё нет тормозов, предупреждающих знаков или инструкций. В такие моменты Папсу кажется, что собственный разум перестает быть своим, сдавленный натиском одержимости; она заползает в черепушку и прочёсывает все мысли своими острыми когтями. Она разрывает желания, которые считает бесполезными и расцарапывает мелькающие надежды и посторонние идеи до крови и мяса, она безжалостно отрывает кусочек за кусочком сознания, пока не останется единственной, на что он сможет обратить внимание. Пока перед глазами не образуется лишь одна точка, которой он будет питаться. И однажды этой точки станет мало. Папирусу страшно предполагать, что отношения с Сансом — побочный эффект его фанатизма. Он боится однажды осознать, что всё происходящее лишь больной способ самоутвердиться и доказать самому себе, что он на что-то способен. Он как коллекционер невозможных целей, которых добивается, уничтожая себя из раза в раз. Но, оставшись с Сансом, он, кажется, не уничтожал себя ни разу. Как и наоборот. По крайней мере, он надеется, потому что это пока что единственное, что его успокаивает.
— Я буду делать всё, что от меня требуется, — категорично говорит Папирус, будто Санс отдаёт ему приказ. — Ненавидеть тебя на публику и убивать вампиров, считать каждого из них воплощением дьявола, могу даже в религию удариться и сделать вид, что схожу с ума, тогда они точно не захотят со мной сотрудничать сами. Просто… давай выберем что-то одно: моя репутация перед кровососами или моя безопасность? — он ненавидит жертвы.
— Я не совсем правильно выразился, — кряхтит старший скелет, прочищая горло. — Я не имел в виду твою репутацию перед одними кровососами, — мотает головой он, подойдя к Папирусу и встав перед ним вплотную, одной рукой опираясь вниз и смотря сверху вниз. — Я про твою репутацию перед общественностью, как генерала КГ. У вампиров, очевидно, ты враг и другом явно станешь, только если я тебя обращу и «смогу убедить», — он демонстративно показывает кавычки свободной рукой, — в том, что Асгор — чмо и что тебе, мол, не надо ему служить вовсе. Но это даже не рассматривается, поэтому к чёрту.
Санс резко разворачивается и подходит к своему стулу обратно, резко его берёт, вытаскивает, ставит перед Папирусом и садится. Непонятно, что его не устраивало до этого, может, он просто хочет быть поближе к брату, покуда есть возможность. Но выглядит со стороны их разговор так, будто старший его начинает отчитывать.
— Если вскроется, что ты покрываешь вампира и помогаешь ему, и не важно как и для чего в конечном итоге, ебать это мало будет кого — тебе однозначно пизда, по крайней мере, в нынешнее время. — Санс звучит довольно угрожающе. — Я, конечно, буду готовиться к вариантам отступления, на случай чего, но сам факт: дело гиблое, — дёргает он руками перед собой.
В голове уже каша от этих бесконечных обсуждений. Папирус в какой-то момент уже смирился, что ходит по минному полю. В какой-то момент стало уже не страшно нахуй разорваться на части в попытках перебежать на другую сторону. Стоять на одном месте он всё время тоже не может.
— Никто ничего не узнает, Санс, — уверяет он больше себя, чем брата, откидываясь на спинку стула и чуть вскидывая голову рассматривая потолок. Он настолько устал от этого говна, что даже репутация всего ебущего в зад мира его не волнует. Лишь бы всё было так, как несколько недель назад. Но несколько недель назад он не был с братом близок так, как сейчас. Папирус морщится. Почему-то как только в личной жизни появляются белые просветы, вселенная решает, что всё идёт слишком опиздохуительно, и нужно в ответ изговнять всё остальное.
Он опускает голову назад на брата.
— Предлагаешь делать вид, что всё так же, как и раньше? — проговаривает Папс лишь устало, пусть согласен с этим лишь отчасти. — Тогда точно никто ничего не заподозрит.
Санс в лице киснет не меньше. Он складывает руки на свои колени, сводя ноги друг с другом.
— А другой выход есть? Если идти по пути наибольшего сопротивления, то, боюсь, точно нихуя не выйдет. Тем более, что их вампирий блядюшник явно сильнее, — короткое молчание. — Я ещё думаю над тем, идти ли в «Кайф» опять и соглашаться ли присоединяться в этот курятник… Я со слов Матильды и Мэттью охуел. О культе Гастера я позже подумаю, — ещё короткое молчание. — Вообще, ещё бы с Ал неплохо было бы связаться, и, опять же, доебаться до МТТ, от них тихо как-то. Блять… — он злобно шипит, вскидывая голову вверх. — Не хочу нихера делать, — и плевать, что он ноет, у Санса череп пухнет не меньше. — Нахуя я, сука, в это всё ввязался… — мычит он.
— Эй. Эй, Санс, — голос Папируса становится строгим, приобретая какие-то командные нотки, но взгляд его по-прежнему тоскливо-мягкий. — Посмотри на меня, — требует он, хмурясь.
Когда Санс раскисает, становится совсем хреново. Не так плохо, как когда он скрывает это всё за улыбкой, но тоже дерьмо.
Папирус поворачивается к брату всем телом и хватает грубо за руку, сжимая. Возможно, слишком уж грубо, но образ у него сейчас такой же.
— Не сметь раскисать. Это приказ, — он сурово прожигает его зрачками. — Мы справимся. Не смей сомневаться в нас. И я, — он чуть отпускает взгляд на их ладони, делая хватку не такой грубой. — Я хочу верить в то, что всё будет заебись в конечном счёте. Просто, ну, знаешь, мы так-то ебейшая команда, тебе не кажется? Против нас хуй кто попрёт. К тому же я знаю, что ты никогда не станешь одним из тех долбоёбов. Так что бояться нечего. На твоей стороне Великий и Ужасный Папирус, что ещё нужно? — он старается самодовольно ухмыльнуться, осторожно опуская его руку. Папирус поднимается со своего стула, переводит ладонь на чужое плечо и осторожно целует брата в лоб. — Нам нужно идти на пост. Уверен, мы уже достаточно мусолим эту тему.
Если бы Санс не стал вампиром, они бы всё равно с этим столкнулись лбом ко лбу. Это было бы вопросом времени и более замедленного понимания того, что вампиры действительно существуют.
— Мы… — тянет Санс, после чего усмехается. — Потенциально, мы с тобой и вправду ебейшая команда, но до тех пор, пока из-за хуйни не посрёмся, — он хмыкает. — Командир и полемист крайне специфичное сочетание, знаешь ли.
Папирус мягко улыбается комментарию. И правда. Прекрасная команда, решает Папс.
Почему-то Санс хочет признаться в том, что если с Папирусом случится что-то серьёзное — он точно доведёт себя до белого каления и будет винить в этом себя, но он держится. Он ненавидит раскисать у кого-нибудь на виду. В последнее время он Папируса и вправду стал воспринимать более… доверительно. Почему-то даже от этого он чувствует странный дискомфорт.
Сансу неуютно. Он резко выдыхает и смотрит на пустой стол, где недавно стояла тарелка. Да, Папирус уже поел, а это значит…
— Ты поел? — уточняет он нейтрально. — Потому что про пост ты сказал правильную вещь.
Папс опускает и вторую ладонь ему на плечо, мягко и успокаивающе поглаживая.
— Я поел, — он согласно кивает, смотря сверху вниз. — Постарайся сильно не забивать себе череп этим дерьмом, — просит он. На мгновение Папирус не хочется оставлять брата наедине с самим собой на этом чёртовом посту. Если планы не поменяются, он зайдёт за ним во время перерыва.
Руки переводятся к скулам, и Папирус считает важным и обязательным напомнить:
— Я пиздецки тебя люблю, — серьёзно говорит с малость хмурым лицом. Санс выглядит всё ещё каким-то подавленным и совсем немного растерянным. А может, Папирусу просто так кажется.
Он на секунду задумывается о том, для чего вампирам надо было нападать на Андайн, предупреждая о нападении. Папс хочет как-то связать эти мысли с братом. Что, если вампиры предупреждают ради других вампиров? Надеятся, что новость распространится или?.. Может, Папс должен был рассказать всё брату, и так вампирская система, по факту, предостерегла своего «потенциального союзника». Папирус хмурится. Нет. Санс же должен был как-то узнать, что это происходит в Сноудине. Не будут же вампиры нападать на их район и предупреждать только лишь ради его брата. Бред.
— Можно вопрос? — вдруг говорит Санс, не сводя своих глазниц с его, а лицо у него какое-то напряжённое. — Крайне личный, — Санс пытается отвести взгляд, но Папирус слишком пристально смотрит на него и всё ещё держит руками его лицо. Он чувствует себя ещё менее комфортно и вопрос, который он сейчас задаст, сделает всё только хуже. Но, как считает Санс, более хорошего момента в ближайшее время он не найдёт, тем более, что ему очень интересно. — Почему ты так хорошо ко мне относишься? — Санс это подразумевает больше как реплику, в стиле «ты слишком для меня хорош, а я с тобой обращался едва ли не как с дерьмом, твои слова о любви ко мне меня же убивают». — И, — он на пару мгновений замолкает. — Как ты в меня влюбился?.. — глаза опускаются ниже, не желая смотреть в прямой пронзающий взгляд брата.
Папирус моргает секунду, а в следующую отводит взгляд сам, чуть краснея и нервничая. Объяснять причину своих чувств тому, из-за кого он эти самые чувства испытывает, Папс не готовился. И он, на самом деле, не хочет на это отвечать, потому что привык концентрироваться либо на результате, либо на процессе. Но он тихо вбирает в себя воздух. Это не тот вопрос, на который он может отказать.
— Вообще-то, мне всегда кажется, что я отношусь к тебе… недостаточно хорошо, — он не убирает пальцев с чужих скул, начиная бездумно их поглаживать, будто успокаивая себя. Душа в груди начинает биться быстрее. — Ты просто не видишь себя со стороны, — вздхает Папс, думая с чего начать: с того, что его брат на самом деле чертовски потрясающий или с того, что никого кроме него он рядом с собой никогда и не видел. — Ну, — он нервно посмеивается. — Какое-то время ты меня бесил больше всех на свете, — признаётся он. — Но это, наверное, нормально. На самых близких обычно реагируют самыми сильными эмоциями, и меня это очень раздражало. Я вроде не хотел на тебя злиться, но действовал иначе, — просто иначе Папс не знал, как выражать любовь. Она была будто под запретом, чем-то отвратительным и наказуемым. Он не мог любить, и из-за этого злился, будто компенсируя злостью всё остальное. — Знаешь, мне всегда казалось, что ты какой-то… особенный для меня. Я думал, из-за того, что мы братья, и из-за того, что ты просто всегда был рядом. Не знаю. А потом я начал осознавать, что ревную тебя к… другим монстрам, — он краснеет гуще. Почему-то ему очень стыдно. Всё, очевидно, не так просто, но Папирус чёртов собственник. — Это, эм, было странно, сперва я просто решил, что мне не хватает твоего внимания, твоих рассказов, шуток или прикосновений, но с каждым годом их будто действительно становилось всё меньше и меньше. И в конечном итоге, как бы сильно ты меня не раздражал, с тобой всегда было спокойнее всего. И я этого будто лишался.
«Не потому, что мы отстранились друг от друга, а потому что я хотел... не братских отношений с тобой», — дополняет Папс мысленно. Он осторожно опускает руки, по-прежнему не смотря брату в глаза.
— И одного твоего присутствия становилось мало. Меньше и меньше. Мне хотелось, будто, не знаю… владеть тобой, но на добровольной основе. Хотелось, чтобы тоже самое ты мог делать со мной, и я тогда не понимал, что это значит, и, бля, это звучит так, будто я помешанный, хотя, наверное, так и есть, — он отводит голову в сторону, нервно щурясь и скрещивает на груди руки. Голос его становится менее уверенным, а на лице лишь больше румянца появляется. Папирус на секунду окунается на несколько лет назад, когда винил себя во всех этих мыслях, когда всё казалось до одури неправильным, но он ничего не мог с собой поделать. Нет ничего хуже беспомощности, когда ты мучительно влюблён. — Просто ты такой… необычный! — выпаливает Папс, не зная, какое слово лучше подобрать. Да и оно, по факту, тут не особо подходит. — Ты кажешься таким открытым и весёлым, а потом показываешь совсем другую сторону, которая многих может оттолкнуть, но она… завораживает меня. Ты в целом меня завораживаешь! С тобой даже сраться комфортнее, чем с кем-то другим. Я!.. — он на секунду вбирает очень много воздуха, надуваясь, и становится ещё краснее. Наверное, выпалить брату «Я люблю тебя просто потому, что люблю тебя» — плохой вариант. И он продолжает говорить, пусть это уже начинает походить на глупость. — Ты делаешь то, что я не могу, Санс. Я всегда хотел быть похожим на тебя в чём-то, и ты всегда это моё желание как-то плохо воспринимал. Но знаешь, я не думаю, что у меня останутся причины… стараться делать хоть что-то, если тебя вдруг не окажется рядом. Даже не знаю, смогу ли я жить дальше, если ты вдруг… эм… не важно, — он хмурится, мотая головой.
Папирус не всегда это осознаёт, но почти всё он делает ради брата и его внимания. Выводит его из себя ради внимания, забоится, живёт, достигает целей и остаётся собой только ради Санса. Даже его успехи в работе были ради Санса.
Папирус наконец поднимает на него взгляд.
— Знаешь, кажется, я хочу быть лучшим для тебя. Все эти галочки и выполненные цели… сам ты. У меня какая-то нездоровая тяга сделать тебя счастливым, особенно после того, как ты всё больше начинал разочаровываться в этом мире. Это было, конечно, очень давно, — Папирус усмехается. Несколько десятков лет прошло с тех пор, но Папирус помнит тот день, будто он тогда совсем не был рёбенком. — Я ещё над этим работаю. И не всегда всё получается… адекватными способами. Я, эм. Не знаю, что ещё сказать, — он, на самом деле, даже не знает, полностью ли сказал правду. Потому что чувства его больше похожи на постоянные, но хаотичные линии, которые разными порывами направляются в разные стороны. Папирус долгое время отрицал влюблённость в брата. Да что там в брата — Папирус до последнего внушал себе, что он натурал! И принятие последнего, а тем более первого, оказалось весьма болезненно. И он хочет рассказать обо всём, но мысли слишком сильно путаются. Помимо того, что у Санса замечательная и красивая улыбка, немного изношенная, помятая, но Папирус видит в ней какую-то суть. Папирус её любит, Папирус видит в ней жизнь, которую брат проживает, которой брат не даёт сломить себя изо дня в день. Санс душа компании, Санс может обезвредить бомбу внутри него. И Папирус всё ещё не может без него спать. Зависим ли он? Однозначно. Собирается ли он бороться с вредными привычками? Нет. С любыми, кроме брата.
Санс краснеет, но даже если это замечает, то ему похуй. Душа начинает очень сильно биться, и на костях выступает пот, но и на это ему всё равно. В черепе случается тяжёлый перегруз информацией, которую стоит тщательно обдумать. Он явно не ожидал… такого. Рассказ вышел интересный, с особой моралью, и, понимая глубину происходящего, Санс успокаивает себя тем, что это работает и в обратную сторону.
«Я даже не знаю, что на это ответить…» — больше всего его удивили слова о том, что Папирус «недостаточно хорошо к нему относится», «хочет быть для него идеальным» и, что больше всего заинтересовало без каких-либо шуток, до мозга костей — эта фраза, которую он прервал: «Даже не знаю, смогу ли я жить дальше, если ты вдруг»…
Последнее, буквально, было тревогой. Кажется, Санса это мощно выбило из колеи, и в глазницах гаснут зрачки. Что это значит? Почему? Зачем?!
«Он же… Он же не серьёзно это сейчас??? Б-блять, нет, он абсолютно серьёзно. Я не… не… не… не-не… Т-твою мать», — эти слова проносятся будто за миг, прежде чем он озвучивает следующее, обескураженно, смущённо и как-то неприятно для себя уязвимо:
— Ты для меня и так идеальный и, напротив, я считаю, что ты слишком ко мне добр, П-Папс, — выдаёт он на одном дыхании, но голос будто не его. Оказывается, вылететь из собственного равновесия даже проще, чем вывести брата из себя.
«Спросить его, почему он тогда в КГ пошёл, если цели из-за… меня? Я, кажется, был против КГ. Н-нет, не буду. Н-нах-хер», — душа начинает панически стучать, а кости будто свинцовые. Волнение как цунами: одолевает даже самые неприметные косточки в нём. — «Н-несмотря на то, что изн-начально я был п-против, всё же, сейч-час я за него г-горд, что он… добился таких успехов, хех… хех… хех?..» — усмешки дёрганые и нервные.
Санс физически ощущает, как у него случается болезненный разрыв шаблона. С такой стороны Папируса он никогда не представлял и никогда не думал, что такое вообще могло быть возможным.
«Яблок-ко от яб-блони дал-леко не п-пад-дает».
— Мне не нужно, чтобы ты что-то делал для меня, — улыбается ему Санс неестественной улыбкой, которая выползает сама, подобно дьяволу из клетки. — Кроме того, чтобы ты п-получал удовольствие от жизни.
«От меня быть зависимым — гиблое дело. Нахера-нахера-нахера??? Папирус, б-блять!» — в мыслях он постепенно скатывается в громкую истерику, но внешне не позволяет себе этого, насколько это возможно. Выдержка трещит крупными швами, напряжёнными и будто скрипучими. — «Да ну нахер, не-е-ет!.. Я сделал всё только… хуже??? А как я к этому причастен?!»
Санс будто сейчас разучится дышать. Почему это вдруг взаимно?! Мрачная сторона ликует, но разум отчаянно рёвом вопит, пытаясь переорать первое. Санс определённо не тот монстр, за которого нужно бороться, которым нужно дышать и на которого нужно смотреть как на главный приз. Дело заходит уже за пределы того, что Санс «плохая кандидатура для Папируса». Это в принципе страшно. Это… не то, что нужно Папирусу. Санс, как старший брат, в этом яро уверен.
— Мне жаль, что я… уделил тебе недостаточно внимания. П-прости… — выглядит со стороны он жалко.
«Сука. Я его сломал. Очень ненамеренно. Но… Блять. Я даже выпить нихуя не могу. Блять. Блять. Блять», — Санс знает, что такое болезненная зависимость от монстра. Не пожелает такого никому, помимо своего собственного примера, он может привести того же Асгора или Догами, на край того же Терена — генерала Нового Дома. Он считает это безумием, бессмыслицей, каким-то абсурдом, даже не верит в такие связи, но сам же в них угождает. Как оказалось, он попал в ситуацию один на триллион. Любой монстр, находящийся в подобной ситуации, питающей нереально сильные чувства к своей второй половинке, обрадуется такому совпадению, где вторая половинка также хочет быть с первой.
Санс явно не хочет такой судьбы для Папируса.
«У меня будто перед ним после этого стало ещё больше ответственности. Я хочу, чтобы мой бро был счастлив, но, сука, получается, что он счастлив, когда счастлив я. А я почти никогда не счастлив. Что за ёбаное колесо Санс-ары?» — он замирает в шоке. — «Блять, я ещё каламбуры выдаю… настолько обречён, что уже похуй, х-хех?»
Но высказать всё то, что он думает по этому поводу — не хватит сил. Как моральных, так и физических. Тем более, Папируса явно не переубедить, он уже долго живёт этой позицией. Сансу остаётся два варианта: либо принять как есть, либо отчаянно пытаться переубедить. Что ж, второе всё равно бесполезно, а на первое требуется некоторое время.
— Извини, — снова говорит он, ещё сильнее краснея, больше уже от стыда. — Я… Я делаю всё только хуже, — он странно улыбается. Кажется, Санс сейчас начнёт реветь.
«Сука. Ебучий вампиризм и эта блядская повышенная эмоциональность. С-соберись, придурок…» — но Санс не может собраться. Его одолевают странные ощущения и контролировать становится их невыносимо сложно. Он начинает изрядно нервничать.
— Извини, — повторяет Санс быстро. — Я... я не знаю, ч-что со мной…
«Всё ты знаешь, придурок ёбаный», — внутри Санс поит себя ядом, беспощадно и злобно, будто от самобичевания разгружается, но нет — погружает себя лишь в ещё больший хаос. — «Это ты его довёл до такого. Ты, блять, всё время смотрел на него через одну кость и все его позывы воспринимал как долбоебизм. Молодец, Санс. Ты, безусловно, лучшая кандидатура для такого монстра. Теперь-то уж точно, потому что он без тебя, как и ты без него, жить не может!»
Папирус начинает рассматривать брата внимательно и смущённо, когда тот будто дрожит, начинает сбивчиво извиняться. Папирус… не ожидал такого. Хотя, чёрт его дери, это же Санс. Оригинальность его второе имя. Первое — долбанутость.
— В-вампиры оч-чень гиперэмоциональны… — оправдывается Санс слабо. — Ёбаная срань, — это сказано с большим нажимом. Санс ещё что-то бурчит под нос злобное и неразбираемое, явно на себя, голос становится всё более уязвимым. — Сука. Ненавижу. Ненавижу это, — тут же он повторяет.
«Ненавижу свои эмоции. Ненавижу… отсутствие контроля. Нахер я это спросил вообще?!»
— Н-не понимаю… — Сансу экстренно хочется убежать от самого себя. Телепортироваться в другой мир. И одновременно забыть обо всём на свете. Чтобы никому не портить жизнь. Но нет. Он испортит этим жизнь Папируса.
«Он же понимает… что я ёбнутый??? И что по мне давно плачет психотерапевт??? Веду себя как девчонка пмсная, блять, боже… Но мне… страшно».
Душа стучит слишком громко, кажется, в руках брата он умудряется дрожать. Ему кажется, что он на месте сейчас подохнет, прям перед его прекрасным лицом.
— Ты меня… неправильно понял, — вдруг хмурится Папс. Он не понимает, хотел бы брат, чтобы он игнорировал на эти странные реакции, но хочется ответь на его более вменяемые слова. — Ты уделял мне достаточно внимания, Санс. Просто я не мог понять того, что больше — это уже совсем не по-братски...
Санс начинает пугать. Папирус кладёт пальцы обратно на его голову и заставляет посмотреть себе в глаза. Он больше не чувствует себя растерянно. Ожидания, конечно, были немного другими, но с Сансом ожидания никогда не воплощаются в жизнь. Папирус к этому готов. Он хочет пропустить эти извинения мимо ушей, не вслушиваться в его панический голос, и, главное, чтобы Санс не обвинял себя.
Санс словно кукла: не шевелится, лишь дрожит и безвольно позволяет Папирусу прижать его голову к себе. Санс закрывает своё лицо, вжимаясь им в грудь. Со стороны он, наверняка, выглядит ещё более вяло, жалко и мерзко, чем до.
— Ты не можешь извиняться за то, что я тебя люблю, — грозно заявляет Папс, буквально чувствуя напряжение в руках, обнимая за голову крепче. Санс продолжает тяжело и судорожно глотать воздух, сдерживаясь. Папирус чувствует его горячее тело, и душа от этого будто разваливается. Он тихо выдыхает. — Если ты думаешь, что на самом деле я страдаю, то иди нахуй сразу. Я не собираюсь за это оправдываться. И ты очевидным образом делаешь меня счастливым. Блять, даже если бы я не был мудаком, помешанным на брате, если бы… любил тебя адекватно, ты бы всё равно делал меня счастливым. Потому что ты дорог для меня, Санс. Не смей за это извиняться, — он ненавязчиво гладит его голову, сердито и напряжённо рассматривая стену напротив.
От слов брата Сансу становится ещё хуже и парадоксально спокойнее. Но первая эмоция сильнее второй.
«Но я хочу что-то делать для него. Я, блять, жить для него хочу. Я… Я не могу к нему не относиться так, как отношусь», — Папирус напрягается. Санс же… не будет после этого жалеть об их отношениях? Санс обо всём жалеет. Почти всегда. И если это так… Папирусу остаётся лишь всем своим видом показывать, что он действительно стал более счастливым. Что ему теперь даже помирать не страшно, потому главная его мечта оказалась реальной.
— Я счастлив сейчас, слышишь? Я никогда такого не чувствовал, — Папирус выдыхает как-то обречённо, и Санс это наверняка чувствует. Но Папс его не отпустит сейчас. Может, ему не стоило говорить столько всего сразу. Но однажды это бы всё равно случилось.
— Н-нет, бр… Папс, — называть Папируса «братом» почему-то сейчас кажется неуместным по мнению старшего. — Если тебя это и вправду делает счастливее — то л-ладно.
«В конце-концов, я тоже сделал выбор в эту пользу. Что плохого во взаимности? То что это плохо с точки зрения морали?» — Санс почему-то навязчиво думает, что отношения с братом в таком темпе обречены на ещё большее несчастье. И это его пугает больше всего. Он не хочет терять его. И не хочет, чтобы он был зависим от него самого, аналогично с собой по отношению к нему. У Санса будто обострилось чувство того, что обязательно что-то пойдёт не по плану. А его почти всё устраивает из того, что происходит сейчас. Кроме пункта с зависимостью, опять же. — «Неправильно. Так быть не должно. Кто-то один должен нести это. Или я один и несу? Он же принял это, получается?»
Санс почему-то хочет показать Папирусу свой файл в ноутбуке, где он записывал ранее о брате почти всё, что с ним происходило. Свои папки с кучей фотографий. Санс перестал его вести приблизительно с тех пор, как они стали вместе. В этом пропал всякий смысл. Всё-таки, несмотря на такую привязанность, вживую намного приятнее быть с братом, чем смотреть на тысячи пиксельных изображений и мечтать.
Санс всё ещё считает себя сумасшедшим. Эмоции клубятся в грудине, подступают к горлу, неприятно его сжимают, разрывая плотину терпения. И он говорит, не выдерживает в один момент:
— Если ты умрёшь — я совершу суицид, — и тон самоуверенный и твёрдый. Явно сигнализирует, что это не просто мысля вслух — это, чёрт возьми, уже целая установка, которую Санс успешно когда-то смог вбить в свой череп. — Поэтому я боюсь, — добавляет он, сглатывая. — И… и поэтому я ничего не скажу, если тебе когда-нибудь потребуется убить меня. Я н-ничего от этого не теряю.
Санс перестаёт дрожать и, не давая возразить брату, продолжает:
— Мне часто снятся кошмары, связанные с этим, — добавляет сухо и немного надломленно, всё ещё серьёзно. Такая резкая смена настроя даже пугает. Он не смотрит на Папируса. — Мы живём как раз в той заднице, где анархия — реальна. Мы к ней очень близки.
Санс снова подрагивает и, кажется, по его лицу таки скатывается пара мокрых дорожек, но Папирус этого не видит. Наверное. И Санс этому рад. Он еле сдерживается, чтобы не взорваться на тысячи остеобластов.
«Сука…»
— Я не хочу, чтобы у тебя было тоже самое, — добавляет Санс так же твёрдо, а руки, висящие внизу, сжимает в кулаки, да так, что слышится скрип костей. — Ты не должен быть зависим от меня. Ты… не заслуживаешь этого.
«Да и вообще, нахуй тебе я нужен, блять? Почему?! Я понимаю, что мы братья, и что я с тобой всегда, но… Папс. Ты правда заслуживаешь большего, чем… это».
Папирус старается заставить себя не принимать слова сейчас близко к сердцу. Но он всё же закрывает глаза, когда Санс выпаливает признания. Закрывает глаза и хочет взбеситься. Потому что злость — его привычный сценарий. Все эмоции перерастают в одну. Это неправильно, почти так же неправильно, как и его чувства.
Пальцы становятся твёрже.
Злостью он не исправит положение сейчас. Ничто, скорее всего, не исправит положение. Папирус долго молчит, вслушиваясь в сбитое дыхание. В один момент ему хочется, чтобы Санс обнял в ответ, но Папс чувствует его бессилие. Неподвижность. Будто это оболочка. Но он знает, он чувствует, что Санс переполнен мыслями. Что Санс напряжённо из-за этого вздрагивает, потому что не позволяет себе расслабляться. Папирус хочет рявкнуть на него или попросить со всем сожалением на лице, чтобы он не сдерживался. Чтобы кричал, плакал, смеялся — что угодно.
Держать его в своих руках тяжело. Но это единственное, чего Папирус желает всю свою жизнь. Он мягко отстранят брата от себя и боится, что его голова легковесно упадет вниз. Глаз Санс на него так и не поднимает, но Папс этого и не ожидал. Он опускается на свой стул вновь, переводя руки на его скулы, и пальцами осторожно стирает холодные дорожки слёз.
— Я ни за что на свете тебя не убью, ты помнишь? — сдержанно интересуется он. Лицо у Папируса какое-то пресное и безжизненное. Он смотрит на брата, который в упор не поднимает на него глаз, но Папирус и не требует. — Я… не чувствую себя плохо из-за того, что наши отношения какие-то… созависимые. Это, конечно, не очень хорошо… но. Пока у меня нет причин волноваться насчёт тебя или себя. А когда появится, тогда и поговорим, — он тихо вздыхает вновь, снова ненавязчиво гладит по гладкой кости и целует брата в лицо, куда придется, особо с этим не заморачиваясь. Хочется его вжать в себя. В рёбра. В душу. Хочется послать к чёрту все дела и не оставлять брата ни на секунду, пока тот не приведёт себя в порядок. — Ты очень горячий, Санс, пожалуйста, не волнуйся из-за этого, — это произносится уже более мягко и эмоционально. Голова у Санса действительно чертовски горячая сейчас.
Папирус не хочет запрещать ему чувствовать, но и не хочет, чтобы тот ломал себе кости.
«Да почему я не могу сейчас в себя прийти???» — кричит Санс в своей голове на самого себя настолько сдавленным и отчаянным голосом, громким и хриплым, что, кажется, он в мыслях сейчас расшибёт свой череп, в надежде выискать ответ среди собственных осколков. — «Нахуя я это продолжаю??? Нахуя?!» — у него появляется тяжёлое желание расцарапать собственный череп до крови.
— Я даже сейчас всё усложняю, — цедит Санс со злобой, больше на себя, не поднимая голову.
«Плохо, что ты этого не понимаешь и не считаешь это проблемой. Это очень плохо. Блять, это пиздец какая проблема. Это не кончится добром».
— Я отдавал приказ не раскисать, помнишь? — тихо шепчет Папс очень близко, чуть прикрывая глаза, не зная, что ответить ещё. Умение Санса просто развеивать все тревоги сейчас бы ему пиздецки пригодилось.
Но эта фраза, буквально, вынуждает Санса странным образом чуть-чуть склеиться обратно.
— Просто… — Санс вдруг поднимает голову. — Я ёбаный псих, Папс. Псих, которого, в идеале, надо заключить в смирительную рубашку.
«Я вообще ничего из себя толком не представляю. Мне всего лишь слишком много раз везёт, и я вывожу за счёт похуизма, который я отрастил… подобно панцирю».
— И ты для меня слишком… идеальный, — он болезненно улыбается и, наконец, смотрит брату в глаза. Слёз пока больше нет. — Я всё ещё не верю, что… — он снова начинает дрожать, но довольно слабо, голос немного сбивается, Сансу признания даются адски сложно, почти что непосильно, но остановить он уже себя не может. — Всё извернулось вот так, ха-ха… Я ведь тяну тебя на дно. И определённое время не понимал, для чего ты делаешь, что ты делаешь, зачем. Я ведь и вправду думал, что ты карьерист, ха-ха… — он снова падает в смущение, лицо немного краснеет, но больше от стресса. — Я… могу даже показать тебе, насколько я на тебе помешан, — от смущения он прикрывает рот, не мешая рукам брата держать его, и на пару секунд в глазницах гаснут зрачки. — И почему я не хочу… чтобы ты выхватил у меня того же, — Санс понимает, что, кажется, Папирус это частично успевает перехватить без его ведома.
«На что я надеюсь? Что он одумается? Или я хочу, чтобы он знал, на что вообще идёт? Я намеренно его хочу спугнуть? Проверить?»
Папирус начинает хмуриться и улыбается какой-то раздражённой улыбкой.
Санс ему постоянно твердит, какой брат для него идеальный, и не понимает одного: Санс реально не улавливает зеркалки? Санс вообще слепой и не видит, как Папирус готов каждому глотку перегрызть, кто хоть слово про него лишнее скажет? Папирус бы не назвал Санса тем, к чьему образу жизни он стремился. Санс патологический мудак и идиот, но он лучшее, что случалось в его жизни. Папс недоволен собой почти постоянно. Возможно, если бы однажды он стал таким, каким действительно хочет, Санс был бы о нём другого мнения. Только вот Папирус ещё даже не знает, каким он хочет быть.
Он молчит. Вслушивается. Засматривается на его красное лицо, и в какой-то момент ему хочется начать огрызаться. Но его руки становятся лишь чуть жёстче, и ощущаются на чужом лице плотнее.
— Я всю жизнь с тобой живу, и ты думаешь, что я… плохо тебя знаю? — он не отрицает того, что Санс много скрывает, и во многое Папирус не просвещён. Но после стольких лет тайн и загадок ему становится похуй на факты. Иногда он чувствует, будто живёт в полном неведении, в каком-то параллельном мире, в котором нет проблем или каких-либо причин для переживаний. И от этого становится тошно. Чем дольше брат старается его огородить от себя же самого, тем хуже Папирус будет адаптироваться к тому, о чём узнает.
В конце концов, ему уже даже не хочется знать. Он узнал от брата уже достаточно, раскрыл два его самых страшных секрета, и оба принял без сожалений. Он не понимает, к чему Санс начинает эту хуйню. Если ему что-то не нравится, то Папирус предпочтёт разговоры прямым текстом. Санса из-за этого сложно понимать.
— Мне насрать, Санс. Насрать, даже если бы у тебя на самом деле был клон, которого ты скрываешь в подвале, — он немного шипит, продавливая слова. А потом прерывается. — Нет, ну, с двумя тобой конечно, было бы немного сложно, и я бы прибил тебя, но факта это не меняет. Ты честно не удивляешь меня тем, что у тебя крыша протекает. У нас всех, если ты ещё не заметил, беды с головой. Всё настолько неправильное и дефектное, что другого просто не существует. И я не хочу тебя менять. Ты можешь показывать мне, что угодно. Но я тебя предупреждал: хуй ты отвяжешься от меня теперь, — последние слова Папс практически рычит, но рычит с какими-то удовлетворением.
Он не знает, в какой момент чёрное и белое поменялись местами, а после вообще слились воедино. Но ему всё равно. Всё равно на серый мир и на то, кем брат себя считает. Папирус из-за этого идиота свое мнение о нем менять не намерен.
— Я тебя люблю, — чеканит он размеренно, пронзительно смотря точно в глаза даже как-то угрожающе. — Прими это как должное и давай раскручивай обратно всё, что накрутил на себя сейчас. Я тебя знаю. Не идеально. Но лучше, чем кто-либо другой.
«Я тебе докажу, блять. Я докажу, что останусь с тобой при любых обстоятельствах. Сука. П-придурок».
Санс безмолвно слушает Папируса, не зная, что и сказать. Но, хотя бы, он перестаёт дрожать и становится немного решительнее. Когда Папирус становится гиперуверенным — Санс подхватывает это. Брат его чертовски этим вдохновляет, как и своей самооценкой в принципе. В какой-то степени, они и вправду великолепно дополняют друг друга и уже из-за этого могут считаться крайне суровой, потенциальной, ебейшей командой, которая не нуждается в каких-либо дополнениях ещё.
— Я и не хочу от тебя отвязываться. — быстро тараторит Санс. — Я уже говорил о точке невозврата в данном вопросе ещё в тот день, когда всё началось. Я просто… да ёбаный мой рот, я просто хочу, чтобы ты был счастлив. И ты, блять, будешь жить, если со мной случится что-то критичное, понял? — спрашивает он крайне… строго, совершенно несогласный на такое. — У тебя это получится, — добавляет он и тут же вбирает побольше воздуха в рёбра. — В конце-концов, вероятность того, что я сдохну первый, всё равно выше, — Санс может улыбнуться, как в предыдущие разы, когда говорил о своей смерти, но нет, он вдруг становится совершенно холодным.
Санс родился в несколько другом поколении, и он не входил в ту же совокупность монстров, что и Папирус. Их разница в возрасте составляет более одной декады. А ещё у Санса были эпизоды, когда он сполна отдавался деструктивному образу жизни, да и в сегодняшние дни не жаждет завязывать с алкоголем и постоянным потреблением фастфуда (сейчас это блокирует его же вампиризм). И всё это напротив Папируса с его диетами, правильным питанием, регулярными занятиями спорта и соблюдением биоритмов. Очевидно, что за всё время Санс уже подсократил продолжительность своей жизни, и умрёт он явно не в глубокой старости… хотя, как повезёт. И всё же, есть ещё один немаловажный фактор, влияющий на долголетие: у него не самый сильный иммунитет с рождения, а вдобавок он похерил его работой в лаборатории с Гастером и некоторыми веществами.
— Не будем пока говорить об этом больше… — протягивает Санс, смотря куда-то в стену, больше на плиту. — Я про темы смерти. У меня на это, как ты понял, отдельные размышления, и я знаю, что это, наверное, для тебя звучит жутко, — он цокает, затем смотрит брату в глаза и чуть теплее улыбается, широко распахивая глазницы. — Я лучше… действительно порадуюсь тому факту, что у меня всё с тобой взаимно в плане любовных отношений, и что теперь я могу не беспокоиться о том, что мне будет скучно или как-то тоскливо. Я об этом мог только… грёзить, до безумия, — Санс тут же берёт его за нижние челюсти и небрежно целует, демонстрируя свою страсть.
«Лицемер», — злостно шипит Папирус в мыслях. Хочется, чтобы брат заткнулся нахуй, даже когда он уже молчит. Тело напрягается.
Папирус почти не реагирует на поцелуй, но он кажется чёртовым спасительным кругом во всём этом бурлящем и ядовитом море. Будто там кислота, вместо обычной воды, но Папирусу уже совсем всё равно на ожоги.
Он немного прикрывает глазницы. Брат беспокоит и бесит, бесит, бесит, больше всего на свете. Папс возненавидит и его, и себя, если Санс заставит его жить после своей смерти. А он будет, если Санс попросит. Он будет возводить его посмертное желание на уровень божественных заповедей, разрушая себя с каждым прожитым днём, становясь сумасшедшим фанатиком.
Он хочет вывалить на него оскорбления, закопать в них и похоронить заживо. Хочет ударить с размаху за подобные слова и мысли. Но у него мурашки по костям разбегаются льдинками от его прикосновений и близкого тёплого дыхания. Почти горячего. Папирус замирает, тянется вслед за поцелуем, и тело его становится полностью зависимым от брата.
— Я не жалею об этом всём. И я тебя тоже люблю, — Санс вынимает свой язык и быстро проводит по скуле со стороны, чуть учащённо дышит, после немного наклоняется к уху и шепчет. — Я хочу, чтобы ты меня трахнул снова, — молчание в миг и тут же добавляет:
— Не прям сейчас, конечно, но… — он мнётся, но не знает, как закончить предложение, да и не столь важно — Папирус, наверняка, учтёт сие пожелание, сам, скорее всего, будет не против. — Да… — не дожидаясь ответа, снова целует брата. Уже с языком и более глубоко, может даже немного развратно и весьма сильно. Кажется, Папирусу он не оставляет выбора отстраняться от или нет, но тот и не против.
«Он ни о чём не жалеет», — одна успокаивающая мысль, и по костям вдруг разливается вязкое тепло. Мнимое и обманчивое. Но Папирус не сопротивляется. Это лучше, чем ярость или растерянность, что осадком неприятно колет где-то в груди.
Однако, внезапно, Санс слышит вампирскими чувствами шаги сзади и молниеносно отстраняется от брата, вытерев рот одной рукой, а в лице он становится испуганным.
Папс врезается в его лицо, когда его отталкивают резко, и сглатывает, снова растерянный. Мысли начинают сочиться из всех щелей. У Папируса капитально протекает крыша, и он будто снова задыхается, чувствуя панику. Пальцы сильно впиваются в колено, пронзая тупой болью. Он приходит в чувства, слыша звуки будто из-под толщи воды.
Шаги становятся чётче, Санс слышит лязг и скрежет чего-то металлического. Кто-то идёт в доспехах. Он резко оборачивается вместе с голосом:
— О, вы здесь, — Андайн тут же бесцеремонно входит на кухню.
Она выглядит слегка потрёпанной, но в своей экипировке.
— Ты как сюда припиздохала? — удивляется Санс негостеприимно. — Мы дверь не открывали!
— Через окно, оно разбито, — голос её слегка хрипловатый. — Что с ним?
— Сама как думаешь, что? Нашествие вампиров ебаное! С утра пораньше, сука! — Санс даже бьёт кулаком по столу, молниеносно переключаясь в режим «всё дерьмо, идите нахуй». — Охуенное, блять, утро, при том, что я вчера нажрался в говнище! — тут же сочиняет он.
— Понимаю, — отвечает Андайн утвердительно. — Меня вообще сегодня, бля, в баре разбудили… — рыба резко начинает мотать головой. — Блять, будто я д-до сих пор бухая…
— Охуеть пиздец, — то ли с сарказмом, то ли с возмущением проговаривает в ответ старший скелет.
Андайн, резко выдохнув и потребовав вернуться к изначальной теме разговора, с очень серьёзным видом кивает, когда по её требованию Санс ещё раз говорит о том, что сейчас происходит в городе. Но Санс в её движениях подмечает чистой воды сарказм.
— Да, рейд на Сноудин, всё верно, — нарочито говорит она, а затем становится более сердитой. — А хули вы тут торчите??? — она резко смотрит на Папируса, молчавшего всё это время. — Особенно ты?!
Но Папирусу ответить не дают:
— Его ранил вампир, — сходу говорит Санс. — Иди нахуй, — добавляет он. — Я его лечу сижу.
— А где медикаменты? — рыба осматривает стол, тумбу, намеренно игнорируя посылание. С Сансом спорить — себя не любить, тем более, что сейчас он и вправду почему-то на взводе, что немного смущает её.
— Магией я его латаю, прикинь? — Санс приподнимает бровь, всем своим видом говоря: «ну ты и тупая, таких очевидных вещей не понимаешь, боже блять».
«Рыбья пизда, блять, чтоб тебя переебало, нахуй, сука, зачем ты припёрлась сейчас???» — Санс на секунду замер. — «Я совсем ёбнулся? Почему меня так пидорасит во все стороны??? Сначала размышлял, потом стал дрожать, плакать, потом злиться, потом чуть не возбудился, сейчас я вообще хочу эту селёдку вышвырнуть нахуй и не отдавать ей брата на растерзание. С-серьёзно… Это же пиздец. Я… я идиот».
— А если он его обратил?! — громко вопит рыба.
— Нет, он не успел крови выпить. Он просто его ебалызнул какой-то хуйнёй, даже не ртом, — Санс становится ядовитым даже в лице, будто он готов сейчас убить Андайн за то, что она их побеспокоила. — Мы будем чуть позже, дай мне, бля, закончить, — он еле сдерживает поток матов в её адрес. — Тем более, что ты прервала важную интеллектуальную беседу.
Андайн киснет в лице.
— Пиздец, ты чё нервный такой? С бабой своей посрался?
— У меня похмелье ебейшее, вот я и в дерьмовом настроении.
— А мне казалось, у тебя уже пивной иммунитет, как у меня.
— Нет, нажрался сильнее обычного, — выдыхает Санс. — Ценный этому свидетель сидит сзади меня, что терпит всю хуйню героическим образом.
— Он-то пиздец герой, — язвит Андайн. — Только потом нудить начинает много.
— А это меня не ебёт уже.
Санс покидает кухню быстрым шагом. Андайн, сопровождая его удаление из комнаты, переводит взгляд на Папируса.
— Панк? — обращается она к нему. — Ты как?
«Опять, небось, он ему всё настроение испоганил. Аж молчит».
Нехотя Папс поднимает голову. Он словно ощущает свои сомнения вокруг своего черепа. Становится душно, а перед глазами дымка — это его мысли, думает Папс, сглатывая.
— Он придурок, не обращай внимания, — голос чуть сиплый и низковатый. Папирус дёргано ведёт головой. Санс действительно придурок. Сейчас Папс злится, совсем не скрывая раздражения. Тем не менее, хочется вернуть лицо брата на свое и крепко прижать его снова. — Он уже закончил, в любом случае. Извини, ам, — он чуть кашляет, вытирая рот, поднимаясь к скуле, и одаривает Андайн своим сложным взглядом. — Вампиров было очень дохуя, напали со спины. Всё в порядке. Сейчас. Санс мне помог.
«Ну точно настроение в говне, вот же ж сука», — Андайн злостно выдыхает, почти что обречённо осматривая Папируса, который, кажется, готов взорваться.
— Пиздец, ей богу, доведёт он тебя до цугундера, — бурчит она недобро. — Так бля, у нас в планах было посетить «Кайф». Но, если честно, с учётом того, что у нас тут, блять, пять десятков вампиров, если не больше, я полагаю, нам не до этого, да и смысла пиздовать в другой конец Подземелья за одним баром, чтобы поглазеть на него, когда мне скинули фотку, и Альфис вчера через Меттатона подтвердила, то я как-то перехотела тратить на это время, — Андайн садится на тот стул, на котором сидел до этого Санс.
От замечания Андайн становится хуже раз примерно в миллион. Папирус смотрит на неё исподлобья уничтожающе, и хочет послать её нахуй. Папируса бесит, что весь блядский мир решает за него, куда и до чего доведёт его Санс. Будто Санс — брат всего мира, а не его лично. Будто Папирус хуже всех знает, что тот из себя представляет.
Даже Санс так думает.
«Будто я, блять, нихуя не осознаю, сука. Будто я ничего не понимаю. Я не идиот», — убеждает он себя, потому что Санс минуты назад словно доказывал ему обратное.
— Если что, бойни сейчас, в основном, в лесах. Я тебе вышлю информацию когда всё поутихнет и когда твоим можно будет по местам расступаться, если эта суматоха прекратится. Ты там в рабочий чат хоть иногда заглядывай, етить.
Папс сжимает кулаки и с мычащим рычанием подрывается со стула, слишком сильно топая ногой.
«Да блять!»
— Я заглядываю! — повышает голос он, вставая к Андайн боком. Папирус скрещивает руки и нервозно постукивает пальцами по плечу, становясь всё мрачнее и мрачнее. — Я… пройдусь с ним до поста и присоединюсь к гвардейцам, — Папс дёргано трогает свою голову, выходя из кухни. — Он… Ты видела, в каком состоянии. Не хочу, чтобы наебнулся на кого-то и сдох, потом его прах по всему Сноудину ловить вместе с ветром, блять. Санс, где ты там возишься?! — кричит он, явно срываясь, то хмурясь, то вскидывая брови. — Он мне, знаешь ли, дохуя проблем приносит, не хочу разгребать их ещё после его смерти, — обращается он уже к Андайн, поворачиваясь лицом.
Пусть слова и звучат, как издевательская шутка, Папирус уверен, что это прямая отсылка на их разговор до. Одна смерть брата станет ебейшей проблемой всей его жизни, и он не хочет разбираться с ней вплоть и до кончины своей. Он просто не выдержит.
«Блять, успокойся. Успокойся. Успокойся. Успокойся», — он долго выдыхает, смотря на потолок и берёт себя в руки. Нет. Нет. Всё не так плохо. Санс не идиот. По крайней мере, не до такой степени. И даже несмотря на то, что перемены он воспринимает болезненно и сложно, а осознаёт и принимает какие-то факты долго, он всё же справляется. Очень хуёво, но справляется. Задача Папируса сейчас — не капать ему на мозг. Пусть у Санса в голове всё… само как-то усваивается и приживается в его привычном и комфортном для него хаосе. Папирус будет себя сдерживать. У него получится. Он надеется.
— Э… Я тогда пойду, — говорит слегка напряжённо Андайн. — Когда в себя придёшь — напиши, — звучит она немного презрительно, ей не совсем до разбора полётов, но в голове она пометила пунктик «расспросить друга поподробнее», хотя, у него и так в последнее время слишком много хуйни, от которой он периодически загибается. — А так… Да, проводи тогда, раз считаешь нужным, — это она говорит даже вяло.
Примечания:
Автор: вы не волнуйтесь, эта ноющая тема про смерть будет очень часто крутиться между феллбро в негативном ключе... на данный момент отписано +140 глав, где самое пекло только начинается ;) Оставайтесь с нами!