Время сумерек

      На кухню снова приходит Санс.       — Так, — он нервно оглядывается назад, будто Андайн отсюда не уходила и стоит за его спиной даже сейчас, но реальная картина даёт обратную информацию. По голосу видно, что Санс немного успокоился. — Мы, кажется, опаздываем на пост… — протягивает он немного сомнительно. Сам он всё ещё не ведёт себя достаточно естественно, как это более привычно, однако, Санс уверен, что ещё чуть-чуть — и уже Папирус сорвётся с его бредней и начнёт кричать и взрываться, а этого ему будто только и не хватает, чтобы точно психануть самому. — Или что вообще с постом, если такая херня в Сноудине творится? — он приподнимает бровь. — Мы опять пойдём пиздить кровососов?       «Я был бы не против… Если не себя калечить — то кого-нибудь левого».       У Папируса на секунду дёргаются челюсти, и он чувствует бесконечную подавленность. Он всё ещё прокручивает их диалог несколько дневной давности. Вспоминает, как брат просил его убить и как смотрел на него в тот день. Однажды это закончится, уверяет себя он. Тема смерти брата постепенно превращается в табу. Папирус боится в следующий раз сорваться и либо вмазать ему, либо разрыдаться бессильно перед ним же.       И так всегда: после ярости настигает уныние и безысходность, но сейчас этому поддаваться нельзя.       «Ого, надо же, он, блять, заметил, что мы опаздываем на пост. А несколько минут назад ты это заметить не мог, когда втирал мне хуйню про свою смерть. Снова. Блять».       — С хернёй в Сноудине я разберусь, — выдавливает Папс из себя немного вяло, не смотря на брата. — Нужно довести тебя до поста. Мне кажется… не знаю. Кажется, что ты теперь популярная личность и среди вампиров тоже, — небрежно фыркает он, осознавая, что с этой показушной обидой стоит прекращать. Он и на Андайн, по сути, сорвался ни за что, хотя та, вроде, пришла его проведать.       — Я, вообще-то, сразу дал понять тем пидорасам, что если мне придётся тебя обращать, убивать, наёбывать — то пусть сразу идут нахуй, это не ко мне, и я с такой задачей не справлюсь. Ну, в общем, они знают, что я пока делаю вид, будто я гвардеец под твоим крылом, поэтому… ну, блять, хуй знает, — пожимает он плечами.       Папирус рассматривает их битое стекло и вздыхает. Вот других проблем ему в жизни не хватает.       — Нужно будет… как-нибудь заняться этим… — он одной ладонью прикрывает лицо, а другой крутит в сторону окна, как бы подбирая слово, но совсем не находя его, вздыхает снова, — …всем.       — С окном похуй, — отвечает Санс уже в привычной своей манере. — Вечером позвоню Апексахе, он сделает всё своей магией, — Санс подходит к шумоизолятору и выключает его. — Извини, — сдавленно произносит он, бросая короткий взгляд на Папируса, и тут же открывает дверь наружу, не имея желания задерживать взгляд на нём.       «Не могу смотреть. Нахуй я этот концерт, блять, устроил? Я еблан. Я просто, сука, блять, невыносим. Сам себя не выдерживаю. Сам себе дал бы по ебалу с ноги, раздробил бы череп нахер, если бы у меня действительно в подвале торчала моя же копия».       В лицо, только что умытое, ударяет морозный воздух, который вдыхается, и слишком сильно обжигает жар внутри тела. Санс делает шаг вперёд.       «Кровью всё ещё пахнет… Но меня она даже не привлекает. Вау».       Извинение Санса какое-то время время затвердевает в воздухе. У Папируса получается посмотреть напряжённо ему в спину и неловко отвести взгляд.       Папирус выходит на улицу следом, щёлкая замком, даже если в этом нет смысла — машинальное действие. Чтобы как-то… занять себя. Холод в этом плане отрезвляет. Папирус разворачивается, чтобы спуститься с веранды и сделать несколько шагов в сторону поста брата.       Он хочет ответить «всё нормально» в ответ на попытку извиниться, но Папирус слишком хорошо знает, что нихуя, блять, не нормально. Если бы он сам умел адекватно реагировать на подобное, им бы обоим не было так хреново сейчас.       Воздух пропитан напряжением.       — Ты убил не мало вампиров сегодня и послал их нахуй на предложение сотрудничать. Не думаю, что после такого они вновь начнут тебя уговаривать вступить в их ряды, — начинает говорить Папирус после холодной тишины. — Не хочу, чтобы на тебя внезапно напали кровопийцы. Они по одиночке сейчас не будут ходить. Сейчас количество — их преимущество.       «Не хочу воплощать твой план по моей жизни после твоей смерти, прости», — язвительно думает он, а потом вздыхает.       — Да ладно, я тебя умоляю, им на своих псов для мяса насрать абсолютно, так же, как и вам на новичков, которые творят хуйню по неосторожности и неумению, и не способны даже ответить за это, — Санс почти что прыскает. — Я подозреваю, что я уже не единственный такой кровосос, который потенциально может быть союзником, но в силу обстоятельств вынужденно работает на другой стороне ради своей безопасности.       «Христодул не настолько дебил. Тем более, что он сам творил подобную хуйню. Можно сказать, не имеет права меня осуждать».       — Но я и вправду не горю желанием как-то контактировать с этими кусками обсосов, если они такую хуйню вытворяют, — голос звучит довольно строго, но Санс ценит попытку перевести тему, он и не против.       Снег под каблуком пронзительно скрипит, а небо по-прежнему кажется красновато-бурым. И где-то слышен лязг металла.       «Начни уже, блять, реагировать адекватно. Он ебанутый. Ты тоже ебанутый. Блять, мир ебанутый, смирись!» — Папирус прерывает своё внутреннее недовольство происходящим.       В один момент он вздыхает, рискуя перевести все свои мысли в слова. Кто-то должен перестать делать вид, что всё нормально.       — Санс, — он смачивает горло, смотря куда-то вперёд, но голос его чуть вздрагивает. Всё что сейчас нужно — выдохнуть, собрать яйца в кулак и начать говорить без блядских эмоций. Просто… по факту. Как есть. — Я знаю, что тебя пиздец как беспокоит всё, что связано со мной, и почему-то ты всё это связываешь и с собой тоже, — он на брата по-прежнему не смотрит, а потом чуть хмурится. — В смысле, да, ты к этому относишься (практически напрямую), но блять, я не… — Папирус бубнит, делая паузу. Он не договаривает. Поворачивает голову на Санса и смотрит на него в упор. — Мне не станет легче без тебя. И вряд ли всё резко стало бы охуенно, если бы тебя не было со мной вообще. Я не знаю. И ты не знаешь. Так что прекрати делать вид, что ты посмотрел все возможные варианты событий, и увидел, где я пиздецки радуюсь, даже не зная твоего имени. Мне на это похуй. Похуй на все, где нет того, что я имею сейчас. Даже если это максимально отстойно. Даже если ты сам считаешь, что всё идёт через жопу, у меня хотя бы есть ты. И этого… достаточно. Каким бы мудаком ты себя не считал. Это лучший исход для нас обоих, — твердо завершает он, напряжённо переводя глаза на сугробы вновь.              Санс понимает, что он нервничает, но оттого бесится только сильнее.       «Да нахуя ты на меня дальше давишь???»       — Я рад, что тебя всё устраивает, — так Санс искажённо перефразировал другую фразу, имеющую вообще другой смысл: «мы тут не придём к общему пониманию».       «Это, вот, блять, я просто себя насильно взял и приклеил его к себе. И теперь мы, сука, единое целое! Пострадает один — пиздец у второго начнётся. Сука-сука-сука. Это будет только мешать. Этобудетмешатьнам. Почемутыэтогонепонимаешь. Этожетаксукапростоиочевиднобезслов. Это слияние личных пространств. Блять. Сука. Я ещё могу это контролировать, чтобы я лишний раз к нему не лез… сказал монстр с терабайтами его фотографий, которую норовился показать ему. Ты мудила».       — От смерти близких монстров никто в здравом уме не радуется, — Санс больше ничего не говорит, хоть и хочет выдать ещё пару фраз, но не решается — тогда разговор точно превратится в очередной скандал.       Папирусу становится как-то неприятно. От того, что Санс такой же упёртый, как и он сам.       Санс говорил, что ему не нужно, что бы Папирус что-то для него делал. Но это идёт вразрез с собственными желаниями второго. Практически с его смыслом жизни. Папс хочет, чтобы Санс не чувствовал себя так паршиво, чтобы не чувствовал вину за то, что Папс сам счастлив с ним, пусть и во всевозможных извращённых пониманиях. Их отношения — практически единственное, что Папс не собирается (и не может) отнести в категорию «хорошо» или «плохо». Потому что они необходимы. Они как воздух — просто есть и поддерживают в нём жизнь. И ему слишком больно осознавать, что брат хоть в какой-то степени несчастен от того, о чём Папирус мечтал больше всего на свете.       Он понуро опускает голову. На секунду Папс вообще жалеет о том, что в подробностях рассказал о… причине своих чувств. Трогательная (в том числе для него тема) стала ёбаным табу. Потому что брат увидел там совсем не причину, а следствие. Почему-то Папс думал, что брат в курсе его двинутости, ведь факт «я угандошу всё блядское Подземелье ради тебя» имеет совсем не двузначный смысл. Это почти очевидно. И Папирус знает, что брату будет легче, если этой больной зависимости не будет. Но он… вряд ли уже сможет от неё избавиться. За это хочется извиниться. А потом снова послать нахуй. И поцеловать его. Крепко, закрыв глаза, и обнимая как можно теснее.       Несколько мыслей назад они уже прошли мост и отходят всё дальше и дальше от города, приближаясь к посту. Но смиряться с происходящим не хочется всё ещё.       Санс более мутно спрашивает другое, благо, не дождавшись ответа:       — Ты на обеде за мной зайдёшь, если будет спокойно на постах? Тебя вообще где искать или через кого, если не будешь на обходах?       — Зайду, — обещает Папирус уже более мягко, кивая головой. Не хочется портить брату настроение ещё больше. — Не знаю, как будет, но, думаю, за несколько часов мы с ними уж точно управимся, — он скользит взглядом по чужому лицу, по которому так же хочется проскользить рукой или языком… Папирус слишком сильно на него засматривается. У Санса прикрыты глаза, и томно падающие снежинки очень красиво с этим сочетаются, думает он. — Я напишу тебе, если задержусь, или если что-то пойдет не по плану.       — Угу, — Санс замечает пристальный взгляд Папируса на себе и, в итоге, не выдерживает снова, но сейчас только слова — эмоции он взял под контроль. Хочется сгладить эту… неровность. — Спасибо, – выдаёт он и явственно ощущает удивление брата. — За то, что терпишь меня и моих тараканов… — он отводил взгляд. — И за то, что ответил на вопрос. — реакция и вправду была неэтичной. — Эм… Я бы в ответ поделился тем, как я постепенно к этому пришёл, но… мой рассказ мало чем будет отличаться от твоего сутью, хоть и детали несколько разные, — односложно бурчит он, намеренно смотря в сторону.       Санс чуть напрягает магию и ощущает, что рядом, в сотне метров, никого нет. Они уже успели наткнуться на кровавые ошмётки и даже на чьё-то тело. Им идти ещё около километра.       Санс хочет поцеловать его снова, но не выдаёт это. Они не дома.       «Я тебя не терплю. Я тебя люблю. Разница, Санс, разница!» — хочется выкрикнуть Папирусу в ответ. Он по-прежнему возмущается в голове, но уже как-то несерьёзно и практически спокойно.       — Можешь рассказать мне потом, — говорит Папс чуть тише. — Мне, вообще-то, тоже интересно. А ещё я просто люблю смотреть, как ты смущаешься, — он ухмыляется на последних словах, а Санс прыскает и даже слабо улыбается. Папирус чувствует острую потребность к нему прикоснуться. Поэтому осторожно поднимает свою руку и опускает на голову брата. Против нейтральных прикосновений у них никакой речи не шло. Просто Папирус захотел… одобрительно погладить брата по голове. А что? Они утром отлично потрудились!       Санс вспыхивает по-настоящему, когда чувствует, как его гладят по голове. Что ж, романтического и сексуального подтекста в этом нет. Конечно, они теперь лишь изображают друг из друга семейных церберов, но и раньше были моменты, когда Санс поддерживал брата, или брат хвалил его — обе ситуации не раз происходили на глазах других монстров.       Несмотря на то, что вчера Санс много касался брата, избыточно для себя, ночью почти не отлипая от него, сейчас всё равно хочется больше. Будто он в нём нуждается, лишь бы успокоиться до конца самому.       Но Санс терпит, пока они... не дома.       Пальцы мягко двигаются по гладкому черепу. Папс старается ощутить тепло через плотную перчатку. Получается не слишком хорошо, но ему достаточно осознания, что его рука лежит на голове Санса. Он краснеет самую малость, но такое прикосновение — большее, что он может сделать сейчас.       — Не за что, — решает запоздало ответить Папс на Сансово «спасибо» и смотрит на него расслабленно. Прежней напряжённости осталось немного, но атмосфера до сих пор кажется томной, пусть и более приятной.       «Уже лучше. Он не такой тревожный», — думает Санс, пока они продолжают свой путь.       Скелебратья дальше проводят прогулку до поста молча, пока Санс резко не останавливается. Он внезапно берёт брата за запястье, грубо вынудив остановиться.       — Кровь. Там… Бойня, — сигнализирует он. — Фиксирую… Что за хуйня? – он цедит басом в шоке. – Их… их больше десяти… а то и… а то их и двадцать там! — он смотрит на брата сначала обескураженно и почти что опасливо протягивает:       — Кажется… — он широко ухмыляется. — Время веселиться!!! — азартно вскрикивает он, в руке одной тут же материализовывает кость. — Ух!!! — Санс начинает неистово радоваться, хотя утром вообще не был даже на грамм рад предстоящим дракам. Скорее всего, это можно списать на то, что его нагло разбудили, а сейчас он мало того, что взбодрился, ещё и выпил вампирьей крови. – Я чувствую в себе дохреллион энергии, чтобы окровенеть вновь!!!       Папирус чуть улыбается, вынимает серебряный меч, а в другой руке концентрирует магию. Он всматривается в стволы деревьев и сам начинает слышать шум и лязг металла. Он чуть спокойнее выдыхает. Они не одни. В любом случае, высматривать вампиров нет смысла — они чувствуют присутствие, как сейчас. Если им, конечно, вновь не попалось стадо совсем уж непросвещенных в дела вампирские.       Между стволами елей Папс видит, как с выпущенными клыками черный кот лезет на дерево и с прыжка нападает на гвардейца из команды Догго, который должен быть где-то поблизости. В вампира Папирус пускает свою первую атаку — тот практически накалывает себя на острую кость самостоятельно.       На скелетов обращают внимание, и огромная толпа с вампирами разделяется на две части: половина идёт в нападение на братьев, и Папс, ухмыляясь, встаёт в стойку.       — Ну, понеслась, — тянет в предвкушении он, свободный и сосредоточенный, блокируя сразу нескольких чередой синих атак: стена высоких костей вырастает из-под сугроба, которую нельзя перепрыгнуть. Вампиры в неё благополучно врезаются. В дальнем бою с ними есть свои привилегии.       Папирус бегает зрачками по нападающим, анализируя их.       — Нужно будет разобраться с тем огромным медведем, — сообщает он, блокируя мах меча своим, который кролик-вампир успел выхватить у какого-то гвардейца.       «Скоро все начнут пользоваться королевским оружием, кроме этих идиотов гвардейцев, боже», — с помощью ловкого манёвра руки, Папс выбивает оружие из чужих лап и поддается в сторону. Кролик по инерции летит вниз, Папирус вонзает в его спину серебро, и тот со сдавленным стоном окрашивает снег в алый.       — Ок, — отвечает Санс на фразу о медведе, заприметив того сразу вдалеке. Им нужно чуть-чуть пробиться вперёд через бойню.       Санс действует дистанционно: ищет того, с кем можно столкнуться в лобовую. А так он лишь прыгает по полю боя, раскидывая пару магических снарядов и помогая гвардейцам, чтоб те могли наносить удары, пользуясь тем, как Санс вынуждает мысли противника сбиться с толку атакой со стороны, причем, стремительной. Также, Санс наблюдает, как углубляется в бой Папирус. Телепортация для него была неимоверно лёгкой в данной ситуации, чтобы не опаздывать за братом.       До центра бойни Санс дошёл первым и лицезрел бурого медведя, который… отличается от остальных вампиров.       — Да какого хрена он не пробивается?! — кричит один из гвардейцев.       Сейчас идёт битва небольшой группки монстров против него. Санс чувствует, как от него особенно хорошо пестрит вампирья энергия.       — Вы не поняли? — широко-широко хмыкает медведь, не скрывая свои массивные клыки. — Моя способность — превращать кожу в панцирь. Вы… не сможете меня убить своими ножичками. Серебро не может пробить органический магический сплав, — он начинает злобно смеяться.       — А спорим, я пробью твою кровь-лю?       Медведь резко оборачивается и видит перед собой Санса. Группа гвардейцев начинает орать, мол, чтобы Санс убегал, но тому похер. Тот лишь показывает средний палец назад.       — Убить предателя! — кричит медведь так, что Санс ощущает странную, неестественную вибрацию в голосе, будто в нём есть магия.       — Какого, нах, предателя? — не понимает Санс.       «Ты чё, охуел, сука?!» — на Санса тут же набрасывается со всех сторон из деревьев несколько вампиров. Тот телепортируется в сторону и видит, как на пятерых вампиров тут же нападают гвардейцы во главе с Папирусом, которых он обогнал. Всё преображается стремительно, и поле боя поделилось на два лагеря: в первом пятеро вампиров, с группкой гвардейцев, которым Санс пришёл помогать, а затем туда залетает ещё десяток кровососов, а с другой стороны — медведь и Санс. А медведь оказался не только сильнее всех вместе взятых, но ещё и быстрым, потому что снова бежал на Санса. Санс снова телепортируется, ему за спину и сильно удивляется, когда видит, что медведь вот-вот грохнется на него.       «Так управлять своей массой… ебать он быстрый…» — Санс снова телепортируется, но уже назад, успевая призвать перед собой несколько самонаводящихся костей: и синие, и обычные. Кости не пробивают и растворяются в воздухе с глухими стуками о его кожу, и с более звонкими, когда медведь бежит на него. Санс телепортируется снова и в руки берёт кости, заточенные, будто длинные ножи.       Начинается бурный танец: медведь пытается напрыгнуть и настигнуть Санса, но тот слишком быстр. И Санс пробивает его со всех сторон, но этого мало. Он будто бьёт по титану.       «Придётся напрячься».       — Да не выйдет у тебя, придурок!!!       «Я только разогреваюсь», — мысленно фыркает Санс, подобно злобному гению. Чтобы он начал бить очень больно, ему нужно напрячь себя, произвести несколько ударов, глубоко войти во вкус, позволить адреналину овладеть им, размять кости полностью. И за эти несколько минут он вошёл в некую гармонию ощущений. И желаний убивать.       — Какой смысл от того, что ты прыгаешь?! Отвлекаешь?! Ха-ха, я вас всё равно всех выебу!       Санс скользит по снегу боком, будто на сноуборде, накидка развевается на скорости вслед за ним, а медведь пытается уцепиться. Они почти что бегают кругами, и тот даже начинает бить по земле и призывать вырастающие из-под неё и снега какие-то выросты и трещины, пытаясь Санса сбить с ног. Но он слишком ловкий.       «Я его немного извёл, хорошо».       Медведь и вправду начинает дышать тяжелее, и тогда Санс летит на него, склоняя голову и норовя атаковать. Медведь подрывается с места, думает прыгнуть дальше, чтобы раздавить скелета под своей массой. Он чувствует, что магии в нём немного, но когда они оказались буквально в десятке сантиметров друг от друга, и Санс лишь бесполезно царапает серебряным ножом по животу, медведь вот-вот собирается упасть на землю, как вдруг…       Исчезает. Скелет тупо исчезает в одно моргание, и вместо тела — зияющая пустота, снег на заднем плане, деревья... зрачки вампира сужаются.       Санс тем временем резко материализуется… сверху, над противником.       Медведь оглядывается, сначала не понимает, где он, пока не слышит пронзительное над головой:       — Ку-ку, ёпта! — Санс приземляется прямо на него, и медведь замирает на мгновение. Санс, сильно-сильно наклонившись, садится на корты, успевает произнести вкрадчиво и очень ехидно фразу:       — Маме привет, рот у неё охуенный был на трассе. Сразу видно, в неё пошёл сынуля.       Он щёлкает пальцами, и гастер-бластер, появление которого медведь увидеть и даже почувствовать не успел, разрывает того на части. Будто ножик, вонзённый в воздушный шарик. А Санс грациозно и весьма легко спрыгивает. Будто он балерина. Он тут же вытаскивает серебряный нож и телекинезом его направляет лезвием к медведю, чтобы совершить контрольные ранения, чтобы наверняка, а сам бежит к очень интенсивной драке «толпа на толпу», образовавшуюся рядом. Пришли ещё вампиры, которых вообще не интересует, что их, судя по всему, «главнокомандующего» только что убил подлый скелет. Санс чувствует в себе ещё больше энергии.       Он двигается слишком легко и, как оказывается для других вампиров, едва предсказуемо. Санса неоднократно пытаются атаковать, но тот слишком просто уворачивается и телепортируется из стороны в сторону.       А когда он, наконец, видит Папируса, который один пытается расправится с тремя вампирами, в два прыжка телепортации, нагло оказывается сзади и оттягивает одну кошку за шкирку и тут же всаживает в шею кинжал. Она сдавленно хрипит. Оба вампира тут же оборачиваются на него и сзади оказывается ещё один…       «Да сколько вас тут, мать вашу?!» — Санс резко телепортируется, но последнее, что он видит — Папируса, которому он мило улыбается. И телепортируется возле него.       — С медведем этим разобрался, — коротко сообщает Санс ему.       — Ты… ты… — ворон-вампир на секунду застывает. — Ты предатель.       — С хуя ли?       — Ты — вампир! Какого хрена ты творишь?!       — Я? — низким тембром голоса уточняет Санс, после удивлённо приподнимает бровь. — Вампир?       «Они уже отчаялись. Они знают, что мы сейчас их убьём и думают, что я от брата скрываюсь».       — Стоп, вы в курсе, что его Деймон вообще хотел вызвать на днях? — спрашивает оленеподобный вампир, и Санс сначала подумал, что это Гифтрот.       «А вот это ты нахуя сейчас сказал? А стоп… Он сказал что "хочет вызвать". Ладно. Не потеряно».       — Какую-то хуйню вы несёте, господа, — Санс щурится. — Не знаю никакого Деймона и идти к нему не намереваюсь, — он резко выдыхает и поднимает руку, задерживая ворона. – Босс, ебашь!!! — а сам покрепче хватается за нож.       — Идиот.       Олень и овца намереваются напасть на Санса, который две трети сил направляет в ворона. Но Санс уверен, что сможет увернуться. Он всё ещё чувствует себя энергичным. А ещё он уверен, что Папирус не подпустит их ближе. По крайней мере, постарается.       И Папирус без всяких раздумий ополовинивает вампира, которого так любезно для него обездвижили.       — Мой брат не упырь, уёбки, — Папирус рычит, вырываясь плечом вперёд и закрывает брата. Он скользит вместе с ветром, движения его хаотичные и слаженные одновременно. Папирус материализует в руке кость, по форме напоминающую саблю, и работает обоими клинками. Поддается вперёд, скрипнув снегом, и замахивается с рубящим движением, намереваясь встретить голову оленя с серебром. Но последний уворачивается, и Папирус чуть скользит на снегу, не успевая увернуться от магической атаки овцы.       «Вот же суки», — бурчит Папс без особой досады, когда его заносит в сторону.       — Он предатель! Это он сейчас борется на твоей стороне, — с мерзкой интонацией бурчит олень, и Папирус замечает, как снег вокруг него начинает формироваться в лёд. — Но стоит вам начать проигрывать... Жди клыков в спину, — предупреждает вампир.       «Что за…» — Папирус хмуро смотрит себе под ноги, стараясь широкими шагами сойти с льдистой поверхности, направляя на продолжающую атаковать овцу сужающееся кольцо костей, что остриями направленные в центр. Она оказывается в западне, проткнутая в грудине, и Папирус ухмыляется.       — У предателей нет сторон! — продолжает вампир. — Они сами за себя. Потом он пойдёт против тебя так же, как пошел против нас, против своих же! — в какой-то момент поле битвы превращается в ёбаный каток, а ветер вскруживает снег вокруг них. Шарф Папируса резко дёргается. Он замечает, что овца — лишь отвлекающий манёвр. Олень не может использовать вампирские силы и атаковать одновременно.       — Мой брат никогда не был «одним из вас». Я тебя убью, мразь, — яростно рычит он, звонко вознося меч вверх и простым, но резким движением, разрубает горло овце. И кости, стискивающие её тело, в конечном счёте смыкаются и рассыпаются, когда она захлёбывается кровью.       Олень обходит Папируса по круговой, заведомо зная, что тот на каблуках с лёгкостью может поскользнется.       — Но он и не один из вас, — парирует оленеподобный.       Глазницы сосредоточенно хмурятся. Папирус стоит уверенно и напряжённо, магией защищая себя от летящей ледяной атаки, чуть выпрямляясь. Лицо его почти разъярённое.       — Ты думаешь, меня остановит моя же обувь?! Хера с два! — кричит он и ударяет крепким каблуком по льдистой поверхности, и корка сразу же даёт трещины, не оказываясь достаточно плотной. Папирус зловеще улыбается, когда вампир раздражённо шипит, и делает выпад в наступление. Папирусу это и надо: в ближнем бою с эти хером он разберётся куда быстрее.       Олень начинает чуть скользить к нему, разбивая лёд под собственными шагами.       — Что случилось, коньки с собой прихватить забыл? — шипит Папс, уклоняясь от магических атак и летящего в сторону льда, который формируется будто из снежинок в воздухе. Папирус в несколько быстрых уворотов оказывается вплотную. Олень настолько увлёкся атаками, что совсем не подумал о защите и о том, как ловко и стремительно Папирус к нему надвигается. Он вклинивает в него скрещенные меч и кость в грудь, и с силой поднимает руки, возвышая насаженное на оружие тело в воздух. Кровь по лезвиям течет к пальцам, вампир издает предсмертный хрип.       — Он… н-нена… д-дёжный… — голос его становится сипом с кровью во рту. Это последние слова, в которые Папирус даже не думает вслушиваться. Он смотрит в его онемевшее от боли лицо и ухмыляется. На секунду Папирус вспоминает, как красиво и уверенно Санс двигался, разбираясь с медведем, в итоге одолев его один на один. Душу переполняет гордость, а руки широко раскрываются, и тело вампира кусками валится в треснутый лед, по которому звонко катится кровь.       На Санса тем временем налетает ещё один вампир-крыс. Магии у него почти нет, но он всё ещё быстр.       — Муд-дак-с-с-с-с… — шипит вампир, налетая на Санса с когтями.       — Иди нах!       Сначала их драка проходит почти так же, как с медведем, но вместо непробиваемых ударов — увороты. Прыжки, резкие мановения, попытки контратаковать. Однако, крыс наносит удар ногой, прокатившись колесом в бок, вынуждая Санса оборонить свой клинок.       — Ха-ха!       «Нахер иди!»       Крыс нападает, думая, что ему ничего не угрожает. Его пасть слишком большая. У Санса рождается гениальный план. Он быстро скидывает с себя плащ, оставляя его на снегу и…       ...перпендикулярно пихает в большую пасть свою руку, чуть дальше зубов, на нёбо опираясь кулаком, а внизу придавливает язык локтём. Ему приходится встать очень плотно, чтобы зубы крыса не могли навредить, и чтобы предплечье было расположено под более маленьким углом. Крыс пытается прокусить скелета, но понимает, что не может. Он не может даже лизнуть. Санс тут же берёт другой рукой объёмную бляшку на его одежде, держащуюся на цепях, вырывает, и со всей силы пихает в глотку, как можно глубже. После чего тут же вынимает руку и нагибается за ножом, а крыс хватается руками за шею, отвратительно кряхтит и кашляет, душит себя, пытаясь избавиться от инородного предмета.       Возвращая нож, Санс тут же наносит удар в шею, но пониже, там, где она уже переходит в плечи. Затем ещё один в сердце, затем парочку в голову. Вынимая нож, Санс его чуть отпускает, меняет положение руки, чтобы большой палец смотрел на лезвие, и берёт снова. Будто он обвальщик мяса, легко разделывает его, а с магией полностью отделяет голову от тела, минуя скелет. Он берёт покрепче голову за волосы и, как мяч, подбрасывает и пинает ногой далеко-далеко, почти что весело смеясь.       — Сосать! — фыркает он, тяжело дыша, а затем оборачивается и смотрит на брата, который то ли привык к такой хуйне, то ли удивляется. — Видал, как я уделал того крыса? — сияет Санс, ему аж самому понравилось. – Он так с меня охуел, что у него… ком в горле встал, — Санс пытается сдержать смех, очень широко улыбаясь, но не сдерживает, в итоге громко ржёт. — Ладно-ладно, шутка-секундка кончилась, хе-хе… — он всё ещё улыбается, но затем оценочно оглядывает Папируса с ног до головы. — Ты… в порядке? — спрашивает. — Эти хуесосы такие тупые, боже, – от него слышится хмык.       Кажется, бойня кончилась.       «Видели бы они меня, когда я с тобой утром болтал — позасовывали бы языки в задницы».       Папирус прячет меч и развеивает магию. Он, чуть уставший, снисходительно глядит на брата, перенося одну руку в бок, а вес тела на другой. Перчатки его, часть плаща и доспех в крови. Даже на лице есть уже засохшие разводы и брызги.       Он собирается сказать что-то едкое на его шутку, поведение и вопрос, но тут к ним толпой подходят гвардейцы.       — Ебать вы оба дерётесь конечно, — удивляется Догго. — Спасибо за помощь, генерал и…       — Санс, — вставляет он. — Просто Санс. Фетиша на титулы у меня нет, — скрещивает руки на груди.       «Не, ну если мы с Папсом такие рукастые, а эти долбаёбы толпой не могут справится с парой вампов, то, сука, я считаю, что мы можем стать королями этого мира сами».       — Я почти нихуя не сделал, только этих мудаков позлил, — продолжает он. — Раньше ты как-то не замечал, что я и навалять могу, — Санс лениво смотрит на Догго.       — Ты это не демонстрируешь и в драки не лезешь… кроме пьяных. Кстати, давно тебя у Грилбза нет. Тот спрашивает, что с тобой приключается?       — А он что, не знает?       — Ходят слухи, что у тебя баба какая-то.       — Вот ты сам и ответил на свой вопрос.       — Извини, но я не верю, — хмыкает Догго. — Либо это очень отчаянная домохозяйка, либо какая-то девочка в душе. Ты ж, бля, говорил, что, типа, сдохнешь один?       — Планы имеют свойство меняться. И вообще, хули ты распизделся? Давай хвали нас дальше с Боссом, – Санс хмыкает широчайше, ставя руки в боки.       — Вы красавцы, но ты ёбаная душнила.       — А ты ёбаная хуйня без личной жизни, — лыбится он.       — Мне больше интересно вот что, — к разговору вдруг присоединился Догами. Позади него стоит Догаресса, так же внимательно слушая разговор. Видок у обоих напряженный. — Тебя несколько вампиров назвали «предателем», а ещё кто-то из них упомянул, что Деймон хочет тебя пригласить.       «Ты чё, пидор, услышал?»       — Я по чём знаю? — не понимает Санс, строя уже более сомнительную мину. — Я, бля, у половины Подземелья предатель, — пожимает он плечами. — Это, ебать, не новость.       — Вампиры доселе не называли никого так просто вслух предателями.       Санс чувствует взаимное напряжение с братом. Кажется, тот сейчас сам убьёт Догами нахуй. И Санс даже не будет против. Он заебал.       — Тебя ебёт, Догами? — в ответ спрашивает Догго. — Был бы кровососом — Папс бы давно вычислил, и тот бы сдох давно.       — Во-во! — поддерживает Санс восторженно. — За мной такие глазища следят, обосраться можно! — разводит он руками, добавляя своим словам ещё больших эмоциональных красок. — А вампиров как убивает, ух, сука! Всех накуканит! — короткое молчание. – А ещё, думаю, я бы присоединился к свержению Асгора, ибо их тусовка более интересная, чем ваша.       — Генерал? — Догами хмыкает, явно неубеждённый его болтовнёй. — Что думаете?       — Успокойся, — ворчит Догго ему в ответ.       Папирус, до этого наблюдавший за всем не с самым довольным лицом (с его обычным), напряжённо и серьёзно рассматривает всех собравшихся.       «Услышали-таки. Сука», — но он не подаёт вида, скрещивая сурово руки на груди.       — Твои последние извилины мозга вампиры высосали? — вскидывает он надменно бровь, демонстрируя полное своё недовольство. Его взгляд твердый, голос стальной и разбивающий на части, исключающий сомнения полностью. Он чуть хмурится, прожигая Догами взглядом. — Если ты не можешь заменить, что у тебя под носом вампир снуёт, не значит, что абсолютно все в глаза долбятся. Я, по-твоему, идиот? Ты считаешь, что я идиот? — настойчиво спрашивает Папирус, поддаваясь корпусом вперёд. Интонация его угрожающе повышается, а брови опускаются к переносице.       — Н-нет, генерал, просто вампиры говорили…       — А мне вампиры говорили, что потрахивают твою пассию по вторникам и четвергам, когда у тебя двойная смена, мудак. И что, это теперь правда? — провокационно продолжает упираться Папс, чуть склоняя в бок голову. Догаресса рычит, лицо Догами становится хмурым и агрессивным, но оба стоят ровно, не пытаются. — Знаешь, почему я не верю вампирам, а ты веришь? Потому что ты придурок. Если считаешь, что я бы не заметил такого. Если ты смеешь сомневаться в моей внимательности, то так и скажи, — шипит он, фыркая ему в лицо.       Догго встаёт перед Догами, удерживая его за плечи.       — Отставить вести себя как мудак, — приказывает он своему подчинённому, и тот, злобно щурясь, заставляет себя успокоиться. — А то как собаки лаете друг на друга, — он улыбается, хрипло посмеиваясь от своей шутки.       — П-прошу прощения, генерал, — процеживает сквозь зубы Догами, переглядываясь со своей женой. — Я верю в Вашу справедливость и преданность. Мы все давали клятву Королю. Я не должен был верить врагам.       «Пиздец, псы такие наивные идиоты», — в прочем, Папирусу это только на руку. Он скептически осматривает его, не выглядя впечатлённым. Высокомерие остаётся при нём.       — Успокоился? — бурчит Догго, поджигая кость и зажимая её в пасти. — Прошу прощения за эту хуйню, мои подчинённые слегка идиоты, которые на запах даже вампира отличить не могут.       Папирус лишь коротко кивает.       — А ещё у половины твоих монстров какого-то хуя не было серебряного оружия на утренней бойне. Займись этим вопросом. Я не могу снабжать их постоянно. Может, мне ещё и работу их делать? — делает замечание Папс, и Догго киснет в лице. — Они бы сдохли, если бы не я. И сдохнут, если продолжат быть ёбаными безмозглыми идиотами!       — Бля, — бурчит Догго, поворачиваясь к Догами. — Он не про тебя, я надеюсь?       Догами отрицательно мотает головой, всё ещё напряжённый.       — Окей, — вздыхает Догго. — Спасибо, за… информацию. И за помощь. И, бля, ты реально что ли идиот, ты видел, как Санс того здорового медведя завалил, которого, блять, мы не смогли? Прояви уважение, — бормочет Догго своему подчинённому, удаляясь в противоположную сторону со своим отрядом, отдавая Папирусу честь напоследок.       «Если теперь все будут бубнить о том, что Санс предатель, то всё может выйти из-под контроля», — мрачно думает Папс, рассматривая брата.       — Я в норме, — отвечает он на его ранее заданный вопрос. — А ты?.. Как с магией? — лицо становится чуть взволнованным.       Папирус думает, что если какой-то неясный Деймон вызывает Санса лично на какие-то переговоры, то не явиться на них — почти объявление войны всему вампирско-ёбнутому народу. Папс вздыхает. Он обсудит это с братом во время перерыва дома.       — Должен сказать, ты был охуительно крут, когда уебал тому медведю, — Папирус расплывается в улыбке. Его брат, несомненно, пиздецки охуенный.       — О, сам Босс почтит меня похвалой? Хе-хе, спасибо, старался, — ещё шире улыбается Санс, но, схватив со снега кинутую накидку и нацепив, перед этим тряхнув, тут же становится более нейтральным в лице. — Насчёт магии — не знаю, — отвечает на вопрос. — Я её истратил раз в пять больше, чем утром, но… я почему-то делал это с таким… энтузиазмом?       «Вампирья кровь реально мощная. Теперь я понял».       — Я в норме, на мне ни царапины.       Далее Папирус провожает Санса до поста. Санс вальяжно присаживается на скамью. Он на мгновение напрягает магию, убеждается, что кроме него и брата никого нет, и говорит:       — Если я опять тебя всего в крови увижу — реакция будет той же, что и в прошлый раз, — это звучит самую малость угрожающе. — Я ебанутый, и ты это знаешь, — секундное молчание в котором Санс чуть улыбается. — Береги себя. Ты уже… истратил магию. Тот ворон, которого я взял в телекинез, и медведь, которого я разъебал… они не совсем пушечное мясо. Ну, думаю, ты и сам это понял. Хер пойми, что там в городе творится вообще, — он отводит взгляд. — На обеде, думаю, поговорим…       Лицо у Папируса смягчается будто само собой. Он уверенно кивает брату, смотря кротко в глаза. Хочется осторожно провести рукой по его скулам и нежно поцеловать на прощание, но он держится.       — Не халтурь, — хмыкает он, поворачиваясь на каблуках. Снег под ногами скрипит. Папирус бросает на прощание «увидимся», пряча подбородок в шарфе.       Наконец, Папирус исчезает из поля зрения. Теперь можно заняться любимым делом — анализом происходящего, разрушением себя и осознанием того, что жизнь — дерьмо, совпадения — дерьмо, а сам Санс ещё дерьмовее.       Он становится чуть грустнее и входит в свой разум. Две битвы с вампирами? Его не интересует. Новые потенциальные союзники из кровоотсосской нации? Хуйня. Утро его убило куда сильнее морально. Если бы они продолжили разговор и тянули ещё дальше — у Санса бы точно мог произойти тяжёлый приступ и, может, он бы схватился за нож…       «Я совсем ёбнулся».       Санс злобно выдыхает. Он возвращает свой пессимистичный настрой. Но тогда его вампирское обострение чувств играло свою роль, и Санса колбасило до тех пор, пока он не выплеснул свои эмоции. Да, после убийства нескольких кровопийц ему и вправду немного легче, и теперь, хоть он и выглядел хмуро от своего намерения подумать обо всём на свете, ощущает себя внутри как-то пусто и холодно.       Санс размеренно выдыхает и смотрит на пар, выходящий из носовой кости.       «Не знаю, с чего начать», — ловит себя на мысли он. — «Я не знаю, что делать», — следующая мысль, более растерянная, но он всё ещё держит хмурость.       Всё началось с того, что Санс просто… поинтересовался, как Папирус влюбился в него. И всё бы ничего, но его фраза о том, что он сомневается, что навряд ли сможет жить без брата… неописуемо тяжёлая для Санса. Будто Папирус намеренно сам запихал ту бляшку, которую Санс ранее вырывал у крысы, и запихал в глотку поглубже, прям в желудок, чтобы нерастворимый тяжёлый кусок металла так и оставался там, в соке, постепенно отравляя организм и доставляя как можно больше дискомфорта.       «Папирус ни в чём не виноват», — честно признаётся Санс. — «Абсолютно ни в чём. Я на него не зол. Он всё ещё моё солнце, мой смысл жизни, моя головная боль, мой долбаёб, моя любовь и вообще, сука, моё всё. Мой весь».       Папирус не ожидал от него той реакции. Санс это понимает и винит себя в демонстрации истинного отношения к этому. А ведь он ещё хотел показать компромат с архивом, который собирал, кажется, минимум лет шесть? Там ещё есть его детские фотографии: Санс их все отделил от общих семейных. А ещё есть особенные фотографии, которые считаются его любимыми, которые, может, уже содержат даже какой-то небратский подтекст. Ему неинтересно смотреть на остальных. Ему интересен только брат. Всегда.       И всё же, как гвардеец, Папирус точно бы среагировал максимально неадекватно, если бы всё до того дошло. Санс так рьяно хочет доказать что?       «Я это уже спрашивал у самого себя. Ответ — дерьмо», — бесцветно отвечает он самому себе, создавая диалог в голове с самим собой. Иногда ему это помогает. С собой разговаривать не всегда тошно. Особенно, когда не хочется разговаривать ни с кем.       Санс… ебанутый. Капитально. Он давно признал в себе это. Давно признал то, что фанатеет по брату донельзя.       «Папирус… безусловно, ты мой смысл жизни. Даже когда у нас были исключительно братские отношения, я был рад… что ты мой брат», — Санс вытаскивает пачку сигарет из карманов джинсов. Берёт в два пальца, поджигает собственной магией, затягивает. — «Меня часто ругали за то, что я над тобой как-то ржу… как-то не воспринимаю всерьёз. И так оно было, пока ты не стал тем, кем являешься. Для меня большая честь иметь близкие отношения с подобным монстром, вроде тебя», — Санс склоняет голову. — «Я не знаю точно, с каких именно пор определённых мои высокие семейные чувства стали грязными и неправильными. Сначала за этим не было ничего, и я вправду не воспринимал тебя, как нечто большее. Скорее, как долг, особенно после того, как умерли они…» — он сам не понимает до конца, зачем начинает сначала, но в итоге морщится. — «Папирус будто рождён для меня, а не для понятия жизни. Я такого… не заслуживаю».       Санс правда думал, что Папирус не может иметь к нему чувств. К этому Санс, по правде говоря, в реальной жизни, готов не был от слова совсем. Папирус буквально каждый день разрывается между ним и своей работой. Работой, на которую он убил уже десяток с хером лет, и убьёт, наверняка, при относительно неплохом раскладе, ещё десятку. Папирус и вправду готов перечеркнуть всё то, что нажил собственным трудом, ради куска дерьма, который выполнял приказы безумного учёного, затем крайне сомнительного на данный момент Короля, а брата полжизни не ставил ни во что?       «Я его не заслуживаю. А он заслуживает куда больше».       Руки Санса начинают трястись. Он тут же перебрасывает накидку так, чтобы не видеть своего лица и… не может теперь заплакать. До этого он выплюнул сигарету через пост, совершенно не заботясь об этом.       «Я не могу винить Папируса в том, что он влюбился меня. Я вроде и не винил. Я не против этого. Я против только того, что он хочет связать свою жизнь на мне же. Нахуя?!» — Санс сжимает руки в кулаки. — «Каким образом, сука, я стал его "высоким стандартом"?! Почему?! Папирус себя, блять, тоже ненавидит что ли?! Почему он… Почему он думает, что это нормально?! Или рационально?! Это... бред».       Кулаки сжимаются сильнее, Санс скалится от гнева.       «Я ужасный монстр. Я отвратительный брат. Я ёбаный манипулятор. Я как-то сам его склонил, подсознательно. Иначе я не понимаю…» — в черепе он перебирает все его слова, сказанные сегодня. — «Нет… ты был бы куда счастливее, если бы не было меня. Ты был бы нормальным, и тебя бы испортил мир, но не я», — Санс безумно улыбается, но злится лишь сильнее. — «Блять, да. Папирус не сломлен этим миром. Его сломал я. И ломаю по сей день. Даже сегодня, сука, я дал слабину и в итоге какую-то хрень устроил. Конечно… Я, сука, иначе ведь не умею!»       Санс ударяет по поверхности стола, а руки только наполняются злобой, хочется ударить ещё раз, не один раз, десяток, что-то разбить или сломать, лишь бы попустить эту концентрацию ненависти. Но в итоге он опускает кулак под стол и тот подрагивает. Санс дышит тяжелее.       «Я ненавижу себя. Я себе не прощу этого. Я теперь должен спасать самого себя, чтобы спасать его. Нахуй он к этому привязался?! И, сука, ведь я теперь не отвяжу его, н-никак не отвяжу! Лучший исход для нас обоих, блять!» — Санс судорожно вдыхает, почти всхлипывая. — «Да я нас обоих в могилу свести могу, за сутки!»       Санс не хочет смерти брату. Санс не хочет, чтобы Папирус сделал что-то с собой, только потому что у первого проблемы с собой, и издавна мелькают суицидальные помыслы, на которые, как ему кажется, в последние лет пять, слишком много тратит ресурсов, чтобы не совершать. Он понимает, что это тупо, бессмысленно и безумно. Но также он знает, что это когда-то его доконает, и он, может, сделает это в приступе гнева или психоза. Любовные отношения с тем, от кого он без ума, и кто для него оказался непостижимым, немного отсрочат столь скорое событие, как ему кажется. Но, учитывая, что Папирус для него — одна массивная эмоциональная карусель, это утверждение может быть неверным. Сансу до пизды на чувства остальных, но он не может терпеть, когда брат слишком сильно расстроен, или он еле выдерживает, когда брат что-то вынужденно терпит от него же, как сегодня, и при этом сам тает с его возбуждения и страсти, радуется, когда он рад, гордится, когда тот совершает что-то в стиле «Великого и Ужасного».       Санс хочет, чтобы тот продолжил их род. Ну, или не продолжил, но прожил бы достойную жизнь, показательную, как называют некоторые, «идеальную», даже если без семьи. Карьеризм лучше созависимости. Был бы гордостью семьи. Нет, он уже гордость — для Санса уж точно, и этого ничто не изменит. Даже его родители, будучи не менее категоричными монстрами, чем Папс, частенько любили ставить его в пример (пускай он был даже не подростком и многих вещей на тот момент не понимал), а Санса — нередко порицать. Может, всё дерьмо с низкой самооценкой пошло из-за этого, а может, уже позже. В этом Санс не хочет разбираться и не будет, ибо это тоже кажется бесполезным, и его бытие уже изо дня в день одной ногой в мрачном небытие, похожим на бездну.       Если бы Папирус только знал, насколько Санс мрачный на самом деле… он сам говорил, что ему насрать, что он будет с ним до конца. Но каждый раз, когда Санс напоминает себе об этом, он воспринимает слова Папируса так, будто он над ним злосчастно ерепенится, а Санс вынужденно получает удар кнутом по лопаткам. Это всё его вина. Так быть не должно. Папирус должен сепарироваться.       «Как я мог быть так слеп?»       Всё было на ладони. Всё это время. Особенно в последние две недели: и его просьбы касаться его ночью, и его слова о том, что он уснуть без него не может (за такое короткое время?), и его «лунатизм» (блять, Санс угадал), и его пьяные фразочки, сказанные всерьёз (о том, что «ему с ним хорошо» и что «мы как будто встречаемся»), его безумная ревность к самому себе же (случай, где он назвал Санса «трусом» и «любителем получать дерьмо», и, боже, так и есть, Санс неебически труслив и противится дерьму, которое сам же заслужил сполна), да и не только к самому себе.       Санс укрывает лицо руками, хоть и находится под накидкой. Ложится и всё же позволяет себе плакать, внезапно, у него теперь это получается. Он представляет, как вокруг него стоят его родители и родственники, некоторые его друзья и знакомые, все они до единого называют того отбросом, лохом и придурком.       Это всё его вина. Он сломал его. Он сделал так, чтобы Папирус был привязан только к нему. Он не ведает как, но у него это, сука, вышло.       «Я себе этого не прощу». ⠀⠀       Он ходит по острию ножа. Травит не только себя, но и брата. Если раньше Санс действительно думал, что дурачится или всё слишком близко принимает к сердцу (отчасти это в нём осталось), то сейчас на Сансе две ответственности: он сам и Папирус. Если первое неизбежно, то второе… Теперь Папирус не просто под его опекой и не просто брат — единственное, что осталось для Санса ценным и действительно дорогим. Теперь он — его самая важная часть в организме, как сердце в любом монстре или человеке, как кислород в воздухе для растений и людей.       Некоторое время, сидя в одной позе, он винит себя во всём, пытаясь найти ответ, но не находит. Санс ходит по кругу. Его это раздражает.       «Я, сука, мудак…» — цедит он про себя.       Санс всхлипывает.       «Я ёбаное ничтожество. Я так боюсь, что сделаю что-то, что повлечёт за собой… ещё что-то нехорошее. Я ведь не переживу. Хотя нет… или… я уже буду мёртв. Мне почему должно быть не без… Ах, да, ответственность. По сути, я ничего после себя не оставляю. Брат уходит вместе со мной», — он начинает сдавленно плакать, глотая слюни, шмыгая и терпя мокроту на лице и клубни пара, исходящего из его носа и рта, которые контрастируют с холодной погодой и греют изнутри. Душно и мокро.       Санс думает о том, что можно оформлять похороны с двойным гробом. А наследство… уйдёт, сука, Асгору. Всё в утиль.       «Если я попрошу спрыгнуть его с крыши со мной и разбиться насмерть под ручку — он спрыгнет? После миллиардных попыток уговорить меня, что так дела не делаются, и вообще я справлюсь и всё будет хорошо…» — Санс думает совсем вычурно. — «Сука, размышляю как тупая девка лет четырнадцати с гормонами, которая хочет самовыпила из-за "первой любви". Совсем раскис…» — вдруг он странно хмурится, вспоминая одну из фраз брата:       «Папирус просил не раскисать».       Санс так и не приходит к общему знаменателю. В очередной раз.       Он всё ещё категорически против и готов воевать с Папирусом по этому поводу. Но в глубине понимает, что это, сука, бесполезно. Папирус уже выбрал такой путь. Санс этого не предвидел, хотя едва ли не называет себя величайшим стратегом после похвалы Гастера. Значит, проёб разбирать ему же.       Придётся свыкнуться. И, кажется, ради счастья брата, ему придётся отказаться… много от чего. Не на всё у него хватит сил. И сейчас их интересуют вампиры и грядущая революция.       Санс становится немного спокойнее, уже не плачет и вдруг нейтрально задумывается над одним вопросом: а что происходит сейчас у Леди за дверью?       «Я давно её не навещал», — Санс чуть дёргается, затем машинально вынимает телефон и смотрит время. Почти девять. Что же. Они не так уж сильно опоздали с братом и, кажется, пару часов он может выделить на свою старую знакомую, сокрытую по ту сторону двери.