Время сумерек

      Санс не смыкает глазницы: с минуты на минуту должен подойти Папирус. Голова болит до невозможности, сам он сначала даже забыл, что утром делал, когда ушёл с поста. Всё в черепе плывёт, и он из последних сил держится, чтобы не упасть лицом в мощёные заснеженные доски поста и не отрубиться сразу на двенадцать часов. Даже погода ныне благоприятная, ибо лёгкий морозец только сильнее усыпляет. Санс пытается отвлечься посредством листания ленты мемов и новостей, а также закуривает одну сигарету за другой. Ещё он успел сходить за кружкой кофе по пути обратно, которую тут же осушил.       Сначала его посчитали за пьяного.       «Вампы-вампы… хуямпы. В-везде вампы…» — Санс устаёт даже видеть это слово в Монстронете.       — А чё тя на посту не было два часа назад? — вдруг перед ним появляется Догго.       Санс поднимает голову с тяжестью, не скрывая усталого лица и не убирая сигару из зубов и не откладывая телефон, подключённый к заряднику.       — А тебя ебёт?.. — через силу спрашивает Санс.       Под конец, когда он получил шар телепортации, Стеф, вдохновлённая шутками Санса, даже предложила как-нибудь выпить вместе, на что он отказался. И, что неожиданно, тогда она подметила, что Санс будто под веществами, особенно это кажется из-за последних слухов, которые Санс сам же и распустил. Пришлось ещё минут десять ей объяснять, что «сука, нет, у меня едва ли не начался вампирий голод»!       Санс и вправду разговаривает тяжелее. Хотя порой, он сам поражается собственной стой-кости.       — Ебёт, — вверяет Догго, фыркая будто ехидно. — И твоего брата тоже.       «Брат в курсе», — но Санс не озвучивает это.       — Поздравляю, — он опускает взгляд на телефон. — Пшёл нах.       — Ты… — Догго становится злее. — Ты опять объебался?       «Да чё ты приклеился, чурбан?»       — Да, — резко выдаёт Санс, вдруг снова, уже рывком, поднимая голову и устанавливая с псом зрительный напряжённый контакт, будто специально выдавливая ненормальную физиономию. — Теперь перестанешь свистопердеть и съебёшь отсюда?       Папирус тем временем уже тяжело скрипит по снегу. Когда он видит лицо брата, которое сейчас сливается со снегом, что навалил на замёрзшие доски, ему становится ещё хуже, чем когда он плыл в Сноудин, погружённый в чувство вины.       Папс улавливает, что именно сейчас пришло время для их сцены. Шаги становятся шире и громче. Он делает яростное выражение лица, убийственно пронзая брата взглядом.       — Генерал. Как Вы… вовремя! — воодушевлённо вдруг говорит Догго, и смотрит в сторону.       Санс страдальчески поворачивает череп следом.       — Папс, прикинь, — прыскает Санс хриплым смешком. — Этот хуесос думает, что я опять обдолбался. Ах, да, я ведь реально обдолбан, — он опять прыскает. — Сорян бро, с девушкой опять посрался, — он слишком развязно разбрасывает руки, едва ли не прикладывая к этому ещё больше усилий, делая это чертовски заторможено. — Мне даже в падлу оправдываться.       Догго замирает: теперь он не понимает, шутит Санс или нет. Кажется, уже сам Санс не понимает, что он несёт. Ему почти что не весело.       — Какого хера происходит? — стальным и недовольным голосом спрашивает Папирус, обращаясь к Догго, но смотрит он по-прежнему на брата.       «Пиздец, он как труп».       — Так… — Догго глядит на Папируса. — Он только что сказал, генерал, — неуверенно напоминает пёс, поглядывая на хмурого скелета, который возвышается и над ним, будто Догго сам в чём-то провинился.       Папирус разъярённо выдыхает, отбрасывая на брата тень и ударяет кулаком по хлипким доскам. Те едва ли не трескают.       — Мудак торчливый, — рычит он сквозь зубы. Смотрит на Санса, не моргая, будто и вправду злой, хотя на самом деле его переполняет беспокойство.       — Он ещё пропустил два часа поста, генерал, — докладывает Догго, смотря Папирусу в наклонившуюся спину, но голос его всё же чуть неуверенный. Никто не любит злить и без того взбешённого Папируса.       Последний отзывается гулким рычанием и хрустом костей в сжатом кулаке.       — Это правда? — мертвым голосом он обращается к брату. Таким, который не сулит за собой ничего хорошего.       — Да, Папс, я с ней по-ссора-лся, — грустно говорит Санс, щурясь. — У неё опять эти дни, и вчера она меня довела до цугундера.       — Э… Он не про это! — тут же вставляет Догго. — Никого не волнует, что у тебя с этой блядью, придурок, — цедит он.       — Ну так, бля, — голос Санса становится ещё более хриплым и до жутки издевательским. — Я ж уже всё сказал. И… слышь, — вдруг он особо грозно смотрит на Догго, голос, вдруг, стал серьёзнее. — Ещё раз её блядью назовёшь — поцелуешься с собственной м-могилой, с-скотина блохастая.       Догго в ответ рычит, почти кусается.       — Да кто ты такой, чтобы ставить мне условия! Н-нарик конченный! — огрызается он.       А потом Папирус злится уже серьёзно.       — Пошёл нахуй отсюда, — шипит Папс, не отрывая взгляда от брата.       «Он вообще дойти сможет? Если я его на руках понесу, это будет точно подозрительно…»       Пёс на секунду смущается, впадая в ступор.       — Н-но, генерал, он…       — Я уже всё услышал, — перебивает злостно Папс, резко переключаясь на Догго. Однажды Папируса выбесит всё это говно про наркоту не на шутку. — Ты выполнил свою работу, я сам с ним разберусь. Пошёл вон отсюда.       «Ещё одно слово про моего брата, шавка, и я тебя продырявлю несколькими лишними костями в твоём теле», — лицо у Папса слишком убедительное и внушительно, чтобы не повиноваться.       Догго, дёргано отведя взгляд, не перечит.       — Ок, генерал, — скулит он, и удаляется, поджимая хвост. На последок пёс бросает на Санса злобный взгляд.       Братья остаются наедине.       Папирус выдыхает.       — Выглядишь как дерьмо, — делится он. Его интонация совсем не звучит взволнованно, но на самом деле он себе места не находит.       Санс рад видеть брата вновь, даже несмотря на то, что изнеможение берёт его тело под свой контроль. Ему сложно даже двигаться.       Но состояние становится хуже. Санс ещё по пути обратно понимал, что, скорее всего, до дома у него физически не хватит сил дойти. Только если Папирус его не отнесёт. Будет ли это странно? Да. Но будет ли ещё более странным после того, как Санс выдал очередную байку про то, как он на посту что-то употребляет? По мнению Санса… уже меньше.       — Я и есть дерьмо, — отвечает односложно Санс, не придавая собственным словам значение. — Я бы не отказался от того, чтобы ты меня на руках понёс, как бездыханное тело нарика, но… — вздох. — Понимаю, что ты против.       Санс медленно встаёт, и от его вялых тяжёлых движений может показаться, что он вообще ранен или чего ещё похуже.       — Блять… — Санс еле оборачивается. — Б-блядская, с-сука, доска! — он тут же лениво берётся за накидку, которая зацепилась о доску. Сам тянется в сторону, и, кажется, сейчас оторвёт её, но даже не пытается как-то выцепить, а просто рвёт.       И в итоге… Санс грохается вместе с накидкой в снег.       — Блять, — он даже не кричит, тем более, что упал на бок, а затем оборачивается на спину и смотрит в глаза брату. — Босс, ну… Я не дойду, кажется, — Санс не усмехается, хотя хотел бы. — Можешь пообедать без меня.       «Если б ты не пришёл — я бы точно выр… вырубился. Ага, раньше я мог себе это позволить. Но в пизду, я заебался с этими даунами разговаривать».       — Я в-всё, ноль процентов. Я… часик полежу, — неохотно бурчит он. — Снег тоже удобный, не переживай, — в глазах не то что двоится, а ещё и рябеет, и они закрываются сильнее, чем Санс держит их открытыми.       — О боже… — бубнит Папс, наблюдая за этими жалкими страданиями, непонятно с отвращением или сочувствием. — Я никогда не буду против чего-то подобного, — вкрадчиво сообщает он вполголоса, наклоняясь, и помогая брату подняться на ноги. Он сам аккуратно отцепляет его мантию от выпирающего старого гвоздя. Санс стоит благодаря его рукам, и Папирусу кажется, что Санс какая-то безжизненная кукла. Становится не по себе.       «Он такой холодный…» — Папса вновь пробирает волнение.       — Попробуй сцепить руки у меня на шее, — просит он, наклоняясь, а сам крепко прижимает ладони к его бёдрам и рывком отрывает брата от земли. — Я все равно безумно соскучился по тебе, — совсем неслышно шепчет Папс брату на ухо, так, что, вероятно, это не доходит даже до него.       — Мх… — руки на бедренных костях ощущаются как надёжнейшая опора. Санс крамольной мыслью думает поцеловать Папируса, но еле вбивает себе в голову, что они не дома.       Санс делает всё так, как говорит брат, окольцовывая его шею, и всё, что он может сделать после — прильнуть к ней и, не выдержав, небрежно пару раз поводить челюстью в ответ на его последние слова, прикрываясь массивным шарфом, беззвучно улыбаясь. А затем он становится ещё более вялым и расслабляется. Папирус действует на него как сильнейшее успокоительное, по крайней мере сейчас, с побочным эффектом в виде сонливости, с которым он больше не может бороться. И не будет.       — Положи мне голову на плечо. Можешь вырубаться. Я сделаю вид, что очень недоволен происходящим, — Папс издает коварный смешок. Санс оказывается не таким лёгким, как он ожидал. Благо, у Папса прекрасная подготовка для того, чтобы носить брата на руках. — Скоро будем дома, — обещает он.       — Под конец перерыва… Разбуди, — просит Санс его. — Часик… посплю… А потом д-досижу… как-ни…будь… — и на этом Санс тут же отправляется в сон, так и повиснув на Папирусе, пока тот несёт их двоих в Сноудин, домой. Санс дышит глубже и медленнее ему в шею, кажется, наслаждаясь его приятным родным запахом. Руки остаются сцепленными сзади, к счастью, засыпать в одной статической позе он ещё как умеет.       Становится безумно тепло от такого тесного контакта. Папс чувствует горячее размеренное дыхание, одной рукой создавая опору на его бёдрах, а другой крепко прижимает к себе, держа за спину. Санс чуть обвивает его ногами, а после они просто свободно висят по бокам. Папс, по факту, его обнимает, и душа бьётся чуть быстрее.       Папирус от всего сердца пытается напустить грозный недовольный вид, но это чертовски сложно. Хотя, когда он по дороге встречает несколько недоумённых и осуждающих взглядов других гвардейцев, у Папируса таки получается скорчить злостную физиономию, посмотрев на них едко и грозно.       Он слишком удобно держит брата, а тот приятно обвивает его шею, и всё это слишком хорошо, и ему даже не нужно скрываться в этот момент! Возможно, после всех этих слухов, на Папируса будут смотреть как-то сожалеюще и решат, что он к брату слишком уж милосерден. Но Папирусу всё равно до тех пор, пока брат доверчиво сопит в его руках.       Снег уютно скрипит под каблуком. Папирус как можно быстрее старается дойти до дома, чтобы брат поспал в нормальных условиях хотя бы чуть-чуть, и он безумно радуется, когда поднимается по лестнице веранды. Руки уже начинают напрягаться, всё же Санс далеко не пушинка, но Папирус как-то умудряется удержать его одной рукой, открывая дверь ключами и проходя внутрь дома. Тепло окутывает со всех сторон, и Папирус, закрыв дверь, позволяет себе поцеловать брата куда-то в скулу, до куда дотягивается. Он размеренным шагом добирается до своей комнаты.       «Он так просто уснул у меня на руках», — мысленно он даже умиляется, обнимая брата крепче, и поглубже вдыхая его запах, расслабляясь полностью.       Он заходит в комнату и осторожно оставляет Санса на своей кровати, стягивая с того обувь и мантию, укрывает одеялом, а после нежно целует в лоб, переполненный заботой. Санс спит на удивление крепко.       Но теперь Папс должен позаботиться о себе самом.       Проводить перерывы в одиночестве малость тоскливо, потому скелет успевает за это время сбегать в магазин, пополнив запас нормальной еды и купив себе два готовых сэндвича и салат. Он плотно пообедал, стараясь не вязнуть в пучине собственных сомнений.       Так перерыв постепенно и заканчивался. А это означает одно: ему вновь придётся смотреть Андайн в глаза и нагло ей врать, потому речь пойдет сто процентов про Альфис и то, какая ебейшая ситуация в итоге получилась.       Папирус киснет в лице. Он бы поделился сейчас этим с братом, но он дал себе слово — не заёбывать его сегодня ещё больше. Видеть Санса таким — ужасно. Невыносимо и противно. Санс часто выглядит паршиво, но сейчас он буквально валится с ног.       Вздыхая, Папс смотрит на время, выкидывает одноразовые контейнеры от еды и желает последние пять минут провести с Сансом, пусть даже тот будет спать. Смотреть на спящего брата приятно — Папс это находит завораживающими. Хоть когда-то он не душит его своими каламбурами.       Папирус поднимается тихо, шагает, не стуча каблуками, и видит, как Санс раскинулся по всей кровати, обнимая часть одеяла одной рукой. Он спит лицом в подушку, и это, кажется, одна из его любимых поз. Папирус спокойно улыбается, садясь рядом, чувствуя его тепло и размеренное дыхание. Будить не хочется. Хочется оставить дома отсыпаться, но Папирус знает правила. После того, как он заботливо нёс его на руках до дома, монстры точно что-то заподозрят, если Санс не пойдет на вечернюю смену.       Папирус тихо вздыхает, поглаживая его тёплые кости ненавязчиво, будто восполняя недостающий тактильный контакт за день. Он специально тянет время до последнего. Не хочется вновь смотреть на его уставшее вымученное лицо. А потом Папс просто думает о том, как они вечером пораньше уснут вместе, и ему становится до противно-ванильного хорошо.       Часы говорят, что они уже должны выйти из дома. Папирус наклоняется к брату, ненавязчиво целует его, проводит нежно по челюстям и оглаживает скулы.       — Нужно вставать, — говорит он вполголоса, его прикосновения становится ощутимыми, такими, чтобы брат почувствовал через сон.       Санс продирает глаза почти сразу же и шумно вздыхает от внезапных прикосновений. Папирус гладит его достаточно интенсивно, чтобы тот тут же вернулся в реальность. С головной болью, тяжестью в глазницах и вялостью, которой меньше не стало.       — Мх… Точно час прошёл? — бубнит Санс в подушку, голос до жути хриплый. — Такое ощущение, что… — но потом он вспоминает, что уснул, кажется, на улице, когда… брат нёс его обратно. А сейчас он не на улице. — А… — он понимает, что вообще лежит под одеялом. Без мантии и обуви. — А, — Санс смотрит в глаза брату. — Доброе утро… — глаза почти что смыкаются снова, но он заставляет себя подняться.       Папирус будто притягивает его к себе, когда тот поднимает торс. Санс берёт его за руку, что держит нижнюю челюсть и, чуть-чуть урча, целует без языка. Телом управлять всё ещё сложно, рубит, чувствует он себя заметно плохо, но не смеет жаловаться.       — Блядство, — он, щурясь, смотрит на Папируса. — А, на кофе у меня времени уже не будет, да? — Санс еле встаёт на ноги и хватается за лоб рукой. Болит. Душа опять стучит, будто он жутко волнуется, и, кажется, Санса немного тошнит от головокружения. Чёртов недосып и его неприятные последствия. Санс молится на то, что он сегодня вырубится тут же, когда закончится рабочий день. Отпроситься у брата как вариант он не рассматривает вовсе, поблажек не будет, он всё понимает. — Ладно, похер, — не дожидается он ответа. — Прост отлучусь потом ненадолго, — он осторожно оглядывается, не сменяя кислющего выражения лица. — Где… г-где кроссы мои? — он пытается взглядом зацепиться за то, что будет его обувью, но находит лишь висящую на стуле накидку.       Папирус поднимается с матраца и пододвигает сапогом обувь брата, стоящую чуть под кроватью.       — Одевайся пока. Сделаю тебе кофе. Чайник всё равно недавно вскипел, — он вздыхает, направляясь к выходу и спускается по лестнице. Оставить брата дома было бы правильно, но слишком подозрительно. До них бы доебались другие гвардейцы по поводу внезапных подачек со стороны Папса. А все привыкли, что для Санса особого отношения не существует, в какой-то степени, Папирус держит на этом репутацию честности.       Растворимый кофе заливают почти горячей водой, и цвет напитка получается идентичным синякам под глазницами брата.       Это ничего, если он опоздает на пост. Главное чтобы явился, а там Санс сумеет придумать ещё миллион несуществующих причин, которые будут сильно раздражать. Или просто пошлёт нахер. Это Санс тоже умеет.       Папирус слышит вялые шаги. Он берёт чашку в руки и разворачивает.       — Ты дойдёшь до поста? Мне тебя после забрать? — обеспокоенно он хлопает глазами, рассматривая брата вновь.       — Да дойду, думаю, — хотя Санс совершенно не против сопровождения в лице брата — он с ним почти сутки не болтает о чём-то бытовом, не о вампирском. — А вот второе… — Санс около десяти секунд всерьёз задумывается, но видно, что череп не соображает. — А вот второе хуй знает, — короткое молчание, в которое он подходит и еле удерживает кружку кофе. — Как хочешь, — делает небрежно пару глотков. — Спасиб за кофе.       Санс выпивает всё почти менее, чем за минуту и сначала норовит отправить телекинезом чашку в раковину, но в последний момент понимает, что магия в таком состоянии у него будет работать очень плохо, поэтому он нехотя проходит мимо и оставляет её в раковине.       — Очень сильно постараюсь не уснуть на посту, но тут я не гарантирую нихера, — лица его не видно, и он всё ещё залипает в раковину. — Меня там ещё в какую-то конфу вампов закинули, попробую попереписываться, если телефон у меня не кирдыкнется с-сейчас, — он встаёт напротив Папса. — У тя чё сегодня? Обычный день? — вдруг уточняет он. Лицом изнурён, но интерес никуда не пропадает.       Папс заматывает шарф, чуть потирая шею. Ему становится неприятно.       — Нет, — кротко отвечает он, опуская взгляд. Он обещал себе не заёбывать брата и не нагружать его лишней на сегодня информацией. — Я буду у Андайн. Она хочет побеседовать по поводу… Альфис, — Папс вздыхает. — Я ей ничего не говорил, — предупреждает он вяло, не переставая хмуриться. — Там хуйня происходит какая-то, сперва она её подозревала в вампиризме, потом вроде успокоилась, потом Ал призналась, что занимается вакциной… — он вздыхает. — Я расскажу тебе, когда у тебя будут силы думать, окей? Я зайду за тобой вечером. Можешь… Можешь сильно не напрягаться на посту, я не буду злиться, — его голос заметно смягчается и становится почти уставшим. Он даже не говорит громко, как это делает обычно (просто у него такой голос). Кажется, от сильного шума Сансу будет ещё паршивее.       Санс молчит несколько секунд, пытаясь стыковать всё, что только что Папирус ему сказал. Мыслительные процессы очень сильно тормозят в нём и он это лишь частично осознаёт.       — Знаешь, бро, — протягивает он не спеша, думая всё также медленно. — Ты прав. Я не могу думать, — признаёт он. — Поговорим обо всём дерьме, кажется, завтра.       Санс медленно покидает кухню и направляется к выходу из дома. Останавливается возле двери и оборачивается к брату:       — С-спасибо… — лепечет он, слабо улыбаясь, но даже это даётся ему через силу. — Ты чертовски ко мне добр, бля. Я ж нарик, — он выжато прыскает от собственного сочинения и всё-таки чуть-чуть веселится с этого. — Прекрасно ты Догго послал, я в восхищении.       — Я тоже, — не скрывает самодовольства Папирус и такой же улыбки.       Но от первых фраз брата у него появляется мысль:       «К кому ж мне быть таким добрым, если не к тебе?» — он даже немного растерян.       Папирус подходит к брату, перед выходом целуя его в макушку.       — Увидимся вечером. Постарайся не бесить Догго ещё больше, а то он мне пролает все несуществующие уши о том, какой ты хуёвый работник, будто это новость, — Папс бурчит. Ему предстоит относительно сложный для него разговор с Андайн.       — Я с бабой посрался, пусть отъёбывается сам и не мешает мне дико грустить и убиваться по этому поводу, — Санс отвечает также лениво. — Закроем глазницы на то, что это самой, что ни на есть, чистой воды отвратительная неправда, — тут же добавляет он, — но состроить гнусную и жизнью траханную гримасу ж надо. Я не могу ему сказать, что на самом деле я не ширяльщик, а всего лишь пожертвовал своим сном ради высших целей, — Санс молчит, додумывает ещё ответ. — А до этого я, ну, бля, жрать хотел и искал еду, меня тогда пидорасило тоже не из-за веществ. Но и это я ему не скажу, — он не может говорить более эмоционально, но, скорее всего, добавил бы нотки возмущения по этому поводу.       Единственное, что Санс принимает охотно — поцелуи. И, развернувшись, тут же открывает дверь, всё так же вяло выходя на улицу. Он надеется, что мороз его пробудит. Хотя бы малость и хотя бы на чуть-чуть. Когда он обдумывает сказанные слова брату, немного удивляется тому, как вообще смог выдать такие длинные и чёткие предложения.

***

      Папирус идёт к Андайн в офис, как та ему велела. Он надеется, что их беседа не зайдёт туда, куда не надо, и что Андайн уже чуть подостыла. Папс не сможет долго держать лицо, если к паршивости от состояния брата добавится паршивость от ситуации с Альфис и с его вынужденной ложью.       Это не всегда заметно, но Папирус старается держаться подальше от лжи и скрытности, что безумно сложно в их мире, а после событий последних недель — тем более. Это сложно, но необходимо.       Забавно, что в Сансе его привлекает то, что он сам старается избегать, и случается какой-то ёбаный парадокс. Но в этом безумном мире его наивного поколения в лице него же, Папирус выстраивает собственный кодекс чести, и он уверен, что «честь» значит «честность». Не важно, что кодекс написан желчью и кровью других, так и не сумевших доказать, что дерьмом быть не обязательно. Он сам сейчас поступает как дерьмо. Он постепенно теряет в себе надежду. Папирус придумал для себя же невозможный идеал, и сам бьётся о стену, потому что невозможное — невозможно. Банально и просто как весь этот мир.       Он вздыхает, открывая дверь.       — Как ты? — интересуется с порога, прикрывая дверь.       Рыба, как всегда, завалена отчётами. В кабинете тихо и пыльно, да и в целом, после обеда, в здании Королевской Гвардии, в крыле для высших чинов, всегда мало монстров. Основной кипиш творится в другом крыле: где новобранцы, сержанты, кучка их начальников и лейтенантов. Туда Андайн с определённых пор не суётся подальше от греха, как только может.       — Да пиздец, — говорит Андайн, но весьма бесцветно. Кажется, она действительно более спокойна. Осматривая Папируса, взглядом она указывает на кресло, и тот покорно садится перед не. Тогда Андайн продолжает говорить:       — Она меня за дуру по-моему держит. Но… Меня радует, что что-то я от неё таки узнала. Но я уверена, что на этом не всё, — Андайн откладывает отчёт и без стеснений при Папирусе допивает банку пива, что всё это время стояла за одной бумажной кипой. Продолжает:       — Она делает вакцину, чтобы спасти вампиров. Сказала, что другие вампиры это не одобряют, потому что им нравится быть вампирами, а Королю и мне не сказала, потому что мы нацелены их убивать, — вздох. — Ещё она сказала, что весь движ начался из-за того, что кто-то узнал о том, что она собирается делать и из-за этого стала подделывать отчёты, — под конец разъяснений рыба выглядит уставшей.       Она не особо пьяна. Андайн ненавидит пить на работе и другим гвардейцам едва ли не ломает позвоночники за такое нарушение, но, видимо, от банки пива и ещё большей мании к алкоголизму, она не смогла отказаться в свете сегодняшних событий. Она почти что страдальчески смотрит в глаза Папирусу, ожидая его комментариев или вопросов.       Папирус вполне натурально играет удивление.       — Вакцина — это же довольно… хорошо, да? Я уверен, что есть достаточное количество монстров, которые не рады всей это хуйне, — он закидывает за голову руки, чуть размышляя, что бы ему ещё спиздануть такого. — Думаешь, Асгор бы одобрил научные эксперименты за его спиной? Он никогда не идёт по пути бо́льшего сопротивления, — Папс фыркает, изящно закидывая ногу на ногу. — Для него почти любое отклонение от приказа — равно предательство. Да и он будто сам не против, что половина монстров просто нахуй вымрет, если мы действительно будем убивать каждого вампира. Их же… их же дохуя! — он на секунду путается в мыслях.       — Знаешь, я, конечно, ебала вампиров в рот, но тоже об этом думала. Типа, сто процентов же есть несогласные с подобной хуйнёй. Да и… помнишь того вампира, которого мы допрашивали? Он ещё Маффет кусал. — напоминает она и снова вдумывается. — Он не особо нам сопротивлялся и что-то эдакое упоминал, что жил один и никому не мешал, кусал лишь других вампиров.       Андайн мнёт жестянку в руке, затем ещё раз, чтобы она умещалась в ней, выбрасывает под стол — там стоит урна.       — Но вроде как… всё логично? — Папс вскидывает бровь. — Или тебе показалось подозрительным что-то другое?       — Меттатона она, блять, ещё защищает, хотя он же всё и распиздел, судя по всему. Я не поняла, как кто-то из левых вампиров узнал, как она там вакциной занимается, если она не выходит оттуда, — Андайн устаёт уже злиться. — Я Альфис знаю достаточно хорошо и мне очень не нравится тот факт, что она это попыталась от меня скрыть. Она бы так с нихуя бы не делала. Мне кажется, там дело кроется серьёзнее. Моё шестое гвардейское чувство говорит, что что-то тут, блять, не так, — лицо хмурится, дыхание, на удивление, замедляется. — Я решила не доёбываться до неё, оставить всё как есть, но… Сука, — шипит она. — Нам нужен шпион какой-то. Выловить, блять, и пусть на нас работает!       Папирусу интересно увидеть лицо рыбы, когда он скажет, что у него, вообще-то, уже есть один шпион-вампир, пусть Папс и сам не сильно от этого рад. Его бесит, что такая мера в какой-то степени необходима. Отсутствие вариантов его раздражает. Он надеется, что Андайн никогда не узнает про Санса. Папсу и так постоянно кажется, что его брат открыто стоит под прицелом ежесекундно, и никуда не может деться от этой мысли. Хотя, он вспоминает слова Андайн утром… Она говорила, что не убила бы Альфис, если что вдруг пошло бы не так. Андайн за свои слова обычно отвечает, и в какой-то момент скелет действительно верит, что Андайн должна обо всём знать. Он старается прогнать эту мысль. Если он сдаст Альфис, то Альфис сдаст Санса, а потом ещё и выяснится, что его покрывает Папс. И умрут они, блять, в один день — идеальная для них обоих судьба.       — Ты тесно связана с Королём. Узнал бы о вакцине другой гвардеец, мог бы на неё доложить. Может это просто… паранойя? Я её не оправдываю, я просто пытаюсь понять, — он хмурится.       — Ну так, она, блять, знает, что Асгор дуреет в последнее время, и это даже я вижу, и она это видит великолепно, стоит вспомнить ту дебильнейшую до мозга костей хуйню, из-за которой, блять, нас с тобой отстранили!!! — голос срывается на обвиняющий крик, но Андайн тут же ударяет себя по лицу. — Что тут ей от меня скрывать?! — рычит она больше на себя, на скелета не смотрит. — Я бы, разумеется, скрыла тот факт, что она вакцину делает! И если Асгор окончательно ёбнется — то пусть он катится в… — она еле сдерживает ругань и лишь злобно выдыхает. — Короче, я постепенно перестаю играть по его правилам. Начну выискивать вампира-шпиона. Если ты вдруг найдёшь такого кандидата — можешь сразу его пихать ко мне, мы обговорим все детали сотрудничества, потому что, сука, так дальше уже нельзя, — Андайн припускает взгляд. — Ладно, знаю, хуйня. Но, что делать-то в итоге? Каждый день проходит — а эти вампиры только сильнее и сильнее наглеют! Их больше становится!!!       Когда Андайн злится на Альфис, а после на саму себя, Папирус как-то досадливо поджимает зубы. Одно его слово, и Андайн перестанет так метаться в сомнениях. Папирус чувствует себя виноватым в том, что Альфис решила скрываться от своей девушки. Виноватым в том, что заставил Санса положиться на себя. В том, что Санс ему рассказал то, что лучше бы Папс сейчас не знал.       Он сглатывает.       Любое действие или бездействие. Значение имеет всё.       Андайн очень внезапно бьёт кулаком по столу. Какой-то ряд бумажек тут же падает с неё на пол, но Андайн это игнорирует.       — Асгор ещё не думает нас вернуть к делу, даже несмотря на то, что он, блять, более чем наслышан о том, как ты с Сансом там, сука, вчера разъёбывал кучу вампиров! И этот дебил всё ещё уверен, что дерясь вслепую, мы обязательно их победим!              — Бля, — скелет мотает головой, тяжело выдыхая. По-другому Короля обсуждать не получится: только со вздохами и ахами сожаления и отчаяния. — Нихуя у него не под контролем. Он заигрался в солдатиков. Я не слышал ни одной дельной новости от нашего дела с тех пор, как он нас же и послал. На что этот идиот надеется? Что мы и дальше продолжим в крысу заниматься вампирами или косвенно участвовать в рейдах? А потом он, конечно же, похвалит себя за то, что правильно распределяет души? Что за блять.       — Ну, справедливости ради, Эйрин и Терен на днях тоже один рейд остановили в Новом Доме, прям в воскресенье… битва была жёсткая, Терен сейчас на больничном, но не суть. Там они обнаружили некие порталы, которые, кажется, сами вампиры создают, — вздох. — Поглазеешь в отчётах, — добавляет она, после чего морщится и на секунду задумывается о следующей банке пива. — А ещё в Гвардии принято решение пока не соваться в «Кайф», а Нигердо отдал приказ своим вообще окольцевать клуб и больше туда никого не пускать, а жителям многоэтажки, с которым этот клуб связан — немедленно съехать и прежде пройти проверку на наличие вампиризма. Там одни вампиры, сука, и торчат, но, теперь мы ещё больше убеждены в том, что половина тупо туда телепортируется. Им будто, блять, похер, что вокруг них торчат гвардейцы на стрёме! — Андайн уже устала от этого дерьма. Она понимает, что постепенно всё становится безнадёжным и, по сути, они ничего не делают. Их сил уже меньше, и нужно побеждать умом, но как? Выход один — иметь подсосов вампиров, потому что драка вслепую превращается в скоростные вышибалы. Есть такие вампиры, разве что, у Меттатона, но тому, очевидно, срать. Даже если попытаться прижать его — Меттатон выйдет сухим из воды, и его тело не будет ржавым — таким же блестящим, прилизанным и нарядным, для новых «взрывных» шоу.       Видимо, скоро будет передача «Смерть Подземелья».       — Я согласен, — выдаёт Папс после долгого молчания севшим голосом немного отстраненно, тут же прочищая горло и поднимая на Андайн взгляд. — Я про идею с шпионажем, — звучит уже чуть более звонко.       Её рассуждения наталкивают на мысли, что Андайн, возможно, всё же не убьёт Санса, если узнает о его вампиризме и начнёт в открытую им пользоваться, за что Папирус категорически против. По крайней мере, брат останется под его защитой. Андайн кажется в отчаянии, и Папс так и не обсудил с братом Матильду и Мэттью, не обсудил, что из их рассказа является безопасной информацией для Андайн. Если Папс будет молчать обо всём подряд, они не сдвинутся с мёртвой точки. Но сейчас эти мысли слишком сырые. Он не будет рисковать.              — Без ручных кровососов мы хрен что узнаем. Они охренеть какие скрытные даже среди своих. Нужно действительно начать серьёзно этим заниматься. Только вот сложно найти кровососов, не боящихся гвардейцев, — Папирус тут же щёлкает пальцами, расширяя глазницы — вспоминает. — Ты что-то слышала о вампирах, которые сдают других, судя по всему, именно членов, ебущих этот «Легион», — начинает он интересующую его тему. У Андайн, вроде, нет в мыслях что-то от него скрывать, она должна рассказать, если что-то об этом знает. — Санс в баре случайно подслушал чей-то разговор, — пожимает Папс плечами. — Сказал, что это бред ебейший, но раз я бредом и занимаюсь, то решил со мной поделиться, вот это, бля, щедрость, — выдумывает он.       — Обосраться, какая «щедрость», — прыскает Андайн. — Но звучит и вправду интересно. Но я всё равно не ебу, где их искать. Стоять с плакатом на площади с радужной надписью «Гейский клуб только для вампиропидорасов, на улице Членника доктора Песенника» я не буду. У меня один путь — Альфис. Либо ебать мозги ей, либо Меттатону. Либо кого-то подёргать из своих, кого я сейчас подозреваю в связях с вампирами, — Андайн задумывается. — Ну или Кэтти с Брэтти можно трахнуть в мозги, которых нет. Эти две швали наверняка тоже знают всё, они ж сплетницы… — рыба думает ещё сильнее. — Я бы с радостью пошла в полувампирий мусорник, там бы бухнула с кем-то и поболтала по душам, но, сам понимаешь, мы это уже пытались — не работает. Маркиза Ивановна не нравится никому, — почти обиженно цедит она, непонятно, шутка это или нет.       Папирус добродушно смеётся, но когда его голос становится громче, добродушным смех назвать сложно. Скорее угрожающим и коварным. Он жмурится, веселясь. Теперь его лицо явно не такое кислое.       — Я попробую напрячь Санса. В этом у него связей больше, чем у меня… Тот же Гриллби и БП… У Санса с этим как-то лучше складывается, потому что, ебать, все почему-то смотрят на меня и думают, что я их в жопу выебу, — он хмыкает, закатывая глаза, будто это на самом деле не так, как и то, как он рвётся изо всех сил, поддерживая репутацию «Великого и Ужасного». Хотя Папирусу нравится, как брат иногда смущается, ловя такие контрасты. С одной стороны, наблюдать за этим интересно и забавно, а с другой — брат из-за этого считал, что Папс его нахер пришибёт, если узнает о вампиризме.       В лице он становится чутка задумчивым. Папирус снова вздыхает.       — С-Слушай, я боюсь комментировать своё мнение по поводу того, чтобы ты ещё и брата своего в это втравливал, поэтому… Ты потом мне… — Андайн хочет бросить «не жалуйся», но её останавливает та мысль, что она только что жаловалась на Альфис Папирусу.       Не очень справедливо.       «Будто Санс в жопу не выебет, он же психованный идиот номер два», — думает она.       — Ладно, — выдыхает. — Забудь, что я сказала, — звучит немного смиренно. — Если ты так уверен, что Санс тебе поможет и не наведёт излишней хуйни, как у него это в девяносто процентах случаев выходит — что ж, вперёд. Может, он хоть сейчас понимает, что мы все по уши в дерьме и что было бы неплохо оказать содействие, если уж он такой весь из себя дипломат? Авось и с вампирами снюхиваться начнёт… Ой, — Андайн тут же начинает ржать. — Извини, я, бля, сама не ожидала такой шутки, пха-ха-ха!       «Не удивлюсь, если он сдохнуть хочет, учитывая то, что Папируса недавно просил убить его на случай чего», — продолжает думать она.       Папс чуть хмурится с этой «шутки». Нихуя не смешная. Но вот если бы здесь сейчас был Санс, он бы проржал в голос, ударяя ладонью по столу.       — Санс нам, так-то, в прошлый раз пропуска достал, помнишь? Под моим надзором он умеет быть полезным, если захочет. Но если он накосячит, я его реально в задницу выебу.       «Да и если не накосячит — тоже. А потом он меня», — довольным голосом проскальзывает в голове. Папс уверенно прикрывает глаза.       — Больше так лучше не шути. При мне, — он на секунду даже напрягается. Голос его не угрожающий и не злой, просто нейтральный. Его это не задевает, но бесит.       — Это было до того, как всплыла информация о его зависимости, — вздыхает Андайн. — Но, опять же, не смею перечить, если ты уверен.       «Как-то хуёво он справляется под твоим надзором с работой часового».       — Инцест — дело ныне гвардейское, — прыскает рыба на последнюю фразу.       Андайн на секунду о чём-то снова задумывается, прежде чем слышит просьбу Папируса не шутить.       — Да нет у него никакой зависимости! — повышает голос он, возмущённо хмурясь и игнорируя фразу про инцест. — Он просто… Просто идиот. Нет, серьёзно, эти блядские слухи выебали его раньше, чем он предполагал.       «Нет зависимости?» — Андайн удивляется некоторое время, смотря на Папируса так, будто идиот не Санс, а он. — «Это он себя переубедить пытается? Ладно, я даже спрашивать не буду».       — Извини ещё раз, — хмыкает Андайн. — Я не хотела, оно само вышло. П-правда, — и она не врёт. Андайн часто шутит, иногда даже не осознавая этого. — Кстати, как дела с ним? — вдруг переводит она тему, стоит ей чуть-чуть успокоиться, не зная о стычке Догго с Сансом ранее, снова «под веществами». — Из-за чего вчера ссорились? Если не тайна, конечно.       Папс на секунду вскидывает бровь, будто никакой ссоры не было, а потом сразу же мрачнеет в лице.       — Просто он считает, что ему можно быть ебанутым, а мне нельзя, — щурится он. Эта тема уже не кажется табу. Папирус просто начинает дуться и ворчать, потому что Сансу, видите ли, умирать можно, но вот Папс, блять, должен страдать и выживать без него всё оставшееся время, пока не свихнётся. Теперь это не серьёзный разговор между ними, а какая-то хуйня из непринятия Санса. И тут Папс начинает подозревать, что слишком давил на брата в тот раз. Санс долго принимает подобное. Он, возможно, всё ещё адаптируется. Папирус просто должен дать ему время. В конце концов, менять своей позиции Папс не собирается, и это он дал понять брату чётко. — А если честно, я, э, наверное, снова слишком на него давлю… — Папс опускает голову и трёт шею рукой. Он слишком нетерпеливый и порой требовательный. Может, это издержки профессии, а может, он просто слишком импульсивный. В этом они с Сансом различаются конкретно. По крайней мере, их разговор немного замялся, и сейчас у них нет времени мусолить эту тему вновь.       Выслушав, Андайн вдруг спрашивает:       — А его… «дама»… — подчёркивает она с сомнением на лице. — Вообще как к его заскокам относится? — интересуется твёрдо она. — Не пробовал с ней поговорить, раз уж и ты утаиваешь её личность? — она на секунду чешет репу, прежде чем выдаёт чуть более мутно. — Или он уже с ней небось расстался? — прыскает едко. — Ты извини, что я так часто интересуюсь, — тут же вставляет она, чуть нервничая, думая, что некоторые комментарии о Сансе вполне себе могут задеть Папируса. — Просто я вижу, что ты, эм, очень за него переживаешь. А я, между прочим, переживаю за тебя! И как бы мы друг к другу сомнительно не относились, ты — наш мостик и, всё-таки, в некоторой степени, Санс тоже мой коллега. И коллега Альфис. И… В общем, дружить надо! Вот я и интересуюсь! И я не хочу, чтобы вы срались ещё больше, чем сейчас! Да и Санс явно, эм, по-своему о тебе волнуется. Может, не хочет, чтобы ты скатывался до него, видя его таким? — Андайн свойственна прямолинейность, и с этим ничего не сделать. Как и временами излишняя любознательность.       — Он с ней поссорился, — поддерживает Папирус Сансову небылицу. — И она меня не слушает. Он ей какую-то хуйню про меня, видимо, наплёл… Или она тоже думает, что её в жопу выебу, — он пожимает плечами, а потом странно хмыкает. — Мы, вообще-то, стали меньше ссориться, — признаётся он со спокойной радостью на лице. Его трогает мягкая улыбка. — Отношения на него хорошо влияют. По крайней мере, он не мне одному долбит мозги и не выглядит как недотраханная сука. — Папс скрещивает на груди руки, расставляя ноги шире, и смотрит на Андайн честно и прямо. — Постоянно о ней пиздит, — продолжает он придумывать. — Заебал, — тут следует беззлобное фырканье. — Но я, вообще-то, рад, что он теперь не сдохнет в одиночестве. Он, кажется, стал чуточку, хм, счастливее. Я надеюсь.       «Я надеюсь, что у меня получается сделать его счастливее. Я хотел бы, чтобы он был счастлив», — Папсу отчего-то становится тоскливо. Как Санс сам говорил, эта задача одна из непостижимых, но у него однажды таки получилось это сделать. Это, кажется, случилось во время их первого занятия любовью? Санс счастлив, когда они трахаются? Что ж, Папирус, вообще-то, тоже. Он очень старается не краснеть, когда об этом думает. Сейчас Папс сидит перед Андайн, как на ладони. Смущаться опасно.       — Перестали ссориться с того случая, когда ты там его задел за живое? — Андайн по-доброму улыбается, видя некоторую искренность в его словах. — Рада, что вы хоть тут поговорили.       — Да... я тоже, — он задумчиво отводит взгляд, не переставая улыбаться. Всё радость не покидает, и Папирус ещё долго будет смущаться и сходить по Сансу с ума.       Он вдруг становится деловым и серьёзным, кашлянув в кулак.       — Ещё какие-то новости? Примерный план действий? — Папс выжидающе смотрит на рыбу, напоминая об их прошлой теме. — Лично я полностью поддерживаю план насрать на тупейшие приказы Асгора. У меня всё ещё сомнения от того, что он нихуя не помнит. Вероятно, действовать за его спиной эффективнее и безопаснее…       — Ну, — Андайн одобрительно улыбается, — про Асгора скажу так: единогласно. Если он нас послал нахуй, то пусть потом не плачет, что мы оказались гениями, — она победоносно улыбается, а потом медленно подходит к Папирусу. — Если что — высказывайся, — это относится к разговору про Санса. — Держать в себе эмоции — дерьмово. И... — она наклоняется к скелету. — Я понаблюдаю за Ал. Там что-то есть ещё, — рыба тут же отстраняется. — Думаю, завтра мы что-нибудь придумаем, чтобы, наконец, узнать про вампов куда больше. Мне нужно проанализировать имеющиеся… ресурсы. Единственное, что…       Рыба тут же возвращается к рабочему столу, позади которого стоит полка. Андайн открывает нижний ящик и вытаскивает увесистую папку, протягивает Папирусу.       — Скопилось за пару недель. Разберись.       Папирус перенимает папку. Это сборник документов: ряд отчётов, несколько заявлений, некоторые заявки на рассмотрение. Что-то ему подсказывает, что в большинстве этих документов будет рад покопаться не он, а Санс. Папирус не скрывает недовольства, но яро его не выражает. Всё же, это его работа.       — И, да, напомню, что со следующей недели, по расписанию, ты должен будешь торчать в офисе и перебирать заявки в КГ, — короткое молчание. — Нет, это не значит, что я тебя не буду дёргать, наоборот — буду. Просто… Поговори со своим генералом-коллегой, чтобы он тебя подменил, ибо, в отличие от тебя, он не делает почти нихуя. Хотя, казалось бы! Два генерала на один регион, бля!       — Лукас меня бесит, — делится Папирус своим популярным мнением про своего коллегу. Что не удивительно. Было бы куда интереснее, если бы Папс однажды сказал: «вот этот чувак меня не бесит, вот он хороший». Но такое он говорит, в основном, только брату и только наедине, и его бесконечная любовь он порой смешивается с бесконечной яростью. — Он не умеет нормально свою работу делать. Я понятия не имею, как он до генерала дослужился, — ворчит скелет. К слову, примерно так же думает половина коллег про него самого. Но Папирусу проще сдохнуть десять раз, но сделать всё идеально и по-своему, чем терпеть чужое нежеланное вмешательство идиота, который, скорее всего, похерит весь общий труд. Папирусу похер, что он перетягивает одеяло на себя. В партнёрстве он может довериться только брату или Андайн. — Я когда смогу увидеть свое новое расписание? — интересуется он. Папс не любит работу в офисе. Она скучная, монотонная, и её всегда много. А ему нужно двигаться — молодой здоровый и гиперактивный организм в таких условиях погибает.       — В пятницу скину, как обычно, — Андайн пожимает плечами. — И да, я знаю, что Лукас — хуйлан, поэтому я ему и не доверяю особо. До генерала… — она тянет. — Ну, начнём с того, что он дольше тебя тут, и раньше он к работе в принципе куда серьёзнее относился, пока на смену бывшему генералу Сноудина не поставили тебя, а его жену не ёбнули, — вздох. — С этих пор у него и полетела кукуха по пизде, — лицо становится нарочитым и нейтральным. — Ну, а что ещё делать? — вздох. — С другой стороны, если бы не он — тебе бы пришлось больше хуйнёй маяться бумажной, но, сам понимаешь — некоторые хуйни требуют исключительно твоих подписей. Никто не любит бумажки.       Папс понимающе кивает, пусть легче от этого и не становится.       — Мне это дерьмо к какому дню разобрать? — не перестает он коситься на папку в руках, и бегло глядит на время. У Санса смена ещё не закончилась, но если Андайн захочет его задержать ещё, то он может не успеть.       «Не хочу заставлять его ждать. Он ж там нахуй откинется. И откуда пошло это геройство "я постараюсь не спать"? Раньше ему было до пизды», — Папс немного ворчит в мыслях, но это несерьёзно. Ему просто… не терпится увидеть брата и нормально завалиться с ним спать. Папс снова торопится. Однажды, может, он избавится от этого. Хотя вряд ли.       — К концу следующей недели, — мягко отвечает Андайн.       Папс знает: с документами всегда нужно расправляться как можно быстрее, иначе риск в них захлебнуться слишком велик.       — Это, я полагаю, всё? — интересуется он чуть нетерпеливо.       — Если нет вопросов — иди. Спасибо за то, что помог с Ал, — улыбается она искренне. — Завтра как-нибудь снюхаемся, полагаю, — Андайн улавливает то, что Папирус хочет уйти и совершенно этого не против. Ей самой нужно отдохнуть.       — Отлично, — не скрывает радости Папс, достает телефон и отправляет Сансу короткое сообщение о том, что он скоро к нему придёт. Возможно даже чуть раньше. — И не за что, — Папс подмигивает, удаляясь из её офиса.       Тяжелее папки в руках оказывается только его собственная голова. Он, почему-то, ведёт себя слишком радостно, хотя по сути не помог Андайн с Альфис нисколько. По крайней мере недостаточно. То, что он сделал — хуйня, по сравнению с тем, что он мог и что он должен был сделать. И что Андайн тогда сделала для него.       За дверьми здания всё будто резко на него наваливается. Папсу становится не по себе, что рядом с Андайн он, видимо, притворялся настолько, что даже вину перестал чувствовать на какое-то время. И ему кажется, что таких минуток душевного спокойствия он сейчас не заслуживает.       «Это ради Санса», — успокаивает он себя, но легче от этого сильно не становится. Папс вдыхает побольше воздуха. Сейчас нужно беспокоиться о брате и не донимать его ещё и своей кислой рожей.       На улице ещё слишком рано, чтобы начало темнеть, но воздух заметно холодеет. Вечер постепенно надвигается на Подземелье, а Папирус — на Сноудин.