Эпоха варварства
https://derpicdn.net/img/2016/9/27/1259188/large.png Варварство – период в истории, характеризующийся отходом от естественных для вида форм организации и формированием родового, а затем и родоплеменного общественного строя. Предшествует этапу цивилизации. Как и цивилизационный этап, формирование варварства связано с усложнением хозяйственной деятельности и ростом числа вовлеченных в нее членов общества. То есть, с тем, что членов естественной семьи для ведения хозяйства уже не хватает, и разумным существам приходится наращивать размеры своих объединений. Пока только по родственному признаку (пока не перестанет хватать и их, и не начнется неродственное объединение, ведущее к формированию социальных классов, а, значит, концу варварства и переходу к цивилизации).Земнопони и зебры в ранний период эпохи варварства
https://i.imgur.com/L4XABuJ.jpeg Произошедший на равнинах в эпоху дикости переход от присваивающего способа ведения хозяйства к производящему привел к взрывному росту понинаселения. Одновременно с увеличением численности цветастых лошадок совершенствовались их методики ведения сельского хозяйства, расширяя список пригодных для обработки земель. Это привело к тому, что в конце эпохи дикости новые поселения четвероногого племени стали основываться в непосредственной близости от старых, что не прерывало связи между материнскими и дочерними табунами. Теперь пони соседних табунов уже имели не малодостоверное и ни к чему не обязывающее родство по отцам, но были друг другу кровными родственницами по линии матери. К тому же, родственная близость между ними дополнительно подкреплялась регулярным общением кобылок из соседних поселений между собой. Таким образом, в сознании пони понятие “свой” начало распространяться с единственного табуна, где жила эта пони, на все остальные табуны, где жили ее сестры, дочери, кузины, племянницы и другие родственницы по материнской линии. То есть, появилось понятие рода. А значит, окончилась эпоха дикости и началась эпоха варварства. Осознание своей общности привело и к осознанию общих интересов табунов одного рода. Тем более, что разросшееся хозяйство делало их объективной реальностью, а не чем-то умозрительным: совместная обработка земли силами нескольких родственных табунов давала ощутимый прирост производительности труда и, соответственно, остающихся в амбарах лошадок излишков. Что, в свою очередь, потребовало создание органов управления такой, ранее невиданной, массой пони: возникли регулярно собиравшиеся советы вожачек, которые распределяли работы и продукт между табунами, занимались утрясанием межтабунных споров и определяли общую политику родственных табунов в отношении чужаков. Впрочем, подобные советы, прекрасно работая большую часть времени, в кризисных условиях проявляли непростительную неповоротливость и заторможенность. Так что, многие из родов равнинных пони имели обычай назначения, как обозначили бы такую пони на Земле, “военного вождя” – пони, на время обличенную единоличной властью, в чьи задачи входило разрешение текущего кризиса. Кстати, судя по всему, как раз для военных нужд “военные вожди” назначались относительно редко – пони-варварок более волновали другие проблемы, непосредственно связанные с их посевами. Подобные управленческие меры позволяли маленьким лошадкам более рационально использовать усилия сразу нескольких табунов для решения различных проблем, что значительно повышало эффективность ведения ими хозяйства (создание общеродовых агро- и гидротехнических сооружений, единая политика по отношению к жеребцам, общие правила мена с кочевниками-торговцами, взаимная помощь при различных стихийных бедствиях и войнах и тд.), а, значит, улучшался и их уровень жизни. Но появление управленческой надстройки и осознание пони общности своих интересов в рамках рода так же накладывали определенные ограничения: молодь более не могла просто собрать вещи и уйти из материнского табуна куда глаза глядят, но была вынуждена селиться неподалеку от земель рода. Что имело сразу несколько негативных последствий. Во-первых, плодородные земли раскиданы по лику Эквестрии отнюдь не равномерно. Это означает, что молодому табуну достанутся угодья похуже (а это верный путь к социальному неравенству, которое и погубит позже родоплеменной строй). Во-вторых, земли рядом с владениями рода могут быть уже заняты неродственными табунами, что заставит молодь или селиться в другом месте, с худшей землей, или воевать с инородцами, пытаясь захватить их землю. Таким образом, формирующийся родовой строй, улучшив жизнь пони, принес на равнины и новые причины для конфликтов. Как явление появилась новая форма войны – война завоевательная. Впрочем, прежде чем продолжить, следует сказать, что прежние формы войны никуда не исчезли, а большой набег, по-прежнему, удерживал пальму первенства по частоте вооруженных конфликтов. Завоевательная война как новая форма войн земнопони и зебр https://i.imgur.com/K4MQINO.jpeg Итак, поньки плодятся в эпоху варварства даже несколько быстрее, чем это было в конце эпохи дикости. Да и земли еще достаточно много – леса еще отступили назад, заняв нынешнее свое положение на карте, а фон низкоорганизованной магии почти по всей Эквестрии упал до доледниковых значений. Вроде бы, живи – не хочу! Но было одно “НО”. Теперь молодь была вынуждена селиться рядом со старыми поселениями. Тут же, как правило, хорошей земли уже не густо – разобрана между табунами-старожилами задолго до рождения текущего поколения. При этом, молодежь покидала табун для того, чтобы жить своим умом отдельно от старых пердуний, а не для того, чтобы существовать впроголодь где-то на задворках рода. Так что, взгляды молодых понек поневоле устремлялись на земли соседей-инородцев, а в юные мозги закрадывались всякие нехорошие мысли. Хотя земля и право табуна на нее, по-прежнему, оставались священны для пони-земледельцев, но в это время появляется и право рода, которое, обычно, ставилось выше права табуна. Согласно этому праву, все, что идет на благо рода, то все правильно. А сбагрить с копыт излишек скандалисток, бунтарок, сорвиголов и переросших CMCок, разве, не благо? К тому же, новые табуны укрепят род. Обычно, именно эти оптимистические мысли и запускают маховики войны. Так как, подобное предприятие даже против отдельного поселения неподъемно для одного единственного табуна, то завоевательные войны велись всем родом: появилось всеродовое ополчение, бойцов для которого предоставлял каждый табун рода. Соответственно, решение о начале войны и организацию сбора общих сил принимал совет вожачек. Так как, без его непосредственного надзора табуны погрязли бы в спорах о том, кто кого и сколько должен выставить в общее ополчение и кто кем будет командовать. В общем, без решительных и согласованных действий вожачек всего рода кампания таких масштабов (до нескольких сотен пони) состояться не могла. То есть, собирался подобный поход довольно долго, и жертва вполне была способна заметить странные шевеления в стане соседей и подготовиться к отражению агрессии или, если очень сильно сомневалась в своих силах, начать переговоры об отторжении части своих земель (что делать далеко не всегда было умно, так как в табуне завоевателей рано или поздно подрастет еще одно поколение энергичных, но дюже вредных поняшек, которое нужно куда-нибудь сплавить). Начавшись, поход преследовал целью согнать чужеродный табун с его земли и занять ее для своего рода. Что, в свою очередь, изменяло отношение атакованных к войне и их готовность защищаться. Так как, земля являлась основным источником средств к существованию поней-варваров, то ее потеря расценивается ими как величайшее бедствие. А, значит, так просто они ее не отдадут – мотивы с оружием в зубах противостоять незваным гостьям у варварок были значительно весомее, чем у их диких предков. Правда, стоит заметить, что земли, хоть и плохенькие, в радиусе досягаемости атакованного табуна, как правило, все еще были. А потому, не стоит себе воображать нечто в духе Древнего мира земного Средиземноморья: до последнего вздоха последней кобылицы ни зебры, ни земнопони за свою землю не воевали и про “кто выше тележного колеса” не слышали, но выпереть их с нее было, все-таки, куда сложнее, чем ранее провернуть завоевание табуна. Немаловажным моментом войн нового типа было то, что целью атаки становились все взрослые кобылки без исключения, а не только нервы вожачки и ее “совета старейшин” - завоевателям нужно было физически вышвырнуть чужой табун с его земли, а не выбить дань. Что породило такие новшества как фортификация и бой в обороне: прежде, чем кого-то откуда-то выкинуть, до этого кого-то еще нужно лично добраться. В этот временной период поселения начинают окапываться широкими рвами, по краям которых устанавливаются наклоненные вовне колья или сажается колючий кустарник, мешающие нападающим. И, хотя дальний бой у земнопони и зебр был развит весьма слабо, но подобные укрепления давали достаточное преимущество обороняющимся в копытопашной (вернее, в ее отсутствии: сидеть атакованные по свою сторону рва могли столько же, сколько атакующие по свою) для того, чтобы оборонительная тактика получила широчайшее распространение. В случае победы, нападающие, не мудрствуя лукаво, сгоняли проигравших с их земель. Правда, дав последним время на излечение ран и разрешив взять с собой кое-какие припасы и семена для посева. Впрочем, от этого судьба изгнанников не становилась чем-то, чего желала бы для себя и своих родственниц хотя бы одна безрого-бескрылая варварка. Изменение статуса жеребцов в социуме земнопони и зебр и влияние этого на военное дело https://cdn.everypony.ru/storage/00/47/88/2016/02/18/66a0ab0a45.png Интереснейшим изменениям подверг родовой строй и место жеребцов в табуне. То, что множество табунов стали проводить единую политику в отношении жеребцов, сильно ухудшило жизнь последних – проштрафившийся жеребец мог путешествовать многие дни, но так и не выйти за пределы владений того рода, где он был persona non grata. Соответственно, усилилось и давление на сильную половину со стороны вожачек, превосходно понимавших свою возросшую власть над понями и с удовольствием оной властью злоупотреблявших. Фактически, жеребцы на какое-то время превратились в рабов вожачек и их ближайшего окружения. Правда, родовой же строй, породив завоевательную войну, дал жеребцам возможность начать менять сложившийся безрадостный порядок вещей, дабы потом занять совсем другое место в социальной жизни пони. Дело в том, что завоевательная война резко подняла цену поражения точно тем же, чем она подняла и размер куша победителя. Это заставило пони искать различные способы усилить себя как в обороне (фортификации), так и в нападении (всеродовое ополчение). А если есть спрос, то, рано или поздно, будет и предложение. Началось же последнее с того, что группки из 2-3-х братьев-холостяков (по крайней мере, сами они представлялись братьями) стали предлагать вожачкам свои услуги не только как жеребцов, но и как воинов. Что было, конечно, необычно, но весьма заманчиво. Причем, сразу по нескольким причинам. Во-первых, братья, в отличие от неродственных друг другу жеребцов, редко устраивали междусобойный дележ кобылок, что сильно облегчало и так не простое управление поселением. Во-вторых, безоружный жеребец в копытопашной стоит четырех-шести кобылок, а вооруженный примитивным каменным топором — уже семи-девяти представительниц слабого пола с таким же вооружением. И, по мере развития холодного оружия, это соотношения только все больше склонялось в пользу сильного пола, последствия чего заметны среди понячьих народов до сих пор. При этом, многие пограничные поселения чертовски нуждались в усилении своей обороноспособности (пока еще родственники на подмогу подтянутся...), да и роду в целом были вовсе не лишними крепкие воины (соседей пошукать, да самим не быть пошукаемы, если у тех телескоп потяжелее окажется). В-третьих, по-первости стоило все это удовольствие очень недорого: стол, кров, обычные жеребецкие радости (которые и кобылкам были нужны не меньше, так что непонятно кто тут кому платил) и оружие, получение которого во владение жеребцы сразу оговаривали с вожачкой (если не были вооружены до этого). Понятное дело, что чем большая группа братьев нанималась в услужение к табуну, тем лучшие условия удавалось выторговать ее лидеру. Но такие группы редко бывало более 2-х “бродячих хвостов” — не так уж и много жеребят-мальчиков рождается у пони. А к одиночкам вожачки относились с пренебрежением, видя в них лишь очередного холостяка, решившего всеми правдами и неправдами затесаться в табун. И тут на сцену вышло одно замечательное свойство жеребцов, о котором вскользь упоминалось в предыдущей главе — мужская солидарность. Группы холостяков обычно состояли из 3-4-х пони, которые, чаще всего, не были родственниками, но превосходно ладили между собой до тех пор, пока дело не касалось кобылок. И, опять же, нас подстерегает еще одно “НО”: пони — существа разумные. А, значит, способные обуздать свои инстинкты ради достижения собственной выгоды. И если у такой группы находился достойный лидер (часто поддерживаемый своим братом/братьями), то ему удавалось сколотить группу “бродячих хвостов” в отряд наемников (“лучше топор в зубах, чем свой в копытах” — очень древняя похабная пословица). Власть лидера в таком отряде держалась не на формальных правилах (таковых еще не было), а на его авторитете и той самой мужской солидарности, ради поддержания которой лидер противопоставлял свою группку жеребцов всему кобыльему миру разом. Такие группки наемников (“вольные хвосты”, как они известны сейчас) были уже совершенно новым образованием, нежели обычные группы холостяков (“бродячие хвосты”), и действовали как единое целое, ведя переговоры с табунами на равных, а не каждый жеребец сам за себя. Причем, после найма такие группы даже и не думали распадаться внутри табуна, но, по-прежнему, оставались консолидированы вокруг своего вождя, который не допускал вмешательства вожачек в дела группы, сам устанавливая порядок спаривания с предложенными табуном кобылками, решая внутренние разногласия, следя за надлежащим поведением своей братии по отношению к табунному населению и занимаясь поддержанием должной боеспособности. В общем, “вольные хвосты” не вливались в табун, а оставались вне него, просто оказывали табунным пони услуги – начинал формироваться параллельный кобыльему мир жеребцов, которым до сих пор столь славны безрогие. Это (как и повысившаяся цена сильного пола), конечно, не шибко нравилось табунным поняшкам, но приобретение сразу нескольких серьезных бойцов, к тому же решавших свои жеребецкие проблемы между собой, того стоило. По крайней мере, тогда кобылки так еще считали. В общем, дела у вновь сформировавшихся воинских образований сильного пола шли в гору, что привело одновременно к трем эффектам: 1) В землях безрогих выросло число “вольных хвостов”, что породило конкуренцию между ними и заставило вождей увеличивать размеры своих уже дружин, чтобы быть более привлекательными для табунов-нанимателей (от 3-5-ти к 8-12-ти “вольных хвостов”). 2) Повысившаяся потребность дружин в хороших бойца и появившаяся между жеребцами конкуренция за право называться таковым привели к значительному усовершенствованию способов ведения боя и появлению внутри дружин специального обучения владению оружием, которое совершенствовало и сохраняло эти знания, в итоге дав начало различным школам владения оружием. Поле боя теперь не выглядело безобразной свалкой, а представляло из себя бой групп по 2-3 жеребца в каждой, дравшихся вместе против ополченок, или серию поединков между дружинниками (об этом ниже). Что также резко снизило ценность табунного ополчения, которому было просто некогда обучаться всяким премудростям. 3) Между табуном и дружиной пролегла четкая граница, отделявшая их друг от друга (“На полях ты хоть кобылами, хоть кролями командуй. А в кругу голова я,” — Коппер Бристплейт в ответ на нападки вожачки Фулл Барн). Внутри дружины действовали совсем другие законы, чем в табуне, хотя дружинникам и приходилось подчиняться последним (если только они не были уверены, что им все сойдет с копыт). То же касалось и поля боя. “Вольные хвосты” дрались с “вольными хвостами” совсем по-другому, чем с ополченками: это были поединки один на один, в которых можно было приглядеться к бойцу, и, если тот был хорош, попробовать сманить в свою дружину (не стоит забывать, что дружинники не были лояльны табуну, а власть вождя держалась на его признании дружиной). Справедливости ради стоит отметить, что дружина не обязательно состояла только из жеребцов — очень скоро вожди дружин принялись набирать в “вольные хвосты” исходя из боевых умений кандидата, его способности уживаться с товарищами по оружию и приносить пользу общему делу, а не из соображений пола или родства. Так что, наличие в ранневарварской дружине умелых кобылок-воительниц не было такой уж редкостью. А в более поздние времена в дружинах обязательно присутствовали кузнецы и прочие ремесленники, среди которых тоже было немало представительниц слабого пола. Впрочем, сейчас речь не о том, как отряды наемников трансформировались в артели вольных ремесленников и банды безжалостных купцов. Стоит только отметить, что жеребцов среди “вольных хвостов”, все же, было значительно больше: не так уж много было поняшек настолько бесшабашных, чтобы покинуть привычный кобылий мир табунов и влиться в совершенно незнакомую вселенную сильного пола. Изменения в арсенале зебр и земнопони, произошедшие на раннем этапе эпохи варварства https://cdn.everypony.ru/storage/00/47/88/2016/02/18/4f68712198.jpg Как можно догадаться, изменения способов и целей ведения войны сказались и на арсенале зебр и земнопони. Тут, правда, стоит отметить, что с земледельческих времен эпохи дикости он не сильно обогатился, но многие старые виды оружия стали изготовляться и использоваться по-другому. И, что даже более важно, произошло разделение оружия и методов его использования на профессиональные (дружинные) и непрофессиональные (ополченские, оставшиеся практически неизменными со времен дикости). Топор и клевец по-прежнему занимали почетное первое место в арсенале пони. Сочетая в себе технологичность изготовления, простоту освоения, внушительный вид и солидный потенциальный ущерб, они были любимы как ополченками, так и дружинниками. Вот только, топор дружинника отличался от топора ополченки. Клин его стал куда уже и острее, а баланс чуть лучше (за счет появившегося противовеса). Когда же начали обрабатывать медь, так сразу же стали делать из нее боевые топоры (правда всерьез подвинуть каменный топор новинка не смогла). Такой топор мало напоминал собой хозяйственный инструмент: таким дрова уже не порубишь, а вот бок кому проломить или ногу подрубить — самое милое дело. Особенно, с учетом силушки взрослого жеребца. Удары, кстати, у дружинных сорвиголов тоже стали куда разнообразнее, чем были у кобылок-ополченок. В общем, наконец-то топор с клевцом показали свои истинные возможности, начав пробивать грудные клетки и черепа, перерубать и переламывать ноги и шеи. Но топоры топорами, а вот только у земнопони еще с дикарских времен имелся ряд оригинальных оружейных придумок, нигде более в понячьем племени не используемых. Любимец однотонных воительниц-дикарок, аркан, никуда не делся. Его, по-прежнему, с удовольствием использовали против врага. Дружины “вольных хвостов’ он тоже стороной не обошел. Но и тут сказался свой, не кобылий, подход этой беспокойной братии. Во-первых, аркан теперь не был основным оружием. Если вы видели жеребца-дружинника, вертящего веревку на конце своего хвоста, то знайте — к перевязи у него приторочен топор или клевец. Во-вторых, в дружине бойцы учились искусству арканщика не кто-во-что-горазд (они эту технику узнавали раньше — на полях с кроликусами), а “правильному” им владению от старших и более опытных. Потому дружинники кидали арканы метче, вязали врага лучше и попадали в дурацкие ситуации реже, чем табунные ополченки. А вот другое необычное оружие земнопони, попав в шаловливые копыта лихих жеребцов, претерпело куда более значительные изменения. Ранее прозябавший в безвестности меч-булава вдруг стал весьма популярен среди ‘вольных хвостов’. В зубах жеребца это было страшное оружие, удар которого мог сбить кобылку с ног и оставить широкую и глубокую рваную рану (ну, а уж если еще им хорошенько дернуть вниз и на себя, как это обычно и делали, то пилообразное лезвие снимет немалый шмат мяса с костей врага). При должной сноровке им можно было и заблокировать удар топора или клевца, при том еще и имея шанс обезоружить противника (довольно сложно удерживать в зубах топор, когда тебе в те самые зубы, разрубив предварительно губы и нос, упирается, скользнувшее по зубояти оружия, пиловидное каменное лезвие). Впрочем, меч-булава все еще оставался тяжел и громоздок, так что отнюдь не каждый дружинник мог провернуть в бою такое. Другое дело, что не каждому это и требовалось – многие “вольные хвосты” предпочитали агрессивный бой, в котором не было места защитным приемам, кроме безудержного натиска и ауры страха перед бушующим монстром в несколько раз крупнее тебя. В общем, ушлые жеребцы-наемники очень любили это оружие и разработали для него множество техник, сделавших мечников настоящим воплощением непобедимости (и мужественности) в глазах табунных кобылок. Сам меч-булава тоже претерпел изменения: боевая часть укоротилась до 40-60см, а зубоять, напротив, удлинилась, став такой же, как и древка топоров и клевцов, и приобрела противовес. Боевая часть теперь была только обоюдоострой, а каменные лезвия набирались из длинных бритвеннострых каменных осколков (фактически, из небольших каменных ножей). Начало же обработки металлов, похоже, на данном оружии никак не сказалось. О причинах этого до сих пор любят поспорить эквестрийские околоисторические общества. Не остался без внимания и хвостовой кистень, став, как вспомогательное оружие, на второе место по популярности после аркана. Более сложное и длительное, по сравнению с клевцом (но много более простое по сравнению с лассо), обучение владением хвостовым кистенем более не отпугивало пони, так как дружинника кормило его воинское мастерство. А потому, времени на упражнения с оружием жеребцы не жалели, да и освоение методикой научного тыка ушло в прошлое, уступив место обучению у старших бойцов. Правда, такой недостаток кистеня, как возможность запутаться, никуда не делся, что и низвело его до уровня вспомогательного средства. Но его плюсы, все-таки, делали его завсегдатаем поля брани. Во-первых, кистень обладал просто фантастической дистанцией угрозы, родня его с метательным оружием (с которым у земнопони был полный швах). Часто дружинники начинали атаковать противника за 3-5 корпусов от себя, и, попросту, не подпускали противника на расстояние удара топором. Во-вторых, уж слишком с неожиданных сторон приходили удары, что делало задачу увернуться от них нетривиальной. К тому же, опытные бойцы умели изменять траекторию движения уже выброшенного в ударе цепа. В-третьих, удары молотила цепа, конечно, не могли нанести столь же страшных ран, что и топор, но и просто сломанных ребер и струящихся кровью ран хватало слабеньким понячьим нервишкам, чтобы окончательно сдаться и передать управление над телом ногам или тут же на месте свалиться в обморок. Если ни того, ни другого не происходило, то оппонента можно было запутать веревкой или вырвать оружие из зубов, как это проделывали обычным лассо. В это же время появилось новое оружие – бола. Этот наследник пращи представлял из себя 2-3 деревянных, каменных или глиняных шара, соединенных между собой веревкой (обычно, травяной). В шарах часто сверлились дополнительные сквозные отверстия, создававшие в полете резкий свист. Появилось это оружие сразу как боевое, не имеющее ни малейшего применения в хозяйстве, а потому исключительно дружинное. Применялось бола так: оно бралось за середину веревки, и раскручивалось над бойцом на самом кончике хвоста, после чего резким рывком отправлялось в полет. Метили обычно в ноги или шею, попадание по которым не только выводило из строя противника (стреноженная или полупридушенная пони – не боец), но и очень сильно подрывало боевой дух (ополченки не были привычны к нападению издалека). В бой обычно брали 3-4 бола. Серьезным недостатком данного оружия было необходимость задействовать хвост при броске. Так как, большинство дружинников предпочитали ближний бой, начинавшийся с ударов заранее навязанными арканами или цепами, то возможности для использования этого оружия у них не оставалось. Зато бола могло компенсировать недостаток силы кобылиц-дружинниц и маленьких или еще слишком молодых жеребцов-дружинников, бравших на себя роль застрельщиков. Несмотря на небольшое число бойцов с ним, бола могло значительно влиять на исход боя, так как дружинники умели защищаться от него немногим лучше ополченок (а выведенный из боя дружинник был равноценен 7-11 боевым огородницам). В целом, новое оружие нашло свою нишу на поле боя, и быстро получило широкое распространение, подарив застрельщикам уважение братьев по оружию, наделявших их полушутливыми прозвищами “кобылы-с-яйцами”, “ловцы больших кроликов”, “огородная дружина”. https://i.imgur.com/8Zc0Nhw.png Арсенал зебр также не оставался неизменен. На что мы сейчас и взглянем одним глазком. Все время своего существования пони имели дело с различными растениями, некоторые из которых обладали особыми свойствами. Не удивительно, что травничество практиковалось пони с незапамятных времен. В земледельческую же пору, из-за увеличения размеров табунов и появления существенных излишков, в них стали выделяться особые пони-травницы, занимающиеся почти исключительно лечением своих родственниц. Зебры не были исключением. Но их жаркие земли одаривали полосатых лошадок и другими проблемами, помимо болезней, которые можно было решить при помощи трав: ядовитые животные и растения, грязная вода, насекомые-вредители. Но, на полосатое счастье, Юг был и столь же щедр в плане возможностей: разнообразие флоры южных земель и ее экзотичность не шла ни в какое сравнение с зеленым миром более холодных частей Понячьего континента. Не удивительно, что зебры-травницы, помимо лечебных, превосходно разбирались еще и в ядовитых и стимулирующих травах. Когда же двуцветные лошадки стали жить родами, то травницы разных табунов стали обмениваться своими знаниями внутри рода, тем подняв собственные познания и умения в любимом деле и свое значение в глазах родичей на весьма немалые высоты. Ну, и на войне их труды, понятное дело, были востребованы: и излечить раненных, и яд для духовых трубок приготовить, и сварить зелье, прогоняющее страх. В это же время изменившийся характер войны возносит на полях сражений звезду жеребцов-дружинников, своей массой, силой и умением просто подавлявших родовое ополчение. Вот только в землях полосатых пони очень в ходу духовые трубки со всякой ядовитой гадостью, которые дружиннику никак не помогают, но вот мешают изрядно. С этим что-то надо было делать. И сделано было: дружинники принялись драпировать свои шею, грудь и бока плетеными травяными циновками или груботканой хлопковой тканью. Дело в том, что у стрелок, которыми плевались из духовых трубок, была очень низкая проникающая способность, так что от травяной плетенки стрелка просто отскакивала, а в хлопке вязла. То есть, добраться даже до кожи дружинника яд не мог, не говоря уже о попадании в кровь. Мешочки же с порошковидной отравой, которыми тоже плевались из духовых трубок, содержали слишком мало токсина, а потому требовали а) прямого попадания в мордочку пони, и б) того, чтобы облачко яда проникло в легкие или достаточно долго находилось на слизистой глаз. Тренированный боец (то есть, как раз “вольный хвост”) мог не только увернуться от отравленного выстрела, но и, если тот уже попал ему в морду, резко выдохнуть и проморгаться, тем разогнав образовавшееся облака ядовитой взвеси и очистив глаза от успевших осесть токсичных частиц. Таким образом духовые трубки оказались бесполезны против наиболее опасной части вражеского воинства, а потому были надолго отодвинуты на очень-очень второстепенный план. Правда, с поля боя не исчезли, так как с другими средствами ведения дистанционного боя у полосатых пони было совсем туго. Но были у первых доспехов и серьезные недостатки, делавшие их исключительно дружинным удовольствием. Во-первых, доспехи мешали, сковывали движения, запутывали ноги и волосы. Вернее, мешали они только тем, кто одел их впервые. Если в них регулярно ходить, тренироваться… Но регулярные тренировки это удел дружинников, а вовсе не ополченок: табунной сестрии на полях пахать надо. Во-вторых, доспех проблематичен в изготовлении — не придумали пока ни прялки, ни металлических спиц, ни, тем более, специальной литературы, где бы описывались наиболее оптимальные конструкции и способы ношения доспеха. А потому бронноее дело было секретом, который ревностно хранили бронники наемных отрядов. Впрочем, даже там, где табунная сестрия решалась на эксперименты и таки создавала собственные доспехи, доспех как средство защиты ополченок не приживался: он трудозатратен и требует много материалов в производстве и обслуживании, а пригодиться или нет — фиг его знает. В общем, табунные поняши предпочитали пускать всюду востребованную ткань и собственный труд на какие-нибудь другие, более важные с их точки зрения, нужды. https://derpicdn.net/img/2020/3/18/2300723/large.png Конструкция первых зебрячьих средств защиты была весьма далека от совершенства: доспех не был сплошным, и вблизи не составляло большого труда найти открытую кожу. Вот только зебрячью духовую трубку любой человек, знакомый с хоть каким-то видом стрелковых развлечений, забраковал бы как абсолютно непригодную для ведения прицельного огня. Тем не менее, изыскивать способы ополченкам противостоять превосходящим их по всем параметрам, кроме количества, дружинникам было необходимо. А потому зебры пошли путем ассиметричного ответа, самостоятельно изобретя копье. Но ход их мыслей при этом был совершенно отличен от единорожьего. Требовалось как-то внести яд в кровь дружинника, защищенного доспехом. Для этого требуется подойти к нем практически вплотную, и проткнуть кожу отравленным острием. Подойти можно, проткнуть тоже есть чем, но попасть из духовой трубки прямо в щель между полотном нереально — дистанционное оружие слишком капризно, да и адреналин с дружинническим клевцом, помноженные на природную понячью трусость, мешают. Значит, нужно утяжелить стрелку и снабдить ее нормальным твердым острием. Сказано – сделано. На свет появились очень недолго просуществовавшие тяжелые духовые стрелки с наконечником в виде миниатюрного каменного лезвия вместо острия. Летели эти чудеса зебрячьей военной мысли еще менее точно и на еще меньшую дистанцию, чем предшественники, при том будучи очень ресурсоемки в изготовлении. Так что, полосатым конструкторам пришлось вернуться за кульман… кхм, за кальян (кульманы еще не изобрели). Видимо, как раз за оным инструментом просветления духи и надоумили зебр-варварок на то, что а давайте стрелку просто удлиним: как раз и утяжеление само-собой произойдет, и ресурсоемкость не так сильно подскочит. Результатом этих НИОКР стало появление “стрелки” длинной где-то сантиметров 90-100, которая уже никуда не летела при всем зебрячьем желании (кальян тоже больше не помогал). Зато, ее можно было взять прямо в зубы, а справиться с ней могла даже самая дохлая и дерпанутая пони. Стоимость этого оружия так же радовала: высушенный камыш или самое некондиционное дерево в амбаре табуну было не жалко, а обрабатывались они очень легко и быстро, одновременно обеспечивая изделию малый вес и должную ломкость (чтобы после удара даже у образцовой дерпозебры хватило ума не возиться с теперь бесполезным обломком, а жеребцу было бы проблематичней извлечь его из себя). Правда, маша такой бандурой и с размаха всаживая ее в жеребцовое тело, можно запросто разбрызгать весь яд, и тогда уже нет никакого смысла от удачного удара. Во избежание таких проблем духи посоветовали полосатым конструкторам покрывать острие “духовой стрелки” зазубринами, удерживающими отраву (да и так обломок сложнее извлечь из раны). Что, конечно же, поднимало конечную стоимость изделия, а потому, дабы скомпенсировать возросшую сложность техпроцесса, варварская пыхостроительная мысль пошла на такое упрощение, как придание остроты боевой части путем простого обстругивания или обжига на огне. В результате всех этих полосатых изысканий и щелкостраданий на свет появилось зебрячье копье. Оно, в отличие от копий единорогов, были непригодны для нанесения значимых проникающих ранений (уж слишком низкого качества материалы использовались, да и биомеханика земного понитипа накладывает свои ограничения) и предназначались для внесение и длительное удержание яда в ране. Такие тонкие и ломкие копья выдавались самым слабым и молодым ополченкам по 5-6 на хвост. Копье удерживалось зубами так, чтобы его острый конец смотрел вправо или влево от головы зебры. Для нанесения удара воительница до предела отводила голову в сторону, а потом резким движением возвращалась в исходную позицию. То есть, с точки зрения чистой механики способ использования зебрячьего копья ничем не отличался от способа использования топора земным понитипом (и ничем не походил на способ использования единорожьих копий, так как у кое-кого рога с телекинезом нетути). В бою для нанесения удара копейщицы предпочитали заходить противнику вбок, так как тогда увеличивалась дистанция угрозы их ненадежного оружия и бить было гораздо удобнее. Удар нацеливали в незащищенные участки тела, так как из-за дряных материалов и низкого качества изготовления копье могло не нанести значимого ущерба через доспехи — скользнуть в сторону или сломаться. Хотя, особо юные и “даровитые” могли просто броситься на врага с выставленным вперед оружием. Но паршивый баланс зебры-копейщицы и отсутствие плотного строя в ту эпоху обеспечивали самодеятельной “улану” лишь вражий гогот и копытом под зад. В общем, оружие было сугубо вспомогательным и, фактически, заменяло ополченкам духовую трубку в бою с дружиной. Впрочем, его применение отразилось на обычаях зебр-дружинников – нормой стало приучать себя к наиболее распространенным ядам. Подводя итог, можно сказать, что изобретенные на начальных этапах эпохи варварства завоевательные войны вдруг радикально перестроили социум земнопони и зебр, создав параллельно существующее с классическими табунами маскулинное общество “вольных хвостов”, которое, тем не менее, не покушалось на привычный для поняшек матриархат. В целом, на начальных этапах эпохи варварства войны приобрели для пони куда большее значение, чем раньше, и именно в это время и, во многом, благодаря изменению целей и способов ведения войн закладывались первые основы профессиональных объединений (в данном случае, воинских и травнических). Но, несмотря на возросшее значение войн, табунные кобылки, по-прежнему, были вовлечены в них довольно слабо. Что объясняется возникновением института дружин, полностью взявшим на себя большие набеги и завоевание табунов, оставив самому табунному населению возможность участвовать лишь в завоевательных войнах (не слишком частых) и малых набегах (которые форма войны только с точки зрения самих поняшек). Из-за этого (а так же из-за разницы в половом составе) социокультурное развитие табунов и дружин сразу же пошло разными путями, но, при этом, не разрывая культурное сопряжение “кобыла-жеребец”.