Own It

      Привычный белый потолок, который в квартире казался идеальным, сейчас имел немаленькие трещины, расползающиеся по всей длине. От каждой большой возникали другие – тонкие, толстые, в каких-то местах с отпавшим куском штукатурки. Их было много на один несчастный потолок, который просто хотел быть. Целым, нетронутым, светлым. Но, к сожалению, он желтел, как листья осенью перед тем, как опасть на землю; чернел, как дерево, оставшееся без ярких листьев, придававших ему красоту, жизнь. Потолок медленно обваливался. Джисон видел в нём себя.              Такой же несчастный, потухающий, одинокий. Вот только если потолок можно заделать, то с ним подобное не выйдет. Да и нет людей, что смогут исцелить израненного человека, не имеющего достаточно сил для помощи самому себе. Хан знает, что ему предстоит долгий путь принятия собственных страхов и ещё дольше он будет ехать до дома, но на данный этап жизни не может сдвинуться с мёртвой точки. Тяжело.              – Давно проснулся? – перед бесшумно открывшейся дверью стоял Чанбин, держа в руках поднос с едой. Он прошёл к столу и оставив всё на нём, сел на кресло рядом с койкой.              – Минут пять назад.              – Проспал больше восемнадцати часов. Я начал переживать.              – Не стоит. Это моё обычное время сна, – вяло проговорил Хан, вновь закрывая глаза.              Произошедшее прошлой ночью всё ещё держало его в плену. Он отчётливо запомнил страх, охвативший всё тело, спёртое дыхание и рвущееся наружу сердце. Джисон не мог перестать видеть Юна, истекающего кровью. Это не должно было стать для него тяжёлой потерей, ведь изначальной миссией являлось устранение группы, но тем не менее он чувствовал противную горечь. В душе не подъёмным камнем поселилась вина за чужую жизнь, ведь если бы не Юн – Джисон вряд ли смог снова увидеть свет.              – Как самочувствие? – тихо спросил Чанбин, заботливым взглядом смотря в пустое лицо младшего.              – Не знаю. Не понимаю, – еле говорил Хан, считая трещины на потолке.              – Ничего не болит?              – Нет.                     Чанбину было больно за Джисона. Не только за то, что он пережил ночью, но и за весь пройденный путь. Ему было семнадцать, когда он потерял старшего брата, а в восемнадцать лишился и родителей. Оба раза Чанбин видел его – маленького, обессиленного, потерянного и испуганного, сидящем у поминальных фотографий, подавляя крики. Он никогда не подходил, не пытался оказать поддержку или предложить помощь, потому что сам ничего не понимал в жизни. Однако сейчас, встретив Джисона спустя шесть лет, зная, через какие трудности прошёл младший, Чанбин начинал жалеть. Возможно, подойди он тогда к испуганному подростку, у Хана было бы меньше страхов.              – Малой, – начал старший, но запнулся, вспоминая, как Хан ночью в бреду просил не называть его этим прозвищем, продолжая слёзно выдавливать из себя имя брата. Сердце Чанбина дробилось на мельчайшие осколки. – Джисон, прости.              Хан слегка повернул голову вправо, направляя усталый взгляд на сидящего рядом старшего. Его вид был не первой свежести: измученный, с сожалеющими глазами и тёмными кругами под ними; болезненный. Отложившийся в памяти облик офицера был далёк от того, что он видел сейчас.              В эту самую минуту Чанбин был похож на человека.                     – За что ты извиняешься? Я не понимал тебя и раньше, теперь так вообще, – хрипло прозвучал голос Джисона, а губы изогнулись в жалком подобии улыбки.              – Для начала хочу извиниться за Чан-хёна. Его поступок нельзя оправдать, но он не плохой человек, просто… Ему есть кого защищать.              – Поэтому ставит под удар без разбора. Оно и видно.              – Чан-хён… у него есть свои мотивы, о которых не знает никто, но из известного мне могу заверить, что дело в твоём интересе. Знаешь же, как говорят: герой пожертвует одним человеком, чтобы спасти мир; злодей же пожертвует всем миром, чтобы спасти одного.              – Хочешь сказать, он злодей?              – У него есть любимый и самый дорогой человек, ради которого хён готов не только убить, но и умереть сам. Это намного страшнее злодея.              Джисон пренебрежительно усмехнулся, стараясь не слишком зацикливаться на услышанном. В его жизни никогда не было таких людей, ради которых он мог бы пренебречь собой. Он привык жить для себя, следовать только за своими желаниями, не обращая внимания на остальных, поэтому нечто подобное, где присутствует жертвенность – далеко от его понимания.              Хан точно знает, что если жизни Хёнджина будет угрожать опасность – стоять в стороне он не останется, и также поступит друг, тем не менее мысль о надобности идти через других, лишь бы поставить человека на место и преподать ему урок – дикая. Поэтому Чан для него похож на зависимого человека, имеющий только одну цель, ради которой тот готов на самые безумные поступки. Зависеть от другого – то, чего Джисон никогда себе не позволит.              – Вы странные, – монотонно проговорил Хан, вновь смотря на потолок. Трещины по-прежнему отражали его душу. – Сначала зовёте к себе, потому что хотите расширить команду и воплотить какой-то грандиозный план, а потом бросаете в самое пекло. Где логика?              – Я признаю, что со стороны Минхо-хёна было глупо позволять тебе сделать то, что ты сделал, а Чан-хёну отправлять в отместку на задание, но ведь и ты поступил неправильно.              – О чём ты? Я изначально предупредил, что буду делать всё, что захочу.              – В командной работе не существует «я», есть только «мы», которые тоже понесут убытки, – спокойно пояснял Чанбин, тщательно подбирая слова. Он хотел донести до Джисона, что это не одиночная игра, ведь они привыкли стоять друг за друга горой. – Предположим, что ты был один в клубе, но всё равно сорвал аукцион. На кого будет направлен весь гнев?              – На меня.              – Именно. Но кто был на самом деле рядом с тобой?              – Минхо.              – Минхо-хён, который годами зарабатывал доверие тех людей. Несколькими секундами ты перечеркнул весь их с Чан-хёном упорный труд и тернистый путь, потому что захотел. Мимолётный порыв дорого обойдётся всем нам, особенно им.              – Они сами сказали, что всё уже решено. Я залёг на дно и теперь нет никаких поводов для беспокойства, – Джисон раздражённо закатил глаза, чувствуя внутри нарастающую злость, даже голос становился грубее. Он их не понимал. – В чём смысл сейчас об этом говорить? Чан хотел, чтобы я усвоил урок? Спасибо, я понял, не идиот. Что ты ещё хочешь услышать от меня?              – Джисон, – Чанбин замолчал, набирая в грудь больше воздуха и медленно выдыхая. Он не может накричать на него, как сделал бы это с Сынмином, чтобы донести мысль. – Те люди не глупы, их сложно обмануть одними лишь словами. Хёны смогли оттянуть момент, но никак не искоренить проблему. Я уверен, что сейчас ДиКей и вся его команда рыщут в поисках информации, готовят план, следят за каждым нашим шагом. Все мы ходим по минному полю, не зная, с какой стороны будет взрыв. Чан-хён показал тебе то, что может случиться со всеми нами, если не следить за поступками и словами.                     Тишина в палате стояла громкая. Джисон не знал, слышал ли он своё учащённое сердцебиение и ровное дыхание или же это было Чанбина, но окрашенная в оранжевый комната, запечатлевшая на себе остатки уходящих солнечных лучей, давила на него.              Слова старшего отдавались в голове ненавистным нравоучением, звучали безвкусной пластинкой, которую раньше любил включать отец; они вызывали в нём желание возразить в ответ, но он молчал.              Хан лежал, не выдавая ни единого звука, потому что медленно, но суть доходила до него, проигрывая в голове возможные последствия. Он представлял Феликса с Хёнджином на месте погибшего Юна и чувствовал отвращение к самому себе. Если с ними что-то случится – простить себя Джисон не сможет никогда, и эта мысль пугала его сильнее, чем собственная безопасность. Будь на кону жизнь друзей, наверное, он бы не думал об остальных. И под новым углом, Хан частично мог понять поступок Чана. Самую малость.              – Тебе надо поесть, – проговорил Чанбин, вставая со стула. – Пойду, разогрею всё. Помочь встать?              – Я сам.              – Хорошо.                                          Джисон неохотно зачерпывал ложкой суп, делал маленькие глотки, смотрел в светлую жидкость и устало вздыхал. Аппетита не было никакого.              Он не хотел думать о том, что уже произошло и по какой причине именно с ним, но мысли всё равно возвращались в ту ночь. Сейчас, когда пелена спала с глаз, а паника не держала его в омерзительном плену, Хан спокойно мог вспомнить отряд, выбегающий из контейнеров, предупреждающие выстрелы и крики. В тот момент ему казалось, что полиция появилась слишком поздно, даже хотелось наехать на каждого за несвоевременное выполнение задания. Особенно на Чанбина, который точно знал, где и когда будет проходить сделка.              – Как ты там оказался? – спросил Джисон, не отрывая пустого взгляда от миски с супом. – Порт.              – Мы прибыли за долго до назначенного времени. Я собирался ехать один, чтобы в случае чего вытащить тебя, но Чан-хён уже был готов со спецназом, поэтому все выжидали по периметру и внутри других контейнеров.              – То есть, вы могли предотвратить смерть Юна? – Чанбин кивнул. – Почему же не сделали этого? Если бы не он, то я…              – Тебя бы защитили в любом случае. Только за тобой было закреплено четыре снайпера ближнего и дальнего обзора, которые держали на мушке остальных. Снайперы обучены внимательно следить за малейшим движением тела и работать на опережение. Никто бы не дал нажать на курок по тебе.              – И всё равно вы допустили смерть человека.              – Наш опыт работы не позволяет действовать необдуманно, Джисон. В прошлом бывали операции, в которых мы показывались раньше, ловили тех, кто на виду, а остальные за это время успевали скрыться с места, – Чанбин не терял самообладание, пока объяснял метод проведения миссий. Он надеялся, что младший, в итоге, сможет его понять. – На такие сделки не приезжают втроём, особенно, если это спланировано на поимку определённых личностей. Сан дал наводку на тебя, которого видели с Минхо-хёном, соответственно другая сторона ожидала застать его и подтвердить причастность к срыву аукциона. Ведь ДиКей изначально послал на устранение группировки именно Чан-хёна.              – Знаю.              – Тогда ещё проще. Люди, которые прятались в тени и вышли после начатой перестрелки, должны были поймать тебя. Нашей первостепенной задачей являлось захват всех причастных лиц, поэтому спецназ показался только после подкрепления.              Хан медленно жевал, обрабатывая информацию, но она усваивалась плохо, так же, как и еда. Он услышал слишком много, получил ответы на всё, что вызывало в нём неуверенность, однако прийти сейчас к какому-либо заключению не мог. Потребуется время, чтобы отфильтровать сказанное и подвести итог, а дальше делать выводы. Однако на данный момент его терзало нечто иное.              – Хён, – совсем тихо проговорил Джисон, не отрываясь от тарелки. Казалось, если он сейчас посмотрит на старшего, то не сможет задать вопрос. – Ёнхён… ты… вы были знакомы?              – Да. Это второе, за что я хочу извиниться.              Чанбин видел лёгкую дрожь в руке, крепко удерживающей ложку; мокрый блеск в глазах. Он наблюдал за тем, как тяжело сглатывал Хан и как бегали его зрачки, а грудь вздымалась слишком часто для человека, который пытался казаться невозмутимым. Ему тоже было сложно, но не так, как Джисону, и от вида младшего, сердце изнывало сильнее, чем в прошлом.              – Мне жаль, что в тот момент я не остановил его. Никто из нас. Произошедшее… – Чанбин выпустил неровный выдох, окунаясь в роковой день семилетней давности, – в него всё ещё тяжело поверить.              Джисон молчал, удерживая взгляд на тарелке, прожигая в ней дыру, стараясь контролировать себя. Он никогда не спрашивал у родителей о трагедии, знал только поверхностно, но сейчас ему хотелось узнать всё, даже если это причинит очередную боль.              – Как… Как он…?                                          Наверное, Чанбин никогда не сможет забыть день смерти лучшего друга. С Ёнхёном они познакомились ещё в старшей школе, а после вместе поступили в академию кадетов, желая нести добро и мир в человечество, быть полезными обществу. Тот день всё ещё имеет чёткую картину в памяти, словно было это вчера.                     Ёнхён собирался в родной город на праздничные дни. В Чусок всех распускали по домам, а те, кто не горел желанием уезжать, могли оставаться в общежитии. В планах Чанбина не было поездки в Инчхон, но когда друг предложил присоединиться – отказать не смог. Родители встретили их тёплыми улыбками, крепкими объятьями и большим столом, наполненным домашней едой, по которой кадеты неимоверно скучали. Джисон все те дни отсутствовал, чему Ёнхён расстроился, но понимал, что для любимого брата в его возрасте посиделки с друзьями стояли превыше всего.              В первый вечер они немного прогулялись по городу, встретились со старыми друзьями Ёнхёна, которые с огромной радостью рассказывали о своей жизни, интересовались об их успехах в академии и пригласили собраться вместе. Предложение было принято без раздумий. Чанбин тоже хотел познакомиться с людьми, что занимали не последнее место в сердце лучшего друга. По возвращении домой, Ёнхён не переставал рассказывать о младшем брате и показывать его фотографии, рисунки, награды.              – Мой Сон-и проблематичный, но очень умный, – с яркой улыбкой на губах говорил Ён, доставая очередную модель, что собрал для него Хан. – Моя мечта – посетить турнир по автогонкам. Не думаю, что ему действительно интересно, но он никогда не отказывался смотреть со мной лигу. Даже вот построил несколько макетов.              Чанбин с неподдельным восхищением всматривался в самодельный макет стадиона с полноценными трибунами, вырезанными и приклеенными настолько идеально, что приводило в восторг. Каждое сиденье было закрашено в синий, ограждение из железных прутьев было похоже на настоящее – цвет в цвет до мельчайших деталей в виде изгиба на конце; овальный трек имел несколько полос, а по середине, на искусственной траве, располагались командные палатки с наименованием представителей и ряд техники для съёмки. Джисон не забыл про зону пит-стопа и таблоиды, на которые прилепил кадры из настоящих гонок, а также сами автомобили со спонсорскими наклейками. Стадион был похож на настоящий, только намного меньше в размерах. Работа выглядела действительно кропотливой.              – Это удивительно, – затаив дыхание выдал Чанбин, внимательно рассматривая все детали. – Слишком идеально, чтобы оно пылилось в твоей комнате в закрытой коробке.              – Мой малой – талант. Моя маленькая гордость. Я видел, как он прятал от меня все заготовки и закрывался часто в комнате, – тепло засмеялся Ёнхён и расплылся в нежной улыбке. – А подарил с постной миной, будто даже не старался. Засранец.              – Хотел тебя удивить.              – Ох, Бин, он удивляет меня одним только своим звонким смехом и лучезарной улыбкой. Даже не верится, что такое рассеянное чудо и мой дорогой братишка.                     Ёнхён показал ещё много работ Джисона, без устали хвалился о его школьных достижениях, необычном потенциале в архитектуре и убойном юморе. Чанбин слушал всё внимательно, а внутри разливалось приятное ощущение гордости, как за своего брата. Ему нравилось, с каким энтузиазмом друг говорил и восхвалял Хана, а глаза горели настолько ярко, что могли затмить само солнце.              – Он думает, что его никто не понимает, и часто обижается на меня, когда я подшучиваю. Не редко бывало и такое, что он сбегал из дома, а потом плакал несколько часов у меня на руках, делясь своими переживаниями. Сон-и ранимый ребёнок, правда старается казаться независимым.              – Все мы были такими в его возрасте.              – Согласен, – улыбка Ёна немного отдавала грустью. – Иногда я чувствую вину перед ним за то, что родители нас сравнивают, да и с ними я не раз говорил по этому поводу.              – Мои родители тоже сравнивали меня со старшей сестрой. Делают это по сей день, – усмехнулся Чанбин, продолжая смотреть фотографии.              – Я не хочу видеть его печальное выражение, улыбка ему идёт намного больше. Она способна избавить меня от переживаний и придать сил. У меня она даже стоит на экране телефона.              – Знаю, видел не один раз.              – Ха-ха, ну вот. Просто понимаешь, я беспокоюсь о нём. У него взрывной характер и он часто попадает в неприятности, но я рад знать, что у него есть Ликс и Джинни. Хорошие ребята.              – Тогда тебе не стоит переживать. Друзья в беде не оставят.              – Я не могу не делать этого. Он самый драгоценный для меня человечек. Я хочу подарить ему настолько яркое будущее, на которое только буду способен. Он мечтает открыть свою собственную архитектурную организацию, надеюсь, я смогу помочь с достижением цели.              – О, будь уверен, мы появимся на открытии вместе. Я буду пить, а ты – лить слёзы.              – Кто бы сомневался, господин Со, – засмеялся Ёнхён, кидая в друга подушку.                                          Джисон сжимал кулаки, ногтями раздирая ладонь до крови. Глаза щипало от скопившихся слёз, которые он старательно сдерживал. Боль и обида, что жили в нём долгие годы, сейчас казались намного острее, разнося душу в щепки. Он не знал, что брат хранил каждую его поделку, берёг, как самое настоящее сокровище. Хан не подозревал, что Ёнхён рассказывал о нём своим друзьям.              – Твоё имя упоминалось каждую свободную секунду, – с печальной улыбкой сказал Чанбин, убирая столик с постели младшего. – Складывалось впечатление, что ты и мой родной, а не просто мальчишка, которого я никогда не видел.              Джисон ненавидел тёмные помещения, потому что они напоминали о его тёмном сознании, в котором он всегда чувствовал себя уязвимым. Но именно сейчас, когда солнце полностью скрылось, а ночь вступала в свои правления, он был бесконечно рад, что в палате не включили свет. Так его горькие слёзы скатывались по щекам незамеченными, ведь все возможные звуки и всхлипы он мастерки давил глубоко в себе.              – Давай оставим этот разговор на потом, когда ты будешь готов, – предложил Чанбин, прекрасно видя состояние младшего. Он не хотел делать ему ещё больнее.              – Нет, я… я… – шептал Джисон, делая короткие вдохи ртом, лишь бы не сорваться. – Я должен услышать это сейчас. Позже… не думаю, что смогу.              – Хорошо.                                                 Ёнхён никогда не умел пить, поэтому старался этого не делать вообще. Когда все их друзья выбирались отдыхать, он единственный оставался в трезвом уме и нёс ответственность за других. Но не пропустить стаканчик за долгожданную встречу со старыми приятелями не мог, поэтому медленно он отпивал соджу из рюмки, заговаривая всем зубы. Чанбин же, наоборот, вливал в себя алкоголь мастерски, быстро сговариваясь с новыми лицами.              Вечер проходил шумно и весело, компания из семи человек бурно обсуждала какие-то фильмы, новости, за столом звучал и ряд анекдотов. Когда начались пьяные игры, рюмка Ёнхёна наполнялась волшебным образом и он, не найдя другого выбора, пил одну за другой.              – А ты всё так же проигрываешь, – засмеялся кто-то из компании, снова подливая. – Уже ясно, кто будет платить сегодня.              – Хорошо-хорошо, я заплачу и без игры, – сдался Ён, улыбаясь. Всё его лицо горело красным.                     На столе пустые бутылки занимали настолько много места, что ребятам приходилось самим относить их к хозяевам ресторанчика, чтобы не напрягать лишний раз, а на месте старых появлялись новые. Градус летал на протяжении всего вечера, но никто не жаловался.              Когда речь зашла за семью, все начали жаловаться на своих сестёр, братьев, и только Ёнхён расплывался в глупой улыбке, не уставая восхвалять Джисона.              – А вот мой малой гений! Он, ик… он найдёт выход из любой ситуации! А знаете, ик… какие чудеса он может создать из обычной бу- ик… бумаги?              – Знаем! – хором прокричали ребята, начиная смеяться. – Мой Сон-и то, мой Хан-и это. По твоим рассказам мы его с пелёнок уже знаем.              – Правда. Толком даже не видели, но знаем каждую родинку на теле.              – И каждый диплом.              – Про рисунки не забудьте.              – И про поздравительные открытки со стихами!              Ёнхён горделиво поднял голову, не находя слов для описания своей любви и эмоций. Вся его жизнь заключалась в одном маленьком и хрупком тельце, которое он обещал защищать с первого дня встречи.                                          – Зачем? Хён, ты… – Джисон прикусил губу, закрывая лицо руками. Слёзы обжигали кожу. – Зачем он говорил обо мне?              – Потому что ты всегда был его смыслом жизни.              Хан дрожал всем телом, продолжая сидеть на кровати и поджимать колени. В груди разрывалось сердце, внутри – душа, в голове появился светлый образ брата, с яркой улыбкой сидящий в его старой комнате. Эмоции переполняли, а вина душила и шептала о том, какой он никчёмный, самый худший, недостойный любви. Джисон захлёбывался, намеренно давился слезами, не позволяя им найти выход. Он считал, что не имеет на них право.              – Я всегда обвинял его. Абсолютно во всём, – еле слышно бормотал Хан в ладони. – В лицо кричал, что ненавижу его идеальность. Бесился из-за того, что родители нас сравнивали, так почему… Почему обо мне он рассказывал только хорошее?              – Потому что знал, что ты говорил всё это не со зла. Мы тоже были подростками, поэтому прекрасно понимали твои заскоки. Ён никогда бы не посмел в тебе разочароваться. Ты был его главной гордостью.              – Я этого не заслуживаю.              Джисон пытался удержаться за единственную тонкую нить сознания. За самую дальнюю – ту, что держала на себе улыбки в виде закреплённых фотографий, смех, спрятанный в нотах; она казалась крепкой, нерушимой, бесценной, нетронутой. Каждый раз уходя глубоко в себя, продолжая бороться с противным разумом, Хан сплетал все нити в запутанный клубок, разрезал их и сжигал, не желая больше вспоминать. Многие из них были сожалением, злостью, обидой и только одна – ярко-жёлтая, такого нежного и тёплого оттенка, принадлежала воспоминаниям о семье. Её он никогда не касался. К ней он не подходил слишком близко, боясь нанести вред. О ней Хан забывал.              Но сейчас эта нить нашла его сама, обвивалась вокруг, заставляя душу гореть от леденящего тепла. В тёмном сознании нить светила слишком ярко, не позволяя ему потеряться; не давая сбиться с пути. Джисон шёл к ней медленно, вытягивая дрожащую ладонь вперёд и закрывая глаза.              Он шёл на их голоса.                                          Никто не заподозрил неладное. Время перевалило за два часа ночи. Ёнхён выпил намного больше, чем мог осилить. Вся компания давно переступила порог своего лимита, но останавливаться было поздно. В приподнятом настроении, в приятном забвении, они горланили на весь ресторанчик, где кроме них сидел ещё один столик. Невозможно было сосчитать, сколько бутылок они выпили, но за стол принесли ещё четыре.              – Держите сервис от нас, – хозяйка, смотря на ребят таким же весёлым взглядом, расставила алкоголь. – Сейчас ещё доварю супчик и принесу. Не пейте на голодный желудок.              – Спасибо, тётушка! – разнотонные громкие голоса били по ушам, и женщина, махнув рукой, скрылась на кухне.              Чанбин наполнил все рюмки и произнёс тост: за встречу, новые знакомства, друзей, семью, мечты, счастливое будущее и здоровье. Его поддержали, и с каждым новым кругом, держа в руках наполненную рюмку, к тосту добавлялось: «за крепкую любовь», «за благополучие», «за самые незабываемые моменты» и только Ёнхён, не изменяя себе, с лучезарной улыбкой произнёс: «за моего маленького Сон-и». Это было последнее, что друг сказал той ночью.                     К еде никто не притронулся. Первым, кто пожаловался на тошноту, был Чансоб. Он несколько раз отходил в уборную и возвращался каждый раз с бледным оттенком лица. Вторым негодование почувствовал Джэхён, а за ним и Чанбин с Ёнхёном. Они не торопились покидать заведение, но и к алкоголю тяга гасла быстро, ведь их состояние ухудшалось ежеминутно.              – Эй, Ён, ты как? – Чанбин смотрел на бледное лицо друга, но в глазах всё плыло, он не мог нормально его рассмотреть. – Ён?              Ёнхён не отвечал. Не был способен. Разум мутнел, начались судороги, конечности немели. Это же происходило и с Чансобом, который не смог больше удерживать тело и с грохотом свалился со стула на холодный пол. Остальное для Чанбина происходило в урывках: обеспокоенный голос хозяйки ресторанчика, медперсонал в красной форме, яркое освещение в карете скорой помощи и белый потолок.                     Он очнулся на следующий день, чувствуя невыносимую боль внутри, ужаснейшую слабость во всём теле. Медсестра, что пришла сразу, после его пробуждения, задала несколько вопросов касательно самочувствия и заменила бутыль для капельницы.              – Как остальные? Где они? – вяло спросил он, тяжело дыша. Взгляд девушки переменился от спокойного до сожалеющего. Чанбин уловил этот резкий перепад даже в голосе.              – У двоих состояние стабильное, они спят. Кан Ёнхён, к сожалению, не смог справиться с нагрузкой на организм. Алкогольная интоксикация.              – Что?              – Примите мои соболезнования.                     Чанбин не верил до самого последнего. Он не верил, даже когда приехал на прощальную церемонию и смотрел на фотографию друга – яркая улыбка, искренние глаза, припухлость в щеках и лохматая шевелюра. Не верил, когда подошёл к родителям и сидя на коленях, просил у них прощение; и не смог поверить, когда услышал душераздирающий крик подростка, крепко державшегося за чёрную рамку.              Жизнь, казалось, лишила его света, солнца, и повергла в холодную тьму. Двигаться дальше было сложно, но необходимо, поэтому он выработал в себе стержень, не позволяющий сломаться от потерь. Этот стержень дорого для него обошёлся.                                                 Джисон чувствовал адскую боль в груди – жгучее пламя из собственных сожалений и недосказанности. Он накапливал этот сгусток годами, продолжая винить себя в сказанных в порыве злости словах, в необдуманных поступках, упрёках. Мало говорил родителям о том, как сильно их любит, не помогал, подводил; ссорился с братом, обвинял его в собственной глупости, не приехал увидеться, когда ещё была возможность. И так по огромному списку длиной в бесконечность. Сейчас обида на себя становились лишь сильнее.                     Крепче поджимая колени к груди, Джисон держался за них, пряча лицо. В пустой и тихой палате его всхлипы звучали громче любого крика, выстрела. Вид маленького, хрупкого и сжавшегося на кровати тела, вызывал у Чанбина желание защитить, сберечь. Он с мокрыми глазами и комом в горле сел рядом, аккуратно обнимая младшего со спины и прижимая к себе.              – Плачь, Джисон, – дрожащим голосом говорил Чанбин, медленно поглаживая по голове. – В слезах нет ничего плохого, не стоит их стыдиться. Я буду плакать с тобой.              Словно избавляясь от тяжёлых цепей, что держали его в узде, не позволяя показывать настоящие эмоции, Джисон заплакал навзрыд. Он захлёбывался слезами, сильнее хватаясь за Чанбина, надрывал голос, а в голове всплыл успокаивающий образ, подзывающий ближе.                            С каждым хлопком Бина по спине, Хан делал шаг вперёд, словно его подталкивали, поддерживали; будто давали понять, что он не один. Темное сознание пугало, но оно было его. Каждый изъян, страх, шрам, абсолютно всё принадлежало ему, рождалось там и росло. В сознании же он это и похоронит.                     Джисон слышал голоса, они звучали приятной мелодией. Подходя ближе к яркой жёлтой нити, видел призраки прошлого в кадрах, где были запечатлены самые драгоценные воспоминания: совместная поездка к морю, выпуск из средней школы, отдых в горах; как родители участвовали в соревновании по поеданию йогуртов, как брат учил кататься на велосипеде, а после они ели пиццу. Таких воспоминаний оказалось намного больше, чем он помнил на самом деле. Хан запрятал их все в самом глубоком и тёмном углу сознания во избежание боли, но сейчас видел каждое из них. Они освещали его пребывание, а тёплый гул и заливистый смех согревали.              Джисон медленно проходился вдоль нити, нерешительно прикасаясь к фотографиям, боясь их испортить. А с другого конца к нему навстречу шла фигура, держа руки за спиной. Лёгкой, бесшумной походкой она подходила ближе к нему, улыбаясь.              – Красиво, неправда ли? – прозвучал нежный голос яркого силуэта. Хану казалось, что его сознание стало слишком светлым и до невозможности мучительным. – О, смотри. Тут ты упал с коньков.              – Потому что ты меня не удержал, – возмутился Джисон, продолжая смотреть другие кадры и маленькими шажочками двигаться дальше.              – Ладно-ладно, признаю, я был частично виноват в этом, – смех. Родной, мелодичный, подзабытый. – А это мы ездили в Пусан. Родители тогда долго уговаривали тебя попробовать осьминога.              – Он всё ещё шевелился. Я их не ем по сей день.              – Зря, вкусно же.              Следы его шагов тянулись, казалось, бесконечно. Настолько огромным было сознание, наполненное радостью, гневом, ненавистью, сожалением, любовью и семьёй. Все они жили здесь – в холодном, тёмном, забытом месте, куда Джисон не любил ступать. Он всегда избегал это место, убегал от них прочь, не находя в себе сил взглянуть в лица. И, наверное, не решился бы ещё долгое время, но в этот момент давать назад было поздно.                     Силуэт становился чётче с каждым шагом, Хан следил за ним затаив дыхание. Даже сердце на мгновение замерло, когда лицо перед ним обрело привычное выражение. Слёзы в глазах застыли, а после стекали по одной несчастной капле.              – Как твои дела, Сон-и?              – Хорошо.              – Правда? Чего же ты тогда плачешь? – рука потянулась к его голове, приободряюще потрепав по волосам. – Улыбка тебе идёт больше, малой.              Ёнхён смотрел на него с нежностью, как и всегда. Та самая улыбка, забота и любовь, которыми он одаривал младшего; тот же приятный тембр голоса и неизменная нежность. Джисона они разрывали на мельчайшие частички.              – Ты… – сглатывая тяжёлый ком, Хан на несколько минут отвернулся, сталкиваясь с необъятной темнотой, окружавшей их. – Ты совсем не изменился, хён.              – Конечно! Для тебя я буду вечно молодой и красивый. Меня всё устраивает.              Джисон не мог найти в себе достаточное количество сил, чтобы посмотреть, рассказать о собственных чувствах, извиниться. Он держал взгляд в чёрное никуда, которое делало его настолько уязвимым и слабым, что хотелось кричать от никчёмности. Потаённые страхи скрывались, выжидая момента для нападения, а все мечты, цели и амбиции покоились под не подъёмным камнем, зарытые глубоко внизу.              А было ли это дно? Этот самый низ? Существовало ли в его сознании хоть что-то настоящее, что-то приятное? Ответ, наверное, также лежал где-то там.              – Страшно, да? – спросил Ёнхён, поворачиваясь в том же направлении. – Мне тоже было страшно. Не знать, что будет дальше, где буду я. Темнота опасна, не зря же мы боимся её.              – Она разрушительна.              – И то верно. Но знаешь, что, Сон-и? Посмотри на меня, – Хан, превозмогая себя, прикладывая невозможное усердие, медленно повернул голову к брату, сталкиваясь с любвеобильной парой глаз. – Прими её. Она твоя полноценная часть – будет плохо, если ты начнёшь бояться самого себя.              – Не могу.              – Не можешь или не хочешь? Темнота – это твоя тень, которая всегда рядом. Она следует за тобой по пятам в любое время дня и ночи, идёт в самые опасные места, делит все радостные и грустные моменты. Ты человек, Хан-и, а люди не могут быть только светлыми или тёмными.              – Я бесцветный. Серая масса, невидимая пылинка, что просто существует.              – Серый – хороший цвет, – засмеялся Ёнхён, делая уверенные шаги в чёрную пустоту, а под ногами освещался путь. – Неважно, какой именно ты, ведь из каждого можно получить красочную палитру. Главное знать, что смешивать.              – Тебе легко говорить, хён. У тебя всё получалось отлично.              – Кто тебе такое сказал, Сон-и? Я был, как и ты: сам себе на уме, но боялся разочаровать родителей, поэтому жертвовал многими увлечениями, чтобы стать примерным сыном.              – Жалеешь об этом? – тихо спросил Джисон, наблюдая, как брат останавливается и поворачивается к нему с грустной улыбкой.              – Когда ты родился, я был счастливее родителей, вообще-то. Всему району рассказал, какой у меня милый братишка. Мама постоянно ругала, что я не опускал тебя с рук, – Хан чувствовал ужаснейшую дрожь в теле, вновь появившиеся на глазах слёзы и желание упасть, но он стоял. – Взрослея, ты всё больше становился человеком, которым я мечтал быть: свободным, жизнерадостным, беззаботным. У тебя вообще не было страхов. Я тебе завидовал.              – Их много сейчас.              – И чего же ты боишься?              – Потерять кого-то ещё, – надломлено ответил Джисон, кривя вымученное подобие улыбки. – Мне хватило.              – Дай угадаю: ты никого не подпускаешь близко? – слабый кивок, после которого Ёнхён опустил голову и обречённо вздохнул. – Знаешь, есть одна замечательная фраза: всё, что страшно потерять, надо потерять, радостно смеясь.              – В ней нет никакого смысла.              – Разве? Наоборот, в ней смысла больше, чем в самой жизни. Помнишь, я как-то потерял одну из моделей Hot Wheels? Мне было очень грустно, ведь я копил на неё довольно долго, но пришлось смириться с тем, что её больше нет.              – Я подарил тебе самодельную модель.              – Именно! На место той, что исчезла, пришла новая и поистине бесценная. Потеря стоила того. Этот же принцип работает со всем остальным – всегда будут появляться новые вещи, люди, ценности. Это только на момент потери кажется, что мир рухнул и нет никакого пути, но пройдёт время и боль притупится, а какая-то и вовсе забудется. Спустя годы ты будешь оборачиваться назад и понимать, что не так и страшно всё было, как изначально казалось.              – С вами такое не сработает, – с дрожью в голосе прохрипел Джисон, подавляя желание закричать, поэтому он мог только слабо шептать. – Кто мне заменит вас?                     Оглушающая тишина сознания давила по ушам, порождая неприятный звон внутри. Тошнота давно стала привычным явлением, которое он научился игнорировать, но слабость… Хан не мог терпеть это чувство.              Обнажать раны, чтобы залечить, говорить о себе и понимать, что как раньше уже не будет – необходимо двигаться дальше, но он не может. Джисон застрял в своём же болоте под названием «прошлое» и продолжает в нём тонуть, окружённый вязкой, тягучей, отвратительной грязью отголосков, утаскивающих его на дно. Мыслями.              Каждую ночь он засыпает с музыкой, лишь бы избавиться от назойливых голосов. Каждый день настежь раскрывает все шторы и окна, чтобы избавить себя от удручающей темноты и глотнуть немного свежего воздуха, света. Джисон постоянно убегает от себя, но всё равно оказывается запертым в сознании один на один со всеми страхами; проигрывает в силе воли и желании избавиться от противной неуверенности.              И даже сейчас, встречаясь лицом к лицу с человеком, от которого он убегал долгие годы, чей голос постоянно ему снился, Хан всё ещё не может принять действительность.              Сознание играет с ним в очень злую шутку, показывая брата, позволяя с ним говорить; воображение, галлюцинации – то, с чем он живёт, и они его пожирают, потому что он слаб настолько, что не готов отпустить.                     Сквозь образовавшуюся пелену слёз, Джисон с измученным лицом наблюдал, как Ёнхён поднял руку вверх и ухватился за воздух, что-то крепко сжимая в кулаке. Он медленным шагом надвигался на него, а оставленные следы подсвечивались золотым оттенком, солнечным. Уголки губ брата были приподняты, а в мягком взгляде полыхала любовь. Хан держался из последних сил.                     – А зачем нас заменять, Сон-и? – ласково спросил Ёнхён, останавливаясь в метре от него. – Нас нет рядом физически, но мы живём в тебе.              Раскрывая сжатую в кулак ладонь, Ён тепло улыбнулся, двигая руку ближе. Маленький золотистый шарик, наполненный множественными отрывками жизни, висел в воздухе. Из него доносилась смесь разных диалогов, смеха, а тепло ощущалось даже с расстояния. Джисон смотрел завороженно, но чувствовал, как сходит с ума. Ведь это не происходит в реальности. Всего лишь его больное сознание.              – Это мы – часть тебя. Всегда тут и никуда не уйдём, только если ты сам этого не захочешь. Не стоит горевать по нам, ведь здесь – в этой темноте, нам холодно.              – Вы не здесь.              – Конечно же здесь, – Ёнхён направил ладонь к сердцу младшего и коснулся. Хан чётко ощутил его тепло. – А ещё здесь, и пока ты будешь вспоминать о нас своей ярчайшей улыбкой – мы будем жить.                     Джисон обессиленно опустился на колени, прижимая к груди хрупкий шар, источающий светлую энергию, семейный уют. Он сдавленно всхлипывал, защищая от собственных слёз, безостановочно скатывающихся вниз. Горело всё: мысли, внутренности, душа, горло, но он не чувствовал боли, лишь лёгкость избавления. Словно цепь с привязью весом в тонну, наконец разломали, освобождая от тягости.              – Ты молодец, Хан-и, – повторял Ёнхён, нежно обнимая брата со спины. – Молодец, моя гордость.              С чёрных стен медленно смывалась краска. Чем больше плакал Джисон, тем светлее они становились. Обида за семью и за себя, горечь от потери, страх сближения с новыми людьми – он омывал всё, позволяя побыть слабым в эту самую минуту. Хан держался слишком долго и довёл до того, что начал ненавидеть себя – единственного человека, который был с ним с самого начала и который пройдёт путь вплоть до последнего вздоха. Сейчас он отпускал всё.              – Какой же ты у нас сильный. И уже совсем взрослый, – с восхищением в голосе говорил Ён, успокаивающе поглаживая. – Спасибо, что продолжаешь идти вперёд, несмотря ни на что. Мысленно мы рядом с тобой.              – Я… Я скучаю по вам, – шептал Джисон, дрожащими руками обнимая брата. – Мне вас… не хватает. Пожалуйста…              – Знаю, Сон-и, но такова жизнь. Кто-то приходит, кто-то уходит, но ты постарайся жить без сожалений. Твори, люби, наслаждайся, рискуй, развивайся и исполни свою мечту, малой. Жизнь слишком коротка, чтобы пускать её на самотёк и тратить бесценное время на слёзы.              Джисон вбирал в себя все слова и позволял многое отпустить. Это не было быстрым процессом, но стены его сознания больше не пугали, не вызвали отвращения и это он считал большим успехом. Крайне болезненным, но необходимым для собственного светлого будущего.              – Ты молодец, Джисон. Всё станет лучше, – прозвучал успокаивающий голос дрожащим тоном, который казался далёким, но таким близким.              – Ох, Со Чанбин, – улыбнулся Ёнхён, отстраняясь. – В таком случае, мне больше не о чём переживать. Ты в хороших руках, малой.              Хан не хотя ослабил хватку на руке брата, наблюдая, как тот медленно поднимается с места. Внутри всё ещё жила тяжёлая грусть, одинокая печаль, но она больше не тянула его на дно. Джисон чувствовал, что его тянут вверх.              – Время прощаться? – эта глупая, яркая и нежная улыбка, с которой Ёнхён раскрыл руки для объятий, она била сильнее, чем само прощание. В эти тёплые руки Хан кинулся без раздумий. – Ты справишься со всем. Мы в тебя верим и любим, Сон-и. Никогда не забывай об этом, хорошо?              Джисон не отвечал. Не мог. Он горько плакал, пытаясь удержать в руках приятное тепло, но оно ускользало. Ёнхён уходил всё дальше, а перед тем, как полностью исчезнуть с поля зрения, обернулся напоследок с самым счастливым лицом. Хан рухнул в этот же момент, крича от боли и потери так, как не кричал уже давно. Он кричал израненной душой.                                          – Всё обязательно станет лучше, малой. Ты больше не один, – еле слышно повторял Чанбин, нежно укладывая младшего на подушку.              Для него было невыносимо слышать плач Джисона, но он понимал необходимость выпустить накопившиеся эмоции. Он тихо плакал вместе с ним, делил потерю на двоих, пока младший полностью не уснул в его руках.                     – Не переживай, хён, на открытии я буду пить, а ты наблюдать за нами. Поплачем, когда будем вместе. Это моё обещание, – Чанбин смотрел на ночное небо, усыпанное звёздами – крайне редкое явление для города. Для себя он обрёл новую цель жизни, и она устало посапывала за его спиной.                      Джисону же снился прекрасный сон, в котором он дышал свободно и ярко улыбался, а рядом шли дорогие для него люди.