Клюква после вареников.

Душно. Болит задница. За последние слова и подробности по их поводу яойщицы продали бы душу. Впрочем, моя задница так же далека от гей-игр, как и от самих яойщиц. Мы сидим здесь уже третий час. От жары в голове очень гулко и вязко, отчего слова, обычно пролетающие мимо сознания и тающие где-то там, за мной, за тремя стеклянными дверями и толпой девиц с телефонами и включенной в них камерой, сейчас застревают где-то внутри черепушки. Там они метаются (пусть и со скоростью опившейся седативных черепахи) от левого уха до правого, от затылка до глазных яблок, между подбородком и лбом, пока не оседают где-то в районе языка, отчего во рту остается неприятный кислый вкус. Всему виной эта беременная корова. Стараясь не менять выражение лица и поворот головы, боковым зрением шарю по цветастому пятну справа. Баба должна сидеть дома, тем более беременная. А если уж не хватило мозга на предохранение, уж сиди и не отсвечивай. Видишь ли, ей нельзя простужаться, выключите кондей. Тоже мне, принцесса. А мне теперь сиди, мучайся. А потом - не дай бог - взмокнет рубашка, кукуй в туалете до посинения, пока менеджер не притащит новую. - Благодаря этому мы рассчитываем на рейтинг не менее двадцати пяти, - режиссер говорит взахлеб, отчего плюется слюной на ближайшие полметра. Лысина, блестящая, гладкая, чуть припорошена остатками воздушных, как паутина, волос. Менеджеры и пара актрис, тем не менее, делают вид, что он, как минимум, Вонбин, и сидят близко, под фонтаном из слюны и заученного за ночь красноречия. Бог мой, как он мерзок. Интересно, он вообще этого не понимает? Или это из серии махрового притворства "они любят меня за мой глубокий внутренний мир"? Уважаемый, старлеткам в восемнадцать вполне позволительно, вам-то уж несколько поздновато, не находите? Сидящая слева Сонмин чуть дотрагивается до носка моих туфель своими розовыми босоножками. Отодвигаю ногу на пять сантиметров. Вообще-то, они страшно дорогие, запачкаешь. Или, того хуже, оставишь розовый след. Розовый мне не идет, что бы не думали об этом спонсор и художник по костюмам. Кошу глаза на ее сдержанно улыбающееся лицо. Видимо, ей не передали, что я не хотел с ней сниматься. Странно, но радует. Она сверкает глазами на лист бумаги между нами. Коряво, беглым почерком на нем написано "зато увлажнитель воздуха не надо". Я хмыкаю, чтобы она поняла, что я оценил ее тонкий юмор, и отворачиваюсь. Мы не в школе, чтобы переписываться между партами. Еще б на самолетике запустила. - Самым главным нашим достижением на данный момент мы считаем интернациональную команду, - продолжает нести чушь режиссер. Пока здесь сидят представители спонсоров с видом именинницы в момент разрезания торта, он будет косплеить птицу-говоруна. Наши, актерские, рожи здесь только ради пафосности декораций, тем более, что вся эта информация уже давно озвучена в более кратком варианте "режиссер насобирал заграничного сброда, теперь переводчиков не напасешься". Внезапно по спине начинают бегать мурашки. За мной, где-то там, где свежо и неслышно работают кондиционеры, что-то скребется. Почти неслышный щелчок ручки, спину лижет холодный ветер, отчего тут же становится понятно, что кто-то открыл дверь. Одновременно с этим выясняется, что я вспотел, и рубашка мокрая насквозь, прилипла к спине и весит, наверное, центнер. - Простите, мы опоздали, стояли в пробке, - произносит кто-то по-английски. Я знаю этот голос, ох, как хорошо его знаю. Тритыщираз проклинаемый Дайто, Дайто-истеричка, Дайто-мудак, Дайто-я-не-знаю-корейского-и-не-буду-его-учить, Дайто-я-самый-красивый, Дайто-я-тут-единственный-актер. Я оборачиваюсь на него с ослепительной улыбкой. У нас с ним совместных сцен больше, чем со всем женским составом, вместе взятым. Нужно быть вежливым, как хозяйка рёкана в мертвый сезон в пригороде Фукусимы. - День добрый, Дайто-сан, - говорю я по-японски. Правильному произношению научила меня тушка, которая сейчас в неясного кроя платье тушуется за японцем. Дайто снисходительно кивает: - Добрый день, Мино-сан. Потом он произносит несколько других слов, которые я не знаю, так что темно-серое платье чуть вздрагивает и обретает голос: - У вас рубашка совсем вспотела, неужели не ощущаете? Скотина. - И вообще, здесь душно и жарко, в таких условиях работать я считаю неправильным для всего коллектива. Чем вызвана эта Сахара местного значения? Цветастое пятно справа бегает глазами по розовым блестящим лицам присутствующих. Через пять минут у нас включен кондер, а на коленях беременной менеджерши клетчатый плед. Холодный воздух тупыми иглами колет мокрое пятно на спине, по рукам и ногам отчетливо бегают мурашки. - Даже несмотря на слабый актерский состав, - бесстрастно произносит серое пятно, - я считаю, что рейтинг в двадцать пять вполне достижим. Единственная деталь, которая вызывает сомнения, это сцены драк. Ее голос затухает в звенящем, ощутимом молчании. Интересно, ей все еще нравится Дайто? Надо снова проверить историю в браузере, гуглит ли она его так же часто (почти дважды в неделю!!!), как и раньше. Прошло семь дней с момента, когда она начала носиться с этой драгоценной ношей, полной самурайской надменности. Она должна была разочароваться. Обязана была. Подписанный контракт и его график должны были убить в ней все страсти по отношению к нему. - Ну так что, Мино-сан, вы согласны подтянуть физическую форму? Что? Я растерянно ловлю на себе взгляды всех сидящих за столом. Ась? - Дайто-сан имел ввиду вас, как самого... кхм... менее спортивного из каста. Или, может быть, вы хотите каскадера? - кристально чистые глаза Таи смотрят на меня почти без издевки. Она силится сдержать ухмылку, но дергающийся уголок губы ее выдает. Она вот-вот заржет, как будто ей рассказали очень смешную шутку на тему расизма, проституции и компьютеров одновременно. - Мне не нужен каскадер! - решительно произношу я, глядя ей прямо в глаза. Попробуй только заржать, я тебе... - Вам не нужен каскадер? - в голос вопрошают режиссер, менеджер по касту и кто-то из спонсоров. - Зачем мне каскадер, я и сам справляюсь. В городском охотнике... - Прошло пять лет, - обрывают меня грубо. - И десять килограмм, - шепчет кто-то опять же от спонсорской зоны. Вы уж определитесь, любить меня или презирать. А то три часа назад вы мне только пятки не лобызали, а теперь, осмелевшие, затихарившиеся в углу и якобы размышляющие, давать денег или не давать, язвите. Проектов и каналов - валом, топайте на шоу, благо там только на айфоны еще не снимали, вон какая экономия! - Мне не нужен каскадер, - решительно отрезаю я. Спортзал, ненавижу спортзал. Придется отказаться от психотерапевта. И можно от массажа. Хотя нет, только от психотерапевта. Массажистка обладает таким крепким задом, что прекратить любоваться на него по своей воле - преступление. - Отлично, теперь перейдем к теме... Я опять теряю нить разговора, сосредотачиваясь на почках. Если я их застужу, что вполне вероятно в такой ситуации, будет не слишком хорошо. О туфлю, отползшую практически к ножке стула беременной менеджерши, опять что-то стучит. Сверкающие глаза Сонмин, бумажный лист, неумолимо ползущий ко мне. "Я могу посоветовать тебе своего тренера". И смайлик. Гребаный смайлик с ушами, усами, няшными глазками и лапками, больше похожими на блевотину динозавра (не то чтобы я видел блевотину динозавра, но именно так я ее себе и представляю). Мне не нужен тренер. Ни твой, ни чей бы то ни было еще. Все, что мне нужно - прекратить жить такой идиотской жизнью, в которой время на пожрать и попить появляется только после одиннадцати вечера. Я черкаю там решительное "Нет, спасибо", после некоторых колебаний ставлю две скобочки (тебе еще с ней целоваться через серию, поставь три), удовлетворенно отбрасываю лист от себя и... ловлю на себе взгляд Таи. Твою ж мать. Я. О. Ней. Забыл. Она тут же отводит взгляд, пряча рожу с непонятным выражением в бесконечный воротник из оттенков серого. Она ведь не может обидеться, правда? Если она обидится, значит, у нее есть ко мне какая-то, хоть мелкая и слабая, но привязанность. Очень маловероятно. Даже если бы и была, ревность от нее это что-то вроде того, как если бы она внезапно заговорила на хинди. Но если и правда... Я замираю. Если она в меня влюбилась... От внезапного приятного ощущения где-то между ребрами я начинаю улыбаться. Улыбка не сходит с моего лица ни в момент разговора о полуэротических сценах (наверняка, все считают меня как минимум хентайщиком, но какая мне разница, в самом деле), ни в момент обсуждения спонсорских продуктов (да, пожалуйста, я буду пить ваш неземной черный кофе из фирменных кружек, пока мои яйца не превратятся в кофейные зерна), ни когда мы выходим после окончания собрания и прощаемся со спонсорами и прочей приходящей швалью. Меня не волнует ни прилипшее к спине холодное пятно, ни то, что на меня подозрительно косятся. Интересно, что из всего того, что я делал, вызвало подобную реакцию? Секс по расписанию? Мои жалостливые глазки и прострация, в которую я погружаюсь по приходу? Мое ни с чем не сравнимое обаяние? - Мино-сан, возможно, мне помочь вам с гардеробом? - Рядом со мной возникают два лица, одно надменное и псевдовнимательное, как у школьного психолога, и второе... Выражение второго разгадать с первого взгляда я не могу. Впрочем, не могу и с второго, и с третьего. Тая деловито переводит реплики японца, призванные унизить меня и в очередной раз показать, насколько я жалок и несобран по сравнению с ним. "Корейские стилисты в последнее время совсем перестали слушать здравый смысл". "Даже в гардеробной клоуна расцветка попроще". "Я все видел, я понимаю, что страна, родившая ДжиДи..." И так далее, и все то же, да по тому же месту. Практически в любой другой ситуации я был бы как минимум разозлен, но сейчас вся моя энергия уходит только на разгадку выражения холодной рожи Таи. - Послушай, я согласен, пусть передаст мне рубашку, - киваю я. - В конце концов, менеджер сейчас слишком занят разговором со спонсорами, не до того ему. Только уж, ради бога, пусть хотя бы не сам ее передает. Принеси ты. А? Девица кривится, но все же появляется с цветастой рубашкой через пятнадцать минут в гримерке этажом ниже. Точнее, появляется в гримерке только ее рука, остальная Тая торчит в коридоре, видимо, заботясь о своей репутации. Я внимательно изучаю сорочку. Предмет гардероба странный, совершенно мне не подходящий, да и в целом, вряд ли способный подойти хоть кому-то из живущих. - Ну, где ты там, забирай уже, - ноет Тая за дверью. - Что ты как ребенок, заходи уже, поможешь переодеться. - Только не говори, что ты сам рубашку поменять не в состоянии. - Меньше текста, давай быстрее закончим с этим. Она появляется в проеме с подозрительным лицом, осторожно просовывает нос, осматривая гримерку. Не найдя ничего пугающего, заползает внутрь вся. - Ты еще одет? - А ты мечтала увидеть меня раздетым? - Велика радость. Я что, не видела, что ли... - Тем более. Расстегни мне пуговицы, у меня маникюр. - У тебя что? Ты издеваешься? - Нет, у меня сегодня фотосессия с руками крупным планом, не дай бог покрытие сколется. Ее брови ползут вверх, как взлетающий самолет. - Послушай, давай я уже пойду, ты какой-то странный. - Я странный? Это ты странная, - я деланно беспомощно ковыряюсь в мелких пуговицах рубашки на мне. - Я потеряю полтора часа из-за этого маникюра, а ты помочь не хочешь. - Как маленький, ей богу, - она сдается, и по ее тону так и читается "с тобой проще переспать, чем объяснить, почему нет". Она быстро расстегивает рубашку, так же мгновенно набрасывает на меня новую, застегивает ее, поправляет, одергивает, и только тогда, когда она удовлетворенно оглядывает свою работу, я произношу: - Я действительно рад. - Целости маникюра? Как баба. - Тому, что все именно так, как есть. - О чем ты? - Мне нравится, что ты в меня влюбилась. Пауза. Внезапная атака не дала никакого результата. Ни красных щек, ни испарины, ни взволнованных глаз. Она смотрит на меня как на младшего братишку, внезапно начавшего страдать провалами в памяти. Или шизофренией. - Тебе очень плохо? - Мне отлично. - Я не влюблена в тебя. На самом деле, я теперь тоже так думаю. - Почему? - задаю самый нелепый в этой ситуации вопрос я. - Наверное, потому что ты Минхо. С тобой вполне можно спать, не влюбляясь. - Несправедливо. - Почти наверняка. Но с этим уж ничего не поделаешь. А ты хотел, чтобы я влюбилась? - Хотел, - внезапно честно признаюсь я. - Извини, - она пожимает плечами, разворачивается на сто восемьдесят градусов, и... останавливается. У дверей стоит Дайто-мудак с несколькими вешалками на согнутом указательном пальце. - Вы здесь? - она переходит на японский, но голос ее подводит, чуть надламываясь на втором слове. - Я подумал, цветастая рубашка слишком вычурная, надо бы попробовать что-то без такого явного принта. Он улыбается с детским выражением холеной рожи, отчего его глазки превращаются в ниточки. Довольная улыбка объясняется просто. Предыдущая фраза произнесена по-корейски.