«Было страшно, страшно и до сих пор Среди всей нашей лжи, смог ли я тебе дать тепло?... И похоже, мы, стали откровенными С тобой сейчас, как в первый раз. Сходим с ума. Что же мы ждём? Холодно-горячо, холодно-горячо» © NKI — Холодно-горячо
Донхэ чувствует, что ещё немного — и он скоро точно сойдёт с ума. Парень и представить не мог, что когда-то ему придётся отдавать все свои силы на то, чтобы Ынхёк был в безопасности, чтобы Ынхёк приходил в себя и никто его не тревожил. Нет, ему часто приходилось отстаивать барабанщика перед агентством и Чонсу, извиняться за его выходки перед стаффом и перед ребятами, но Донхэ никогда не мог даже предположить, что что-то способно сломать Ынхёка… настолько. Безусловно, лидер группы понимал, что подобный повод — исключительный, и никто из них не отреагировал бы на потерю близкого человека, особенно в таких обстоятельствах, спокойно. Донхэ не знает, как бы он справлялся с этим сам, как бы следовало вести себя с Чонуном и Хичолем, но парень уверен, что они бы нашли какой-то выход из ситуации. Да даже поведение Кюхёна оказалось хоть и горьким, но в целом, предсказуемым. Только с Ынхёком скорбь и горечь не вязались никак. Ынхёк всегда был другим — более уверенным во всём, даже в том, что его проказы сойдут ему с рук, более нахальным и не теряющим своего лица при любой ситуации, истинной медийной личностью, готовым ко всему. Ынхёк всегда был «я-сам-знаю-что-мне-делать-Ынхёком», и с этим со временем все смирились. Даже известие о смерти его отца почти не отразилось на поведении барабанщика — он, казалось, даже радовался этой новости, и в целом не отреагировал на это практически никак. Ынхёк не пожелал остаться в одиночестве, он не спился и не вляпался в неприятности — да, он стал более задумчивым и тихим, но спустя пару месяцев это его поведение снова вернулось к привычному. Теперь Донхэ понимает, что тогда Ынхёк думал совсем не об отце — он явно вспоминал своего близнеца и маму, последних близких людей для него на этом свете, но тогда всем казалось, что это способ барабанщика пережить свою скорбь и попрощаться с отцом, потому никто не трогал Ынхёка и не пытался залезть ему в душу: зная барабанщика, любому сочувствующему просто отгрызли бы руки по локоть и вывесили бы трофеи над дверью комнаты, чтобы впредь никто не осмелился попробовать пожалеть его. Но брат — это совершенно другое дело. Из того, что Ынхёк рассказал в больнице, Донхэ стало понятно, что даже к известию о смерти матери барабанщик отнёсся гораздо спокойнее, из чего легко можно сделать вывод, что ни с кем, кроме близнеца, Ынхёк не был особенно близок. И то, как барабанщик кричал, как бился на постели и впивался в руки Донхэ своими ногтями в морге, не контролируя себя и пытаясь вырваться, сбежать от этого ужаса — всё это лидер группы даже в самом страшном сне не пожелал бы никому на свете, в том числе и Ынхёку. Особенно Ынхёку. Длинные красные полосы на руках — отметины, напоминающие Донхэ о той боли, которую Ынхёку никак не удавалось скрыть в морге, с загорелой кожи сошли довольно быстро, а вот душераздирающий крик Ынхёка надолго застрял в ушах Донхэ, поскольку такое забыть попросту невозможно: снова и снова лидер группы возвращался к тому моменту, когда барабанщик, ослабевший и перебинтованный, слышит от Хичоля о том, что его брат мёртв — и Донхэ был очень благодарен старшему мемберу за то, что именно он осмелился сообщить Ынхёку эту страшную весть, так как сам лидер откровенно трусил — и затем этот пронзительный, неверящий в происходящее взгляд практически впивается в Донхэ. Даже после того ужасного разговора утром, когда Донхэ обидел Ынхёка, опять струсил, скрыл свои чувства, чтобы уберечь самого себя — даже после этого Ынхёк с такой надеждой смотрел на него, словно знал, что солгать ему Донхэ не посмеет. — «Скажи, что это ошибка… Скажи, что он жив, что он просто ранен…» — Донхэ уверен, что именно это и пытался сказать ему Ынхёк своим жалобным, доверчивым взглядом, но весь ужас ситуации был в том, что именно это лидер группы и не мог сказать — брат барабанщика действительно был мёртв. И хоть Донхэ надеялся, что после больницы им станет намного легче присматривать за Ынхёком, проблем появилось только больше — после похорон их барабанщик совсем не говорил и в целом был довольно безучастен к необходимости принимать пищу. Единственное, что выдавало в их Ынхёке живого человека — это крик. Неестественный, дикий, отчаянный, пропитанный болью и горечью крик, который Донхэ надеялся больше никогда не услышать от его ребят, который ещё долго будет сниться лидеру группы в кошмарах. — «Как же ему больно…» И именно из-за того, что Ынхёк сейчас совершенно другой, из-за того, что тот справляется с собственным горем самостоятельно, боясь лишний раз побеспокоить ребят, не желая создавать им ещё больше проблем — Донхэ не может позволить барабанщику остаться с этим ужасом в одиночестве, даже если он по-человечески уважает это желание Ынхёка. При других обстоятельствах, возможно, лидер группы оставил бы парня в покое, и, может быть, даже изолировал бы его от ребят, только бы это помогло. Но основной проблемой было то, что если позволить Ынхёку делать то, что он хочет — барабанщик не справится с потерей, он только съест себя поедом и разрушится изнутри окончательно, без возможности восстать из пепла с новыми силами, как феникс. Если он сгорит — то никто уже не сможет помочь Ынхёку. Донхэ окончательно осознал эту ужасную правду, когда увидел, как парень отреагировал на то, что ребята увидели фото разрушенной машины. Конечно, лидер группы не сомневался, что всё это видели Чонсу и Шивон, так как они были связаны с делом, которое было заведено в полиции, и Донхэ был благодарен им обоим, что ни одно фото не оказалось в прессе и не попало к каким-нибудь безумным фанатам. За такую цену парень даже был готов к тому, что эти фото не увидят ни он, ни ребята — после того, как устало и доверчиво Ынхёк умолял Донхэ никому не рассказывать о том, каким лидер группы увидел в морге тело его брата, Донхэ даже представить не мог, что должно будет случиться, чтобы он нарушил своё слово и рассказал ребятам о другом Ынхёке — с ужасно разбитой после падения головой, но с абсолютно идентичными чертами лица, такими же огненно-рыжими волосами, словно отражение Ынхёка в расколотом зеркале. Но когда барабанщик узнал, что ребята с вполне искренним любопытством и беспокойством рассматривали фотографии, которые они не должны были увидеть — у Донхэ чуть было даже ноги не подкосились, когда он увидел, каким опустевшим, преданным взглядом Ынхёк просматривал фотографии на мобильном телефоне этого дурачка Сонмина, понимая, что теперь его тайну знают многие. Именно поэтому лидер группы заставил себя решительно пресечь подобный интерес ребят, даже не взглянув на экран мобильного телефона, пока Донхэ возвращал телефон помощнику менеджера. И Донхэ чувствовал себя виноватым — потому что Ынхёк всё это увидел из-за того, что лидер группы поторопил его в сборах. И Донхэ чувствовал себя гадко — потому что без Ынхёка он бы тоже не отказался посмотреть на эти фотографии и не догадался бы, что барабанщику будет неприятно. Но также Донхэ чувствовал, что он должен всё это прекратить — потому что Ынхёку до сих пор больно, и если не защитить его личное пространство, то парень снова закроется в себе и будет пытаться справиться самостоятельно, лишь калеча себя ещё больше. С Ынхёком никогда не получалось справиться простыми методами: приходилось практически танцевать над обрывом с кипящей лавой, прислушиваясь к треску верёвки под ногами, чувствуя, как жар опаляет твои пятки, вынуждая оступиться, потерять равновесие, сделать фатальную ошибку. Шаг вперёд — и сразу два назад, иначе Ынхёк легко мог растоптать тебя своими усмешками и хитрыми взглядами, против него не было средства, и ни один щит не мог сдержать его огонь, в котором парни так нуждались на сцене. Зажигать их всех этим яростным пламенем, вдыхать в их музыку жизнь — ни один другой барабанщик так не мог, и Ынхёк об этом прекрасно знал, потому и вёл себя так развязно, не сомневаясь, что за его талант и умение создать нужную атмосферу на сцене ему всё простят. Но сейчас этого огня нет — всё то, что делало Ынхёка Ынхёком, словно улетучилось и осталось похороненным там, где сейчас покоится тело его брата. Конечно, Донхэ не посмел бы обвинить самого Ынхёка в этом. Конечно, Донхэ понимал, что это угасание — последствие стресса, так как вряд ли барабанщик может думать о чём-то другом сейчас. И конечно, Донхэ был уверен, что он сдержит данное Ынхёку слово — он не позволит Чонсу просто взять и избавиться от барабанщика, даже если в его игре больше не загорится тот самый огонь. Когда у Ынхёка закончится траур, он вполне может решить, что он не справляется со всем этим — и покинуть группу, но об этом Донхэ старается не думать. — «Я всё равно не сумею к этому подготовиться», — напоминает себе лидер группы. — «Я сдержу своё слово и поддержу Ынхёка, если он твёрдо решит уйти… Но я не хочу его отпускать». Но ещё больше Донхэ не хочет заводить тот самый разговор, о котором он уже говорил с Ынхёком раньше — и барабанщик обещал, что выслушает его, а о большем лидер группы просить и не смеет. — «Но я всё-таки должен поговорить с ним о той ночи до окончания его траура», — решает Донхэ, сидя в машине и прокручивая в пальцах зажигалку — дурацкая привычка, которой он приучился с тех времён, когда начал курить. Достать сигарету и затянуться действительно хочется, особенно учитывая весь этот стресс, через который проходит не только Ынхёк, но и ребята вместе с ним, но Донхэ сдерживается изо всех сил — он твёрдо решил бросить курить после их ночного разговора с барабанщиком у окна на лестничной клетке. Возможно, это было глупым решением — без сигарет справляться с происходящим ужасом действительно непросто, но было в этом что-то символическое. Судьба всегда была полна иронии по отношению к Донхэ — из-за Ынхёка парень начал курить, и из-за него и бросил, смех да и только. Донхэ до сих пор помнит тот судьбоносный день, после которого он впервые закурил — это случилось года три назад, когда Ынхёк ещё не встретился со своим братом-близнецом в Корее и вёл себя более нахально и раскованно. Лидер группы отчётливо помнит, что произошло это в одном из американских ночных клубов — Чонун и Кюхён остались отсыпаться в отеле под присмотром Чонсу-хёна, а Хичоль и Ынхёк так умоляли Донхэ отпустить их развеяться по завершении тура, что парню пришлось отправиться вместе с ними, чтобы присмотреть за этими оболдуями. И эта картина двух танцующих в центре танцпола друзей часто возвращается к Донхэ в его снах: вот Хичоль кладёт руки на талию Ынхёка, вот они двое танцуют так близко и тесно, смеются, едва ли не касаются губами друг друга, и не смотрят ни на кого. Донхэ помнит свою злость, подпаляемую новыми движениями этих двоих: Хичоль начинает лить на торс, видимый из-под майки Ынхёка, пиво из своей бутылки, которую он держит в свободной руке, а этот наглец только улыбается ещё шире, ещё откровеннее и по-своему восхитительнее, запрокидывает голову, обнажая торчащий кадык, и высовывает язык, извиваясь под тяжёлыми музыкальными битами. Донхэ помнит, что он отказался участвовать в этом увеселительном мракобесии — он лишь сидел на диванчике и мрачно наблюдал за всем этим, отпивая из своей бутылки, и почувствовать, как он стиснул зубы, парень смог только когда Ынхёк сорвал с себя пропитанную потом и пивом майку, со смехом швырнул её в Хичоля и продолжил танцевать, расслабляясь под ритмичной музыкой. А вот Хичоль подозрительно быстро исчез с поля зрения Донхэ, видимо, отправившись за новой порцией пива для них обоих, и когда лидер группы это понял, он заметил, что Ынхёк в упор смотрит на него и с манящей улыбкой зовёт парня к себе, на танцпол. Зов, которому Донхэ не сумел сопротивляться, и пошёл, как одержимый, как зависимый, позабыв обо всём на свете. — Расслабься хоть раз, Донхэ, — с усмешкой произнёс Ынхёк, за руку затягивая Донхэ ближе к себе, в этот странный спонтанный танец. Лидер группы помнит, что в его голове одновременно крутились и давили на мозг две мысли: «Ынхёк замёрзнет» и «Ынхёк невыносимо прекрасен». И если со второй мыслью лидер группы как-то продолжал справляться сам, до последнего молча о своей симпатии к этому огненному барабанщику, то, утвердившись в первой мысли, парень молча снимает с себя пиджак, оставаясь в однотонной рубашке, и накидывает его на плечи Ынхёка, неосознанно приобнимая барабанщика слишком естественным для этой ситуации жестом. — «А есть ли здесь камеры?» — Донхэ хватило сознательности подумать об этом, но дальше всё было как в тумане: Ынхёк полностью отдался музыке и, ритмично покачивая бёдрами, он то и дело косился на лидера группы, так лукаво и хитро, как и всегда. Ну а когда парень как будто ненароком проскользил ладонью по его бедру и паховой зоне, одновременно с прерывистым вдохом Донхэ, Ынхёк явно догадался, что их целомудренный и невозмутимый лидер совершенно постыдным и естественным образом возбудился, наблюдая за Ынхёком, раскаляясь от его раскованных движений. Потому что, как оказалось, двигаться под музыку Ынхёк всегда умел. Потому что, как оказалось, Ынхёк не чурается возможности заняться сексом в душном ночном клубе. Потому что Донхэ испробовал это на собственной шкуре, хоть и в весьма странной манере. Они завалились в какой-то из туалетов, наспех заперевшись изнутри: Донхэ даже не контролировал происходящее, он лишь следовал за Ынхёком, как одурманенный, сгорая от желания поцеловать этого наглеца, впиться в его пьяные пухлые губы своими и, если повезёт, то заполучить его всего, без остатка. Донхэ помнит, что к его приятному удивлению Ынхёк тоже оказался возбуждённым, хоть его тесные джинсы это умело скрывали, и не думая о том, что дело было совсем не в нём самом, лидер группы окончательно потерял контроль — поддаваясь музыке, он жадно начал целовать обнажённый торс Ынхёка, чувствуя этот странный привкус пива и пота, опускаясь перед ним на колени на этот грязный пол клуба и пытаясь дрожащими руками справиться с этой неподатливой пряжкой ремня, которая всё никак не хотела открываться. И Донхэ помнит, как, с восторгом оглядев гладко выбритую зону паха Ынхёка, он начал жадно отсасывать столь наглому барабанщику, не думая ни о чём другом. Парню было плевать на собственные потребности и желания — Донхэ хотел, чтобы Ынхёк почувствовал удовлетворение, благодаря ему. И Ынхёк оказался удивительно податливым во время такого рода близости — он урывками выстанывал в потолок, пытался то прихватить Донхэ за тёмные волосы, то просто впутывал в них свои дрожащие пальцы, упираясь затылком в стену и силясь оставаться на ногах, пока Донхэ напористо сосал его твёрдый от возбуждения член. Донхэ помнит, что кончил Ынхёк быстро и прямо ему в рот, но сглотнуть парень так и не решился — подумав о том, что грязнее этот пол уже не станет, лидер группы резко сплюнул куда-то в сторону и поднялся на дрожащих ногах, чувствуя, что его собственная ширинка вот-вот лопнет от давления: Донхэ даже представить не мог, что он сам так возбудится, делая минет Ынхёку. И уж тем более Донхэ не надеялся, что барабанщик представит ему ответную любезность, но с таким стояком парень даже до кабинки бы не сумел доковылять — Донхэ нуждался в Ынхёке, и тот об этом прекрасно знал, с усмешкой подтягивая на себе штаны и, застегнув ширинку, обшаривал свои карманы, доставая из них изрядно помятую пачку сигарет. — А ты хорош в этом. Есть зажигалка? — так спокойно и естественно произнёс Ынхёк, доставая из пачки одну сигарету, и, не совсем понимая, что происходит, Донхэ нелепо кивнул и, потянувшись к полам своего пиджака, достал зажигалку из кармана, неуклюже помогая Ынхёку прикурить — он всегда держал рядом с собой зажигалку на случай, если Хичолю захочется затянуться вредным никотиновым дымом. — «Лучше предоставить этому забывашке доступ к зажигалке, чем искать его потом по всем злачным местам Штатов», — со смехом всегда говорил Донхэ, и вот эта привычка ему пригодилась. — Ынхёк… — жалобно прошептал Донхэ, не в силах даже выдохнуть полной грудью: ему казалось, что джинсы вот-вот треснут по швам, особенно в зоне паха, а Ынхёк лишь хрипло засмеялся, затягиваясь сигаретой, зажатой в пальцах левой руки, а правой, словно решив сделать Донхэ одолжение, он притянул парня ближе к себе, ухватившись за ремень джинс, и играючи щёлкнул его пряжкой, справившись с ней намного быстрее. Но джинсы и бельё Донхэ спустил уже сам, практически не дыша и боясь упустить этот шанс получить долгожданное облегчение с помощью Ынхёка. Ынхёк решил милостиво подрочить Донхэ, догадавшись, как тот нуждается в нём в данный момент — и даже за это парень тогда был ему благодарен: полупьяно дыша, Донхэ хрипло стонал барабанщику в шею, двигал бёдрами навстречу его холодным пальцам, умело скользящим по стволу его члена, и лишь поражался тому, как движения Ынхёка совпадают с битами музыки снаружи, чуть приглушенной в этом тесном помещении. — «Танцуй, я рядом…» — какой-то нелепый, бессвязный ремикс крутился, как заевшая пластинка и давил на мозги — но в то же время этот бесхитростный текст так напоминал Ынхёка, так походил на его жизненное кредо, что все эти звуки и ощущения, которые так отчаянно ловил Донхэ, мечтая раствориться в этом моменте, всё это казалось таким гармоничным и уместным. Ну или же кровь стучала уже не только в паху, но и в ушах Донхэ, так как ни о чём другом думать он уже не мог и воспринимал всё происходящее как самое настоящее волшебство. Донхэ помнит, с каким стыдом и одновременным облегчением он тогда кончил в ладонь Ынхёка, из-за цветных пятен перед глазами ничего не разбирая перед собой и наугад пытаясь найти губы смеющегося барабанщика, тычась, как слепой котёнок. И когда Донхэ наконец нашёл эти губы и впился в них отчаянным поцелуем, он практически тут же закашлялся, так как Ынхёк выдохнул в его рот весь тот сигаретный дым, который он втянул секундами ранее. Ынхёк вполне любезно дождался, пока Донхэ сумеет наконец надеть свои джинсы, всучил ему в дрожащие пальцы наполовину выкуренную сигарету и, отмыв свою руку от липкого семени, также беззаботно отправился наслаждаться пьяной ночью под звуки битов дальше, а лидер группы тупо таращился перед собой и с ненавистью пытался затянуться сигаретой снова и снова — кашлял, давился этим дымом, его тошнило, но Донхэ не сдавался. Он одновременно испытывал и невыносимое облегчение — он наконец-то коснулся губ Ынхёка своими, и более того, они сделали друг другу приятно, и всё это можно будет списать на пьяную ночь, — и ярость и давящее чувство вины, так как Донхэ сразу же начал сомневаться в правильности этого решения. — «Не стоило позволять себе поддаться этому порыву…» — считал Донхэ все последующие годы, но исправить уже ничего было нельзя — оставалось только и дальше делать вид, что между ними ничего не происходило. Эта зажигалка уже давно была пустой, но Донхэ до сих пор продолжает носить её с собой вместе с другими зажигалками, которые лидер группы меняет по мере необходимости. Парень просто не мог взять и выбросить ту вещь, которая напоминала ему о той спонтанной близости, которая подогревала его все следующие годы, питала ненавистью, злобой и плохо скрытым обожанием Ынхёка, все те спутанные чувства, которые наполняли его и давали сил двигаться дальше. Но тот ночной разговор между ними, когда Ынхёк казался таким удивлённым, наблюдая за тем, как Донхэ курит на лестничной клетке, немного расставил всё на свои места. Взаимоотношения между лидером группы и барабанщиком никогда нельзя было назвать спокойными или гладкими, но в тот момент, когда Ынхёк так искренне извинялся за то, что он возвращался в комнату с перегаром, Донхэ понял, что злиться на него лидер группы больше не может. И когда Ынхёк, вернувшийся в общежитие после их ссоры, так осторожно и несмело заботился о них всех, помог восстановить режим, открыл в себе талант к кулинарии, явно научившись этому у своего брата, да ещё и аквариум для них всех принёс — Донхэ был уверен, что их барабанщик безумно устал от этой своей маски наглого и самоуверенного парня и просто захотел побыть самим собой, настоящим, безо всей этой сценической мишуры. Наверное, поэтому к новым выходкам Ынхёка лидер группы был более снисходителен — врезал для него задвижку в ванной комнате, чтобы парень не крался в душ по ночам, уговорил ребят отстоять аквариум как их общее решение, чтобы у Ынхёка не было проблем, да и с растяжением запястья барабанщика старался делать всё, чтобы Ынхёк поправился без последствий и не перенапряг руку к репетициям. Но после той, пьяной ночи, что произошла между ними, Донхэ уверен, что он больше никогда не прикоснётся к спиртному. И пусть в этот раз Ынхёк не посмеялся над ним, пусть он оказался совершенно другим, очень чутким, доверчивым и нежным, но лидер группы повёл себя намного хуже, чем когда-то Ынхёк — Донхэ оттолкнул Ынхёка, сделал ему больно, потому что испугался, не поверил в искренность барабанщика, и из-за всего этого и произошла эта ужасная авария, которая забрала с собой жизнь ни в чём неповинного человека, брата Ынхёка. — Я больше не хочу мучать нас обоих, — бормочет Донхэ себе под нос, решительно выходя из машины для того, чтобы выбросить в мусорку эту уже неработающую зажигалку, без колебаний и сомнений. Лидер группы уверен, что об этой истории стоит уже забыть и не напоминать о ней Ынхёку, но о той самой ночи, после которой барабанщик с братом попали в аварию, Донхэ обязан поговорить с Ынхёком, потому что именно по вине лидера группы всё это и произошло. — «И я не знаю, как Ынхёк отреагирует на то, что я скажу… но я должен быть с ним честным», — решает Донхэ, возвращаясь обратно в машину. — «И я должен подобрать слова, чтобы не сделать только хуже…»***
Момент для разговора Донхэ подбирает довольно удачный: они с Ынхёком остаются в общежитии совершенно одни. Конечно, парень бы не отказался, если бы с ними был и Хичоль, на случай чего, ведь, как показывает практика, старший мембер группы справляется с нервными срывами барабанщика намного лучше, чем Донхэ, но такая роскошь считается непозволительной — то, что лидер группы сумел отправить остальных мемберов на улицу до ближайшего магазина, уже считается чудом, так что привередничать не приходится. — А, Донхэ? — заметив, что Донхэ мнётся на пороге комнаты, Ынхёк довольно приветливо оборачивается к нему, сидя на своей постели. — Чем-то помочь на кухне нужно? — Нет… нет, ребята пока в магазине, так что об обеде подумаем позже, — заминается Донхэ, не зная, с чего начать, но в итоге подходит ближе, усаживаясь на краю своей кровати. — Послушай, Ынхёк… Помнишь, я говорил, что мне нужно кое-что тебе рассказать? — Да, я помню, — Барабанщик согласно покачивает головой, сразу же насторожившись и встревоженно покосившись на лидера группы — такое удивительно чуткое поведение, из-за которого Донхэ и не знает, как такой Ынхёк отреагирует на его необходимую правду. — Так что ты хочешь мне рассказать? — Ынхёк… ты только выслушай меня, пожалуйста, — тихо просит Донхэ, собираясь с мыслями и посмотрев на притихшего Ынхёка, чтобы быть готовым к любой его реакции. — Я… хочу поговорить с тобой о… той нашей ночи, перед аварией. И Ынхёк мгновенно переменился в лице: не сумев проконтролировать себя и свои эмоции, барабанщик сразу же съёжился, впиваясь пальцами в свои худенькие коленки и явно не зная, как ему сбежать от этого разговора. — «Один раз, Ынхёк…» — Донхэ уже сожалеет о том, что он завёл этот разговор — и ему невероятно жаль Ынхёка, которому придётся это выслушать, но они должны разобраться с этим, чтобы лидер группы и дальше мог быть честным по отношению к барабанщику. — «Только один раз выслушай меня, прошу тебя…» — Я не могу и дальше убегать от этого разговора и делать вид, что ничего не произошло, — признаётся Донхэ, говоря всё тише и осторожнее. — Потому что то, что было между нами… То, что я сказал тебе утром… — Донхэ, не надо, — сипло отвечает Ынхёк, болезненно сморщившись и обхватив свои плечи руками. — Я никому не говорил об этом, как ты и просил, и… Просто не надо об этом, ладно? — Я не сомневаюсь, что ты никому не говорил, — вздохнув, Донхэ покачивает головой, понимая, что ему не стоит медлить: парню кажется, что и без того барабанщик вот-вот расплачется, вспоминая, что произошло в то утро. — Но пожалуйста, позволь мне быть с тобой честным. В то утро я… я поступил так глупо, и мне очень за это стыдно. Я солгал тебе о том, что для меня эта ночь ничего не будет значить. Я просто… испугался признаваться тебе, что это была лучшая ночь в моей жизни. Я поступил, как трус — и я не могу молчать об этом. Мне очень жаль, Ынхёк. Ынхёк ничего не отвечает, с силой поджимая губы и ошарашенным взглядом уже влажных от слёз глаз уставившись на Донхэ. У лидера группы перехватывает дыхание и, чтобы не струсить вновь, он тихо добавляет: — И… я до сих пор не могу себя простить за всё, что произошло, ведь… это всё из-за меня, Ынхёк. Из-за меня ты так расстроился и уехал с братом, и… Это из-за меня погиб твой брат. После этих слов время словно остановилось: Ынхёк не двигается, глядя на Донхэ так испуганно, так обречённо, и лидер группы уверен, что выражение лица барабанщика сейчас точно такое же, как и у него самого. — «Мы оба не были готовы к этому разговору…» — запоздало понимает Донхэ, уже сожалея о том, что он поднял эту тему так рано: парень снова думал лишь о себе, решив, что раз Ынхёк с такой удивительной силой справляется с пережитым, то и в этом он поймёт сожаление Донхэ и сможет хоть немного облегчить тяжкий груз на сердце лидера группы. — «Я слишком рано начал об этом говорить…» — Донхэ, оставь меня одного, — сквозь сиплый голос Ынхёка уже слышны всхлипы, парень дрожит, но он изо всех сил держит себя в руках, выдавив свою просьбу чуть ли не титаническими усилиями, чтобы не смешать её с подступающими рыданиями. — Если хочешь, чтобы я остался здесь после этих слов — оставь меня одного, иначе не сдержусь и сделаю больно. — Конечно, как скажешь, — Донхэ поднимается на ноги, попятившись назад, к двери: он понимал, что Ынхёк не отреагирует на его слова спокойно, но всё равно лидер группы оказался не готовым к такой неопределённой реакции. Парень не знает, о чём именно говорил Ынхёк и что он подразумевал под «сделаю больно»: если речь была о том, что барабанщик снова нагрубит Донхэ, то лидер группы был к этому готов, поскольку он заслужил любую реакцию от Ынхёка, особенно ненависть и презрение. В таком случае Донхэ был готов остаться в комнате, чтобы парень выпустил на нём весь свой гнев и все свои эмоции. Но Ынхёк мог иметь в виду, что он сделает больно себе — и это было уже весомым аргументом для Донхэ. Пусть неосознанно, пусть действительно специально — но барабанщик надавил на больную тему для них всех, и лидеру группы пришлось уступить, чтобы эта угроза не воплотилась в реальности. — «Только не это, только не снова….» У барабанщика начинается очередная истерика, и в этот раз Донхэ не может быть рядом с ним, чтобы поддержать и успокоить — его гонят прочь из комнаты, и лидеру группы придётся послушаться, если он хочет, чтобы Ынхёк оставался в общежитии, под их контролем, и не натворил новых глупостей. Уйти из общежития, вернуться на время к родителям, и оставить Ынхёка одного или под назойливым вниманием остальных ребят Донхэ тоже не может — и своими словами совесть себе, как он надеялся, лидер группы тоже не облегчил, так что ситуация получилась довольно непростая. Единственное, что он может — это уйти на кухню и дать Ынхёку побыть в одиночестве, потому Донхэ пятится назад, жалобно глядя на барабанщика и совершенно не зная, что предпринять, и как теперь Ынхёк будет к нему относиться. — «Разве Ынхёку была нужна моя честность? Он только начал отходить от всего этого…» — корит себя лидер группы и, наугад нащупав ручку двери, парень тихо произносит: — Дома больше никого нет… Тебя никто не потревожит… И мне правда очень жаль, Ынхёк. Я бы исправил всё… если бы только мог. Прости… Ынхёк ничего не отвечает, отвернувшись от него, и Донхэ покорно принимает это его желание остаться в одиночестве, наконец выйдя из комнаты и, чтобы не мяться у двери, отправляется на кухню, стараясь не вслушиваться в шорохи в их комнате. Ему совершенно не о чем думать, как о состоянии Ынхёка, и Донхэ до сих пор не знает, чем он руководствовался, когда пытался облегчить собственное чувство вины. — «А на что я надеялся? Что Ынхёк скажет: ничего, я понимаю? Что он не вернётся своими мыслями к тому, что его брата больше нет?» — лидер группы садится за обеденный стол и устало роняет голову на руки, вслушиваясь в то, как в комнате сдавленно закричал Ынхёк. Донхэ догадывается, на что похоже это звучание: парень явно уткнулся носом в подушку, надеясь, что так его никто не услышит, и в Ынхёке до сих пор кроется столько боли, сколько лидер группы даже представить себе не мог. И теперь Донхэ не знает, сумеет ли он помочь барабанщику справиться с этой болью — или же теперь Ынхёк будет всегда его ненавидеть. Хотя, вслушиваясь в то, как кричит барабанщик, и не имея возможности помочь ему, утешить, крепко обнять и выразить своё сочувствие и сопереживание, Донхэ даже не подозревает, что было бы лучше: оставить всё, как есть, или пусть лучше Ынхёк действительно знает о том, что во всём виноват именно лидер группы, ведь тогда барабанщику будет не так больно думать обо всём этом — зная, что есть виновный, и что свою боль всегда можно выплеснуть на него, и тот ни слова против не посмеет сказать. Потому что Донхэ действительно виновен в произошедшем. И Донхэ исполняет просьбу Ынхёка — он не смеет вернуться в комнату, пока парень так кричит и плачет, потому что знает, что барабанщик вытолкает его прочь или вообще сбежит к себе на квартиру, и во всём этом будет виноват сам Донхэ. И только когда уже вот-вот должны были вернуться ребята, лидер группы осмелился заглянуть в комнату, не зная, чего ему ждать и как Ынхёк отреагирует на его появление. — Вот… я тебе попить принёс… — Донхэ тихо ставит кружку с горячим настоем на тумбочку Ынхёка и, не поднимая головы, готовится как можно скорее улизнуть из комнаты, как провинившийся пёс, прекрасно понимающий, что он натворил, но лидера группы настораживает, что он не слышит проклятий в свой адрес, которые в принципе были ожидаемы. Опасливо приподняв голову, лидер группы несмело поглядывает на Ынхёка, не понимая, почему тот молчит, но парень лишь тихо шмыгает носом и, держа фотоальбом на своих ногах, хлопает свободной рукой на постели рядом с собой, явно прося Донхэ присесть рядом. — «Неужели он… не злится?» — не веря тому, что он видит, лидер группы осторожно подходит ближе и усаживается на краю, как можно дальше от Ынхёка, чтобы не спровоцировать его на новый эмоциональный всплеск. — Ты ни в чём не виноват, Донхэ, — осипшим от слёз голосом произносит Ынхёк, сжимая фотоальбом пальцами до побелевших костяшек. — Это ведь я… не дослушал тебя, не дал объясниться. И это из-за меня мы оказались на той трассе и мой брат… Не закончив, барабанщик снова всхлипывает, сжавшись в комок, и зажмурившись, продолжает очень устало и жалобно плакать, бессильно сгорбившись и опустив голову. — «Он уже не справляется с этой болью», — понимает Донхэ, с ужасом осознавая, что именно ему говорит Ынхёк. — «И если бы я не поднял эту тему, я бы так и не узнал, что Ынхёк винит во всём этом себя… до такой степени…» — Ынхёк, это не твоя вина… — практически шепчет Донхэ осевшим голосом, не зная, что ему теперь делать и как утешить Ынхёка, но тот снова сам даёт ему подсказку: шмыгнув носом, барабанщик придвигается к лидеру группы и утыкается лбом в его плечо, расплакавшись во весь голос, прижимаясь к нему доверчиво, как маленький ребёнок. — Ох, Ынхёк… — вздрогнув от неожиданности, Донхэ осторожно приобнимает Ынхёка за плечи, прислоняя его ближе к себе, и несмело поглаживает парня по спине, будучи уже благодарным ему за то, что барабанщик не отталкивает его, и даже после этой ужасной правды тянется к нему, выпускает наружу эту разъедающую изнутри боль. — Ты ни в чём не виноват, Ынхёк. Что бы ни случилось позже, всё началось с моих глупых слов. Мне очень жаль, Ынхёк, если бы я только знал… Парень ничего не отвечает, ровно как и не выпускает фотоальбом из своей руки, но другой он всё-таки приобнимает Донхэ за талию, придвигаясь ещё ближе. Лидер группы по себе знает, что его слова не заставят Ынхёка перестать испытывать чувство вины — но также Донхэ знает, что эти слова всё равно помогают. Каждому, кто мучается от боли и считает себя виновным в переживаемом горе, нужен хоть кто-то, кто скажет, что он в этом совсем не виноват. Даже если разум в это не поверит, усталому сердцу всё равно хочется прислушаться и довериться тому, кто рядом, и тому, кто пытается помочь. Возможно, именно поэтому Ынхёк не стал срываться на Донхэ и просто попросил его уйти, надеясь, что ему хватит сил справиться самому, но при этом всё равно подпустил его ближе, когда понял, что не справляется с этой болью. И именно поэтому у Донхэ снова появляются силы поддерживать и утешать Ынхёка — потому что тот, даже зная правду, не считает лидера группы виноватым в произошедшем. — «У него такое доброе сердце…» — Хочешь попить? Я тебе настой принёс, — тихо напоминает Донхэ, продолжая медленно поглаживать парня по спине. — Поможет тебе успокоиться… Можешь ненавидеть меня — я заслужил. Но позволь помочь тебе, Ынхёк… пожалуйста. — Я не ненавижу тебя, — сдавленно отвечает парень, отстраняясь, и свободной рукой вытирает свои слёзы, тихо вздыхая. — И, наверное, ты действительно должен был всё это мне сказать. Я же вижу, как ты из-за этого мучаешься. А мой брат… его уже никакими словами не вернёшь, так что… живи дальше и ни о чём не думай. Я тебя не виню. Но всё-таки Ынхёк даже после своих страшных слов любопытно косится на кружку и, поняв, что тот согласен попить, Донхэ тянется к тумбочке и берёт кружку обеими руками, протягивая её барабанщику, даже не зная, что ему на это сказать. Брата Ынхёка действительно никакими словами уже не вернуть, и то, что даже в таком состоянии парень увидел, как Донхэ всё это время мучался, не зная, как признаться барабанщику в своей ужасной правде — не делает чести лидеру группы. Скрывать свои чувства и истинные эмоции он так и не научился, пусть ребята всегда говорили совершенно обратное. — Спасибо, — вздохнув, Ынхёк хочет взять кружку, но одна рука у него занята фотоальбомом, потому, не зная, куда пока положить эту важную для него вещь, барабанщик неожиданно для Донхэ кладет фотоальбом ему на колени и принимает кружку обеими руками, сделав несколько торопливых глотков горячего травяного настоя. Донхэ с любопытством касается пальцами фотоальбома на своих коленях, но после наделанных ошибок ему хватает такта понять, что если он сейчас откроет этот фотоальбом и начнёт рассматривать в нём фотографии, наверняка важные для Ынхёка и напоминающие ему о брате, то о доверии барабанщика можно будет забыть. Именно поэтому Донхэ осторожно перекладывает фотоальбом со своих колен назад, ближе к стене, сдержав своё любопытство и так и не заглянув в его страницы. Почему-то лидеру группы кажется, что это будет самое правильное решение. — «Возможно, однажды Ынхёк захочет показать нам эти фотографии…» — думает Донхэ, заставляя себя даже не оборачиваться на фотоальбом, чтобы не сожалеть о том, что он сейчас сделал. — «Но пока он к этому не готов…» — И всё-таки мне следовало поднять эту тему намного позже, — тихо отвечает Донхэ, наблюдая за тем, как барабанщик пьёт горячий настой, как будто постепенно успокаиваясь. — Я повёл себя как бесчувственная свинья, думая только о себе… И тогда, и… сейчас тоже. Прости меня. Я не хотел причинить тебе новую боль. — Новой боли ты не причинил, — вздыхает Ынхёк, держа кружку обеими руками и то и дело отпивая настой понемногу, устало глядя перед собой, словно уставившись куда-то вглубь пространства. — Я засыпаю с этой болью и просыпаюсь, Донхэ. И поверь мне, если бы вы знали всё, о чём я молчу — вы бы возненавидели меня. Так как я могу сейчас осуждать тебя? Я просто очень хочу, чтобы этот кошмар уже прекратился. — «Если бы мы знали всё, о чём молчит Ынхёк?» — эти слова стали для Донхэ неожиданностью, но прямого вопроса он не задаёт — барабанщик, кажется, сожалеет, что он обмолвился об этом, так как Ынхёк тут же нервно отводит взгляд в сторону, избегая взгляда лидера группы, потому и прояснить этот момент парень не решается. — «Не важно. Ынхёк имеет право на свои тайны», — напоминает себе Донхэ, удручённо покачивая головой. — «Когда он будет готов — он расскажет всё, что нам стоит знать. Сейчас его откровенности вполне достаточно». — Уверен, что никто не станет ненавидеть тебя, — Донхэ кладёт руку на плечо Ынхёка и мягко сжимает пальцы, чтобы барабанщик чувствовал, что он не один и в его тайнах нет ничего дурного. — У всех могут быть свои секреты. Главное, чтобы ты чувствовал себя лучше. Если тебе ещё нужно побыть одному, я скажу ребятам, чтобы не беспокоили тебя. Мы позовём тебя к обеду, хорошо? — Спасибо, — повторяет Ынхёк, допивая настой в своей кружке и устало посмотрев на Донхэ. — И спасибо, что сказал мне об этом сейчас, а не перед концертом. Наверное, для тебя это тоже было непросто. — «Было ли мне непросто признаваться в своей лжи? Или в том, что я до сих пор испытываю к тебе, Ынхёк?» — Донхэ откровенно растерян из-за таких слов, но переспросить не решается — барабанщик и так в паршивом состоянии. — «Или же ты о том, что я виновен в гибели твоего брата?.. Это всё было непросто говорить, хотя тебе же намного тяжелее знать об этом…» Задать прямой вопрос сейчас невозможно — Ынхёк снова может отреагировать непредсказуемо. Да и после признания «это из-за меня погиб твой брат» говорить о чувствах, которые Донхэ даже после их последней ссоры продолжает испытывать к Ынхёку, глупо и неправильно. Вдобавок барабанщик явно расслышал слова лидера группы о том, что тот на самом деле считает их пьяную ночь лучшим, что с ним происходило, но оставил эти слова без ответа — и Донхэ не посмел бы осудить Ынхёка за такое решение. На его месте любой бы думал только об аварии и о том, что его брата-близнеца больше нет, и если после всего этого Донхэ больше не дадут ни единого шанса попытаться стать для Ынхёка кем-то большим, то лидер группы безропотно примет это, поскольку каждый раз любое сближение с барабанщиком заканчивается тем, что в итоге они напиваются, а после… — «Нет, об этом нельзя сейчас думать…» — Донхэ заставляет себя подавить эти неуместные мысли: к тому, что он будет и дальше нести свои невзаимные чувства в одиночку, лидер группы уже привык, а вот навязывать их Ынхёку в таком состоянии будет некрасиво и неуместно. — «Единственное, что сейчас важно — Ынхёку нужно прийти в норму…» Донхэ бы хотел сказать что-нибудь ещё успокаивающее, но он слышит, как хлопает входная дверь, а затем оживлённые звуки голосов в коридоре нарушают тишину — ребята вернулись из магазина. И Ынхёк тоже прекрасно понимает, что если не остановить вернувшихся парней на подходе к комнате, то те ворвутся самым бесцеремонным образом и застанут барабанщика в таком подавленном состоянии. Может, потому, покачав головой, барабанщик возвращает Донхэ кружку и с усталой полуулыбкой добавляет: — Ладно… кто-то обещал мне покой и тишину до самого обеда, так что советую поспешить, — и у лидера группы не находится слов на то, как Ынхёк умудряется улыбаться и говорить таким образом, словно не он несколько минут назад сдавленно кричал в подушку, пытаясь подавить собственную рвущуюся наружу боль. — «Ты же знаешь, что я действительно виноват в том, что случилось… Но ты так добр ко мне и ты так стараешься вести себя… обыденно…» — Донхэ не решается сказать это вслух, так как действительно боится снова надавить на болезненные воспоминания Ынхёка, снова довести его до слёз, снова разбудить эту острую боль, которую барабанщик в себе так старательно подавляет. И поспорить с ним Донхэ тоже не может, уважая эту невероятную силу духа барабанщика, потому он послушно забирает кружку и поднимается на ноги. Свободной рукой лидер группы осторожно приглаживает встормошенные пряди волос Ынхёка, касаясь их крайне бережным движением, до сих пор боясь, что на самом деле барабанщик его ненавидит, что Ынхёк оттолкнёт его, снова закричит и больше не сможет находиться рядом с ним в одной комнате. Но барабанщик ведёт себя довольно кротко и тихо, не отшатываясь от руки Донхэ, потому, не сдержавшись, лидер группы даёт порывистое и горячее обещание перед тем, как уйти из комнаты: — Я больше ни в чём не солгу тебе, Ынхёк. Обещаю. И судя по тому молчаливому взгляду, которым Ынхёк проводил Донхэ, парню становится ясно — даже после той ужасной лжи, причинившей барабанщику боль и отнявшей жизнь его брата, Ынхёк всё равно поверил ему. А вместе с верой всегда приходит и ответственность, ещё большая, чем прежде. И в этот раз Донхэ к ней готов.