Цветок и нож

«И снова толпа гудит, и нет назад пути, Этому миру нужен герой — ты можешь быть им» © St1m — Только вперёд

      Хёкджэ даже рад, что всё-таки Йесон ненавязчиво отговорил его от успокоительного — чем ближе ребята подходили по коридорам помещения к сцене, тем ощутимее у него начинали дрожать ноги, и от лекарств он бы, наверное, совсем не мог двигаться вперёд. — «На что я рассчитывал, когда соглашался?» — Хёка охватывает паника, когда он наконец понимает, что сейчас ему придётся играть на барабанах перед множеством людей и не просто казаться «Ынхёком» — быть «Ынхёком» и демонстрировать на сцене всё то, что фанаты ждут от его брата. Дожидаясь за кулисами, пока выступят какие-то незнакомые ему певцы — дуэт из молодых парня и девушки, Хёкджэ изо всех сил сдерживается, чтобы не дать своей трусости взять верх, ведь тогда Хёк совершенно очевидно сбежит, запрётся где-нибудь и уже не сможет выйти наружу, не рассказав всем через дверь ту самую ужасающую правду, которую он скрывает. Хёк не слышит ни мелодии той наверняка лиричной песни, которую исполняют парень в смокинге и красивая девушка в длинном, обтягивающем платье, покрытом россыпью мелких сияющих страз, подол которого практически касается пола, ни каких-то наставлений Чонсу, держащегося рядом, ни того, о чём переговариваются ребята, не скрывая, что они таращатся на него — его уши словно заполнены кровью, и сквозь наушники, что стафф дополнительно закрепили на его ушах с помощью едва заметных под одеждой проводов, Хёкджэ не слышит ничего, кроме бешеного биения своего сердца.       Дышать приходится чаще, парень начинает хватать воздух через рот, чтобы не сойти с ума и хоть как-то сбавить тот кипящий пар внутри себя, как вдруг Хёк ощущает в своей руке чью-то тёплую и мягкую руку, которая бережно сжимает пальцы, словно выталкивая Хёкджэ наружу, в реальность, за ту стену, которую он не может пробить самостоятельно.       — Ынхёк? — казалось, Донхэ просто зовёт его по имени, но, когда парень поворачивает голову, чтобы посмотреть на взволнованного лидера группы, он понимает, что в этом вопросе таится намного больше, чем просто имя брата. Донхэ разом спрашивает о стольких вещах: не нужно ли ему всё-таки принять успокоительное, или стоит ли поменяться местами с кем-то из выступающих, чтобы «Ынхёк» мог отдышаться, и вообще — готов ли он к выходу на сцену, уверен ли в своём решении поучаствовать в этом фестивале. Но основная проблема была в том, что ни на один вопрос Хёк не мог ответить честно — теперь ему очень хотелось принять лекарства, но на сцене они ещё не подействуют, перемены в списке выступления только ещё больше будут нервировать ребят, а в своём решении выходить на сцену Хёкджэ не уверен до сих пор. — «Просто полчаса… Полчаса безумного ритма — и всё закончится», — напоминает себе Хёк, потому, изо всех сил стараясь успокоиться, он лишь размеренно выдыхает и чуть сжимает пальцы Донхэ в ответ, не зная, что ему сказать. — «Я так и не готов…» — убеждается Хёкджэ, но от тёплой руки лидера группы его хотя бы начинает меньше трясти. — «Но выбора нет. Это просто семь песен. Никто не заметит подмены».       Хёкджэ не успел услышать, когда их позвали на сцену — ему пришлось выпустить руку Донхэ из своей, так как в таком положении идти было невозможно, но то, как софиты тут же практически ослепили его, словно окружив парня со всех сторон, выставляя его напоказ, и то, как сразу же взревела толпа в зрительном зале — всё это, наверное, Хёк запомнит до конца своей жизни. Он было даже растерялся, позабыв, где должно быть место «Ынхёка», но работники мероприятия очень быстро расставили на сцене музыкальные инструменты и микрофоны на подставках, так что барабанную установку Хёкджэ замечает сразу. Выдавливать из себя неестественные улыбки и смотреть на зал парень не отваживается — ему кажется, что если фанаты заподозрят фальш, то никакая охрана не спасёт обманщика от праведного гнева: толпа доберётся до него и в ярости растерзает, не оставив ни единого целого кусочка. От образовавшейся перед глазами картины Хёкджэ становится дурно, но, сильнее стискивая зубы, он лишь проходит к установке и садится за неё, неуверенно взяв палочки в руки. — «Даже хорошо, что мне не придётся петь сейчас…» — с облегчением думает Хёк, собираясь с мыслями и наконец поднимая голову, чтобы встретиться взглядами с ребятами: Хёкджэ уже знает, что начинать играть нужно только по кивку Донхэ, и именно лидер группы в первую очередь сейчас дожидается, пока «Ынхёк» покажет ему, что он готов.       — «Мы начинаем с Throne», — напоминает себе Хёк и расправляет плечи, надеясь, что он приготовился и не подведёт ребят. Донхэ мелко, едва заметно для зрительного зала, кивает всем и Кюхён первый начинает играть на своей бас-гитаре, ровно, не сбиваясь с ритма и задавая нужный настрой. Хёкджэ помнит, что ему нужно присоединиться через несколько ритмичных «квадратов» и, набрав в грудь побольше воздуха, он дожидается нужного момента — а затем резко ударяет два раза подряд по барабанам, перехватывая этот темп, который задал Кюхён. — «Началось…»       И сразу же, как Хёк начинает отбивать ритм песни, по сцене разливается стройное трио голосов — Йесон тоже подключает свою электрогитару, скользнув пальцами по струнам, и он, как и Кюхён, в статусе бэк-вокалистов, выпевает мелодию без слов, лишь своим голосом, вместе с Хичолем, что вцепился своими красивыми длинными пальцами в микрофонную стойку и тряхнул волосами, явно намереваясь от первого до последнего звука отвлекать внимание публики на себя.       — Вспомни то время, когда ты оставила меня одного и разрушила все свои обещания, — голос Донхэ так уверенно и громко вливается в первый куплет, словно не этот парень беспокойно метался из стороны в сторону в течение целого дня, срываясь на ребятах. — Я был подобен океану, потерянным в пространстве, ничто не могло избавить меня от боли.       Хёкджэ думает лишь о том, что его рукам непозволительно дрожать — ему нельзя сбиваться с ритма, замедляться или загонять ребят: Хёк догадывается, что, раз многое зависит от ритма, парни постараются подстроиться под него, и это будет только лишним стрессом для всех. Но голос Донхэ звучит, как маяк, как этакий метроном, который глухими толчками отмеряет в голове Хёкджэ ровный ритм, и ему остаётся лишь следовать этому темпу, прислушиваться к Донхэ, у которого, наверное, внутри есть собственный маятник, не позволяющий лидеру группы и главному солисту сбиться.       — Брось меня на съедение волкам, — Хичоль по-звериному вступает в припев, практически вырыкивая эти строки, выпуская свою волчью натуру — и Кюхён вторит ему, как юный волчонок, продолжая играть на своей бас-гитаре и умудряясь только усилять возникающую атмосферу. Ритм для Хёкджэ немного усложняется, нужно играть ещё увереннее, ещё активнее, чтобы ничто не мешало ребятам сделать своё дело — и он подчиняется, словно втянув в себя эту дикую обстановку, пытаясь ей пропитаться и сыграть, как следует. Хичоль словно перебивает Донхэ, выхватывает у него мелодию, подминая её под себя, но Хёк знает, что так задумано, такова история этой песни — и он знает, какой эффект это производит на публику. Он слышит, как фанаты выкрикивают слова припева, тоже заражаясь этой звериной маской, тем самым образом великолепного корейского солиста Аски — и чувствует, что скоро сам не сможет устоять, и тоже запоёт, неосознанно, может, не очень чисто, так как в своём голосе Хёкджэ не уверен, но запоёт.       — И завтра я вернусь вожаком целой стаи, — Донхэ перехватывает мелодию намного мягче, как и подпевающий ему Йесон, но Хёкджэ не сомневается, что это звучит не менее грозно и достойно. Эти двое прекрасно спелись дуэтом, а их образы и манера поведения всегда выдавали в рассудительных артистах задатки вожака стаи. — «Но истинный вожак — всё равно Донхэ, и это именно его строчки», — понимает Хёкджэ, стараясь не сбиваться с ритма. — «Они знают своё дело — и всё будет отлично. Мне всего лишь нужно не мешать им».       — «Но как же странно слышать эту песню без голоса Ынхёка…» — короткая фраза внутреннего голоса издевательски располосовывает его изнутри, пропитывая ядом незажившие раны, и Хёк изо всех сил гонит эти давящие мысли прочь. — «Потом. После фестиваля, ладно? Пусть вся эта боль вернётся только после фестиваля», — умоляет Хёкджэ, надеясь, что от нервов у него не вспотеют руки и палочки не выскользнут. — «Только не сейчас… Я… я не могу сейчас…»       — Избей меня до полусмерти, — снова рычит Хичоль, как будто они с макнэ нисколько не сомневаются в том, что та самая девушка из песни нападёт на них, причинит им боль — корейский солист и Кюхён словно даже подзывают её к себе, будучи готовыми встретить опасность, как истинные бойцы, без страха и сомнения.       — Каждая рана формирует меня, — снова подхватывает Донхэ и Йесон вторит ему, не давая этой песне превратиться во что-то чрезмерно дикое и агрессивное — помимо стойкости и силы в мелодию вплетается рассудительность вперемешку с проницательностью.       — Каждый шрам укрепляет мой трон, — одинокий голос Хичоля мгновенно становится обезумевшим, озверевшим, и Хёкджэ до дрожи в теле вливается в эту атмосферу, начиная отбивать ритм гораздо увереннее и смелее, под быструю игру гитаристов, замечая, что Донхэ, который не прикасался к своей гитаре, когда пел, придерживает её одной рукой, зажимая нужные лады и коротко ударяя по струнам в некоторых моментах, словно… — «Он подсказывает мне темп, чтобы я не сбился во время проигрыша», — догадывается Хёк, и после этого ему становится даже немного легче — парень и не думал, что на сцене кто-то из них догадается, как помочь ему, но ребята явно всё продумали и подготовились: Хичоль рычит так, словно эта песня — гимн его последнего боя, никто больше не оборачивается на него, чтобы не показать фанатам, как они волнуются за барабанщика, и Донхэ нашёл способ контролировать тот темп, который должен выдерживать Хёк.       За первым куплетом также звонко полился второй, снова припев с этой чередующейся игрой в «рычание зверя — мягкое, но уверенное заявление», и на втором «трон» Хичоль неожиданно сбавляет пыл, превратив своё агрессивное пение в чувственный вокал. Если бы Хёк не знал эту песню как фанат и если бы не играл бы её на квартире у Ынхёка и на репетициях, он бы точно был полностью захвачен таким резким эмоциональным переходом. Ещё и этот проигрыш, на время которого Хёкджэ удаётся немного перевести дух и перехватить палочки поудобнее, раз пока он не играет, оказывается весьма кстати. Звучат только лёгкие отголоски гитары Донхэ в застывшем времени этого огромного зала, чтобы Хичоль знал, когда ему следует вступить.       — Я оставлю тебя задыхаться от невысказанных слов, — тихо, проникновенно, словно нерешительно Донхэ и Хичоль вступают в кульминационную часть, бэк-вокалисты также осторожно касаются струн гитар, чтобы не выпустить наружу лишнее звучание струн, а Хёкджэ даже вздрагивает от мурашек, что бегут у него по спине, пока парень изредка ударяет палочками по барабанам для обозначения окончания «квадрата» ритма: он ощущает, как с каждой новой строчкой песня набирается сил для нового удара, нового боя во имя победы, во имя жизни. — Я восстанавливаю всё, что ты разрушила, и теперь ты знаешь.       Кульминация снова повторяется, здесь должен был вступать Ынхёк, но голоса и без него становятся громче: ребята обещали справиться и без пения «барабанщика» — и они держат своё слово, а Хёку остаётся лишь перейти на более активную барабанную партию, подыгрывать им громче, чтобы атмосфера казалась живее, решительнее, пронзительно дикой, безумной, отчаянной. И уже подхватив эту линию, остановиться невозможно — Хёкджэ самого выносит к концу песни на бешеной огненной волне, в которую он словно сам подбрасывает дровишек с каждым ударом палочек по барабанам.       Даже не дрова — возникает ощущение, что в это пламя выплеснули канистру бензина, потому что никто на сцене и в зале не остаётся равнодушным — ребята не статичны, даже с музыкальными инструментами и микрофонными стойками видно, как этот огонь горит в них, с какой отдачей парни вручают фанатам свои пылающие сердца, самозабвенно и искренне. И в центре всего этого буйства эмоций — Хёкджэ, чьё сердце не может так раскалиться, но который изо всех сил старается не потушить этот огонь, пытается уберечь это пламя от гибели, хоть и не очень успешно.       Хёк вскидывает руки, когда песня заканчивается, парни заглушают звучание струн и только мелодичный голос Хичоля завершает песню последним словом — Трон. Зал сразу же взрывается аплодисментами и громкими подбадривающими криками фанатов. — «Неужели получилось?» — Хёкджэ не верит своей удаче, особенно когда ребята переглядываются, явно думая о том же, но взгляд Донхэ, полный облегчения, направленный на «барабанщика» убеждает Хёка — это не шутка, не сон и не розыгрыш. Первая песня успешно пройдена. — «Осталось ещё шесть…»       За первой песней сразу же полилась вторая, за ней — третья: несмотря на то, что все мелодии казались одинаково активными, эмоции, которые выдавали ребята, и тексты с глубоким смыслом доказывали обратное — каждая песня похожа на совершенно уникальный мир, и, возможно, именно эти миры и видел Ынхёк, потому и любил сцену. — «Вот почему ты был так счастлив, выступая с ребятами», — думает Хёк, старательно выдерживая ритм очередной песни, Moving On из четвёртого альбома группы Black Heart. — «Эти миры были созданы специально для тебя… Но ты больше не увидишь эти вспышки эмоций, не заразишься этим будоражащим ритмом… Всего этого для тебя больше нет, Ынхёк. И с чего я решил, что могу нести твою роль в этих мирах за тебя?..»       Хотя, мысли Хёка снова вернулись к давящей печали именно из-за проникновенности этой песни. Если бы Хёкджэ не знал, что этот текст из старого альбома DAEKY, он бы решил, что песня написана совсем недавно — и именно для него, вернее, для Ынхёка. И, кажется, фанаты тоже подумали об этом, так как в зале стоит подозрительная почтительная тишина, и вдалеке Хёк замечает отблески лайтстиков — световые аксессуары фанатов, которыми те могут размахивать в зале в такт музыке, как зажигалками, которые используют американские фанаты, но без риска для себя и других. Лайтстики фанатов DAEKY напоминали олимпийский огонь, который спортсмены несут на открытие Олимпийских игр — только вместо огненного пламени на вытянутом «факеле» белоснежной формы сияет глубоким сапфирово-синим огнём большой кристалл.       У Хёка не было лайтстика — он не покупал его, так как не видел смысла в этой вещице. Он честно пытался разобраться в том, зачем она нужна: парень искал ответ на форумах, спрашивал у знакомых по сети фанатов, но из их сумбурных пояснений Хёк так ничего и не понял. Отчаявшись, Хёк даже решил спросить об этом у Ынхёка, но и тут его любопытство потерпело неудачу — барабанщик не сумел объяснить своему близнецу, что такого особенного в том, чтобы стоять в душной толпе и размахивать какой-то светящейся палкой. Брат лишь беззлобно рассмеялся над недоумением Хёкджэ, снисходительно ответив:       — Ты просто не видел, как это смотрится со сцены, Хёкджэ. Один раз увидишь — и никогда не сможешь забыть. Это непередаваемая магия.       И брат оказался прав: Хёк впервые увидел именно со стороны сцены, как ярко сияют эти лайтстики, как ими покачивают в воздухе фанаты, словно желая стать частью мелодии, слиться с ней воедино. — «Хёк… теперь я вижу…» — думает Хёкджэ, стараясь не поджимать губы, чтобы не выдавать на камеры, что снимают их с разных сторон, своего смятения. Эти синие огни действительно волшебно смотрятся со сцены, и теперь Хёку даже жаль, что он не купил этот лайтстик раньше и не пришёл ни на один концерт брата — парень лишь смотрел записи концертов дома и сожалел о том, от чего сам решил отказаться, чтобы не добавить Ынхёку проблем своим появлением. И эти яркие синие всполохи сейчас ритмично раскачиваются в темноте зала, пока Донхэ, держа микрофон обеими руками, размеренно и как будто с плохо скрытым отчаянием поёт:       — Его глаза покраснели от слёз человека, которым он стал.       Медленно, но верно, прямым путём скатываясь в могилу.       Хичоль издаёт протяжный кошачий рёв, подхватив мелодию — и Хёкджэ только сейчас начал распознавать в этом крике старшего мембера свой собственный вой, все те истерики, которые видели ребята, которые Хёк не мог скрыть от них, и которые отнимали у него силы даже против воли самого парня. — «Это не может быть песня обо мне… но она так похожа на то, как я проживал все эти последние дни с тех пор, как тебя нет…» — думает Хёк, уже без труда выдерживая спокойный, размеренный ритм песни. — «Но что ты ощущал, когда вы исполняли эту песню, Ынхёк? Мог ли ты предположить, что она станет… настолько жизненной?»       Хёк не замечает, как быстро утекают секунды мелодии — на этой песне ему словно позволено немного расслабиться, и парень не сразу замечает, как Хичоль во время своих перерывов в партиях косится на него, многозначительно и хитро. — «Что он задумал?» — этот взгляд старшего мембера, когда Хёкджэ его замечает, не даёт парню покоя: «барабанщику» не сидится на месте, а желание сбежать вдруг становится таким же сильным, как и перед выходом на сцену. Но песня доходит до переходного куплета, и бэк-вокалисты лишь отголосками подпевают Донхэ, пока тот не поёт — исповедуется всем, кто слышит эту песню, вкладывая в неё все свои переживания и тяжёлые мысли последних дней:       — Не могу поверить, что за такое короткое время я зашёл слишком далеко,       И я всё ещё борюсь в одиночку.       Если я остановлюсь перевести дух — я могу больше не вдохнуть.       Хёкджэ знает, что дальше близится сольная партия Ынхёка, которую взял на себя Донхэ ещё во время репетиций, потому парень вроде как не должен волноваться. Но его продолжает колотить, когда корейский солист, Аска, снимает микрофон со стойки и уверенно направляется в его сторону, не обращая внимание на то, успевает ли свет от софитов перемещаться за ним. Хичоль не смотрит на бэк-вокалистов, не оборачивается на Донхэ или на зрителей — он в упор смотрит на Хёка и подходит совсем близко, практически можно коснуться его рукой.       — Так что просто знай, — как-то удивительно тихо поют Кюхён и Йесон, с неприкрытой растерянностью — для Хёкджэ бы не стало удивлением то, что ребята доверяют Хичолю, настоящему королю сцены в плане эффектных выступлений, но сейчас даже знающие этого парня столько лет мемберы удивлены столь внезапным перемещением, которое Донхэ не заметил — не оборачиваясь назад, лидер группы даже неосознанно сгорбился, едва заметно, но словно потеряв над собой контроль во время этой песни. — «Он вспоминает то, как мне было плохо в больнице… и в общежитии тоже», — понимает Хёкджэ, но сделать ничего не успевает — Хичоль, полностью проигнорировав свою партию, которую он должен был разделить с бэк-вокалистами, решительно вытягивает руку с микрофоном, подставляя его ко рту Хёка, и уверенно произносит:       — Пой, Ынхёк.       Всё это заняло лишь пару мгновений, и Хёк не успел даже подумать, что стоило как-то предупредить Донхэ о том, что творит Хичоль, но этому уверенному, гордому за него, за «Ынхёка», взгляду и ободряющему кивку парень сопротивляться не может — он знает эту песню и все чувства и эмоции, что клокочут у него в горле, пробивают себе путь наружу, тихо и робко, когда, подчинившись и доверившись Хичолю, Хёкджэ перестаёт отбивать ритм в проигрыше и поёт:       — Я ещё никогда не был таким, разорванным на клочки…       Он видит, как довольно улыбается Хичоль, как Кюхён, играющий эту партию на бас-гитаре, чуть было не запнулся о провод под своими ногами, но не нарушил целостность мелодии — и как, взяв первую ноту в этой строчке, тут же осекается Донхэ. Не сумев сдержаться, лидер группы тут же резко оборачивается назад, чтобы понять, что происходит, и под восхищённые крики толпы в его напуганных, изумлённых, неверящих в то, что он слышит, глазах, Хёкджэ вылавливает крошечную каплю надежды — той самой надежды, которую Донхэ нёс через все свалившиеся на них испытания, через всю боль, которую пришлось испытать не только «Ынхёку», но и ребятам, которая едва заметно тлела, подпитывая этого рассудительного и искреннего парня изнутри, не давая ему сломаться, как и «барабанщику», вытащив их обоих в самые тяжёлые периоды этих бешеных дней с самого дна.       — «Ожил!» — Хёкджэ практически слышит этот нестройный гул голосов ребят у себя в голове — они явно не участвовали в плане Хичоля заставить Хёка петь на сцене, так как все трое переглядываются друг с другом с удивлением, нескрываемой радостью и облегчением. — «Всё налаживается. Он снова поёт». Приободрившись, Хёкджэ крепче сжимает палочки в руках и продолжает петь, чувствуя, как его голос становится увереннее и громче:       — Я не могу поверить, что позволил себе сломаться.       В довершение «своих» слов Хёк в нужный момент снова продолжает играть на барабанах, и его тут же сменяют Донхэ и Йесон, подхватив уже знакомые строчки припева:       — Я ещё никогда не был таким, разорванным на клочки,       Я должен был предвидеть это.       Хёкджэ с удивлением замечает, как тут же расправляются плечи Донхэ и с какой гордостью он поёт эти строки, обращаясь не только к залу, но и ко всему миру. — «Смотрите, наш барабанщик по-прежнему силён духом», — этими эмоциями пропитано каждое слово, ведь, как оказалось, их переживания оказались напрасны — «Ынхёк» не только вышел на сцену, он ещё и снова запел, повёл себя так, как они уже и не надеялись. И Хёку так непривычно слышать, что эта гордость Донхэ звучит по отношению к нему. — «Не к тебе, а к Ынхёку», — снова напоминает внутренний голос, не собираясь затихать. — «Он гордится их барабанщиком, а не тобой».       Но Хичоль явно не собирается оставлять Хёкджэ в одиночестве с его мыслями: за время этих двух строк старший мембер группы не только успевает закрепить микрофон на специальном месте на барабанной стойке, но и с безумно тёплой и мягкой похвалой шепнуть Хёку, в стороне от микрофона, явно не решаясь прикоснуться к плечу или волосам парня, чтобы не сбить его игру:       — Умница, котёнок.       Пока у Хичоля не началась его партия, он чуть ли не играючи проворачивает эти махинации с умелой установкой микрофона, а затем ещё и проходит к краю кулис, чтобы забрать от машущих руками работников ещё один микрофон, для себя. Провожая корейского солиста взглядом, Хёк коротко косится за кулисы, пытаясь понять, как отреагирует на то, что он поёт, строгий менеджер, но его там не оказалось. Только коротышка Сонмин в полном изумлении во все глаза таращится на «Ынхёка», словно маленький мальчик, увидевший Санта-Клауса у себя дома в рождественскую ночь.       — Я никогда не ощущал такой беспомощности, как в эту ночь, — поёт Хичоль, Кюхён негромко вторит ему, и, под многозначительный взгляд Йесона, Хёк вспоминает, что эти строки Ынхёк тоже исполнял вместе с ребятами, потому и поёт с ними, не очень решительно, но всё-таки чисто, надеясь, что его голос не дрожит. — Я больше не хочу этого…       — «Я больше не хочу этого», — эти строки словно отпечатываются на сердце Хёкджэ, как на скрижалях, звучат в его голове отчаянным призывом, который Донхэ, возможно, назвал бы своеобразной молитвой. — «Я должен двигаться вперёд…»       И когда эта песня заканчивается — в зале возникает абсолютная тишина, становится даже слышно, как гудят софиты и как перемещаются по специальным перилам камеры, закрепленные над сценой. Хёк боится пошевелиться или выдохнуть, он застыл за барабанной установкой, как за единственной преградой, что может защитить его от гнева фанатов — в то, что даже целая дивизия охранников под началом Чхве Шивона не сможет остановить рвущуюся к нему толпу, Хёкджэ уже не сомневался, а ребятам он бы не позволил рисковать собой, защищая его — Хёк уверен, что ему хватит смелости просто выбежать на растерзание толпе, если что-то пойдёт не так.       Но первые, тихие аплодисменты отошедших от шока фанатов перерождаются в бешеные овации — эти люди с таким восторгом приветствуют «Ынхёка» и его решение наконец запеть, несмотря на то, что перед фестивалем в новостях были официальные заявления от агентства о том, что на этом выступлении барабанщик петь не будет. Хёк испуганно переводит взгляд в сторону, надеясь увидеть за кулисами хотя бы Сонмина, которого он относительно знает, чтобы убедиться, что всё идёт, как надо — но находит взглядом высокого начальника службы безопасности. Тот кажется особенно задумчивым и сосредоточенным, пока рассматривает зал и его реакцию, но, почувствовав на себе взгляд «Ынхёка», Шивон поворачивается к нему и, мягко улыбнувшись, приподнимает руки, начиная аплодировать вместе со всеми. — «Он так в меня верит…» — с явным облегчением понимает Хёкджэ, наконец, позволяя себе немного улыбнуться в ответ, продолжая думать об одной своей самой главной проблеме — ребята, переводя дух, с такой радостью смотрят на него, но и они, и фанаты, и сотрудники агентства даже не подозревают о том, что «Ынхёк» — ненастоящий.       — This august day следующая, — отчётливо произносит Донхэ, отодвинув микрофон подальше от себя, и напоминая таким образом о продолжении для Хёка, хоть и делая вид, что он напоминает это всем ребятам. Эта песня, из третьего альбома группы под названием Soul 4 Sale, после такой лиричной Moving On сразу вынуждает Хёкджэ снова вспомнить о том самом огне, которым горели ребята с самой первой мелодии — текст тяжёлый, приходится играть ещё активнее и яростнее, но Хёка и его тихий голос спасает то, что сольных строчек в этой песне у «Ынхёка» практически нет. Только уже в самой кульминации у «барабанщика» повторяются одни и те же строки:       — Я ползу по своей тропе,       Заполняя голову кошмарами.       Но, несмотря на то, что эти строки были сольными у его брата, Хёка не оставляют одного даже на таких моментах — ребята явно решили не перестраиваться на привычную манеру исполнения и продолжают петь так, как они разделили строки Ынхёка, чтобы подхватить мелодию, если у «барабанщика» вдруг дрогнет голос. Это оказывается хорошим решением — когда Хёк слышит, как те же самые строки, сильно и уверенно, поют то Хичоль, дерзко и с неприкрытым вызовом, то Донхэ, со всей его серьёзностью и твёрдостью, которые он не намерен скрывать на сцене, ему и самому становится легче петь.       Но когда очередь доходит до предпоследней песни, Light’em up из самого первого альбома группы, Nightcore, Хёкджэ понимает, что что-то не так — парень так и не сумел договориться со своим внутренним голосом, и давление на разум из-за его пения становится совсем невыносимым. — «Ты здесь играешь и поёшь, хотя ты не должен быть здесь», — в этот раз совесть Хёкджэ говорит голосом Ынхёка, и от этого слушать её парню ещё больнее и тяжелее. — «Ты обманываешь всех этих людей и в первую очередь себя, а меня больше нет. Ты говоришь, что борешься со всеми испытаниями ради меня, но ты просто занял моё место».       — «Нет… нет, это неправда. Ынхёк, я всё это делаю только ради тебя…» — Хёк неосознанно мотает головой, надеясь, что он не расплачется прямо на сцене, перед всеми, особенно в момент исполнения песни — его спасает только то, что можно не выдавливать из себя слова песни — кто-то в любом случае споёт это за него. — «Прошу тебя, Ынхёк, не говори так… Ты самое дорогое, что было у меня в жизни…»       — «Это не твоё место. И все узнают про твой обман — и накажут тебя», — голос брата уже не кажется таким мягким и снисходительным, как раньше: Хёкджэ слышит, что «Ынхёк» зол, что ему противно наблюдать за тем, как его брат пытается справиться с этим ужасом. — «От тебя все отвернутся, даже Рёук. Ты не должен быть здесь».       — Нет, прошу тебя… — слишком громко всхлипывает Хёк, когда слёзы застилают ему глаза и руки парня дрогнули — он сбивается с ритма и испуганно останавливается, переставая играть ритм. В такой бешеной энергетике песни пропажа барабанов сразу становится заметна, и ребята рефлекторно пытаются переглянуться, но не позволяют себе этого — делая вид, что ничего не произошло, гитаристы продолжают играть, а Донхэ — петь, в надежде, что «Ынхёк» просто ошибся, но сумеет подстроиться под общий ритм и снова влиться в мелодию. Но Хичоль всё-таки оборачивается и так обеспокоенно смотрит на Хёка, таким же распахнутым взглядом тёмных глаз, подведённых чёрной подводкой, как когда-то было у Ынхёка, что у Хёкджэ окончательно сдают нервы. — «Я всё испортил…» — сердце Хёка бешено колотится, выстукивая одну и ту же фразу, давящую на разум изнутри. — «Я всё испортил…»       Сдавшись, Хёкджэ поддаётся охватившим его эмоциям, потеряв контроль над собой — отбросив палочки от себя, парень просто вскакивает с места, чуть не опрокинув установку и, опустив голову, кидается прочь, за кулисы, как можно дальше от всего этого. — «Я всё испортил! Я не должен быть здесь!» — Хёк задыхается от бега, расталкивая всполошившийся стафф, ничего не разбирая перед собой, и мчась куда-то наугад, куда угодно, лишь бы можно было запереться там до скончания жизни и больше никому не навредить своими глупыми действиями.       — Ынхёк! Ынхёк! — он слышит множество голосов, слышит сотрудников, что пытаются угнаться за ним, и Хёк мечется по незнакомому зданию, как заяц, на которого открыли охоту и спустили собак. — «Я не хочу их видеть… Нет, не надо! Прошу, не надо!» — Хёкджэ даже страшно подумать, что сейчас происходит с ребятами на сцене: Донхэ наверняка что-то придумает и поведёт себя, как профессиональный артист, не позволив парням кинуться за ним со сцены. Ещё и поблизости Хёк не заметил ни строгого менеджера Чонсу-хёна, ни начальника службы безопасности, Чхве Шивона, которые могли бы хоть как-то разобраться с этой ситуацией, свернуть остатки выступления, выпроводить ведущих на сцену, но об этом Хёкджэ не может сейчас задумываться — ему плохо, его душу снова рвёт на части собственная совесть, он не чувствует себя в безопасности, и ему срочно нужно где-то спрятаться.       К счастью, ноги сами приводят парня к уборной и он кидается туда, в единственное укрытие, которое приходит на ум, практически заваливаясь вовнутрь и дрожащими руками еле как попадая по задвижке, не успевая даже задуматься о том, есть ли кто-то в кабинках и не создадутся ли таким образом новые проблемы. К счастью, никого в уборной не оказалось и, наконец, парню удаётся запереться в уборной до того, как неподалёку раздаются быстрые шаги. Надеясь, что никто не будет искать его в этом месте, Хёкджэ бессильно сползает по двери на пол и закрывает лицо руками, разрыдавшись. — «Ынхёк, прости меня… Всё это было так глупо… Прости…»       — Ынхёк? Ынхёк, ты здесь?! — в дверь принимаются яростно колотить руками, и Хёк даже вскрикивает от неожиданности, неуклюже отползая от двери, опасаясь, что она не выдержит такого напора. — Ынхёк, это я, открой! Открой сейчас же, иначе я выбью дверь!       — «Донхэ?..» — Хёк размазывает слёзы по своим щекам, не понимая, как лидер группы так быстро его нашёл. — «Неужели он бежал за мной с самой сцены?» — парень лишь всхлипывает, не решаясь потянуться к задвижке. — «Он наверняка в ярости… Как я буду ему в глаза смотреть?»       — Ынхёк, я прошу тебя, открой, — обеспокоенный голос Донхэ становится немного тише: лидер группы явно тоже запыхался, пока пытался догнать «Ынхёка», этого напуганного, загнанного в угол зайчонка. — Я здесь один, я клянусь тебе. Открой мне дверь.       — «Он ведь действительно попробует выбить дверь…» — понимает Хёкджэ, потому, шмыгая носом, он с трудом поднимается на ноги, держась рукой за стену. Слова Донхэ о том, что он один, немного располагают Хёка к необходимости послушаться — он бы не выдержал, если бы за дверью столпились не только ребята, но и сотрудники агентства и мероприятия. Нерешительно потянувшись рукой к задвижке, Хёк дрожащими пальцами тянет за неё, тут же испуганно отдёргивая руку, опасаясь того, что Донхэ моментально распахнёт дверь, как услышит характерный щелчок. Но лидер группы медлит, открывая дверь очень медленно и осторожно — и когда Донхэ заходит в уборную, Хёк понимает, почему тот так поступил: парень просто боялся, что «Ынхёк» не успеет убрать руку и от резкого рывка распахиваемой двери «барабанщик» может пострадать. Но и смотреть на Донхэ Хёк больше не может — он ожидал увидеть на лице лидера группы злость, ненависть, осуждение или презрение, но лидер группы смотрит так взволнованно, так неспешно тянет к нему руку, не решаясь прикоснуться к Хёку более ощутимо, и совсем тихо задаёт свой кошмарный вопрос:       — Ынхёк… что случилось? Что тебя так напугало?       — Я… я…. — голос предательски булькает и, вжавшись спиной в стену, Хёкджэ зажмуривается, яростно мотая головой. — Прости… Прости, я всё испортил… Прости…       Донхэ что-то отвечает, пытается подойти ближе, но Хёк уже не выдерживает: согнувшись пополам и закричав от рвущейся наружу боли, он падает на колени и закрывает лицо руками, уже ничего не слыша и не скрывая, что его нервы так и не восстановились после пережитого. — «Хёк, прости меня… Я всё испортил… Прости…» — Хёкджэ трясёт от страха, он ревёт взахлёб, задыхаясь и хрипло кашляя, с ужасом понимая, что всё это не сон — он действительно сорвался, ошибся, и сбежал со сцены, как трус. — «Я и есть трус… Я не могу ни сказать правду, ни справиться со всем этим в одиночку…» — думает Хёк, испуганно вскидывая голову, когда он ощущает тёплые руки Донхэ на своих плечах: лидер группы, опустившись рядом с ним на колени, просто притягивает Хёкджэ к себе, крепко обнимая его и прижимая к своей груди, без лишних слов и каких-то дежурных фраз. — «Я ведь и его обманываю…» — вспоминает Хёк, но сопротивляться этой заботе не может: чуть подтянувшись, он сам утыкается лбом в плечо Донхэ и плачет, сминая пальцы на плотной рубашке лидер группы, всхлипывая между своими нелепыми объяснениями, которые никак не помогут и не объясняют ситуацию:       — Прости… Я не должен быть здесь… Мне здесь не место… Я всё испортил…       — Ох, Ынхёк… — Донхэ лишь тихо вздыхает и только крепче прижимает Хёка к себе, повернув голову и легко коснувшись губами его макушки. — Всё не так. Ничего ты не испортил. Ты замечательно выступил… и даже смог запеть, как раньше. Ты такой молодец, Ынхёк.       — Я ошибся… Выступление сорвано… Прости, я так вас подвёл… — всхлипывает Хёкджэ, крепко зажмурившись и часто дыша через рот, так как носом дышать было уже невозможно. Но то, что Донхэ, несмотря ни на что, сейчас рядом, так надёжно обнимает его, немного помогает парню, ведь издевательства внутреннего голоса постепенно прекращаются — они не исчезают окончательно, Хёк понимает, что все эти ужасы ещё вернутся, что они снова ударят по его выдержке, когда парень будет больше всего уязвим, когда он не будет готов ко всем этим испытаниям. Хотя, если так подумать, то Хёкджэ и сейчас не готов к испытаниям — он сбежал от первой же ошибки, когда поддался своим мыслям и страхам, когда допустил промах, сбился с ритма. — «Мне больше нет смысла оставаться здесь…» — уверен Хёк, потому и прижимается к Донхэ так устало, так отчаянно, чтобы хоть немного стало легче, чтобы потом до конца жизни помнить только это — эту нежность Донхэ и заботу ребят по отношению к нему, хоть все считают его Ынхёком.       Потому что совсем скоро всего этого не будет: если он просто уйдёт, то всю жизнь будет корить себя, что не был честен с ребятами, так как те заслуживают знать правду, а если Хёк во всём признается — то этот строгий менеджер может и вовсе завести на него дело о подмене личности, и Ынхёк… Его любимый брат будет опозорен на весь свет — и это Хёкджэ никак не может себе позволить.       — Плевать на выступление. Все поймут, — решительно отвечает Донхэ, освободив одну руку и мягко принимаясь поглаживать Хёка по волосам, словно стараясь его расслабить, успокоить, практически убаюкать. — Мы вернулись на сцену слишком рано. Но ты нашёл в себе силы продержаться так долго… я горжусь тобой, Ынхёк. Я горжусь тобой, ты слышишь? Такой силы, как у тебя, нет ни у кого на свете.       — «Эта сила — Ынхёка», — Хёку уже хочется всё высказать, не думая о последствиях, но слова застревают в горле, словно за дверью с крепкими засовами: он не может решать за Донхэ, будет ли он скрывать всё вместе с Хёкджэ или нет. — «Это не моя сила. Я струсил… я делаю только хуже…» Но вслух он не может ничего сказать и только крепче прижимается к лидеру группы, стыдливо позволяя себе хоть немного расслабиться в этих сильных руках, которые хотят защитить его от всего, что происходит вокруг.       — Извините, вы не видели…. Ой, Ынхёк, ты здесь… — в уборную вбегает взъерошенный Сонмин, молча таращась на то, как двое парней сидят на полу, и, спустя несколько секунд, когда до помощника менеджера доходит, что тут происходит, он снова охает и, ничего не говоря, также спешно убегает — судя по всему, доложить Чонсу и Шивону, что барабанщик найден и с ним сейчас Донхэ. Понимая, что сейчас сюда в любом случае кто-то придёт, Хёкджэ морщится и хрипло кашляет, упираясь рукой в плечо лидера группы и пытаясь отстраниться, избегая необходимости смотреть ему в глаза:       — Тебе нужно идти… Чонсу будет в ярости.       — Плевать, — так спокойно и уверенно отвечает Донхэ, что Хёк даже рефлекторно вздрагивает: ещё утром этот парень места себе не находил, признаваясь «барабанщику», что он боится каждого выступления, каждый раз волнуется, словно выходит на сцену впервые — но теперь Донхэ также искренне и серьёзно говорит о том, что его это выступление уже не волнует, когда «Ынхёк» не выдерживает всего этого давления. — Я тебя в таком состоянии одного не оставлю. Ни о чём не думай. Я с тобой.       — Вы чего тут устроили? — гаркает Чонсу, забегая в уборную в сопровождении встревоженного Сонмина и оглядывая парней, что продолжают сидеть на полу. — Ваше выступление нужно завершить.       — И что ты предлагаешь, Чонсу? — Донхэ тут же вскидывает голову, мгновенно оскалившись: Хёк уже знает, что слёзы «Ынхёка» полностью отключают лидеру группы чувство самоконтроля, но ему всё равно становится жутко — парень выглядит таким разъярённым, словно он буквально набросится на менеджера, если тот попытается заставить Ынхёка вернуться на сцену. — Он не может. Пусть на сцену идут следующие.       — Не получится — остальные ещё на сцене, — в разговор несмело встревает Сонмин, но, мрачно посмотрев на него, лидер группы всё-таки сдерживает себя и кивает, чтобы помощник менеджера продолжил говорить. — Кюхён импровизирует с гитарными соло, Хичоль развлекает зрителей. Шивон, конечно, сразу же ринулся за сцену, чтобы вывести их безопасно, если что, но…       — Тебе нужно вернуться и успокоить фанатов, — поясняет Чонсу, с непроницаемым взглядом наблюдая за притихшим «Ынхёком». — Ты сам обещал, что возьмёшь ответственность за всех них. Давай, решай вопрос — парни всё ещё на сцене. Ты им нужен.       — Тогда у нас остаётся только один выход. Верно, Ынхёк? — Донхэ, больше не огрызаясь, задумчиво смотрит на Хёка и, аккуратно отпуская его, поднимается на ноги и протягивает ему руку. — Идём. Мы проводим тебя до гримёрки — и Сонмин останется с тобой. А я пойду на сцену.       — Но… что ты им скажешь? — тихо вопрошает Хёкджэ, вытирая дорожки слёз на своих щеках и нерешительно косясь на наблюдающего за ними менеджера. — Я же… просто сбежал.       — Увидишь. Всё будет в порядке, — обещает Донхэ, продолжая держать руку вытянутой и явно что-то уже придумав. — Тебе нельзя здесь оставаться. Журналисты могут увидеть. Доверяй мне, Ынхёк — я разберусь.       Помолчав, Хёк всё-таки протягивает руку лидеру группы и, оперевшись о него, поднимается на ноги, шмыгая носом. Он опускает голову, не решаясь снова взглянуть на явно недовольного Чонсу-хёна, но, несмотря на своё довольно равнодушное поведение, менеджер, принимая позицию Донхэ, тут же поворачивается и гаркает:       — А ты чего стоишь? Пулей до гримёрки, и пусть по дороге ни единой камеры не окажется. Чем быстрее мы уведём Ынхёка, тем будет лучше.       Молча кивнув, Сонмин также спешно улепётывает в обратном направлении, в тот самый длинный коридор, чтобы сказать сотрудникам и охране о том, что надо помочь барабанщику добраться до гримёрки без лишних взглядов и внимания. И, понимая, что Донхэ нужно срочно возвращаться на сцену, Хёкджэ решает не медлить и неуклюже пытается сделать шаг вперёд, чувствуя, как тёплые руки лидера группы касаются его плеч — Донхэ не отойдёт от него ни на шаг, пока «Ынхёк» не окажется в безопасности, за дверью гримёрки, где никто не сможет причинить ему вред.       В гримёрной, где Сонмин уже успел раздобыть кипяток, Хёку наливают полную кружку чая, спешно укутывают в какой-то большой и мягкий плед — и помощник менеджера остаётся в комнате вместе с парнем, а Чонсу и Донхэ спешно уходят, так ничего и не разъяснив.       — Ребята… до сих пор на сцене? — робко спрашивает Хёкджэ, крепко держа кружку с чаем в руках и понемногу отпивая оттуда горячий напиток, неосознанно принимаясь ёрзать на диване — несмотря на своё довольно подавленное состояние, за парней он всё-таки беспокоится, да и план Донхэ, о котором он не обмолвился, вызывает вопросы. Сонмин, что-то нервно рассматривающий на экране мобильного телефона, тут же охает и, вынимая беспроводной наушник из уха, извиняющимся тоном поясняет:       — Прости, Ынхёк, я не подумал. Вот, это прямая трансляция фестиваля. Только наушники выключу, подожди немного.       — Ынхёк, ты как? — когда дверь открывается и в гримёрку заходит Шивон, Хёкджэ даже не знает, какое чувство, которое он испытывает при виде начальника службы безопасности, сильнее — облегчение и наконец долгожданное чувство безопасности, ведь такой ответственный мужчина явно не допустит, чтобы его подопечный пострадал, или же беспокойство, ведь кому-то стоит присмотреть за ребятами и не допустить, чтобы их растерзали агрессивные фанаты, всполошённые исчезновением барабанщика.       — Я… паршиво, — Хёк говорит глухо из-за заложенного носа и нервно поводит плечами, наблюдая за тем, как высокий мужчина садится рядом с ним и взволнованно касается рукой его плеча. — Но… разве ты не должен быть с ребятами? Сонмин сказал…       — Там Чонсу — и куча моих людей. Они тут же выведут парней, когда те закончат, не беспокойся, — поясняет Шивон, мягко погладив парня по плечу. — Я встретил Донхэ и Чонсу за кулисами. Донхэ просил побыть с тобой, а в такой ситуации отказать ему я не могу, сам понимаешь.       — Всё, наконец-то отключил наушники. Смотри, Ынхёк, — Сонмин тихо встревает в разговор, протягивая руку и демонстрируя Хёкджэ вид с главной камеры, на сцену, где Кюхён и Йесон уже не знали, какое гитарное соло придумать, а Хичоль тем временем перешёл на довольно специфичные коротенькие стишки, в которых начала проскальзывать завуалированная нецензурная брань, и это следовало срочно остановить. — «Где же Донхэ?..» — Хёк взволнованно наблюдает за происходящим на сцене, пока, под звуки аплодисментов, лидер группы наконец выходит к камерам и зрителям.       — И что он будет делать? — неосознанно Хёк задаёт свой вопрос вслух, не надеясь получить ответ — вряд ли Донхэ успел поделиться с Шивоном своими планами, если он даже при Ынхёке ничего не сказал строгому менеджеру. Но, к его неожиданности, у начальника службы безопасности есть вполне правдоподобная версия, которую тот тут же озвучивает, любопытно покосившись на экран мобильного телефона:       — Скорее всего, он просто извинится перед фанатами от твоего имени — и наконец уведёт парней со сцены. Кому-то следует прояснить ситуацию для зрителей — не на Чонсу же это взваливать. Он может мелькать во время пресс-конференций рядом с вами, но на сцену он не может выходить. Потерпи немного. Донхэ знает, что делает.       — Хочется верить, — вздыхает Хёкджэ, понемногу отпивая чай из кружки и неотрывно наблюдая за тем, как Донхэ, не глядя в зал, молча проходит к барабанной установке и подбирает с пола палочки. — «Он что, сам сядет за барабаны? Он умеет на них играть?» — об этом спросить Хёк точно не решится, ведь если лидер группы умеет играть на барабанах, Ынхёк наверняка это знал, но Донхэ ведёт себя иначе — он подходит к растерянному Хичолю и, вручив ему палочки, что-то тихо говорит корейскому солисту, и то, что он говорит, невероятно беспокоит Хичоля, так как этот красивый и уверенный в себе солист с сомнением смотрит на Донхэ, но перечить ему не решается, и затем, под взглядами притихшего зала, Хичоль садится за барабанную установку, держа палочки в руках.       — «Что…» — Хёкджэ даже забывает, как дышать, когда видит, как Аска поводит плечами, готовясь к игре. — «Хичоль… умеет играть на барабанах? Но почему об этом не знал ни один фанат?»       — От имени Ынхёка и от всего состава группы DAEKY мы приносим вам самые искренние извинения из-за сложившейся ситуации, — хрипло, но спокойно произносит Донхэ, подойдя к своему микрофону и глядя прямо в камеру. — К сожалению, наш барабанщик сегодня уже не сможет продолжить выступление. Но сейчас он чувствует себя лучше и, по его настоятельной просьбе, мы закончим своё выступление для вас, ведь фестиваль должен продолжаться. Мы просим прощения за возникший переполох и обещаем, что к нашему концерту, Super Show 5, мы будем в лучшей форме и постараемся показать вам всё, на что мы способны. С вашего позволения, мы снова начнём с песни Light’em up.       — «По его настоятельной просьбе?» — Шивон не может сдержать улыбки, хотя он удивлён не меньше, чем Хёкджэ. — Ну я же говорил, что Донхэ знает, что сказать. Смотри, в зале все настолько опешили, что даже притихли. Полезно, когда лидер группы ещё и мастер слова.       — Это уж точно, — Хёк вымученно улыбается, так и не решаясь спросить про Хичоля — в отношении его ни Сонмин, ни Шивон не кажутся поражёнными, так что Хёкджэ приходится только молчать и смотреть. — Донхэ всегда знает, что сказать.       Но, после паузы, зрители всё-таки решают зааплодировать, не то в качестве признания логичности слов Донхэ, не то — призывая участников группы DAEKY продолжать своё выступление. И этих аплодисментов явно хватает лидеру группы, чтобы собраться с мыслями и подать ребятам сигнал, что они могут начинать.       Снова звучит знакомое вступление, Хичоль вполне уверенно отбивает ритм, его руки не дрожат, как было у Хёка, бэк-вокалисты, переглянувшись, вступают в нужный момент, исполняя проигрыш на своих гитарах. Ещё и Донхэ, поудобнее перехватившись руками за микрофонную стойку, дожидается, когда незамысловатая вокальная часть ребят закончится — и снова поёт:       — Будь осторожен, загадывая желания в темноте,       Ведь никогда не знаешь, когда они исполнятся.       Хёкджэ понимает, что парни так и не в курсе, где «Ынхёк» и в каком он состоянии, но, как и всегда, музыканты решили просто довериться Донхэ — и это каждый раз кажется Хёку таким удивительным уровнем взаимопонимания между мемберами группы. — «Они поняли, что если бы я снова упал в обморок, как в общежитии, то Донхэ тут же увёл бы их со сцены — и потому доверились его решению и продолжили выступление», — догадался Хёкджэ, потому, уже более привычно сидя в роли простого зрителя, он продолжает пить чай, никак не комментируя происходящее.       Только одно сейчас беспокоит Хёка — Хичоль действительно отлично играет на барабанах, наконец, выдавая зрителям ту самую огненную атмосферу, которую они ждали на протяжении всего выступления. — «И почему никто не знал, что Хичоль тоже умеет играть на барабанах? Почему Ынхёк ни разу не уступил ему место за своей установкой?» — у Хёкджэ столько вопросов, но он понимает, что никто ему не даст необходимых ответов — только если Хёк скажет, что и это парень совсем не помнит, но это уже будет выглядеть нелепо и странно, потому придётся оставлять своё любопытство неудовлетворённым.       — Так озари же их, я сгораю, — пронзительно и решительно поёт Хичоль, нисколько не отвлекаясь от игры и справляясь с этим намного лучше, чем Хёкджэ, который разрывался между своими проблемам и переживаниями — и необходимостью играть, чтобы не подвести ребят. Даже Шивон, сидя рядом с Хёком, немного смягчается, с интересом наблюдая за тем, как проходит выступление.       — Знаешь, Ынхёк, даже хорошо, что ты научил Хичоля играть на барабанах, — подмечает Шивон, задумчиво почесывая свой подбородок. — Без тебя группа как без рук, а так хоть до конца доиграют, без скандала и общественного резонанса.       — «Я научил?! В смысле, Ынхёк научил Хичоля играть на барабанах? Сам?!» — Хёк даже икает от неожиданности, нервно дёрнув плечами и искоса посмотрев на Шивона. — «То есть, Ынхёк знал, что Хичоль умеет играть на барабанах. Тогда почему…»       — Простите, — устало выдавливает из себя Хёкджэ, вспоминая, что перед начальником службы безопасности тоже стоит извиниться — ведь и Шивону пришлось спешно менять планы и ещё больше беспокоиться о расстановке охраны на всех постах. — Я не хотел никого подводить…       — Ынхёк, не накручивай себя, — высокий мужчина тут же хмурится, покачав головой. — Это не твоя вина, а фанаты всё поймут. Ты сделал всё, как надо. И ты сам знаешь, что никто лучше тебя не играет — просто тебе нужно ещё немного времени.       — Ты справился даже лучше, чем ожидалось, Ынхёк, так что не переживай, — бездумно брякает Сонмин и, судя по испуганному взгляду, который тут же бросает на него помощник менеджера, Хёкджэ тут же понимает, что это была довольно закрытая информация. Растерянно моргая, Хёк поворачивается к Шивону и вопросительно смотрит на него, надеясь, что хотя бы начальник службы безопасности окажется более откровенным и наконец уже расскажет Хёкджэ, что здесь происходит и какие у работников агентства были ожидания.       — Ынхёк, ты только не злись, — Шивон виновато смотрит на парня и потирает свою шею, явно раздумывая, как ему осторожнее подобрать слова для тех ответов, которые ждёт «Ынхёк». — На самом деле, этот фестиваль был предназначен не только для твоего разогрева. Ты бы знал, сколько новостных изданий и представителей различных шоу начали писать нам, прося встречи с тобой и о возможности провести эксклюзивное интервью, со всеми подробностями о тебе и твоём брате. Нам нужно было что-то придумать.       — Вы знали, что я сорвусь… — шепчет Хёкджэ, вцепившись пальцами в свою кружку и надеясь, что он не расплескает чай по пледу, своим коленям и дивану. — Вы все знали это — и всё равно отправили нас на сцену… Зачем?       — Ынхёк, поверь, я с самого начала был против этой затеи, — Шивон тяжело вздыхает, поморщившись. — Я бы решил этот вопрос большим количеством охраны, чтобы до вас никто не добрался, но… это решал не я. Предполагалось, что ты даже доиграть не сможешь — но когда ты запел… Мы были поражены. Я уже начал думать, что в итоге всё обойдётся.       — «Они специально отправили нас выступать… Им было всё равно, что ребята будут волноваться, что выступление будет сорвано…» — Хёкджэ бросает в холодный пот, когда он понимает, насколько коварными могут оказаться работники агентства — их бросили на растерзание, неподготовленных, неосведомлённых, и лишь ждали, когда «барабанщик» сорвётся, откажется играть и сорвёт всё выступление.       Словам Шивона Хёк доверяет — он видел, как был изумлён Сонмин за сценой, когда парню пришлось петь, и с какой гордостью начальник службы безопасности аплодировал за кулисами, зная, что «Ынхёк» смотрит на него и ищет поддержку. Но теперь у Хёкджэ возникает новый вопрос — Донхэ не растерялся и кинулся следом, так быстро отыскав парня, как, наверное, не смог бы сделать незнающий человек. — «Но Донхэ… неужели он тоже знал?» — приготовившись к худшему, Хёк прокашливается и практически убитым, уничтоженным от предательства окружающих голосом тихо спрашивает:       — Донхэ… знал?       — Нет, не знал, — Шивон даже не задумывается перед ответом, тут же покачав головой. — Ты же его знаешь — он был бы против, как и я. Никто из парней не знал. Был риск, что они выдадут себя и всё тебе расскажут. Да и на сцене они бы нервничали ещё больше. С этим решением были ознакомлены немногие — я даже охрану в это не посвящал, только предупредил, чтобы были готовы к любому исходу.       — Но зато теперь никто не будет вас трогать до самых репетиций перед вашим концертом, — Сонмин нервно ёрзает на месте, пытаясь хоть как-то загладить вину того, что он был в курсе всех этих решений — и не рассказал «Ынхёку» раньше. — Никаких посторонних мероприятий, да и можно будет выпустить официальное объявление, что тебе ещё требуется отдых. Чонсу был довольно уверенным в этом вопросе, так что у тебя будет достаточно времени, чтобы подготовиться к концерту.       — И что теперь? — Хёк устало смотрит на экран мобильного телефона Сонмина, наблюдая за тем, как ребята, переходя уже к последней песне из списка для фестиваля, близятся к завершению своего выступления. — Мне нужно переодеться?       — Нет времени, — вздыхает Шивон, мотнув головой. — Допивай чай — и я провожу тебя до фургона. Сонмин останется здесь. Мои люди обеспечат нам с тобой и парням с Чонсу безопасный проход до фургона, да и парковка закрытая и никто посторонний туда не может попасть. Там ты подождёшь остальных вместе с Ёнуном — и вы наконец уедете в общежитие отдыхать. Костюмы, как приедете, отдадите Сонмину, он завезёт их обратно сюда. Тебе лучше как можно скорее уехать отсюда, да и ребятам тоже.       — Здравое решение. Так и поступим, — соглашается Хёкджэ, решив не сопротивляться — никакие скандалы сейчас не помогут, да и если Донхэ узнает о том, что выдумал Чонсу, то он будет в такой ярости, что лучше спровадить менеджера как можно дальше и вернуться в общежитие так скоро, как это возможно. Вдобавок Хёку уже самому противно здесь находиться — ни организаторы мероприятия, ни зрители не виноваты в том, что его обманули, но ощущение всё равно весьма неприятное.       — «А сколько им всем врёшь ты?» — ехидно напоминает совесть, и Хёкджэ лишь поджимает губы, не находя ни желания, ни сил на то, чтобы спорить с собственным внутренним голосом — сейчас он хочет лишь в тишину и покой, где нет прицелов фотокамер и где не нужно превозмогать себя впустую. — «То, что я пытался справиться с этим выступлением… это было зря», — думает Хёк, продолжая отпивать чай из кружки, так как сказать Шивону ему больше нечего. — «Мне надо было поступить так, как от меня и ожидалось — сбежать с самых первых песен… Неужели по мнению Чонсу Ынхёк настолько труслив? Он же… он остался бы до конца, в любом состоянии. Я позорю имя своего брата. Ещё и Хичоль промолчал о том, что за барабаны мог бы сесть он…»       И действительно — с Хичолем было не всё так просто, как с остальными. Хёкджэ верит Шивону и в том, что Донхэ и другие мемберы ничего не знали об этой подставе, но о том, что корейский солист хорошо играет на барабанах, наверняка в агентстве знали все. И то, почему ни единой живой душе не пришло в голову предложить заменить Хёка во время этого фестиваля — парню стоит выяснить. — «Хичоль же сразу мог заменить меня… почему он не вызвался?» — не понимает Хёк и чуть было не выпускает кружку из рук, не заметив, что Шивон успевает подхватить её и беспокойно покоситься на Хёкджэ:       — Ынхёк, тебе нехорошо? Парни уже заканчивают, мы должны успеть довести тебя до фургона.       — Нет, я просто… руки ещё дрожат, — Хёк придумывает нелепую отмазку, которой вполне себе верят, так как Шивон понимающе кивает и отставляет кружку в сторону на неприметный мелкий столик рядом с диваном, поднимаясь на ноги и явно призывая парня следовать за ним. Но новая мысль, которая возникла в голове Хёка, прочно заседает в разуме, и отмахнуться от этого предположения так легко уже не получится:       — «А что, если шины Ынхёку подспустил… Хичоль?»