Цветок и нож

      К большому облегчению Хёкджэ, он спал практически спокойно: наверное, впервые за долгое время парню не снилось совсем ничего — даже несмотря на то, что в определенный момент разговора с Донхэ парень снова не сумел сдержать слёзы при мысли об Ынхёке, брат не явился ему в очередном кошмаре, не смотрел на него так презрительно и с неприкрытой ненавистью, и не уходил прочь, не оборачиваясь и не слыша мольбы Хёка. Возможно, этому поспособствовали лекарства, которые Хёкджэ начал принимать, но в этом парень не уверен — ему всегда казалось, что успокоительные имеют накопительный эффект и от первых дней приёма не будут действовать с такой силой. Но спросить об этом парню было не у кого — доктор Кан, конечно, говорил о том, что в случае любых сомнений и изменений в состоянии «Ынхёку» следует связаться с ним, но если Хёкджэ позвонит врачу и признается в том, что он опять чуть было не довёл себя до нервного срыва, его вполне могут госпитализировать уже на полном основании, и в итоге беспокойства для всех станет только больше.       Но после разговора с Донхэ Хёкджэ уверен в одном — несмотря на то, что парень убедился в том, что справляется в одиночку он крайне паршиво, Хёку всё равно очень нужно уехать из общежития на квартиру Ынхёка, чтобы наконец побыть наедине со своими мыслями и не бояться, что кто-то невовремя зайдёт в комнату, и возможности лучше может больше не появиться в ближайшее время. И именно об этом Хёк заводит разговор за завтраком, надеясь, что гитаристы не сообщат о планах «Ынхёка» солистам и стаффу ещё до того, как Хёкджэ вообще успеет хотя бы встать из-за стола.       — А я говорил, что недолго Ынхёк будет нам голову морочить своими внезапными пристрастиями к порядку и кулинарии, — ворчит Кюхён, активно жуя горячие бутерброды и упорно делая вид, что ничто другое его не волнует. — Уже и в свою очередь опять хочет свалить, оставив нас без обеда.       — Если всё дело в очереди, то я могу поехать и завтра, — Хёк нервно пожимает плечами, стараясь не обижаться на макнэ: к тому, что Кюхён крайне обеспокоен вопросом наличия вкусной еды, Хёкджэ постепенно начинает привыкать. — «Если бы я разрешил Ынхёку сообщить ребятам обо мне, то я бы мог присылать им всем всякие вкусности и не прятаться… Судя по всему, во время расписания Чонсу не очень-то их балует», — с печалью думает Хёк, без особого аппетита ковыряясь ложкой в своей порции каши, которая благодаря стараниям Чонуна получилась уж слишком жидкой — неудивительно, что макнэ совершенно не заинтересовался ею.       — Не обращай внимания, он просто шутит, — советует Йесон, поставив на стол свою кружку с чаем, из которой он только что пил. — Если тебе действительно нужно туда поехать, то я могу поменяться с тобой очередью. Вот только Донхэ об этом ты собираешься говорить? Да и стаффу придётся сообщить. И на сколько ты туда собрался уехать?       — Спасибо, Чонун, — Хёкджэ с благодарностью смотрит на гитариста: конечно, он бы мог поехать и завтра, но парню очень хотелось побыть в одиночестве именно сегодня, так что предложение Йесона оказалось весьма кстати. — Честно говоря, я бы не хотел никого оповещать. Да и вернуться я планировал вечером, раз уж я пообещал, что буду на виду, так что…       — Допустим, Донхэ можно будет рассказать уже после твоего возвращения, но Шивону тебе всё равно придётся позвонить, — Чонун невозмутимо пожимает плечами, ничуть не удивившись таким словам «Ынхёка». — Мы тоже обещали ему, что будем оповещать стафф обо всех событиях такого рода. Да и тебе всё равно придётся звонить Ёнуну, так что лучше реши этот вопрос со своей поездкой через Шивона: когда и во сколько тебя привезти и увезти. Так будет и проще, и быстрее, и спокойнее для всех.       — Но я же могу… — Хёк вяло пытается возразить, так как утруждать водителя ему не хотелось, но, немного подумав, парень решает прислушаться к советам Йесона — тот определённо не против предложения «Ынхёка», но к тому, что обо всём нужно отчитываться стаффу и в случае поездок пользоваться услугами водителя, Хёкджэ всё-таки нужно как можно скорее привыкнуть. Варианта лучше может и не представиться, да и Йесон, судя по всему, намерен умолчать о поездке «Ынхёка», если тот своевременно вернётся, так что таким шансом нужно решительно пользоваться.       — Хорошо, ты прав, — Хёкджэ покоряется обстоятельствам, тихо вздохнув и согласно покачав головой. — Тогда я позвоню Шивону и попрошу, чтобы Ёнун отвёз меня на квартиру, а вечером забрал.       — И постарайся вернуться засветло, — добавляет Йесон, переложив себе на тарелку один из последних бутербродов, пока Кюхён не подъел всё с общей тарелки. — Сомневаюсь, что там у тебя полный холодильник еды или что ты захочешь заказывать туда доставку, а рекомендации доктора Кан всё-таки стоит соблюдать. Да и если вдруг Хичоль или Донхэ позвонят… ну ты сам понимаешь — врать им никто не будет.       — Там нет холодильника, — Хёк печально усмехается себе под нос, не обратив внимание на то, как гитаристы спешно переглянулись, никак это не прокомментировав: в квартире Ынхёка действительно не было холодильника как такового. Единственное, что там могло хранить холод — так это контейнер, который обычно берут с собой на пикники, если едут к месту отдыха на машине. Ынхёк называл такой контейнер изотермическим, так как, насыпав в него льда, туда барабанщик обычно и прятал своё любимое пиво или газировку. Чтобы поесть, он в основном пользовался доставкой, ну или Хёкджэ, когда гостил в этой квартире, умудрялся либо покупать продукты на один раз, либо запихнуть остатки в этот ящик так, чтобы ничего не раздавилось и не перемешалось.       — Вот это я понимаю — волшебство, — всегда шутил Ынхёк, и от мысли об этом на сердце Хёка снова становится одновременно горько и по-своему тепло. Возможно, в этом ящике действительно что-то осталось и следует разморозить его и привезти продукты в общежитие, так что помощь Ёнуна и какая-нибудь машина, если водитель повезёт его не в фургоне, окажутся весьма кстати.       — Хорошо, я свяжусь с Шивоном и попрошу Ёнуна отвезти меня, — повторяет Хёкджэ, словно пытаясь заодно убедить и самого себя в необходимости этого решения. — Я планирую вернуться часам к семи и возьму с собой телефон, так что, надеюсь, я успею вернуться прежде, чем Хичоль или Донхэ захотят позвонить вам.       — А если они позвонят тебе? — с плохо скрытым любопытством вопрошает Кюхён, покосившись на парня с другой стороны стола. — Что делать тогда будешь?       — Ну, вариантов у Ынхёка будет не особо много, — философски рассуждает Йесон, словно давая Хёкджэ возможность наконец доесть его завтрак. — Удариться в бега, но шанс невелик, так как эти двое его везде найдут, сказать правду, ну или записать наши голоса на диктофон, чтобы сделать вид, что он никуда не уезжал. Тебе какой вариант нравится, Ынхёк?       — В смысле «записать наши голоса»? — Кюхён даже нервно дёрнулся, на всякий случай отодвинувшись от Хёка вместе со стулом. — Нечего тут записывать. Я против, ясно?!       — Ясно, Кюхён, — Хёкджэ негромко смеётся, покачав головой, и обхватывает кружку обеими руками, согревая пальцы от её тепла. — Ничего я не собираюсь записывать — Йесон просто шутит. Конечно, я скажу им правду. Просто надеюсь, что разговор об этом будет уже после того, как я вернусь, вот и всё.       — Ладно, раз уж собрался — то доедай и езжай, пока время есть, — предлагает Чонун, а после гитарист встаёт из-за стола и собирает опустевшую посуду, чтобы её вымыть. — И звони, если что.       Хёкджэ не был уверен в том, что таким образом Йесон пытается извиниться за свои вчерашние резкие слова, но, как негласный повод, такой способ был принят парнем без раздумий — да и гитаристам наверняка уже поднадоело возиться с «Ынхёком» и наблюдать за его унылой физиономией, так что шансом побыть на расстоянии друг от друга все они явно готовы воспользоваться, пока два главных инициатора присмотра за «барабанщиком» сейчас далеко.       А вот начальник службы безопасности, Чхве Шивон, совершенно не удивился звонку Хёкджэ — мужчина тут же заверил Хёка, что он вполне может сейчас говорить, внимательно его выслушал и крайне быстро решил этот вопрос, в своей деловой и исполнительной манере.       — Ни о чём не беспокойся и спокойно собирайся, — советует Шивон, всё также спокойно, словно ничего особенного на фестивале не происходило. — Ёнун будет на парковке через полчаса, только служебную машину подгонит — ваш фургон фанаты слишком хорошо знают, а тебе вряд ли нужна слежка. Потом скажешь ему, когда тебя забрать. А Донхэ и Чонсу в курсе?       — Ещё нет, — вздыхает Хёк, доставая свободной рукой из шкафа джинсы брата, чтобы переодеться. — Донхэ я потом сам расскажу — не хочу его беспокоить, пока он с родителями. А Чонсу-хён может быть против?       — Нет, не думаю, что он будет против, но о подобных вещах даже во время вашего рекомендованного перерыва Чонсу должен знать, — напоминает начальник службы безопасности, повторив слова Йесона. — Тогда я сам ему скажу. Собирайся и через полчаса спускайся на парковку.       И до квартиры Ынхёка Хёкджэ добрался практически без проблем — Ёнун не задавал никаких вопросов и в полной тишине отвёз парня по нужному адресу. Лишь уже намереваясь выходить из машины, Хёк тихо произнёс:       — Ты не мог бы забрать меня отсюда в семь часов? Сидеть здесь и ждать меня не нужно — наверняка у тебя есть и свои дела. В случае чего я позвоню.       — Ынхёк, сейчас ты — моё главное дело… — тихо возражает водитель, но Хёкджэ очень не хочется, чтобы Ёнун ждал его у входа в жилой комплекс всё это время, потому Хёк решает взять дело в свои руки, желая спровадить охранника на эти часы как можно дальше:       — Ёнун, я не хочу, чтобы ты тут сидел. Я буду в квартире и никуда не выйду. Поезжай по своим делам, а если их нет — то хотя бы съезди поешь как следует. И возвращайся к семи часам. Это единственное, о чём я прошу.       — Хорошо, как скажешь, — Ёнун соглашается с явной неохотой, но Хёкджэ об этом уже не беспокоится: водитель определённо сдержит своё слово, так что парню уже стоит отправиться на квартиру брата и ни о чём на это время не думать, если он хочет, конечно, отдохнуть от всего этого излишнего внимания. Сейчас главное, что в мобильном телефоне Ынхёка находится сим-карта Хёкджэ и Ёнун с этим номером знаком — и, конечно, что пока ни Хичоль, ни Донхэ не решили снова ему позвонить.       — «Может, всё обойдётся, и они не узнают, что я выходил из общежития один?» — надеется Хёкджэ, уже привычным жестом открывая дверь опустевшей квартиры и заходя вовнутрь, чувствуя себя здесь более уверенно и смело: даже несмотря на то, что здесь хранятся множество воспоминаний о брате, которые тут же всколыхнули память Хёка, к этому месту домосед-Хёкджэ уже успел привыкнуть, тогда как в общежитии он до сих пор не может прикоснуться даже к вещи Ынхёка без давящей мысли о том, что парень не должен там находиться, и вообще не имеет права ни к чему там прикасаться. В этой же квартире он проводил не один отпуск вместе с братом, потому здесь Хёку хозяйничать намного привычнее: парень сразу же подмечает накопившуюся пыль, подумав о том, что тут не помешала бы небольшая уборка, и, утвердившись в этой мысли, Хёкджэ сразу же отправляется на поиски тряпок для вытирания пыли и швабры и ведра, которые он сам и купил сюда в своё время, поворчав на Ынхёка и на его нелюбовь к наведению порядка. Конечно, Хёк понимал, что у него достаточно времени и заняться уборкой он может и позже, но Хёкджэ вполне логично опасается, что он снова погрузится в воспоминания, и тогда прибраться здесь парень попросту не успеет.       — А ты себе не изменяешь, Ынхёк… — после того, как Хёк вытер везде пыль и протёр пол, он, вымыв руки, решил перебрать одежду брата, чтобы взять отсюда какие-то свои вещи, которые ему пригодятся в общежитии. Своё просторное и не очень новое, но вполне пригодное для использования бельё Хёкджэ решительно сметает в большой мусорный пакет — до тех пор, пока он исполняет роль Ынхёка, о подобных вещах придётся забыть, как и о своих свитерах, в которых раньше парень мог выйти на улицу. Туда же и отправляется его какая-то нелепая пижама с птичками, над которой Ынхёк постоянно беззлобно посмеивался — может, всё это можно было пожертвовать бездомным, но даже с химчисткой Хёкджэ бы не отдал нуждающимся вещи, которые прилегали к его интимным местам, а в пижаме он всё-таки спал без белья, так что критерий годности для нуждающихся пижама тоже не прошла.       А вот свои некоторые кофты, зашитые и немного поношенные, но ещё вполне пристойно выглядевшие, Хёкджэ аккуратно сворачивает и складывает в другой пакет, чтобы отдать его Ёнуну и попросить отправить вещи на благотворительность, и, желательно, без огласки. — «Надо будет попросить Шивона, чтобы никто не рассказал об этом Чонсу-хёну, и тогда тот не воспользуется моим желанием избавиться от вещей из прошлого в своих целях…» — думает Хёк, крайне неодобрительно оглядывая разодранные майки и джинсы брата, которые больше напоминают дырявые тряпочки, чем элементы одежды. Но хранить все эти вещи парень не собирается, так как в этом нет никакого смысла — брата уже не вернуть, а носить всё это Хёкджэ не сможет точно. Разве что некоторые, относительно приемлемые по меркам Хёка, вещи парень решается примерить, выходя из своей зоны комфорта, так что, практически покорившись необходимости носить вещи брата, пока он продолжает играть роль участника группы, Хёкджэ примеряет несколько джинс и некоторые майки и футболки брата.       Несмотря на то, что Хёк порядком исхудал после стресса и домашние штаны Ынхёка болтались на его бёдрах, некоторые джинсы в области задницы оказались ему маловаты — оказалось, что в плане формы своих бёдер Ынхёк был плоским, как доска. Так что с этими джинсами Хёкджэ прощается без сожалений — только у Ынхёка в группе была крошечная талия, почти как у скелета, одновременно с узкими бёдрами. Остальные мемберы всё-таки более «фигуристые», да и сам Хёк из-за своей работы в качестве пекаря обладает более крепкими мышцами бёдер и ног, не говоря уж о мышцах рук, которые Ынхёку приходилось накачивать с помощью тренажёрного зала, чтобы запястья не уставали от долгой игры на барабанах.       В любом случае, шкаф Ынхёка порядком опустел после этой «ревизии» — Хёкджэ надеется, что на полках нет вещей Хичоля, ведь, как брат рассказывал, он и его лучший друг порой проводили здесь весёлые алковечера, когда Донхэ буйствовал на тему здорового образа жизни и вредных привычек, к которым Ынхёк и Хичоль знатно пристрастились. Из того, что Хёк намерен забрать в общежитие, остались лишь пара джинс, да вполне приемлемые майки, в отличие от тех, излишне вытянутых, в которых горловина свисает настолько, что уже видны во всей красе соски Хёкджэ. Свои свитера парень решил оставить здесь на тот случай, когда он снова захочет побыть здесь, таким образом навестив Ынхёка — Хёкджэ очень сомневается в том, что пока для всех он считается артистом, ему будет позволительно уезжать так далеко, на кладбище, чтобы почтить память брата на его могиле. Безусловно, однажды пройдёт целый год, Хёкджэ придётся справлять Рождество и все будущие дни рождения в одиночестве, уже не утешая себя тем, что где-то далеко брат тоже празднует день их рождения и думает о нём — теперь Хёку придётся праздновать за двоих. Но пока об этом рано думать, а без уважительной причины его сейчас без присмотра не оставляют, так что такой вариант, как побыть с мыслями об Ынхёке здесь, в одиночестве, в их родном месте и в полной безопасности, Хёкджэ не стоит отметать со счетов.       В тот самый изотермический контейнер, про который вспомнил Хёк, и в кухонные шкафы парень решает заглянуть позже, ближе к своему отъезду, чтобы возможно оставшаяся еда не начала пахнуть, разморозившись. И, убедившись, что не считая продуктов, он разобрался со всем, чем хотел — уборка проведена, а вещи в шкафах значительно поредели и пойдут на благотворительность, — Хёкджэ устало шлёпается на огромную кровать брата, задумчиво покосившись на барабанную установку, которую Ынхёк попросту обожал.       — Всё это так странно… Правда, Хёк? — парень не то разговаривает сам с собой, не то и правда считает, что брат его слышит, потому, немного помявшись, Хёкджэ поднимается с кровати и подходит к этой установке, рассматривая её. — Всё-таки зря мы всё это с тобой затеяли… и вообще, как долго ты хотел, чтобы я находился с твоими ребятами? Наверное, эта наша «шутка» затянулась ещё до этой треклятой пьянки, после которой тебя… больше нет.       Палочки так и лежат на своём месте, Хёк лишь потревожил их во время уборки, когда протирал установку специальной тряпочкой, смоченной в каком-то средстве, убирающем жировые пятна от пальцев и мелкие загрязнения — Ынхёк всегда был очень дотошен в этом вопросе. Было даже удивительно наблюдать за тем, как брат, нахватавшийся манеры поведения от американцев, не особо любящий такие дела, как уборка, стирка или готовка, чуть ли не с любовью полировал тряпочкой тарелки со своей барабанной установки. Хёкджэ сдерживает желание провести пальцем по одной из тарелок — хочется думать, что Ынхёк здесь и обязательно наворчит на него, а после потратит около получаса на то, чтобы очистить поверхность тарелки от малейших следов.       — Ты обещал, что больше не оставишь меня, — шепчет Хёк, усевшись за барабанную установку и устало осматривая её, словно возрождая в памяти все воспоминания, которые у него были об этой квартире и о том времени, что он проводил с братом и был счастлив. — Так почему ты не забрал меня с собой? Это всё потому, что я виноват в твоей смерти?..       Нет, Хёкджэ не забывал, что ему говорил брат в последние минуты своей жизни — кто-то подспустил ему шины, и этот человек провернул свой замысел крайне быстро, не попавшись Ынхёку на глаза. Более того, брат обожал свою машину даже больше барабанной установки — только Хёкджэ, по его словам, мог конкурировать с его «мустангом», но даже такой умелый водитель не сразу почувствовал, что что-то не так, и в итоге не сумел справиться с управлением. Но сейчас рядом нет никого, кто бы покушался на жизнь «Ынхёка», потому Хёкджэ, после опрометчивых подозрений насчёт Хичоля, уже готов подумать, что преступником был совершенно незнакомый и посторонний человек. — «И всё это из-за того, что я спьяну переспал с Донхэ, а утром обиделся на его слова — и сбежал…» — напоминает себе Хёк, болезненно сморщившись и закрыв лицо руками, чтобы не расплакаться снова.       Думать о прошлом — больно, пытаться сосуществовать с настоящими реалиями — трудно, заглядывать в будущее — невыносимо. Несмотря на довольно активную личную жизнь брата Хёкджэ всё-таки надеялся, что они отныне будут вместе до старости и своевременной смерти: что Ынхёк рано или поздно остепенится, и, хоть и останется известным и талантливым, но всё-таки обзаведётся семьёй и Хёк понянчит племянников, маленьких копий Ынхёка. В том, что он сам однажды станет отцом, Хёкджэ откровенно сомневался — в своей гейской натуре и влечению именно к мужскому полу, особенно к лидеру группы, в которой играл Ынхёк, парень уже не сомневался и в какой-то мере даже смирился с такими своими пристрастиями. Да и в роли «отца» Хёк себя совершенно не видел — уж слишком он мягкий и податливый для того, чтобы быть главным в небольшом мире под названием «семья». «Командовать» Ынхёком, хоть парню и не нравилось это слово, было значительно проще — брат просто прислушивался к его словам, и конфликтов у близнецов практически не было, так как Хёкджэ выбирал пути меньшего сопротивления и старался искать компромиссы в любых вопросах.       Но Хёкджэ сожалеет не о том будущем, которое могло бы быть у Ынхёка, а о том, что у него теперь нет будущего вообще — даже если бы брат неожиданно заявил, что он отрицает земную суету и ушёл бы в буддийские монахи, не оглядываясь на своё прошлое, Хёк наверняка бы сумел это принять и нашёл бы способ, как поддерживать связь с Ынхёком и оставаться для него близким и нужным человеком, каким он был для самого Хёкджэ. Но теперь единственное, что осталось у Хёкджэ — это кулон, с которым он не расставался, фотоальбом — главное напоминание, что последние два года не были ни сном, ни иллюзией, и обман — один сплошной обман, в котором Хёк неуклюже барахтается, не справляясь со всем этим в одиночку.       Но «в одиночку» — понятие довольно растяжимое: рядом продолжают находиться люди, все те, кто был дорог Ынхёку, и которые наверняка были дороги ему. Каждый из этих людей старается помочь «барабанщику», пока даже не догадываясь, что перед ними совсем не Ынхёк, и когда все они догадаются и раскроют этот ужасный обман — это лишь вопрос времени. Хёкджэ ещё в больнице понимал, что вечно изображать своего брата в группе он не сможет: Хёк в целом не любил обманы и розыгрыши и их с братом шутливые подмены в детстве зачастую заканчивались в тот же день, так как совесть Хёкджэ попросту требовала, чтобы он признался в обмане.       Почему же парень до сих пор изображает своего брата? Теперь, когда он наконец сумел вернуться в относительно «свою» обстановку, раз за последние два года парень освоился в этой квартире на время своих отпусков, Хёкджэ понимает, что на его обман существует сразу несколько причин: в больнице Хёк не особо соображал, что делает, но в то же время отчаянно цеплялся за тех людей, что были близки с Ынхёком, которые тоже сходили с ума от беспокойства, но были готовы в любой момент попросту закрыть собой «барабанщика» от постороннего внимания. — «Если бы я рассказал всем правду ещё в больнице… что бы было?» — думает Хёк — и не получает ответа на свой вопрос, так как многое бы зависело от того, что именно рассказал бы выживший близнец: только то, что он — не Ынхёк, или вообще всю правду с подменой.       В первом случае — ребята были бы разбиты и наверняка чувствовали бы себя преданными, но любую помощь от них Хёк бы так и не смог принять, так как невысказанное продолжало бы душить его, как и сейчас. — «Тогда Донхэ бы думал, что он провёл ночь с Ынхёком…» — Хёкджэ не хочется даже думать об этом варианте, так как лидер группы был бы морально уничтожен: Донхэ так искренне извинялся за свои утренние слова и с такой преданностью заботился об «Ынхёке», что парень уверен — версия, что Хёк не был в общежитии и никого из них не знает, а с Донхэ в ту ночь был сам Ынхёк, а теперь его больше нет — буквально расколола бы всю выдержку лидера группы на куски.       О втором варианте, что Хёкджэ рассказал бы всю правду сразу же в больнице, парень даже думать боится: несмотря на то, что уже прошло так много времени, этим рассказом он уничтожит не только Донхэ, но и всю группу и всех тех людей, что заботились об Ынхёке всё это время. И в обоих случаях у группы будут огромные проблемы, так как на тот момент заменить Ынхёка было бы некем, иначе Чонсу-хён сделал бы это сразу же, на первом нервном срыве Хёка после больницы.       И вообще, если так подумать, то весь обман Хёкджэ основан на том, что парень вечно что-то хочет: хочет дать Ынхёку отдохнуть и помирить его с ребятами, хочет, чтобы дело брата не оказалось брошенным после всех его трудов, хочет быть честным с ребятами, но хочет оставить имя Ынхёка незапятнанным обманом и ложью — и хочет Донхэ. Половина всех бед возникли из-за того, что Хёкджэ хочет Донхэ во всех смыслах: и душой, и телом, наблюдать за ним — и восхищаться его стойкостью и умением принимать рассудительные решения. И если бы Хёкджэ в своё время не потерял голову от лидера группы, безответно влюбившись в него, то Ынхёк, скорее всего, не сумел бы уговорить Хёка на этот обман, так что, с какой стороны ни посмотри, а Хёкджэ практически своими руками убил собственного брата: когда согласился на эту подмену, когда задержался до празднования по поводу получения награды, когда не сумел устоять перед напором Донхэ той ночью, когда решил трусливо сбежать из общежития тем злосчастным утром, и когда ничего не смог сделать, чтобы защитить Ынхёка от этих травм, несовместимых с жизнью. Хёкджэ понимает, что он действительно не мог сделать в тот момент ничего: он не разбирается в машинах, не знает, как водить машину в принципе, он бы не сумел отличить полностью накачанные шины от подспущенных и уж точно не смог бы выкрутить руль так, чтобы машина устояла на наледи, но Хёк так тоскует по брату, что ему кажется, будто в той ситуации парень мог сделать даже невозможное, только бы уберечь Ынхёка от гибели.       В своём будущем Хёкджэ совершенно не уверен, но он догадывается, что вариантов у него не особо много: либо оставаться в роли Ынхёка-артиста как можно дольше, либо по окончании траура заявить, что «он не справляется» — и покинуть группу, пока ещё не поздно, раз Донхэ обещал, что ребята примут это решение «Ынхёка» и поддержат его. Тогда можно будет уехать в какой-нибудь тихий городок, чтобы можно было свободно и без затруднений добраться до кладбища, к Ынхёку, — и заняться там каким-нибудь делом. Снова связать свою жизнь с пекарней Хёкджэ уже не сможет — при образовавшейся возможной конкуренции Рёук узнает об этом и, возможно, догадается обо всём, потому придётся выбирать другую профессию. — «Возможно, при прохождении необходимых курсов или, получив необходимое образование, я смогу устроиться социальным работником или воспитателем?» — Хёк пока не может заглядывать настолько далеко в свои планы, но, как показывала практика в качестве работы пекарем, — с людьми находить общий язык у Хёкджэ, когда он не скован своей ложью, вполне получалось, и, возможно, если бы он разрешил Ынхёку рассказать об их воссоединении ребятам, то парень бы вполне мог общаться с мемберами группы и без всей этой лжи, свободно и легко. — «И если бы я подумал об этом всём раньше, то было бы… А что бы было?»       Но остаться наедине со своими мыслями Хёку больше не удаётся — пусть он потерял счёт времени, но оно продолжает неумолимо бежать, и это сразу становится ясно, когда мобильный телефон Ынхёка начинает звенеть. — «Надеюсь, это не Донхэ?» — испуганно вздрогнув, парень спешно достаёт сотовый, надеясь, что это звонит кто угодно, но только не лидер группы, и, более того, — что Донхэ ещё не в курсе того, что «Ынхёк» выбрался из общежития в одиночестве. Но, к счастью для Хёка, это оказался лишь неугомонный Ким Хичоль, который явно не шутил в своей угрозе звонить «Ынхёку» каждый день.       — Ынхёк, лапа моя, я соскучился! — радостно восклицает Хичоль, когда Хёкджэ принимает звонок, автоматически включив фронтальную камеру. Невольно улыбнувшись, Хёк с интересом рассматривает происходящее на экране: старший мембер, прибрав свои длинные чёрные волосы в хвост и натянув себе на голову полосатую повязку, держит в руке стакан с водой и машет «Ынхёку» рукой в камеру, явно поставив телефон на какую-то подставку, чтобы не занимать себе руки. Хёкджэ с удивлением подмечает, что на молочной коже Хичоля сегодня какой-то чрезмерно яркий румянец, причину которого парень понимает далеко не сразу.       — Гляди, кто хочет с тобой поздороваться, — подняв телефон с подставки, старший мембер, продолжая улыбаться, поворачивается, чтобы показать Хёкджэ, как в огромной гостиной, стоя на специальном тонком тренировочном коврике, мама Хичоля, госпожа Ким, одетая в спортивный костюм, активно занимается бегом на месте, хоть и без явного энтузиазма. — Мам, это Ынхёк.       — Ынхёк, милый, приезжай и спаси меня, — женщина наконец замедляет свой темп тренировок, обречённо простонав, но пытается дружелюбно улыбаться, помахав «барабанщику» в камеру. — У меня больше нет сил заниматься с ним фитнесом. Я уже не в том возрасте для такого!       — Хичоль, хватит издеваться над госпожой Ким, — Хёкджэ снисходительно покачивает головой, беззлобно посмеиваясь над происходящим: теперь ему даже становится стыдно за то, что пришлось выпроводить Хичоля домой — кажется, от его внимания сложно улизнуть не только Хёку, но и даже самой госпоже Ким. — Неужели тебе совсем её не жалко?       — Ничего, ей полезно, — хохочет старший мембер, явно не видя в этом ничего такого возмутительного, но в итоге слушается, беззаботно отмахнувшись и мягко добавив:       — Ладно, на сегодня всё, мам.       — Какое счастье! — облегчённо выдохнув, женщина устало садится на диван и со стоном вытягивает ноги, явно не планируя вставать ближайшие двадцать минут. Продолжая улыбаться, Хёкджэ решает хоть немного укорить старшего мембера, чтобы следующие дни для его мамы не превратились в пытку из-за чрезмерной инициативы Хичоля, потому, перестав смеяться, парень старается как можно строже произнести:       — Хичоль, пожалуйста, поумерь свой пыл с фитнесом, пока ты дома. И сделай госпоже Ким тёплый чай, ты совсем её измучал.       — И чего ты такой строгий стал? Да, я как раз собирался сделать маме чай, — ворчит старший мембер, покачивая головой, но, не возражая, послушно отправляется на кухню, заглушая своим ворчанием возгласы госпожи Ким, полные благодарности по отношению к «Ынхёку», который крайне вовремя ответил на звонок и избавил её от этих мучений. — Вообще, как вы там сегодня? Скучаете небось, без нас с Донхэ? Или там мелкий пользуется свободой и тиранит всю округу?       — Не переживай, всё тихо и спокойно, — смеётся Хёкджэ, приглаживая пальцами свою чёлку и с удовольствием наблюдая за тем, как лучший друг его брата хлопочет на кухне, умудряясь одной рукой и залить заварку в чайнике кипятком, и достать форму со льдом из холодильника, чтобы чай не вышел слишком горячим, и всё той же одной свободной рукой начать активно выковыривать кубики льда из формы, пытаясь поддеть их остриём ножа. Такой опасный для здоровья Хичоля способ достать лёд изрядно беспокоит Хёкджэ, особенно учитывая энтузиазм старшего мембера, потому парень тихо добавляет:       — Подержи лучше дно формы в горячей воде пару секунд. Порежешься же.       — О, а ведь точно, — оживился Хичоль, откладывая нож в сторону и шарясь в шкафу в поисках глубокой миски для этих целей, но как-то подозрительно остановившись, прекратив свои поиски, и внимательно всмотревшись в изображение на своём экране. — Стоп. Ты ведь не в общаге, котёнок? Куда вы уже смыться успели? И где этот проныра, который ещё ни разу не пожелал мне моими же словами подавиться за эти пару минут?       — «Попался!» — Хёкджэ со свистом втягивает воздух через рот, растерявшись: за всей этой беззаботной болтовнёй с Хичолем он сам уже забыл, что находится не в общаге. Но деваться некуда, ведь обрывать звонок будет очень некрасиво и подозрительно, потому, смирившись с обстоятельствами, Хёк нерешительно отвечает:       — Я… я на квартире сейчас. А ребята… дома, наверное.       — Они хоть в курсе, где ты? — Хичоль тут же сосредоточенно хмурится, присматриваясь к обстановке вокруг «Ынхёка», наконец, узнавая это место. — Тебя там с собаками не ищут ещё? А если старик надумает зайти и всех пересчитать по яичкам, а твоих не досчитается?       — Ну… парни меня сами отпустили, так как я пообещал вернуться к ужину, — не сдержавшись от смешка после формулировок Хичоля, признаётся Хёкджэ, решив, что скрывать осведомлённость ребят, в целом, бесполезно: любое сокрытие нюансов его договорённостей лишь больше встревожит старшего мембера. — Шивон распорядился, чтобы Ёнун привёз меня сюда — и после увёз обратно, а Чонсу-хёну он сам передаст информацию обо мне, так что…       — А Донхэ ты об этом уже сказал? — интересуется Хичоль, своим проницательным вопросом попадая в самую суть проблемы — Хёку страшно даже думать о том, как отреагирует лидер группы на его отлучку, особенно когда поймёт, что какое-то время «Ынхёк» был совсем один, без присмотра. Немного помявшись перед ответом, Хёкджэ тихо вздыхает, покачав головой:       — Ещё нет. И ты молчи об этом, Хичоль. Пожалуйста.       — Я-то промолчу, котёнок, но ведь с Чонсу станется уточнить у Донхэ, в курсе ли он о твоём отъезде, — голос старшего мембера снова становится удивительно мягким и ласковым, точно Аска сейчас пытается воспитывать «Ынхёка». — Что тогда делать будем? Он же нас всех на шнурки порвёт, если заведётся до такой степени. А он заведётся, сам знаешь.       — Нет, в смысле… не говори ему сейчас, — Хёкджэ осторожно возражает, как можно небрежнее пожав плечами: Хичоль оказался прав в том, что молчать об этой поездке не получится — Донхэ всё равно об этом узнает и явно разозлится, но об этом Хёку думать явно непросто. — Я сам вечером скажу ему. Пока мне никто, кроме тебя, не звонил — значит, Донхэ ещё ничего не знает. Мне просто… нужно было побыть одному. Хотелось о многом подумать.       — Котёнок, ну скажи честно: хотел снова день за барабанами провести, — Хичоль укоризненно покачивает головой, но принимает ответ «Ынхёка» за приемлемый, наконец, выудив миску из шкафа и аккуратно заливая на её дно немного кипятка, чтобы засунуть в воду форму. — Ты всё такой же. Мало тебе того растяжения было? Прирос уже к своей установке небось. Посиди уже спокойно и отдохни, как следует. Привести себя в форму ты ещё успеешь.       — И это говорит маньяк по части фитнеса, — Хёкджэ пытается сменить тему, виновато улыбаясь и помня, что ворчание старшего мембера не стоит воспринимать всерьёз. — Совсем уже госпожу Ким замучал, а ведь ты дома всего второй день.       — Дорогой, ты прекрасно знаешь, что фитнес для меня — необходимость, а не призвание, — не остаётся в долгу Хичоль, но хмуриться перестаёт, осторожно вытаскивая форму из горячей воды и выковыривая кусочки льда на разделочную доску. — Это ты можешь из зала не вылезать неделями и быть, как огурчик. Мне одному скучно заниматься, да и маме фитнес не повредит. Без меня она совсем забывает упражняться.       — Хорошо, тогда как вернёшься — я снова начну заниматься вместе с тобой, — предлагает Хёкджэ, вовремя вспомнив, что у старшего мембера группы травмирована нога, и регулярные, но не слишком утомительные физические упражнения — это важная часть распорядка Хичоля, чтобы он оставался активным и здоровым. — Мне всё равно нужно приводить себя в форму… перед концертом.       Вспомнив о концерте, Хёк нервно вздыхает: за всеми этими заботами и временной передышкой о концерте парень практически не думал. Сперва Хёкджэ не мог думать ни о чём другом, как о своём брате и о том, что его больше нет, потом ему приходилось сдерживать себя и свои эмоции, чтобы хоть отдалённо напоминать Ынхёка, а затем нужно было готовиться к фестивалю и справляться с последствиями своего трусливого побега. На то, чтобы задумываться о корейском концерте, у Хёкджэ уже не было ни времени, ни сил, но вскоре придётся думать и об этом — оттягивать концерт ещё дальше попросту бессмысленно, и до конца траура, так или иначе, выступить вместе с группой Хёку всё равно придётся, раз уж он решил попытаться справиться со всеми свалившимися на него испытаниями.       — Ну раз так, то пару дней с фитнесом я могу и повременить, — довольно отвечает Хичоль, и, явно стараясь приободрить «Ынхёка», оборачивается через плечо, обращаясь к своей маме, что продолжает сидеть на диване в гостиной. — Мам, слышала? Твои мучения фитнесом закончились. Переходим на йогу.       — Хичоль! — сдаваясь, Хёкджэ снова смеётся, с укором покачивая головой и наблюдая за тем, как, подмигнув ему, старший мембер наконец наливает для своей мамы большую кружку тёплого чая по совету парня «на проводе». — Ты что, так хочешь, чтобы я приехал к вам и спас госпожу Ким от твоих тренировок?       — Чтобы с меня потом Донхэ три шкуры спустил? — нервно поёжившись, Хичоль тут же мотает головой, немного ослабив свои порывы к здоровому образу жизни посредством тренировок. — Сам знаешь, двери этого дома для тебя всегда открыты, дорогой, но уж больно наш лидер нервный в последнее время. Не стоит его стрессовать лишний раз, тебе так не кажется?       — Тогда перестань тиранить госпожу Ким и просто проведите время вместе, — мягко советует Хёкджэ, пожав плечами: судя по всему, воздействовать на остальных мемберов через Донхэ оказалось вполне неплохим способом — видимо, в каких-то вопросах парни боятся лидера группы, как огня. — Не знаю, в кино сходите или в спа-салон…       — А ведь точно, — оживившись, Хичоль тут же радостно закивал, оценив такую идею «Ынхёка». — Сегодня же обзвоню местные салоны — и завтра с ней погреем косточки, да и на массаж сходить будет неплохо. После фитнеса ей будет самое то. Завтра я тебе снова позвоню, котёнок, как мы домой вернёмся, так что будь в общежитии, договорились?       — Договорились, — с чистым сердцем обещает Хёкджэ: он уже уверен, что о его «вылазке» Донхэ точно узнает сегодня же, потому лучшим вариантом будет вплоть до возвращения солистов оставаться в общежитии под присмотром двух гитаристов — и никого не беспокоить своими выходками. — «Хотя, Ынхёк бы наверняка что-то вычудил в этой ситуации… Может, выбрался бы сюда без ведома остальных», — Хёк снова печально улыбается, думая о брате: его задиристого характера по-прежнему не хватает слишком сильно и слишком остро, чтобы так просто, за обыденной болтовнёй, об этом забывать. Но, немного поговорив с Хичолем, Хёкджэ сумел унять часть беспокойства где-то глубоко внутри — хотя бы его совесть теперь не мучается от того, что Хёк выпроводил двух участников группы домой, не особо спрашивая их мнения. Что Хичоль, что Донхэ вполне неплохо проводят время с родителями — а остальные заботы можно будет уже решать по мере их поступления.

***

      Когда Ёнун позвонил Хёкджэ, чтобы уточнить, готов ли тот возвращаться обратно, парень уже практически собрался: Хёк успел перетащить все пакеты в коридор, чтобы потом просто взять их перед уходом — и занимал своё время тем, что вытаскивал всё содержимое изотермического контейнера, ссыпав весь лёд в большую кастрюлю, чтобы потом вылить растаявшую воду в раковину.       К счастью для Хёка, в контейнере было не так уж и много продуктов — пара брикетов замороженных овощей со свежим сроком годности, да несколько банок пива. Хёкджэ бы очень удивился, окажись в квартире Ынхёка что-то из готовых блюд, зная, как брат не любил стоять у плиты. А вот вопросом, чем питался брат, Хёк никогда не озадачивался — в мусорном ведре всегда были сплошные упаковки из доставки еды, и так оказалось и в этот раз: в прошлый свой визит Хёкджэ не задумывался о таких вещах, но всю эту упаковку следовало выбросить, так что решение посетить квартиру брата и хорошенько здесь прибраться оказалось крайне полезным.       — И что мне делать с этой твоей квартирой, Хёк? — устало вопрошает Хёкджэ, обуваясь среди горы пакетов. — Наверняка счета за отопление оплачиваются из твоих банковских счетов, раз до сих пор никто не задал мне никаких вопросов. Тогда перед тем, как окончательно покинуть этот твой мир, полный музыки и софитов, мне придётся продать эту квартиру… У меня просто не будет денег, чтобы содержать её. Прости.       Конечно, с квартирой расставаться не хотелось, и вопрос был далеко не в корысти и не в её удобном расположении в Сеуле — Хёкджэ до сих пор казалось, что всё здесь пропитано Ынхёком и, если он слишком сильно задумывался, ему уже чудилось, что брат просто отошёл в магазин и вот-вот вернётся. Но, заявив общественности, что «Ынхёк» больше не может оставаться артистом, Хёк породит кучу проблем, в том числе и с этой квартирой. — «После концерта нужно будет поговорить с Чонсу и Шивоном о том, как бы продать эту квартиру… Только бы они не рассказали об этом ребятам — тогда они сразу поймут, что к чему», — вздыхает Хёкджэ и, подхватив все пакеты, довольно лёгкие, но объёмные, парень выходит из квартиры — Ёнун уже давно ждёт его внизу.       — Всё, мы можем ехать. Только мусор выброшу, — поясняет Хёкджэ, положив на заднее сиденье пакеты с вполне пригодными вещами для благотворительности, с вещами, которые он заберёт в общежитие — и пакет с остатками продуктов из контейнера. — Сейчас вернусь.       — Давай я выброшу. Нечего артистам около мусорных баков околачиваться, — немного нервно шутит Ёнун, и, помешкав, Хёк нехотя отдаёт ему пакеты с мусором и со своим старым нижним бельём и пижамой — меньше всего ему бы хотелось, чтобы охранник рассматривал эти пакеты, но его водитель возвращается довольно быстро: судя по всему, даже с учётом охраны этого жилого комплекса, оставлять «Ынхёка» одного Ёнуну явно не рекомендовали.       — А это что? Тоже мусор? — любопытствует водитель, забираясь в машину и покосившись на заднее сиденье. — Чего сразу не отдал?       — А… нет, просто продукты с квартиры забрал, раз я пока под присмотром, — неуклюже шутит Хёкджэ, тоже обернувшись и посмотрев на пакеты. — Не волнуйся, там всё герметично, так что сиденье не запачкается. А ещё… ты знаешь какие-нибудь пункты приёма одежды для благотворительности? Или, возможно, какие-нибудь центры?       — Ну… знаю парочку, — Ёнун чуть было не икает от удивления, задумчиво покосившись на «Ынхёка». — В агентстве, конечно, собирают порой вещи для этих центров, но ты как-то не особо горел желанием в этом участвовать. Ты в порядке?       — Ну, просто есть вещи, которые я больше никогда не надену, — устало поясняет Хёк, понимающе улыбаясь — в то, что Ынхёк не был заинтересован благотворительностью ни на йоту, парень легко был готов поверить, потому реакция водителя не стала для него чем-то удивительным. — Не выбрасывать же хорошие вещи. Я их даже парням предложить не могу — размерами мы слишком отличаемся, так что я хотел попросить тебя отвезти эти вещи в какой-нибудь пункт приёма.       — Вот как, — водитель поводит плечами, но в итоге согласно покачивает головой. — Хорошо, тогда я завезу тебя в общежитие и отвезу вещи, раз ты так хочешь. Но ты уверен, что ничего из этого больше не наденешь?       — Уверен, — вздыхает Хёкджэ, пристёгиваясь ремнём безопасности. — Только… ты можешь никому не рассказывать об этом? Я не хочу, чтобы Шивон или Чонсу знали про это.       — Ну… могу, но в этом же ничего такого нет, — удивлённо отвечает Ёнун, определённо не понимая причину такого поведения «барабанщика». — В смысле, это же наоборот, очень похвально, так что…       — Ёнун, я просто не хочу, чтобы в итоге Чонсу воспользовался моим решением и разболтал это всем журналистам. Не удивлюсь, если он захочет выпустить новость под заголовком «Ынхёк занялся благотворительностью в память о своём брате», — отрывисто произносит Хёк, поёжившись и неосознанно обхватив себя руками за плечи, как будто от этих слов ему стало очень холодно. — Ты сам слышал, что было на фестивале. Я не злюсь, но… не хочу снова оказаться просто куклой в его руках. Я просто хочу дать этим вещам вторую жизнь, но сам их больше не надену и огласки я не хочу, вот и всё.       — Хорошо, я тебя понял — и я никому не скажу, если ты так хочешь, — Ёнун согласно покачивает головой, но ехать так и не спешит: водителю явно непривычно разговаривать со своими подопечными, потому он и не рискует ехать, чтобы не отвлекаться от дороги. — Я просто подумал, если ты не хочешь никому рассказывать об этом и тебе не принципиально, куда пойдут вещи, то можно ли…       — Продолжай, — Хёкджэ обращает внимание на то, как нервничает охранник, потому парню хочется подбодрить его: за всё это время Ёнун показал себя как отличного водителя и довольно чуткого человека, так как он практически не разговаривал с «Ынхёком», но при этом не скрывал своей готовности помочь. Более того, водитель согласился умолчать о секрете Хёка, а это явно идёт врознь с его обязанностями: наверняка Ёнун должен обо всём докладывать Шивону, а тот в любом случае донесёт о желании «Ынхёка» заняться благотворительностью Чонсу — и далее может произойти всё, что угодно, так что за это согласие Хёкджэ уже в принципе готов прислушаться к задумке водителя, даже если парень пока не знает, что тот пытается сказать.       — Ну, раз ты сам сказал, что хочешь дать вещам вторую жизнь, то… не будешь ли ты против, если их возьму я? — Ёнун чуть ли не втягивает голову в плечи — настолько ему неловко говорить о своей просьбе, и подобное становится для Хёка удивительным. — «Но… он по комплекции крупнее даже Шивона, ему всё это даже не налезет… Или он просит не для себя?»       — Нет, я не буду против. У тебя есть какие-то знакомые, кто нуждается в помощи? — уточняет Хёкджэ, стараясь быть очень деликатным в своих расспросах. — Может, им не помешает и… материальная помощь?       — Нет-нет, ты не так всё понял, — Ёнун тут же торопливо мотает головой, начиная нервничать ещё больше, чем путает все догадки Хёка. — Просто я подумал, что если тебе всё равно, к кому попадут эти вещи, то я мог бы взять что-нибудь для своего младшего брата.       — Для младшего брата? — удивлённо переспрашивает Хёкджэ, даже растерявшись: парню казалось, что у работников агентства достаточно высокие зарплаты, чтобы прокормить свою семью, но, судя по виноватому взгляду Ёнуна, всё происходит совсем не так радужно, как парню казалось.       — Ынхёк, ты не думай, я не попрошайка, — поясняет водитель, поморщившись от столь неприятного для него слова. — Мне самому неприятно сейчас говорить о подобном. Но моя семья живёт за счёт моей работы здесь, а брат ещё учится и подрабатывать я ему пока запрещаю, чтобы он получил хорошее образование и не отвлекался на работу. Нам хватает и на жизнь, и на еду и прочее… но одежду зачастую ему приходится донашивать за мной, а мы так отличаемся в телосложении, что на нём всё болтается.       — Я не знал, что у тебя есть младший брат, — бездумно произносит Хёкджэ и тут же, осознав, что он сказал, парень вскидывает голову, не зная, как Ёнун отреагирует на эти слова. — «А вдруг Ынхёк знал об этом?! Мне следует быть осторожнее…» — напоминает себе Хёк, но водитель лишь тихо смеётся, покачав головой:       — Как и весь мир не знал, что у тебя есть брат-близнец. О моей семье сказано в моём досье, но вряд ли вам их показывают, так что об этом знали немногие.       Хёкджэ задумчиво кивает, не зная, что на это ответить: слова Ёнуна ещё больше расположили парня к водителю, когда тот назвал близнеца «Ынхёка» в настоящем времени — «есть» брат-близнец, а не «был». Говорить об Ынхёке в прошедшем времени Хёку всё ещё тяжело, и он не уверен, что сможет называть брата «был» спокойно, так как всё равно эта глубокая душевная рана заживёт ещё очень нескоро.       Вдобавок и новость о том, что охранники в агентстве получают вовсе не такую большую зарплату, как казалось Хёку, немного выбила парня из состояния равновесия. — «В агентстве трудится столько людей… но в одиночку своей зарплатой они не способны прокормить семью… это, наверное, так тяжело», — думает Хёкджэ, ничего не говоря: он сам в пекарне получал не особо большой доход, раз на ремонт они с Рёуком копили чуть ли не годами, но на самого себя, привыкшего жить скромно, парню вполне хватало. На лекарства матери, когда она ещё была жива, приходилось в срочном порядке тратить большое количество денег, потому в тот непростой период Хёк жил, фактически затянув пояс потуже, и о том, как непросто прожить на малый доход в наше время, парень имел представление. Но его молчание водитель воспринимает по-своему, так как он тихо добавляет:       — Прости, Ынхёк. Не следовало мне заводить этот разговор — самому от себя противно. Я всё отвезу в пункт приёма и никому об этом не расскажу.       — Нет, я просто задумался, — отвечает Хёкджэ, помотав головой и снова собираясь с мыслями. — Конечно, я не против, и ты можешь забрать хоть весь пакет, а потом увезти в пункт приёма то, что не подойдёт, но… ты уверен, что мы с твоим братом одной комплекции? И… как его зовут?       — Его зовут Кибом, — с явным облегчением отвечает Ёнун, смущённо улыбнувшись. — Он сейчас учится в университете на адвоката и показывает весьма неплохие результаты — мы им очень гордимся. И он такой же худенький, как и ты, разве что повыше немного будет. И спасибо тебе, Ынхёк. Честное слово, я не думал, что буду просить о подобном, но раз ты всё равно хочешь отдать эти вещи…       — Не бери в голову, ладно? Я сам попросил тебя никому не говорить об этих вещах, так что я никому не расскажу о твоей просьбе, — мягко отмахивается Хёк, улыбнувшись в ответ. — Там два пакета, в которых несколько джинс и футболки с майками, так что посмотрите сами, что подойдёт Кибому. Правда, я не уверен, что в моих старых свитерах он сможет выходить на улицу — там рукава уже вытянуты, — но в них вполне можно ходить дома в холода. Если будет нужно что-то ещё — ты скажи, у меня всё равно шкаф уже почти не закрывается, а вещи в хорошем состоянии и отдать мне их некому.       — «Да и всё равно я не смогу забрать себе все вещи Ынхёка, когда уйду из группы», — напоминает себе Хёкджэ, но вслух это не произносит: он даже порадовался тому, что их с братом старые вещи принесут кому-то пользу, особенно Ёнуну, так как этот охранник ещё ни разу не подвёл ребят на памяти Хёка. — «А так хоть всё это пригодится Кибому… если Ёнун не ошибся с размерами, конечно».       Конечно, один из двух пакетов с одеждой был предназначен для того, чтобы Хёк привёз в общагу не подранные вещи — и мог одеваться с комфортом, но, после слов водителя, Хёкджэ решает, что он вполне обойдётся и теми разодранными вещами, что есть в общежитии. — «Если Кибом учится на адвоката, ему нужны приличные вещи, а не подранные на коленях джинсы», — рассуждает Хёк, без сожалений прощаясь с этими вещами: в пакетах есть и его свитера, но их парню тоже не жалко — в них он может ходить только в общежитии, вне камер, так что и горевать о потере парочки тёплых вещей не стоит.       — Что ты, нет, я не собирался просить у тебя что-то на постоянной основе, — Ёнун даже испуганно вздрогнул, поёжившись от слов «Ынхёка» рядом с собой. — Но у тебя поистине великодушное сердце, Ынхёк. Большое тебе спасибо. Тогда… возвращаемся в общежитие? Или у тебя поменялись планы?       — Я только рад помочь, Ёнун, так что не беспокойся об этом, — Хёк спешит успокоить водителя, пока тот не начал снова рассыпаться в извинениях. — Передай своему брату, что я ему желаю успехов в учёбе. И… нет, планы не поменялись. Давай вернёмся в общежитие. Да и ребята уже меня ждут.