«Ты был рядом, когда я падал, Благодаря тебе взлетал. Моя незаслуженная награда, Но я с тобою на пьедестал. Мы не за местами, но если устанешь Светить для меня — скажи. Я не звезда, но я без тебя — камень, Камень, который лишился души» © Зомб — Путеводная
Хичоль уверен, что он окончательно перестал понимать Ынхёка, словно эта ужасная авария сделала из него совсем другого человека. Нет, Хичоль ни за что не стал бы сомневаться в здравомыслии Ынхёка, какими бы взбалмошными идеями тот ни фонтанировал. Пойти на нудистский пляж в одних масках и солнцезащитных очках? Легко. Ненароком обронить рядом с охраной небольшой мешочек сахарной пудры и сыграть спектакль «Это не наше, нам подкинули»? Хичоль уже идёт молоть пудру в ступке, хрустя ею на всю кухню в процессе помола. Гонки со случайными водителями по ночному Сеулу? Хичоль уже сидит в машине и готов радостно вопить в открытое окно, подставляя лицо встречному ветру. Всё это делало Ынхёка Ынхёком и выражалось во всём — что барабанщик ест, как разговаривает, и, что особенно важно, как выступает на сцене, разжигая в сердцах фанатов тот самый бешеный огонь, который, казалось, ничто не способно потушить… Но сейчас этого огня нет, и Хичоль уже не уверен, что он когда-нибудь разгорится вновь. Конечно, парень не посмел бы обвинить его Ынхёка в этом, и, более того, в целом Хичоль уже готовился к тому, что Ынхёк в итоге скажет — «Пошли вы все к чёрту, мне больше ничего не нужно без моего брата» — и пафосно уйдёт, хлопнув дверью. Хичоль лишь надеялся, что Ынхёк продолжит поддерживать с ними связь… или хотя бы с ним. Потому что без Ынхёка совершенно всё теряло смысл — любые проказы, любые перепалки в общежитии, и любые песни. Теряло смысл ворчание Кюхёна по любому поводу, теряла смысл любовь Чонуна к ужастикам, которые Ынхёк весьма уважал и мог с интересом посмотреть их вместе с гитаристом, а потом полночи сидеть и обсуждать нелогичность персонажей, перебудив всё общежитие. Теряла смысл открытая и уже неконтролируемая влюблённость Донхэ — то, что их лидер втрескался по уши в Ынхёка, было видно практически с времени их первого выпущенного альбома. Хичоль до сих пор не может понять, как ни один из фанатов не заметил, как именно Донхэ смотрит на Ынхёка, как практически пожирает его своими взглядами — и как чуть ли не в каждой песне, написанной их лидером, сквозят его чувства к одному человеку. Ынхёк. Дело всегда было в Ынхёке, но фанаты искренне считали, что взгляды Донхэ направлены на Хичоля из-за фансервиса, потому старшему мемберу приходилось то и дело виснуть на их лидере, бросать в его сторону томные взгляды и по возможности держаться рядом с Ынхёком, чтобы запутать фанатов ещё больше. И именно потому без Ынхёка эти чувства Донхэ совершенно теряли смысл — люди всегда говорят, что самые верные пары это волки или лебеди, но в случае лирика Хичоль уверен: Донхэ — чёртов пингвин, который готов бросить к ногам Ынхёка все песни и все красивые камушки, чтобы встретить с ним старость, если только Ынхёк это позволит. А Ынхёк не позволял, и Хичоль не мог его осудить за это по одной простой причине — без Ынхёка сам Хичоль терял смысл. Без Ынхёка Хичоль бы просто не смог вернуться в группу и отстоять своё право тут находиться — скорее всего, опустив руки, старший мембер ухромал бы к себе домой, нашёл бы какую-нибудь работу недалеко от дома и с тоской наблюдал бы за успехами группы, отшучиваясь о своём состоянии во время их видеозвонков. Донхэ в то время не обладал таким авторитетом, чтобы так открыто послать руководство агентства в самую пучину Ада, заткнуть их так, словно у всех этих строгих мужиков языки словно оказались в их собственных задницах — но это смог Ынхёк. — Значит, так, — Ынхёк фурией ворвался в конференц-зал, проскользнув мимо Сонмина, тщетно пытающегося его остановить ещё с коридора. — Мне абсолютно похуй, о чём вы тут почти час балакали. Хичоль остаётся в группе и это не обсуждается. — Ынхёк, сядь, — строго одёрнул его Донхэ — лидеру группы тогда разрешили присутствовать на собрании вместе с притихшим Хичолем в качестве поддержки. — Это не тебе решать. — Нет, Донхэ. Это решать мне, — фыркнул Ынхёк, сильно хлопнув рукой по столу, отчего Чонсу, сидевший неподалёку, недовольно нахмурился, а его тогда юный и неопытный помощник, Сонмин, и вовсе рухнул на пол, запнувшись от неожиданности. — Это решать нам. А если Кюхён ногу сломает? Если тебе петардой пальцы оторвёт? Они и от вас избавятся? Ты ведь сам прекрасно видишь, что тут творится. Скажи хоть слово в защиту Хичоля, мать твою! — Ынхёк, я прошу тебя, успокойся и сядь, — примирительно произнёс Чон Юнхо, генеральный директор, поднимаясь с места: Хичоль тогда даже восхитился тому, насколько терпеливым выглядел директор, словно смелость Ынхёка ему даже понравилась. — Донхэ уже сказал своё слово о том, как важен для всех нас Хичоль — и мы с ним полностью согласны. Мы сумеем найти выход из этой ситуации, но ты слишком горячишься. — Да хера с два! — выплюнул Ынхёк, кивнув в сторону оторопевшего Хичоля. — Вы его выкинуть собрались, я же не дурак. Солист у вас есть, музыканты тоже. Но только вот, что я вам скажу — как только вы выставите Хичоля за дверь, DAEKY исчезнут навсегда. Группа распадётся — и это я вам обещаю. — Ты с ума сошёл, — проворчал Чонсу, покачав головой. — Ты не можешь говорить за всех, ещё и в таком тоне. Тебе уже несколько раз сказали сесть и замолчать, так что… — А я не буду сидеть — и не буду молчать, — рявкнул Ынхёк, мотнув головой. — И я вам всем официально заявляю — если парни не поддержат Хичоля и не уйдут сразу же за ним, то группу уничтожу Я. И не только группу — я здесь всё расхерачу и натравлю на вас всю прессу. Вас сожрут с потрохами. — Всё это лишь пустые слова, — произнёс один из младших директоров, щёлкнув кнопкой ручки, которую он держал в руке. — Я не понимаю, почему мы его до сих пор слушаем. — Уничтожать группу не придётся, — глухо добавил Донхэ, поднимаясь с места и подходя ближе к Хичолю, положив руку на его плечо. — Ынхёк говорит на эмоциях, но в чём-то он прав. DAEKY нуждаются в Хичоле. Лишившись его — вы лишитесь всех участников. Как лидер, я могу это гарантировать. — Донхэ, замолчи сейчас же, — прошипел Чонсу, уже намереваясь подняться с места, чтобы выкинуть их обоих из зала, но пиар-менеджер агентства его остановил: — Подожди, Чонсу. Ребята, вы и нас поймите — мы не против того, чтобы Хичоль остался в группе, но вы же сами понимаете, что длительные перелёты он не сможет выдержать, судя по медицинским показаниям. Как вы себе представляете его участие в вашей деятельности? Большую часть ваших выступлений составляют туры по США. — Да как угодно, бл…- Ынхёк хотел было привычно выругаться, но Донхэ прервал его, строго рявкнув: — ЫНХЁК! — Я хотел сказать, что возможностей у Хичоля с целую тележку, — поправился Ынхёк, недовольно зыркнув на Донхэ, но всё-таки послушавшись и начав хоть немного подбирать слова. — Его партии можно включить в минусовки во время тура, можно снять клип с его участием и пустить на экране, да что угодно! Пусть Хичоль не может отправляться с нами в туры, но на корейских промоушенах он обязан быть. — А, может, во время туров и семейного концерта им разделить партии? — задумчиво предложил другой директор, глянув на молчавшего Донхэ. — В группе, помимо Хичоля, два основных вокалиста, так что мы сможем разделить партии между ними во время тура. А на записи всё будет, как обычно, с Хичолем. — Это у них будет в два раза больше репетиций. Вдобавок тогда придётся пересмотреть договор с Хичолем, — нехотя добавил менеджер, недовольно посмотрев на ребят. — Будет нечестно, если остальные будут получать такой же доход, как Хичоль — а делать в три раза больше. — Я готов перезаключить договор с меньшим процентом доходов, — тут же вскрикнул Хичоль, опомнившись, когда Ынхёк легко подтолкнул его за плечо. — Если мне разрешат остаться, то будет справедливо, если я буду получать меньше, чем ребята, из-за моего отсутствия в турах. Я готов выкладываться на местных концертах на все четыреста процентов и заявить прессе, что пересмотр договора был по моей инициативе! Вы не пожалеете, клянусь! — Нам нужно обсудить этот вариант, — подытожил директор агентства, покачав головой. — Помимо распределения партий и договора, нужно обсудить ещё много вопросов, которые так или иначе возникнут. Мы должны учесть все риски. Подождите пока в коридоре, ребята. Все трое. Сонмин, проводи их. — Никуда мы не уйдём, — заупрямился Ынхёк, практически вцепившись в стул Хичоля, словно он был готов даже отбиваться от стаффа, если те попробуют его вывести силой, но Донхэ, схватив его за плечо, негромко, но отчётливо проговорил: — Ты уже сделал всё, что мог, Ынхёк. Будешь упрямиться — сделаешь только хуже. Мы уходим. Сейчас же. Хичоль помнит, как он выходил из зала, едва переставляя одеревеневшие ноги и практически не чувствуя поднадоевшую боль в колене. Хичоль помнит, как Донхэ рычал в коридоре, пытаясь оттаскать Ынхёка за ухо, а тот лишь отмахивался, беззаботно отвечая: — Все кары и благодарности потом. Сперва надо Хичоля спасти. И Хичоль помнит, что он так и не решился задать этот вопрос вслух — действительно ли Донхэ был готов на этот безрассудный шаг, действительно ли он уговорил бы гитаристов разорвать контракты с агентством, если Хичоля всё-таки не оставят в составе группы и вышвырнут, как обузу. Только в тот момент Хичоль по-настоящему осознал, что Донхэ не бросает слов на ветер — и что лидер группы не решился бы на это без Ынхёка. Никто бы не решился, даже сам Хичоль. Но то, с какой яростью Ынхёк отстаивал его место в группе, как искренне говорил о том, что даже без такого калеки, как Хичоль, группа не сможет продолжить своё существование — всё это подарило Хичолю надежду, с которой старший мембер уже практически попрощался. Даже не так — Ынхёк как будто подхватил Хичоля на руки и, как в любимой притче Донхэ, практически пронёс своего друга через эту бурю, не позволил увязнуть в этой пустоте, в которой Хичоль уже тонул, который день, которую ночь. Хичоль, конечно, не планировал запоминать все религиозные беседы их лидера, которые Донхэ регулярно проводил в общежитии для поднятия морального духа всех мемберов, пока не понял, что активно поддакивает ему только Кюхён — и не сдался, оставив двух атеистов и одного католика в покое. Но одну из историй старший мембер запомнил скорее неосознанно, даже не догадываясь, что позднее она найдёт отражение в его жизни. Донхэ рассказывал о том, как праведный человек, чья жизнь была полна невзгод и испытаний, после своей смерти предстал перед Богом и спросил, почему Бог был глух к его молитвам и не отвечал на них в самые тяжёлые моменты жизни. После этого Бог показал ему дорогу в виде цепочки следов на песчаном берегу и сказал, что на всём своём жизненном пути человек не был один — Бог был рядом с ним и его следы были рядом со следами человека. Тогда человек взглянул повнимательнее и возразил — на самых тяжёлых участках жизненного пути не было второй цепочки следов, что означало одно — человек в эти моменты жизни был совсем один. Но Бог ответил, что эти следы не принадлежат человеку, так как в тяжёлых испытаниях Бог нёс его на руках. История в целом по мнению Хичоля была так себе, особенно если учесть, что, по словам Йесона, ни в одной священной книге такой истории нет и либо Донхэ её вычитал в сомнительном источнике, либо её придумал пастор его церкви, но обсуждать это при лидере никто не решился. И Хичоль, такой сильный и уверенный в себе человек, даже представить не мог, что после аварии его участие в группе будет под большим вопросом и он сам не сможет с этим бороться самостоятельно. И, впечатлённый тем, как Ынхёк храбро заступился за него даже перед директором агентства, Хичоль невольно вспомнил ту самую притчу. Сравнивать Ынхёка с Богом, конечно, в первую очередь было бы оскорблением для самого Ынхёка, но то, что этот во-всём-исключительный-парень даже чудо мог сотворить легко и играючи, просто высказав своё мнение, прямолинейно и уверенно, как и всегда, отрицать было бессмысленно. Хичоль помнит, что он слушал директоров в конце их обсуждения практически вполуха — что ему нужно будет перезаключить договор, что в его расписание будут постоянно входить консультации специалиста и необходимые физические упражнения, так как под график нагрузок парней Хичоль подстроиться уже не сможет, и все прочие вопросы, которые сейчас для старшего мембера такие привычные, словно они были с ним всегда. Ынхёк сотворил чудо, сделал поистине невозможное — и его безрассудную смелость оценили по достоинству. И после всего, что Ынхёк сделал для него, Хичоль был уверен, что он примет любого «нового» Ынхёка, потому что потеря настолько близкого для него человека не могла не сказаться на барабанщике. Хичоль был уверен, что он забудет о себе и посвятит себя Ынхёку, чтобы помочь ему всем, чем он только сумеет. И пусть Ынхёк после аварии так замкнулся в себе, пусть он боялся всего, кричал и плакал, — Хичоль был готов безропотно выдержать всё это, он был готов вынести Ынхёка из этого ужаса на своих руках, закрыть его собой, чтобы никто посторонний не сумел заметить, насколько Ынхёку плохо, насколько его душа рвётся на части. И если бы Ынхёк сказал, что он придёт в себя, если Хичоль будет есть землю — Хичоль бы в ту же секунду вгрызался в почву на улице, выдернув все цветы для удобства и даже не спрашивая, чем это поможет Ынхёку. В такой безоговорочной готовности уберечь барабанщика от всего стресса они с Донхэ, пожалуй, были похожи, кроме одного момента — Ынхёк почти сразу же после аварии начал бояться Донхэ. После того, как лидер группы признался Хичолю, что за ночь до этой проклятой аварии они с Ынхёком переспали, — многое для старшего мембера стало понятно. Он очень хорошо представлял, что чувствовал Ынхёк, когда осознал, что именно после их с Донхэ пьяного секса всё привело к этому кошмару. Хичоль безусловно сочувствовал им обоим, потому что только слепой бы не заметил, через какие мучения пришлось пройти и Донхэ, считающему себя виноватым в трагедии, но в то же время Хичоль и понимал, что на их обоих его попросту не хватит. Донхэ следовало встряхнуть и поднять на ноги, чтобы он мог защитить Ынхёка от стороннего внимания и давления со стороны агентства — и в то же время Хичоль должен был быть рядом с Ынхёком, чтобы сделать всё. Просто сделать всё. Отчасти поэтому Хичоль спихнул лидера на двух гитаристов — несмотря на капризное поведение Кюхёна, он бы точно не проморгал любые тревожные звоночки в состоянии Донхэ, а Чонун, когда он не зависает в своём собственном мире, способен как следует позаботиться и дать мудрые советы. И ни тот, ни другой не могли оказать в первые дни после похорон никакой поддержки Ынхёку — тот боялся всего, забивался в угол, кричал, выл, захлёбывался слезами и попросту сходил с ума, пытаясь выплеснуть всю эту боль, которая разрывала его сердце изнутри, без остановки. — «Ты не заслужил этого, котёнок…» — думал Хичоль, перебарывая желание уснуть и без остановки поглаживая прикорнувшего на его ногах Ынхёка, такого непривычно слабого и беззащитного, словно потерявшего важную часть себя самого. — «Ни ты, ни твой брат этого не заслужили. Не должны мы были уезжать без тебя. Прости нас, милый. Прости…» Хичолю всё это время было страшно — он так боялся, что Ынхёк однажды сорвётся и на нём также, как на Донхэ, оттолкнёт, откажется от его помощи и что-то вытворит в своей манере. Даже не так — Хичоль надеялся, что Ынхёк что-то сотворит, чтобы хоть немного выпустить накопившуюся боль, но в то же время опасался, что любые поспешные решения Ынхёка навредят ему самому, а этого старший мембер никак не мог допустить. — «Я же себе не прощу, если ты пострадаешь, дорогой…» — снова и снова повторял себе старший мембер, ласково уговаривая Ынхёка поесть, разделяя с ним тишину и скорбь, преследуя его, словно тень, ненавязчиво и без давления. Но Ынхёк практически ничего не натворил за это время — то, что он сбежал посреди ночи и довёл их всех до паники, пару раз наорал на Донхэ и Кюхёна, заткнул Чонсу, сбежал с фестиваля и разок хлопнулся в обморок, уже казалось такой лёгкой, словно пробной версией того, что мог вычудить Ынхёк в здоровом теле и со здоровым духом. И Хичоль безумно гордился Ынхёком, словно собственным сыном, даже не обращая внимание на какие-то странные перемены в нём. То, что Ынхёк вдруг научился готовить, полюбил уборку, да ещё и аквариум для них припёр, уже не казалось Хичолю чем-то из ряда вон выходящим — узнав от Ынхёка, что он был близок с братом, Хичоль просто принял желание барабанщика копировать поведение брата в некоторых вопросах и смирился с этим. А вот то, что Ынхёк начал бояться их всех, Хичоля откровенно напрягало. Ынхёк практически втягивал голову в плечи после любой своей бездумно брошенной фразы, дёргался от острот Кюхёна, и особенно он начал бояться Донхэ. Хичоль до сих пор не может понять, как Ынхёк, настолько яркий и уверенный в себе человек, вдруг начал то и дело искать взглядом Донхэ, словно пытаясь считать его реакцию. Конечно, истинные причины вскрылись немного позже — когда пришлось фактически припереть Ынхёка наедине к стенке шваброй, чтобы задать вопрос напрямую, но тогда Хичоль этого ещё не понимал. Он думал только о двух вещах — как помочь Ынхёку прийти в себя и как сделать всё, чтобы он не ушёл из группы. Правда, обсудив с Донхэ наедине этот вопрос, Хичоль буквально взял с него обещание не давить на Ынхёка и продолжать его поддерживать, даже если барабанщик захочет уйти из группы, но в глубине души и Донхэ, и Хичоль понимали — уход Ынхёка будет означать конец DAEKY. С другим барабанщиком парни просто не сыграются, не уживутся, не смогут и дальше считать себя единой и крепкой семьёй. Конечно, из этой «семьи» Ынхёк периодически выпадал и вываливался при первой удобной возможности, но он всё равно остаётся частью этой семьи — пусть через безбашенные выходки вместе с Хичолем, пусть через мирные и тёплые посиделки с матушкой Хичоля, пусть через безответные чувства Донхэ, постоянную грызню с Кюхёном и нейтральное взаимодействие с Чонуном — Ынхёк всё равно был и остаётся этой важной частью, тем самым жарким пламенем, согревающим и раскаляющим их, той самой встряской, благодаря которой они продолжают взбираться так высоко. И Хичоль много думал об этом и изрядно нервничал, пока вся ситуация была столь нестабильной, а Ынхёк еле держался на ногах, вяло отбрыкиваясь от любого взаимодействия, что будет отнимать его силы. И только когда Ынхёк наконец впервые улыбнулся после похорон, Хичоль смог немного расслабиться — его Ынхёк пошёл на поправку. Но был ещё один вопрос, не дающий Хичолю покоя — эти неожиданно начавшиеся отношения Донхэ и Ынхёка. Старший мембер практически уверен, что Чонун тоже уже давно всё понял, но предусмотрительно помалкивает, не желая влезать в эту историю, а Кюхён, как самый младший и наивный, очаровательно тормозит, не замечая очевидных вещей. И Хичоль понимал, что рано или поздно Ынхёк либо сдастся под власть этих чувств, которые Донхэ уже не может скрывать — либо набьёт ему морду и парни разругаются до такой степени, что даже выходить на сцену вместе не смогут. Но чтобы вот так, после всего, что произошло, Ынхёк и Донхэ начали встречаться? — Меня беспокоит Ынхёк, — Хичоль решил пожаловаться единственному человеку, которому он бы легко доверил не только свою жизнь, но и жизнь Ынхёка — своему парню, Хангёну, когда выбрался к нему с ночёвкой. — Они с Донхэ за километр друг друга чуяли и сразу зубоскалить начинали. Конечно, Донхэ в него почти со стажёрства влюблён был, вот и бесился, но чтобы они решили начать встречаться, при таких обстоятельствах? — Ты ведь сам говорил, что перед аварией они переспали, — зевнул Хангён, не выглядя удивлённым от тирад Хичоля. — Ынхёк потерял близкого человека, а тут Донхэ со своими чувствами и его вечным стремлением вас опекать. Наверное, на месте Ынхёка никто бы не устоял. — Ты так говоришь, словно обсуждаешь сюжет фильма, а не дорогих мне людей, — проворчал Хичоль, пихнув парня в плечо, отчего тот чуть было не свалился с кровати, еле как удержавшись на ней. — Я ведь серьёзно. Если ты прав и Ынхёк таким образом закрывает пустоту в своей душе, то что будет с Донхэ, когда Ынхёк придёт в себя? — Даже если я прав — с чего ты решил, что Ынхёк обязательно бросит его? — Хангён всё также невозмутимо потёр плечо и устроился на постели поудобнее, снова зевнув. — Я сочувствую Ынхёку, да и лидера вашего мне жаль, учитывая, сколько всего на вас свалилось. Но что, если эти двое действительно будут счастливы вместе? Об этом ты думал? — «А действительно, почему я не подумал об этом?» — Хангён уже тихо сопел носом, задремав, а Хичоль всё задумчиво таращился в потолок, пытаясь представить пару, в которой Донхэ и Ынхёк вместе. Действительно вместе. И не получалось. Никак. Несмотря на чувства Донхэ, которые тот так и не сумел скрыть, Ынхёк и Донхэ хоть и неплохо смотрелись рядом, совершенно друг другу не подходили — Ынхёк всячески сопротивлялся любому контролю, который лидер группы пытался ему навязать, а Донхэ откровенно бесился от излишне свободного образа жизни Ынхёка. — «Они бы просто не ужились вместе», — всегда считал Хичоль, но ситуация последних дней показала ему, что даже такой знаток Ынхёка может ошибаться в своих суждениях. Эти двое не просто «ужились», они начали понимать друг друга на каком-то своём, запредельном уровне, поставили щеколду на дверь и то и дело прикасаются друг к другу так неловко и странно, словно подростки в период первой влюблённости. И про чрезмерное понимание Хичоль совсем не преувеличивает — если раньше Ынхёк воспринимал голос Донхэ только где-то на пятнадцатой минуте бешеного ора лидера группы, то теперь Донхэ достаточно как-то по-особенному посмотреть на барабанщика — и тот уже знал, что лидер группы пытается сказать, куда нужно пойти и что сделать. Всё это со стороны выглядело так волшебно — и в то же время так неправильно, о чём Хичоль никак не мог сказать. Не мог, потому что Ынхёк сказал одно — ему эти отношения с Донхэ действительно важны. И то, что эти двое больше не собираются напиваться друг с другом, то, что Ынхёк больше не сядет за руль, и то, что Ынхёк больше не горит желанием общаться со своими давними знакомыми, наверное, было вполне себе ожидаемо, если учесть, через какой стресс пришлось пройти барабанщику. Но то, что Ынхёк не будет выпивать совсем, это уже не просто повод для беспокойства — это катастрофа вселенского масштаба и Хичоль старательно пытался найти убедительную для этого причину, так как в «я просто решил вести здоровый образ жизни» от Ынхёка не поверил бы никто, даже сам Ынхёк. Хичоль уже было решил, что всё дело в похмелье, из-за которого за рулём машины был не Ынхёк, а его брат, Хёкджэ, но, обмозговав ситуацию, старший мембер понимает кое-что ещё — даже такой опытный водитель, как Ынхёк, скорее всего не справился бы с наледью на большой скорости, а это означало бы только одно — погиб бы Ынхёк. — «И я не знаю, что бы мы тогда делали…» — Хичоль уже плохо помнит, что он чувствовал, будучи в неведении, но то, как рухнул на пол Донхэ, совсем потеряв контроль над ситуацией, старший мембер помнит очень хорошо. Казалось, что Донхэ откажется от всего, даже отринет своего Бога, который был так важен для него, если окажется, что выжил не Ынхёк. У каждого из них тогда оборвали бы крылья, если бы оказалось, что выжил не Ынхёк. Хичоль помнит, как невозмутимый Йесон еле как отпивал чай из своей кружки, с трудом удерживая её дрожащими руками, как Кюхён всю ночь проревел в подушку, думая, что его никто не слышит, и как ему самому нельзя было даже глоток пива сделать, чтобы хоть немного успокоиться и забыться — Хичоль обещал Донхэ оставаться в трезвом состоянии, чтобы лидер мог позаботиться об Ынхёке и не думать о них. — «Это страшно», — думает Хичоль и по сей день, когда эти ужасные сцены снова возникают в его голове. — «Смерть — это всегда так страшно…» Хичоль продолжает заставлять себя забывать о страхе и о собственных нервах, когда Ынхёку это требуется — когда нужно присмотреть за ним, поехать на пугающую их всех пресс-конференцию, и даже сесть за барабаны, когда Ынхёк не смог справиться с давлением — и сбежал. Хичоль не мог последовать за другом, потому что за ним сразу же помчался Донхэ, бросив на старшего мембера короткий взгляд, так что Хичолю пришлось остаться на месте и, беззаботно подмигнув гитаристам, развлекать публику в своей манере, как угодно, лишь бы потянуть время до того момента, пока на сцену не выбегут ведущие, чтобы продолжить фестиваль. Сцена не должна быть пуста — это Хичоль усвоил с первого дня стажёрства. — У него была истерика, — тихо шепнул Донхэ Хичолю, когда вернулся на сцену и подобрал барабанные палочки, вручив их старшему мемберу. — Сейчас он в гримёрке с Шивоном. С ним всё будет хорошо, но мы должны закончить выступление, ради него. Сядь за барабаны. И Хичоль тогда безмолвно послушался — он не хотел открывать фанатам своё умение, особенно сейчас, когда Ынхёк так нестабилен и вот-вот решит уйти из группы, но выбора у него не было. Ради Ынхёка, ради того, чтобы фанаты не обозлились на барабанщика и продолжали во всём поддерживать группу, Хичоль был готов на всё, в том числе и на то, чтобы сыграть пару песен на барабанах. И только когда Ынхёку и Хичолю удалось поговорить об этой игре, старшему мемберу сразу стало лучше — Ынхёк тогда сумел унять часть его страхов и заверил своего друга, что ему это было действительно нужно. Но в этом заявлении Ынхёка об отказе от вредных привычек было что-то ещё, какой-то другой смысл, о котором Хичоль совсем не подумал ранее. Ынхёк не отказывается от привычного образа жизни «в память о брате» — он отказался от всего этого уже давно, ещё с больничного периода. И Хичоль не знает, как он раньше не заметил столь очевидную вещь — Ынхёк совершенно не загорался его предложениями скоро снова устраивать алковечера, и, видимо, не желая обижать своего лучшего друга, он лишь мягко отмазывался лекарствами, трауром, восстановительным периодом и предстоящим концертом, хоть Хичоль и не собирался спаивать Ынхёка во время всего этого безумия. — «Он уже тогда решил, что больше не будет выпивать», — понимает Хичоль, растерянно наблюдая за Ынхёком, не знающим, как ему теперь общаться со своим лучшим другом после той отповеди, что он выдал в обед. — «Но почему он сразу мне об этом не сказал? Почему закрывается и опасается меня? Ынхёк же не думает, что выпивка мне дороже, чем он?» — Вообще, даже хорошо, что ты вернулся в соцсети хотя бы через нас всех, — неожиданно выдаёт Чонун во время ужина, посмотрев на притихшего Ынхёка. — Фанаты в восторге. Это вы с Кюхёном хорошо придумали. — А… да, — встрепенувшись, Ынхёк немного нервно улыбается, согласно качнув головой. — Да, фанаты волновались, я помню. — Ты отлично получился на всех фотографиях, — мягко добавляет Донхэ, ободряюще посмотрев на Ынхёка, отчего тот чуть ли не залился краской — при должной фантазии Хичоль даже может представить, как от покрасневших щёк Ынхёка как будто исходит пар. И, как бы странно ни выглядела эта ситуация за столом, Хичоль был согласен с Донхэ — на каждой фотографии Ынхёк получился потрясающе. Даже на фото с Кюхёном Ынхёк выглядит отлично, бодро и как будто даже привычно — фотографию макнэ подписал как «with my hyung **» и, если бы Хичоль не знал, как часто эти двое цапались по любому поводу, он бы даже поверил в столь беззаботные улыбки этой парочки. — Конечно, отлично получился, — соглашается Чонун, подперев голову рукой и задумчиво наблюдая за Ынхёком. — Донхэ вон вообще ваше фото на заставку мобильного поставил. — Что?! — поперхнувшись чаем, Ынхёк даже закашлялся, случайно смахнув палочки для еды и уже пустую тарелку на пол, и Хичолю пришлось спешно постучать ладонью по его спине, уже забыв про то, что им обоим сейчас неловко взаимодействовать друг с другом — лучше первому сделать шаг навстречу и не дать Ынхёку задохнуться, чем упрямиться до последнего. Даже Донхэ побледнел, недовольно зыркнув в сторону невозмутимого Чонуна, нехотя поинтересовавшись: — Ты-то откуда знаешь? — А что, это был секрет? — невинно вопрошает Йесон, протянув салфетку Кюхёну, молча уплетающему ужин, но явно навострившему свои уши на суть разговора, пусть даже макнэ упорно делает вид, что всё это его не касается. — Ну тогда на концерте на сцену лучше мобильный с собой не бери. Да и на фото вы отлично получились, так что чего переживать то так? Ынхёк, ты там тарелку уронил, кстати. — А… да, — откашлявшись, Ынхёк отодвигается от стола вместе со стулом, чтобы наклониться и поднять с пола палочки для еды, но Хичоль спешно повторяет за ним, хватая чудом не разбившуюся тарелку с пола и дружелюбно протянув: — Давай помогу, котёнок. — Спасибо, Хичоль, — выдыхает Ынхёк, выпрямившись и протянув руку за тарелкой, которую поднял Хичоль, и, когда старший мембер, радуясь тому, что они наконец снова начали разговаривать, передаёт своему лучшему другу тарелку, он неожиданно для себя замирает на месте, уставившись на запястье Ынхёка, видимое из-под рукава вытянутого свитера. — «Что-то не так…» — А где твой… — Хичоль чуть было не задал свой вопрос вслух, но, когда он увидел, как озадаченно смотрит на него Ынхёк, старший мембер осёкся, помотав головой и разжав пальцы. — Нет, ничего. Мне просто показалось. — А, хорошо, — повеселев, Ынхёк откладывает тарелку подальше от края, Донхэ поднимает тему того, что они будут готовить завтра, и, пока барабанщик охотно вступает в разговор, обсуждая меню, Хичоль ошарашенно наблюдает за Ынхёком, не замечая, как на него любопытно таращатся оба гитариста. — «А Ынхёк ли ты?..»***
«Запомни меня пьяным, молодым, и как с тобою В небо выпускали дым мы той весною» © OLEHAN — Запомни
— Так, сегодня моя очередь мыть посуду, — неожиданно заявляет макнэ, отчего Хичоль даже вздрагивает, переводя взгляд на Кюхёна и не понимая, с чего бы тот вдруг так начал радеть за соблюдение очереди. Но Донхэ и Ынхёк лишь переглянулись и тихо засмеялись, слишком неестественно одновременно, слишком синхронно, чтобы быть правдой. — Значит, ты действительно поправился, — мягко поясняет Донхэ, выдохнув с явным облегчением. — Это замечательно. Давай я тебе помогу. — Да идите уже отдыхать, — отмахивается Чонун, пока Кюхён собирает посуду со стола. — Я ему помогу. Хичоль окончательно перестаёт понимать, что происходит, но такое положение дел устраивает всех, кроме него: Донхэ и Ынхёк, вполголоса переговариваясь, уходят в свою комнату, а Кюхён, то и дело оборачиваясь на старшего мембера, моет посуду в каком-то скоростном турбо-режиме, пока Йесон не одёргивает его, невозмутимо добавив: — Мой нормально, а то разбудит тебя посреди ночи и заставит перемывать. — «Это он про Донхэ или про Ынхёка?» — хочет спросить Хичоль, но тут же принимается мотать головой, словно это поможет собрать мысли воедино. — «А с каких пор Ынхёка вообще волнует чистота посуды?» Хичоль не может вспомнить ни единого эпизода за последние шесть лет, чтобы Ынхёка волновало, здоровую пищу ли он ест — и кто будет мыть за ним посуду. Конечно, Ынхёк говорил, что он многое перенял от брата, с которым он воссоединился два года назад, но… — «Но и два года назад чистота и порядок были абсолютно параллельны Ынхёку», — вспоминает Хичоль, нервно постукивая костяшками пальцев по столу. — «Всё изменилось лишь незадолго до этой аварии…» — Ну и что ты обо всём этом думаешь, Хичоль? — уточняет Чонун, усаживаясь рядом со старшим мембером и переглянувшись с усталым Кюхёном, что, вытирая руки, плюхается на свободное место с другой стороны, словно отрезая Хичолю путь к отступлению. — Ты же его лучший друг. Тебе же тоже не показалось, что Ынхёк уже давно… ну, не совсем Ынхёк? — Чего? Чонуня, тебе, кажется, мыло в мозги попало, — нервно отшучивается Хичоль, напускно хихикнув. — Ынхёку просто до сих пор трудно, но он… — Да он уже давно будто сам не свой, — задумчиво добавляет Кюхён, хитро покосившись на старшего мембера. — Я бы сказал, «слишком» сам не свой. — Вы два идиота, — тема для разговора Хичолю совершенно не нравится, потому он не замечает, как начинает огрызаться. — Ынхёк брата потерял. Дайте ему время и он придёт в себя. — Да дело-то в том, Хичоль, что всё это началось ещё до этой аварии. Разве нет? — невинно вопрошает макнэ и его всезнающее выражение лица Хичоля сейчас дико раздражает. — Его как будто подменили… правда ведь, Йесон? — Держи свои теории заговоров при себе, мелкий, — недовольно отвечает Хичоль, не давая Чонуну вставить хоть слово. — Ынхёк также изменился, когда встретил брата два года назад. А вы оба подозревали его не пойми в чём, ещё и бредни свои Донхэ озвучивали. Как он вас до сих пор не прибил — я не понимаю. — Хичоль, Ынхёк за эти два года действительно изменился, но не так сильно, как за последний месяц, — напоминает Чонун, подпирая голову рукой и внимательно наблюдая за ним. — Этот «Ынхёк» постоянно убирается в общежитии, он притащил для Донхэ этот аквариум, он очень тихий и осторожный, и всё это началось ещё до аварии. Этот «Ынхёк» готовит, Хичоль. Сам. На это Хичолю действительно было нечего ответить — если с уборкой и аквариумом старший мембер ещё мог бы придумать какую-нибудь убедительную причину для перемен Ынхёка, то с готовкой возникали огромные проблемы. Ынхёк просто не смог бы научиться готовить за столь короткое время, даже с помощью его брата-пекаря. — «Его брат же был пекарем…» — Собственно говоря, чего мы вообще с тобой эту тему подняли, — в разговор встревает Кюхён, и Хичоль уже еле сдерживается, чтобы не сжать пальцы на горле этого проныры. — Ты сейчас что-то заметил в Ынхёке — и мы хотим знать, что. Выкладывай. — Ты с ним согласен, Чонун? — Хичоль заставляет себя отвернуться от Кюхёна в надежде, что Йесона потянет в его странные рассуждения, за которыми вполне удастся сменить тему или переключить внимание гитаристов, но Чонун лишь негромко вздыхает, чуть пожав плечами: — Я не одобряю формулировку Кюхёна, но в данном случае я с ним согласен. Думаю, ты уже давно что-то знаешь, но нам говорить не хочешь. — Я не… — Хичоль пытается возразить, но слова практически застревают в его горле. — «Если они правы…» — старшему мемберу не хочется об этом думать, но если гитаристы действительно правы, то всё вставало на свои места. Абсолютно всё. То, как «Ынхёк» держит барабанные палочки, ещё можно было списать на последствия сотрясения, как и его «провалы в памяти», но то, что на руке «Ынхёка» нет шрама, в пух и прах разрушало все аргументы Хичоля. — «Ынхёк бы не стал удалять этот шрам косметической операцией», — уверен Хичоль, потому и молчит, растерянно уставившись на замолчавшего Чонуна. — «Этому шраму больше пяти лет. Ынхёк бы не удалил его после аварии. Не в таком состоянии и не при таких обстоятельствах. Тогда это значит, что…» Хичоль даже догадывается, почему он сразу не заметил отсутствие шрама — в больнице руки «Ынхёка» долгое время были забинтованы после аварии, а, вернувшись в общежитие, парень почти не вылезал из водолазок с длинным рукавом, странных свитеров, практически скрывающих его пальцы, и даже пижаму себе «Ынхёк» взял длинную. А в те моменты, когда «Ынхёк» переодевался при всех, он испытывал такую странную, сквозящую неловкость, что Хичолю хотелось поскорее укрыть парня какой-нибудь кофтой, чтобы он чувствовал себя спокойно. Но теперь, когда старшему мемберу удалось обратить внимание на руку того, кого все считают барабанщиком группы, сомнения и нелепые оправдания улетучились сами собой. На руке «Ынхёка», а, точнее, на боковой части запястья, нет того шрама, который Ынхёк заработал в ночном клубе, когда вмешался в конфликт без какой-либо просьбы и заступился за Хичоля. Единственный, кто заступился. И Хичоль уверен, что он должен защитить Ынхёка от того пиздеца, что грозит вот-вот начаться. Хичоль просто обязан сделать хоть что-то, и всё, на что у него хватает терпения, чтобы не разрушить всё к чертям — это резко подняться с места и попытаться уйти от разговора. — Далеко собрался? — Кюхён тут же преграждает ему дорогу, но, нервно рыкнув, Хичоль попросту отпихивает макнэ в сторону, с силой оттолкнув его. Он слышит, что макнэ всё-таки не шмякнулся на пол, судя по его активному потоку ругательств, он слышит, что Чонун тоже поднимается из-за стола, чтобы его остановить — и всё это Хичоля невероятно бесит. — «Это неправда… Это всё неправда!» — Не вздумайте эту чушь при Ынхёке нести, — рычит Хичоль, обернувшись и недовольно зыркнув на остановившегося перед ним Чонуна. — Или при Донхэ. Или ещё где. Вы из ума окончательно выжили, причём оба! — Ты правда ничего не замечаешь или только прикидываешься таким идиотом? — ухмыляется Кюхён, оказавшись в опасной близости к Хичолю: Чонун не успевает ни попытаться предотвратить неизбежное, ни даже пошевелиться, как старший мембер с удивительной прытью хватает Кюхёна за ворот футболки и с силой подтягивает к себе, угрожающе рявкнув: — А ты вообще рот закрой! Ты вечно сеешь сплетни и пытаешься всех поссорить! — Что тут у вас происходит? — в гостиной появляется Донхэ, тут же выйдя из комнаты при первых громких звуках назревающей перепалки, и Хичоль тут же понял, что Кюхёна придётся отпустить — заметив, что макнэ группы даже не сопротивляется, а руки старшего мембера нервно дрожат, лидер группы тут же хмурится, подходя ближе и добавляя: — Хичоль, сейчас же отпусти Кюхёна. Что вы опять не поделили? — Да он опять не знает, что мелет… — Хичоль чуть было не решается высказать Донхэ всё, что накопилось в его сердце, но, догадавшись, что Кюхён именно этого и добивается, старший мембер легко отталкивает макнэ от себя, разжимая пальцы и недовольно буркнув: — Нет, ничего. — Вижу я ваше «ничего». Кюхён, Чонун? Я жду, — Донхэ недовольно качает головой, оглядывая притихших мемберов. — Мне кто-нибудь ответит, из-за чего спор? Опять начали кулаками махаться из-за пустяка? — Из-за пустяка?! — взвился Хичоль, недовольно оскалившись. — «Ынхёк — это не пустяк!» — хочется ему закричать. — «То, что с нами здесь его брат — это совсем не пустяк!» Но от того, как Донхэ беспокойно покосился на него, а Кюхён — с плохо скрытым нетерпением, старшему мемберу приходится прикусить язык и замолчать, иначе дело окончилось бы катастрофой. — Что случилось, Хичоль? — обеспокоенный тон голоса лидера группы Хичолю совсем не нравится, так как этот парень явно обратил внимание, что со старшим мембером что-то не то. Ещё и Ынхёк, который на самом деле таковым совсем не является, тоже приходит в гостиную, молча выглядывая из-за плеча Донхэ, как из-за укрытия, отчего Хичоль и вовсе приходит в бешенство. — «Ты-то что тут забыл?!» — Хичоль, всё в порядке? Успокойся, пожалуйста… — тихо бормочет «Ынхёк», и, наверное, этому дурню стоит порадоваться, что он выбрал нужную позицию — из-за спины Донхэ Хичолю так просто выдернуть его не удастся. Но злость спирает в горле, колено снова так некстати разнылось, словно старая рана, которую сейчас вскрыли насильно, вспороли тупым, ржавым ножом, перемешивая кровь и грязь, и Хичоль не выдерживает: огрызнувшись, он нервно выплёвывает, резко мотнув головой: — А ты вообще рот закрой, понял?! Не тебе меня затыкать! — Хичоль, прекрати сейчас же, — голос Донхэ становится строже, но Хичолю уже всё равно. — «Сколько он надеялся скрывать правду? Сколько ещё он будет лгать всем нам?» — старшему мемберу бы очень хотелось задать эти вопросы вслух, но тогда это будет означать одно — он сам, своими руками, предаст Ынхёка, доведёт сложившуюся ситуацию до катастрофы. Именно поэтому, не выдержав, Хичоль сбегает, пока он не наговорил лишнего, пока никто не услышал, как он сдастся и взвоет, точно отбившийся от стаи зверь. Нечленораздельно рыкнув: — Достало меня всё! А ну, с дороги! — он чуть было не сшибает собой Кюхёна, вихрем выбежав из квартиры, шумно хлопнув дверью за собой и только на лестничной клетке хоть немного начав чувствовать бешеное биение своего сердца, чувствовать, как холодные слёзы стекают по его щекам, как рыдания застревают где-то в горле, мешая дышать, отчего воздух приходится втягивать с силой, через всхлипы. — «Почему, Ынхёк, почему, почему, почему?» — Хичоль был бы рад убедить себя, что он ошибся, что шрам просто убрали врачи, когда косметической операцией убирали другие порезы и раны на руках Ынхёка после аварии, но отрицать правду и тешить себя иллюзиями бессмысленно — Ынхёк скрыл от него своего брата, скрыл этот обман, наверняка подав подмену как весёлый розыгрыш, но он бы не забыл про этот шрам, который был для него и Хичоля символом их крепкой дружбы. Да, Ынхёк многое недоговаривал, но на прямую ложь он бы не пошёл. Ни за что. И всё, что Ынхёк говорил Хичолю множество раз — он не любит Донхэ, просто не испытывает к нему таких чувств, в которых лидер группы нуждается. А этот «Ынхёк» краснеет от малейшего прикосновения, от случайного слова и провожает Донхэ влюблённым взглядом. Конечно, люди меняются, особенно под гнётом обстоятельств, но не Ынхёк. Никогда. Ни за что. — «Но тогда это значит, что…» — Хичолю не хватает смелости даже обдумать эту мысль до конца, поскольку это даже в голове звучит слишком страшно — умер другой брат. Ынхёк, его лучший друг, мёртв. Сейчас Хичоль бы не услышал, даже если бы по лестнице пронеслось стадо слонов, что уж говорить о тихой походке Донхэ, слишком неожиданно оказавшегося рядом. Вздрогнув, Хичоль спешно вытирает щёки своими руками, надеясь, что в полутьме лестницы лидер группы не заметит его красных глаз, не прислушается к его хриплому кашлю, и — что Донхэ не начнёт задавать никаких вопросов и отчитывать его. — «Иначе я не выдержу… Я просто не выдержу…» — Хочешь? — каким-то странным, сочувствующим голосом произносит Донхэ, протягивая Хичолю пачку сигарет и зажигалку. Печально усмехнувшись, старший мембер откашливается, но, немного подумав, всё-таки вытаскивает одну сигарету и берёт зажигалку из руки Донхэ, негромко просипев: — Откуда они у тебя? Ты же, вроде, бросил. — Осталось немного. На экстренные случаи, — и эта манера Донхэ изъясняться исчерпывающе, но при этом не давая однозначного ответа, в этот раз только подбешивает Хичоля, но он заставляет себя промолчать и только шире открывает окно, чтобы наконец прикурить и хотя бы попытаться привести мысли в порядок. Ещё и зажигалка не хочет работать, как следует, потому старший мембер нервно чиркает ей и уже хочет швырнуть её со всей силы об пол, позабыв, что это не его зажигалка, но Донхэ вовремя забирает её из дрожащих пальцев Хичоля и сам помогает ему прикурить, чтобы сэкономить им обоим время. Хичоль надеется, что когда он затянется сигаретным дымом, станет легче, но легче не становится — ему становится лишь очень горько и тошно. — «Для чего весь этот обман, Ынхёк?» — если бы Хичоль верил во что-то сверхъестественное, он бы надеялся, что Ынхёк сейчас слышит его и обязательно подаст хоть какой-то знак, чтобы внести хотя бы немного ясности в этот бардак. Но старший мембер прекрасно знает, что после смерти нет ничего и никто не может подавать оттуда знаки. Правда, говорить об этом в присутствии Донхэ и Кюхёна Хичоль не рисковал — рушить их веру, помогающую им держаться на плаву, не хотелось. Тот же Чонун, хоть и относил себя к христианам, был всё-таки менее… — «Менее одержим», — так наверняка сказал бы Ынхёк, которому не нужны были никакие боги, чтобы чувствовать уверенность в сегодняшнем дне. — «Чонун в этом вопросе менее одержим и не пытается каждый день вещать о том, что мы два безбожника, что сгорят в Аду. Потому мы с ним и ладим». Вот только что делать самому Хичолю, когда всё, во что он верил в последние дни, оказалось ложью? Хичоль теперь даже не уверен, что он знает точно, когда в последний раз видел Ынхёка — действительно Ынхёка. По возвращении из тура барабанщик даже в общежитие не заехал — сразу смылся на свою квартиру и подозрительно быстро отказался от предложения Хичоля отметить успешный американский промоушен, на котором даже старший мембер присутствовал — на юбилейный, пятый альбом парни решили, что Хичоль должен выйти на сцену. Разумеется, старшему мемберу пришлось много времени провести на обследованиях, ему пришлось пропить большое количество лекарств, вплоть до обезболивающих, чтобы пережить два перелёта, но это безусловно того стоило — Хичоль и прелестных девочек из BABYMETAL повидал, и снова вдохнул запах этой американской жизни, и снова вышел на сцену вместе со всеми. Одно лишь омрачало глобальную радость — Ынхёк и Донхэ что-то не поделили прямо перед возвращением в Корею. Хичоль, к сожалению, не знает, с чем это было связано — Ынхёк так и не рассказал ему, а Донхэ такой фурией носился по общежитию, гневно рыча на всё, что попадалось на его пути, что вмешиваться и хоть как-то пытаться разведать обстановку было сродни самоубийству. Но всё, что старшему мемберу удалось узнать за несколько дней, пока Ынхёка не было в общежитии — вечером в отеле между теми двумя что-то произошло. Теперь Хичоль думает, что зря он отправился в клуб один — Ынхёк тогда отказался присоединиться, так как ему надо было сделать какие-то свои дела, и он всё время таскался с какой-то толстой книжкой без названия на переплёте. Старший мембер попросту решил, что всё дело в каком-то подарке для одного из его мальчиков — и потому не лез. В аэропорту Донхэ и Ынхёк держались максимально далеко друг от друга, Ынхёк так и не снимал свои солнцезащитные очки, а на его щеке виднелся слой тщательно растушёванной тоналки — уже позже Кюхён рассказал, что вечером, в номере Ынхёка, эти двое сцепились в самой настоящей драке и чуть номер отеля не разнесли, что с характером Донхэ в понимании Хичоля вязалось так себе. Воодушевлённо размахивая руками, мелкий рассказывал, что Донхэ подбил Ынхёку глаз и что-то гневно рычал, пока они с Чонуном растаскивали этих двоих по разным концам комнаты. Хичоль уже хотел призвать обоих к ответу, но Йесон посоветовал просто пока оставить парней в покое — сами разберутся, тогда как любое внимание с их стороны к произошедшему будет только обострять конфликт. И когда Ынхёк вернулся, таким спокойным, таким тихим и внимательным, Хичоль было подумал, что парень просто всё взвесил и решил измениться, перестать так открыто провоцировать Донхэ и проезжаться по его больной мозоли — чувствам к барабанщику. Ынхёк просто захотел что-то приготовить, просто захотел прибраться в общежитии, потому что это было тем поведением, которое от него всегда просили, но так и не дожидались. И Хичоль был готов поддержать любую попытку Ынхёка примириться с Донхэ, особенно когда это действительно подействовало: лидер группы не сразу, через подозрения и выжидание под лозунгом «его хватит дня на два», но наконец нашёл в себе силы, чтобы относиться к Ынхёку менее предвзято, с меньшими придирками и недовольством, с меньшим отрицанием независимости свободной души барабанщика. Но теперь, когда Хичоль знает намного больше, ему одновременно и хочется — и боязно задавать себе самый главный вопрос: «А Ынхёк ли был здесь перед аварией? А с Ынхёком ли Донхэ той ночью…» Отбросив в сторону тот повод для пьянки и количество выпитого всеми алкоголя, Хичоль мог, скрепя сердце, представить, что Ынхёк всё-таки сдастся под чувства Донхэ и они наконец переспят. Но чтобы Ынхёк с самого утра не понял объяснения Донхэ, чтобы он не распознал в этом наверняка дрожащем от волнения голосе лидера неумелую ложь, выданную за попытку быть таким же независимым, за попытку сделать вид, что и для него, как и для Ынхёка, эта ночь не будет значить ничего? С этой аварией, с этим непонятным утром, что привело к трагедии, не всё было гладко с самого начала — и это не давало Хичолю покоя. Но, пока рядом был тот, кого все принимали за Ынхёка, пока этот абсолютно идентичный внешне парень нуждался в помощи даже от совершенно посторонних ему людей — всё это уходило на задний план. Даже то, что «Ынхёк» не помнил маму Хичоля, то, что он не сразу вспомнил про катастрофу с Чжиын и её мужем, казалось лишь незначительными мелочами — даже то, что «Ынхёк» держал барабанные палочки совсем иначе, не так, как раньше, практически не вызывало у старшего мембера беспокойство. Единственной мыслью, на которую у Хичоля хватало времени и сил, было: — «Ынхёк. Ынхёку плохо. Ынхёка нужно спасти». Но разве теперь всё то, что было сделано, имеет смысл, если всё это время здесь был не Ынхёк? — Хичоль, что с тобой происходит? — лидер группы будто специально дожидается, пока Хичоль хоть немного покурит, перед тем, как начать задавать вопросы, и его осторожная, как будто понимающая, доброжелательная манера начинает раздражать старшего мембера. — Из-за чего ты с Кюхёном сцепился? — Всё… нормально, — нехотя отвечает Хичоль, глядя в окно и не решаясь посмотреть на Донхэ — что-то ему подсказывает, что если парень сейчас повернётся, то все его попытки хоть немного сдержаться будут разбиты в пух и прах. — У нас это обычное дело, разве нет? — Ты ведь и на Ынхёка сорвался, — напоминает Донхэ, не купившись на попытку старшего мембера увести разговор от опасной темы. — Если ты из-за того, что сейчас со всеми нами происходит, то… — Я же сказал — всё нормально, — отнекивается Хичоль, покачав головой. Он уже был готов как-то отшутиться на тему того, что это «сезонное обострение» или «мужской пмс», только бы Донхэ от него отстал, но дальше расспросов не последовало — Донхэ всегда умел вовремя остановиться. Тихо вздохнув, лидер группы переминается с ноги на ногу, но не уходит, негромко добавив: — Хорошо, как скажешь. — И это всё? — старший мембер не верит своим ушам: ещё недавно его за ногу стаскивали с постели, а теперь, когда Хичоль не только с мелким поругался, но ещё осмелился и на «Ынхёка» огрызнуться, Донхэ… просто принимает это, без возражений? — А как же твои нотации на тему: «В доме должен быть мир и порядок, живо обнимитесь и идите мыть аквариум»? — Я… просто понимаю, каково тебе, — таким неловким, извиняющимся тоном произносит Донхэ, и это его поведение Хичоля уже невероятно раздражает, так как в сложившейся ситуации их лидер не виноват. Ни в чём. Но Донхэ явно считает иначе, так как он негромко добавляет: — Я сходил с ума от страха, не знал, как помочь Ынхёку и… практически не контролировал то, что происходит вокруг. А ты держался столько времени и в нужный момент взял всю заботу о нём на себя, за что я тебе очень благодарен, Хичоль. Так что, если тебе нужно выпустить пар, то… — Донхэ, не говори глупостей, — поморщившись, Хичоль снова выпускает сигаретный дым через рот и поворачивается, пристально уставившись на лидера группы. — Но раз ты сам об этом заговорил — я спрошу. Скажи честно — что бы ты делал, если бы… погиб Ынхёк? — Ынхёк? — эхом повторяет Донхэ, чуть было не выронив зажигалку из своих сразу же задрожавших пальцев — настолько он был не готов к этому вопросу. — Я… я не знаю, Хичоль. Я очень боюсь об этом думать, но, слава Богу, он жив и здоров. Конечно, он до сих пор сильно подавлен, но… это пройдёт, со временем. — Он тебе нравится? — допытывается Хичоль, даже отодвинув сигарету в сторону, чтобы она не отвлекала его от столь важной темы. — До сих пор? Только не ври — ты и курить ради него бросил. Я же не слепой. — Я… — кажется, что Донхэ до ужаса неловко, но старший мембер уверен — от того, как лидер группы тут же расправил плечи, любой, кто знает его больше суток, тут же скажет очевидную вещь: этот парень не любит держать тайны от других и от того, что его секрет раскрыли, Донхэ как будто даже становится легче. — Я люблю его, Хичоль. И даже сильнее, чем прежде. — Сильнее?! Вот его?! Такого?! — Хичоль чуть было не брякнул «не Ынхёка», но что-то его останавливает: не то желание сперва самому разобраться со всей этой ситуацией, чтобы не сделать хуже, не то — посветлевшее выражение лица Донхэ, смягчившееся и как будто счастливо-влюблённое: — Я понимаю, что это звучит странно, но таким мягким и внимательным, каким он был ещё до этой аварии, он даже больше мне нравится. Конечно, не такой ценой я надеялся увидеть в нём перемены, но мы же постоянно цапались с ним. А теперь всё так… как я и мечтать не смел. Ынхёк мне начал доверять, и с вами ругаться перестал. Но мне правда очень жаль, что так вышло… с его братом. — Жаль, — повторяет Хичоль, нервно рассмеявшись и словно смакуя — если бы Донхэ действительно знал всю правду, он бы явно применил совсем другое слово. — Вот уж действительно. «Жаль». — Хичоль, я поговорю с ребятами, чтобы они были… деликатнее в своих словах и дали тебе время, чтобы прийти в себя, — как бы старший мембер ни старался сменить тему, об основной, как он думает, проблеме Донхэ не забыл, к сожалению. — Но и ты постарайся не срываться на них так. Пожалуйста. Нам всем сейчас непросто. — Ладно, — бурчит Хичоль, повернувшись к окну и снова затянувшись сигаретой. Он считает, что разговор уже исчерпан, но Донхэ так и не уходит: подождав, пока старший мембер сделает пару затяжек, парень осторожно добавляет: — Ты же вернёшься обратно, правда? Мне не хочется отпускать тебя сейчас куда-то одного. — Вернусь, куда денусь, — Хичоль усмехается, повернувшись и спонтанно взъерошив тёмные волосы Донхэ свободной рукой: что бы ни было сейчас с Ынхёком, его братом и всем этим обманом, ни лидер группы, ни Кюхён не виноваты в том, что Хичоль сейчас испытывает, так что срываться на них действительно глупо. — Докурю и приду. Иди давай, нечего тут стоять. И Донхэ наконец уходит, с явной неохотой, уводя подальше от двери беспокойно выглядывающего Ынхёка. — «Нет, не Ынхёка», — напоминает себе Хичоль, отчего не смеяться — плакать хочется, выть и вопить, хорошенько встряхнуть этого обманщика изо всех сил и вывести на чистую воду, поставить перед всеми, перед стаффом, перед прессой, заставить его пожалеть о том, что было сделано. — «Хёкджэ. Всё это время здесь был Хёкджэ». Хичоль не может сейчас уйти — потому что он обещал Донхэ, не может напиться — потому что он обещал Донхэ. Он не может ничего, и потому Хичоль плохо представляет, как он вернётся в общежитие, как будет и дальше находиться рядом с этим обманщиком, и, что самое важное — как эти два догадливых проныры будут вести себя, зная правду. — Что мне делать, Ынхёк? — шепчет Хичоль себе под нос, задумчиво рассматривая почти выкуренную сигарету. — Я всегда был готов поддержать любые твои игры, но это… ты заигрался, Ынхёк. Что мне теперь со всем этим делать? Старший мембер не верит в души, не верит, что ему дадут хоть какой-то ответ и проведут через этот мрак, через эту скребущую изнутри боль, от которой хочется кричать, потому что верить — глупо. Даже верить друг в друга оказалось так глупо и так бессмысленно, ведь эта вера не спасает от бессердечной реальности. Но оказалось, что Хичоль так хорошо знает Ынхёка, что практически может услышать его насмешливый голос в своей голове: — «Раз и два — это не только слова, Три, четыре — меня нету в этом мире. Пять, шесть — у меня для вас есть весть: Семь, восемь — как наступит осень…» — Девять, десять — вас всех повесят, — уныло заканчивает считалку Хичоль: Ынхёк цитировал её при любой удобной и неудобной возможности, считая, что эта считалка таким образом повышает их боевой дух и превращает любые испытания в игру, из которой можно и нужно выйти победителем, ведь в этом и есть главный смысл игры. Правда, Донхэ имел диаметрально противоположное мнение на этот счёт и не стеснялся его высказать, Чонун предусмотрительно помалкивал, а Кюхён просто ржал. Но особенно обидно Хичолю было даже не за то, что Ынхёк отправил сюда своего брата вместо себя — подобное было, наоборот, как раз-таки в духе Ынхёка, и не за то, что об этом розыгрыше стоило рассказать хотя бы ему — уж кто-кто, а лучший друг точно прикрыл бы этого обманщика и помог Ынхёку провернуть всё гладко и незаметно для окружающих. Нет, самым обидным в этой ситуации было то, что этот Хёкджэ всё решил за них: что он может просто притворяться своим братом, что он может просто ничего не рассказывать о своей гадкой лжи — и что он может просто похоронить своего брата под собственным именем, не позволив им даже проводить близкого друга в последний путь. — «Я даже не знаю, где теперь твоё последнее пристанище, Ынхёк», — слёзы снова подступают и Хичоль часто моргает, уже не тратя силы на то, чтобы стирать их с щёк — он здесь один, так что прятаться не от кого. — «Неужели мы не заслужили знать правду?! Почему этот Хёкджэ решает за нас?!» Хичолю совершенно не хочется сочувствовать Хёкджэ, потому что его истинные цели и мотивы совершенно непонятны и, скорее всего, очень глупы: как долго этот мальчишка собирался притворяться Ынхёком, такой яркой и уникальной личностью, при своих довольно посредственных данных, да ещё и без какой-либо поддержки — был огромный вопрос, который не даёт Хичолю покоя. Единственное, в чём старший мембер при этом уверен — так это в том, что Хёкджэ действительно не желал смерти Ынхёку: этот мальчишка так горько плакал, кричал, выл, испуганно шарахался от них, что сомнений нет — Хёкджэ и вправду оплакивает своего брата, скорбит и хочет повернуть время вспять, только бы удалось вернуть Ынхёка назад. Но было в поведении Хёкджэ также то, что Хичоль тоже не может понять: при всём обилии желающих помочь «Ынхёку», позаботиться о нём, при всей неприкрытой симпатии этого мальчишки к Донхэ, что могло быть важной причиной того, почему весь этот обман продолжается — в самые тяжёлые моменты своей жизни Хёкджэ выбрал именно его. Только Хичоля он подпустил к себе настолько близко в первые дни траура, только его слушался, разговаривал с ним, казалось, без слов, как будто он действительно Ынхёк и Хичоль знает его как облупленного. Этот Хёкджэ по возвращении с похорон открылся только Хичолю, только к нему он доверчиво прижимался, только благодаря его напоминаниям принимал пищу — и только с ним сидел в пустой комнате, разделяя с ним своё горе. — «Почему он тогда выбрал меня?» — от этих мыслей Хичолю особенно тошно. — «Почему не Донхэ? Так было бы проще для всех…» Но, наверное, ответ на этот вопрос Хичоль мог дать и сам — Донхэ грыз себя изнутри чувством вины, из-за своей влюблённости совершенно не понимал, что делать, так что было неудивительно, что Хёкджэ потянулся к тому, кто считал, что заботится о своём лучшем друге. — «И моя слепота оказалась таким удобным поводом для Хёкджэ задержаться здесь и освоиться», — мрачно думает Хичоль, коря себя за недогадливость. — «Значит, мне и открывать всем глаза на этот обман, правильно?» Но также Хичоль понимает, что доказательств у него маловато — многие уже давно списывают перемены «Ынхёка» на стресс и горе, через которое он проходит, да и в больнице никто, почему-то, не заподозрил подмены, хотя в понимании старшего мембера даже у близнецов должны отличаться анализы хоть в чём-то. — «Он подкупил кого-то из врачей? В таком состоянии?» — будь это Ынхёк, Хичоль бы ещё мог предположить, что тому хватило бы моральных сил провернуть какую-то авантюру, но чтобы вот этот дурак, что даже на ногах не держался, умудрился бы, оставшись с кем-то из докторов наедине, убедить того подменить результаты анализов? — «Может, у него есть какой-то помощник? Друг, работающий в больнице?» — вот это кажется Хичолю уже более вероятным, но чтобы так уверенно заявлять о том, что перед ними не Ынхёк, надо опираться на хоть какие-то факты, особенно с учётом предположения, что любые анализы легко может кто-то подменить. В любом случае, всё, что сейчас может сделать Хичоль — это вернуться и собрать всевозможные доказательства того, что перед ними не Ынхёк, для того, чтобы возвратить их барабанщику его честное имя и наконец объявить миру ужасную правду — Ынхёк мёртв. Именно поэтому Хичоль молча возвращается обратно в квартиру, даже радуясь тому, что парни разбрелись по комнатам — меньше всего ему сейчас хотелось бы разбираться с тем же Кюхёном, который точно захочет знать, что им делать дальше. — Хичоль… — сзади раздаётся негромкий голос Хёкджэ, отчего Хичоль нервно вздрагивает, но, решая не поворачиваться, чтобы не ляпнуть чего сгоряча, старший мембер устало трёт гудящие виски и ложится на свой диван, отвернувшись к его спинке, чтобы этот обманщик понял вполне очевидный намёк — разговаривать Хичоль сейчас совершенно не хочет. Но по тому, как Хёкджэ переминается с ноги на ногу, старший мембер понимает, что уходить этот парень тоже не спешит. Более того, обманщик берёт одеяло, что лежало свёрнутым на кресле — Хичоль не помнит, чтобы он вообще доставал хоть что-то из постельных принадлежностей, но, учитывая его состояние, старший мембер не удивился бы, если бы выяснилось, что это своевременно сделал Донхэ — и, нерешительно подходя ближе, укрывает Хичоля этим одеялом, практически невесомо поправляя края. — Я не знаю, что тебя так расстроило, — тихо, словно боясь спугнуть, произносит Хёкджэ, как будто догадываясь, что едва он повысит тон голоса, то Хичоль вскочит с дивана и отвесит ему знатную оплеуху. — Если мы чем-то тебя обидели… — «Мы?!» — Хичолю хочется рассмеяться прямо в лицо этому паршивцу — настолько глупо это звучит от него. — «Кто здесь «мы», Хёкджэ?» — Или если это из-за того, что я сказал сегодня… — этот парень продолжает мяться, чем ещё раз очевидно демонстрирует свою разницу с братом — уж Ынхёк-то никогда не лез за словом в карман. — То ты прости меня. Пожалуйста. Я не хотел тебя так расстроить… и я не хотел продолжать тебе врать. — «Да ты до сих пор врёшь!» — старшему мемберу хочется заорать, хочется призвать Хёкджэ к ответу, поставить его перед парнями и заставить во всём признаться. — «Плевать мне на то, что ты, видите ли, выпить больше не сможешь! Ты не Ынхёк, мать твою! Не Ынхёк!!!» — Но если дело в чём-то другом… то ты можешь мне рассказать, — тихо предлагает Хёкджэ, наклонившись ближе. — И мы вместе что-нибудь придумаем. Мы найдём выход, я обещаю тебе. — «Да ты сам найти выход не можешь!» — Хичоль только крепче сжимает пальцами край одеяла, стиснув зубы, чтобы не сорваться. — «Уйди. Лучше уйди прямо сейчас, иначе я за себя не ручаюсь. Уйди отсюда!» — Ладно… — точно услышав его мысли, парень негромко вздыхает и отступает назад. — Мы не будем тебя беспокоить, чтобы ты пришёл в себя, но… Знай, что мы все о тебе беспокоимся. Доброй ночи, Хичоль. Хёкджэ уходит, и его шаги кажутся Хичолю такими неприятно-незнакомыми, неестественными, выбивающимися из их привычного мира. — «Чужой», — каждое движение этого обманщика теперь преследуется этими беспощадными словами. — «Он здесь чужой. Всё неправильно. Всё не должно быть так. Всё ложь. Вокруг одна лишь ложь…»