«Мои депрессия, мои заблуждения, И все ошибки, что учат меня. Моя депрессия заставляет меня сомневаться» © Nessa Barrett feat. jxdn — la di die
Хёкджэ и не думал, что этот подростковый роман так его увлечёт — сперва ему казалось всё безумно наивным и излишне романтизированным: умирающий от СПИДа дядя главной героини, смирившийся с обстоятельствами и просто пытающийся прожить остаток жизни так, чтобы ни о чём не жалеть, наивная девочка, чьи чувства к дяде могли выйти за рамки семейных, над чем подшучивала её сестра, которая её то и дело обижала, гнев и в то же время равнодушный холод матери девочек. Хёк уже сталкивался с серьёзной болезнью, когда хватался за любую подработку, чтобы заработать денег на лекарства для их с Ынхёком мамы, и когда он навещал маму в больнице, видел и других пациентов, потому может с уверенностью сказать — подобное умиротворённое поведение встречается не так часто, сколько о нём говорят. Хёкджэ уверен, что даже с его довольно спокойным характером он сам бы и злился, и плакал, и что-то попытался бы бездумно вычудить — учитывая его поведение во время траура, судить так о себе Хёк может с довольно сильной уверенностью. — «Я ведь думал, что контролирую себя, но я срывался на ребятах, и вёл себя совершенно непредсказуемо даже для себя самого», — с печалью думал Хёкджэ, погружаясь в сюжет книги. В истории появился парень умершего дяди, Тоби, тоже заражённый СПИДом, и Хёк невольно сравнивает его появление в жизни страдающей девочки, запуганной и растерянной от такого знакомства, с самим собой — конкретно в этой части книги он бы скорее сравнил самого себя с Тоби, а ребят с главной героиней, Джун. — «Они были так напуганы в больнице», — вспоминает Хёкджэ, приостановившись посреди чтения, чтобы осмыслить найденную им параллель. — «Они впервые услышали о брате Ынхёка, перепугались, не знали, кто из нас выжил, пока я не сглупил, послушав Донхэ во время своей истерики. Но тогда я и не мог поступить иначе. Мне тоже было страшно… и больно». И после этой мысли Хёк проникается сочувствием к Тоби, что сперва выглядел для него крайне подозрительной личностью. — «Он сам боялся Джун, прекрасно понимая, насколько ужасным для других может показаться его интерес», — думает Хёкджэ, покачивая головой. — «И через сколько испытаний им обоим пришлось пройти прежде, чем довериться друг другу и начать понемногу открывать друг для друга их Финна…» И в этой параллели было огромное различие — если бы Хёк сразу рассказал правду и, возможно, когда-нибудь парни пожелали бы с ним поговорить, они все действительно могли бы просто сидеть за одним столом и делиться какими-то историями об Ынхёке, о том, каким он был в группе, каким он был с Хёкджэ. Всё это было бы возможно, если бы у Хёка только хватило сил быть честным с ребятами. Но Хёкджэ, если бы он был Тоби, как будто пытается стать таким же важным и нужным дядей для Джун, и это совсем неправильно — Тоби этим не занимается с самого начала своего появления в истории. Он пытается позаботиться о девочке, а та, по-своему, пытается позаботиться о нём, но они и не пытаются заменить друг другу потерянного близкого им человека. — «Они лишь пытаются не сойти с ума в этом безумии и держатся рядом с человеком, который их понимает…» Хёкджэ так задумчиво погружён в чтение, что даже не замечает, как Донхэ, немного позанимавшись, возвращает ноутбук на свой стол, не слышит, как звенит будильник, не контролирует даже краем глаза то, что лидер группы ушёл проведать парней в их комнатах и разогнать их по кроватям. Хёк лишь по шуму воды в ванной в определённый момент догадывается, что Донхэ ушёл в душ, и у него не так много времени, чтобы дочитать историю, накал которой становится невыносимым. Все персонажи наделали много ошибок и отчаянно пытались всё исправить, но делали только хуже. Эта картина Финна, которую дорисовывали уже три человека, эти напряжённые сестринские отношения, которые было тяжело привести в норму, холод матери, в которой Джун отчаянно нуждалась — и посреди всего этого умирающий Тоби, нашедший своё утешение в девочке, что понимала его любимого также хорошо, как и он сам. — «Та единственная, что могла сказать Тоби — Я тебя понимаю», — думает Хёкджэ, печально вздыхая. — «И она говорила это не словами, а делами, уделённым ему вниманием и сопереживанием. И Тоби отвечал ей тем же». Хёкджэ нашёл и те слова, которые он говорил Хичолю не так давно. И старший мембер не соврал — главной героине, Джун, тоже не нравилось, что те люди, с которыми она не хотела делиться своими чувствами, словно нарочно пытались понять, как она себя чувствует, как её семья переживает горе потери, что они все думают о картине, что нарисовал её дядя, и каково это — потерять члена семьи из-за СПИДа. Все эти расспросы казались ужасно неправильными — и Хёк может понять эту девочку, потому что на пресс-конференции он чувствовал то же самое. Ему хотелось закричать, хотелось высказать всем журналистам, что они не имели права задавать такие грубые вопросы и пытаться влезть в их с Ынхёком семейные отношения. Но всё это Хёкджэ просто не мог сделать — не хватало голоса, не хватал сил, пугало обилие вспышек и вид раздражённого Чонсу только усугублял ситуацию. — «Хорошо, что Донхэ тогда был рядом и взял ситуацию в свои руки, когда я уже не справлялся», — думает Хёк, тихо вздыхая. — «Наверное, без него я бы просто запаниковал и сбежал в слезах, как было на фестивале». А затем, уже добравшись до конца истории, когда все находят общий язык и признают права другого на обиду, на жажду внимания и болезненные чувства, но при этом Тоби умирает, Хёкджэ хватается взглядом за следующие слова: — «Я укрaлa y Тoби миллиoны минут. У Тoби и y ceбя самой. Вот к чемy этo привелo». И от этих слов у Хёкджэ перехватывает дыхание — его сердце болезненно заныло от удушливой тяжести, ведь Хёк тоже считал, что своими постыдными желаниями именно он украл у Ынхёка жизнь. — «Если бы я не появился в его жизни, если бы не согласился на эту подмену и не подпустил к себе Донхэ той ночью — мы бы не попали в эту аварию. Это всё я…» — Хёкджэ считал, что однажды он сможет меньше навязывать себе эту мысль, но парень ошибался — с этими мыслями он до сих пор засыпает и просыпается. — «Я тоже украл у Ынхёка жизнь. Это я убил его». И Хёкджэ уверен, что Джун чувствует то же, что и он, так как следующие слова тоже эхом отдаются в его душе: — «Чёрныe пуговицы навсегдa вбиты мнe в сердцe. Я будy носить иx в себe всю жизнь». Только в сердце Хёка не вбиты пуговицы — в его сердце словно сильными ударами рукоятки ножа вогнали его кулон, неприятно морозящий кожу. Хёкджэ уверен, что кулон до сих пор словно ледяной, хотя он с ним практически не расстаётся, только в тренажёрном зале, где кулон можно убрать в запирающийся шкафчик, и в ванной, дверь в которую можно запереть изнутри. — «Я до конца своих дней буду винить себя, Ынхёк», — признаётся Хёкджэ, уже не разбирая букв перед собой из-за накативших слёз: в груди становится так больно, что ему кажется, что если попытаться сдержать эти подступающие всхлипы, то он просто задохнётся, так как все его внутренности разъест изнутри этим накопившимся напряжением. — «А на что я надеялся? Что таблетки доктора Кан сумеют исцелить меня?» — с горечью думает Хёкджэ, спешно перекладывая книгу на стол, чтобы не залить страницы своими слезами. — «Подобные лекарства только приглушат приступы, но не вернут мне брата. Было глупо надеяться, что от них я поправлюсь морально. Так глупо…» Вытирая щёки дрожащими руками, Хёк нервно отодвигается к стене, чтобы иметь хоть какую-то точку опоры, и неуклюже дёргает на себя край покрывала, не сумев выдернуть его из-под себя, чтобы укутаться. Секундная мысль, что ему нужно попить уже остывший настой, чтобы успокоиться, тут же решительно подавляется — Хёкджэ уверен, что он не удержит кружку и просто всё разольёт по кровати. — «Да и пить мне не хочется. Хочется, чтобы всё это просто закончилось», — думает Хёк, обхватив колени руками и тихо заскулив, опасаясь всхлипнуть слишком громко — ему только новой паники в общежитии из-за его состояния не хватает для очередного вороха проблем. Но после прочитанной истории Хёкджэ кажется, что какую-то незажившую рану он так и не смог вскрыть во время траура, не смог выплакать её, выкричать, потому что постоянно задвигал её куда-то вглубь сознания, потому что не мог себе позволить пугать ребят ещё больше. — «Просто закончи это Ынхёк, прошу тебя. Меня уже душит эта ложь, но и бросить ребят перед концертом я не могу. Что мне делать, что мне делать, чтомнеделатьбезтебя…» — Ынхёк? Ынхёк, что с тобой?! — где-то в стороне раздаётся встревоженный голос Донхэ — откинув полотенце в сторону, лидер группы подбегает к постели Хёка и испуганно пытается приподнять его голову, чтобы увидеть глаза «барабанщика», влажные от слёз, это уже немного опухшее, покрасневшее лицо, вновь осунувшиеся, только было начавшие расправляться плечи, закусанные губы и дрожащие руки. — Тебе плохо? Вызвать врача? — Нет, — просипел Хёкджэ, представляя, насколько ужасно он выглядит в глазах Донхэ: если парень не пояснит хоть что-то, то лидера группы охватит ужас, ведь «рецидивов» в поведении «Ынхёка» никто уже не надеялся увидеть снова. — Мне… мне больно, Донхэ, до сих пор. — Это твоя книга тебя так расстроила? — осторожно уточняет Донхэ, беспокойно поглаживая щёки Хёкджэ и встревоженно заглядывая ему в глаза. — Может, попросить доктора Кан увеличить дозу лекарств? Хотя ты и так перенервничал сегодня, так что причина может быть и в этом… — Она… не расстроила, — всхлипывает Хёкджэ, зажмурившись, но не отталкивая руки Донхэ — несмотря на всю эту невыстраданную, словно замершую в глубине сердца боль, отпихнуть лидера группы сейчас Хёк никак не может. Более того, Хёкджэ уверен, что не справится с собственными чувствами самостоятельно, без контроля, против которого он часто сопротивлялся со свойственной им с братом упрямостью. Не давая Донхэ уйти и переполошить всё общежитие, Хёк только сильнее прижимает дрожащими пальцами его руки к своим щекам, и жалобно добавляет: — Я попробую объяснить тебе всё завтра… но сейчас… прошу, просто останься сейчас со мной. Мне просто нужно… выпустить хотя бы часть этой боли, потому что если я продолжу сдерживаться — я просто сломаюсь, Донхэ… И Донхэ отвечает не сразу: испуганный, пытающийся из всех сил понять, о чём его просит «Ынхёк», парень лихорадочно оглядывает Хёкджэ, но в итоге не находит слов для возражений — «барабанщик» не бьётся в истерике, не пытается расцарапать руки Донхэ и отпихнуть его от себя, как было в больнице, и он не злится и не кричит. Наверняка его подавленное состояние снова выбило Донхэ из равновесия, но за это Хёкджэ извинится утром, обязательно. — «Если я сейчас снова подавлю в себе слёзы — в следующий раз срыв будет ещё сильнее и ещё хуже», — уверен Хёк, потому и больше ничего не говорит, продолжая тихо плакать и украдкой вытирая нос рукой, оставляя решение за Донхэ. Но Хёкджэ надеется на понимание лидера группы, раз они столько говорили о том, что начали прислушиваться друг к другу, и Донхэ в очередной раз не подводит его своей проницательностью: глубоко вздохнув, парень осторожно уточняет: — Ты хочешь, чтобы я выключил свет и полежал с тобой, пока тебе нужно выплеснуть всё, что накопилось? Ты уверен, что не хочешь остаться один? Вместо ответа Хёкджэ лишь молча кивает, поскольку вместо внятных слов из его горла раздаются лишь булькающие звуки. Донхэ, продолжая наблюдать за ним, повторяет жест Хёка, точно также качнув головой, и аккуратно убирает руки от его лица, медленно выпрямляясь: — Хорошо, я сейчас выключу свет и лягу к тебе. У тебя настой ещё остался? Потом тебе обязательно нужно будет хоть что-то попить. И… хочешь, я достану бумажные платки? На оба вопроса Хёкджэ лишь кивает вновь, сдавленно всхлипнув, и неуклюже выдёргивает из-под себя край покрывала, спихнув его куда-то в ноги — сейчас последнее, о чём ему хочется думать, так это о порядке, который «барабанщик» здесь столько времени старательно наводил. Но Донхэ снова вздыхает и аккуратно сворачивает покрывало, убирая его в сторону и помогая Хёку откинуть в ноги край одеяла, добавляя: — Вот так, Ынхёк. Ложись, я сейчас лягу к тебе, как только положу рядом платки, чтобы уже не вставать, и выключу свет. Хёкджэ нервно кивает и, шмыгнув носом, неловко забирается под одеяло, снова явственно ощущая, как ему холодно. — «Ты мёрзнешь не из-за погоды, котёнок», — как-то сказал Хичоль, явно разбираясь в этом вопросе, и Хёку сейчас действительно очень холодно, как будто он уже не способен согреться самостоятельно. По глазам резко ударяет темнота и Хёкджэ всхлипывает громче от неожиданности, решив, что это новый симптом сильной истерики, но тихие шаги Донхэ немного успокаивают его — лидер группы просто выключил свет в комнате и, достав из своей тумбочки пачку носовых платков, возвращается к постели Хёка, потихоньку укладываясь рядом с ним. — Ну вот, я здесь, с тобой, — мягко произносит Донхэ довольно очевидные вещи, и Хёкджэ тут же двигается к нему, фактически забившись под его тёплый бок и уткнувшись носом в бронзовую кожу на шее. И Донхэ, помедлив, аккуратно обнимает его, закрывая одеялом плечо дрожащего Хёка, после чего всё также осторожно добавляет: — И что мне с тобой делать, Ынхёк? Если ты говоришь, что хочешь выпустить накопившиеся эмоции и боль… мне не утешать тебя? Не пытаться успокоить? Что я должен сделать, чтобы помочь тебе? Главной проблемой было то, что Хёкджэ сам не мог чётко для себя определить, почему ему сейчас так остро нужен Донхэ. Единственное, что Хёк понимает в данный момент — если Донхэ выйдет из комнаты, снова дав «Ынхёку» личное пространство для его скорби и боли, Хёкджэ окончательно перепутает реальность и свои кошмары. И Хёкджэ не знает, как прервать тяжёлые всхлипы, чтобы рассказать Донхэ о своих эгоистичных желаниях, но лидер группы глубоко вздыхает и, сделав какие-то собственные выводы, мягко произносит: — Ладно, раз ты сказал, что пояснишь всё завтра, я не буду ни о чём тебя спрашивать. Всё-таки я сам говорил, что в агентстве тебе дали слишком мало времени, чтобы принять всё происходящее. Ты только… дай знать, если я могу чем-то помочь тебе. Думай сейчас только о себе и своих чувствах, хорошо? Я рядом. Хёкджэ бы хотел сказать сейчас, как он благодарен Донхэ за терпение и понимание, но вместо слов он лишь плотнее прижимается к тёплому телу рядом с собой, чувствуя, как лидер группы осторожно поворачивается набок, чтобы обнять его ощутимее, крепче притянуть к себе, чтобы даже через нервную дрожь Хёк чувствовал это так необходимое сейчас тепло. — «Я его не заслуживаю», — уверен Хёкджэ, потому лишь снова всхлипывает, зажмурившись и уткнувшись лбом в футболку Донхэ. — «И он меня никогда не простит. Как и ты, Ынхёк. Мне уже никак не исправить то, что я натворил. Я могу лишь быть честным перед ребятами, потому что они заслуживают знать правду. Знать, что тебя больше нет…» Донхэ больше ничего не говорит, не разбавляет тишину между всхлипами Хёка уже привычными «Мне так жаль», «Я тебе сочувствую» и «Ты не один». Для каждого из этих слов поддержки есть своё время и место — и сейчас Хёкджэ это не нужно. Он безумно устал от всего этого обмана, от ловушек, из которых ему приходится панически выпутываться, и от съедающего чувства одиночества. Конечно, теперь Хёк понимает, что ему есть, куда возвращаться — Рёук сам говорит о том, что прощает его ложь и ждёт возвращения друга в пекарню, чтобы всё стало так, как раньше. — «Но о каком «как раньше» вообще может идти речь?» — Хёкджэ уверен, что всё это звучит также абсурдно, как и вариант того, что он продолжит оставаться здесь в роли Ынхёка. С какой стороны ни посмотри, а истинно правильного выхода так и не найти, и это больнее всего. — «В любом случае я кому-то причиню боль. И в любом случае Ынхёка больше не будет рядом со мной…» В какой-то момент Донхэ не выдерживает и протягивает Хёку бумажный платок, в который Хёкджэ едва хватает сил высморкаться — дышать через нос он уже не может, и так долго плакать тоже. В глазах неприятно щиплет, как будто туда попали крупицы песка, и Хёк трёт веко собственным запястьем, шумно дыша через рот. — Ынхёк, тебе нужно хоть немного попить, — тихо предлагает Донхэ, осторожно прибирая волосы Хёкджэ, словно зачёсывая их пальцами назад. — Наверное, настой уже остыл, но всё-таки… Приподнявшись на локте, Хёк задумчиво смотрит на стол с аквариумом, где виднеется кружка с остывшим настоем, и нехотя кивает — он подозревает, что сейчас любое сказанное слово осипшим голосом только напугает Донхэ, потому и молчит, не решаясь при этом возразить. Донхэ медленно садится на постели и дотягивается до кружки, нерешительно протягивая её Хёку и добавляя при этом: — Ты удержишь её сам? Может, мне придержать её? Хёкджэ приподнимает руки и оглядывает их, поморщившись: до привычно плотных мышц ему ещё очень далеко, так как отпала нагрузка в виде постоянного замешивания теста, но и на худощавые, но сильные руки Ынхёка его пальцы тоже не похожи. — «Уже не Хёкджэ, но и не Ынхёк», — с печалью констатирует Хёк, ещё раз высморкавшись в платок перед тем, как кинуть его себе на колени, и аккуратно принимает остывшую кружку, чтобы осушить её почти залпом. Как оказалось, в горле действительно пересохло от слёз. — Ты молодец, — почти шепчет Донхэ, осторожно забирая пустую кружку и откладывая её обратно на стол. — Тебе лучше? Попробуешь поспать или тебе ещё нужно время на… эти эмоции и чувства? Хёкджэ часто моргает, вслушиваясь в то, что говорит ему лидер группы — как он и думал, именно Донхэ в данной ситуации помог Хёку вовремя остановиться и не увязнуть в этом разъедающем чувстве вины. Донхэ рядом, его тепло согревает и плакать больше не хочется — хочется быть честным хотя бы в чём-то, раз уж всё, о чём лжёт Хёк, открыть сейчас нельзя. Поэтому, шумно выдохнув через рот, Хёкджэ сипло отвечает: — Мне… лучше. Давай поспим. — Хорошо, — с облегчением произносит Донхэ, ложась в постель первым и дожидаясь, пока «Ынхёк» тоже ляжет. И, когда Хёк доверчиво устраивается в его руках, сопя заложенным носом, лидер группы осторожно приглаживает его волосы, тихо признавшись: — Кажется, тебе и вправду лучше. Ты меня очень напугал, Ынхёк. Расскажи об этом потом доктору Кан, пожалуйста. С этим не шутят. — Хорошо, — эхом повторяет Хёкджэ, прикрывая глаза — веки становятся очень тяжёлыми и ему очень хочется спать. Легко потеревшись горячей от слёз щекой о плечо Донхэ, Хёк тихо зевает и кладёт руку на его середину груди, чтобы во сне чувствовать, как спокойно и ровно бьётся сердце Донхэ. Хёкджэ уверен, что ему стоит извиниться, стоит пояснить, что это вообще был за срыв такой, от которого не становится заметно легче, но который был необходим, и после которого так сильно хочется спать, но сил у Хёка на это сейчас просто не хватит. — «И Донхэ сказал, что подождёт до утра, прежде чем задавать вопросы», — думает Хёкджэ, сдавленно посапывая и сквозь полудрёму чувствуя, как мягко Донхэ поглаживает его по плечу, словно убаюкивая. Уже практически проваливаясь в усталый сон, Хёк слышит совсем тихие отголоски слов, которые кажутся ему ещё тише привычного для Донхэ голоса — как будто парень шепчет, еле слышно, чтобы не разбудить «Ынхёка»: — … дай Ынхёку сил выдержать всё, что необходимо. … Направь наши мысли, чтобы мы нашли пути для помощи ему. … Дай ему почувствовать, что Ты любишь его. — Спасибо, что ты рядом, Донхэ, — сонно бормочет Хёкджэ, уже не находя сил на то, чтобы открыть глаза. — Ты всё сделал правильно. Я люблю тебя.***
Утром Хёкджэ с трудом открывает глаза, которые, по его ощущениям, до сих пор болят, как будто они высохли после ночных слёз. Не решаясь поднять голову, чтобы не разбудить Донхэ, который, возможно, ещё спит, Хёк с трудом сглатывает, шевеля пересохшим языком — хотелось срочно умыться, влить в глаза по флакону глазных капель, а затем выпить целый чайник воды. — «Может, всё-таки не стоило читать эту книгу именно перед репетициями?» — запоздало думает Хёкджэ, но сделанного уже не воротить — по крайней мере, какая-то часть его терзаний, остро давящая на мозг, не то притупилась, а не то и вовсе исчезла, как будто пролившись вместе со слезами, которые Хёк как будто так и не решался выпустить полностью. В целом, в этом не было ничего удивительного — с самого дня трагедии Хёкджэ как будто не позволял себе оплакать брата именно под своей собственной личностью, со своими мыслями и чувствами. Ему пришлось сразу же притворяться Ынхёком, подбирать слова, разбираться с кучей знакомых Ынхёка, менеджером и полицией, следить за собой при любом наблюдателе рядом с собой — и пришлось практически каждую минуту напоминать себе о том, что «Ынхёк бы так себя не вёл, он бы горевал обо мне, но не позволил бы себе настолько расклеиться». При этом приходилось как-то отбиваться от назойливых мыслей «Тебя раскроют», «Ты врёшь им всем» и самой кричащей и тяжёлой мысли «Это ты виноват в том, что Ынхёка больше нет». И конечно, ребята оказали ему неоценимую поддержку, а стафф по большей части оградили парня от лишнего внимания, но всё равно складывалось ощущение, что просто отпустить ситуацию и выплакать, выкричать эту боль в полной мере было нельзя, не получалось, это было непозволительной роскошью. И, возможно, именно слова Хичоля, что «Ынхёк» спрятался от всего, в том числе и от боли, за их спинами, и смотивировали Хёкджэ после прочтения романа с тяжёлым эмоциональным сопровождением прийти к вполне логичному выводу — подавлять свои чувства, чтобы другие не волновались, это паршивый путь, который не приведёт к восстановлению. Это нужно было просто принять, пропустить через себя, не задумываясь о том, что кому-то сейчас тоже тяжело, что от сопереживания и сочувствия человек, ставший ему таким близким и дорогим, снова начнёт нервничать и опекать его, наводить переполох и стараться утешать и отвлекать, любым способом. Именно поэтому Хёкджэ прошлой ночью был весьма признателен Донхэ, что тот не начал звонить доктору, не заставил «Ынхёка» принять ещё больше успокоительного, и не кинулся утешать его, вопреки просьбе Хёка. Донхэ действительно расслышал, что «барабанщику» остро требовалось выпустить всё, что накопилось за этот месяц, но при этом оставаться в одиночестве он не хотел, по своим причинам, которые пока не получилось внятно обосновать. Но при этом Хёк не забывает, что ему придётся всё объяснить лидеру группы, чтобы унять его беспокойство и не нарушить данное слово, причём придётся сделать это как можно скорее, до того момента, как все соберутся к завтраку. — Ынхёк, ты уже не спишь? — тихо вопрошает Донхэ, расслышав, как Хёкджэ попытался вдохнуть заложенным носом. — Как ты себя чувствуешь? — Ох, я думал, что ты ещё спишь… — признаётся Хёк, приподнимая голову и виновато рассматривая Донхэ: у парня настолько сонный, но при этом встревоженный вид, что Хёкджэ даже страшновато становится. — Ты что, вообще не спал?! — Уснёшь тут, — вздыхает лидер группы, поправив край одеяла на плече Хёкджэ. — Ты меня очень напугал прошлой ночью. Ты же расскажешь о том, что произошло, доктору Кан, правда? Тебе точно не нужно вызвать врача? — Врача… Нет, я обязательно расскажу доктору Кан, но я уверен, что он не сочтёт это чем-то из ряда вон выходящим в моём состоянии, — Хёк покачивает головой, придвинувшись ближе и потеревшись щекой о плечо Донхэ, каким-то спонтанным движением медленно приподняв руку и коснувшись пальцами щеки лидера группы. — Я буду в порядке, просто… это было мне необходимо, но это не так легко объяснить. А тебе нужно поспать. Ты же на ногах не устоишь от усталости. — Возможно, я просто посплю сразу после репетиции, — Донхэ шумно зевает, но после его тёплая рука накрывает пальцы Хёкджэ, мягко прижимая их к щеке. — Я найду время на отдых. Главное, что ты в порядке. — На кухне тихо, значит, все ещё спят, — возражает Хёк, слегка поглаживая Донхэ по щеке. — Поспи, Донхэ. А как проснёшься — я постараюсь подобрать слова, чтобы всё тебе объяснить. — Нет, давай лучше с этого и начнём, а то я точно не усну, — несмотря на сонливость в выражении лица, поведении и голосе, лидер группы всё равно кажется привычно уверенным и настойчивым в своей обеспокоенности, так что Хёкджэ приходится согласиться с этим условием. — «Но если я проговорюсь, что книгу мне подсказал Хичоль — Донхэ его прибьёт быстрее, чем Чонуна за его попытки флиртовать с Рёуком по ночам», — уверен Хёк, потому, подумав над своими словами, Хёкджэ с осторожностью произносит: — Кажется, что всё началось с книги, но на самом деле ситуация гораздо сложнее. Тебе… никогда не казалось, что некоторые свои чувства и эмоции ты не можешь выпустить наружу, потому что… нельзя? — Слишком хорошо понимаю, — как будто с неохотой отвечает Донхэ, и Хёк чувствует, как парень даже вздрогнул от этих слов, только подтверждая, что подобное действительно хорошо ему знакомо. — И, видимо, я был прав — мы слишком рано вернулись на сцену. Но я надеялся, что… ну, что ты всё-таки мог выпустить эти эмоции хотя бы при нас. — Я мог, и я благодарен вам за это, но всё так навалилось, — вздыхает Хёкджэ, прикрывая глаза и доверчиво прижимаясь к тёплому боку Донхэ — так, чувствуя его поддержку, подбирать подходящие слова немного проще. — И я доверяю тебе и ребятам, но в какие-то моменты мне казалось, что я… обременяю вас своим горем, что ли. Ты конечно же скажешь, что это всё глупости, что нужно было сразу всё рассказать, но я и задуматься над тем, что чувствую, практически не успевал — только твердил себе, что нужно срочно успокоиться и делать то, что должен. И… когда я прочитал эту книгу, я понял, что действительно могу чувствовать всю эту боль, и что я не должен её подавлять, если хочу справиться с ситуацией. — Так значит, эта книга помогла тебе перестать сдерживаться и ты смог выпустить наружу все те чувства, которые ты в себе неосознанно подавлял, — резюмирует Донхэ, снова принимаясь медленно перебирать волосы Хёкджэ, приглаживая отросшие пряди. — Теперь мне самому хочется её прочесть, чтобы понимать тебя немного больше, и мне жаль, что мы вынудили тебя сдерживаться. — Нет, Донхэ, дело не в вас, — Хёк зажмуривается, занервничав: ему не хочется, чтобы Донхэ решил, будто он и ребята к чему-то принуждали «Ынхёка», ведь они действительно заботились о нём и окружили парня сочувствием и поддержкой. — Я… я всегда таким был, наверное. Когда со всем стараешься справиться самостоятельно, привыкаешь убеждать себя, что для сильных эмоций и чувств сейчас не время. Не принимай это на свой счёт, пожалуйста. — И это мне тоже знакомо, — добавляет Донхэ печальным голосом, но поглаживать Хёка по волосам не перестаёт. — Хорошо, я не буду проецировать это на себя, если ты так говоришь. Наверное, даже хорошо, что ты прочитал эту книгу и сумел понять эти чувства в себе самом, чтобы суметь их выплеснуть. О чём она? В ней тоже главный герой… теряет кого-то из близких? — Да, так и есть, — соглашается Хёкджэ, убирая руку с щеки Донхэ и осторожно приобнимая его поверх одеяла. — Дядя девушки-подростка умирает от СПИДа, и это тяжело сказывается на всех, кто его любил, так как каждый справлялся с горем по-своему. Члены его семьи и его любимый человек совершили множество ошибок — и часть этих ошибок я нашёл и в своём поведении, так что… эта книга действительно мне помогла. — Если ты не будешь против дать её мне почитать ненадолго или скажешь мне название, я охотно прочитаю её, раз она произвела на тебя такое впечатление, — задумчиво произносит Донхэ, продолжая монотонно поглаживать Хёка по волосам. — Но… я хочу спросить тебя кое-о-чём. Если ты говоришь, что не сдерживался в своих чувствах, то… что мне думать о том, что ты сказал мне перед сном? — Конечно, я дам тебе её почитать… А что я сказал перед сном? Я был немного подавлен, но… — произносит Хёкджэ и вовремя замолкает, вспомнив, что именно он сказал перед тем, как уснуть. — «Я сказал: я люблю тебя», — Хёку теперь даже немного неловко: не то, чтобы он соврал — Хёкджэ уверен, что действительно испытывает к Донхэ настолько сильные чувства, но говорить об этом так открыто, даже будучи в отношениях, было слишком неожиданно для него самого. И Донхэ истолковал образовавшуюся паузу по-своему: вздрогнув от неожиданности и помедлив, лидер группы убирает руку, спешно добавив: — Это ничего, Ынхёк. Я понимаю. Ты перенервничал, а после этой книги тебе нужно было выплеснуть накопившиеся эмоции, так что… Всё в порядке, правда. Зря я об этом спросил. — Нет, Донхэ, не зря, — вздохнув, Хёкджэ понимает, что ему теперь нужно срочно исправить ситуацию, чтобы Донхэ не решил, что «Ынхёк» сказал это только из-за того, что эмоции вышли из-под контроля и парень расчувствовался. — В моей жизни всё так запутанно, и наши отношения мы пока держим в тайне, но… такими словами я бы не стал разбрасываться. — Я понимаю, правда, — Донхэ как будто пытается говорить бодро, но плохо скрытую печаль Хёкджэ слышит слишком явственно. — Тебе всегда было гораздо легче говорить о любви… к тому же Хичолю, с которым вас столько связывает. Но я… — Донхэ, — Хёк опирается рукой о постель и приподнимается, чтобы посмотреть в эти суженные шоколадные глаза, которые всегда выдают эмоции Донхэ, даже когда тот изо всех сил старается их скрыть. — Я действительно по-своему люблю каждого из вас, даже Кюхёна, хоть он от этой новости точно щеколду потребует и будет ходить, оглядываясь. — Это точно, — Донхэ мягко смеётся, покачав головой — кажется, такие, отвлечённые шутки, это часть того, к чему лидер группы привык за столько лет. — Такие признания его точно напугают, хотя, думаю, он и так всё это замечает. Кюхён ведь очень наблюдательный. — И я не собираюсь выдумывать, что ночью я совсем не контролировал свои эмоции, когда говорил об этом, — добавляет Хёкджэ, неотрывно наблюдая за притихшим Донхэ и надеясь, что тот поймёт его правильно. — В тот момент мне стало легче, и… я действительно это чувствовал. Но я чувствовал это и раньше — и чувствую сейчас. Я не отказываюсь от своих слов, Донхэ. Я… люблю тебя. — Я… я уже не надеялся, что услышу это от тебя, — тихо признаётся Донхэ и мягко притягивает Хёка ближе к себе, жадно впиваясь в его губы пылким поцелуем. Сдавленно охнув от неожиданности, Хёкджэ расслабляется в поцелуе и перестаёт опираться о постель, поскольку это не нужно — Донхэ так бережно и при этом властно прижимает его к своей груди, что никакой дополнительной точки опоры не нужно. — «Он такой тёплый… такой сильный, но при этом нежный», — подмечает Хёк, наслаждаясь поцелуем, но разрывая его с явной неохотой — из-за забитого после слёз носа ему всё-таки необходимо дышать. — Я люблю тебя, — шепчет Донхэ, глядя на Хёкджэ совершенно счастливым взглядом — кажется, будто даже утомлённость от бессонной ночи отступила, когда «Ынхёк» не забрал свои слова назад. — Не переставал любить, какие бы разногласия ни были между нами. И… одна твоя улыбка делает меня счастливым. Я и не представлял, какое это счастье — видеть, как ты улыбаешься. — Разногласия? — Хёк беспокойно вздыхает, не понимая, как именно воспринимать слова лидера группы. — «Он имеет в виду разногласия последнего месяца, когда я срывался на него из-за стресса или…» Хёкджэ уверен, что ему следует обдумать слова Донхэ чуть позже, когда эти прекрасные, практически сияющие от счастья глаза не будут так отвлекать его, путать мысли и заставлять сердце пуститься вскачь. — Ну да… — Донхэ ласково приглаживает волосы Хёкджэ, прибирая прядь за ухо, чтобы видеть глаза «барабанщика». — Я всегда старался уважать твою независимость, но в последнее время мне пришлось как будто узнавать тебя заново, потому я и совершал все эти ошибки, невольно обижая тебя. Надеюсь, ты не злишься на меня за это, ведь я не хотел причинить тебе боль. Я обещал, что всё будет так, как хочешь ты — и я стараюсь держать своё слово, если это в моих силах. — Вот, в чём дело, — Хёк выдыхает с явным облегчением, ведь Донхэ говорит о том времени, когда здесь находился уже Хёкджэ, значит, лидер группы всё-таки влюбился именно в него, в «изменившегося и скорбящего Ынхёка». — «Тогда, возможно, он не возненавидит меня, когда узнает правду?» — надеется Хёкджэ, хотя облегчение от этого не такое уж и большое — Хёк уже пытается морально подготовить себя к тому, что парни разозлятся из-за этого обмана, а отношения с Донхэ сочтут очередной ложью. — Тебя что-то продолжает беспокоить? — с осторожностью уточняет Донхэ, наблюдая за Хёком. — Ты хочешь о чём-то поговорить? — Наверное, я просто… хочу, чтобы ты наконец поспал, — выкручивается Хёк, снова устроившись рядом и показательно зевнув. — На кухне пока тихо, значит, парни ещё спят, а Чонсу ещё не звонил. Я тебя разбужу в случае чего, обещаю. — Ладно… раз телефоны до сих пор не разрываются, может, нам действительно решили дать немного отдохнуть, — зевает Донхэ, крепче обнимая Хёкджэ и мягко чмокнув его в макушку. — Если что, смело сталкивай меня с кровати, чтобы я проснулся. Вместо ответа Хёк лишь негромко хихикает, но не отвечает — Донхэ это явно не требуется, так как, убедившись, что «Ынхёк» чувствует себя хорошо, лидер группы почти сразу же засыпает, даже не почувствовав, как Хёкджэ спустя несколько минут аккуратно выбирается из объятий, со всеми предосторожностями слезая с постели, чтобы не разбудить Донхэ, и получше укрывает парня одеялом, поправляя отогнувшийся край. Хёк с удовольствием пролежал бы с Донхэ так весь день, но также он понимает, что кто-то должен проверить ребят, чтобы лидер группы потом не корил себя за то, что может произойти без его контроля. Вдобавок и поведение Рёука хоть и стало безукоризненным, но Хёкджэ изрядно беспокоит то спонтанное желание друга принести Кюхёну «кофе в постель» — несмотря на то, что Рёук периодически переругивался с Ынхёком, физический вред они друг другу никогда не причиняли. Хёк и кимчи-то был бы готов пробовать первым, если бы Кюхён не начал таскать полуготовые овощи из миски с маринадом во время разговора. — А где мой телефон… — бормочет Хёкджэ, оглядывая стол, на котором стоит аквариум. Парень точно помнит, что оставлял мобильный рядом с аквариумом, там же, где и прочитанную книгу, но телефона там точно нет. Хёк даже на всякий случай оглядывает пол, предположив, что книгой он мог случайно смахнуть мобильный на пол — и не услышать, но телефона нет и там. — «Ладно, у Донхэ потом спрошу. Может, он переложил…» — Хёкджэ не особо переживает из-за пропажи телефона, но ему всё-таки хотелось его найти и отключить звук во избежание неожиданных звонков, которые могут разбудить Донхэ. Но раз мобильный куда-то запропастился, у Хёка нет выбора — любые активные попытки поиска только разбудят лидера группы, так что Хёкджэ приходится лишь понадеяться на то, что ему никто не позвонит за это время. — О, Ынхёк проснулся, — Кюхён, активно жующий зелёное яблоко, порезанное на дольки, первый замечает появление Хёкджэ в гостиной. — Донхэ всё ещё спит? Я к рыбкам хочу. — Подождут рыбки, дай лидеру выспаться, — Хичоль выхватывает дольку яблока из тарелки макнэ прежде, чем тот успевает его остановить, и мягко посмеивается, наблюдая за Хёком. — О-о-о, смотрю, кто-то всё-таки книгу дочитал до конца. И как она тебе? — Книга? Да… она помогла мне о многом подумать. Спасибо, что посоветовал её, — Хёк неловко кашляет в кулак, догадавшись, что он зря не посмотрел в зеркало в коридоре — после слёз у него наверняка опухшие глаза и покрасневший нос. — «Я явно выгляжу ужасно…» — думает Хёкджэ, печально усмехнувшись над самим собой. — «И как Донхэ мог смотреть на такого меня столь счастливым взглядом?» — Ким Хичоль — и советует книги? А завтра что, Ынхёк займётся резьбой по дереву? — ворчит Кюхён, отодвигая тарелку от Хичоля подальше. — И что это за книги такие, от которых с утра выходишь из комнаты в таком виде? — Не слушай его. Глаза у тебя немного опухли, но выглядишь ты бодрячком, — возражает Чонун, отвлекаясь от своего занятия — скручивая что-то из салфетки с явной увлечённостью. — Попьёшь побольше воды и станет легче. Рёук, нальёшь ему полную кружку? — Налью, как только Ынхёк приведёт себя в порядок в ванной, — Рёук отворачивается от плиты, задумчиво оглядев Хёкджэ. — Выглядишь и правда пободрее, но на улицу выпускать тебя в таком виде нельзя. Хорошо, что Хичоль ваши телефоны с утра забрал и перед Чонсу всех отмазал. — Телефоны?! — встрепенувшись, Хёк переводит взгляд на посмеивающегося Хичоля, который кладёт на стол два мобильных телефона и придвигает один ближе к Хёкджэ, поясняя ситуацию: — Я догадался, что с утра старик попытается вытащить нас на репетиции, а твой вид ему явно не понравится. Ну и я забрал ваши телефоны на всякий случай. Донхэ даже не заметил, что я зашёл, честно говоря — всё на тебя таращился, так что хорошо, что сейчас он отсыпается. — Чонсу позвонил Донхэ, но Хичоль ему наплёл, что у нас был вечер ностальгии и что мы все выглядим… ну, примерно как ты сейчас, — Йесон коротко машет рукой в сторону Хёка и возвращается к своему делу. Рёук показательно закатывает глаза, Хёкджэ недоумевающе покачивает головой, но Кюхён, прожевав яблочную дольку, милостиво добавляет: — Что, с утра не соображаешь? Чонсу позвонил с утра на телефон Донхэ, но мы приняли звонок. Пришлось ему сказать, что мы весь вечер проговорили о тебе и твоём брате и все вместе дружно прорыдались на почве воспоминаний. Чонсу был недоволен, раз двадцать сказал, что нечто подобное он и ожидал от проживания Рёука здесь… — Двадцать три, если быть точным, — встревает Йесон, продолжая что-то скручивать из салфетки, и Хёк снова качает головой, с полуулыбкой наблюдая за тем, как, немного стушевавшись, Кюхён продолжает: — Хорошо, двадцать три раза. Но Чонсу согласился с тем, что выпускать нас в таком виде на улицу — плохая идея. Пришлось пообещать ему завтра с утра отправиться на репетицию, а вечером — в зал на усиленную тренировку, так что сегодня у нас выходной. — Вот как? Это очень предусмотрительно с вашей стороны. Спасибо вам, — Хёкджэ с искренней благодарностью улыбается ребятам, радуясь тому, что ему не придётся подводить их всех, так как от его заплаканного вида Чонсу явно был бы недоволен во время репетиции. — Вы уже позавтракали? — Ага. Вас ждать — это остаться голодными на полдня, — мягко подшучивает Хичоль, подмигивая Хёку. — Но каша ещё горячая, так что садись. Надеюсь, наш лирик хотя бы к обеду проснётся. — Да, я только умоюсь и вернусь, — соглашается Хёкджэ и, увидев, что Рёук уже достаёт для него чистые тарелку и кружку, парень отправляется в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. На самом деле, парня даже успокаивает то, что ребята вполне разобрались с завтраком, пусть и под присмотром Рёука, и сейчас мирно проводят время вместе, практически не переругиваясь. — «И если бы я не скрывал от них столько всего, наверное, можно было бы назвать подобное утро прекрасным», — немного печально думает Хёк, пока чистит зубы. — «И если бы был жив Ынхёк… Теперь я бы сказал, что был счастлив каждый день своей жизни, пока Ынхёк был жив…» И в глубине души Хёкджэ понимает, что из-за тоски по брату немного преувеличивает — всё-таки братья сильно поссорились во время развода родителей, разлука с отцом и братом тоже была довольно тяжёлой для Хёка, ещё и тяжёлая болезнь матери и её смерть также наложили свой отпечаток на характер и моральное состояние Хёкджэ. Но Хёку так не хватает брата, что он невольно концентрирует сейчас весь свой мир на воспоминаниях, связанных с Ынхёком, и практически не может это контролировать. Также Хёк подмечает, что Рёук как будто с большим уважением относится к вещам Ынхёка — возможно, Хёкджэ просто преувеличивает и убеждает себя в том, чего на самом деле нет, но у него сложилось ощущение, что друг как будто с особенной осторожностью прикасается к посуде Ынхёка. — «Хотя возможно он просто не хочет её разбить, потому и осторожничает», — думает Хёк, усаживаясь за стол и со слабым любопытством наблюдая за тем, как Йесон, довольно ювелирно скрутив из салфетки небольшой цветок со стеблем и крохотным листком, молча вручает его Рёуку, ничего не говоря. — Ого. Чонуня, научи меня тоже, — вполне искренне восхищается Хичоль, пока Рёук смущённо теребит салфетку, улыбнувшись просиявшему Чонуну без лишних слов. — «Кажется, кому-то действительно не нужны слова, чтобы понять друг друга», — подмечает Хёкджэ, стараясь не таращиться на этих двоих и с аппетитом принимаясь за еду. — «Но это так странно — знать, что и их отношения, и мои с Донхэ тоже… пропитаны моей ложью». От этого Хёку снова становится не по себе, но Хичоль довольно увлечённо принимается скручивать салфетку, Рёук показательно ворчит, отправляясь домывать посуду, хоть и отложив аккуратно салфетный цветок в сторону, чтобы не намочить его, а Кюхён, изнемогая от желания повидаться с рыбками, наворачивает круги по гостиной, со скуки придумывая рифмы по принципу «Хичоль-каланчой», «Ынхёк-кофеёк» и всё в таком духе. И всё это неплохо отвлекает Хёкджэ от печальных мыслей — конечно, вся эта суета кажется немного наигранной, но Хёк даже не возражает. Хёкджэ не знал, чем занять ребят, пока Донхэ спит, так как им нельзя было даже выйти до магазина — охранники наверняка заметили бы, что парни не выглядят такими уж заплаканными, как наговорили менеджеру по телефону, а одного Хёка с Рёуком мемберы точно бы не отпустили. Но выход словно случайно нашёл сам Рёук — пока Хичоль постигал искусство оригами, Рёук захотел немного рассказать парням о себе, и даже Кюхён не отказался послушать эти истории, хоть и, разумеется, макнэ делал вид, что ему это совершенно неинтересно. Рёук рассказывал о своём детстве, о том, как он вырос в Инчхоне, и как перед тем, как перенять дело родителей и заняться пекарней вместе с «братом Ынхёка», парень получил высшее образование по специальности Культурный менеджмент, а точнее, даже степень магистра. Последнее стало для Хёкджэ открытием — Рёук особо не распространялся о своём образовании, только обмолвился, что у него есть высшее образование, а о прошлом Хёк и Рёук практически не разговаривали. — «Наверное, это из-за того, что мне самому нечего было рассказать о себе, больные для меня темы Рёук не решался задевать, а высшее образование я получить так и не успел», — думает Хёкджэ, практически не комментируя рассказы Рёука, но мягко качнув головой, когда друг опасливо покосился в его сторону. Сам Хёк, конечно, интересовался делами и увлечениями друга, но и не допытывался, если Рёук очевидно избегал какой-то темы, а, как оказалось, из-за его собственного тяжёлого прошлого друг избегал довольно многих тем. Рёук также поделился с ребятами тем, что в школьные годы и во время учёбы в университете он так стеснялся своей заметной родинки на правой щеке, что замазывал её тональным кремом, чувствуя себя очень неуверенно. Но когда в пекарню его родителей устроился работать Хёкджэ, такой приветливый и доброжелательный парень, который не скрывал свои родинки, хотя у него их было гораздо больше, Рёук отчасти подхватил его уверенность и перестал скрывать эту родинку. — Вполне себе милая родинка, — задумчиво произносит Йесон, почесав подбородок. — В Средние века вообще вся знать стремилась нарисовать себе такую родинку, так как она считалась эталоном красоты. — Ага, только там и отсутствие гигиены было в порядке вещей, и сбривать волосы почти до макушки и носить нестиранные парики тоже считалось эталоном красоты, — морщится Рёук, но Хёкджэ лишь покачивает головой, так как по покрасневшим щекам друга он понимает, что Рёуку комплимент всё-таки понравился, хоть тот и старается не подавать вида. — В общем, у этих двоих родинки как-то органично смотрелись. Меня удивило, что у Ынхёка даже на сцене тональник почти не перекрывает эти родинки. — Наш Ынхёк редко пользовался плотными тоналками, — комментирует Хичоль, даже усмехнувшись от слов Рёука. — Разве что после ночных загулов. Обычно лёгкого покрытия ему хватало, чтобы кожа под софитами не блестела. — Ага, зато подводки на одном только выступлении на вас уходит больше, чем наших тональников за год, — встревает Кюхён, тарабаня пальцами по краю стола. — Только не начинай тут свои речи про естественную красоту толкать, всё равно никто не поверит. — Хичоль просто говорит о том, что родинки… я… действительно не вижу смысла скрывать, — спешно добавляет Хёкджэ, пожимая плечами — Ынхёк и вправду гордился своими родинками, и отчасти именно поэтому и Хёк не видел в них ничего плохого, так как брат с детства демонстрировал ему отличный пример уверенности в собственной внешности. Особенно Хёкджэ радовало то, что родинки у них с братом были настолько мелкими, россыпью раскинутыми по телу, что никому бы и в голову не пришло сравнивать их положение и таким образом раскрывать «неЫнхёка». Только Донхэ в ту самую ночь заметил, что у Хёкджэ за ухом есть заметная родинка, которой не было у Ынхёка, но, к счастью для Хёка, лидер группы не стал заострять на этом своё внимание, да и многие знают, что родинки могут появляться на коже и в течение жизни от частого появления на солнце или посещения солярия, так что оправдываться Хёкджэ не пришлось. — «А ещё госпожа Мин заметила мою родинку внизу… но она сказала, что меня не выдаст», — запоздало Хёк вспоминает, что он обещал показаться дерматологу, так как одна из родинок, скрытая штанами и бельём, действительно крупновата и её рост необходимо постоянно отслеживать, но этот вопрос он сможет решить и позже, когда разберётся со всем этим безумием, что сейчас происходит в жизни «Ынхёка». — А ещё у нашего лидера есть неприметная родинка на губе, — подмечает Хичоль, хитро улыбнувшись и легко хлопнув Хёка ладонью по спине. — Но чтобы её рассмотреть, нужно очень близко подойти к Донхэ. Верно я говорю, Ынхёк? — «Я же просил его не выдавать наши с Донхэ отношения…» — Хёк тушуется, не зная, что на это ответить — родинка Донхэ, помимо прочих, вполне заметных тёмных маленьких точек на ухе и на спине, действительно почти незаметна со сцены, и, чтобы её разглядеть, нужно либо иметь фотографию Донхэ очень высокого качества, либо быть совсем рядом с лидером группы. Но Хичоль почти тут же начал перечислять всех своих знакомых, у кого есть запоминающиеся родинки, и тема как-то замялась сама собой. Сам Донхэ, о котором говорили ребята, проснулся незадолго до обеда и сразу же отправился на кухню, чтобы выяснить, как обстоят дела в общежитии. Правда, Хичоль не удержался от комментариев на тему того, что вместо отдыха лидер группы, как и всегда, решает устроить им террор в виде генеральной уборки, но в целом никто не возражает против этого решения. Хёкджэ даже рад тому, что парни единодушны в этом вопросе и почти не капризничают — все понимают, что перед концертом заниматься тщательной уборкой им будет некогда, а Рёук всё-таки не работает в клининге, чтобы в одиночку так старательно перемывать квартиру и не нуждаться в помощи. Да и Кюхён весь обед трещал, что аквариум нужно срочно промыть, чтобы до концерта не заниматься больше этим вопросом, так что желания спорить не нашлось ни у кого. Хёкджэ был даже рад тому, что парни без лишних напоминаний и уговоров разделили обязанности. Единственное, что его немного беспокоит — что книга как будто исчезла бесследно. Но задавать ребятам прямой вопрос Хёк не решился — книгу мог переложить Донхэ, раз «Ынхёк» дал ему разрешение почитать её, книгу мог убрать Хичоль, чтобы ему вполне ожидаемо не попало от Донхэ, если тот узнает, кто именно рассказал «барабанщику» о ней, да и Кюхён, шастающий к рыбкам, вполне мог убрать её, чтобы «не травмировать психику маленьких безвинных существ». Наверное, поэтому Хёкджэ не хочется лишний раз привлекать внимание к этой книге, особенно когда Донхэ и так на взводе от того, в каком состоянии был «Ынхёк», когда прочитал её. — «Найдётся. Сейчас это не так важно», — уверен Хёкджэ, потому и не спрашивает у парней, не видел ли кто эту книгу. — Ты как себя чувствуешь? — вопрошает Донхэ, когда ребята разобрались и с уборкой, и с ужином, и лениво развалились на своих кроватях, не находя сил на привычные беззлобные перепалки и явно желая лечь спать пораньше, раз завтра им предстоит довольно загруженный день. — Всё в порядке? — А? Да, вполне, — Хёкджэ усаживается на постели, устало потянувшись — несмотря на утомлённость, парень чувствует себя вполне неплохо, а вот о состоянии Донхэ он не забывает, потому и осторожно интересуется: — А как твоя спина? Ты ведь сегодня пропустил массаж из-за меня. — Не из-за тебя, Ынхёк, всё в порядке. Чонсу написал, что завтра я поеду на массаж сразу после тренировки, — поясняет Донхэ, потирая плечо. — Репетиции в студии и на сцене у нас будут с утра, так что я всё успею, а вы после зала вернётесь без меня. — А я думал, что наоборот, массаж лучше всего делать до тренировки, — Хёкджэ задумчиво чешет затылок, удивившись такому решению менеджера. — Но я плохо в этом разбираюсь, так что, наверное, Чонсу прав. — Скорее, это рекомендации доктора Кан, к которым Чонсу не может не прислушаться, — добавляет Донхэ, понимающе улыбнувшись. — После тренировки мышцы ещё пару часов наиболее податливы к массажу, так что это самое подходящее время. Я буду в порядке, не переживай. — Если хочешь, я могу снова размять тебе плечи, — предлагает Хёкджэ, поёрзав на постели. — Раз сегодня ты не поедешь в больницу, я могу хоть немного помочь тебе… — Я бы не хотел беспокоить тебя этим вопросом, но массаж мне бы действительно не помешал, — признаётся лидер группы, смущённо улыбнувшись. — Ты очень внимателен к вопросам здоровья, Ынхёк. Спасибо тебе. — Тогда иди сюда, и лучше тебе лечь на кровать, чтобы я мог оказать воздействие немного посильнее, — предлагает Хёкджэ, отодвигаясь к краю постели и хлопая рукой по покрывалу, приглашая Донхэ лечь на его кровать, чтобы им обоим было удобно. — Поверить не могу, что прошлой ночью ты был так разбит, а сейчас, как ни в чём не бывало, ты предлагаешь мне массаж, — Донхэ выглядит немного озадаченным, но всё-таки согласно качает головой и подходит ближе. — Кажется, я не поспеваю за твоей сменой настроения, Ынхёк, но я рад, что тебе лучше. — Ну… ночью ты помог мне, а сейчас я хочу помочь тебе, — поясняет Хёкджэ, мягко улыбаясь. — И я очень благодарен ребятам за то, что они упросили Чонсу дать нам выходной. Правда, их обман мне не по душе, но… — Да, я тоже не в восторге от того, что им пришлось обманывать, — соглашается Донхэ, усаживаясь рядом. — И я с ними уже поговорил об этом. Конечно, они молодцы, что нашли выход из ситуации, но обман — это последнее, на что стоит идти. Я не против того, что мы то и дело говорили прессе не то, что было на самом деле — во всех этих ситуациях агентство защищало нас, и других вариантов не было. Но обман не должен входить у них в привычку и я рад, что ты тоже это понимаешь. — Да, я понимаю… — соглашается Хёкджэ, замявшись. Все эти слова Донхэ о том, что даже вынужденный обман — это плохо, с силой давят на совесть Хёка, и ему снова становится не по себе. — «Ложь — это очень плохо. Мне уже давно пора признаться в обмане, пока меня не раскрыл кто-нибудь другой», — думает Хёкджэ, нервно сглотнув. — «С каждым днём я всё больше погружаюсь в свою ложь и делаю только хуже…» Хёк понимает, что после концерта легче не станет — Донхэ будет ждать, что они расскажут парням об отношениях, и предложит поехать к его родителям погостить, а Рёук будет ждать, что Хёкджэ сразу же раскроет всем ужасную правду. — «И даже симпатия Чонуна не даст Рёуку позабыть о чувстве справедливости», — уверен Хёк, вдобавок и прятаться за Йесоном в этом вопросе ему совсем не хочется. — «С другой стороны, если ребята всё узнают — может быть, они помогут найти того, кто виновен в смерти Ынхёка… помимо меня?» Утвердившись в этой мысли и нервно сжимая пальцами ткань домашних штанов на коленях, Хёк тихо произносит: — Донхэ, на самом деле я давно уже хотел сказать, что… — Подожди секунду, — насторожившись, Донхэ мягко прерывает Хёкджэ, прислушавшись. — Мне показалось, или кто-то плачет? — Плачет? — встрепенувшись, Хёк понимает, что лидеру группы не показалось — до них доносятся приглушённые всхлипы, как будто кто-то плачет в коридоре. И в этот раз Хёкджэ реагирует гораздо быстрее Донхэ: подскочив на ноги, парень практически выбегает из комнаты, пытаясь понять, кто именно плачет и что случилось. Хёк почти не ошибся, когда предположил, что кто-то плачет в коридоре — оказалось, что в ванной комнате, включив свет, но забыв запереть дверь, тихо хнычет Кюхён, сжимая в руках подозрительно знакомую для Хёкджэ книгу. — «Так вот кто забрал мою книгу…» — понимает Хёкджэ, и от этого понимания ему немного становится легче — это значит, что Кюхёна расстроило не что-то неожиданное и страшное, а он, как и сам Хёк, расчувствовался от событий, происходящих в книге. — Кюхён, что случилось? — очень мягко и осторожно вопрошает Донхэ, отодвинув Хёкджэ в сторону. Наклонившись над макнэ, Донхэ бережно прикасается ладонью к его плечу, взволнованно рассматривая всхлипывающего парня: — Что тебя так расстроило? — Ни… ничего, — отмахивается Кюхён, невольно взмахнув рукой, сжимающей книгу, и по тому, как тут же замолчал Донхэ, нахмурившись, Хёкджэ понимает, что у них огромные проблемы — лидер группы будет точно недоволен тем, что одна книга вывела из состояния равновесия уже двоих мемберов. Ещё и парни могут переполошиться от поднятого шума, так что Хёкджэ уверен — нужно как можно скорее отвести Кюхёна в их комнату и дать выговориться. — Кюхён, идём к нам в комнату и поговорим, — предлагает Хёк, и, мягко взяв макнэ за свободную руку, парень спешно тянет Кюхёна за собой, пока тот, шмыгая носом, на удивление кротко и послушно топает следом за ним, а нахмурившийся Донхэ идёт следом за ними, выключив свет в ванной комнате и плотно прикрыв дверь в комнату, заходя последним. — И как это понимать? — недовольно вопрошает Донхэ, обратив внимание на книгу в руках Кюхёна, которую тот так и продолжает сжимать. — Ты лазил по вещам Ынхёка? Я ведь обещал, что руки за это тебе выкручу. — Донхэ, перестань, — возражает Хёкджэ, усаживая Кюхёна на свою кровать и присаживаясь рядом — сейчас для него совсем не важно то, что макнэ втихую стащил книгу, заинтересовавшись тем, что «Ынхёк» неожиданно захотел что-то почитать. — Это я дал ему книгу. Не злись на Кюхёна. — Ынхёк, ты… — Донхэ устало вздыхает, и Хёк понимает, что лидер группы ему не поверил: вариант, что Кюхён взял книгу без спроса, всё-таки более правдоподобен, чем ситуация, где макнэ группы вежливо попросил, а «Ынхёк» также радушно эту книгу дал. Но парню не хочется создавать для макнэ новые проблемы, особенно когда тот сейчас такой беззащитный и заплаканный. Поэтому Хёкджэ, покачав головой, старается не думать о нелюбви Донхэ к лжи, и всё также уверенно добавляет: — Всё в порядке, Донхэ. Это я дал ему книгу. Сейчас гораздо важнее то, как себя чувствует Кюхён. Ты из-за сюжета книги так расстроился, Кюхён? Принести тебе воды? — Ладно, об этом мы потом поговорим, — нехотя соглашается Донхэ, подходя ближе и присаживаясь на корточки, чтобы смотреть на Кюхёна снизу вверх. — Хочешь, я сделаю тебе успокаивающий настой? — Не хочу, — сипит Кюхён, помотав головой и не отводя взгляда от обложки книги — парню как будто не хватает сил смело посмотреть на Донхэ или Хёкджэ. — Но Данни… она столько всего не успела сказать Финну. И Джунн, и Тоби тоже… Финн был с ними так мало… — Ох, Кюхён… — вздыхает Хёкджэ, осторожно протянув руку и аккуратно пригладив тёмные волосы макнэ. Хёку нетрудно догадаться, что, как и он сам, Кюхён нашёл в книге отражение собственной истории и сейчас вспоминает свою сестру Чжиын, её супруга и их неродившегося малыша, потому и плачет. — «Кюхён до сих пор тоскует по ней, как и я по Ынхёку», — подмечает Хёк, не зная, как будет лучше подобрать слова, чтобы поддержать макнэ — с этим всегда справлялся Донхэ, но теперь и он не представляет, что предпринять, так как лидер группы до сих пор молчит, обеспокоенно наблюдая за Кюхёном. — Кюхён, понимаешь… — продолжает говорить Хёк, догадываясь, что хоть кто-то должен что-то сказать. — Никогда не будет такого, чтобы мы твёрдо знали, что сказали близкому человеку, которого с нами больше нет, всё, что хотели. Нам всё равно будет казаться, что мы могли бы сказать больше… или чаще говорить, что любим, чаще обнимать и дарить заботу и поддержку. Вместо ответа лишь Донхэ шумно вздыхает, впечатлившись таким ответом «Ынхёка» — видимо, настолько серьёзные разговоры Ынхёк никогда не вёл в общежитии. Но Кюхёна эти слова немного подтолкнули к тому, чтобы заговорить — вытирая нос тыльной стороной руки, макнэ упрямо возражает: — Но многие доживают до глубокой старости — и тогда их близкие могут успеть сказать им всё! А когда умирают молодые — это так несправедливо… — Кюхён, даже если бы Финн прожил со своим диагнозом до пенсионного возраста — всё равно нашлось бы много слов, которые его близкие не решились бы сказать ему при жизни, — мягко возражает Хёкджэ, догадавшись, что Донхэ тут не сможет помочь — лидер группы не читал эту книгу и не сможет поддержать разговор. — Данни злилась на брата и совершила много ошибок, пытаясь продемонстрировать Финну свою обиду. Все мы понимаем, что не ценили то, что имели, только когда это потеряем. — И так всегда бывает, правда? Ты… тоже думаешь, что украл у брата миллионы минут? — тихо спрашивает Кюхён, шмыгнув носом: повернувшись к Хёкджэ, макнэ неожиданно подаётся вперёд и тычется лбом в плечо Хёка, зажмурившись и стиснув пальцы на книге. — «Лишь бы сейчас он не начал винить себя за то, что держался в стороне от родителей…» — думает Хёкджэ, и, аккуратно приобняв Кюхёна за плечи, тихо отвечает: — Да, Кюхён, я тоже так думаю. — Какие ещё миллионы минут… — Донхэ не понимает, о чём говорят эти двое, но для Хёка вопрос вполне конкретный — Кюхён тоже нашёл своё отражение в словах главной героини книги. — «Он тоже считает, что отнял минуты у Чжиын из-за того, что не отговорил её лететь в этом самолёте…» — понимает Хёкджэ и предупреждающе смотрит на Донхэ, надеясь, что тот воздержится от резких комментариев. — «Пусть Кюхён лучше скажет, что у него на сердце… Может, так ему будет легче». — У Тоби ведь никого не осталось, но он сумел примирить всю семью Финна, — добавляет Кюхён, не отодвигаясь от Хёка. — Может… когда больше нечего терять, и легче это всё переносить? Как думаешь, Ынхёк? — Кюхён, ты… — Донхэ не может удержаться от осуждения — и Хёкджэ понимает почему, ведь лидер группы в первую очередь хочет защитить «Ынхёка», думая, что он снова расстроится. Но Хёка предположение Кюхёна не задевает — макнэ явно сравнивал их с «Ынхёком» ситуации и, наверное, пытался понять, как «барабанщик» справляется со всем этим. Именно поэтому, едва заметно, но так, чтобы Донхэ обратил внимание, Хёк предупреждающе приподнимает руку, и спокойно отвечает: — Он говорит, что думает, Донхэ. В этом нет ничего плохого. Кюхён, я не думаю, что Тоби было легче. Просто… если бы и он сломался, кто знает, чем бы закончилась эта история. Все герои книги — простые люди, и у каждого была своя боль, которой он не мог поделиться с другими, так как её не замечали, не хотели замечать или были заняты собственными переживаниями и болью. В этом вопросе… чуда не происходит, Кюхён. — Ынхёк, ты перегибаешь, — вздыхает Донхэ, покачав головой, и Хёкджэ догадывается, почему лидер группы так недоволен — его слова можно истолковать как порицание чуда, а значит, возможно, и религии, что Донхэ определённо не может одобрить. Но Хёк имел в виду совсем не это, потому, качнув головой, чтобы лидер группы понимал, что тот его услышал, Хёкджэ поясняет свои слова: — Донхэ, я не имел в виду вашу веру. Вы знаете, что я её уважаю, и сейчас я говорю не об этом. Но за это время я понял главное — пока ты сам не решишь, что ты хочешь, чтобы стало легче, боль не уйдёт. И в этом чуда действительно не происходит. Это… нужно просто принять и пропустить через себя. Но это не так просто… — Ты сам-то хочешь этого, Ынхёк? — тихо вопрошает Кюхён, отпрянув от Хёкджэ, но продолжая сидеть на его кровати, шмыгая заложенным носом. — Только честно. — Кюхён, для таких вопросов сейчас не время, — пытается возразить Донхэ, но Хёк мягко прерывает его, сдавленно вздохнув: — Я хочу, Кюхён. Очень. Но пока это невозможно и… выходит очень плохо. — И ты не считаешь себя предателем по отношению к… Хёкджэ? — Кюхён делает паузу перед тем, как назвать «брата Ынхёка» по имени, и Хёку впервые даже становится приятно, что макнэ уже не боится называть это имя. — «И он не может отпустить Чжиын, потому что сочтёт предательством то, что он живёт дальше», — уверен Хёкджэ: вопрос макнэ, по сути, прямым текстом озвучивает страхи и проблемы, которыми он не мог поделиться целый год. И также Хёк понимает, что если он замнёт эту тему и ответит неискренне — Кюхён это почувствует и снова свернётся в клубок, выставив колючки во все стороны, и Донхэ явно думает о том же, потому и молчит, внимательно слушая их. — «Ему тяжело, и я не могу солгать ему сейчас…» — думает Хёк, потому, собравшись с мыслями, он тихо отвечает: — Я считаю себя его убийцей, Кюхён. Кюхён хоть и кажется немного удивлённым, но Хёк бы не сказал, что его слова ошеломили макнэ — скорее, тот не ожидал, что «Ынхёк» вообще заговорит настолько откровенно и скажет это открыто. А вот звенящая тишина Хёкджэ совсем не нравится: Донхэ рывком поднимается на ноги и, мгновенно переменившись в лице, хрипло рычит: — Я сожгу эту чёртову книгу. Отдай мне её, Ынхёк, сейчас же. — Донхэ, этим ты ничего не решишь, — возражает Хёкджэ, а Кюхён, вздрогнув от неожиданности, сперва было даже тянет руку с книгой Донхэ, но, прислушавшись к словам Хёка, макнэ резко убирает руки на спину, нервно оглядывая то лидера группы, то «Ынхёка», словно не зная, чью сторону принять. — Кто тебе вообще посоветовал эту книгу? Она вас обоих до слёз довела! — Донхэ совершенно естественно закипает, потому что не может держать ситуацию под контролем и очень беспокоится за их с Кюхёном душевное состояние. — Сколько она стоила?! Я оплачу её стоимость, просто отдай её мне. — Донхэ, пойми, от того, что ты уничтожишь эту книгу — я не перестану так думать, — Хёку приходится вложить твёрдые нотки в свой голос, чтобы лидер группы понимал, что сейчас он говорит совершенно серьёзно. — Я продолжаю принимать лекарства, я благодарен вам за поддержку и утешение, и я стараюсь жить дальше, но это до сих пор в моей голове, Донхэ. От этого никуда не деться, понимаешь?! — Да ты сейчас тут такого наговоришь, что вам обоим успокоительное потребуется, причём в слоновьей дозе, — Донхэ нервно расхаживает перед кроватью, схватившись за голову. — Я всегда буду за то, чтобы вы оба выговорились в этом вопросе, но не в такой ситуации! — А ты никогда не думал, что именно это мне и нужно было услышать, хён? — неожиданно Кюхён подаёт голос, и Донхэ даже запинается от неожиданности, растерянно уставившись на разговорившегося макнэ. — Вы откачивали меня всеми способами, заминали больные для меня темы, на которые я не мог говорить, и у вас всех куча своих проблем, через которые вы прошли, но вы не понимаете, что я чувствую весь этот год. А Ынхёк понимает. — Вы оба загнали меня в угол, — Донхэ устало горбится, покачав головой, и Хёкджэ сочувствует ему: для такого беспокойного и ответственного человека подобные темы и угрозы нервных срывов его мемберов явно непростые для размышления. — Я давно надеялся, что однажды вы найдёте общие темы для обсуждения… но не такую тему я для вас желал. — Этого никто не желал, — усмехается Кюхён, отодвинув книгу подальше за свою спину, чтобы Донхэ так просто до неё не дотянулся. — И ты не обижайся, хён, но ты действительно не понимаешь меня. Никто из вас не понимает, и я не хочу, чтобы вы это понимали, ясно? Я даже не хотел, чтобы Ынхёк меня понимал, но… — Не злись на нас, пожалуйста, — тихо просит Хёкджэ, беспокойно посмотрев на молчавшего лидера группы. — Мы будем в порядке, но… молчать об этом — неправильно. — Я не злюсь, — Донхэ, по мнению Хёка, говорит вполне искренне, но при этом обессиленно, так как сейчас лидер группы растерян, взволнован и, возможно, даже напуган подобными словами «Ынхёка» и Кюхёна. — Но я теперь не знаю, что мне с вами делать. Я так боюсь за вас обоих, и… — Донхэ, — Кюхён перебивает лидера группы, что, на памяти Хёка, стало исключительным случаем — обычно макнэ не решался на подобное даже в напряжённых ситуациях. — Я пить хочу. Принесёшь? — Намёк понял, — с неохотой отвечает Донхэ, сморщившись и печально усмехнувшись над самим собой. — Зайду попозже. — Только не говори никому, что это я из-за книги, — просит Кюхён, поёжившись и нерешительно покосившись на молчавшего Хёкджэ. — Я и так не в восторге, что вы оба всё видели. — Не скажу, — обещает лидер группы, согласно качнув головой, и Хёк уверен, что в слове Донхэ Кюхён не сомневается, потому и не мешает ему уйти из комнаты, прикрыв дверь за собой. — «Он такой хороший…» — уверен Хёкджэ. — «Он напуган всей это темой боли, что мы подняли с Кюхёном, он беспокоится за нас и наше состояние, и сейчас он не знает, как будет лучше всего поступить, чтобы не ошибиться…» — Знаешь, в чём-то Донхэ прав, — тихо признаёт Хёк, когда шаги в коридоре стихают и в комнате снова возникает неловкая тишина. — Я не лучший собеседник в вопросе… боли, особенно сейчас. Временами я сам задыхаюсь от этого, до сих пор. — А я и не собираюсь обсуждать эту тему с тобой, — слишком быстро огрызается Кюхён, привычно взъерошив свои волосы и нервно поёрзав на постели. — Но Донхэ надо было спровадить отсюда. Он и так увидел слишком много. — Тогда… что ты хочешь? — с осторожностью вопрошает Хёкджэ, не понимая, в чём был смысл всего этого. — Поговорить о книге? — Просто заткнись, — резко отвечает Кюхён, и, не успевает Хёк кивнуть, примирившись с подобными перепадами настроения макнэ, как тот неожиданно придвигается ближе, обнимая Хёкджэ и бессильно ткнувшись лбом в его плечо. — «Ему просто нужно… выпустить эти эмоции рядом с кем-то, кто его понимает?» — предполагает Хёк, и ему хватает самообладания не отпихнуть Кюхёна от себя от неожиданности: осторожно приобняв макнэ в ответ, Хёкджэ медленно поглаживает Кюхёна по плечу, больше ничего не говоря. — «Если ему это поможет, я готов побыть рядом с ним…» — А книга — дурацкая, — бурчит Кюхён, тихо шмыгая носом. — И ты глупый. И Хичоль, что посоветовал тебе эту книгу. И все те критики, что дали ей премию, тоже глупые. — Конечно, Кюхён, — Хёк не хочет вступать в споры и не хочет ничего доказывать — Кюхёну просто хочется завести разговор, и будет глупо превращать его в новый конфликт, когда этого можно избежать. — Книга глупая. И я тоже… очень глупый. — Даже отрицать не будешь? — голос макнэ кажется удивлённым, но он так и не отстраняется от Хёкджэ, тихо вздохнув. — Даже порадоваться этому не могу. А вообще… спасибо, что соврал про книгу. — Донхэ и так от неё не в восторге. Я просто не хочу споров из-за этого, — признаётся Хёкджэ, решив, что сейчас стоит быть честным, раз уж они подняли настолько тяжёлую тему. — Но больше я не хочу его обманывать. — А больше и не нужно, — неожиданно отвечает Кюхён, отчего Хёкджэ даже хочется улыбнуться: если не слишком сильно задумываться, то кажется, будто макнэ говорит о том, что Хёку не нужно врать о себе и стоит признаться во всём, но это лишь иллюзия, ведь Кюхён ничего не знает. А ещё Хёк уверен, что сейчас они с Кюхёном оба лгут и понимают это, в глубине души. Хёкджэ уверен, что пока проказы Кюхёна безобидны и пока это в силах Хёка — он отмажет макнэ перед Донхэ и менеджером ещё не раз, лишь бы ребята не ссорились и не довели ситуацию до очередного скандала. — «А ещё чтобы Донхэ не начинал снова пытаться взвалить на себя всю ответственность за происходящее…» — думает Хёкджэ, так как эта причина также не менее важна, как и желание предотвратить ссоры — лидеру группы только новых причин для беспокойства не хватает, чтобы окончательно потерять покой. И, в чём Хёкджэ тоже уверен — Кюхён прекрасно знает, что больше он не попадётся в своих шалостях, и после сегодняшней истории макнэ сделает всё, чтобы врать Хёку из-за него больше не пришлось. И понимание этого, конечно, не облегчает тяжёлые мысли Хёкджэ, ведь, как говорилось в книге, «чёрные пуговицы навсегда вбиты мне в сердце», но при этом хотя бы за Кюхёна Хёк теперь беспокоится меньше. — «Он сумел рассказать, что его тревожит, и при этом он переосмыслил свои мысли и чувства последнего года…» — думает Хёкджэ, продолжая неспешно поглаживать макнэ по плечу, пока тот нуждается в поддержке и утешении. — «Возможно, это новый, серьёзный шаг вперёд в его исцелении… А если сможет исцелиться Кюхён, то, наверное, однажды получится и у меня? Может быть, я смогу простить себя однажды, Ынхёк?»