— У меня, и правда, есть чувства к тебе. — Правда? — Да. Я чувствую, что ты действуешь мне на нервы. © Друзья
Кюхёна бесит Ынхёк — и так повелось с самого их знакомства. Парни не поладили с первого появления Ынхёка в студии американского филиала, и дальше становилось только хуже. Кюхёна взбесило то, как вальяжно этот парень зашёл в студию, словно это он принимает их в свою утверждённую группу, а не наоборот. Бесило и то, как Ынхёк выглядел — пока юные стажёры, уже, казалось бы, объявленные миру официально, но ещё не слишком уверенные в себе, одевались в единую форму агентства, словно школьники, их будущий барабанщик припёрся на встречу в старом лонгсливе, запачканном у рукавов и растянутом настолько, что у Ынхёка даже плечо выпадывало из горловины, в выцветших джинсах, настолько прямых и широких, что казалось, будто один только ремень чудом заставляет их держаться на бёдрах, и в тонких кедах. — «Оборванец какой-то!» — промелькнуло тогда в мыслях Кюхёна, но в то время он не мог себе позволить сказать какую-то колкость настолько открыто. И пусть говорят, что первое впечатление может быть обманчиво, но макнэ в этом не провести — Ынхёк вёл себя отвратительно с самых первых минут. Насмешливый, взъерошенный настолько, что его срочно хотелось подстричь, озлоблённый, с каким-то звериным голодом в глазах и оскале, он оглядел притихших ребят, проигнорировал протянутую для знакомства руку Донхэ, даже не представился сам и сразу же сел за барабаны, чтобы заявить о себе. И… Кюхёну пришлось признать, что за барабанами Ынхёк был действительно хорош — он не просто поддерживал ритм мелодий в нужном темпе, он как-то умудрился сразу же вложить в их дебютную песню определённый огненный настрой, который не могли уловить другие стажёры агентства. Пожалуй, за это умение некоторые закидоны Ынхёка можно было бы и проигнорировать… если бы он не вёл себя, как высокомерный засранец. И с той самой первой совместной репетиции и повелось, что Кюхён и Ынхёк начали грызться по любому поводу, так как отсиживаться в стороне и помалкивать барабанщик не планировал, потому и мгновенно огрызался на любые попытки Кюхёна указать парню его место. Ынхёк отказывался соблюдать общие правила поведения, игнорировал необходимость уборки и готовки в общежитии, а любые просьбы Донхэ он и вовсе пропускал мимо ушей. Единственное, за что Ынхёка можно было ценить, кроме его умения играть на барабанах — так это за то, что парень совершенно не боялся менеджера и всегда мог с лёгкостью вывести того из состояния равновесия, да так, что Чонсу забывал обо всём, что говорил минутой ранее, и переключался на Ынхёка. Подобному умению Кюхён даже немного завидовал — иногда очень хотелось высказать менеджеру нечто резкое в ответ на его требования, но Кюхён не мог себе этого позволить. Потому что Донхэ был бы недоволен. Потому что Донхэ говорил, что так нельзя. Потому что Чонсу почему-то прощал Ынхёку подобные выходки, и на группе это практически никак не сказывалось, а вот Кюхён подобным похвастаться не мог. Ынхёку в принципе прощали почти всё — то, что он только последние пару лет согласился покупать еду в общежитие в свою очередь, то, что он мог практически в любой момент утащить Хичоля в клуб до самого утра или пропасть с радаров и вернуться только к репетиции. Донхэ с огромным трудом находил хоть какие-то решения, которые с участием Ынхёка можно было хотя бы отдалённо принять за компромисс, и Кюхён видел, как их лидер уставал от подобного. Донхэ всегда смотрел на Ынхёка как-то странно, слишком нервно, слишком безумно, как он не смотрел ни на кого другого. Кюхён уже надеялся, что отсутствие Ынхёка в общежитии успокоит их лидера, но Донхэ от этого злился ещё больше, еле как собирая свою расшатанную нервную систему перед тем, как показаться общественности. Парней спасало то, что, несмотря на возмутительный характер и порой безумные решения, речь свою этот поганец перед камерами всё-таки успешно фильтровал, и, как скользский червяк, извивался с поразительной ловкостью, выкручиваясь так, как не удавалось другим. Если при любых напряжённых ситуациях Донхэ старался говорить прямо, но мягко, успокаивая фанатов и зрителей, не заставляя, но предлагая доверять ему, то Ынхёк играл с аудиторией с каким-то удивительным азартом, как кот с мышами — как будто огонь лизал ему пятки, барабанщик так залихватски выплясывал на любых нервах, которые только попадут ему под каблук, что никто даже понять ничего не успевал, когда дело уже было сделано. Ынхёк то был лаконичен и короток, ёмко отвечая по существу и неприкрыто намекая, что сложившаяся ситуация фанатов не касается и всё под контролем, то беззаботно смеялся, широко улыбался и самодовольно держался, вываливая на фанатов кучу подробностей и запудривая им головы — неудивительно, что Донхэ, желающий контролировать ситуацию, с этого бесился. Любой бы бесился. Но с этой аварией и историей об обретённом брате-близнеце определённо было что-то не так. Кюхён ещё мог поверить, что Ынхёк целых два года скрывал своего брата от них — барабанщик никогда не походил на душу компании, чтобы сидеть с ними за общим столом и мило трепаться о всяких глупостях и случайно пробалтываться на тему того, что «А вы знаете, у меня ведь в Корее остались мама и брат-близнец, но мама уже умерла, а братишка вот в пекарне работает». В целом, Ынхёк и дни рождения, и все прочие праздники в общежитии не отмечал, но все списывали это на американское воспитание и неловкость того, что парень, по его словам и имеющимся данным, сирота и просто не желает праздновать важные для него события, потому от него и отстали. Но то, каким радостным Ынхёк носился по общежитию после дня рождения, то и дело прикасаясь к какому-то новому кулону на шее, беспокоило Кюхёна с самого начала, особенно после того, как он впервые услышал, как скрежещет зубами Донхэ — это звучало довольно страшно. Ынхёк не уделял внимание ни одному подарку от фанатов, не хвалился подарками его мальчиков, и в целом не акцентировал свою привязанность ни к одной вещи, так что определить, что парень купил сам, а что ему подогнали, было невозможно. Но этот кулон так выбивался из стиля Ынхёка, парень то и дело так бережно к нему прикасался и загадочно улыбался, что Кюхён не мог не воспользоваться такой возможностью поддеть этого нахала и высмеять это украшение, с которым Ынхёк не расставался, из-за чего парни даже чуть не подрались. Донхэ тогда еле как успел разогнать их с Ынхёком по разным углам раздевалки, но попало от него обоим довольно серьёзно — несмотря на то, что лидера группы подбешивал Ынхёк, конфликты не следовало решать кулаками, и Донхэ всегда старался быть объективным в подобных вопросах. А потом сам Донхэ не сдержался и врезал Ынхёку по неизвестной причине — и после этого Кюхён был готов запустить в Ынхёка что-нибудь тяжёлое прямо с порога, так как настолько злым лидера группы ещё никогда не видели. Кюхён понимал, что их Донхэ ни за что не обидит даже если перестанет держать себя в руках, но лидер группы таким разъярённым носился по общежитию, что-то рыча себе под нос и то хватая мобильный в руки, то отчаянно отшвыривая его на кровать с каким-то бессильным стоном, что макнэ предпочитал просто не отсвечивать, чтобы не нервировать Донхэ ещё больше. Донхэ всегда знал, как подобрать нужные слова, чтобы успокоить фанатов, чтобы найти компромисс в решениях Чонсу, и чтобы поддержать каждого из мемберов, когда это было необходимо — и при этом никто не представлял, какие слова подобрать, когда лидер группы настолько потерял контроль над своими эмоциями. О причинах своей злости Донхэ не распространялся, а влезать и настаивать на том, чтобы лидер группы выговорился — это только выбешивать его ещё больше, особенно когда всем было понятно, что в случившемся виноват Ынхёк. Но Хичоль тоже ничего не знал, только отстаивал своего лучшего друга и нёс какую-то неубедительную чушь про разногласия и недоразумения, а Чонун благоразумно предлагал не влезать в эту историю и дать парням самим разобраться, чтобы их всех не зацепило. И, прислушавшись к хёну, Кюхён тогда придержался самого верного решения, которое он мог предпринять в данной ситуации — он засел в угол и максимально не отсвечивал в поле зрения Донхэ, прикидываясь элементом декора в гостиной. И в целом, Кюхён поступал так всегда, так как это казалось самым правильным решением — быть на виду, но при этом не привлекать к себе слишком много внимания. Но Ынхёк ещё никогда не выводил Донхэ настолько — конечно, лидер группы порой срывался, так как пояснить барабанщику некоторые вещи, не переходя на крик, было практически невозможно, но чтобы Донхэ решился поднять на Ынхёка руку, это был какой-то исключительный прецедент, и Кюхён не понимал, какой именно. Донхэ даже то, что Ынхёк и Хичоль отрицали веру и религию слишком открыто, почти не задевало — их убеждения об отсутствии Господа лидер группы выслушивал со вселенским спокойствием и даже бровью не вёл, так что за открытое богохульство Донхэ бы не начал распускать кулаки. Да и лидер группы, вместо привычных одной-двух сигарет в несколько дней, которые он себе мог позволить лишь в каких-то напряжённых и стрессовых ситуациях, начал выкуривать чуть ли не пачку сигарет в день — и вот это Кюхён уже был готов расценивать как катастрофу вселенского масштаба. Но в чём тогда была причина — Кюхён так и не знал. И когда Ынхёк вернулся в общежитие таким непривычно тихим и зажатым, чуть ли не вжимающимся в углы комнат, что совершенно не вязалось с его характером — Кюхён был уверен, что барабанщик либо под наркотой, либо свихнулся окончательно, когда Донхэ ударил его по голове и повредил остатки мозга, которые если и были у Ынхёка, то, по мнению макнэ, в небольшом количестве, как у курицы или того меньше. А уж когда Ынхёк начал что-то готовить, ещё и добровольно, без сотни уловок и отмазок, Кюхён действительно был готов запаниковать. — «Отравит», — был уверен макнэ. — «К сказителю не ходи — отравит». А потом всё полетело кувырком, так как едва Донхэ и Ынхёк вроде как помирились, когда барабанщик неожиданно для всех припёр большой аквариум и рыбок, покоривших Кюхёна чуть ли не с первого взгляда, а Донхэ перестал провожать Ынхёка таким озлоблённым и диким взглядом — случилась эта ужасная авария. Несмотря на то, что Кюхён периодически бросался выражениями, что Ынхёка однажды за его образ жизни переедет какая-нибудь фура, подобные возгласы никогда не означали что-то серьёзное, так как и Ынхёк со смехом желал макнэ утонуть в чаше со святой водой или подавиться мармеладками — всё это было лишь привычной перепалкой, не более. Но как только Кюхён представил, что Ынхёка действительно больше нет — ему стало очень страшно. Вдобавок рядом не было никого, кто бы мог взять ситуацию под контроль и успокоить их всех — Донхэ, на которого все привыкли опираться в тяжёлых ситуациях, совсем потерял рассудок, и от этого Кюхёну было ещё страшнее, так как от спокойствия Донхэ все словно невольно подпитывались, как от живительного источника, какие бы трудности ни выпадали на их долю. Донхэ всегда знал, что и как нужно сделать и сказать, как распределить обязанности и выйти из любой проблемы с гордо поднятой головой. Но к тому, что Ынхёк разбился на своей машине — Донхэ оказался не готовым. И не только Донхэ — никто не был к этому готов, так как к подобному ужасу подготовиться просто невозможно, даже если знаешь, что твой мембер обожает гонять на большой скорости. — «Его перепутали с каким-нибудь алкашом», — надеялся Кюхён, пока молча сидел в машине Донхэ на заднем сиденье. — «Это не Ынхёк. Он просрал права и сейчас отсыпается в каком-нибудь притоне. Он не может умереть, просто не может!» Донхэ, как самый рассудительный и ответственный мембер, ещё еле как держался до приезда в больницу, так как ждать стафф не было времени, а кому-то нужно было сесть за руль. Но когда они все услышали, что пострадавший не выжил, на парней было страшно смотреть: если Йесон хоть немного сохранял здравое состояние рассудка, хоть и пошатнулся от ужаса, то Хичоль кричал, как псих, чуть было не выдирая свои роскошные волосы, свою гордость, а Донхэ бормотал, как безумный, осев на пол, так как ноги явно отказывались его держать. И если реакция Хичоля была хоть и тяжёлой, но предсказуемой — ни для кого не было секретом, что ради Ынхёка Хичоль себе даже голову отрежет, то отчаяние Донхэ перепугало Кюхёна ещё больше. И макнэ не собирался признавать, что после больницы он плакал из-за Ынхёка и его брата, но то, как барабанщик бился на постели и кричал, пытаясь позвать брата, не совсем понимая, что тот его уже не услышит, было так знакомо Кюхёну, что он просто не сумел справиться с собственными эмоциями. Кюхён вспоминал Чжиын, вспоминал то, как ему было больно и горько, и, прекрасно понимая, что именно ощущает Ынхёк в данные минуты, он тихо плакал в подушку, стараясь не думать о том, что Ынхёк тоже мог погибнуть в той аварии. И хотя со своим сотрясением Ынхёк кое-как, но восстанавливался в больнице, хоть и глядел на всех так устало и испуганно, но после похорон его было не узнать — весь перепачканный в земле, заплаканный, с совершенно остекленевшими глазами, пошатывающийся от усталости и отсутствия любых сил, как моральных, так и физических. Шивон чуть было не принёс его на себе — настолько бесплотной тенью выглядел Ынхёк, когда его завели в общежитие со всеми предосторожностями, как будто парень просто растворится в воздухе, если случайно заденет стену или какой-нибудь комод. И с тех пор над ним мемберы даже дышать лишний раз боялись, так как не знали, что Ынхёк сделает и как поведёт себя, как отреагирует, не ударится ли в новую истерику, не начнёт ли калечить других и себя, поскольку настолько разбитым Ынхёка не видели никогда, даже когда стало известно о смерти его отца. Ынхёк, скорее, тогда вздохнул лишь свободнее и довольно тихо и спокойно вынес положенный срок траура, не замыкаясь в себе, не устраивая никаких погромов, но и не собираясь обсуждать произошедшее, даже с Хичолем. Кюхён не мог не понимать, что мемберы боятся за Ынхёка ещё и после его собственного прошлогоднего траура — было очень глупо пытаться покончить с жизнью от горя, но в тот момент макнэ разумеется об этом не думал, так как все мысли занимала только Чжиын, а на психолога агентства он смотрел настолько забитым зверем, что доктор Кан, которому макнэ ещё хоть как-то позволял интересоваться его здоровьем, после очередного осмотра посоветовал просто оставить Кюхёна в покое и дать пережить этот период. Про его глупость с верёвкой в ванной, к счастью, парни никому не рассказали, иначе нахождение Кюхёна в группе стало бы огромным вопросом — даже Ынхёк умудрился держать язык за зубами, хотя барабанщик так орал, что всем было очевидно, насколько парень презирает подобное. Но раз Ынхёк уже давно дал понять, что презирает такой способ избежать боли и горя, Кюхён надеялся, что подобную глупость барабанщик за ним не попробует повторить. И Ынхёк и не попробовал — он лишь продолжил пугать их всех до чёртиков. После похорон он молча и кротко вернулся к себе в комнату, а после, когда Донхэ последовал за ним, из комнаты донёсся такой душераздирающий вой, что было даже сложно представить, что такой крик может издать человек, а не какое-то потустороннее существо. Ынхёк не начал крушить комнату, не пытался сорвать злость на ком-то из ребят — он, наоборот, забивался в угол, чтобы скрыться от их глаз, и выл, пока в лёгких оставался воздух, пока в горле были силы кричать. И в тот момент Кюхён был даже рад, что с Ынхёком всегда был близок именно Хичоль — старший мембер просто взял все хлопоты о барабанщике на себя, утихомирил его за несколько минут и не оставлял его одного ни на миг, чтобы Йесон и Кюхён могли хоть как-то поддержать перепуганного Донхэ и придать ему сил. Чонун молча заменял остывший чай лидера группы на горячий, а Кюхён просто прижимался к боку Донхэ, не зная, что предпринять, чтобы Донхэ, испуганного после того, в каком состоянии был Ынхёк, не трясло так сильно. Им с Чонуном пришлось сделать вид, что они не видят, как, не говоря ни слова, лидер группы плакал навзрыд, съедаемый каким-то кошмарным чувством вины, которое никто не мог понять, но которое так остро ощущалось в воздухе, как будто именно Донхэ самолично столкнул машину Ынхёка с трассы, да ещё и брата его по голове камнем ударил, чтобы добить наверняка. — «Это ведь не ты виноват, что они попали в аварию…» — Кюхён бы очень хотел это сказать, но не мог — Донхэ всегда считал, что он берёт за всех ответственность, так что подобные слова не убедили бы его, особенно учитывая, что с утра перед аварией они все уехали в тренажёрный зал без Ынхёка и их лидер так нервничал, что даже Сонмин невольно поинтересовался, не случилось ли чего. Да и Кюхён прекрасно помнит, как Донхэ винил себя и за то, что не уследил за макнэ в прошлом году и едва успел спасти ему жизнь, и за то, что накричал на Ынхёка, выгнав его из общежития за те страшные слова, которые говорил барабанщик. Поэтому единственное, что мог говорить Кюхён, чтобы предпринять хоть что-то, так это сиплое и бессмысленное: — Донхэ, тебе нужно поспать. Донхэ, тебе нужны силы. Донхэ, пожалуйста… И когда Донхэ молча потрепал Кюхёна по голове, шумно вздохнув, макнэ догадался, что их с Йесоном отправляют спать, с чем пришлось смириться — лидер группы явно хотел остаться один, по своим причинам. Кюхён задержался в коридоре, взволнованно наблюдая за тем, как Донхэ устало уронил голову на руки и сгорбился, содрогаясь всем телом от неконтролируемых рыданий. — «Я не знаю, как помочь Донхэ, но Ты знаешь», — взмолился Кюхён, наверное, впервые за последний год, догадываясь, что своими силами они не поднимут ни Донхэ, ни Ынхёка. — «Я виноват, что весь этот год я не обращался к Тебе, но я знаю, что Твоя милость безгранична и Ты поможешь Донхэ, ведь он всегда смиренно исполняет волю Твою. Прошу Тебя, успокой сердце Донхэ и помоги ему успокоить разум. Придай ему сил, чтобы справиться с этим кошмаром, и… я благодарю Тебя за то, что Ынхёк выжил». А на следующий день Ынхёк хоть и выбрался из комнаты, чтобы поесть, но он ничего не говорил, и от этого Кюхёну было очень неуютно — хотелось, чтобы барабанщик как-то привычно на него огрызнулся, что означало бы, что Ынхёк чувствует себя лучше. Но вместо Ынхёка за дурацкую шутку на Кюхёна сорвался Донхэ — и вот это уже было действительно страшно. Разъярённый, плохо соображающий, Донхэ рывком вздёрнул макнэ с места, ухватив за ворот футболки, и так гневно смотрел на него, что Кюхён не рисковал даже моргать — казалось, что лидер группы его просто задушит от того, что макнэ вообще посмел даже посмотреть в сторону Ынхёка. А уж о том, как Ынхёк сбежал из квартиры посреди ночи, вспоминать жутко — Донхэ с таким бешеным от ужаса взглядом носился по общежитию, что Кюхён даже спросонья понял серьёзность ситуации и уже рассматривал вариант отправиться вместе с Донхэ, так как в таком напряжении лидер группы мог не контролировать свои действия. Но Ынхёк всего лишь оказался на лестничной клетке, как рассказал потом встормошенный Хичоль, пока снимал перед шкафом уличную одежду. И дальше Кюхён всё никак не мог понять, как Ынхёк изменился до такой степени — конечно, он понимал, что горе способно изменить человека, даже такого, как Ынхёк, но не настолько, чтобы, оплакивая потерю, барабанщик «в память о брате-пекаре» полюбил уборку и готовку, начал отслеживать содержимое холодильника, да ещё и здороваться с охранниками начал, словно всегда так и было. И Кюхён мог согласиться с тем, что из-за сотрясения можно потерять часть воспоминаний, но в то, чтобы Ынхёк, вспоминая всё заново, совсем забыл и маму Хичоля, госпожу Ким, у которой эти двое часто гостили, и забыл про непростую историю Кюхёна и его семьи, которая произошла в прошлом году?! Макнэ в какой-то момент даже решил, что Ынхёк попросту издевается, пользуясь безнаказанностью и своим особым положением — так упорно прыгать по больным для Кюхёна темам мог разве что Ынхёк в не совсем здравом уме и при полноценной памяти… либо совсем не Ынхёк. Кюхёну многие детали в истории «Ынхёка» казались подозрительными — от того, что у парня слишком избирательная потеря воспоминаний, вплоть до путаницы в некоторых словах, как, например, назвать сэндвичи бутербродами. А ещё Ынхёк на сцене чуть было не рухнул от стресса, а потом и вовсе запаниковал и сбежал. И, что самое странное — «барабанщик» вдруг начал заботиться обо всех мемберах, пододвигать Кюхёну за общим столом вкусную еду, кричать на Чонсу и даже каким-то мистическим образом научился успокаивать Донхэ, умудряясь остановить его за секунду до того, как лидер группы взорвался бы гневной тирадой. Но Хичоль так уверенно утверждал, что рядом с ними именно Ынхёк, так что Кюхёну пришлось придержать свои подозрения, осторожно обсудив их с Чонуном — без доказательств к Донхэ идти не было смысла. И хотя бы Йесон не отмахнулся от предположений Кюхёна, так как и ему некоторые «новые» привычки Ынхёка показались крайне подозрительными. Хён так кстати обратил внимание на то, что «Ынхёк» подозрительно взбесился из-за неправильной чистки аквариума, что даже Хичоля и Кюхёна за уши оттаскал, хотя старшего мембера Ынхёк раньше и пальцем бы не тронул. И хоть эта воспитательная процедура макнэ по-своему даже помогла — Кюхёну пришлось почитать много литературы на эту тему, чтобы выяснить, как правильно ухаживать за крохотными очаровательными рыбками, ведь снова почувствовать хватку Ынхёка на своём ухе не хотелось, — но было в этом тоже что-то неправильное, не похожее на того Ынхёка, которого они все знают. Также Кюхёну практически бросалось в глаза то, что на «своё» имя «Ынхёк» реагировал как-то немного заторможенно, резко вздрагивал и испуганно вертел головой, пытаясь понять, кто именно к нему обращается. Даже с возможными пробелами в памяти совсем не отличить голоса мемберов на слух после шести лет совместной работы — это казалось крайне подозрительным. А уж то, как «Ынхёк» заминался, когда упоминал «своего брата Хёкджэ» и особенно обижался на то, что парни предполагали, будто его брат выпрашивал деньги на свои нужды, выглядело совершенно неестественно для Ынхёка — если тот действительно настолько дорожил братом, он бы скорее врезал им всем пару раз по лицам, и всё стало бы понятно. Но этот «Ынхёк» так странно избегал любых конфликтов и просто сбегал, прятался и падал в обмороки, что Кюхёну это не давало покоя. — «Это точно не Ынхёк», — был уверен макнэ, но внушительных доказательств у него не было. — «И зачем этот Хёкджэ вообще здесь находится?» Кюхён уже было предположил, что Хёкджэ действительно интересуют слава и деньги Ынхёка, особенно когда тот сказал, что «забыл» все пароли от банковских карт, но поведение этого парня совсем не походило на корыстное — все необходимые выходы к общественности Хёкджэ выносил кое-как, что-то бормоча про долг перед фанатами и необходимость поступать правильно, но практически не скрывал, как его всё это пугало. Любой другой, более расчётливый человек, спрятался бы за спину Донхэ, заставил бы агентство решать все вопросы за него и просто выкачивал бы деньги со счетов Ынхёка. Но этот парень, Хёкджэ, казалось, неплохо понимал, что «Ынхёк» нужен фанатам, а в общежитии уже давно не хватало даже видимости покоя, но отвратительно разбирался в том, как обстоят дела в агентстве, на кого можно надавить, а с кем лучше всего соглашаться и не спорить. То, что вместо Ынхёка выжил Хёкджэ, пугало Кюхёна. Об этом было даже страшно подумать — человек, которого они знали столько лет, сейчас лежит в гробу где-то в отдалённом городке, совсем один, под именем своего брата, а здесь с ними совсем посторонний человек, о котором они все ничего не знали, но который почему-то продолжает находиться здесь и представляться Ынхёком. Но Кюхён уверен — этот Хёкджэ искренне оплакивал брата и в этом не лгал даже на секунду: такую боль просто невозможно изобразить, не прочувствовав её, не испытав на себе. Так, как кричал Хёкджэ, который всё это время вёл себя в общежитии очень тихо и ненавязчиво, не кричат даже безумные — этот дикий вопль как будто был предназначен не для них, мемберов, с которыми Хёкджэ притворялся Ынхёком, а для самого Ынхёка, словно парень надеялся докричаться до брата через жизнь и смерть, позвать его, чтобы тот оказался рядом и успокоил Хёкджэ, защитил от этого кошмара. И в этом Кюхён даже сочувствовал Хёкджэ, хоть и не понимал, почему этот парень притворяется своим братом и находится здесь — макнэ бы предположил, что Хёкджэ не хочет оставаться совсем один, но, исходя из истории братьев, нетрудно понять, что Хёкджэ так и был долгое время один, когда умерла их с Ынхёком мама, а они с братом ещё не встретились вновь. — «Он остался здесь не из-за денег и не из-за одиночества», — уверен Кюхён, но, как бы он ни старался наблюдать за этим парнем, так и не смог понять, почему этот наивный дурачок продолжает здесь оставаться. Но когда Хичоль за общим столом даже в лице переменился, присмотревшись к «Ынхёку», Кюхён приободрился — это могло значить, что теперь у них будут какие-то серьёзные улики, да и наконец можно будет вывести Хёкджэ на чистую воду и узнать всю правду. Правда, всё вышло не так, как рассчитывал Кюхён — вместо того, чтобы разоблачить обманщика ради памяти Ынхёка, Хичоль настолько озлобился, что начал кидаться на них всех. — «Придурошный, ты всё делаешь не так», — Кюхён был недоволен тем, что его план провалился — Хичоль хоть и начал огрызаться на Хёкджэ, но всё равно не позволял им всем раскрыть правду, и макнэ не понимал, к чему все эти геройства. При этом, несмотря на то, что жажда справедливости требовала, чтобы они разобрались во всём этом обмане, Кюхёну было даже как-то неловко, что именно Хёкджэ помог ему, когда у макнэ разболелся живот. Не обращая внимание на оскорбления, которыми бросался Кюхён от боли, Хёкджэ принёс макнэ горячий крепкий чай, сумел провести даже какой-то осмотр, чтобы убедиться, что это простое отравление, а потом, к неожиданности Кюхёна, начал мягко гладить его по животу тёплой рукой, медленными и не слишком давящими круговыми движениями, чтобы немного успокоить боль и помочь ему уснуть. Это движение, хоть и удивило Кюхёна, так напомнило ему детство, когда мама, а потом и Чжиын успокаивали его больной живот, когда маленький Кюхён переедал сладостей, что макнэ уснул почти сразу, расслабившись и словно почувствовав себя в безопасности, как будто этот парень точно знал, что делал, и за ним присмотрит. Это казалось таким странным поведением для человека, который здесь живёт всего месяц и для которого все они — совершенно чужие люди. Но Кюхён умел быть признательным за подобную заботу, потому его желание раскрыть обман немного притупилось — после такого, казалось бы, ни к чему не обязывающего, но искреннего беспокойства говорить в агентстве: «Эй, а это не Ынхёк, а Хёкджэ, сюрприз» было бы слишком неблагодарно. А тут ещё и эта драка, в которой больше всех пострадал Хичоль, и в которой Хёкджэ рисковал выдать себя с потрохами, немного расставила всё по своим местам. Старший мембер, вторая заноза их коллектива, хоть и продолжает сторониться «Ынхёка», но всё-таки заступается за него, оборвав нелепые оправдания Хёкджэ и сказав, что он закричал, потому «Ынхёк» и пропустил удар. И отмазка бы вполне прокатила, если бы Кюхён не был уверен в одном — Хичоль тогда не кричал. Но настаивать и возражать макнэ не стал, так как проблем хватало и без этого. И, как будто им мало было всех этих трудностей с объяснениями со стаффом на тему прошедшей драки, соло «Ынхёка» и его «отсутствующих воспоминаниях о Чжиын», из-за которых Кюхён был готов придушить этого обманщика, ещё считая его Ынхёком — так у них ещё поселился друг Хёкджэ, Рёук, та ещё заноза в заднице, который почему-то приглянулся Чонуну до такой степени, что тот начал странным образом флиртовать с этим парнем. Хёну даже начали сниться какие-то сны, о содержании которых Кюхёну знать совершенно не хочется, особенно после отчётливых ночных бормотаний Чонуна: — Да, Рёук, твой венчик такой упругий и прекрасно подойдёт для моих сливок… Но Рёук, несмотря на его порой возмутительное поведение, всё-таки ведёт себя практически безукоризненно, да и готовит вкусно, так что его можно и потерпеть под боком какое-то время. Проблемой скорее стало то, что Хёкджэ от присутствия друга совсем потерял контроль над собой — он начал ещё чаще оговариваться и выбалтывать некоторые детали их с братом прошлого: конечно, учитывая то, как Хёкджэ сыграл на фестивале, уже подсказывало им, что оба брата умели играть на барабанах, но подобную оговорку парень не должен был допустить, если надеялся скрыть свой обман. Ещё и слова о «крепкой хватке пекарей» напомнили Кюхёну, с какой силой Хёкджэ выкручивал им с Хичолем уши, что только подтверждало все предположения макнэ — крепость тела имелась у обоих близнецов, только проявлялась она по-разному, так как один из них питался в основном всухомятку и много времени проводил в тренажёрном зале, а другой — постоянно замешивал тесто и таскал тяжёлые противни. А вот как только Хёкджэ добыл в книжном эту дурацкую книгу о боли и чувствах, которые обычные люди не могли высказать вслух, Донхэ, кажется, совсем обезумел — очевидно, он видел тот срыв, который переживал Хёкджэ в очередной раз, если учесть, каким заплаканным «барабанщик» вышел утром из комнаты. Но то, что сам Кюхён, стянув эту книгу, умудрился попасться лидеру группы на глаза в таком разбитом состоянии — это было плохо. Очень плохо. Кюхён даже сам сразу не понял, почему эта подростковая история довела его до слёз — наверное, пример того, что «Ынхёка» никто не осудил за «слёзы из-за книги», немного помог макнэ отпустить накопившиеся эмоции. И, что было особенно важно — Хёкджэ не только отказался признаться, что он не давал книгу Кюхёну, а тот её просто стащил, но и проявил удивительное участие к макнэ, охотно отвечая на его вопросы о боли и том, может ли стать легче, когда горе так и не получается принять и пропустить через себя. Кюхён знал, что поговорить об этом ему было не с кем — снова восстанавливать общение с родителями, даже если очень хотелось, было нельзя, так как они бы решили, что сын больше не считает их виноватыми в трагедии и уже может вести себя так, будто ничего не случилось, церковный приход не одобрили бы его поведение во время траура и настаивали бы на том, что Кюхёну нужно поговорить с родителями. Донхэ, хоть тот и повёл себя как сопереживающий лидер, мудрый старший товарищ и в целом близкий человек, которого Кюхён уже начал считать фактически своим старшим братом и всегда равнялся на него, тоже несколько раз пытался завести речь о семье и Господе, но быстро оставил эту затею, так как Кюхён отказывался говорить на эти темы и громко кричал. Более того, Донхэ не позволял никому больше говорить об этих болезненных для Кюхёна темах — даже Шивону и Чонсу-хёну, что для макнэ было особенно ценно. Хичоль и Ынхёк бы просто не поняли Кюхёна и не смогли бы оказать достойную поддержку в этой ситуации, хотя вопли барабанщика в своё время весьма отрезвили макнэ, а Чонун, несмотря на то, что он довольно серьёзный парень и многое понимает, малоэмоционален и проявляет заботу и поддержку едва заметно, хоть и действенно. Хёкджэ, несмотря на то, что он проявил возмутительную бестактность аж несколько раз — когда заводил речь о семье Кюхёна и когда назвал Чжиын «девушкой» макнэ, реагировал на свои же совершённые ошибки не менее эмоционально, чем сам Кюхён, так что макнэ не сомневался, что парень делал это не специально. — «Конечно, он продолжит говорить о том, как важно поддерживать отношения с семьёй», — теперь Кюхёну даже немного стыдно вспоминать, что он действительно сказал Хёкджэ, что тому проще, так как его родители не пытаются с ним связаться и не причиняют новую боль. — «Он-то совсем сиротой остался… Я даже через стены чувствую, как он сочувствует мне — и одновременно завидует, хоть и не говорит больше об этом вслух». И Кюхён был благодарен Хёкджэ за то, что от этих слов «барабанщик» не обиделся, не сорвался на новую истерику и, что особенно важно — не рассказал Донхэ об этом и просто спустил разговор на тормозах. Конечно, макнэ понимал, что Донхэ бы не накричал на него за это, как в первые дни траура «Ынхёка», но явно разочаровался бы в нём и заставил бы извиниться. Более того, Хёкджэ проявил какую-то удивительную, неприсущую Ынхёку тактичность, сказав, что он хочет послать букеты цветов родителям всех мемберов, но не сделает этого, если хотя бы один будет против. Подобные жесты внимания для Кюхёна непривычны и странны, но когда «Ынхёк» уже захотел было уйти из комнаты, макнэ неожиданно для себя осознал, что он действительно хочет подать родителям какую-то весточку о себе, пусть и через «Ынхёка» и его трудности, через которые он проходит. — «Они поймут, что пока я не готов видеть их — но я ничего не забыл», — думал Кюхён, очень неловко и нервно выбрав подходящий букет и быстро продиктовав адрес, стараясь не обращать внимание на то, как взволнованно наблюдал за ним Донхэ. Несмотря на то, что близнецы кардинально отличались по характеру, что было не только замечено Кюхёном, но и официально подтверждено Рёуком, знающим обоих братьев, было что-то схожее в их странности нежелания требовать извинения. Ынхёк и словом, и делом демонстрировал, что любые сожаления и просьбы о прощении все желающие должны засунуть в собственные задницы, да поглубже, тогда как Хёкджэ как-то странно, слишком понимающе улыбался и принимал любые неловкие попытки загладить вину за извинения и делал вид, будто ничего не произошло. Но, пока все, даже Кюхён, считали Хёкджэ Ынхёком, этот способ — извиниться делом вместо пустых слов — макнэ невольно перенял от «Ынхёка», так как способ оказался весьма действующим. То, как «Ынхёк» после их с Донхэ ссоры решил что-то приготовить сам, потребовал устроить совместную уборку, да ещё и аквариум купил, прекрасно зная, как их лидера завораживает подводный мир, показалось Кюхёну неплохим способом извиниться за те ошибки, что барабанщик сотворил в последнее время. Вдобавок «Ынхёк» стал удивительно тактичен к тому, что три участника группы верят в Господа, и даже по-своему начал приободрять Донхэ в этом вопросе — для Кюхёна стало большим удивлением, когда этот парень, неловко переминаясь с ноги на ногу, попросил макнэ поехать вместе с Донхэ, так как они оба относятся к одной вере и смогут поддержать друг друга в протестантской церкви. И, наверное, необходимость поддержать Донхэ была единственной причиной, по которой Кюхён решился снова переступить порог церкви спустя год, страшась того, что пол под ним раздвинется и за свои грехи парень провалится на самое дно Ада. Добровольно Кюхён бы ещё нескоро решился вернуться в церковь, но лидер группы был сам не свой, заявив Чонсу, что напишет новое соло, и это волнение Кюхёна встревожило не на шутку. Ещё и то, с каким радостным взглядом, полным удивления и понимания одновременно на него посмотрел Донхэ, когда Кюхён подошёл к его машине и заявил, что хочет поехать с ним, сказало макнэ всё без лишних слов — это была идея не Донхэ, а Хёкджэ. И, научившись у Хёкджэ, макнэ то и дело успевал вовремя вклиниться в разговор и увести тему от опасных для этого обманщика вопросов, хоть макнэ и сам не понимал, зачем он это делает. Но порой Хёкджэ так наивно хлопал своими большими глазами и доверчиво со всем соглашался, что его требовалось срочно спасать, иначе ничем хорошим это бы не закончилось, причём делать это нужно было так, чтобы «Ынхёк» не решил, что теперь Кюхён всегда его прикроет и можно будет сесть ему на шею и свесить свои отощавшие после траура и диеты ножки. И, что было особенно странно, Донхэ всё равно подмечал эту тайную «помощь» и поощрял макнэ за подобное поведение, не стесняясь хвалить его и добавляя, как им всем важно, чтобы в общежитии воцарился мир, а Ынхёк смог восстановиться после трагедии. Но теперь перед ними стояла задачка посерьёзнее — как-то привести Донхэ в бодрое состояние духа и заверить, что и Кюхён, и «Ынхёк» в порядке и не собираются вытворять какие-то пугающие глупости. Неудивительно, что лидер группы слишком взволнован из-за последних событий — когда одна подростковая книга разом довела до слёз сразу двух мемберов, переживших большое горе, подобные волнения в целом логичны и ожидаемы. Но на то, чтобы лидер группы снова начал воспринимать их как равных, а не как детишек, которые обязательно обо что-то убьются, может потребоваться много времени, а Донхэ снова начал хвататься за свою пачку сигарет «на крайний случай», хоть и пока сдерживаясь от того, чтобы закурить — явный признак того, что парень не в себе. Нужно срочно что-то придумать, но когда привык к тому, что лучше всего усесться в углу и просто переждать необходимый период, хорошие идеи совершенно не приходят в голову. Но Хёкджэ совершенно не собирается отсиживаться в стороне, и потому для Кюхёна становится удивлением, когда «барабанщик» заглядывает в их с Чонуном комнату и негромко вопрошает: — Кюхён… мы можем поговорить? — Может, и можем, только о чём? — привычно огрызается макнэ, чтобы замять возникшую неловкость: он понимает, что Хёкджэ не упомянет при Чонуне их прошлый разговор о книге и боли, но как-то подтолкнуть этого тихоню к началу беседы всё-таки требовалось. Ещё и Йесон, усевшись на постели, любопытно рассматривает «Ынхёка» и, заметив, как парень тут же замялся, переступая с ноги на ногу, Кюхён ворчливо добавляет: — И чего в гостиной так тихо? Чем эти двое там занимаются? — Хичоль пожелал подучить Рёука японскому, — с явным облегчением отвечает Хёкджэ, пользуясь возможностью разговориться, и Чонун тут же заинтересованно поднимается с кровати, прихватив свой блокнот и ручку и, как будто думая, что он делает это неприметно, гитарист уходит из комнаты, отправляясь в гостиную. Проводив его задумчивую фигуру одинаковыми многозначительными взглядами, Кюхён и Хёкджэ негромко посмеиваются над ситуацией, когда Чонун уже скрылся в гостиной — высмеивать его в открытую было бы слишком нетактично, даже если злого умысла у парней не было. — Ладно, что ты хотел? — переспрашивает Кюхён, усаживаясь на постели и убирая телефон с наушниками в сторону — ему уже понятно, что этот парень пришёл по важному делу, так как подобная встревоженность на лице «Ынхёка» появляется лишь в серьёзных ситуациях. — Что-то случилось? — Я хотел поговорить с тобой о Донхэ, — признаётся Хёкджэ, подходя ближе и легко постукивая пальцами по спинке кровати. — После того, что ему пришлось видеть в последнее время, он сам не свой… и ему нужно помочь. Ты согласен со мной? — Даже если я скажу, что согласен — что мы можем? — уточняет макнэ, нервно пожимая плечами. — Хоть ты и всю память растерял, но ты явно заметил, что Донхэ не очень хорошо реагирует на попытки помочь ему. Была б его воля — он вообще всю ответственность на себе бы тащил. — Тогда мы предложим ему то, от чего он не сможет отказаться, — «барабанщик» хитро улыбается, и Кюхён даже замолкает от неожиданности — с тех пор, как здесь находится Хёкджэ, а Ынхёка не стало, макнэ уже думал, что больше не увидит столь характерный для Ынхёка лукавый взгляд. — «Они и вправду так похожи…» — думает Кюхён, замечая отличие лишь в одном — несмотря на похожий до ужаса взгляд, Хёкджэ выглядит и ведёт себя гораздо мягче, чем его брат. Даже от этой хитринки во взгляде «Ынхёка», наверное, впервые Кюхён не испытывает страха — скорее, ему действительно интересно, что придумал Хёкджэ, так как за этот месяц каких-то плохих идей, не считая странного отношения к долгу и обязанностям в качестве артиста, этот парень всё-таки не выдвигал. И оттого Кюхён не сопротивляется и идёт за Хёкджэ, не задавая вопросов, когда тот, продолжая улыбаться, мягко просит: — Идём со мной, пожалуйста. Мне понадобится твоя помощь. — «И я даже не спрошу его, что нужно делать?» — недоумевает макнэ, послушно топая следом за «барабанщиком» и понимая, что тот ведёт его в гостиную, а не в комнату к Донхэ. — «Что он вообще придумал? Я ведь должен что-то сказать, чтобы он не думал, будто я на все его идеи согласен?!» — О, Ынхёк, вы чего там с демонёнком удумали? — интересуется Хичоль, отвлекаясь от самоучителя японского и ловко отпихивая Чонуна с его блокнотом в сторону, чтобы свет не загораживал. — А то у вас лица такие загадочные, будто вы Чонсу на сайте знакомств зарегистрировали. — А что, мысль неплохая, — хохотнул Кюхён, мотнув головой — ему даже немного жаль, что подобная идея не пришла ему первому в голову. — Может, хоть брюзжать меньше станет… — И не выдумывайте, — Хёкджэ даже запнулся от неожиданности, укоризненно уставившись на развеселившихся ребят. — Нельзя так с людьми поступать, даже в шутку. — Да расслабься ты, Ынхёк. Донхэ нас Библией отдубасит, если мы что-то такое вытворим, — Хичоль со смехом пожимает плечами, не относясь к происходящему серьёзно. — Мы просто шутим. Так что вы там удумали? — Мы с Кюхёном приготовим немного вкусненького к ужину, — сообщает Хёкджэ, добираясь до холодильника и доставая оттуда довольно крупный кусок филе лосося. — Кюхён, вымой руки, пожалуйста. — Только фехтование ножами не устройте, — отмахивается Хичоль, хоть и любопытно поглядывает в их сторону. — Помощь нужна или сами разберётесь? — Лучше не лезть к Ынхёку под руку, если он собрался делать сашими, — невозмутимо добавляет Рёук, щёлкая кнопкой ручки, которой он делал записи на листе бумаги. — Мешаться только будем. — Сашими? — Кюхён ошарашенно наблюдает за тем, как Хёкджэ, ничуть не смущаясь, ведёт себя на их кухне весьма по-хозяйски, доставая нож, разделочную доску, две плоские тарелки, одну побольше, а другую поменьше, и всякие масла и специи, которые, как оказалось, у них имелись. Макнэ и предположить не мог, что однажды в их квартире появятся не только всякие причуды наподобие готового сока лайма, но и оливковое и даже кунжутное масло — захотелось даже ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон. — Ну да. Я подумал, что это неплохая закуска для того, чтобы порадовать всех — и особенно Донхэ, — Хёкджэ немного смущённо переминается с ноги на ногу, прибирая за ухо выбившуюся прядь отросших волос. — Это же одно из его любимых блюд… Нет, Кюхён прекрасно знал, что Донхэ действительно любит сашими, только ест его не очень часто — и только в проверенных местах, чтобы обезопасить себя и мемберов, так как при недостаточной термической обработке в сырой рыбе могут остаться паразиты. Но их лидер не говорил об этом на камеру — возможно, в каком-то интервью Донхэ действительно упомянул об этом, либо проболтался в трансляции, и оттого для Кюхёна стало удивлением то, что Хёкджэ об этом знает. — «Хотя он и про аквариум догадался», — вспоминает макнэ, не находя слов для возражений и подходя к раковине, чтобы помыть руки. — «С другой стороны, об океанариумах Донхэ практически в каждом интервью болтал…» — Ладно, идея неплохая. Но ты уверен в качестве рыбы? — уточняет Кюхён, вытирая руки полотенцем. — Вам с Хичолем я бы скормил сашими без сомнений, но не хотелось бы отравить Донхэ ненароком. — Ах, ты об этом, — посмеивается Хёкджэ, успокоившись и покачав головой — Кюхёну даже кажется, что к подобным шуткам этот парень начал привыкать и приободряться от них, что для макнэ по-своему даже приятно. — Рыбу выбирал Рёук, а он очень дотошен в этом вопросе, так что не переживай. Ему я бы и рыбу фугу доверил приготовить. Всё будет хорошо. — Ну тут мне даже возразить нечего, — хмыкает Кюхён: конечно, он много чего хотел бы сказать о том, можно ли доверять их временному поварёнку, но этот Хёкджэ с такой гордостью отзывается о своём друге, что портить ему настроение своими подколами совсем не хочется. — Ладно, что мне делать? — Тебе я хочу доверить самое ответственное — нарезать рыбу очень тонкими кусочками, — поясняет «барабанщик», распечатывая упаковку филе. — А я подготовлю немного соуса, чтобы полить кусочки. — Попробую не отрезать себе пальцы, — ворчит Кюхён, но разделочную доску и нож к себе всё-таки придвигает. — А ты чего, сам бы не справился? У тебя вон помощников полная гостиная. — Может, и справился бы, — соглашается Хёкджэ, выложив филе на доску и сразу выбросив упаковку в мусорное ведро. — Но я подумал, что Донхэ будет приятно знать, что… ну… мы приготовили что-то вместе. — «Это точно. Если мы не передерёмся, оставшись на кухне вдвоём, Донхэ будет счастлив», — подмечает макнэ, лишь покачав головой и оставляя сказанное без ответа, задумчиво покручивая доску на столе, чтобы понять, с какой стороны правильно нарезать рыбу. — «А Хёкджэ начал неплохо понимать мышление Донхэ…» — Резать нужно поперёк волокон. Вот здесь, — осторожно показывает Хёкджэ, и Кюхёну снова становится неловко от того, что он не знает, возможно, довольно очевидных вещей: тут же встрепенувшись, макнэ порывисто огрызается: — Сам знаю. Не лезь под руку. И если Ынхёк обязательно бросал в ответ что-то колкое, если Хёкджэ первое время испуганно вздрагивал и неловко заминал тему, когда Кюхён привычно выпускал ядовитые колючки, то в последнее время всё кардинально изменилось — нисколько не стушевавшись, Хёкджэ с какой-то странно многозначительной улыбкой покачивает головой и отступает назад, добавив: — Конечно, знаешь. Извини, зря я это. — Да… ничего, — бубнит Кюхён, примеряясь ножом к указанному на рыбе месту, чтобы начать резать — помощь Хёкджэ, конечно, оказалась довольно уместной и полезной, но эта невозможность как следует поругаться, чтобы выпустить накопившиеся эмоции, изрядно раздражает макнэ. Ему хочется, как раньше, устроить словесную перепалку, до искр из глаз и пара из ушей, чтобы ещё месяц можно было смаковать особо ёмкие фразы и гордиться собой. А подобная, немного смиренная услужливость Хёкджэ довольно-таки подбешивает, если не задумываться о том, что, помимо раздражения, приходит и непривычное чувство спокойствия. Понимать то, что кто-то, кроме извечно праведного Донхэ, не только не желает поддеть тебя как-то пообиднее, но ещё и сгладит ситуацию, чтобы ты не чувствовал себя дураком, довольно странно, но по-своему даже приятно. — А из чего ты соус-то собрался делать? — скорее риторически вопрошает макнэ, чтобы занять неловкую тишину, пока он нарезает рыбу. Хёкджэ лишь улыбается, наливая в небольшую мисочку немного лимонного сока и сока лайма, и, пока он откручивает крышку с баночки соевого соуса, Кюхён вспоминает происшествие, которое случилось почти сразу же, как «Ынхёк» начал с ними разговаривать после похорон. Хёкджэ тогда отхлебнул воду с лимоном и ему сразу же стало очень плохо, что парня даже вырвало. — «И странно, что тогда мы тоже не догадались о том, что это не Ынхёк», — вспоминает Кюхён, задумчиво наблюдая за «барабанщиком». — «Ынхёк же обожал лимонную воду». И про любовь Ынхёка к лимонам Кюхён даже не преувеличивал — помимо всех закусок и блюд, в состав которых Ынхёк заказывал добавку в виде кусочков лимона, барабанщик всегда таскал бутылку с водой, в которой плавали дольки лимона и куда было добавлено дополнительно немного лимонного сока. Хоть в тренажёрном зале, хоть на репетиции или просто на прогулку по своим делам — бутылку с водой всегда можно было найти в его огромной сумке. Хичоль к подобной причуде, несмотря на извечное желание повторять за Ынхёком, как попугай, не пристрастился, а вот Донхэ через какое-то время тоже начал таскать с собой лимонную воду, хоть и не так фанатично, как Ынхёк, и чаще всё-таки наливая в специальную бутылку простую воду, чтобы можно было поделиться с ребятами. — «То есть, сашими Хёкджэ есть не будет?» — подмечает для себя Кюхён, отчего решение Хёкджэ кажется ещё более странным — конечно, Донхэ наверняка обрадуется любимому блюду, но он же наверняка не сопоставит то, что «Ынхёк» больше не ест лимоны, и попытается его угостить. — «А пока Донхэ так обеспокоен, Хёкджэ вряд ли сможет ему отказать… И что, его снова вырвет?» — А у нас имбиря нет? — уточняет Кюхён, остановившись и наблюдая за тем, как в полученную смесь Хёкджэ через специальную давилку добавляет немного чеснока. — Добавь тоже. Донхэ понравится. — Имбирь? — встрепенулся «барабанщик», немного покружив по кухне и открывая нужный шкафчик, чтобы найти там молотую специю. — Его я ещё не пробовал добавлять. Вкусно получится? — Матушка Донхэ нас угощала домашним сашими, пока ты, как обычно, бухал непонятно негде — и в том сашими точно был имбирь, — Кюхён старается вести себя непринуждённо, продолжая нарезать рыбу, но Хёкджэ от этих слов как будто даже погрустнел. — «И чего он приуныл?» — недоумевает макнэ, но предположение приходит само — если Донхэ рос в портовом городке, то к выбору рыбы он может относиться более дотошно. — «Видимо, он и правда очень хочет порадовать Донхэ…» — Эй, думаю, ему понравится, — Кюхёну хочется приободрить расстроенного парня, хоть он старается делать это не слишком навязчиво. — Так, я закончил. Как раскладывать? — Веером, я думаю, — вздыхает Хёкджэ, помотав головой и снова заставив себя улыбнуться, как-то вынужденно и даже печально. — На большую тарелку положи побольше, это для всех. И… отложим немного для Донхэ. — Замётано, — макнэ понятливо качает головой, украдкой бросая взгляд в гостиную, чтобы понять, не подслушивают ли парни. Но нет, Хичоль и Рёук крайне увлечены изучением японского, а Чонун взволнованно кружит вокруг, пытаясь заглянуть в бумаги их временного поварёнка. Тем временем Хёкджэ разогревает сковородку, и это становится неожиданностью для Кюхёна, так как сашими подразумевает сырую рыбу. — Ты чего жарить там собрался? — интересуется макнэ, отложив нож на разделочную доску и подходя поближе, наблюдая за тем, как «барабанщик» выливает немного от каждого из масел на сковороду. — А масла не маловато? — Масла надо совсем чуть-чуть, чтобы сбрызнуть рыбу сверху. Я просто хочу его слегка подогреть, — поясняет Хёкджэ, держа сковороду за ручку и перекатывая по поверхности смесь масел. — Полей пока кусочки соусом, только не перелей слишком много, хорошо? — О, сашими уже готов? — прислушавшись к разговору на кухне, Хичоль бросает все свои дела с японским и направляется к столу, любопытно оглядывая тарелки. — Выглядит вкусно. Уже можно пробовать? — Нет, не готов. Убери свои загребущие лапы, — ворчит Кюхён, отпихивая старшего мембера и старательно поливая кусочки рыбы небольшим количеством соуса, как его и просили. — За ужином и попробуешь. — А чего аж две тарелки сделали? Можно было одну большую… — задумчиво вопрошает Хичоль, после чего приходит к каким-то своим выводам и нахально ухмыляется, как будто он действительно что-то понял. — Понятно. Кстати, за фасолью я баночку спрайта припрятал. Готов пожертвовать на благое дело. — У нас есть спрайт — и ты молчал?! — возмущается Кюхён, пока Хичоль насмешливо улыбается и, покачав головой, отправляется к холодильнику, немного там пошарившись, и ставит холодную банку с газировкой на стол, охотно огрызнувшись: — Не только ты любишь сладенькое, мелочь пузатая. И это не тебе, если ты не понял. Пусть пока согреется немного — не хватало нашему главному солисту горло застудить. — Это очень любезно с твоей стороны. Спасибо, Хичоль, — Хёкджэ опять прерывает только разгоревшуюся было перепалку, обернувшись и улыбнувшись старшему мемберу. — И конечно, через несколько минут вы можете садиться за стол. Мы почти закончили. И Хёкджэ даже не кажется удивлённым — видимо, о том, что Донхэ, помимо кофе и лимонной воды, любит побаловать себя баночкой спрайта, этот парень тоже знал из какого-нибудь интервью либо их лидера кто-то из фанатов выцепил на улице с банкой газировки в руке и сделал фото. По крайней мере, «Ынхёк» быстро выключил плиту и слегка сбрызнул рыбу разогретым маслом, не поливая её, как соусом, и это означало, что маленькую тарелку с кусочками рыбы и банку спрайта уже можно было нести Донхэ в комнату, чтобы сделать ему приятный сюрприз. Хёкджэ ещё взял немного зелени и половинку болгарского перца и порезал всё это на кусочки средней длины, чтобы было удобно подхватывать палочками. — Может, всё-таки на кухню его позовём? — шёпотом предлагает Кюхён, переминаясь у входа в комнату с тарелкой в руках и испытывая острое желание, как и всегда, просто спрятаться в угол и не попадаться Донхэ на глаза, пока тот не успокоится. — Ему будет неловко. — Всё будет хорошо, — слишком уверенно отвечает Хёкджэ, поправляя большой карман толстовки Кюхёна, чтобы из него не выпала уже немного отогревшаяся банка газировки, которую этот смиренный даже протёр полотенцем, чтобы не замочить кофту макнэ. — Идём. И они застали Донхэ за довольно привычным делом: сидя на постели, лидер группы надел свои очки, погрузившись в чтение и едва шевеля губами, пока его взгляд пробегается по строчкам. Однако когда он слышит звук открываемой двери и тихие шаги, то тут же поднимает голову, аккуратно закрывая свою Библию, заложив нужную страницу закладкой из тонкой полоски ткани. Немного устало потирая шею, Донхэ приветливо улыбается и мягко интересуется: — Что-то случилось? Неужели я зачитался и пропустил ужин? — А? Нет, ужин будет немного позже, — Хёкджэ неловко прикрывает дверь за ними и незаметно подталкивает Кюхёна за спину вперёд, очень легко и едва ощутимо, явно побаиваясь пихнуть макнэ слишком сильно. — А мы к тебе. — Да, мы тут вкусняшки приготовили, — опомнился Кюхён, торопливо подходя ближе и поставив тарелку с палочками для еды на прикроватную тумбочку лидера группы, пока тот, даже растерявшись, едва успевает отложить Библию в сторону на постель. — Это тебе. — Это мне? — удивлённым, неверящим голосом переспрашивает Донхэ, оглядывая содержимое тарелки. — Это сашими? Неужели сами делали? — Ага. У Ынхёка тут очередная спонтанная идея… — макнэ, продолжая испытывать неловкость, неопределённо взмахивает руками, но Хёкджэ, опережая ход его мысли, коротко хлопает Кюхёна по плечу, добавив: — А Кюхён сам рыбу подготовил. Попробуешь? Ребятам мы тоже оставили, так что это всё тебе. — А Ынхёк ручается за качество рыбы, — встревает Кюхён, решив поторопиться с важной для всех темой в вопросе приготовления сашими. — Говорит, что Рёук всех продавцов санитарными сертификатами по щекам отхлестал, пока не нашёл отличного лосося. — После таких стараний я просто обязан это попробовать, — отшучивается Донхэ, убирая Библию в свою тумбочку и с осторожностью взяв одной рукой палочки для еды, а другой перехватив тарелку, чтобы держать её ровно и случайно не пролить на колени или постель соус. Едва заметно облизнувшись, лидер группы подхватывает один из кусочков рыбы и пробует его. — «Ему должно понравиться», — уверен Кюхён, но всё равно он вздрагивает от неожиданности, когда, довольно зажмурившись, Донхэ негромко стонет, активно пережёвывая кусочек лосося. — Парни, это очень вкусно, — признаётся Донхэ, открывая глаза и со взглядом, полным искреннего восхищения и благодарности, он оглядывает их обоих. — Я как будто оказался дома и ем сашими по маминому рецепту. Вы что, ей звонили за моей спиной? — Нет, просто… — замялся Хёкджэ, и, мысленно закатив глаза, Кюхён перебивает его, присаживаясь на кровати рядом с Донхэ и отвечая: — Ынхёк же у нас с недавних пор знатный кулинар, так что вкус соуса — его заслуга. — Это правда очень вкусно, — добавляет лидер группы, приподняв голову и с улыбкой посмотрев на смутившегося «Ынхёка». — Спасибо вам. Угощайтесь тоже, а то я сомневаюсь, что парни вам хоть что-то оставят от этой вкуснятины. — «Вот блин», — Кюхён тут же бросает взгляд на притихшего Хёкджэ: ещё пару секунд назад от похвалы Донхэ этот парень чуть было не расцвёл, покраснев чуть ли не до висков. Но от предложения угоститься «барабанщик» действительно замялся, не зная, как отказать лидеру группы, когда тот так доволен. — «Ладно. Этот треклятый сашими я ещё когда-нибудь попробую. Да и Донхэ сказал, что вкус очень похож на рецепт госпожи Ли, так что…» — думает макнэ, потому, заторопившись, он с максимально наивным видом отвечает: — Ну какой Ынхёку сашими? Мы же его желудок после диет бережём. А я, если ты помнишь, отравился недавно. Нет, в качестве рыбы мы уверены, но стоит ли рисковать? — Ты прав. Мне просто очень неловко, что это всё мне, но… спасибо вам, — Донхэ снова неловко благодарит их перед тем, как съесть ещё пару кусочков, невольно заулыбавшись. — И вы приготовили сашими для нас, зная, что не будете пробовать его, это очень великодушно с вашей стороны. Более того, вы готовили вместе — и с кухни не раздавалось звуков драки. Я что, сплю? — Уж отодвинули наши споры ради такого дела, — отшучивается Кюхён, обернувшись на так и переминающегося с ноги на ногу Хёкджэ, и достаёт из кармана толстовки банку газировки. — Ну сядь уже куда-нибудь, Ынхёк. Вот, Донхэ, это тоже тебе. — Спрайт? — если от вкуса сашими лидер группы был растерян и приятно удивлён, то от вида любимой газировки Донхэ как будто превращается из максимально ответственного и серьёзного человека, постаревшего лет на двадцать, в сущего ребёнка, получившего неожиданно щедрый подарок на Чусок. — «А ведь таким безмятежным мы его только в Мокпо и видели….» — вспоминает Кюхён, наблюдая за этой переменой, как заворожённый. — «И как этот Хёкджэ знал, что делать, чтобы снова увидеть Донхэ таким счастливым?» — Пожалуйста, скажите мне, что вы не вытворили что-то в рабочем чате, за что решили подмазаться, — шутит Донхэ, отложив тарелку на тумбочку вместе с палочками и с характерным звуком открывая банку газировки. — Я одновременно и в восторге — и встревожен. — Нет, мы ничего не делали, — смеётся Хёкджэ, усаживаясь на своей кровати. — Но мы с Кюхёном хотели бы таким образом извиниться за то, что заставили тебя понервничать в последние дни. Ну и… показать таким образом, что мы в порядке. — Вот оно что, — Донхэ делает пару глотков спрайта, но, вслушавшись в то, что говорит «Ынхёк», лидер группы вздыхает и отставляет банку газировки на тумбочку. — Конечно, я очень рад, что вы в порядке, но всё немного сложнее, чем кажется. — Так не усложняй, Донхэ, — встревает Кюхён, заметив, что «Ынхёк» от этих слов беспомощно покосился на него, прося о поддержке. — Ты беспокоишься из-за всяких страшных глупостей… которые мы не совершим. Больше никогда, Донхэ, понимаешь? — Я понимаю и надеюсь на это, — возражает Донхэ, покачав головой. — И мне сейчас ужасно неловко, что вы оба ведёте себя так, будто вы в чём-то виноваты. Я ни в чём вас не виню — и никому другому это не позволю. Просто я… ужасно волнуюсь за вас, особенно когда ничего не могу сделать. — Ну кое-что сделать ты можешь, — предлагает макнэ, скидывая тапочки с ног и бесцеремонно забираясь на постель Донхэ с ногами, устроившись головой на его коленях и отвернувшись лицом к Хёкджэ, показушно громко зевнув. — Например, ты можешь съесть угощение, что мы для тебя подготовили — и выдохнуть. Мы оба сейчас в твоём поле зрения и ничего не вычудим. — Твоя правда. Я слишком всё усложняю, — мягко посмеивается Донхэ, запуская тёплые пальцы в волосы Кюхёна и мягко приглаживая их, отчего макнэ потянуло в сон. — И… спасибо. Спасибо, что вы есть.***
— Он действительно уснул? — посмеивается Хёкджэ, подходя к постели Донхэ и аккуратно укрывая Кюхёна покрывалом со своей постели. Макнэ лишь дёргает плечом, но довольно сопит, не открывая глаз и вполне уютно устроившись на коленях Донхэ. Казалось, будто не он ещё недавно хамил Хёку и огрызался на Хичоля — перед Хёкджэ сейчас послушный тихий ребёнок, который просто хочет находиться рядом с тем, кому доверяет и за чьё состояние волнуется. В целом, даже готовить с Кюхёном наедине оказалось не так страшно — если при других мемберах макнэ ведёт себя слишком неугомонно, то в этот раз желание постараться ради Донхэ немного приструнило его неуёмный характер. Конечно, без некоторых острот не обошлось, но было в этом что-то привычное, как в те первые дни, когда Хёкджэ только начинал притворяться Ынхёком и с любопытством наблюдал за парнями и их внутренним миром, в который фанатам не было доступа. — Похоже на то, — Донхэ улыбается, наблюдая за тем, как Кюхён расслабленно дремлет на его коленях. — Кажется, моё беспокойство заставило вас понервничать. Прости меня за это, Ынхёк. Обычно я стараюсь контролировать подобные чувства в себе, но… в этот раз не смог. Вы меня так напугали и выбросить эти мысли из головы не так просто. — Всё в порядке, не извиняйся, — Хёк удовлетворённо оглядывает опустевшую тарелку и затем осторожно снимает с лица Донхэ его большие очки, поскольку сейчас в них нет необходимости, и откладывает их на тумбочку. — Мы заставили тебя понервничать, так что скорее это наша с Кюхёном вина. Мы просто хотели немного порадовать тебя и… отвлечь от этого. Хочется, чтобы ты не сомневался в том, что мы стараемся двигаться дальше. — Я не сомневаюсь в вас — и я благодарен за этот сюрприз, который вышел очень вкусным, — признаётся Донхэ, посмотрев на Хёкджэ, но не переставая мягко поглаживать по волосам прикорнувшего макнэ. — Я горжусь вами, Ынхёк, но я и… я так боюсь за вас. Уже несколько раз я чудом успевал оказаться рядом и… а что, если однажды я не успею, Ынхёк? — Я понимаю, — Хёкджэ согласно покачивает головой: он бы на месте Донхэ тоже безумно волновался за Кюхёна после его прошлогодних глупостей или за Ынхёка в таком состоянии. — И все доверяют тебе и знают, что ты всегда успеешь и будешь рядом, Донхэ. Но позволь и ребятам быть рядом с собой, когда ты настолько обеспокоен и только терзаешь себя тяжёлыми мыслями. Они хотят и могут помочь тебе, но не решатся действовать, пока ты это не позволяешь. — И снова ты открываешь мне глаза, — тихо отвечает лидер группы, свободной рукой мягко коснувшись запястья Хёкджэ и осторожно притянув его ближе к себе, чтобы ласково чмокнуть его в щёку. — Ты удивительный, Ынхёк. Глядя на то, какие вы спокойные и дружные сейчас, мне правда стало немного легче. И… спасибо тебе.