Горло, полное стекла

Мой опустошённый дух будет витать где-то в холоде, Пока ты не найдёшь мою душу и не вернёшь её домой. Evanescence — Bring Me to Life

Вергилий возвращается сюда несколько месяцев подряд, стоит около скрипучих ворот и смотрит на родовой дом под ярко-голубым небом. Когда он перестаёт стагнировать, вперёд его ведут тени прошлого, спрятанные за массивными воротами Рая. По ту сторону огромных дубовых дверей раздаются голоса, и Вергилий борется с желанием услышать их лучше — голоса ушедших. Боль всегда приходит к нему вместе с этим местом, клокочет в груди — там, где Мятежник пробил грудную кость и сломал рёбра, около сердца. Вергилий инстинктивно прижимает руку и медленно вдыхает застывший воздух. Небо багровеет, а кирпич стен его Рая идёт трещинами, когда Вергилий тянет на себя металлическое кольцо двери. Изнутри Рай не такой, каким он его помнит — только длинный тёмный коридор, выходящий в сад. Двери с противоположной стороны распахнуты, и Вергилий видит, как нечто огромное бьётся в холодном свете. Обои рядом с ним отслаиваются и рассыпаются в крошку; вензеля лепнин с грохотом валятся к ногам и тонут в тёмной вязкой жиже — она тянется острыми шипами, стремящимися забраться под кожу. Цветовой спектр с ярко-голубого сменятся тёмно-красным. Вергилий ненавидит Лимбо. Лимбо — бесконтрольная и неподдающаяся логике единица, в которой он оказывается беспомощным в момент решения уравнения. Любые подстраиваемые переменные оборачиваются крахом. Никакой последовательности — только сумбурные движения самого Лимбо и демонов, расползающихся по углам. В то же время именно Лимбо дарит Вергилию настоящую физическую силу. Он уже размышлял об этом и не принял решения, какая ветка событий стала бы лучшим исходом: Лимбо отделяется от человечества полностью или остаётся сопряжённым. Разные итоги — разные способности. Разная реализация идей, исходя из способностей. Но здесь иное Лимбо. Здесь Вергилий замыкается на кругах уныния своего разума не в состоянии принять решение. Ему кажется, что он разобрался с эмоциями ранее — на могиле матери, но когда Данте пропал в Коците, когда не вернулся отец, когда Вергилий заметил изрезанные осколками руки Кэт, его идеальное уравнение вновь запестрило случайными переменными. Ребра выворачивает крыльями наружу. Сердце бьётся, но с каждым сокращением всё выше и выше — подбирается к горлу. Спрятанный под высокой водолазкой подарок матери, синим свечением прожигает кожу. Двигаться по коридору нет никакого желания — Вергилий знает, кто ждёт его в конце. Он уже проходил через это и проходить вновь не хочет. Осознанное сновидение. Это Вергилий управляет этим телом и этим сознанием. Бессознательное крошит его картину мира. — Смотри, Вергилий, смотри, что ты сеешь там, где ходишь. Голос шепчет с противоположного дверного проёма и доносится эхом, растворяясь. Проёмы всажены в стены на разной высоте и на разном расстоянии друг от друга — резные ручки прикручены не на единой линии. Чтобы открыть ближайшую к себе дверь, Вергилий наклоняется. Ему следует выйти из родового дома прочь, но даже такие, как Вергилий, подвержены любопытству. Если бы всё было иначе, ни одно живое существо не покинуло бы воду, не эволюционировало, чтобы спрятаться в пещере собственного разума. Он уже сотню раз не продвигался дальше холла — все эти месяцы. Оттягивать неумолимое — не в его стиле, но Вергилий старается держаться дальше от своих демонов, по крайней мере, сейчас. Всё и так становится слишком сложным и многоструктурным: прорывающиеся круги ада, человечество, междоусобицы с братом. И Вергилий чувствует надвигающуюся тьму — больше настоящей. Мир вот-вот канет в войну, в которой человечеству не место. И теперь Вергилий знает: Спарды больше нет. Свет в эту тьму не придёт никогда. Цикличный кошмар не остановится, пока не дойдёт до логического завершения. Резная ручка дрожит под ладонью, разлетаясь вибрацией по стенам, — штукатурка под обоями отходит и валится вдоль плинтусов. Вергилий глубоко выдыхает и толкает дверь от себя. Наполняя комнату образами, родовой дом стонет. Кэт сжимает отчёты пальцами, изрезанными оконными стеклами, и смотрит Вергилию в глаза, улыбается. Кровь капает на рассохшиеся доски паркета и заполняет собой трещины, которые становятся больше, они меняют форму — шахматная доска. Слабо различимые тени на клетках рассыпаются, обращаясь в пепел и растекаясь по воздуху. Готовый к другой иллюзии Вергилий замирает, когда Кэт протягивает ему отчеты — имена погибших. — Сотни тысяч. — Голос Данте гремит в комнате. Люстра под потолком дрожит — развинченные саморезы скрипят в углублениях старого кронштейна. Купающиеся в алом свете хрустальные подвески над головой Кэт рассыпаются звоном. — Моё решение. Мой крест, который я понесу. Вергилий прекрасно помнит свои слова. Вергилий помнит всё, что когда-либо делал или говорил. — Ты не имел права решать судьбу стольких людей. Вергилий забирает лист у Кэт. Тот неестественно тяжелый для бумаги толщиной меньше миллиметра — края острые и режут латекс синих перчаток, распарывая кожу. Под всем этим не краснеющее мясо, а тёмная густая масса. — Я понимаю, что это было на грани, ладно? Но я также понимаю, что это уплаченная цена, и всё сработало. — Вергилий не узнаёт своих интонаций. — Мундус действовал импульсивно, он в гневе. Адские врата уязвимы и Мундус тоже. По крайней мере сейчас. Самое время нанести удар. — Нет, Кэт сейчас не в том состоянии, — отвечает Данте. Саморезы не выдерживают: старое дерево прогнило изнутри и истерло резьбу временем. Звеня и рассыпая по комнате алые блики, хрустальная люстра срывается с потолка. Дверь захлопывается перед Вергилием, а с щелей тут же хлещет кровь — по ту сторону кричат люди, бьются в стены и дверь. Допустимые потери. Вергилий делает шаг назад, смотря на своё отражение в зеркальной поверхности крови — она больше похожа на окрашенную воду и всё прибывает. Синий латекс перчаток трескается, а под ними — черная кожа; чернота ползёт по одежде к локтям и обращается белым ярким свечением. Зажмуриваясь, Вергилий сквозь веки наблюдает, как в его ладонях клокочет ослепляющий свет, заполняющий коридор. Дверь за его спиной распахивается, и Вергилий резко оборачивается через плечо, смотря на идущую волнами, блестящую стену. Всё тонет во тьме. Со спины его хватают руки, зажимая рот и нос и сдавливая грудную клетку. Вязкая тягучая субстанция окутывает Вергилия и стремится забраться под одежду, просачиваясь через плотную ткань, — в нос бьёт затхлость и запах давно сгнивших внутренностей. Столкнувшись с ним изнутри, Вергилий больше никогда не забудет Мундуса. Извлечь Ямато не представляется возможным: руки держат вдоль тела — Вергилий силится согнуть их в локтях. Город по ту сторону разваливается на огромные бетонные блоки, растворяясь в кроваво-красном закате. Вергилий видит, как Данте, разрывая лёгкие криком злости и его именем, стоит на кренящемся офисном здании. Он похож на крошечного оловянного солдатика, забытого в песочнице среди иссохшихся и развалившихся замков. Вергилий старается отряхнуться от воспоминаний, точно от песка. Песок попадает в глаза. Стремительно взлетая по разваливающейся руке Мундуса, Данте взмахивает Мятежником и тянется к Вергилию. Его ладонь упирается в старую саднящую рану, выбивая Вергилия из хватки. Сползая по шее и впитываясь в воротник водолазки, горячая кровь вытекает из рассечённого о стену затылка. Кошмар внутри кошмара исчезает за очередной захлопнувшейся дверью. Опираясь на навершие Ямато, Вергилий поднимается с грязного пыльного пола и смотрит в конец коридора — больше десятка дверей впереди, а он уже чувствует себя так, будто его прокрутили через огромную мясорубку и слепили в жалкое подобие функционирующей на базовом уровне мужской особи. В нулевой точке этого базиса — желание выжить и выбраться отсюда. С него хватит. Но взгляд Вергилия зацепляется за не вписывающуюся в интерьер Рая дверь с отваливающимися буквами детской мозаики, сложенной в имя, — дверь меньше, ровное белое дерево. Круглая ручка дрожит. Здесь нет ни одного демона, потому что все они спрятались за затворками прошлого, где-то глубоко в памяти, куда Вергилий не хочет возвращаться. Но то демоны прошлого — не более. Единственное чудовище здесь — это он. Срываясь с места, периферийным зрением Вергилий замечает, как за распахнувшейся дверью двое демонов тянут его семилетнюю сестру за волосы и вжимают в кровать. Зажмуриваясь и стискивая зубы до боли в челюсти, он движется вперёд — коридор наполняется образами и голосами. Онемевшими пальцами Вергилий сжимает Ямато и вдавливает ладонь в ноющую грудь. — Смотри, Вергилий, смотри, что ты сеешь там, где ходишь. Теперь он понимает, чей это шёпот — его. Пол под ногами хлюпает, наполняя вдавленные следы от ботинок кровью — Вергилий не сбавляет ход, пролетая дверной проём за проёмом. Из его шагов расцветает Лимбо: алые растения стремятся к потолку, затягивая коридор за спиной стеной леса. Вергилий не оборачивается. Стремительно толкая его вперёд, Рай одновременно не позволяет двигаться достаточно быстро — нутро крутит сдавленными неопределимыми приступами человечности, которую Вергилий запирал глубоко в сознании. Несвойственные эмоции — неправильные, иррациональные и бесполезные — душат. Пропитавшаяся кровью водолазка липнет к спине, метку на ней распаляет жаром. Вергилий всё детство и подростковый возраст думал: откуда она вязалась, откуда на спине мог появиться фигурный шрам. А потом он вспомнил, как Спарда вложил в него оружие перед тем, как оставить у ворот детского дома — кожа горела и пузырилась, Вергилий заходился криком и детским плачем. Спарда обнимал его за плечи, гладил по голове и говорил защищаться — в ту секунду Вергилий уже не понимал, что это за человек стоит перед ним. Неожиданно он находит себя в благодарности за то, что это на Данте свалилась ноша хранить в памяти растерзанные трупы Евы и Спарды. Если бы за одной из этих дверей прятались их безжизненные пустые взгляды, Вергилий не смог бы запечатывать секции памяти так долго и упорно. Тонущий в темноте коридор ветшает и дрожит в молчаливом осуждении — старые доски жалобно стонут под беспорядочными хлопками дверей. Память людей — ненадёжная изменчивая позиция, во время стресса подменяющая важные детали, стирающая травмирующие воспоминания в попытке сохранить рассудок здравым. Память нефилимов — программный код. По крайней мере, свою Вергилий считает такой. Можно спрятать куски кода за удвоенными косыми чертами, сделать неактивными, но они останутся на месте и заставят однажды вернуться, воссоздавая картину до мельчайших деталей, рисуя нулями и единицами то, что из памяти не вытравить и не вычленить. Алогический вывод: Вергилий имеет пункты восприятия действительности, в которых хочет походить на человека. Вергилий не хочет ассоциировать себя с людьми, идентифицироваться человеческой особью, но отчаянно нуждается в том, чтобы ассоциировать себя хотя бы с кем-то, потому что в холодном вакууме пространства и мыслей его душит одиночество и факт абсолютной уязвимости. Им с Данте слишком рано пришлось стать взрослыми и отвечать на поставленные разваливающимся мирозданием вопросы. На многие — неправильно. Ответы закреплялись в подсознании и отказывались уступать вычислениям и практическим примерам. Если обращаться к чужому мнению, Вергилий ошибался в вопросах адаптации и политики восприятия осмысляющих себя существ вокруг, поэтому ещё в подростковом возрасте пришёл к единственному логичному подытогу: это и люди, и обстоятельства должны подстраиваться под него. Лимбо за спиной цветёт, тянет вязкие нефтяные ветви по стенам. Пол под ногами хлюпает. Не становящийся ближе дверной проём кажется теперь задыхающемуся от бега Вергилию светом в конце туннеля — сияет прямоугольной бело-голубой дырой и распыляет остатки света. Классическое осознание временного потока здесь не работает — временно́е тает во вневременном, и Вергилий понимает: он в изначальной точке координат, в которой закладываются основы, впоследствии получающие развитие. Во вневременном нет правильных и неправильных решений — только варианты развития. Он — наблюдатель. У его брата на руках имеются другие вопросы и ответы, и Вергилий такую хаотичность мировосприятия понять силится, но не может. Для него Данте одновременно и старик, и ребёнок. Всё должно иметь чёткие фазы развития и становления — в их мир вмешались, теперь мир пожинает плоды этого вмешательства. В мир Кэт вмешались тоже, в мир миллионов других детей, когда Лимбо ссыпалось, обнажив нутро, — этот подытог неконтролируем. И он приложил к этому руки. Руки Вергилия по локоть в крови. Никакой латекс не поможет отделаться от липкого стянутого ощущения на ладонях и между пальцев, под ногтями. Вергилий отнимает окровавленную ладонь от раскуроченной груди и выдыхает, закрывая глаза на секунду. Этого хватает, чтобы коридор резко развернулся, как грань кубика Рубика, вышибая Вергилия в ближайшую комнату и захлопывая дверь. Рухнув на усыпанную семейными снимками стену, Вергилий упирается локтем и поднимает голову, смотря на родителей в противоположном конце гостиной — пространство медленно вращается против часовой стрелки. — Он имеет право не заканчивать обучение. — Обычно спокойная мать активно жестикулирует. — Вернётся к этому, когда будет готов. В какой-то момент Вергилий решает — образование не для него. Он может сделать больше и сделает, если ему не придётся растрачивать своё время и свой потенциал, слушая устаревшие выводы давно устаревших людей. — Зачем тогда он экстерном заканчивал среднее образование в пятнадцать? Чтобы через год захотеть сравняться со всеми остальными? — Отец растирает переносицу под очками и отрицательно качает головой. — Его ни один из этих жирных ублюдков в креслах всерьёз не воспримет. — Значит, и не надо. Он прекрасно пишет эти свои программы, если денежный вопрос всё же встанет. И есть мы, в конце концов. — Растянув губы в улыбке, мама смотрит в сторону Вергилия и, коротко рассмеявшись, добавляет: — Подслушиваешь, парень? Давай-давай, иди сюда. Как прошёл твой день? Осколки с рамок семейных снимков вонзаются в ладони. Вергилий пытается нащупать Ямато, но того нигде нет — он шарит взглядом по стене и по окну. За окном солнце топит дорожку гравия, уходящую в сторону массивных ворот, за которыми разрастается огромная тень Охотника. Мать криком разбивает самообладание. Отец зовёт её по имени и кричит, чтобы Вергилий бежал отсюда. Но Вергилий бросается к родителям. Само по себе действие иррациональное и импульсивное. Аналогическое. Если отбросить все предрассудки, то оно просто тупое. Неконтролируемые приступы человечности растворяются в осознании собственной бесполезности, ущербности и беспомощности. Вергилий тянет к родителям руки, пока демоническое копьё пробивает ему спину в области поясницы и вырывается из живота, вонзаясь остриём в кафельный пол. Выплёвывая сгустки крови на белый ворс ковра, всё, что он может — стараться не терять сознание и смотреть. Демоны смеются, отрезая голову его матери; демоны смеются, выкорчёвывая сердце из груди отца — сквозь коридоры и комнаты Вергилий слышит, как заходится криком его сестра. Его трясёт от ужаса, но ещё больше — от злости. Уязвлённая позиция. — Я уж подумал, что накроем этого изворотливого ублюдка. — Демон чиркает зажигалкой и отпинывает труп к стене. — Но наша ищейка опять обосралась. — Запах смазанный. — Да что ты говоришь? Этот шкет, по-твоему, похож на брюнета со здоровенным спардовским мечом? Плавая на грани вневременного, Вергилий пытается уловить суть разговора и малейшие признаки жизни родителей. — Запах похож, и этот тоже шароёбился по Лимбо. Да и похуй, пошли отсюда. Бегать от нас вечность он всё равно не сможет. — Если бы Мундус спустил на этого ангельского выблядка всех собак, — вытирая нож о бедро и засовывая в ножны, хмыкнул демон, — а не только ищеек, то давно бы поймал. — Этот выблядок — потенциальный наследник, если все перестанут делать работу бога. Ты действительно считаешь, что Мундус настолько тупой, чтобы орать о нефилиме раньше времени на каждом углу? Окончания разговора Вергилий не слышит — проваливается в черноту, она густая и вязкая. Во рту горчит вытекающий вместе с кровью дёготь, продукт сухой перегонки отчаяния, растворяемого людьми в спирте и высокоалкогольных напитках. Из вневременного Вергилия вытаскивает сначала саднящая, а затем режущая боль между лопаток, и он понимает, что чувствует конечности. Задыхаясь, Вергилий приподнимается на копье и с ужасом смотрит, как кожа пытается регенерировать вокруг резного металлического наконечника. Шрам на спине пылает, заставляя заходиться криком — Вергилий упирается ладонями в пол. Разносящийся эхом — или внутри черепяной коробки, или по комнате — давно забытый голос призывает сражаться. У Вергилия трясутся плечи, в глазах — песок. Сквозь пелену он видит яркое свечение, очерчивающее его распластавшуюся по окровавленному полу тень. За спиной тени — оружие. Заведя руку за спину, Вергилий вытягивает катану перед собой — клокочущая энергия всё ещё формируется в устойчивую молекулярную связь. Вложенное в него десятилетие назад оружие отзывается на имя — Вергилий это чувствует: ощущает катану частью себя. Ямато — великая гармония. Насаженный на копьё, смотрящий через гостиную на обезображенные тела родителей Вергилий пытается принять абсурд и едкую иронию ситуации. В утробе вневременного вакуума Вергилий хочет проснуться. Комната поворачивается на сто восемьдесят градусов, распахивая запертые двери. Размазывая кровь по рукояти, Вергилий соскальзывает с копья, пролетает два проёма и падает в кресло разгромленного им же кабинета отца. Не в пределах Рая, не в комнатах болезненных воспоминаний — Вергилий заперт в клетке своего разума. Врастая в кожаный диван, он пускает корни депрессивного состояния всё глубже. Вергилий находит это забавным: знать многое о происходящем с ним, но не иметь возможности выбраться. Сколько не читай про болота с дерьмом, если в них прыгнешь — всосёшься выверенными усилиями физических законов человеческого мира. Вергилий не выпускает Ямато из рук: когда катана пульсирует под пальцами, мир ощущается безопаснее. Сердобольные родственники по материнской линии гонят психолога за психологом, психиатра за психиатром через тёмные комнаты дома — разговоры не помогают, медикаментозная корректировка состояния тоже. Вергилий наперёд знает, что они скажут, что сделают. Перед глазами врачей, родственников, адвокатов и бизнес-партнёров он — развалившийся подросток. Перед глазами Вергилия — череда допросных и следственных экспериментов. Подозрений. Для стороннего наблюдателя он так и не ставшая частью семьи белая ворона. Вергилий всматривается в улыбающиеся лица на сделанном заранее рождественском снимке: сестра душит его в объятиях, взобравшись на колени, родители обнимают их обоих со спины. Отнимая руку от Ямато, Вергилий растирает переносицу и хмурится от головной боли. Практически все огромные окна зашторены, потому что свет режет глаза. Во рту пересохло. Когда людям плохо, они стремятся ограничить пространство вокруг себя — Вергилий уже два месяца не покидает стен дома без острой необходимости. Ограничение пространства упрощает мир до понятных пределов, устанавливает подконтрольные границы — это то немногое, с чем Вергилий в данный момент может работать. Про свободу написано столько книг, снято столько фильмов и всё ради того, чтобы человечество обманывало желание быть ближе к началу или концу — к утробе или к гробу. Желание свободы эфемерно, вводит в огромный мир, накладывает ответственность, запугивает возможностью выбора, напоминает о всех ошибочных решениях. Это всё можно видеть, если читать между строк. За пределами дома два мира, и оба Вергилию непонятны: один непонятен человечеством, второй — отсутствием привычных законов. Он бы рад запереться в коробке офиса или в квартире, сделать вид, что ничего не видел и не слышал, но чувство ожидания чего-то или кого-то, давно забытое, растекается навязчивыми мыслями. И это — то единственное, к чему объяснений в медицинских трактатах не прилагается. — Были ли они по-настоящему важны, Вергилий, если вы говорите, что в эмоциональной связи всегда тесалась проблема? Эмоциональная проблема — с его стороны. Со стороны родителей и сестры всё всегда складывалось, как надо, но он не станет объяснять это демону, клокочущие тьмой щупальца которого вьются у него в ногах по ту сторону Лимбо. Тощий, высокий, прячущий глаза за бликами очков демон отчаянно пытается прощупать Вергилия. Вергилий же классифицирует существо перед собой по внутрисоциальному демоническому порядку. Всё ещё затуманенный алкоголем мозг цепляется за единственное кажущееся правильным решение: что если весь мир привести к пределу последовательности, привести к порядку — направлять. Но Вергилий никак не может понять первопричин такого желания. Блуждая среди приходящих потоком идей, он отвлекается. Лицо демона раскрывается от уголков рта шкатулкой и оттуда вырывается заполняющая гостиную темнота — Вергилий проваливается в кресло, сквозь кожаную обивку. Ему нужно время, чтобы понять — теперь Рай правильный, таким он его запомнил. Высоченные потолки кажутся недосягаемыми; бежать от стены до стены комнаты — вечность. Спрятавшись за креслом, Вергилий сидит тихо, старается дышать реже, когда мелкие шаги раздаются совсем близко. Данте запрыгивает на кресло, хватается за спинку и смотрит сверху вниз на Вергилия, вздёргивающего голову и хмурящего брови. — Ты жульничаешь! Ты не можешь находить меня каждый раз. — Это просто, — хмыкает Данте и пожимает плечами. — Ты громкий и много следов оставляешь. Похоже на правду. В поисках брата он иногда проводит часы, пока Данте или не поддаётся, или не соглашается на ничью. На второе его приходится уговаривать, но у Вергилия конкретно это получается отлично, но не прятаться. Данте требуется не больше пятнадцати минут, чтобы выйти на него, а затем напрыгнуть. Вергилий жалуется на брата Еве — она говорит, что в этом нет ничего страшного. Просто Данте — охотник, а он, Вергилий, — пастух. И те, и те важны обществу в равной мере. Вергилий просит Еву объяснить про «равную меру», и она объясняет, усаживая его рядом и крепко обнимая. Данте в это время с ловкостью кота прыгает с дивана на кресло — единственная мера, которая его интересует, — это мера в еде. — Так, считай до десяти, а потом ищи. Не дожидаясь ответа, Данте показывает язык и исчезает за дверью. Вергилий остаётся в кабинете отца один. Найти брата сложно, но он спокоен, потому что знает: Данте где-то рядом. Он никогда не уходит далеко. — Спарда! — голос Евы разлетается по Раю. — Они здесь. Они здесь! Они нашли нас. Нам нужно уходить. Скорее! Вергилий цепенеет, врастает в пол и шарит глазами в поисках брата — того нигде не видно. Он хочет позвать Данте, но боится подать голос, поэтому шепчет. Никого. По коридорам разносятся восторженные вопли незнакомых людей и скрежет металла. Рай наполняется чем-то гадким. Его хватают со спины, горячая ладонь накрывает рот, вбирая в себя крик. Спарда шепчет Вергилию быть тише и свободной рукой обнимает, гладит по плечу — голоса незнакомцев становятся ближе. Слёзы и вой сменяются интервальным сдавливанием грудной клетки — максимум доступного спокойствия и самообладания. Спарда подхватывает Вергилия на руки и вжимается в стену — кажется, не дышит. Вергилий молчит тоже, но боится, что кто-то услышит его дрожь. На игру это не похоже: голос у Евы такой, словно она напугана. Смотря на Спарду, Вергилий понимает окончательно — они в опасности. Он хочет спросить про Данте, но слова стынут в горле. Зажмуриваясь, Спарда откидывает голову и сжимает зубы — на скулах ходят желваки. Сердце бухает в груди слишком быстро и слишком сильно, Спарда смотрит в сторону коридора — Вергилий знает, что так во взгляде прячется скорбь, но не понимает, к чему она здесь. И Спарда сильный, сильнее всех, Ева не один раз говорила ему и Данте об этом. Под ладонями Вергилия сердечный ритм Спарды замедляется, а взгляд становится холодным и нечитаемым. Огромный мир дарует возможность выбора, который породит столько неправильных решений и столько боли. Меняющийся кабинет рябит мелкими вспышками света, вытягивается в длину и теряет привычные очертания. Воздух плотнеет и становится видно, как он двигается. Здесь враждебных голосов и звуков скрежущего металла ещё больше, и они громче — Вергилий слышит обрывки фраз, которые для детских ушей не предназначены, и видит тоже: рваные буквы расползаются по стенам и призывают убить. Вергилий не понимает, что значит «шлюха», но у слова неприятный оттенок. Он не хочет этого видеть, не хочет слышать, поэтому утыкается в отцовскую грудь и закрывает уши ладонями. Спарда всё ещё гладит Вергилия по спине, но теперь это скорее данность, чем способ успокоить. Несколько раз Вергилий на мгновение открывает глаза — все места новые, незнакомые. Дрожь унимается, только когда Вергилий остаётся один на безлюдной улице с режущей болью между лопаток. Растерянный. С чистым листом незапятнанного воспоминаниями сознания. Но Вергилий озирается, ищет кого-то рядом — этот кто-то никогда не уходит далеко. — Знаешь, ты поставил меня перед фактом: «Доброго утра, Данте, у тебя есть брат». — Голос Данте звучит за воротами детского дома, яркие вспышки света в окнах вторят ему. — У меня даже не было времени представить, какой ты. Ты-то точно другое представлял — оно понятно, не осуждаю. Но знаешь чё? Второго бы, как я, я видеть точно не хотел. Не-не, спасибо. Мы бы тогда скурились где-нибудь в подворотне, а так — благое же дело разворачиваем, да? Поднимаясь на носки, Вергилий тянется до ручки ворот, нажимает и отталкивает от себя, входя в кухню Ордена. После полутёмных помещений библиотек здесь слишком ярко — белый свет холодный и мёртвый, не располагающий к уюту, но Вергилий слышит, как Данте и Кэт смеются. — Короче, я подумал: может, распять раз пять этого придурка, чтобы он заткнулся. Но проблемка в том, что меня берут в кольцо, и я такой: сейчас меня взъебут так, что я потом неделю не сяду. Опираясь ботинком в сидение стула, Данте гоняет по столу жидкие продукты в стеклянных и пластиковых банках, показывая движение фигур во время боя. Он — острый соус. Символично. Своим присутствием Данте любого может довести до слёз, если захочет. Но всё, что он делает в Ордене — расправляется с демонами и заставляет смеяться других, включая его, Вергилия. Замечая движение, Данте стучит кулаками по столу, имитируя такт его шага. — Ты громкий. Всё давно иначе, но Вергилий понимает, что Данте этим говорит: воспоминания возвращаются, поэтому по старой привычке парирует: — Ты шумный. Они пьют свежезаваренный кофе — воздух пропитался запахом зёрен. Вергилий наливает почти полную кружку и подходит ближе к столу. Кэт перебирает самодельные браслеты и раскладывает бусины по отсекам органайзера. — Смотри, — Данте взмахивает рукой у самого его носа и трясёт; тяжёлые бусины на шнурках болтаются, — если меня где-то или кто-то завалит, то теперь сможете опознать мой обезображенный труп без всяких экспертиз. Кэт пихает ногой стул, в который брат упирается ботинком. — Данте! Закатывая глаза, Вергилий отпивает кофе. — Не будь такой душнилой. И, кстати, ты знал, то фенечки снимать нельзя или желание не исполнится? Вергилий в ироничном понимающем жесте стучит по плечу Данте, затем убирает прилипший к кофте Кэт мусор, делая очередной глоток. Прикосновения иррациональны, не удовлетворяют потребностей — Вергилий держит дистанцию, но раз за разом стучит Данте по плечу, когда тот разбивает тишину пошлой шуткой. Обращаясь к Кэт, он касается её, чтобы она подняла взгляд, хотя мог просто позвать по имени. Ловя себя на этой мысли, Вергилий делает шаг назад. — Что ты загадал? — закрывая со щелчком органайзер, спрашивает Кэт. — Чтобы ты улыбалась. И Кэт улыбается, отрицательно качая головой. Данте из тех, кто действительно может загадать желание на подобные детские развлечения; Вергилий где-то в бесконечных списках дел, держащихся в голове, отмечает спросить его об этом. — Видал? — говорит Данте и смотрит на Вергилия. — Уже работает. И мне нужно кое-что у тебя спросить. Пошли. А ты, — Он поворачивается к Кэт, — никуда не сбегай и не начинай смотреть без меня. Откусывая бутерброд из пластикового контейнера, Кэт кивает. У Вергилия не так много ресурсов на серьёзные разговоры, но, к счастью, серьёзными темами Данте озадачивается преступно редко. Не зная, какой сегодня день и какой час, — Орден никогда не спит — Вергилий чувствует, как от усталости подкашиваются ноги. В помещениях без окон под светом ламп ориентироваться на биологические часы — нереализуемая практика. Созданный им распорядок дня приводится к исполнению всеми, кроме него самого. От миссии до миссии Вергилий существует исключительно на силе воли и кофе. Последний — скорее приятный способ самовнушения, и ему нравится вкус. Данте справляется со всем быстрее и чётче задуманного. Вергилия в ловушку недосыпа загоняют сроки. Среди огромного множества реализаций плана они движутся согласно практически идеальному развитию событий. Корректировки на ходу если и вносятся, то незначительные. Готовый к проигрышам Вергилий прорабатывает несколько партий, но Данте к проигрышам не готов — Данте по своей сути отрицает проигрыш в любом проявлении. Но Вергилий уверен: выживает сильнейший, но побеждает тот, кто умеет подниматься. Не до рефлексий. Позавчера Данте накрывается свинцовым одеялом пуль. Вчера он заливает пол кровью, хлещущей и носа и горла: осколок наконечника стрелы, забытый в теле пару недель назад, начинает мигрировать, разрывая ткани. Вергилий бросает планы, отмахивается от навязчивой идеи приоритетов и тащит брата к хирургическому столу. Сегодня Данте смеётся на кухне и позволяет Кэт завязать на запястье браслет. — Ты отвлекаешь всех от работы, ты знаешь об этом? — Вергилий тянет губы в улыбке. — У нас сроки, Данте. — Брось. — Данте отмахивается. — Дай девчонке отдохнуть. Мало она для тебя всякого делает, что ли? Он оборачивается через плечо. Глазницы впалые, чёрные — истерзанные выпуклыми венами. Улыбка, слишком широкая, режет лицо от уха до уха физическим ощущением превосходства над всеми. Бессознательное личностное представление о Данте ошибочно, не соответствует действительности, входит в конфронтацию социально-нормативных и ценностных представлений, не позволяя сформировать полный образ. Личностное представление — конструктор из допущений и предположений, а Вергилию нравится оперировать фактами. Вразрез с его желанием при всей своей простоте Данте — закрытая книга со страницами, исписанными только ему одному понятным языком мотивов. Вергилию не хватает времени, чтобы компенсировать допущения и предположения общением и взаимодействием. Он понимает: всё в данный момент держится на фактах родства и общей цели. Первым делом стоило дать им возможность узнать друг друга вновь, позволить Данте полностью восстановить память, познакомиться с Орденом и проделанной им работой, но вместо этого Вергилий бросил брата в самую гущу событий, надеясь, что всё разрешится естественным путём — невероятно глупая ошибка. Вергилий знает, в чём кроется проблема: фиксация на идее мести и словах о пророчестве съедает его изнутри годами. Опрометчивое расставление приоритетов в попытке утолить личный голод по спокойствию. — Ты думал, чем займёшься, когда мы доберёмся до этого ублюдка? — Данте отворачивается и смотрит перед собой. — А мы доберёмся, не сомневаюсь — у вас же теперь есть я. — Он смеётся. — Кэт говорит, что она хотела бы просто жить. Ну, знаешь, ходить на работу и выращивать на подоконнике что-то помимо всех этих её травок. А я всё думал, что бы делал я. Не возвращаться же в трейлер. Так вот, знаешь, я бы хотел отреставрировать Рай. Вернуть к прежнему виду, может, поменьше красного, а то у отца явно был фетиш на всё красно-рыжее. Вергилий не понимает причину такой разговорчивости Данте и такого хорошего настроения. Или всё дело во всплывающих воспоминаниях, на основе которых Данте пытается найти точки соприкосновения для дальнейшего общения. Сознание плавает в сотне образов, но стоит зацепиться за что-то — и появляется ещё сотня. Вергилий помнит, как это происходило и как сбивало с толку. — Представь себя рыжим, — продолжает Данте и заходится смехом; Вергилий усмехается тоже. — Бля, я сдохну, если кто-то из твоих или моих детей будет рыжим. — Ты думаешь, у тебя будет семья? — Канеш. — Данте поворачивается к нему лицом и шагает спиной вперёд по бесконечному коридору подземелий Ордена. — Когда-нибудь. Однажды. Вергилий понимает брата, принимает — для таких, как Данте, естественно желание хотеть собственную семью — но всё же замечает: — Нефилимов больше нет. Данте пожимает плечами. — Есть люди. — Люди живут мало. Ты будешь готов взвалить это себе на плечи? — Учитывая, что взвалили нам на плечи наши же родственники, то всё, что я сделаю — так, ерунда. — Данте отворачивается от Вергилия. — И чё я хотел спросить: тебе отец говорил что-нибудь тогда про меня и маму? Обрабатывая вопрос, Вергилий медлит — ресурсы памяти забиты схемами завтрашней вылазки — к прошлому приходится пробиваться. — Нет. Только вложил Ямато и сказал сражаться, когда придёт время. Помню, как он извинился, и как его слёзы капали мне на руки. Взгляд поднять он мне не разрешил. Лица Спарды я не видел. — Воспоминания скребут по голосовым связкам; Вергилий никогда и никому об этом не рассказывал. — Почему тебя это интересует? — Да так, чисто спортивный интерес. — Данте пожимает плечами и вновь оборачивается через плечо. — Слушай, ты бы поспал, а. Если перепутаю тебя с какой-нибудь тварью в тёмном коридоре, то сам виноват. Выглядишь — пиздец. — Много работы. — Мог бы спать дольше, если бы меньше времени с утра тратил на укладку. — Смех наполняет пустые помещения Ордена. — Пижон. Коридор резко обрывается — Данте исчезает в сияющем прямоугольном проёме, свет поглощает его. Вневременное становится временны́м. Вре́менным. Беря под контроль сознание, Вергилий бросает взгляд назад: коридор усыпан сотнями трупов. Стены Ордена перетекают в гостиную родительского дома, из неё — в кабинет Спарды, а следом — в улицы Лимбо-Сити. У трупов знакомые лица — лица ушедших — они раздуваются и рассыпаются мельтешащими червями. Огромные деверья вырываются из тел и стремятся к потолку, но падают — корни не могут уйти под землю — иссыхают, превращаясь в труху. — Смотри, Вергилий, смотри, что ты сеешь там, где ходишь. Вергилий отворачивается и делает шаг, позволяя свету поглотить себя. Когда границы объектов обретают чёткие контуры, Вергилий видит Данте, бьющимся в судороге. Его грудь в районе сердца раскурочена, кровь пропитывает майку, плащ и сухую безжизненную землю. Осознавая иллюзорность происходящего, Вергилий ничего не может с собой поделать. Не может отпустить. Непреодолимые приступы человечности. Падая рядом на колени, Вергилий стаскивает грязные латексные перчатки и пытается остановить кровотечение, нащупав артерии, но крови становится больше, рукава одежды пропитываются ею. У Данте закатываются глаза — у Вергилия трясутся руки. Руки по локоть в крови. — Где твоё сердце, Вергилий? В разряженном воздухе голос Евы звенит, заставляя поднять взгляд. Она выглядит, как в тот день, когда рассказывала ему и брату об охотниках и пастухах, о мере во всём. Грудина вновь начинает смолить болью, и Вергилий заходится стоном. Кожа разрезана, мышцы разрублены, рёбра размолоты в крупную крошку, а за ними — ничего, но он слышит сокращающееся раскатами грома сердце. Алое небо затягивается синей дымкой, в местах соприкосновения становясь грязно-фиолетовым. Вергилий смотрит на огромное, испещрённое светящимися сосудами сердце. Все эмоции живых существ скрыты в мозгу, но мифологическое сознание вывело, что в сердце. Люди с начала времён пытаются объяснить сложные вещи простыми и ошибочными тезисами: невозможно почувствовать формирование новых нейронных связей или ощутить, как по замкнутой системе сосудов циркулирует кровь, но сердце чувствовать легко. Оно ускорит ритм с любой сильной эмоцией — стучит в ушах и горле. Вергилий не приписывает своему сердцу никаких мифических свойств. Только сухая выжимка фактов. За огромным сокращающимся сердцем земля обрывается в темноту, над которой возвышается каменная статуя. В грубо исполненных чертах лица улавливается что-то знакомое. Спарда. Сердечный ритм ускоряется, и словно услышав его, статуя медленно поворачивает голову, пока не упирается ничего не выражающим взглядом в Вергилия. Мелкая каменная крошка и пыль падают по рельефам брони и исчезают в черноте обрыва. Вневременное на время становится мертвенно тихим, готовым к буре, а затем разрывается грохотом — небо терзается всплесками красных молний и обрушается нефтяным ливнем. Ни Данте, ни Евы рядом больше нет. Вергилий здесь один. Фигура Спарды идёт трещинами в области шеи практически ровной линией, и под очередной грохот голова откалывается и падает, сотрясая залитую вязким дождём землю. Теперь взгляд направлен не на Вергилия — на его слишком быстро сокращающееся сердце, а Вергилий наконец замечает на нём тонкие белые шрамы. Он знает, что последует дальше. Это неизбежно — старые раны всегда ноют. У людей — на изменение атмосферного давления, у нефилимов — от воспоминаний. Невозможно привести к началу то, что однажды было разрушено. Вергилий устаёт купировать симптомы. Ткани рвутся неравномерно, сквозят белым светом изнутри, пробиваясь через стену чёрного дождя. Разрывая лёгкие криком, Вергилий падает на колени, упираясь окровавленными руками в нефтяные лужи, и силится не рухнуть лицом. Его трясёт. Боль не соразмерна тысяче вогнанных в него мечей. Усилием выдёргивая себе из агонии, Вергилий боковым зрением видит, как рядом с ним из ничего растекается белая женская тень — в районе грудной клетки у неё пустота. Но в образе вновь улавливается что-то знакомое. А потом Вергилия скручивает снова. И снова. И снова. И снова. Теней рядом становится больше — они берут его в кольцо, тянутся от него. У мужской тени рассечена шея, две другие — мужская и женская — целы, но истерзаны. Вергилий знает, чьи это отголоски в его сознании. Заходясь очередным воем, он упирается лбом в тыльную сторону ладони и склоняется к самой земле — она стремится поглотить, заползает под одежду и в раскрытую грудь, обволакивает вязким холодом лёгкие. Вергилий задыхается, смотря на пятикратно пробитое сердце, ослепляющее светом почти в полном мраке. Его тень прямо перед ним — маленькая, почти детская — вытягивается, уползая далеко за обрыв в темноту. На конце тени — искажённое отражение, воссозданный образ детских страхов и подростковых кошмаров, слепленный под влиянием ошибочных личностных представлений. Это не антагонист, не доппельгангер — жалкий трикстер — бессознательная попытка взять под контроль то, что подконтрольным никогда не станет. — Как ты можешь властвовать, если не властвуешь над собой? — Голос нарастает с каждым словом, но гаснет в болевом шоке. — Власть в отречении, Вергилий. Представь, насколько сложнее было бы одолеть Мундуса, не будь он привязан к своему отродью, привязан ненавистью к Спарде и к вам — его отродьям. Холодный ум, Вергилий, только он может выиграть и битву, и войну. Холодный ум плохо уживается с эмоциями. Кто-то крепко стискивает его плечо, и Вергилий поднимает голову — сердце сквозит ранами. Ощущение боли естественно, практически первородно: в семь лет на незапятнанном листе чистого сознания не было ничего, кроме боли — и физической, и той, что испытывается сложнее, которую Вергилий не признаёт. Как паразит, искажённое восприятие будет ждать здесь вечно. И Вергилий будет вечно возвращаться в это место, пока не обернётся прахом. Каждый борется с самим собой, но каждый по-своему. Становясь корнями, белые тени вспарывают мрак, расползаются в стороны, уходят глубоко — защищают. Любой хороший план строится на фундаменте накопленных знаний. Долгосрочные отношения строятся на фундаменте принятия и понимания, искреннего желания слышать и быть услышанным. Поднимаясь на ноги, Вергилий выныривает из мрака около скрипучих ворот и смотрит на родовой дом под ярко-голубым небом. Из него доносятся голоса давно ушедших. Под рёбрами привычно клокочет желание привести к порядку всё сущее. Данте — охотник. Вергилий — пастух. Они приводят заблудший в чужой жадности мир к порядку. Вергилий приводит к порядку — себя. У того, кто не имеет сердца, не́что в груди смолит болью непомерно сильно и часто.