Улыбка

      Лгать? Говорить правду? Или молчать?       Клаус не хочет искать ответы. Он хочет сохранить кусочек этой нормальности, льющейся солнечным лучом по комнате. В отсутствие громких звуков мир застывает, словно кто-то надавил на рычаг где-то в квартирке девочки на велосипеде. Тихо. Мирно. Тепло.       Пятый смотрит куда-то в пространство за креслом, в котором сидит Клаус. Их чашки с кофе планомерно пустеют. Солнце выкатывается из-за горизонта, как по расписанию. И Клаус откуда-то точно знает, что сегодня на три минуты позже, чем вчера. Обычное осеннее утро. Уютное.       Клаус давно не чувствовал себя таким живым, как в этом неудобном кресле с горьким привкусом кофе на языке, кровавыми потеками на лице и бурыми пятнами на одежде. Он спокоен. И кажется удивительным отсутствие потребности сковырнуть пару застарелых шрамов деревянной зубочисткой. Кажется правильным, что компанию ему составляет Пятый.       Они никогда не были особо дружны. Никогда не упускали возможности дать хорошего метафорического пинка по рёбрам. Однако сложно не заметить, что в ситуациях из разряда "меня, блять, уебало куском арматуры по печени" они доверяли друг другу. Так было в далёком прошлом, время до которого для каждого из них разное. Так было тогда, когда они ещё были одинакового возраста.       Сейчас же всё сложнее. Иначе. Сейчас за плечами одного стоит смерть, вычерчивая длинными пальчиками узоры на шее. За плечами другого - реки крови и апокалипсис. А между ними - годы и горстка незначительных разговоров и ссор. Бессмысленных разговоров и ссор. И Клаус отчего-то считает, что это всё - ложь.       Клаус отчего-то считает, что ему не хватает деталей для полной картинки из кубиков Lego.       Клаусу нравится это. Просто сидеть в тишине и смотреть, как ресницы Пятого замирают на долгие мгновения, как взгляд его становится всё более далёким, пустым. Как его пальцы нервно сжимаются в кулаки, как язык быстро проходится по сухим губам. Привычки, которые каждый брат знает о своём брате. Привычки. Люди состоят из привычек.       Четвёртый смотрит. И это всё, что он может. Всё, на что он способен.       В воздухе пыль серебром, и Клаус думает, что это красиво. Он знает, как пыль комьями забивает ноздри, как пеплом оседает в лёгких, но всё прекрасное - смертельно. Всё, достойное внимания, способно убить тебя. И он, очевидно, был создан для самых великолепных вещей этого мира. Чтобы они убивали его. Снова и снова.       Запах крови въедается в саму его суть наперегонки с ароматом кофейных зёрен. Кто знает, что быстрее: засохшая кровь живого мертвеца или пар кофейной жижи? Ответ кроется в скорости. Ответ всегда в скорости. Задача всегда одна и та же. Только решение приходит в разное время, разными путями пробиваясь в ворох мыслей.       Кто такой Клаус? Кусок сексуального мусора.       Солнце съезжает вверх на полградуса по небесной сфере, пока часы отмеряют ему секунды. Часы - коробка, думает лениво Клаус. Коробка для хранения шкалы придуманной, эфемерной величины. Как управлять тем, что не можешь пощупать? Не можешь увидеть или даже точно сказать, что именно в твоей власти? Время. Смерть.       Кто знает, что это такое? Четвёртый не знает. И уверен, что не хочет знать. Уверен, что не хочет разгадывать дерьмовые кроссворды, потому что порой путает вертикаль и горизонталь. Его абсцисса и ордината съехали на неведомый угол в неведомом направлении, так что единственное положение, которое точно ему известно - ноль. И он сидит в нем, пытаясь понять хотя бы размерность пространства, которое ведёт себя, как сумасшедшая неваляшка.       Сидеть в пыли и солнечных лучах безопасно. Даже если кровь все ещё течет слишком медленно по венам. Безопасность - дикое понятие для Четвёртого, неясное, из другого мира. Он слишком часто умирал, чтобы знать, что иногда нужно наклонить голову, чтобы не врезаться лбом в низкий дверной проем. Он не имеет понятия о том, что это такое, но ощущает это сейчас.       Пятый ставит стакан на пол. Резкий громкий звук эхом разрезает комнату, пугая пылинки. Клаус вздрагивает всем телом. И чувство комфорта исчезает так же, как и иллюзия счастья. - Хватит, Клаус, - тихо проговаривает Пятый.       Клаус едва разбирает его слова. Но понять заложенный в них смысл оказывается сложнее. Так что он просто смотрит, как Пятый поднимает на него свой уставший, какой-то обречённый и смирившийся взгляд. - Ты должен остановиться, - продолжает Пятый.       Клаус моргает глупо несколько мгновений. - Я не понимаю, - медленно, отрывисто выхаркивает он, по ощущениям, вместе с частичкой себя выплевывая слова. Словно в попытке вытащить застрявший в глотке живой комок червей.       Пятый хмыкает горько, кивает, осматривает кровавые пятна. Его взгляд странный. Непривычный. Такой, какого не бывает у таких, как он. Взгляд больной. Убитый. И Клаус видит это. Беспомощность.       Пятый не может... Нет.       Не беспомощность.       Клаус отрицает саму возможность проведения нити между Пятым и этим словом. Ложь. Это галлюцинации после смерти непривычным организму способом. Не то чтобы смерть - это что-то привычное и свойственное организму, но... Его организму - да. - Я уже видел это прежде, - говорит Пятый.       Клаус брови вскидывает и улыбается. Он всегда так делает. Это его манера - притворяться дурачком. Данная роль спасает, когда не хочется брать ответственность за собственную жизнь. И не только за свою. Ей-то грош - цена.       Глаза Пятого смеются, искрятся истерическим смехом. И Клаус узнает в искрах этих себя. Мурашки бегут вдоль позвонков созвучно шуму крови в ушах. - Я уже видел эту улыбку, Клаус, - шёпот эхом растворяется в воздухе. - Эту твою улыбку.       Клаус хочет кричать.       Но Клаус молчит.       Теперь улыбается Пятый. ###       Клаус пьёт. Нет, не так. Клаус бухает.       Алкоголь бьёт по мозгам, точно так же, как музыка — по барабанным перепонкам. Душно. Шумно. Грязно. То, что нужно, чтобы не думать.       Клаус танцует, запрокинув голову и откидывая постоянно путающиеся пряди волос с лица. Ему хочется больше движений, громче музыку, ритмичнее. Он кричит слова песен, срывая глотку. Он смеётся лающим смехом людям вокруг, и они отвечают ему тем же. Они прижимаются к нему, трутся рядом, заставляя его и так бурлящую кровь закипать неестественно под кожей.       Клаус растворяется где-то в максимумах звуковых волн, в чужих комплиментах и движениях собственного тела. С каждым новым толчком пульса наружу вываливаются тонны его закупоренных злости и боли, непонимания и отрицания. С каждой новой рукой на его плече, животе, бедре он забывает о часах в остывающей ванне, принимавшей в себя его стекавшую по запястьям кровь. С каждым новым глотком всё тише и тише становится эхо слов: Я уже видел эту улыбку. Эту твою улыбку.        Эхо чёртовых слов. Будто они всё объясняют. Как будто после этого Клаус вдруг должен был познать истину, понять, в какой стороне маскарад и какие именно фонари вдоль дороги лгут. Словно это определяет саму его суть, а он не в курсе.       А он и не в курсе. Клаус точно понимает только, что Пятый знает больше, чем говорит им всем. И Четвёртый не уверен, что хочет рыться собственными руками в зловонном мусорном мешке чужого прошлого-будущего. Четвёртый этот мешок хочет выкинуть, сжечь и никогда больше не вспоминать. Он не хочет, потому что Пятый знает.       Пятый знает, как он умер.       Клаус заметил это знание в его глазах. Пятый не нашел его, Клауса, тушку среди развалин. А если и нашёл, то не там и не так. Пятый увидел то, что его напугало. То, что его поразило и отпечаталось чёрно-белой картинкой на сетчатке. То, что не даёт ему спокойно спать.       Так что да — Клаус бухает. Бухает, танцует, флиртует и пытается не думать. Не думать, что делать дальше, куда бежать, в какой столб врезаться и зачем? Сейчас ему хочется, чтобы его вырубило на пару часов на полу дерьмового клуба. Хочется перестать существовать. На минутку. Или на день. Может, лет на тридцать. Или навсегда. Перестать быть во всех из миров.       Клаус по-детски бежит от проблем, даже не будучи уверенным в том, что именно является проблемой. Он как маленький мальчик прячется под одеялом и зовет мамочку в темноте. Но его мамочка – запрограммированная машина, и руки её всегда холодные. И все мысли в его голове ходят по кругу. По замкнутому кругу. Я не хочу умирать.       Этот маленький мальчик всё ещё боится смерти, всё ещё жмурит веки и дрожит в углу укрытого мраком склепа. Всё ещё не хочет признавать, что мир этот его отторгает. Всё ещё задается вопросами «за что?» и «почему?».       Четвёртый пьёт третий день кряду. И в забытьи ему мерещится силуэт за трупом без языка. У силуэта этого его походка. И, возможно, даже его лицо.       Клаус в эйфории и страхе пребывает двадцать часов в сутки каждый чёртов день, а оставшиеся четыре – в полубезумии сна. И на телефоне его – тридцать пропущенных от Бланта и Диего. А в пустоте его квартиры звучит только хриплый смех. ###       Клаус не в курсе как, но одним спокойным, почти зимним днём он обнаруживает себя в палате. В палате с белыми потолками и маленькими окнами. Над ним возвышается серьёзный мужчина в халате с крысиными чёрными глазками за стёклами очков, а разум Четвёртого дрейфует на волнах безмятежности. Ему так хорошо, что он не сразу чувствует ремни на запястьях.       Он прикован к кровати, как неуравновешенный больной. И не понимает, что происходит. Сквозь шум в ушах не выходит разобрать ни слова, а даже если бы и вышло, то смысл ускользнул бы в небытие.       Всё, что Клаус понимает – он в лечебнице. Снова. Абсурд.       Белый свет нервирует, так что проще закрыть глаза и окунуться в блаженную тьму. Таблетки прекрасно справляются с переправкой в иной мир, мир снов на этот раз. Всего лишь царство снов, граничащее с королевством мёртвых у западных рубежей смерти. Не так далеко, но и не столь близко, как хотелось бы. Хотелось бы получить её поцелуй. Вечный поцелуй.       Но сказка – не совсем то описание для реальности, в которой они все гниют. Так что вскоре Клаус узнает, что здесь он из-за Виктора, заставшего его в разгромленной квартире на полу среди груды острых бытовых предметов и истерически хохочущего. Клаус не помнит, но представляет картинку. И может только надеяться, что его любимая коллекция не была выброшена на свалку.       Клаус выливает кашу в унитаз каждое утро и с удовольствием глотает таблетки. Он блюет после капельниц и заигрывает с медбратом во время осмотров. Клаус собирает шайку психов в общей комнате и играет с ними в карты на пачку сигарет. А, может, и чего посущественнее, если повезёт.       Декабрь пушистыми снежинками окутывает явь снаружи больницы. И Клаус смотрит в окно, сдирая кожу с губ отросшими ногтями. Его пальцы в крови, во рту - кровь, по подбородку - тоже. И он рисует указательным пальцем раскосый, чуть поехавший смайлик. Красный смайлик на белом фоне. Клаус смотрит в окно и не может вспомнить, когда последний раз зима так красиво проходилась морозом по его внутренностям.       Клаус исправно сидит на общих собраниях и строит жалостливую мордашку в нужных местах. Он мухлюет в картах и говорит с пустотой, называя её Элом. Он посылает на три буквы психолога раз в две встречи и рассказывает ему о воздушном шарике ярко синего цвета. И если этот шарик проткнуть, можно попасть в лес. Тот самый лес, где у тебя нет ни рук, ни ног, ни головы.       Клаус улыбается Диего и заверяет его, что скоро вернется в строй. Роб Блант хочет его уволить, но не может, так что Клаус лишь пожимает плечами, как бы говоря: "Да, я такой. И что вы мне сделаете?"       Он наблюдает за золотой рыбкой в тесном аквариуме перед отбоем и желает всем: "Сладких снов, мои пупсики". Ночью снег становится пылью в замерзающем лесу, и скользкие тропинки плутают среди ветвей ещё сильнее, чем в дождливые осенние дни. Клаус не может свернуть на другую дорогу и не может выключить звук. И звук этот резонирует с черепом, пуская трещины вдоль костей и заставляя дребезжать барабанные перепонки отзвуками дрожащих стекол.       Ночами Клаус теряется, и снегопад играет мелодию шорохом оседающих снежинок.       На улице солнечно, когда он выходит на порог с небольшой сумкой в руке. Он вдыхает запах зимы и городских отходов. Клаус делает пару шагов, останавливается, чтобы показать средний палец закрытой двери и окнам первого этажа. Затем кричит чистому небу: - We are the champions, my friends!       Он идёт дальше и слышит: - Если ты думал, что избавился от нас всех, то ты очень сильно промахнулся, Четвёртый.       Лютер стоит у огромного джипа в тонкой на вид куртке. За рулём сидит мрачный Диего, бросающий обеспокоенные взгляды на капот машины, на котором восседает мило улыбающаяся Эллисон. Виктор кутается в шарф и машет ладошкой в знак приветствия. А Пятый нагло ухмыляется, сверкая рядом белых зубов. - Плохим поведением нас не запугаешь, - говорит Эллисон. - Наркотики и спиртное мы уже проходили, - фыркает Виктор. - Повторяешься, братец, - хмыкает Пятый.       Клаус смеётся: - Надо же было как-то собрать вас вместе .