Не ожидалось, что Геральт вообще переживет Испытания. Он был не единственным ребёнком-неожиданностью, в котором ведьмаки в Каэр-Морхене узнали сабмиссива, однако он был первым, кто выжил при Испытании Травами, он являлся первым сабмиссивом, превращенным в ведьмака. Когда Геральт выжил, один из немногих, наставники крепости были удивлены, но впоследствии предположили, что это попросту исключение из правила, что юный сабмиссив вскоре погибнет в предстоящем Испытании Снов.
Геральт пережил Испытание Снов, пережил мутацию своего тела вплоть до подкорки мозга, вышел с усиленными чувствами и обостренным чутьем, но его сущность и разум остались нетронутыми. Его выживание было неожиданностью. Кое-кто из тренеров, бормоча между собой, называл это отвратительным. Покорных ведьмаков никогда не существовало, и большинство тех, кто наблюдал за обучением Геральта, считали, что такие не должны ходить по земле.
Тем не менее, когда Геральт прошел через последнее Испытание, Испытание гор, только чтобы превзойти свою команду как по физическим способностям, так и по умственным, наставникам пришлось принять решение: одни хотели позволить ему закончить обучение, другие же желали, чтобы его усмирили, прежде чем его покорный характер убьет кого-то еще. В итоге они пришли к компромиссу. Геральт проявлял необычайную стойкость, как умственную, так и физическую, но были и те, кто еще не был уверен, что сабмиссив способен стать настоящим ведьмаком. Вследствие Геральт подвергся дополнительным, экспериментальным мутациям. В случае его выживания, те, кто сомневается в нем, позволят ему выйти на Путь. Однако если он умрет, то из этого последует простой вывод: он никогда не был достоин носить медальон Школы Волка.
Дополнительные мутации были жестокими, они снова и снова выворачивали Геральта наизнанку, делая его каждый раз немного более неестественным, чуть более похожим на истинного волка. Его кости утолщались, зубы удлинялись, а выносливость и устойчивость к травмам увеличились втрое по сравнению с другими ведьмаками. Его молодое тело отчаянно боролось с мутациями, сгорая в лихорадке и очищаясь от каждого куска пищи или глотка воды, которые ему удавалось проглотить.
Но, в конце концов, после нескольких недель страданий, Геральт пережил последний этап дополнительных мутаций: волосы мужчины поседели от потрясений, резко контрастируя с его естественным темно-каштановым цветом. Первое, что он сделал, это коротко подстриг их, оставив только одну белесую прядь. Геральт знал, что он был уродом среди ведьмаков из-за своей природы, и эти дополнительные мутации только сделали это более очевидным. Он не мог этого скрыть, а потому и не пытался вовсе.
Мутации были завершены, и финальное обучение Геральта началось всерьез. Весемир ежедневно гонял его, дрессируя до тех пор, пока он не мог в полной мере использовать свои улучшенные способности. Его заставляли выходить за рамки собственных возможностей, вынуждали рвать мышцы и напрягать сухожилия, а затем толкали дальше. После этого он не знал ни дня, свободного от боли.
Он узнал, как адаптировать под себя ведьмачьи эликсиры, чтобы сделать их еще лучше, дабы усилить собственные возможности в несколько раз, полагаясь исключительно на свой более выносливый организм, способный справиться с более повышенной токсичностью. Зелья были настолько едкими, что его глаза чернели, а лицо теряло здоровый цвет, оставляя только черные вены, ибо его тело направляло как можно больше крови и энергии на переработку токсинов. Когда это произошло в первый раз, мастер алхимии только кивнул, не возражая. Геральт знал, о чем он думал. В конце концов, монстр должен выглядеть соответствующим образом.
Каэр-Морхен создал существо, далеко превосходящее даже легендарную доблесть и силу обычного ведьмака. Единственной его слабостью была его сущность. Сабмиссиву нужно было регулярно подчиняться, чтобы оставаться здоровым и функционирующим, но Геральт вряд ли бы мог заключить контракт с Доминантом с целью получить такой необходимый сабспейс. Учитывая этот риск, тренеры в Каэр-Морхене попытались изменить его. Когда это не удалось, они попытались лишить его естественных для сабмиссива внутри него нужд, отказывая ему в этом более года, смягчившись только в тот момент, когда разум Геральта почти сломался от напряжения. На тот момент они вложили в него слишком много времени, усилий и средств, чтобы позволить ему умереть так просто. Необходимо было найти решение.
Как и у всех ведьмаков, клеймо Геральта было покрыто искусной татуировкой. Миф заключался в том, что все ведьмаки были Доминантами, и хотя действительно большинство из них таковыми являлись, повсюду могли встретиться нейтралы, которые в целом составляли подавляющее большинство населения, за ними же следовали Доминанты, а затем сабмиссивы примерно в равных долях. Но ведьмаки всех Школ были счастливы позволить людям продолжать считать, что все ведьмаки были исключительно Доминантами. Обычный человек, нейтрал, с опаской относился к Доминанту и предоставлял ему большую свободу действий, проявлял уважение. Ведьмаки пользовались этим, дабы внушить своим заказчикам как уверенность, так и страх — это всего лишь помогало им получать монету.
Чтобы сохранить легенду, столетия назад все ведьмачьи школы начали татуировать своих выпускников, нанося сложные, подходящие для школы рисунки на правую руку каждого ученика от запястья до плеча, скрывая их метку. Для Доминанта она представляла собой толстую черную линию, которая шла вверх по внутренней стороне руки, точно по центру, от запястья до плеча. Для нейтралов отметки вовсе не существовало. Для сабмиссива клеймом был широкий черный браслет на запястье.
Школа Волка покрывала своих выпускников замысловатым и тщательно продуманным узором, который обвивал рунические символы защиты, магической силы и стойкости, усиливающие их знаки. Если ученик являлся Доминантом, он оставляли метку в основном видимой, что только подкрепляло молву среди людей. Если ведьмак был нейтральным, усложненный дизайн татуировки делал невозможным определение того, что находится под ней, вследствие чего нейтрала принимали за привычного Доминанта.
Геральту, однако, чтобы скрыть толстую, покорную манжету, наставники обожгли кожу от запястья до локтя, прежде чем наложить на воспаленную руку плотный, сложный рисунок. Грубый, блестящий от ожога, шрам скрывал позорную метку на его запястье детальным узором. Клеймо нельзя было просто удалить, не отрубив напрочь всю конечность, но шрам от ожога в сочетании с замысловатой татуировкой не позволял определить сущность ведьмака даже при ближайшем рассмотрении. В качестве дополнительной меры предосторожности Геральту было приказано постоянно носить перчатки.
Заключительной частью была необходимость найти метод, позволяющий Геральту погрузиться в сабспейс, как того требовало его психическое здоровье, не раскрывая свою природу никому, кроме глухих стен Каэр-Морхена. Испытания, которым подвергся Геральт в попытке избавить его от него же самого, показали, как долго он мог обходиться без нужды в подчинении, прежде чем стать существенно ослабленным и вялым.
Он начал чувствовать напряжение через четыре месяца, через восемь боль полностью сковала его тело, но он не терял своих навыков или разума, пока не прошло примерно одиннадцать месяцев. Даже если Геральт прибудет в Каэр-Морхен на зиму в самый последний возможный момент и уедет, как только тропа вниз с горы станет едва проходимой, самый долгий промежуток между его условным падением составит примерно десять месяцев. Он был бы в беспорядке, но все равно в здравом уме.
Исходя из этого, тренеры разработали план. Весемир позволял Геральту уходить в сабспейс только два раза за каждую зиму: перед началом Пути и после. Это происходило каждый раз одинаково, эффективно и выполнялась с обычной для Весемира эмоциональной отстраненностью.
В первый раз Геральт ощутил ужас.
Пока наставники спорили о новых способах, единственным молодым ведьмакам, пережившим три Испытания, Ламберту и Эскелю, Доминантам, было позволено помочь подавить Геральта. К счастью для них всех, каждодневные тренировки были слишком утомительными для того, чтобы устраивать что-то, выходящее за границы обычных касаний. Эскель был попросту доволен тем, что Геральт стоял на коленях у его ног, пока он перебирал в своих пальцах седые волосы. Они вместе наблюдали восход солнца, пока оба тихо плыли по течению и дрейфовали на волнах собственных ощущений. Ламберт по характеру был немного более отчужденным и предпочитал тупо приказывать Геральту выполнять любые задания: от чистки его доспехов до ремонта треснувшей стены в Замке. Это помогало им всем оставаться в здравом уме.
План же их тренеров был более традиционным. Когда Геральт пришел на свое первое запланированное «занятие» с Весемиром, он не испытывал сабспейса уже около восьми месяцев, так как ему напрямую запретили контактировать с братьями. Напряжение от долгого отсутствия хоть какой-то разрядки и выплеска энергии заставляли его тело испытывать невыносимую боль. Кожа ведьмака горела от любого прикосновения, будь то удар, полученный на тренировке или мягкое касание льняных простыней. Головная боль постоянно отдавала стуком пульса в глаза, даже когда он спал, а желудок совершал сальто при виде еды. Никого его страдания-то и не заботили до того момента, как их последствия не начинали препятствовать его функциональности в бою.
Когда Геральт вошел в покои Весемира, он увидел большой деревянный крест, установленный посреди расчищенной комнаты. Тяжелые стальные манжеты были прибиты к дереву на концах перекладины, в центре и у основания столба. Весемир приказал Геральту снять тунику и направил его к кресту, приковав к нему за запястья, лодыжки и шею. Грубая сталь царапала чересчур чувствительную кожу Геральта, мгновенно покрывая ее новыми рубцами. Дыхание и сердцебиение Геральта быстро участились, адреналин зашкаливал, когда он услышал, как Весемир позади него скручивает и разворачивает девятихвостую кошку.
—
Молчи, — скомандовал Весемир, добавляя своему голосу оттенок властности. Геральт прочувствовал приказ всем своим существом и немедленно подчинился, дыхание замерло в его груди. Никто и никогда раньше не использовал на нем Доминантный голос. Одновременно, когда он испытывал страх перед предстоящим подчинении, что-то глубоко внутри него чувствовало удовлетворение, повинуясь приказу. Осознание того, что это было продиктовано обычной необходимостью, заставляло чувствовать себя еще хуже, ведь он уж точно не наслаждался подобным.
—
Я ударю тебя пятьдесят раз. Ты будешь считать. Если ты собьешься со счета, я начну снова. — приказал Весемир и его Дом-голос скрутил внутренности Геральта.
Геральт почувствовал, как в его разум проникают первые признаки предстоящего сабспейса, но это не успокаивало, как это было с Эскелем или Ламбертом. Страх испортил это чувство. Тем не менее, он знал, какой ответ от него ждут.
— Да, сэр.
Без дальнейших объяснений Весемир поднял девятихвостого кота и с силой опустил его на спину Геральта, от чего у него образовались глубокие, кровоточащие рубцы. Геральту показалось, что его спина вспыхнула пламенем, но он подавил вздох боли и, заставив свой голос оставаться спокойным и ровным, сказал: «Раз».
Наказание казалось бесконечным. Удары Весемира рассекли кожу на спине и плечах Геральта, в результате чего кровь свободно текла и скапливалась в лужу на полу под ним. Несмотря на его страх, Голос Весемира в сочетании с болью и повторяющейся задачей заставил Геральта опуститься в пространство сабспейса, его разум цеплялся за утешение, принесенное легким абстрагированием.
Он сбился со счета. Весемир начал заново. Геральт подумал, что мог бы зарыдать, если бы еще был в состоянии. Разочарование в Голосе Весемира, когда он сбился со счета, ранило сильнее, чем способен был хлыст.
Наконец, все было кончено. Пятьдесят ударов приблизились к восьмидесяти. Спина Геральта представляла собой месиво кровавых полос, кожа свисала там, где раны встречались, обнажая мышцы под ними. Геральт тяжело дышал, повиснув на ремнях, но не издавал ни звука. Весемир снял наручники, осторожно поддерживая Геральта, когда тот опустился на пол у основания креста. Зрачки Геральта расширились, сабспейс начал медленно исчезать по мере того, как боль становилась все более и более ощутимой.
Весемир один раз похлопал его по плечу, стараясь избежать следов кнута.
— Я пришлю целителя, чтобы он присмотрел за твоей спиной, — сказал он, прежде чем повернуться, чтобы уйти, его голос снова стал нормальным.
Геральт смотрел ему вслед, холод пронизывал грудь. Он не ожидал похвалы, он знал, что не заслуживает этого. Он должен быть рад, что Весемир позволил ему немного отдохнуть здесь, должен быть благодарен за то, что Весемир послал к нему целителя, чтобы ему не пришлось пересекать Крепость с открытой окровавленной спиной. Он знал это, и все же это не остановило лавину стыда, захлестнувшую его. В тот момент он чувствовал себя недочеловеком, ничтожеством, каким его считали тренеры, сомневавшиеся в нем. Если простая клиническая сессия могла довести его до такого состояния, возможно, они были правы.
***
Геральт десятилетиями скрывал свою сущность, появляясь исключительно на этих двух контролируемых, жестоких сессиях с Весемиром каждую зиму. Он привык к боли отказывать себе в более частых сеансах. Его тело научилось справляться с головными болями, повышенной чувствительностью к прикосновениям и разрывающим мышцы напряжением, вызванным вынужденным воздержанием, он отбрасывая это в сторону, чтобы сосредоточиться на своей работе. В то время как его Путь был беспрепятственным, а его эффективность в убийстве монстров не имела себе равных, напряжение дало о себе знать другими способами.
Геральт страдал от постоянной бессонницы, доведенный до пробуждения снами о мягких прикосновениях и нежной руке, перебирающей его волосы. Боли в его сердце, вызванные этими снами, глубокого душевного желания, чтобы кто-нибудь сказал ему, что у него все хорошо, что он
хороший, было достаточно, чтобы остановить дыхание в его груди и не дать уснуть на несколько дней. Геральт знал, что у него никогда не могло быть таких отношений, какими, как он видел, наслаждались другие сабмиссивы. Никто не захотел бы, чтобы он преклонил колени у их ног, никто не захотел бы медленно, нежно, с любовью позволять опускаться ему в сабспейс, а затем снова вытягивать из него.
Даже если бы он смог безопасно найти кого-то для такой услуги, даже если бы он мог доверять кому-то, что он не использует его природу против него, Геральт знал, что никто никогда не захочет, чтобы он был таким. Он был лишь инструментом, которым убивали монстров, который затем отбрасывали, пока он снова не мог быть полезен. Он должен быть благодарен Весемиру за то, что тот помог ему «упасть», чтобы сохранить рассудок. Он знал, что Весемиру не нравилась эта работа, он видел жуткую гримасу на его лице и нерешительность в языке его тела каждый раз, когда он привязывал Геральта к деревянному кресту, но все же делал это, чтобы Геральт мог жить.
Геральт должен быть благодарен.
Он был благодарен.
Но от этого желание большего не перестало существовать.
Ему оставалось семь месяцев до последней капли, когда он впервые встретил Лютика. Яркий молодой Доминант подскочил прямо к его столу, пробормотал какую-то нелепую фразу о хлебе в штанах и сел прямо напротив Геральта, без страха выдерживая его неестественный взгляд. Он носил свое господство, как прекрасный плащ, накидывая его на себя и на все вокруг, гордо демонстрируя закатанные до локтей рукава. Геральт почувствовал, что бездумно наклоняется вперед, поймав себя как раз вовремя, чтобы сменить жест на устрашающий, а не на
просящий.
Геральта никогда раньше так не тянуло к Доминанту. Что-то в Лютике вызывало у него желание упасть на колени, уткнуться лицом в бедро Лютика и никогда не уходить. Это было опасно. Неприемлемо. Он должен был избавиться от него.
И все же, несмотря на удар Геральта, его рычание, похищение эльфами и почти что смерть, Лютик остался. Дни превратились в недели, и Геральт начал терять всякую надежду заставить этого надоедливого —
манящего — Доминанта уйти добровольно. Он сказал себе, что можно позволить Лютику следовать за ним, пока он может контролировать себя. Он всегда мог оставить его ночью, рассудил он.
Но он этого не сделал.
Когда зима начала опускаться на континент, золотые дни осени остались в далеких воспоминаниях, Геральт и Лютик сидели в таверне в Белом Саду, завершив последний контракт Геральта в этом году. После этого ему нужно будет быстро отправиться в Каэр-Морхен, если он хочет прибыть до того, как снег покроет горный перевал. В самую глубокую зиму, в эти несколько недель в начале нового года, даже ведьмаки не могли пройти по замерзшему пути к крепости, а Геральт прорубал его в этом году особенно тесно. Прошло почти десять месяцев с момента его последнего сабспейса, и Геральт едва сдерживался. Его рефлексы были все еще сильны, его рука с мечом все еще была ему верна, но его эмоциональный контроль начал ослабевать.
Он начал
хотеть Лютика так, как не мог контролировать, следя за ним взглядом, пока тот носился по таверне со своей лютней. Может быть, он мог бы сегодня вечером посидеть на полу рядом с Лютиком. В конце концов, они делили комнату, пускай и маленькую. Может быть, пока Лютик сидит на кровати и сочиняет, он сможет сесть на пол подле него и полировать свою броню. Для него было совершенно нормально сидеть на полу, и желание иметь опору не было чем-то неуместным. Он смог бы просто ощутить Доминирование Лютика, пока тот бы не подозревал, что на самом деле делает Геральт.
План Геральта рухнул, когда он заметил, что Лютик проявляет интерес к молодой саб-девушке в другом конце таверны. Для Лютика не было ничего необычного в том, чтобы подцепить сабмиссива для небольшой игры, прежде чем он ушел бы спать, но на этот раз Геральт не мог вынести, наблюдая, как Лютик втягивает юную девушку в свое пространство, ведя руками по ее мягким, вьющимся волосам и позволяя ей забраться к нему на колени. Он ругал себя за свою слабость, за глупую мысль, что он может украсть хотя бы маленькую частичку
блеска Лютика, чтобы успокоить свое ноющее сердце. Он допил остатки эля, бросил на стол пару монет, чтобы покрыть их трапезу, и направился наверх, в постель. Он кивнул Лютику по пути, старательно сохраняя невозмутимое выражение лица.
К счастью для ослабевающего контроля Геральта, в комнате, которую они сняли на ночь, было две маленькие кровати, по одной с каждой стороны узкой комнаты. Геральт, как всегда, занял кровать, ближайшую к двери. Он не торопился снимать доспехи, тщательно смазывая каждую деталь, прежде чем сложить ее в угол. Он наточил свои мечи, тщательно смазав кожу на гардах и проверив каждый на наличие каких-либо признаков изношенности. Наконец, он перешел к шорам Плотвы, которые он принес, чтобы осмотреть, пока у него была в распоряжении безопасная комната, почистил их и смазал маслом каждую деталь, пока она не заблестела.
Удовлетворенный, Геральт убрал свои чистящие средства и вымыл руки и лицо в маленьком тазу, предоставленным для этого. Он мог бы попросить принять ванну, но не был до конца уверен, что сможет сдержаться, если Лютик вернется, пока он все еще уязвим. Сняв сапоги и верхнюю одежду, Геральт в одних трусах забрался под одеяло, потушив свечу рядом со своей кроватью, но оставив гореть ту, что была рядом с Лютиком. Будет плохо, если он споткнется и поранится в темноте.
Геральт лежал в полутьме, его улучшенные глаза все еще могли видеть, как при дневном свете, и он молился, чтобы к нему пришел сон. Он прокрутил в голове ингредиенты алхимии, пытаясь успокоиться и уснуть. Когда это не помогло, он попробовал медитативное дыхание. Ничего не способно было побороть бессонницу, его нервы были напряжены, а тело сверхчувствительно ко всему окружающему, натирали даже неожиданно мягкие простыни на снятой койке. Он смирился с еще одной бессонной ночью, пятой за эту неделю, и вместо этого погрузился в легкую медитацию.
***
Было уже за полночь, когда Лютик, пахнущий сексом и удовлетворением, вернулся в комнату. Он напевал себе что-то под нос, раздеваясь перед сном и тщательно вытираясь тряпкой, которая лежала рядом с умывальником. Это была знакомая сцена, но все равно было больно от того, что Лютик провел ночь, трахая другого сабмиссива перед тем, как расстаться на сезон с Геральтом. Или навсегда. Лютик сказал, что он планировал снова встретиться с Геральтом в Белом саду весной, но Геральт не удивился бы, если бы он этого не сделал. Лютик мог заполучить любого, кого хотел, не было никаких причин, по которым он должен был тратить свое время и молодость на Геральта.
— Если ты хочешь переночевать завтра, я могу сказать хозяину гостиницы, чтобы он тебя не беспокоил. — тихо сказал Геральт, заставив свой голос оставаться нейтральным.
Лютик подпрыгнул, развернувшись лицом к Геральту. — Геральт, ты меня напугал! Я разбудил тебя? Прости, я пытался быть тихим.
— Нет, я не спал. — быстро сказал Геральт, чтобы успокоить его.
Лютик нахмурился.
— В последнее время ты мало спишь. Ты в порядке?
Геральт моргнул, пораженный и одновременно довольный тем, что бард заметил это. Он подавил это теплое чувство удовлетворения, он не имел на него права.
— Я в порядке. — резко сказал он, — Мне достаточно медитаций.
— Как скажешь. Просто обещай, что скажешь мне, если что-то не так? Я хотел бы помочь, чем смогу, — Лютик засомневался, но настаивать не стал.
Он звучал так серьезно, что Геральт почти что сказал ему правду, но вовремя спохватился, прикусив язык и издав вместо этого простое утвердительное мычание.
— И нет, — сказал Лютик, возвращаясь к первоначальному вопросу, — это наш последний день вместе до весны, так что я присоединюсь к тебе за завтраком, прежде чем мы расстанемся.
Геральт был рад, что темнота скрыла от Лютика его мягкое выражение лица.
— Как хочешь, — произнес он.
Лютик фыркнул, ласково качая головой в ответ на сдержанность Геральта.
— Знаешь, я вижу тебя насквозь за всем твоим стоическим фасадом.
Геральт сомневался. Все было бы совсем иначе, если бы Лютик знал правду.
Лютик забрался в свою кровать, натянул одеяло до груди и погасил свечу, прежде чем повернуться лицом к Геральту.
— Геральт?
— Хм?
— Можешь послать меня, но почему ты никогда не берешь сабмиссива? Разве ты не чувствуешь нужды в этом?
Вопрос Лютика был задан тоном истинного вопрошания, не осуждения, а просто любопытства. Возможно, это была единственная причина, по которой Геральт смог ответить, несмотря на внезапный страх, охвативший его. Он почувствовал, как его левая рука непроизвольно сжалась вокруг обожженной манжеты на правом запястье — рефлекторное движение, к счастью, скрытое темнотой и одеялом.
— Я не чувствую необходимости в этом, — тренировки Геральта были единственным, что не выдавало его голос.
— Хм, так это ведьмачья прихоть или твоя? — спросил Лютик.
— Ведьмачья. Тренировка подавляет наши эмоции, в том числе потребность в реализации наших
побуждений.
Это было правдой, но не в том смысле, в каком это понял бы Лютик. Геральт и в лучшие времена был плохим лжецом и знал, что ему нужно придерживаться правдивых заявлений, чтобы пройти через этот допрос незамеченным. Пальцы Геральта сжались вокруг манжеты, беспокоясь о обнаженном шраме от ожога.
— Хм. Без понятия даже, хорошо это или ужасно, — Лютик перевернулся и уставился в потолок, явно погруженный в свои мысли, прежде чем резко сел и снова посмотрел на Геральта.
— Знаешь, это не для моих баллад. Я просто беспокоюсь за тебя. — решительно сказал Лютик, желая убедиться, что его намерения не были поняты неправильно.
Геральт повернулся к Лютику, зная, что тот не может хорошо его видеть в слабом свете свечи, но все же желая быть ясным.
— Я знаю, что не в твоей природе использовать что-то настолько личное для песни.
Лютик смутился, явно тронутый.
— Ну да. Я имею в виду, нет, я бы точно не стал этого делать, — Лютик плюхнулся обратно на кровать, поправляя одеяло. Он вздохнул, прежде чем успокоиться. — Спокойной ночи, Геральт, — тихо прошептал он.
Лютик быстро погрузился в сон. Для Геральта, однако, сон оставался все таким же далеким.
