***
— Мадемуазель, мы не можем взять вас на работу! — в один голос заявили директора. — Почему это? — возмутилась я — Во-первых, вы слишком молоды. Во-вторых, как вы себе это представляете? Вы не умеете ни петь, ни танцевать. Что вы собираетесь делать? — Я собираюсь прославить ваш театр на весь мир. Они посмотрели на меня, как на сумасшедшую. Мне не в первой. — Какое громкое заявление! И как же, позвольте спросить, вы собираетесь это сделать? — Для начала неплохо было бы сменить тон, которым вы со мной разговариваете, — послышался возмущенный вздох. — Как известно, рыба гниет с головы, — да, порой, я была очень неприятным человеком. — Следом, вам стоит кардинально пересмотреть состав труппы. Вы в курсе, сколько поблажек дает танцовщицам мадам Жири и какой «отбор» они проходят? Да нет там никакого отбора, в последние годы она берет тех, кого просто жаль, чтобы приютить их и отогреть. Великодушно, не спорю. Но балет — это не сборище выброшенных котят — это серьезное искусство. В Опере Популер должны работать ученики лучших балетных школ! — Я слышал в России много талантов… — вставил свои три копейки Ришар. Ура, шестеренки закрутились. — Совершенно верно, месье! Вы знали, что русская балетная академия часто приезжает в Париж с отчетными концертами? Огромная удача, если нам удастся заполучить хотя бы парочку их звезд! — Что это получается, нам нужно ходить и слезно умолять их прийти работать к нам в театр? Директорам Оперы умолять каких-то танцовщиц! — Моншармен покраснел, как напыщенный индюк. Ну что-то Карлотту вы не сильно брезговали умолять. В ноги ей кланялись. — Вам ничего делать не нужно, для этого есть я. От вас лишь требуется одобрение моих действий. Уверяю, через несколько месяцев вы не узнаете свой театр. Надо надавить. — И деньги рекой польются в ваши карманы! Я заметила на их лицах довольные улыбки. До чего жалкие персонажи. Не встретив сопротивления, я продолжила: — Что касается хористов… — А хористы-то вам чем не угодили?! — и снова в унисон. Они похожи на двух братьев из «Алисы в стране чудес». Может, я все-таки нахожусь в произведении Льюиса Кэрролла, а не Гастона Леру? — Вы разве не замечали никогда, что у половины из них прокуренные голоса? И что вода, которую они вечно пьют в перерыве — не настой анисовых зерен, а всего-навсего черносмородиновая наливка! Простите, но это недопустимо для артистов театра такой величины. Мужчины задумчиво на меня посмотрели. — Что же вы предлагаете, всех уволить? — Незаменимых нет. — Жестоко … — начал Арман. — Но справедливо! — дополнил Ришар. — А на кого вы собираетесь заменить хористов? — У меня много знакомых в Королевской академии музыки. Там немало молодых талантов, которые готовы проявить себя на сцене, — разумеется, я соврала — никаких знакомых у меня там не было. Но что мешает их обрести? К тому же, если меня отправят в «командировку» в Англию девятнадцатого века — считай, жизнь прожита не зря. — Англичане?! — послышался возглас первого. — В нашем театре?! — возмутился второй. Опять взбесились. Что за темпераменты тут у людей. — Позвольте, месье! Пока в эту самую минуту нетерпимость берет над вами верх, управляющие Альберт-Холла ложками едят черную икру и пьют шампанское в окружении хорошеньких актрис, в то время как юные дарования музыкальной академии зарабатывают им неслыханные гонорары, — да, я знала, где находятся их слабые места. Мои собеседники протяжно застонали. — То есть вы обещаете нам золотые горы? — Господа, даю вам гарантию! Я лучшая в своем деле, — хитро улыбнулась я. — Со мной вы избавитесь от всякой головной боли. Можете все заботы сразу поручать мне, — и, помедлив, добавила: — Алисия Кулон к вашим услугам, — надо же, как я быстро себе фамилию придумала. Считай, полноценная француженка теперь. — Сколько же вы хотите за ваш труд? — Всего ничего! Пяти тысяч франков в месяц будет достаточно, — сумму я взяла из головы. Раз Призрак дерет с них около двадцати тысяч ежемесячно, значит на четверть от этого я могу, в целом, претендовать. — Что ж, это приемлемо. Когда вы готовы приступать? — Хоть сейчас. Но мне нужен аванс. Моншармен достал из кармана внушительных размеров пачку денег. — Трех тысяч хватит? — он облизнул палец и начал отсчитывать. Я понятия не имею, хватит мне или нет. Надо спросить у Мэг, что сколько стоит, а то беру деньги сама не знаю на что. — Более чем, месье, — ответила я, забирая протянутые мне деньги. — Что ж, мы надеемся на плодотворное сотрудничество, — сказал Арман. Я выдавила кокетливую улыбку. Врубаем все очарование, на какое только способны. Оба директора просияли. — Как насчет отметить ваше назначение на должность… Как вы сказали? Опять забыл это слово. Я засмеялась. — Креативный директор, месье. — Точно! Как насчет пойти вечером в ресторан и отметить вашу должность креативного директора? В ресторан ходите с кордебалетом, а мне есть чем заняться. — Это честь для меня, и я безмерно польщена вашим приглашением! — лексикон-то в правильную сторону меняется. — Но у меня теперь так много работы, столько всего нужно сделать, — я надула губы и сделала смущенный вид. — В другой раз непременно отметим! — дала обещание я, намереваясь, конечно же, его не сдержать. — Может, вы хотя бы согласитесь выпить вечером в нашей скромной компании? Что вы предпочитаете? У нас есть вино всех сортов винограда, игристое, креман, — настаивал Фирмен. До чего прилипчивые мужики. — Так и быть. Я зайду к вам после шести, — сдалась я. — Будем с нетерпением ждать вас, мадемуазель, — хором сказали они. Кому только пришло в голову доверить управление Оперой таким идиотам.***
Вступив в новую должность, которую я сама же и придумала, я почувствовала себя полноправной управляющей, у которой совершенно развязаны руки. Интересно, Эрику об этом уже известно? Он обычно в курсе всего, что происходит в этих стенах. Мне необходимо было срочно отыскать мадам Жири, чтобы обсудить с ней состав кордебалета. Я примерно представляла, как она отреагирует, когда я сообщу ей о необходимости гнать взашей ее любимых, но абсолютно бездарных балерин, заменив их на талантливых выпускников ведущих академий. Эти горе-танцовщицы хоть где-то обучались? Или они только прошли «школу жизни» имени мадам Жири? Достойной балериной, по моему мнению, была лишь Мэг. Уж не знаю, передался ли ей талант от матери, поскольку мне еще ни разу не довелось видеть вторую в действии, или она просто так ладно слажена, что недочеты почти не бросаются в глаза, но я бы очень хотела видеть ее исключительно в главных партиях. И причина была вовсе не в том, что мы с ней недавно стали подругами, а в том, что у нее действительно были все необходимые для этого данные. В конце-концов, не одна я вижу в ней задатки великой балерины. Призрак тоже в ней что-то разглядел. Как там писал Леру? «Мэг Жири — императрица!» Старшую и младшую Жири я застала в танцевальном классе. Конечно, где еще я могу их найти в разгар рабочего дня. Мэг, находящаяся у станка, меня тут же заметила и приветливо помахала рукой. Я улыбнулась в ответ и села на стул возле двери в ожидании окончания репетиции. Мадам Жири бросила в мою сторону озабоченный взгляд и слегка склонила голову в знак приветствия. Ее лицо в мгновение приняло серьезное выражение, когда она увидела как одна из девочек не до конца тянет носок. — Если я не смотрю на тебя — это не значит, что можно перестать стараться! — крикнула она, ударив провинившуюся танцовщицу хлыстом по ноге. Сурово, однако. Внимательно наблюдая за всеми этими юными созданиями пятнадцати-шестнадцати лет, я невольно начала вспоминать себя в их возрасте. Нежные, ранимые души, которые разобьются об острые рифы реальности, стоит им только выбраться из-под опеки мадам Жири. А ведь выбраться, наверняка, уже хочется. В этом возрасте как раз и начинается тяга к всепоглощающей любви и приключениям. По заветам предков в определённый период времени у каждого человека возникает неконтролируемая потребность в любовных переживаниях — нужде ярких, страстных, а порой и вовсе губительных ощущений, которые бы придавали жизни остроты и привносили красок в мрачные будни. На пике созревания юных сердец драма обрастает маниакальными шипами, становясь навязчивой идеей, корнями врастающей в детское сознание. Несчастный, попадая в её цепкие лапы, всецело становится её рабом, не имеющим ни малейшего шанса на спасение. Именно на пике сексуальной «революции», когда гормоны завладевают разумом и телом, начиная диктовать правила игры, желание безрассудных действий достигает своего апогея. По всей видимости, именно так можно охарактеризовать один из естественных этапов взросления. На этой стадии личностного и физиологического роста человек находит себе спарринг-партнера, с которым на первых порах предстоит общаться, любить, дружить, а впоследствии ненавидеть, доводить до белого каления и проклинать — еще одна аксиома, переданная нам в наследство. Такое поведение герой-любовник сочтет не тревожным сигналом для визита душевного доктора, а той самой драмой, неожиданно заглянувшей на огонёк, дабы разнообразить унылую жизнь. Конечно, было бы весьма неразумно спокойно существовать, когда есть возможность свести кого-то с ума своими глупыми выходками, подражая героям дешевых телевизионных шоу. Какое счастье, что у них нет сериалов, и о любви они могут узнать только из книг. Страшно представить, что бы с ними было, посмотри они «Секс в большом городе» или «Сплетницу». Хотя, сомневаюсь, что жертвенность пресловутых Ромео и Джульетты также пойдет им на пользу. Они так легко доверяются, так ласково льнут к мужчинам. Готовы подарить им всю любовь и нежность, на которую способны, только бы почувствовать себя нужными, желанными. А мужчины… Что говорить, мужчины — есть мужчины. Даже в такие «благородные» времена, когда в почете манеры и хороший тон, на каждого джентльмена найдется десяток Дон Жуанов, которым эти девочки нужны будут только для того, чтобы скрасить скучный вечер. Я поморщилась. К сожалению, всем помочь невозможно. Большинству из них предстоит набить собственные шишки, прежде чем они повзрослеют и научатся отличать «хорошее» от «плохого», корысть от чистой влюбленности. Взять тех же Эрика и Рауля — казалось бы, благороднейшие создания, а на деле — один психопат и невыносимый собственник, у второго вообще еще молоко на губах не обсохло — рыцаря в доспехах из себя строит. Я бы на месте Кристины ноги в руки и бегом от них на все четыре стороны. Куда ни глянь — сплошные травмы. Хотя в ее возрасте я именно так и поступила. Правда перед этим все же набив себе немалое количество шишек… Перед глазами закружил калейдоскоп воспоминаний.***
…Я задумчиво смотрела на широкую мужскую спину, чей обладатель в эту минуту что-то усердно писал на пожелтевшей бумаге, и размышляла о нашей разнице в возрасте. Двадцать лет — срок, который вечно напоминал нам обоим про разницу поколений, к которым мы принадлежали, про разницу культурных уровней, привычек, характеров. Помню, как уговаривала себя хотя бы раз обойтись без громких скандалов и собственных истерик, памятуя о том, что только мне они доставляют такое удовольствие. Мужчина за дубовым столом, напротив, был очень далек от подобного рода развлечений и, по правде сказать, они уже стояли ему поперек горла. В восемнадцать-девятнадцать лет, (что уж говорить про более ранние годы), мне правда нравилось поскандалить. Делала я это искренне и от всего сердца, иначе нет смысла — либо с душой, либо никак. Подобные акты рождали во мне настоящий пожар, который в обычное время был скрыт за маской лукавой вежливости и напускной покорности. Я не обладала талантом лицедейства, а потому никогда не могла слишком долго притворяться Серой Шейкой— вспыльчивость и своенравие всегда одерживали верх. Мне казалось, что я могу заткнуть за пояс любого, кто попытается нарушить мой душевный покой. Чаще всего мне это удавалось, но бывало, что и я не слабо отхватывала за свой острый язык. В погоне за страстью и концентрированными сгустками эмоций я была настоящей эгоисткой. Мне даже не приходило в голову задумываться о чувствах других людей. Я брала все необходимое для удовлетворения собственных потребностей, а после наблюдала за растоптанными мужскими сердцами. Подобные «вампирские» рейды происходили в периоды наибольшего отчаяния, когда моя демоническая сторона освобождалась от оков и раскрывалась во всей полноте, отравляя все живое вокруг. Любому поведению и человеческому поступку можно найти объяснение — мой случай не был исключением. Однажды получивший эмоциональную травму, навсегда остаётся заложником её отголосков и теней. Сердечная боль будет преследовать великомученика, как души убитых преследуют своих истязателей, даже если рана давно затянулась, а на ее месте образовался розовый шрам. Однажды отвергнутый навсегда оказывается во власти собственных страхов. Кто-то выбирает закрыться от людей, боясь снова стать героем романа Гюго, а в ком-то вспыхивает праведный гнев, и американский лозунг «Никогда снова!» диктует отныне и навсегда наносить удар первым. Бить прямо в цель, уничтожая свою жертву вопреки всяким убеждениям о морали и нравственности. Либо ты, либо тебя — таков закон джунглей. Вот и тогда мне хотелось в очередной раз поиграть на чужих чувствах, проявить к любящему человеку немного равнодушия, холодности, чтобы он начал волноваться, спрашивать всё ли в порядке, тем самым активируя бомбу замедленного действия. На самом деле, все было до безобразия просто — такими садистскими методами я проверяла чувства человека ко мне — не охладел ли мой благоверный, не разлюбил ли. Последний опыт оказался для меня самым болезненным, ибо Ричард — так звали того человека — преподал мне ценный урок, который я запомнила на всю жизнь. Он любил меня тихо и нежно, не прося ничего взамен. Он умел успокоить, когда мне по ночам снились кошмары, умел ободрить, когда мне было больно и горько. Однажды, когда я не получила диплом «лучшего спикера» за доклад по проблемам международного коммерческого арбитража, он сказал: «Не расстраивайся, лисенок. Главное, что ты лучшая в моем сердце!» и обнял меня так, словно я была самой драгоценной вещью на свете. В то же время Ричард был жестким и требовательным. Он мог выбить из меня всю спесь и глупость молодых лет одним лишь взглядом серых глаз, от которых у меня кровь в жилах стыла. Ричард был абсолютно нетерпим к лени и безделью, а потому ругал меня всякий раз, когда видел, что вместо учебы я прохлаждаюсь и занимаюсь «недостойными», по его мнению, вещами. Где ему было понять, что гулять с друзьями и читать романы о любви — это абсолютно естественно для моих лет. Помню, как он запер меня дома, когда я собиралась встретиться с подругами, сказав: «У тебя сессия через месяц. Пока не сдашь все на отлично, из дома выйдешь только в университет». Ярость, которую я испытала после этих слов, я не смогу описать даже при всем желании — казалось, что у меня мозг сгорит от злости. Тогда мне довелось испытать весь спектр эмоций — гнев сменился обидой, слезами, непониманием. Сначала я долго жалела себя: «Как меня, человека, который был готов убить любого, кто посягнет на его свободу, угораздило оказаться в такой дурацкой ситуации?». А потом ругала: «Сама во всем виновата. Хотела драму — получи!». В тот день я наговорила много ужасных вещей, сказала, что ненавижу его. А он стоял напротив меня и молча слушал, как любимый человек проклинает его. Правда, потом, когда выяснилось, что с моего курса отчислили половину потока, я почувствовала облегчение и благодарность за то, что минувший месяц я провела в обнимку с учебниками по праву. Ричард подошел ко мне вечером, когда стали известны результаты и сказал: «Мне сообщили, что у тебя по всем предметам отлично. Поздравляю. Большей части твоих сокурсников повезло куда меньше». Это было так сухо и холодно, что мою радость от полученных оценок, как ветром сдуло. — Ричард …– только и могла тихонько выдохнуть я. Он не повернулся. Тогда я обняла его со спины, и по моим щекам потекли слезы. — Почему ты плачешь? — спросил он, наконец, разворачиваясь ко мне всем корпусом. — Потому что ты был прав. А я тебе такого наговорила… Пожалуйста, прости меня, — сказала я, всхлипнув. — Глупая моя девочка, — он обнял меня в ответ. — Разве я могу на тебя обижаться? Я тебя так сильно люблю и желаю тебе только добра. И снова это было сказано с такой нежностью, что мне захотелось под землю провалиться, ненавидя себя за несдержанность. После того случая мне казалось, что Ричард всегда будет со мной, и что бы я не сделала, он обязательно сможет найти в себе силы простить меня. К сожалению, я заблуждалась, и за этим заблуждением последовала моя роковая ошибка. Где мне было понять, что его поведение было совершенно нездоровым и недостойным взрослого человека, что его метод кнута и пряника — это проявление власти сильного над слабым, манипулирование, эмоциональное насилие — что угодно, но только не любовь. Он вел себя со мной точно так же, как Эрик вел себя с Кристиной. Как Эрик с Кристиной…***
Музыка в танцевальном классе перестала звучать, и я заметила, как девочки стали собираться на обед. Чтобы не потерять из виду юркую мадам Жири, мне пришлось встать у самого выхода, не давая ей проскользнуть мимо меня. — Мадам Жири, мне бы хотелось с вами поговорить, — крикнула я, пока та отчитывала очередную ученицу за кривую осанку и растрепанные волосы. Деспотия. — О чем вы хотели со мной поговорить, Алисия? — спросила женщина, покончив с расправой. К моему удивлению, она была очень приветлива и мила. Я решила не тянуть и сразу прыгнуть с места в карьер. — Месье Фирмен и Моншармен поручили мне заняться развитием театра, чтобы сделать его более современным и рентабельным. А такое слово у них вообще существует? Для этого нужно поменять основной состав кордебалета. Нынешний никуда не годится — вы ведь и сами видите, что великое балетное будущее этих девочек не ждет, — я старалась звучать мягко, но решительно. — Мадам, поросенок не будет ланью, — процитировала я одного известного в русском балете человека. Женщина посмотрела на меня не то с раздражением, не то с грустью. — Алисия, мне, конечно, не нравится, что вы влезаете в дело всей моей жизни, и я еще поговорю с директорами на эту тему, — она ощетинилась. — Но, безусловно, доля истины в ваших словах есть, — мне послышалось? — Большинство девочек, действительно, никогда не учились в балетной школе, не знают, что такое настоящая балетная казарма, да и в целом непригодны для танца по многим параметрам, — она помедлила. — Но разве могу я выставить их из театра? Ведь они сироты. Это их дом, — закончила она с печалью в глазах. Сердобольная женщина. — Мадам, я ни в коем случае не ставлю под сомнение ваш авторитет. Моя задача не в том, чтобы вмешиваться в учебный процесс и, не дай бог, в хореографию. Я лишь хочу, чтобы балетная труппа состояла из людей, которые способны по достоинству оценить ваш талант педагога и усвоить все, чему вы их учите. Для этого нужна совокупность выдающихся природных данных и превосходного образования. Кроме того, я не прошу никого выгонять. Это было бы жестоко и бесчеловечно. Я еще подумаю, куда их можно пристроить, но мне кажется, что в более камерных театрах с руками и ногами оторвут танцовщиц Оперы Гарнье. Тем более, когда у них был такой учитель, как вы, — я слегка коснулась ее руки. Просто басня Крылова какая-то. Мадам Жири улыбнулась уголками губ. — А вы уже думали, кого взять на замену? Только об этом и думаю. — Скажите, вы слышали об академии русского балета? — Конечно. Это одна из лучших школ в мире. Я всегда мечтала о том, чтобы Мэг обучалась танцу именно там. Отлично! — В таком случае, я узнаю, когда они будут проездом в Париже и нанесу им визит. — Вы думаете они согласятся принять наше предложение о работе? — Поверьте, мадам. Они сочтут это за честь. Женщина внимательно на меня посмотрела. — Хорошо, Алисия. Делайте, как считаете нужным. Удивительное, конечно, доверие к человеку, который недавно с потолка упал. А где хваленое французское высокомерие? — Не проводите меня до столовой? А то я опаздываю уже, — взглянув на часы, спросила старшая Жири. — С радостью, мадам. По дороге мы еще немного поговорили о теперь уже совместных планах насчет улучшения балета в театре, про Мэг, которая обязательно должна стать примой, и даже про Кристину Даае: — Ведь она тоже оказалась в Опере, будучи круглой сиротой, — сказала моя собеседница. — Я так понимаю, это место выполняет еще и функцию монастыря — каждого, кто сюда придет, накормят и обогреют? — пошутила я. Мадам Жири засмеялась. — Что-то вроде того. Алисия, если что, вы можете ко мне обращаться. Я постараюсь помочь, чем смогу, — чувствовалось, что она говорит искренне. — Спасибо, мадам, — с улыбкой ответила я. Мы попрощались, и я, воодушевленная нашей беседой, поспешила к себе. Нужно было составить список дел и разработать четкий план действий. Без ложной скромности могу сказать, что я была отменным планировщиком, у которого всегда было миллион задач в ежедневнике, телефон ежечасно разрывался от напоминаний, а рабочий стол пестрил стикерами с заметками. Не могу назвать себя перфекционистом, скорее мне просто нравилась организованность и последовательность. Где бы мне здесь блокнотик раздобыть. Не на нотных же листах Кристины писать. По коридору, навстречу мне, шел невысокий мужчина, одетый с иголочки. По тонким усам и черному рединготу я предположила, что это может быть секретарь Реми. Вот у него-то точно должен быть блокнот. — Добрый день, месье! — просияла я. Молодой человек лет двадцати четырех остановился и посмотрел с недоверием. — Здравствуйте, мадемуазель. Он несколько секунд смотрел на меня, сдвинув брови на переносице, но вскоре его взгляд смягчился, а на лице появилась улыбка. — Вы та самая Алисия, верно? Слова «та самая» меня несколько смутили. — Да, все так, — потупилась я. — Но почему вы говорите «та самая», словно я какая-то знаменитость? Секретарь засмеялся. Какой приятный смех. — О, вы и в самом деле знаменитость. О вас уже несколько дней все только и говорят. Странно, что еще в газетах не написали. Большое упущение со стороны журналистов, надо сказать. Не хватало только для полного счастья в парижские газеты попасть. И без того себя чувствую, как под прицелом. — Лестно слышать, — с сарказмом ответила я. — Месье, вы ведь работаете секретарем? Реми широко улыбнулся, обнажая сахарного цвета зубы. — Да, мадемуазель. Исполняю свой долг перед театром в качестве смотрителя. Вот как теперь называется должность «мальчика на побегушках». — Какое счастье, месье! Не одолжите ли вы мне блокнот, если он у вас имеется? И ручку. Мне необходимо много писать, — пояснила я. — Разумеется. Пройдемте в мой кабинет, он тут, за углом. Месье Реми вытянул руку, пропуская меня вперед. Заворачивая за угол, я заметила на полу чью-то тень. Да мало ли кто тут ходит, — попыталась я себя успокоить. — Мадемуазель, с вами все в порядке? Вы побледнели, — спросил у меня секретарь. — Дует откуда-то, чувствуете? — сказала я, стараясь звучать максимально непринужденно. — Не знаю, мадемуазель. В этой части коридора окон нет, дуть неоткуда. Я поджала губы. Как только Кристина головой не тронулась. — Можете меня называть просто Алисией, — я решила перевести разговор. — Как скажете, просто Алисия, — ответил Реми с улыбкой, открывая дверь своего кабинета. Шутник. Кабинетом это было сложно назвать, скорее каморка пять на пять метров, в которой едва помещались письменный стол, заваленный документами, и стеллаж с книгами. — Вот, возьмите, — секретарь протянул мне блокнот в темно-синем кожаном переплете, на котором золотыми буквами было выведено «O.П.» — Благодарю вас! — Вот ручка. Чернила же у вас есть? Чувствую себя попрошайкой. — Нет, месье, — произнесла я с каким-то очень уж виноватым видом. — Держите, — дал он мне запечатанную баночку. Теперь еще учиться чернилами писать, чтобы кляксы не ставить. — Вы меня очень выручили, господин Реми! Спасибо! — Зовите меня просто Реми. — Как скажете, просто Реми, — решила я отплатить ему той же монетой. Он улыбнулся и поцеловал мою руку. Кажется, я начинаю к этому привыкать. — Проводить вас до… Куда вы направляетесь? — спросил он. — О, нет, не стоит, — ответ прозвучал как-то чересчур резко. — Благодарю вас, — поспешно добавила я. Я сама толком не знаю, куда мне надо. Но до апартаментов ты со мной не пойдешь. — Как вам будет угодно, — произнес с досадой молодой человек. Памятуя о том, что мне необходимо сегодня еще заскочить к директорам, чтобы выразить им свое глубочайшее «почтение», я поспешила в свою комнату. Почему время так быстро летит. Только проснулся — уже вечер. И как тут все успеть? Я ускорила шаг и уже не шла, а летела по коридору. Черт бы побрал эти неудобные туфли и эти длинные подолы. Я небрежно скинула с себя обувь и ощутила под ногами мягкий ворс алого ковра. Все равно никто не видит. Дом мой находился в другом крыле и я, будучи не самым спортивным человеком, немного запыхалась, пока бежала до туда. Остановившись, чтобы перевести дыхание, я снова почувствовала чей-то взгляд у себя на затылке. Хемингуэй так застрелился. Вот сдалась же я кому-то. Я застыла посреди коридора, прислушиваясь к звукам. Человек-невидимка здесь был один. Но он, как правило, вел дозор незаметно и себя не выдавал. Может, хватку растерял? Я уже почти подошла к своей двери, как вдруг кто-то схватил меня за плечо. Быстрый разворот — удар. Послышалось протяжное «ай!». Реакция у меня — что надо. Незнакомец стоял, согнувшись в три погибели, и держался за глаз. Есть! Прямо в яблочко. — Джозеф Буке, снова нападаете на девушек? — я была уверена, что это он. — Может, сдать вас Призраку Оперы? Смотрите, какая у вас толстая шея. На ней будет отлично смотреться шнурок Пенджаба, — мой голос никогда еще не звучал так низко и безжалостно. Иди в комнату, иди в комнату, иди в комнату! — повторял разум, но какой там, адреналин окончательно затуманил мозг. Когда нападавший выпрямился и убрал руку от пострадавшего глаза, я смогла, наконец, разглядеть его: он был небольшого для мужчины роста, смуглый, а на голове красовалась каракулевая шапочка. Я ахнула. — Перс! — Добрый день, Алисия. Простите, что напугал, — виновато сказал он, вытирая платком слезящийся глаз. Говорила же, что сам найдет. Говорила же, что получит! — Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросила я. — А вы? — спросил он в ответ. — Вопросом на вопрос отвечать неприлично, – о нет, теперь и я рассуждаю о приличиях. — Но так и быть. Я наслышана о вас от Кристины Даае. Интересно, что будет, если она вдруг объявится, и все поймут, что мы не знакомы? — Надеюсь, хорошего? — улыбнулся он. — Отчасти. Он вздохнул. — Алисия, вы зря ко мне так враждебно настроены. Я ваш друг, а не враг. Я позволила себе немного расслабиться и расправить плечи. — Друзья не нападают в коридоре и не шпионят за тобой, — сказала я. Перс виновато опустил голову. — Еще раз прошу прощения. Я просто не знал, как к вам подступиться. Вы все время находились в окружении кого-то. Это первый раз, когда я застал вас одну. Что ж, это правда. — Вы о чем-то хотели со мной поговорить? — Я бы хотел вас предупредить. Начинается. — О чем? — делаем вид, что ничего не понимаем. — Давайте поговорим в другом месте? Боюсь, здесь нас могут услышать, — ответил бывший дарога. Да нас везде могут услышать. — Можем прогуляться по бульвару Капуцинок. Подождите только, я накину на плечи что-нибудь. Я забежала в комнату и достала из шкафа черную бархатную накидку с песцовой опушкой. Завязывая возле зеркала атласный бантик, я увидела на пуфике знакомый предмет молочного цвета. Это же мой клатч! — Поверить не могу, — произнесла я вслух. Проверив отсеки, я обнаружила все вещи на своих местах: косметичка, расческа, телефон, банковские карты и даже маленькую записную книжечку. — Боже, какое счастье, — мне хотелось запрыгать от радости. Хитро улыбнувшись, я посмотрела в сторону зеркала. — Спасибо, мой дорогой Призрак! — крикнула я в пустоту. Какой абсурд. Не заставляя больше себя ждать, я поспешила к пострадавшему от моего «дружелюбия» Персу, захватив яблоко в знак примирения. — Это вам, — сказала я, протягивая фрукт. — Надеюсь, вы на меня не в обиде. Мужчина улыбнулся. — Не в обиде, — ответил он. — Спасибо.***
Пока мы шли к бульвару Капуцинок, который располагался в нескольких минутах ходьбы от Оперы, я то и дело разглядывала колоритных прохожих и витрины, пестрящие украшениями, женскими головными уборами и галантереей. Я засмотрелась на высокого мужчину в цилиндре, с козлиной бородкой и гусарскими усами, который шел по другой стороне дороги. Спустя два века про него скажут «не все дома». — Так о чем же вы хотели меня предупредить, господин Перс? — нарушила я тишину. А как его зовут-то? — Алисия, я наблюдал за вами с самого первого дня, как вы очутились в Опере… Ну, в этом я даже не сомневалась. — Разговоры о вашей загадочной персоне, таинственным образом свалившейся с потолка, очень быстро дошли и до моих ушей. Я любопытный человек, поэтому мне страшно захотелось выяснить, о ком все говорят. Когда мне удалось разглядеть вас поближе, я пришел к неприятному для себя выводу, что история повторяется. Я нахмурилась. — Что вы имеете в виду? Перс тяжело вздохнул. — Боюсь, что вам, как и Кристине Даае в один момент не оставят выбора. Она ведь вам рассказывала уже свою историю? Я кивнула. — Позвольте, я все равно не понимаю, к чему вы клоните. Перс засмотрелся на небо. — С Эриком вы тоже уже знакомы, — это прозвучало, скорее, как утверждение, нежели как вопрос. Мне захотелось, как в детстве, начать выкручивать себе пальцы от нетерпения, а он все молчал и молчал. — Вы как-то сказали мадемуазель Жири, что молодость и красота Кристины Даае, а еще доброе и чистое сердце, стали причиной, по которой Эрик так отчаянно ее полюбил… — Вы что, подслушивали?! — возмутилась я. — Каюсь. Виноват. Надо все углы в комнате проверить. Никакого личного пространства. То один следит, то другой, а то оба разом. — Если позволите, я продолжу. Выждав несколько секунд, он заговорил снова. — Думается мне, что вас постигнет та же участь. Вы красивы, Алисия, молоды и очень добры. «Очень добры»? Если вы так долго наблюдали за мной, господин Перс, должны были видеть, как я умею плеваться в людей ядом. — За красоту спасибо, а с добротой вы явно перегнули. Перс засмеялся. — Вы можете сколько угодно пытаться разубедить меня в этом, но я не первый день живу на свете. Меня не обманешь. И Эрика не обманешь, — добавил он. Мои щеки залились густым румянцем. — Я добра к тем, кто этого заслуживает. Перс развел руками. — Я не спорю с тем, что наш знакомый заслуживает доброго к себе отношения, я говорю о том, что вы находитесь в опасном положении. — Вы говорили с ним? Перс, который до этого времени разглядывал то кроны деревьев, то птиц в небе, вдруг обратил на меня свои антрацитовые глаза. — Говорил, — коротко ответил он. — И что, он сказал, что собирается утащить меня под землю? Мой собеседник мягко улыбнулся. — Пока нет. Я тихонько выдохнула. — Но он сказал, что вы ему приятны и симпатичны. Поверьте, в мире немного людей, которые могут похвастаться таким к себе отношением с его стороны. Мадам Жири, вы да Кристина. Хотя насчет последней я уже не уверен, — сказал он, задумавшись. — А вы? — Что я? — Разве вы ему не симпатичны? Бывший дарога засмеялся. — Нет, мое милое дитя. Я его ужасно раздражаю. «Милое дитя»…Называют как хотят. — Мне лестно знать, что я приятна самому Призраку Оперы, но вы преувеличиваете, господин Перс. Мы виделись с ним всего два раза — первый, когда я упала с чердака, и второй, когда он навестил меня в гримерной. Думаю, этого недостаточно, чтобы… — Вы недооцениваете мужчин, Алисия, — перебил он меня. — В особенности вы недооцениваете его, — на последнем слове он сделал акцент. Мы обогнули бульвар и направились обратно в сторону Оперы. — Уверяю вас, здесь не о чем беспокоиться. Я пока в состоянии за себя постоять. — Не хорохорьтесь, Алисия. И не пренебрегайте своей безопасностью, — в голосе мягкого и безобидного Перса послышались стальные нотки. — Эрик действительно опасный человек, и в свое время он совершал ужасные вещи. Задумавшись, я поняла, что мой собеседник прав. Что я могу сделать против того, кто склонен к убийствам и изощренным пыткам… — Что же мне делать? — этот вопрос прозвучал ужасно инфантильно. — Будьте осторожны, мадемуазель. И все? И ради этого я шла по брусчатке в неудобных туфлях? Перс проводил меня до служебного входа в Оперу. — Здесь я вынужден с вами расстаться. — А вы не зайдете? — Увы, дорогая Алисия. Взбалмошный Перс, как любят меня здесь называть, не только слоняется за кулисами Оперы целыми днями — у него есть и другие дела. — Тогда прощайте, — сказала я. — Вернее, до скорой встречи, мадемуазель, — поправил он меня, загадочно улыбнувшись напоследок.