От Трезубца до Королевской гавани и ещё дальше

И был день, и было утро. Мягкие лучи солнца, пробираясь в комнату через небольшой зазор между шторами, скользили по дивному изгибу женской спины, крутых бедер и изящных щиколоток. Спроси Эйгона жрецы любой веры, что в его глазах есть грех, он заявил бы: прятать такую красоту под широченными плотными юбками и жесткими ребрами корсетов. Даже полумужские костюмы, в которых часто появлялась Рейнис Таргариен или Алис Риверс, куда заманчивее оттеняли женскую красоту. Заяви Эйгон последнее при Корлисе — и гордая, преисполненная достоинства Рейнис удушила бы его собственным галстуком раньше, чем великий Морской змей связал бы из пеньковой веревки нужный узел. Проговорись о подобном при Эймонде — и общими усилиями одноглазого маньяка и его рехнутой подружки по переписке месяца полтора он блевал бы от одного только запаха выпивки. Довольно жмурясь, Эйгон торопливо прогнал слишком уж яркое воспоминание. Мстительность младшенького его пару раз чуть не доконала, пусть отец и возражал ленивым: «Ну не доконало же». Эйгон, наблюдая за жизнью обоих родителей, в какой-то момент понял, что в отцовском легком отношении к вороху проблем была определенная мудрость. И вполне успешно пытался ее перенять. Однако утро было прекрасным, и теплые девичьи плечи среди смятых простыней служили тому лишь подтверждением. А потом что-то цапнуло Эйгона рядом с пяткой, и день резко подурнел. Кожа тотчас зазуделась и полыхнула, словно кто-то приложил раскаленную кочергу. Пробрало так, что остатки пьяного дурмана слетели в считанные мгновения. Дернув ногой, Эйгон поднял голову и с опаской посмотрел на ту сторону кровати, все еще скрытой в полумраке комнаты. Из полумрака посмотрели в ответ. Минимум четыре глянцево-черных глаза. — Встаю, встаю, — заворчал Эйгон, плюхнувшись обратно на подушки. По пальцам ноги торопливо пробежали чьи-то мохнатые лапы, а еще через мгновение тварь ужалила Эйгона за задницу. Тот едва сдержался, чтобы не взвыть — и не прихлопнуть мерзость рукой. — Сучьи многоножки, — шепнул Эйгон. За прошлую убитую тварь мстить пришло четыре еще более кусучих отродья. — Надо узнать, едят ли крысы пауков, — пробормотал он, растирая торопливо укрытую простыней задницу. Вряд ли тонкий лен помешал бы жвалам, хваталам и прочим кусалам, Эйгон не был силен в названиях, но веру в лучшее у него отобрали бы только вместе с жизнью. — Дядя говорит, с небольшими может справиться ворон, — сонно пробурчали ему в ответ. Золотистые волосы чуть зашевелились, и девица подняла голову: на щеке отпечатался след от семейного медальона. — Что вы делаете, мой принц? — Задумался, — ответил Эйгон, подавив рвущееся наружу «дрочу». Не та компания для подобной шутки. — Могу поинтересоваться. Про пауков, — улыбнулась девица, пальцем водя по отметине на его груди все о того же семейного медальона. — Тут нужен зверь покрупнее. Эйгон коротко взглянул поверх золотистых кудрей. На заднице его дамы этой ночи сидела огромная многоногая тварь и — он готов был поклясться — хитро щурилась. Эйгон выпучил глаза, давая понять, что сейчас соберется. Тварь не двинулась с места, только шевельнула жвалами. Или передними лапками. — У самих никакой фантазии, и другим ни поработать, ни отдохнуть не дают, — проворчал Эйгон по-валирийски и, коротко погладив девицу по спине, махнул твари. — Что это значит? — с искренним интересом спросила девица, приподнявшись на локтях. Открыв рот, Эйгон ненадолго застыл, размышляя над слабой чувствительности конкретно этой женской задницы. — Размышления о суровой доле таких, как мы, — наконец выдал он, притягивая девицу ближе, скользя по спине и настойчиво оттесняя тварюшку тыльной стороной ладони. Та не поддалась: скользнула какими-то конечностями по его запястью, но не цапнула. Потерлась в ответ и до невозможного быстро рванула обратно в полумрак. По мнению Эйгона, топот при этом был лишь немногим тише, чем топот взлетающего Солнечного огня. — И что же в ней сурового? — почти беззаботно поинтересовалась девица. Точно проблемы с ощущениями, думалось Эйгону. Впрочем, не ее последние лет десять в самых неожиданных местах поджидали твари с нелогичным количеством ног, глаз и сочленений тела. — Мы можем предаваться своим желаниям лишь недолго, выцарапывая и выгрызая право на счастье, — произнес вместо этого Эйгон и сначала поцеловал девицу в нос, а потом игриво клацнул зубами. Та засмеялась. С потолка на толстенной паутине спустилась немаленькая сине-черная тень и вытаращила свои глазенки на Эйгона. Рядом, но чуть выше — еще одна, такая же нетерпеливая. Эйгон выругался, в этот раз используя обороты, что подчерпнул в Пентосе. — Мне пора, — почти виновато заметил он, убирая с лица девицы дивные кудри. — Пока никто не увидел нас в одних покоях, — на удивление смиренно согласилась та и перевернулась на спину, глядя в потолок. Две многоногие тени, зависшие над ними, окончательно замерли. Эйгон ошалело хлопнул глазами: она что, не видела этих тварей? Ну да, не видела. Закрыла глаза. Эйгон торопливо махнул рукой и снова нахмурился. Твари, как-то чрезвычайно нехотя, спустились ниже, шлепнулись на постель и дали деру, прячась в углу комнаты. — Моя прекрасная леди, — протянул Эйгон самым глупым из всех возможных голосов. — Если вы окажете мне милость этим вечером… Та заверила, что для ее принца готова и не на такое, и Эйгон, отделавшись еще несколькими поцелуями, наконец сгреб собственное барахло. Во все еще царившем полумраке едва не перепутал тонкую нижнюю сорочку, расшитую красным с золотым, и собственную рубаху с зелено-золотистым шитьем. Влез в шаровары, подумывая, что у пентошийцев стоило поучиться хотя бы шить одежду. Сунул ноги в ботинки — и внутренне выдохнул, осознавая, что никого не раздавил. Рубаху он напялил уже в полумраке потайного прохода, по пути обляпавшись паутиной. Странно получалось: сколько раз ни ходи этой дорогой, все зарастало этой дрянью пару часов спустя. Должно быть, мелкие, но многочисленные подопечные сестрицы с лихвой отрабатывали свой хлеб, фигурально выражаясь. Что там, в беспросветной тьме и вековой пыли едят эти полчища, Эйгон не знал и знать не желал. Его собственная кровь явно как-то вписывалась в их пищевые привычки. — Проклятые… многоногие… мерзости, — ворчал он, выбирая между одинаково запущенными коридорами. Идти наощупь среди всего этого безобразия было тем еще испытанием: открытое пламя факела превратило бы паутину в топливо для пожара. И, учитывая, что он сам тоже с ног до головы успел обмотаться ею же… Таргариены, согласно легендам, не горели, но проверять на своей шкуре такое возьмется лишь полный идиот. Под ногами что то зашуршало и затрещало. Эйгона передернуло от омерзения: стараясь не наступить на многочисленные панцири, он почти не отрывал подошвы от земли. Уж лучше пнуть ползучую гадость к стене, чем дойти до нужного места с дюжиной-другой желающих отомстить сородичей на одежде. — Мне не знаком этот язык, — раздался отрешенный голос Хелейны из смежного коридора. Эйгон просиял. — Это пентошийский мат, — легко ответил он, выбираясь к сестре. — Думаю, летнийский все же поинформативнее, но Корлис обещал отправить меня на курсы в трюме, если я еще раз об этом заикнусь. Даже частями, потому что его корабли перегружены. Хелейна, восседавшая на многочисленных подушках и окруженная кучей мелких и не очень тварей самого разного оттенка, отвлеклась от рассматривания чего-то зеленого и длинноногого. Подняла голову, незаинтересованно уставившись будто бы через освещенного отблесками факела Эйгона, и снова отвела взгляд. — Летнийские земли ждут своего принца, — прошептала она ползучей твари. Эйгон поежился: — Я лучше как-нибудь сам. Хелейна не ответила. В углу зашевелилось что-то бурое размером с котенка. Кошка. Пусть это будет кошка. Во имя Старых и Новых богов, пусть… — Это не кошка, — раздался из еще одного коридора насмешливый голос Эймонда. — И да, ты шептал это довольно громко. — Кошки едят пауков? — с надеждой спросил он брата, наблюдая, как тот устанавливает факел в крепление на стене. — Нужен размером с сумрачного кота или льва, — задумчиво протянул Эймонд. — Никаких кошек! — прошипела Хелейна, вставая и оправляя юбки. Многолапая волна тотчас всколыхнулась у ее ног, заставляя Эйгона отпрянуть. Воистину, сестрице не хватало короны. Какой-нибудь огромной, из белых, обглоданных осами, мухами и червями костей и паутины. — Не любишь ты меня, — буркнул Эйгон и без особой надежды стал отчищать одежду от паутины. Хелейна, однако, все еще угрожающе на него смотрела. — Да не будет никаких кошек, не хочу пролежать полгода парализованным! — возмутился Эйгон. — Сестрица, скорпиона с двумя жалами из Пентоса привез он, а не я, — будто бы невзначай обмолвился Эймонд, снимая перевязь и бряцая оружием. Пахнуло какими-то травами и углями костра. Хелейна недоверчиво улыбнулась — и, опираясь на поданную Эймондом руку, грациозно опустилась на подушки. Полчища тварей тотчас поспешили обступить хозяйку теснее. — Есть новости? — спросил он Эйгона. — Ланнистеры затеяли большую стройку, пока до столицы слухи не добрались, — раздраженно отозвался тот. — Сокрыть искомое на виду есть великое искусство, — подала голос Хелейна. — Особенно когда столько голов решили дурить головы другим, — ухмыльнулся Эйгон и резко выругался, чувствуя, что три из пяти пальцев намертво замотало паутиной. — Почему оно ко мне липнет? Ты-то чистенький! — Шелк к шелку, — зазвенела Хелейна, и вдруг заговорила серьезнее. — Они тебя любят. По-своему. Удержавшись от фразы о количестве халатов, на которые хватило бы предоставленной ему паутины, Эйгон скрипнул зубами — Я-то почему? — пожаловался он снова, но уже Эймонду. — Ты в ее шесть лет назвал ее насекомых дурацкими, и оскорбил ее саму, — прямо ответил тот, поправил повязку на глазу и подошел ближе, вытаскивая клинок. — Сама суть этого мира жаждет отмщения. Вопрос, как бы теперь договориться с этой самой сутью, остался открытым. — Я тоже умом не блистал, признаю. И смотри, где мы сейчас! — счастливо воскликнул Эйгон. Эймонд и Хелейна странно переглянулись. — Вы чего? — удивился Эйгон. — Я к тому, что тебе невероятно повезло. Хелейна ценит семью и бесконечно тебя любит, — Эймонд нагрел клинок в пламени факела и на горячий металл стал собирать паутину. Эйгон ошалело следил за каждым движением. — И будь это не так… Видишь сороконожку на ее колене? Проползет, а к вечеру глаза вытекут наружу, и из-за сильнейшего отека задохнешься раньше, чем дозовешься мейстера, — равнодушно объяснял Эймонд, продолжая орудовать лезвием. — Алис просила поблагодарить, к слову. Хелейна неожиданно зарделась. — А как… — поежился Эйгон и скосил глаза: Эймонд управился почти со всей паутиной. — Валирийская сталь, тонкая граница температур. Перегреешь — полыхнет, — пояснил тот. — То есть Стронги не разливали в питомнике масло? — нахмурился Эйгон. Синхронно вздохнув, Эймонд и Хелейна снова переглянулись. — Мы же договорились, что о деталях ты можешь не волноваться, — наконец произнесла Хелейна. — Кстати, о моих заслугах! — взвился Эйгон. — Я работал! Хелейна приподняла бровь. — Да, работал! У всех свои методы! Хелейна подняла брови выше. — И меня укусили! Дважды! — не сдавался Эйгон. — Больно, между прочим. — Отмеченный знаком на ступнях и да не знает покоя, — почти пропела Хелейна, снова скользя пальцами среди своей многоногой паствы. Эйгон вытаращил глаза и возмущенно замахал руками. — Алис читала труды одного мейстера. Там говорится, будто люди с родинками на ступнях — великие путешественники, — пожал плечами Эймонд. Мысленно выбирая между путешествием подальше от двух ненормальных и путешествием в страну эля, пива и самогона, Эйгон нахмурился. — Шут с ним, мейстером. От матери вести были? — шепнул он с надеждой. Хелейна тоже заинтересованно подняла голову, а вот Эймонд, дернув уголком рта, ощутимо ссутулился и махнул головой. — Работает. Пишет короткие записки, ничего конкретного, и пока — мы сами по себе, — выдохнув, он уселся у самой стены. — Была у дяди и в септе, потом куда-то исчезла. Возможно, по морю. Эйгон прищурился, мысленно связывая новости: — На восток или на север? Эймонд промолчал. — И что мы имеем… Старая знать нас охотно поддержит, но сила у драконов с валирийцами. Один Дрифтмарк… — вздохнул Эйгон. То, что от папеньки ждать ничего не приходится, все четверо, даже отсутствующий Дейрон, уяснили едва ли не в колыбели. На матушку надежда оставалась, но ехать на горбу женщины, которая и без того ради них бросалась омут с головой… Даже у Эйгона еа подобное не хватало совести. Впрочем, именно родительскими стараниями все четверо детей Алисенты выросли самостоятельными, самодостаточными и твердо знающими, чего их высокородным задницам желается. И философия, которой они руководствовались, выходила чрезвычайно простой. Не жди, пока тебе что-то дадут, не смей просить. Заберись в закрома и присвой, тайно или явно. Залезь в душу — так, чтобы желаемое тебе всучили в руки, лишь бы ты наконец отстал. Приди с огнем и мечом, если остальное не сработало, и все равно присвой, если нельзя, но очень хочется. Сейчас милые трудные дети, один из которых вымахал на голову выше всех знакомых рыцарей, включая Харвина Стронга, желали приобщиться к семейному делу и урвать кусок побольше, чем один дракон на одного Таргариена. Отсюда и росли ноги всех дипломатических ночей, тайных бесед в пыльных закоулках, исследований свойств природных и животных ядов, внезапных, но недолгих союзов с врагами врага и прочей романтики. Ответила, к удивлению Эйгона, Хелейна. Она широко и холодно улыбнулась, позволив одному из пауков, с седоватой шерстью, забраться ей на шею и ползти по щеке. — Дрифтмарк вовсе не един, братья мои, — мягко произнесла она, и взобравшийся на голову паук угрожающе поднял передние лапы. — И в этом их слабость. В отличие от нас. Эйгон лишь восхищенно смотрел на сестру. Многими уровнями выше, над лабиринтом подземных переходов, выстроенных еще при Мейгоре Жестоком, над сокрытой сотней слоев горной породы залой, что предназначалась для Балериона Ужасного, и служившей нынче местом для тайных бесед трем детям Алисенты Хайтауэр и Визериса Таргариена, в синих летних небесах парили три дракона. Они кричали, ревели, сплетались хвостами, спускались ниже и пугали случайных людей, красовались друг перед другом, степенно планировали, жмурясь в бледно-розовых лучах утреннего солнца… Три страшные твари, которые не подпустили бы сюда ни одного постороннего, неустанно охраняли покой и секреты хозяев. Пусть и делая при этом совет юных Таргариенов не слишком тайным.