Premarital Affairs

      — Я хочу, чтобы ты остался сегодня у меня.       Викмар поднял голову: перед ним стояла Жюдит с протянутыми ему документами. Угловатое лицо выражало непоколебимую серьёзность, как и её приглушённый голос: заправленные за уши волосы подчёркивали её скулы не меньше, чем блики света сквозь задёрнутые жалюзи.       — Польщён, конечно, но я и так живу у тебя больше месяца на регулярной основе, — так же вполголоса усмехнулся Жан, забирая бумаги.       День сегодня знойный и душный — лето в Джемроке всегда было мерзким, но в этом году жара бьёт рекорды. Сорок первый участок быстро перешёл на новый дресс-код: рукава либо закатывали по локоть, либо подбирали рубашки с короткими или вообще переходили на футболки. Кто-то, напротив, поступил разумнее и менял форму на гражданскую, кропотливо пришивая белые прямоугольники. О пиджаках вспоминали лишь на выездах — те болтались, перекинутые через руку, или лежали на задних сиденьях мотокарет, — и по вечерам, когда с прохладой появлялись назойливые комары.       Жюдит, как и многие, предпочла форму. Только рубашку заменила на лёгкую блузку, под воротником которой был неизменно завязан чёрный галстук. Викмар находит это одним из немногих преимуществ лета.       — Иногда ты возвращаешься к себе.       — Только если чертовски устал, а трамвай не поймать. До тебя пешком сорок минут, пожалей старика.       Мино лишь тихо фыркнула. Разница между ними невелика — всего два года, но иногда Жан любит драматизировать по мелочам. Хотя бы ради того, чтобы она лишний раз улыбнулась.       — В общем... останься. Пожалуйста. Дети уехали, и дома теперь совсем одиноко.       Всего ненадолго — две недели за городом у её родителей, на природе вдали от закопченного индустриальной пылью Джемрока, — но этого хватило, чтобы сполна почувствовать разницу. Квартира пустовала, даже когда Жюдит возвращалась туда: никто из сыновей не встречал её на пороге, обнимая так, словно их разлучили на неделю, а не девять часов. Никаких расспросов о том, как прошёл день и поймала ли она очередного злого преступника; ни разбросанных в комнате игрушек, ни книжек перед сном. Будет нелегко отучить себя от привязанности лет через восемь, когда старший решит строить свою жизнь.       Заметив скользнувшую по её лицу тень сомнения, Викмар бросил взгляд в сторону коллег — те не обращали на них абсолютно никакого внимания. Тиллбрук что-то печатал на своей компактной машинке; Гарри и Ким уехали ещё ранним утром, и их столы пустовали. Торсон и Фейербах с головой погрузились в материалы своего дела. Честер на допросе задержанного. Другие предпочитали или заниматься работой, или тихо болтать о своём, будучи слишком далеко от Викмара.       — Хорошо, — кивнул он, осторожно касаясь её пальцев своими. — Но только на трамвае. Мне ещё сегодня на другой конец города мотаться.       Кроткая улыбка её тонких губ — ещё одна маленькая, но бесценная победа на его счету.       — Договорились.       Летом солнце заходило медленно, будто бы неохотно: к семи часам оно едва скрылось за горизонтом на четверть, обрамляя улицы Джемрока розоватым золотом. Жара отступала, оставляя за собой шлейф из душного пыльного тепла и лёгкого ветерка, который, пробиваясь в вагон сквозь опущенное стекло, ласково трепал рыжеватые пряди. Галстука больше нет, а воротник блузки расстёгнут — смена окончена, и теперь она не патрульная Мино, а просто Жюдит. Как и мужчина рядом с ней уже не сателлит-офицер Викмар, а всего лишь Жан, который устало дремлет, откинувшись на спинку сиденья.       В трамвае слабо пахло мазутом. Людей было немного: час-пик пришёлся на пять, когда они ещё заполняли бумаги в офисе, томно поглядывая на часы, и общественный транспорт не походил на бочку, до отказа набитую рыбой. В том, что никто из них не говорил, в проносящихся за окнами улицах и солнечных бликах, лениво скользящих по коже сквозь замызганное стекло, было что-то особенно умиротворяющее — иными словами, та самая романтика усталости. Когда нет ни желания, ни сил задумываться о трагедиях грядущего и можно лишь принимать настоящее как есть, здесь и сейчас, подставляя кожу солнечным бликам.       Окинув взглядом ряд жилых домов, мелькнувший за окном, Жюдит прильнула к Викмару, прижимаясь щекой к плечу, — твёрдому и слегка напряжённому. На его предплечье мягко опустилась ладонь; робкая демонстрация близости к нему не только физической, но и душевной.       — У тебя плечи дубовые, — тихо пробормотала Мино, закрывая глаза. От рубашки тянуло едким потом и дезодорантом. На шее, по которой спускается чёрный грубый волос его бородки, едва заметно блеснула влага.       — Они всегда такие.       — Попроси Мака размять их тебе как-нибудь. У него руки что надо.       — Да ну?       Жан не ревнивый. Не имеет привычки сомневаться в людях, которым доверяет в столь близких отношениях. Кроме того — не в обиду Торсону, — но предпочитает Жюдит совсем другой типаж, и он прекрасно знает об этом.       — Угу, — чуть кивнула Жюдит. — У меня часто болит голова. Всё от шеи, оказывается. А он по доброте душевной не отказал мне — когда-то на курсы ходил, оказывается. Попроси его, он тебя научит.       — Только если ты просишь.       Трамвай свернул с узкой аллеи на широкую проезжую дорогу и ехал вдоль парка, широкого по джемрокским меркам, но всё ещё уступавшего тому, который разбили вокруг озера. Через три минуты он с тонким характерным звоном подъедет к остановке неподалёку от её дома, и сквозь открытые двери вагон заполнит кисло-сладкий аромат цветущей липы, раскинувшей свои ветви над пластиковым куполом остановки.       Прохлада квартиры — их награда за испытание жгучим июльским зноем, слишком плотными брюками от «Персей Блэк» и клубами пыли — дорожной, машинной, заводской, — осевшими невидимым слоем на коже и волосах. Дома всегда хорошо, но сегодня это чувствуется особенно сильно; казалось, что ещё чуть-чуть, и асфальт бы расплавился под полуденным солнцем, превращаясь в вязкую серую массу. Даже лошади неохотно шли на патрули. Приходилось уводить их в тень, найти которую порой было тем ещё чудом, и даже этого было недостаточно. Им было дурно среди раскалённых бетонных стен города, и только в запущенных местах, вроде Язвы или Собачьей аллеи, где всё поросло опалённой под солнцем травой, и у озера неподалёку от участка они немного приходили в себя, чувствуя мимолётную свежесть.       О людях и говорить было нечего.       Оставив рабочие туфли в холле, Жюдит ушла в спальню. Вскоре скрипнули дверцы шкафа: из него она вытащила чистые вещи и полотенце. Если не принять душ сейчас, усталость возьмёт верх быстрее, чем Жюдит успеет опомниться. К тому же, липкая смесь пыли, пота и остатков дезодоранта осела на коже плёнкой — невидимой глазу, но ощутимой всем телом. Одно из самых паршивых чувств на свете; хуже разве что лихорадка и ноющая боль по всему телу от интенсивных тренировок.       Плитка в узкой, почти миниатюрной ванной была холодной на ощупь, как и слегка потёртый бортик ванны, но столь яркий контраст приносил облегчение. В спальне раздались усталые шаги — за ними шелест одежды, бряцанье металлической пряжки ремня и тяжёлый, но блаженный выдох облегчения.       — Давно такой жары не было, — её голос отразился эхом от стен.       — Это ещё что, — отозвался Викмар. Сквозь щель приоткрытой двери она заметила, как тот расстёгивал пуговицы рубашки. — Ездил в Гран-Курон сегодня, так там у них дома как теплицы. Всё за стеклом, на солнечной стороне натуральный парник. Как живут, ума не приложу.       — Зато тепло зимой.       — Можно просто купить обогреватель, — проворчал он, и Жюдит в ответ лишь тихо усмехнулась.       К брюкам в стирку отправились тонкие капроновые носочки, бельё и блузка, насквозь пропитанная её запахом. Завтра суббота, у неё выходной — дежурство в патруле выпало на других офицеров, и вместо раннего подъёма можно будет нежиться в постели. Хорошо позавтракать — не как обычно парой ломтей хлеба с маслом и стаканом воды, — и прибраться дома. Постирать бельё. Лениво развалиться в кресле, слушая любимую станцию на радио. Позвонить маме и услышать радостные голоса сыновей, спорящих, кто должен первым рассказать ей всё, что у них произошло. Двадцать четыре часа будут полностью отданы в её распоряжение, и с этой мыслью она, кротко улыбнувшись самой себе, забралась в ванну.       Тёплая вода из душа и уходовая косметика смыли не только грязь, но и сонливость, оставляя после себя лишь смесь из густого запаха трав и отголоска лаванды. Ещё лучше стало, когда она переоделась в чистые вещи, лёгкие и комфортные под стать погоде. Оценил их и Викмар, с которым она встретилась у двери; ему по каким-то причинам ужасно нравится её летний сатиновый халат.       Из ванной вскоре раздался плеск воды, который тут же утонул в шуме фена. Как бы жарко ни было, Мино никогда не оставляет волосы мокрыми. Слегка влажными — да, но не более; опасается того, что со своей мерзливостью легко заболеет от любого резкого переохлаждения. Кроме того, несмотря на завитые от природы концы, их всё равно нужно укладывать и желательно сразу после мытья. Красота требует жертв, пусть даже таких маленьких.       Мотокареты за окном начинали ездить всё реже и реже, пока солнце медленно опускалось за горизонт, знаменуя конец дня. Жюдит выглянула в открытое окно спальни, и нежный, уже более прохладный ветерок опять встрепенул её волосы. С первого этажа видно не слишком много, в основном белые ряды домов по соседству, но если податься чуть вперёд, то можно разглядеть, как полоска неба у горизонта окрашена ярким золотом, переходящим в нежно-розовый цвет. С востока тянулись лазурные сумерки; вскоре появятся комары и на ночь придётся раскуривать спираль. Ей нравится засыпать под её терпкий запах: он напоминает о летних ночах, проведённых за городом, где человек не так властен над природой, как в городе. Папа, уроженец Орании, всегда называл его «москитным адом», а теперь с большой неохотой покидает тот, когда его вызывают в Джемрок.       Где-то вдалеке, на много миль выше крыш домов, солнце оставляло сверкающие блики на металлических конструкциях боевых аэростатов, беспрерывно патрулирующих Ревашоль с высоты. Их гигантские конструкции сравнимы с китами из глубин океана: величественные, но такие же далёкие и почти недоступные обывателям — можно только смотреть, безмолвно восхищаясь. В одной из этих машин одинокий сигнальщик Моралинтерна, глядя сквозь широкие панорамные иллюминаторы, наслаждался июльским закатом вместе с ней.       — Что там такое интересное? — над ухом раздался тихий голос Жана. Его рука осторожно коснулась спины меж лопаток; Мино тут же рефлекторно подалась назад и повернулась к нему.       — Закат, — ответила она, заправляя волосы за уши. — Летом они очень красивые.        — Один из немногих плюсов лета.       От него тянуло свежестью. Хвоей или мятой, чем-то таким — в косметике одного от другого порой не отличить. С концов чёрных волос кое-где ещё стекали маленькие капли. Жюдит потянулась к ним рукой и пригладила их на манер его обычной укладки, затем небрежно скользнув ладонью по щеке, где едва задела мочку уха кончиками пальцев. Такое робкое, случайное прикосновение, но его хватило, чтобы в серых глазах Викмара блеснуло что-то нежное, когда тот взглянул на неё.       — Ты ворчишь на него, потому что тепло не любишь, — мягко заметила Жюдит, опуская руку на его плечо.       — Жару, — поправил он. — Тепло я люблю, а в Джемроке летом всегда жара стоит.       — И потому что комары.       — И потому что комары. Кто вообще их любит, Джуд?       Она пожала плечами.       — Люди разные бывают. Но их, наверное, и правда никто.       С наступлением лета Жан становится раздражительнее и устаёт быстрее обычного, в частности морально. Дни теперь шли дольше, рассветы наступали преступно рано, и ему, привыкшему к сырости и мраку за семь с небольшим месяцев, адаптация каждый раз давалась с большим трудом.       Но были и вещи, которые радовали его. Например, тёплые летние ночи, когда на горизонте сияла едва заметная желтоватая полоска ушедшего солнца, создавая иллюзию, будто день ещё не закончился. Тогда он укрывал спящую — как ему казалось, — Мино и, открывая окно пошире, курил, наблюдая за редкими прохожими в ночи. Те самые закаты. Блики вечернего солнца на лице и запах душистой липы у остановки. Дети Жюдит, с которыми он гуляет по выходным, и то, с каким бурным ажиотажем они обсуждают вкусы мороженого; дебаты похлеще, чем у политиков.       Ещё ему нравится Жюдит в лёгкой одежде: нежные светлые платья, шорты и просторные домашние футболки вместо сорочек. То, как её волосы под солнцем стали отливать насыщенной медью, и если уткнуться в её макушку, то можно подумать, что оказался где-то на лугу в окружении диких трав и полевых цветов. Её довольная улыбка по выходным, когда она может отдыхать и нежиться в постели, вспоминая себя в школьные каникулы, которые остались в далёком прошлом. Любовь к мороженому, которая досталась её сыновьям. Как она всё чаще и лучше высыпается в эти короткие ночи и перестаёт мёрзнуть под открытым окном из-за своей неприятной особенности.       Ей каким-то чудом удаётся не угасать в холодное полугодие, заполненное дождями, слякотью и промышленной пылью, но с приходом тепла она почти что расцветает.       Сатин её халата — искусственный, настоящий обошёлся бы дорого, — завораживающе сиял, переливаясь розоватыми волнами. От немного загорелой кожи тянуло лавандой. Худощавые пальцы оглаживали плечи Жана, проводя по маленьким родинкам и парочке неприметных шрамов, оставшихся неизвестно откуда. На лице — поцелуй за поцелуем: Жюдит оставляла трогательные, мягкие прикосновения на щеках и подбородке, морщась, когда жёсткий волос с бородки колол её лицо. Жан лишь с удовольствием подставлял лицо, немного напоминая избалованного кота, и придерживал её за талию. Не уходил дальше вниз или наоборот вверх, лишь едва ощутимо поглаживал большим пальцем сквозь ткань. Так постепенно Жюдит добралась и до губ, растянувшихся в широкой улыбке, и тогда поцелуи стали глубже и дольше. Разве что не слишком напористыми — в первую очередь она хотела ленивой вечерней нежности.       Викмар это понимал. Оттого старался целовать — в висок, затем щёки и скулы и в конце концов шею, — так же лёгко и почти небрежно. Руки оставались в пределах талии, разве что одна чуть поднялась вверх, когда он перешёл к шее. Бородка вновь щекотливо кольнула тонкую кожу, пока Жан оставлял новый поцелуй возле ключицы, и Мино вздрогнула с тихой усмешкой.       — Однажды ты сбреешь её, — произнесла она в шутливом тоне, проведя ладонью по влажной макушке.       — И перестану быть собой, — подыграл Жан. — Ты этого не хочешь. Никто не хочет.       — Элизиум не рухнет, если ты немного побреешься. Совсем чуть-чуть.       Вместо ответа Жан лишь потёрся щекой о её шею, заставив Мино тихо рассмеяться. Однако затем приник к её ключицам, втягивая носом воздух, и замер так ещё на полминуты, мерно вдыхая запах лавандового мыла. Она не стала противиться: дыхание немного щекотало кожу, но она могла вытерпеть его, как и покусывание щетины, и неудобное положение с приподнятой головой.       — Жюди... — Викмар вдруг заговорил полушёпотом, словно бы голос резко сел.       — М-м?       Лишь вздох — короткий, но с ощутимой тяжестью.       — Я хочу слышать тебя, — в обычно нежном в такие моменты голосе на миг проскользнула резкость, и тогда он посмотрел на неё. Рябые щёки тронуло бледным румянцем.       — Сними его. Пожалуйста.       Уголок её губ дрогнул в полуулыбке.       — Вот так? — она аккуратно, почти не сводя взгляда с его лица, развязала пояс.       Взору предстал живот и неглубокая грудная ложбинка — там, под кожей с тёмными пятнышками родинок, с силой трепетало её сердце. Над ними ключицы, ровные и очерченные тёплыми тенями; из-под халата едва выглядывали плечи. Больше не было видно ничего, но один только вид этой лёгкой обнажённости произвёл эффект куда сильнее сводящий с ума, чем если бы она сняла халат целиком.       Горячая ладонь скользнула под ткань и, проведя большим пальцем вдоль кромки белья, поднялась вверх по талии, где замерла на рёбрах. В серых глазах мелькнула робость: обычно с ним такое происходило, когда настроение было не то чтобы паршивым, но что-то всё равно удручало. Иногда он сам не понимал, что, однако меланхоличный осадок всё равно был, и Жан становился тихим, даже немного податливым. Как сейчас.       Жюдит ещё немного стянула халат, на этот раз обнажая грудь целиком. Не особо большая сама по себе, с крупными розовато-бурыми сосками. Его ладони хватает сполна, чтобы накрыть её, и, конечно же, он сделал это — не без её подсказки, когда Мино аккуратно подтолкнула руку выше. Вторая в тот же миг сжала талию чуть крепче. Подушечкой большого пальца он робко очертил выпирающий сосок и нежную кожу вокруг него, пока её пальцы скользили по кисти вверх: неторопливо, изучая вены и связки, углубления возле сустава и лаская грубоватую кожу.       — Я не знаю, в настроении ли ты–       — Да, — коротко отрезал Жан. — Более чем.       У него самый трогательный румянец в мире, думает Жюдит всякий раз, когда Жан видит её хотя бы немного раздетой. Он не покрывается пятнами с головы до ног, как это часто бывает у неопытных подростков: вместо этого кожа его щёк розовеет, обретая всё более густую и яркую окраску у кончиков ушей, которые выглядят так, будто вот-вот сгорят. Лицо у него в такие моменты всегда будто немного удивлённое, но вместе с тем зачарованное. Влюблённое.       Когда Жюдит разделась полностью, оно было таким же. Жан рассматривал её так, будто она могла уйти в любой момент, оставляя после себя лишь то, что он успел запомнить. Поэтому он старался не только глядеть, но затем и касаться, получая максимум ощущений, которые рисовали в памяти самый яркий, самый приближенный к реальности образ. Без обожествления, без идолизирования — в его восприятии она самая обыкновенная женщина.       Мягкая постель, к которой льнула голая спина, казалась райским удовольствием после долгого, физически изнуряющего дня. Матрас рядом слегка продавился под весом ладони, уперевшейся в него, — Викмар был сверху. Полупрозрачные занавески нежно шелестели под дуновением ветра, скрывая за собой их фигуры на кровати. Почти умолк гул мотокарет, и осталось лишь робкое щебетание последних птиц, едва уловимое на периферии восприятия.       Шёпот Жана, такой тихий и чувственный, заполнил эту идиллическую тишину, став на мгновение единственным звуком во всём Элизиуме.       — Если бы ты знала, сколько моих нервных клеток было спасено за эти полгода благодаря тебе.       Свободная рука провела по её щеке, заправляя волосы за ухо. Лицо и тело были укрыты полумраком спальни, и розоватый отблеск света из окна задевал его плечи и край лица, лаская кожу.       — И сколько серотонина прибавилось в крови, — мягко добавила Жюдит. — Знаешь, это взаимно.       В серости его усталых глаз так много любви, что слова даются с большим трудом, — Жюдит тонет в ней, расплавляясь и смешиваясь в единое целое вместе с тёплым вечерним отблеском заката на их телах и прохладой из окна. Поэтому она долго молчала, глядя на него так, как смотрят на экспонат в музее. В отличии от него Жана можно коснуться, и Мино не только рассматривала его лицо, но и обхватила его ладонями. Пальцы гладили его худощавые, усыпанные пятнами шрамов щёки, очерчивая их границы; пару раз провели под глазами, где залегли тёмные круги от хронических недосыпов. Коснулись уголка губ, тут же чувствуя его улыбку, и жёсткой, немного колючей бородки.       — Ты очень устал сегодня, — не вопрос, а утверждение, которому Жан не стал противиться.       — Не физически. Вернее больше духом, чем телом. В очередной раз слушал, какой я мудак.       В последней фразе скользнула толика обиды. Человеческая грубость задевает Викмара, даже если этого не видно. С годами он просто научился мириться с ней, но это, очевидно, не помогло избавиться от болезненных уколов в груди на каждое оскорбление в его адрес.       — Курон?       Он кивнул.       Коснувшись его спины, Жюдит слегка надавила ладонью меж лопаток, намекая ему лечь, и вскоре его голова опустилась на её грудь. Руки обхватили её тело в неловких, но чувственных объятиях, пока Жюдит гладила его, пропуская тёмные волосы сквозь пальцы. Вторая рука мягко вела по спине, изредка очерчивая кончиком пальца сгибы лопаток.       — Не принимай их близко к сердцу, — произнесла она совсем тихо. — Люди не особо нас любят, это факт, но мы не должны поддаваться этому, как бы сложно ни было.       — Я не принимаю. Но это всё равно изматывает.       — Знаю. Знаю, мой милый.       На макушке, ещё влажноватой после душа, она оставила кроткий поцелуй, и в тишине тут же раздался его глубокий вздох, полный успокоения.       В том, как они лежали так ещё какое-то время — пять или, может, десять минут, — было нечто трогательное. Не были нужны ни слова, ни активные действия; в момент безмолвного единения им хватало друг друга. Мино продолжала гладить его почти так же, как привыкла гладить детей, наблюдая, как колышутся занавески. Викмар прижимал её ближе к себе, пока тепло мерного дыхания таяло на её обнажённой груди. Слова были излишни. Жюдит говорила их раньше, когда они только начинали сближаться, и по сей день Викмар пытается следовать им — не цепляться, не держаться за произошедшее. В конце концов он рассказывает. Делится наболевшим, пускай не всегда охотно, но не пытается удержать это в себе, зная, что так будет только хуже. Он действительно старается быть лучше.       Неудивительно, что психотерапевт когда-то назвал его чудом.       Наконец Жан поднял голову и взглянул на неё — молча, с едва заметной улыбкой. За ней последовал долгий, чувственный поцелуй; порыв нежности, который Жюдит приняла с удовольствием, снова обхватив его лицо ладонями. Среди ментола и хвои она наконец уловила его естественный, слегка мускусный запах; тот, который не может перекрыть ни один парфюм или дезодорант. В нём остался разве что горьковатый след табака, навсегда въевшегося в кожу и слизистые. Запах дома, умиротворения и безопасности. Запах того, кто стал самым любимым человеком на свете.       Жан тем временем двигался всё ниже и ниже. Мазнув губами по щеке, он шёл от скул и подбородка по шее, ведя по крупной мышце, затем по ключице и вплоть до груди, на миг остановившись у её маленькой ложбинки. Кроткий взгляд снизу заставил сердце Жюдит трепетать ещё быстрее. Волна жара разлилась по телу, концентрируясь между ног, где стала пульсацией, — ярко ощутимой ритмичной вспышкой её влечения к Жану. Тем временем он продолжал целовать её дальше: саму грудь, слегка выпирающие края рёбер под ней, делая так нежно, будто мог оставить следы на коже. Когда его губы принялись касаться живота, Мино вздрогнула, бросив резкий смешок.       — Неужели так щекотно? — подняв голову, спросил он напополам с усмешкой.       — Да, я же говорила, что тебе стоит побриться.       — Ты всегда так говоришь, — фыркнул Викмар. — А на самом деле тебе нравится.       Туше́. Ей правда нравится. Просто иногда та слишком колючая.       Спустившись к тазу и бёдрам, Жан немного помедлил. Жюдит чувствовала, как он провёл кончиком носа по красноватым растяжкам, оставил поцелуй на выпирающей кости и, спустившись ниже, ещё пару раз провёл губами с внутренней стороны бедра. Новая волна жара пришла с его выдохом, оставшимся на коже. Бёдра инстинктивно дрогнули, и Жюдит коротко выдохнула. Ещё один взгляд исподлобья скользнул по Мино, оценивая ту. Абсолютно голая, в самой уязвимой позиции с широко разведёнными ногами, между которых устроился Викмар. В зеленоватых глазах — смесь любопытства с предвкушением. Лёгкое касание языком губ как безмолвный призыв к действию.       В следующий миг по всему телу будто пронёсся электрический разряд, ведя за собой мириады крошечных мурашек. Раздвинув её бёдра чуть шире, Жан опустился ниже; мерное дыхание опаляло чувствительную кожу промежности, а затем смешалось с чувством тёплой влаги. Щетина слегка неприятно колола её, но уступала ощущению языка: тот двигался снизу вверх по клитору, имитируя долгие нежные штрихи. Кроме него обводил и складки губ, спускаясь до преддверия самого влагалища, а затем, когда Жюдит расслаблялась, дразняще касался клитора, заставляя её вздрагивать с звонким всхлипом. Целовал, иногда поднимаясь выше, и тогда Жюдит тихо фыркала, напоминая ему о своей нетерпеливости. В отличие от бывшего мужа, с Жаном хотелось всё, сразу и как можно быстрее; прекрасно зная об этом, тот не упускал возможности растягивать момент хотя бы немного, возводя ощущения в абсолют.       Из принципа удобства она могла бы сесть на него — оказывается, Викмару нравится то, что на первый взгляд совсем не кажется чем-то «в его стиле», — и тогда двигала бы бёдрами с большей свободой. Можно было бы смотреть ему в глаза, в такие же широкие чёрные зрачки, как у неё, и Жан видел бы её лицо, искажённое гримасой чистого удовольствия. Однако настроение Жана и общая усталость сводили желание к минимуму. Ей всё ещё нравилось чувствовать его между ног, но в то же время тело, изнывающее после рабочего дня, благодарило её за мягкую постель, такую долгожданную и нужную.       Сквозь шум своих коротких, прерывистых вздохов и пульса, гудящего в ушах, Мино слышала тихие влажные звуки. Иногда — его имя, бессознательно сказанное вслух ею же. Пальцы мягко сжимали волосы, ещё не успевшие высохнуть после душа, и в моменты, когда возбуждение будто скручивалось в тугое подобие узла, она хваталась за них крепче, стараясь не сводить ноги.       В голове ни единой связной мысли — только его имя, растекающийся по телу жар и короткие разряды нервных импульсов между ног, усиливающих возбуждение. Его руки на бедрах: широкие, тяжёлые, почти всюду покрытые тонкими чёрными волосками; они чуть сжимали кожу, не давая Жюдит сводить ноги вместе. Звучание его голоса из глубин памяти. Ощущение губ не только на вульве, но и по всему телу — на груди, пылающих от жара боках, спине и плечах.       Очередной виток возбуждения, ставший импульсом, заставил Жюдит вздрогнуть сильнее прежнего.       — Куда девается твоё терпение в постели? — игриво, но с ощутимой нежностью в голосе спросил Викмар, подняв голову. Вопрос был скорее риторическим. Во многом потому, что ответ на него ясен и без слов; то, с какой любовью Жюдит смотрела на него, говорило за неё всё, что мозг не мог сформулировать, будучи на грани удовольствия.       Он выпрямился, занимая удобное положение между её ног. Жюдит заметила, как его губы блеснули под угасающим светом из окна; когда Жан наклонился к ней, большим пальцем она стёрла с его рта и бородки остатки слюны и секрета. Её особый, специфичный запах теперь смешивался с его собственным — трудно представить что-то более интимное.       На смену языку пришли пальцы. Сперва только один, давая ей привыкнуть к новым ощущениям, но достаточно было и этого. Двигая им с той же чуткостью, как и языком, Жан вернулся к тому, что любит больше всего, — поцелуям. Ему они нравятся едва ли не больше, чем ласки; кроме того, Жан любит принимать их в равной степени, как и давать. Тёплые, ещё влажноватые губы принялись целовать её шею, опускаясь ниже. У ключицы ближе к груди он чуть оттягивал ими тонкую кожу, оставляя розоватые следы; каким-то образом ему удаётся делать это без малейшей боли, так, что на следующий день они выглядят аккуратными, едва заметными глазу.       Тянущая пульсация в клиторе и вокруг него усиливалась, поэтому теперь от любого прикосновения к нему её бёдра непроизвольно вздрагивали. Ощущение почти болезненное и вместе с тем настолько приятное, что Жюдит каждый раз издавала высокий резкий звук, отдалённо похожий на имя. Быть шумной во время секса для неё почти что редкость: в самые первые разы ей просто не хотелось отпугнуть Матисса от себя, где-то услышав, что мужчинам больше нравятся тихие и покорные женщины. А затем у неё появились дети и любой неверный, особенно громкий звук мог привлечь их внимание — это, правда, касалось не только секса. Так или иначе много лет он был лишь неуклюжими пыхтениями и едва сдерживаемым тяжёлым дыханием; кровать же скрипела чаще от того, что кто-то поворачивался на ней во сне или резко садился.       С появлением Викмара некоторые константы её жизни изменились полностью.       В момент оргазма его имя растворялось в тишине квартиры вместе с частыми короткими вздохами. Уже оба пальца двигались в такт её бёдрам: сокращаясь, мышцы плотно обхватывали их, усиливая ощущения в разы. Руки хватались за широкие плечи, сжимая их мягкую, слегка взмокшую от пота кожу. Хоть Мино и не видела Жана, его дыхание у подбородка и несколько коротких поцелуев на шее дали понять, насколько он близко. Его лицо где-то в миллиметрах от её; она могла бы поцеловать его, притянуть ещё ближе к себе, но в эти несколько секунд абсолютного экстаза остались лишь базовые чувства и обрывки мыслей. Ничего, кроме самого Жана и случайных вещей вроде собственных волос, спутанных и липнущих к щекам; такие мысли занимали её разум лишь на долю секунды, тут же бесследно исчезая из него.       Голова прояснилась, лишь когда оргазм спал. Жюдит с трудом открыла глаза: розоватый полумрак не слепил, но организм, достигнув пика напряжения, медленно погружался в усталость и ослабевшее восприятие считало яркой даже рыжеватую полоску заката на стене. Жан был совсем рядом: уши у него всё так же пылали красным, а ко лбу пристало несколько прядей. Лёгкая дрожь пробрала её — совсем слабая и заметная лишь на руках, одну из которых Жюдит положила ему на щёку. Кожа под ладонью мягкая, горячая; на шее уже чуть грубее, с крошечными каплями пота, особенно у линии волос. Самая нежная, впрочем, всё ещё на губах, которые Жюдит тут же поцеловала, опустив его голову к себе.       Между ног всё ещё приятно тянуло. Помня об этом, Викмар, убирая пальцы — те выскользнули с неприлично влажным звуком, — мягко провёл одним возле клитора. Жюдит тут же вздрогнула, и из груди вырвался очень тихий и усталый стон.       — Жан... Не вредничай, — с усмешкой она легонько толкнула его коленом в бок.       Ещё несколько поцелуев, ленивых и долгих только потому, что Мино не хотела отпускать его, осталось на её губах. После она неохотно выпустила Жана из объятий и, подтянув ноги к себе, наконец устроилась как бы полусидя; мягкая подушка оказалась за её спиной в качестве поддержки. С уставшего лица не успел сойти румянец: им окрасились щеки, лоб и особенно кончики ушей, за которые Мино заправила волосы. Ещё недавно уложенные, те спутались — сама того не замечая, она часто двигала головой. От неё самой всё так же дурманяще пахло дикими травами, лавандой, а теперь и совсем немного потом. Иными словами, ею.       Жан выпрямился, тяжело вздохнув.       — Знаешь, что самое паршивое в антидепрессантах? — вдруг произнёс он. — Чудо, если у тебя встанет, пока ты сидишь на них.       Его это раздражает — справедливости ради не особо нравится и самой Жюдит, но оба понимают, что это не то, чем стоит жертвовать ради кратковременного удовольствия.       — И всё же... — она не договорила, опустив взгляд. Под боксерами виднелись заметные очертания эрекции.       — Да. Тебе как-то, блядь, удаётся.       Опустив голову, она рассмеялась — тихо, с широкой улыбкой, и в её смехе не было ни порицания, ни издёвки, — а затем взглянула на Жана. Щёки у него заметно покраснели; не от смущения перед ней, которое ушло давным-давно, но от общего возбуждения. Было бы слишком жестоко оставлять его вот так, особенно после того, как он старался; кроме того, в воздержании полезного немного.       — Разденься и ляг, — её голос вновь прозвучал твёрдо, но без лишней грубости. Она не приказывала — ей это не то чтобы нравится. — Лицом вниз.       Жан не стал возражать. Сняв боксеры, он лёг спиной вверх, сложив руки так, чтобы можно было удобно положить на них голову. Жюдит, поднявшись, заняла удобное положение: встав на колени так, чтобы быть над ним, она слегка провела ладонями по его бёдрам, и Викмар приподнял их, упираясь коленом в матрас.       — Так удобно? — спросила Мино, наклонившись чуть ближе, на что в ответ услышала тихое «угу».       Одна её ладонь провела по широкой спине, где кожу усыпали редкие мелкие шрамики, похожие на те, что были у Жана на лице. Та осторожно, будто бы изучающе скользнула между лопаток вдоль по позвоночному столбу и остановилась у поясницы; кончиками пальцев Жюдит почувствовала крошечные мурашки на той. Затем опустилась по бедру, заходя на его внутреннюю сторону, и уже там легла на член. Тот уже был твёрдым, горячим; с головки сочилось немного предэякулята. Жюдит мягко провела рукой по нему сверху вниз, и Викмар чуть вздрогнул.       — Я только начала, — ласково заметила она.       Пока та ладонь вела по члену в неспешном темпе, Мино наклонилась к его спине. Жан не видел её и тем более не мог коснуться, чем она вовсю пользовалась, оставляя на шее и плечах короткие поцелуи. Изредка задевала кончиком носа, а порой и губами край уха, и это особенно заводило Викмара; он тихо, сжато урчал, наклоняя голову так, чтобы ей было удобнее. И это протяжное сладкое «м-м», с которым он реагировал, когда Жюдит, целуя его шею, одновременно вела рукой по члену. То, как его бёдра вздрагивали, как прогибалась его спина, когда мягкие губы считали выпирающие позвонки. Мириады мурашек от прикосновения носом к затылку, от жара чужого дыхания на ней.       В квартире этажом выше кто-то включил радио, и сквозь толщу бетонной стены глухо заиграла мелодия. Что-то из нежной весперской классики, с пианино и скрипкой — Жюдит никогда толком не разбиралась в музыке. Та расслабляла и задавала ещё более идиллическую атмосферу; лёгкий шум с улицы и еле уловимое радио. Мерный скрип кровати и матраса под весом двух тел. Шелест кожи о кожу и скользкие звуки члена. Тяжёлое, но мерное дыхание Жюдит у его шеи; его собственное — со временем всё более рваное, с трудом контролируемое, — тонуло в подушке.       — Блядь... — выдохнул Жан, когда Мино в очередной раз провела рукой вверх, и её пальцы скользнули по мокрой плоти слишком резко.       — Мне ускориться? — с искренним любопытством прошептала Жюдит над самым его ухом.       Вместо ответа он лишь глухо простонал. Попытался сказать её имя, но получилось лишь рваное «господи». Однако по тому, как он толкнулся в её руку — импульсивно, грубее обычного, — Жюдит поняла, что это было согласием.       Рука теперь двигалась быстрее за счёт обилия смазки, и вязкий, хлопающий звук влаги стал громче. Мино прижималась к нему почти вплотную: её бёдра касались его собственных, грудь и живот задевали спину, пока она, нависая над Викмаром, оставляла новую вереницу поцелуев на шее и плечах. От чистоты после душа не осталось ни следа — кожа была липкой от пота, чужого и собственного. Однако Жан всё ещё пах хвоей и чем-то отдалённо мускусным, таким родным, домашним, что Жюдит на миг охватил прилив глубокой нежности.       Урчания и стоны становились громче по мере того, как Жан близился к оргазму. Складки на подушке стали глубже — он с силой сжимал ту и упирался в неё щекой. Жюдит тихо звала его по имени, и в последний такой раз её голос перекрыла череда громких прерывистых стонов, а ладонь заполнила горячая сперма. Часть её потекла по запястью и члену, но бо́льшая — на простынь, оставляя пятна. «Quelle honte», — подумала Жюдит, пока тянулась к краю постели за полотенцем, чтобы оставить бельё хоть в немного божеском и приглядном виде. Викмар же, ещё будучи в лёгком аффекте, не сразу сообразил, что произошло.       — Бля-ядь, — вздохнул он с тихим разочарованием. — Теперь ещё и простынь–       — Ничего, — Жюдит успокоила его, отдавая ему полотенце. — Бельё всё равно надо было менять. Но это может немного подождать.       Окинув Жана взглядом, она заметила, как его грудь тяжело вздымалась, пока он восстанавливал дыхание. Щеки и уши были алыми, в уголке рта блеснула слюна. Если приглядеться внимательнее, можно было заметить, как расширились его зрачки; Жюдит помнила, что глаза у него всегда были голубовато-серыми в такие моменты. Она случайно заметила это пару месяцев назад: дневной свет из окна удачно попал ему на лицо, и пока Жан слепо щурился, Мино сумела разглядеть лёгкую голубизну на светло-серой радужке, которая напомнила ей о речной глади в летнее утро. Такая же светлая, такая же нежная — совсем под стать Викмару.       — Опять придётся идти в душ.       Жюдит неприятно поёжилась — кожа была почти такой же липкой, как после возвращения домой.       — Не сейчас, — лениво протянул Жан, стирая остатки спермы с белья полотенцем. — Дай хотя бы время на перекур.       — Только если поделишься со мной.       Весперскую классику по радио за стеной сменил монотонный голос диктора. Звонко щёлкнула зажигалка, и после в тишине на секунду раздался шелест горящей сигареты. Сквозь распахнутое окно — Жюдит не поленилась накинуть халат и встать, чтобы открыть его шире, — комната наполнялась запахами вечера. Он больше не пах раскалённым асфальтом, пылью и выхлопами мазута, выжигая досуха носоглотку и лёгкие. На смену ему пришло что-то чистое и прохладное, слегка землистое; кто-то по соседству готовил, и запахи трав и жареного мяса пронизывали свежий воздух.       Солнце тем временем уже почти исчезло за горизонтом, окрасив полосу неба близ него в густой ярко-оранжевый цвет. Дальше к востоку он розовел, затем становился нежным сиреневым и постепенно сливался с лазурью медленно подступающей ночи. Если бы Жюдит взглянула на часы, то увидела, как их тонкие хрупкие стрелки показывают без четверти девять.       — Мне нравится, когда ты делаешь так, — вдруг произнёс Жан, возвращая её из пучины мыслей в реальность. Он сидел рядом с ней в постели, и от его сигареты уже не осталось половины; мельком взглянув на свою, она заметила, что та едва была выкурена.       — Как? — спросила Жюдит, делая короткую затяжку.       — Вот так, — он кивнул на неё, вальяжно устроившуюся у изголовья кровати. Между худощавых пальцев была сигарета, от которой тонкой полупрозрачной спиралью вился дым. Из одежды — только халат, едва укрывающий её тело. Часть волос была заправлена за ухо, вторая спадала на лицо, придавая ей особый шарм.       Выдохнув облачко дыма, она рассмеялась, а затем для большего эффекта состроила игривую, слегка дразнящую улыбку. Жан, судя по всему, оценил это.       — Только не зови меня femme fatale. Я на них не похожа.       Роковые красотки отличаются длинными худыми ногами, узкой талией и дерзким, сексуальным макияжем. Им подходят чулки, красный цвет и роскошные укладки на волосах цвета блонд. У них угловатые, выделяющиеся черты — чаще всего оранские или вааские, но в последнее время многим нравится самарийский типаж, — томный взгляд и длинные ресницы. Жюдит их полная противоположность; кроме того, покорять ей совсем некого. Единственный мужчина, который ей нужен, смотрел на неё прямо сейчас сквозь лиловый полумрак спальни и нежно улыбался в ответ, раскуривая сигарету.       — Не буду. Но спрошу другое. Это был твой повод пригласить меня к себе? — Викмар стряхнул пепел в маленькую стеклянную пепельницу между ними.       — Нет, совсем нет, — она покачала головой. — Мне правда хотелось провести с тобой ещё одну ночь дома. Секс был приятным дополнением. И вообще, не ты ли просил меня раздеться?       — Каюсь, грешен, — хрипло усмехнулся Жан. — Но тебе ведь понравилось?       Жюдит смерила его многозначительным взглядом, однако едва заметная улыбка в уголках её рта чуть смягчила тот.       — Ещё как. Знаешь, что мне ещё понравится?       Он вопросительно кивнул, слушая её.       — Если всё останется таким же, как сейчас, — тихо сказала Мино, повернувшись к нему. Она хотела было добавить ещё что-то — в голове за долю секунды родился целый ворох мыслей, которые так или иначе сводились к простому искреннему «люблю», — но вместо этого промолчала. И Жан, кажется, хорошо понял её без лишних слов.       — Останется, — коротко произнёс он. — И я тоже останусь.       Порыв ветра смахнул одну крошечную искру с кончика его сигареты, прежде чем Викмар затушил её о донышко пепельницы. Слегка потрепал рыжеватые волосы и напоследок коснулся оголённых коленей, заставив Жюдит мерзливо поёжиться.       — Спасибо, — её кроткая улыбка стала ещё немного шире. — Второго, как ты, мне не найти.       — Потому что я такой один, к счастью. Как и ты, — Жан тяжко вздохнул, поднимаясь с кровати. Неохотно одеваясь обратно — сперва боксеры, затем футболка, правда уже ношенная, — он мимолётно спросил. — Сделать тебе чаю?       Жюдит кивнула с благодарной улыбкой.       Впереди намечался тихий пятничный вечер.