Телохранитель

Илона выпрямляла локоны плойкой, мотыляя головой в такт песни «Пьяную» Мари Краймбрери, которая лилась из её блютуз-колонки, подключённой к телефону. Подпевала в такт битам: − Ты полюби меня пьяную, пьяную… Ореста тихо вошла в комнату, оставляя на полу мокрые следы от босых ног. − Это что-то новое, − медленно протянула, останавливаясь позади Илоны, − и кто у нас тут пьяный? Глаза Илоны озорно блестели в отражении зеркала. − Потанцуй со мной, − она выключила плойку и развернула кресло, оказываясь лицом к Оресте. − Ни за что, − Ореста скрестила руки на груди, обтянутой велюровой майкой на тоненьких бретельках. На обнажённых участках кожи блестели капельки воды после душа. − Боюсь влюбиться, ну а вдруг я уже люблю? — пропела Илона, придвигая своё лицо к лицу Оресты. − Ага, так любишь, что забрала не только моё полотенце, но и вообще все, что были в ванной. Илона покусала нижнюю губу, синие глаза озорно блестели: − В тумбочке смотрела? Хмурый взгляд Оресты не предвещал ничего хорошего. − Угу. − И что? — Илона накрутила на палец локон. − Пусто, − Ореста резким щелчком стряхнула воду с пальцев прямо в это невинно-блаженное лицо. − Ах ты, − Илона резко встала, отодвигая от себя кресло, − иди сюда. Ореста позволила поцеловать себя, вытаскивая полотенце из-за спины начальницы, что не укрылось от её взгляда. − Может, я просто хочу видеть тебя голой? Её пальцы пролезли под майку водителя, погладили живот чуть ниже пупка. − У тебя такой пресс, ммм, − протянула в предвкушении, но Ореста накрыла её пальцы своими и вытащила руку начальницы из-под майки. − Сейчас нет времени, нужно собираться. − Ты прямо как Игорь, − ляпнула Илона первое, что пришло в голову. Подняла глаза и почувствовала, как ладонь Оресты выпустила её плечо. − Прости, я не то хотела сказать… − Ладно, − отозвалась водитель, опускаясь на кровать. − Просто он так же делал всегда, а потом… Ореста смотрела на неё отстранённо. − Мне не интересно, что там Игорь. Она не хотела, чтобы это прозвучало грубо, но сегодня уже и так нахавалась этого Игоря с лихвой. Этот его презрительный взгляд, словно и она, и её отец, как минимум, люди второго сорта, или, ещё лучше, третьего. Вообще, блин, не люди. Это его омерзение, когда Илона поцеловала её. Его превосходство, когда он передавал ей ключи, стараясь чтобы, не дай Бог, их пальцы не соприкоснулись. И то, как он презрительно процедил: − Не поцарапай. У! Она презирала его не меньше, чем он её. И она не хотела делить с ним Илону. Но она не была слепой. Между Игорем и Илоной происходила какая-то химия, какие-то чувства ещё не умерли. И она прекрасно видела и всё понимала. Видела, как жадно он смотрел на неё, как хотел прикоснуться. Как вёл себя так, словно она снова стала его женой. И, сколько бы не убеждала себя Ореста, что ей должно быть пофиг, на душе было тяжело. И то, что они приехали в полицейский участок вместе, на одной машине, тоже заставляло сердце болезненно ныть. Ореста словно снова перенеслась в кабинет Сидорчука, когда Лысенко самодовольно протянул, отодвинув занавеску на зарешёченном окне: − О, господин Журавский, а, нет, пардон, чета Журавских, и сам Игорь Валентинович за рулём Мерседеса. А за ними — адвокат на Инфинити. О, конечно, была бы у меня такая машина и такая жена, я бы тоже открывал перед ней двери. − Они развелись, − процедила Ореста, впиваясь ногтями в ладони. Это было больно. Видя перемену в её настроении, Илона выключает музыку и подходит ближе. Присаживается рядом и набрасывает Оресте на плечи своё полотенце. − Ну ты чего? Ореста отрицательно мотает головой, боясь произнести хоть слово, чтобы не выдать своих чувств. − Послушай, Игорь здесь вообще не при чём. Мне нужна ты. Ореста очень хотела услышать эти слова. Вот только теперь она не могла верить в них. Только одно то, как Илона всучила стаканчик от кофе Игрою, и как она потребовала отвезти их за машиной, говорило о том, что она считает его близким человеком. Она подпустила его слишком близко. И с этим ничего нельзя было поделать. Он был раньше, и врос корнями глубже. Ну же, Ореста, ты же знала, на что шла? Но только от этого боль не становилась меньше. Илона знала Игоря. Она знала его слишком хорошо. Его подлость, жестокость, циничность и расчётливость. Знала, что он сделал и на что был способен. И всё равно продолжала общаться с ним. Знала, что он отдал Оресту Психу. Ему было плевать, что её просто прикончат. Конечно, кто такая Ореста для него? Он даже имя её никогда не произносил. Толя погиб, спасая Оресту от пуль людей Психа. А Игорь, воспользовавшись суматохой, соблазнил Илону и увёз заграницу. Это было жестоко. Но так было. А потом он вновь изменил. Снова сделал Илоне больно. Прошло совсем немного времени. И Илона снова общалась с ним. Чёрт! Этого Ореста не могла понять. Но Игорь занимал огромное место в жизни Илоны, и с этим приходилось считаться. Но сейчас смотрела в глаза Илоны и понимала, что не сможет остаться без неё. В этих красивых синих глазах — космос, весь мир. Целый мир Оресты − в синих глазах Илоны. И, кажется, сейчас она поняла кое-что про себя. Она влюбилась, как в первый раз, а может, это и было с ней впервые. По-настоящему. Она не хотела идти на эту вечеринку. Не могла долго находиться в прокуренном помещении с низким потолком. Не могла вынести запах травки и смеси алкогольных паров. Ей вообще не нравились все эти люди, некоторых из которых она периодически видела в телевизоре. Но Илоне нравилось. А ещё она всё время думала о том, что Илона успела дома закинуться наркотой, а теперь догонялась коктейлями и кальяном. Музыка играла слишком громко, в какой-то момент кто-то поставил трек «Банды» «Мама, я на хайпе», и Ореста ощутила, как скучает по Роману. Захотелось поговорить с ним, но что она могла бы сказать ему? Сказала бы, что влюбилась, и не знает, что теперь с этим делать. Но она уже не помнила, когда они нормально говорили в последний раз. Теперь он всё время проводил с Верой, и Оресте уже недоставало его шуток и подколов. И даже их совместные тренировки он забросил. Весь вечер Илона отвлекалась на телефон, хотя Ореста думала, что все люди, связанные с её работой собрались сейчас здесь. Продюсер Миша был всё время рядом и вёл себя неестественно. Его поведение чем-то напоминало Толика, когда тот пытался скрывать их отношения ото всех. И это было ещё одним болезненным уколом в сердце. Настроения не было совсем. Хотелось задёрнуть шторы и повалиться на кровать, ударившись о стену затылком, а после натянуть на голову одеяло и прорыдать всю ночь, слушая затёртые до дыр хиты. Или набухаться так, как в далёком детстве, когда они взрывали петарды прямо в голых пальцах и прыгали с гаражей в листья или сугробы снега. Или крутили «солнышко» на качелях, стоя на сидении на выпрямленных ногах. В то время, когда Жека был Юджином, Оксана — никем, а Ореста, по крайней мере, не любила Толика и не скучала по нему. Тогда всё было куда проще. Впереди маячило блестящее будущее, а сердце билось ровно и спокойно. А теперь она сидела в окружении каких-то почти незнакомых пьяных и обкуренных людей на чужом празднике жизни и чувствовала, как теряет время. Можно было поехать в лабораторию и заняться делами, можно было поехать в «Виват» и, наконец, заняться непосредственной работой, можно было отвезти Ягуар отцу, чтобы он сделал противоледовые цепи. Хотя он, скорее всего, пока не будет рад видеть её. Нужно было проследить за Журавским, чтобы доказать Илоне, что это он валяет их в дерьме в прессе и Интернете. Можно было сделать что угодно другое, даже покачать пресс или совершить пробежку, и это было бы куда полезнее, чем тупо торчать на этой пьяной обжираловке. Можно было свозить Илону на дрифт или просто покатать по ночному замёрзшему городу. Можно было сказать ей, что теперь она, похоже, чувствует то же самое, что и она. Но Илона хотела быть здесь, и Оресте не оставалось ничего другого, кроме как сидеть рядом и выдавливать из себя неискренний смех в ответ на несмешные шутки её друзей. Но тут был хороший виски, что немного сглаживало ситуацию. Уже добрый час безголосые деятели модельного бизнеса насиловали караоке, и Ореста думала, что будь здесь Роман, они бы вместе посмеялись. Но Романа здесь не было, а Илона не видела ничего смешного. Под некоторые песни она даже выходила танцевать, правда ноги плохо слушались её, отчего Ореста испытывала испанский стыд. Но не хватало ещё делать ей замечания при её друзьях. А выйти на улицу Илона не захотела, хотя Ореста предлагала уже три раза. Да и не хотелось нарываться на лишние обсуждения и подколы, хотя она замечала косые взгляды, направленные на их сцепленные руки, когда они вместе ходили в уборную. Но ей было пофиг. Уже пофиг, как в детстве. Илона болтала с Мишей, что, впрочем, ничуть не мешало ей строчить сообщения в телефоне. Иногда Оресте хотелось схватить этот смартфон и расхерачить о стену. Когда-нибудь она так и сделает. Она так много думала о Илоне, что непроизвольно смотрела на неё всё время. Илону, похоже, это ничуть не напрягало, или она просто ничего не замечала. А может быть просто привыкла, что на неё всё пялились, и ей было пофиг. Ореста пила совсем немного. Поддержать несколько тостов, пару глотков — промочить горло, в котором саднило от дыма и пара курева. Механически отхлебнуть или пригубить, когда нужно было переключить мысли, изменив их курс. Но всё же они уже сидели добрых три часа, и её рюмка никогда не была пустой. Ладонь Илоны легла на её чёрные джинсы. Начальница наклонилась к её уху и убрала волосы от лица. Через шум музыки и смех, Ореста различила её голос: − Пойдём петь караоке, я так хочу спеть с тобой. Она была пьяной и явно под чем-то. Беззащитная, трогательная, нежная. Игорь был далеко. Нужно было пользоваться моментом. Но Ореста, чёрт возьми, не певица и не модель. Ей вообще претит внимание. Она привыкла быть в тени. Но Илона смотрела с такой надеждой, что отказать ей было бы жестоко. Словно оставить ребёнка в детском саду на продлёнку. И Ореста, упрекая себя за слабость, взялась за протянутую руку. Илона умела включать караоке. Узнать это было необычно-приятно, ведь обычно она не ладила с техникой, за исключением кухонной. А Оресте так хотелось ею гордиться и восхищаться. Первые аккорды рок баллады откинули Оресту на добрый десяток лет назад. Она знала эту песню, эту группу, всю историю. И сейчас Илона предлагает ей выйти на сцену и публично признаться в своей нетрадиционной ориентации. Блин, она не хотела этого делать. То, с кем она спит, было только её делом, и она точно не хотела кричать об этом со сцены. Да и она вообще не верила в ориентацию. Она любила Толика, теперь влюбилась в Илону. Но, если бы она не полюбила их, она бы вообще не стала заводить никаких близких отношений. Но теперь она стояла на сцене, и вступительные нотки песни выстраивали в сознании логическую цепочку: Сурганова — Арбенина. Охренеть. Первым порывом было схватить Илону за руку и увести отсюда нафиг. Туда, где они будут вдвоём. Но. Она не могла так поступить. Не могла решать. И, пускай даже в песне сквозил лишь тонкий намёк, всем всё будет предельно ясно. Что ж, хорошо, что ни её отец, ни Роман, ни даже Журавский не увидят этого вживую. Кажется, для неё убить было легче, чем опозориться. Но, в тоже время, о чём она вообще думала, когда впервые позволила поцеловать себя другой женщине? О чём думала, когда обслюнявленные пальцы Илоны целеустремлённо проникли в её влагалище? О чём думала, когда сама притянула её к себе и не захотела отпускать? Что с ней вообще случилось? Что вообще случилось с ними? Она просто влюбилась. К чёрту! Жизнь, в конце концов, одна. Да и сколько там её осталось? Ореста решительно взяла микрофон и почувствовала, как Илона улыбается. Придвинулась к ней ближе, ощутив плечом её плечо. Когда на экране высветились первые строчки, все присутствующие в баре, лобби и за столиками резко заткнулись. Тишина оглушила комнату, словно никого и не было во всём отеле. Илона осторожно вступила, как в холодную незнакомую воду: − Только там, где алым метит Солнце спину горизонта, Где сирень кудрявит ситец, И поёт прибой. Где пушистая пшеница И, как лезвие, осока, Где парящей в небе птицей Голос твой… Ореста сглотнула несколько раз. В последний раз она открывала рот для песен только в составе оркестра на службе в США. Ну и иногда на торжествах с сослуживцами. На родине она никогда не пела. Да и друзей у неё здесь не было. Десять лет жизни пролетели в один миг. Десять лет жизни, наполненных только работой. Десять лет жизни… да ну, нафиг. Она нажала кнопку на микрофоне, и её голос влился в песню Илоны: − Там мои обнимешь плечи, Ветром волосы встревожишь, Только там открыты двери Нам с тобой, Очнутся крылья за спиной, Когда войдёшь в мой спящий дом, Ты с первым солнечным лучом Подаришь поцелуй! Стрекозой порхает воля, Я рисую снова тонких нитей одиночества, Как бы ни была далёка На губах улыбка Бога, Ты всегда со мною! Они допели куплет вместе, и Илона спустилась со сцены. Присела на последнюю ступеньку, подобрав под себя бирюзовое платье, и скинула с ног высокие шпильки. Взяла стакан воды с ближайшего столика и сделала несколько больших глотков. Ореста не сразу осознала, что осталась на сцене одна. Пальцы вспотели на пластике микрофона, и она несколько раз разжала их, как делал Роман во время своих выступлений, а она ещё когда-то пошутила, что микрофон бьёт его током. Но теперь она сама стояла на сцене, и ей уже было не до шуток. Что ж, она будет сегодня петь, хотя бы, чтобы не опозорить Романа. Он бы верил в неё. Пальцы обхватили микрофон, и присутствующие в зале люди, большинство из которых младше неё лет на десять-пятнадцать, подняли руки вверх. В некоторых были зажигалки с горящим пламенем. Кто-то выключил свет. − Белым, белым кроет снегом Зелень глаз твоих… Белым, белым станет корень В волосах моих. Скоро… Только там, где горным соком Грудь земли ласкают реки, Где глаза глядят на север С ледяной тоской, Где обшарпанное время Патефон иглою лечит, Где, как Парки, пляшут тени Танец свой. Там мои услышишь речи, Водопады слов уронишь, Только там открыты двери Нам с тобой! Очнутся крылья за спиной, Когда войдёшь в мой спящий дом, Ты с первым солнечным лучом Подаришь поцелуй! Стрекозой порхает воля, Я рисую снова тонких нитей одиночества, Как бы ни была далёка На губах улыбка Бога, Ты всегда со мною! Белым, белым кроет снегом Зелень глаз твоих… Белым, белым станет корень В волосах моих… Скоро… Илона снова поднялась на сцену и встала рядом. Обхватила Оресту одной рукой за плечи. Теперь они были почти одного роста. Голоса слились в один: − Очнутся крылья за спиной, Когда войдёшь в мой спящий дом, Ты с первым солнечным лучом Подаришь поцелуй! Стрекозой порхает воля, Я рисую снова тонких нитей одиночества, Как бы ни была далёка На губах улыбка Бога Ты всегда со мною! Очнутся крылья за спиной, Когда войдёшь в мой спящий дом, Ты с первым солнечным лучом Подаришь поцелуй! Стрекозой порхает воля, Я рисую снова тонких нитей одиночества, Как бы ни была далёка На губах улыбка Бога, Ты всегда со мною! Песня закончилась, и в зале снова вспыхнул люминесцентный свет по периметру. Ореста не смотрела на людей под сценой, всё её внимание было приковано к женщине, что стояла справа, переплетя её пальцы со своими. Ладонь Илоны была сухой. Эта девушка не боялась сцены, не боялась быть в центре внимания. Миша подошёл к сцене и ловко забрался к ним. Взял микрофон из руки Илоны, чуть приобнял её за талию. − Боже, какой талант. Его язык слегка заплетался: − Если бы я знал, что вы, девочки, так хорошо поёте, я бы не брал для раскрутки выпускников «Фабрики звёзд». В зале раздались приглушённые смешки. Ореста положила микрофон на караоке-автомат. Редкие аплодисменты прозвучали оглушительно, как выстрел из пистолета без глушителя. Она кивнула и дотронулась до локтя Илоны. Но та не спешила уходить. Ладно, в конце концов, она могла хотеть сказать что-то со сцены. Но Оресте, в любом случае, здесь делать больше нечего. Она спускалась по лестнице, когда решила посмотреть перед собой. Люди, отставив бокалы и сигареты, аплодировали им с Илоной. Быть в центре внимания было непривычно, но не смертельно. Но релакс продолжался не больше минуты. Едва подошвы Орестиных высоких кроссовок коснулись деревянного пола, кто-то из толпы прокричал: − Так вы, типа, как Арбенина и Сурганова? Началось, − подумала Ореста, и рука привычно потянулась к бедру. Но. Это были чёртовы гражданские. Гражданские деятели искусств. И пистолет она не брала с собой. Миша поднял руки, призывая к тишине. Илона тоже хотела покинуть сцену, но он удержал её за талию. − А кто из Вас сверху? Раздалось пьяное хихиканье. Ореста хотела что-то кинуть в лицо кричавшему. Что-то обидное. Едкое. Но. Эти люди были нужны Илоне, и она не могла портить ей репутацию. − Илона, верни свою подружку на сцену, и покажите мастер-класс по двойному проникновению! Ореста сделала глубокий вдох. У неё руки чесались вмазать по чьей-то лоснящейся роже. Но. Илоне бы это не понравилось. Миша снова призвал к тишине и повёл Илону к выходу со сцены. Ореста убедилась, что ситуация под контролем и решила выйти на свежий воздух. Илона шла за Мишей, тянувшем её за руку, когда увидела, как Ореста вышла в коридор и закрыла за собой дверь. Кажется, она облажалась по полной. Не нужно было приходить сюда. Не нужно было тащить сюда Оресту. Не нужно было лезть на сцену. Блин, только теперь до неё что-то начало доходить. Кажется, она поступила, как идиотка. Почувствовала, как в груди образовался комок. Почему-то то, что Ореста оставила её здесь одну и ушла, чувствовалось как предательство. Хотя она и сама была хороша: нужно было хотя бы посоветоваться перед тем, как заставлять её петь. Кстати, Илона даже не имела понятия о том, что Ореста так классно умела петь. А сколько ещё о ней она не знала? И вдруг до комка в горле захотелось узнать её получше. Вот только она ушла, не оглянувшись и ничего не сказав. И Илона вдруг подумала о том, что Арбенина рассталась с Сургановой, и последней пришлось покинуть группу.