Телохранитель

− Ты теперь только по женщинам? — спрашивает Юра, лениво растягивая слова, пока она с блаженством вытянула ноги на его новом диване. − Иди в баню, − отвечает беззлобно, но плечи непроизвольно напрягаются. − Ореста, мы так давно этого не делали, я соскучился, − а он довольно проворно оказался возле неё, несмотря на немаленький вес и врождённую неуклюжесть. Она прикладывает палец к его губам, когда он пытается поцеловать её взасос. − Ягуар когда вернут? Он стонет, неохотно вытаскивая руку из-под её футболки. Дышит прерывисто, возбуждённо: − Завтра, но там вышла небольшая проблема с правами Илоны… Ореста резко села, скинув ноги на пол. Пригладила растрепавшиеся волосы: − Что за проблема? Юра опустился на пол возле неё и обхватил её ноги одной рукой: − Игорь Валентинович подарил ей права, тогда ещё, давно, лет двенадцать назад, но денег пожалел. Они не пробиваются по новой базе, и теперь, проще всего, Илоне сдать на новые. Ореста хмурится, вспоминая, как реально стрёмно Илона водит машину. Готовит шикарно, занимается любовью — непревзойдённо, танцует — как богиня. Но вождение — конкретно не её. И, блин, ей ни за что не сдать самой экзамен. А ещё производит в уме несложные подсчёты и тихо добавляет: − Десять с половиной лет назад. − Что? − Это было десять с половиной лет назад. А сама судорожно вспоминает, как впервые увидела Илону. Как вытащила её из Мерседеса. Как шла по разделителю полос дорожного полотна и не знала, что будет дальше. И тогда тоже была зима. И снег валил сплошной стеной. И что та, первая их встреча, ей бы даже не запомнилась, если бы не Ромчик. Если бы не маленький худой мальчуган с широкой улыбкой, протянувший ей руку, и его полные доверия зелёные глаза. И вот тогда, во время того, как Ореста наспех чинила пострадавшую машину, а потом везла своих пассажиров, Илона и призналась ей, что муж подарил права, а водить она так и не научилась нормально. Руки адвоката, которые во всю шарили у неё по обнажённому телу, вывели из задумчивости. − Юра, я сама решу этот вопрос, не делай ничего. И, пока он не успел возразить, Ореста просовывает пальцы ему под ремень, расстёгивая штаны. Она дождалась, пока он заснул, удовлетворённый ужином и сексом в презервативе, и вылезла из его супружеского ложа. По сути, ей пофигу, какие там отношения у него с женой, и даже то, что он развёлся, ничего не меняло. И переспать с ним ей ничего не стоило, особенно после того, как стало очевидным, что Илона спит с бывшим мужем. Вот только после Илоны секс с Юрой был как повинность. Оресте было так скучно, что она едва не заснула. И больно, хоть и он и старался быть нежным. Вот только его нежность, и нежность Илоны Максимовны — две разные вещи. И именно секс сам по себе никогда особо Оресту и не привлекал. Вообще ей хотелось в своей жизни только двоих людей — Толю и Илону. А все остальные свои перепихоны она даже не считала. Так, было и было. А теперь, после всего, что случилось за два последних месяца, секс вообще отошёл на какой-то загоризонтный план. Только заниматься любовью с Илоной. Долго и нежно. Значило ли это, что она всё же стала лесбиянкой? Хотя, теперь она стала лучше понимать Илону: жизнь, та, которая была, стремительно летела куда-то не туда, и в этом месиве нужно успеть действительно просто пожить. Для себя. Для Илоны. Для Романа, в конце концов. А просто секс, действительно, не имел такого уж большого значения. Хотя она, конечно, не хотела бы, чтобы Илона узнала о том, что случилось сегодня. И что теперь? Она не сможет противостоять Игорю, но и отказаться от Илоны никогда не сможет. Ореста вызвала такси и назвала адрес Журавских. Пошёл этот Игорь к чёрту! В конце концов, ещё вчера Илона на весь полицейский участок кричала о своей любви к ней. Когда она тихо приоткрыла калитку и проскользнула во двор, по её лицу скользнул луч от направленного в её сторону карманного фонаря. Она прикрыла глаза рукой и медленно пошла по дорожке, ведущей к дому. Остановилась возле Рейнджа и непроизвольно дотронулась кончиками пальцев до водительской дверцы. Здесь был её дом, и если не здесь, то лучше было бы тогда вообще уехать подальше. − Ореста, чего ты там застыла, может, подойдёшь? — голос Романа наполнил тишину зимнего вечера. Она подняла голову и вышла из-за машины. Роман спустился с крыльца и сделал несколько шагов к ней, засунув руки в карманы. Сад сбоку от него казался ледяной пустыней. Ещё немного, и можно будет кататься на коньках по огромному озеру. А скоро Новый Год… − Добрый вечер, Роман. − Привет! Ты сбежала или выгнали? — он неуклюже запихивает руки в карманы в неловкой попытке пошутить. Она ступает ногой на дорожку и замирает перед ним. Она помнит его совсем маленьким, семилетним. Тогда его макушка едва доходила ей до талии. А потом стремительно пролетели годы, целое десятилетие. И. Уже давно ей нужно поднимать голову, чтобы посмотреть ему в лицо, хотя она делает это не так часто, как хотелось бы. А он… уже такой большой. Совсем взрослый. Без шапки, в расстёгнутой куртке, под которой только тонкая белая футболка. И шнурки от кедов чертят на свежем снегу тонкие полосы при каждом его шаге. Как грёбанные рельсы. − Не поверишь, отпустили, − она находит в себе силы и улыбается ему. Тепло, искренне, потому что действительно рада видеть его. − Ну, тогда добро пожаловать домой, − он протягивает руку и обнимает её первым, перевешивая большую сумку Оресты на своё плечо. А она… ощущает твёрдость его грудной клетки и сладковатый запах туалетной воды. И ей так сильно хочется, чтобы между ними снова всё стало так, как было раньше. Чтобы время отмоталось на несколько лет назад, и снова сделало их друзьями. Но, увы. Роман быстро отстраняется, смущённо поправляя волосы привычным жестом. Поправляет на плече сумку и поворачивается к ней спиной, направляясь в дом. Она прячет улыбку в меховой оторочке воротника и следует за ним. Если бы дома был Игорь Валентинович, Роман бы ей сказал? Она надеется, что сказал бы. В молчании они входят в дом, и Роман быстро освобождается от обуви, наступив сразу на вторую ступеньку лестницы. Поднимается на второй этаж в носках. А Ореста устало опускается на низкую полку для обуви и закрывает лицо ладонями. Она так заебалась… Жизнь превратилась в какой-то бешенный сюр. Что с ней случилось? Через силу нагибается и расшнуровывает подаренные Илоной высокие белые пумовские кроссы. Стягивает через голову толстовку нового спортивного костюма. Плетётся в ванную и засовывает толстовку и носки в корзину для белья. Открывает кран и подставляет ладони под горячую струю. Долго умывается, но, даже намылив лицо подряд три раза, всё равно ощущает неповторимый запах КПЗ. А ведь она уже сегодня принимала душ у Юры. Чувствует, как по голым щиколоткам тянет сквозняком, и поднимает голову. Втыкается в запотевшее зеркало, которое висит высоковато для её роста. Кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы: И- ло- на. Собственной персоной. Стоит, оперевшись о дверной косяк, сложив руки под грудью. В её домашнем спортивном костюме. И грёбаный рефлекс берёт своё: Оресту резко разворачивает на сто восемьдесят градусов, поворачивая лицом к Илоне. Губы выдыхают ставшее монументальным за десять лет: − Илона Максимовна, − и Илона разражается громким хохотом, когда бледное лицо Оресты чуть трогает лёгкий румянец. Их бросает друг к другу, и тела сплетаются виноградными лозами. Губы Илоны обцеловывают лицо Оресты, чуть втягивая в себя бледную кожу с мелкими царапинами и синяками. − Ореста, я так рада… − стонет Илона, вжимаясь в неё в стремлении стать ещё ближе, − я тебя люблю, так сильно люблю тебя, моя малая… Ореста чувствует, как раковина больно упирается в поясницу, но не находит в себе сил пошевелиться, как-то изменить позу, а лишь пытается удержать сознание, закрыв глаза и сцепив руки в замок за спиной Илоны. Сил хоть на что-то просто нет. А Илона целует её так, словно бы она вернулась с войны, и понимает, что это грёбаный крах. Она готова отдать свою жизнь, только бы эта женщина всегда позволяла целовать себя и была рядом. И от осознания своих чувств, от того, что она, наконец, всё поняла, ей хочется упасть перед Орестой на колени и всё ей рассказать. Всю правду о себе. То, что она шлюха. То, что наркоманка. И молить, чтобы Ореста не бросила её один на один со всем этим говном. Но она понимает, чем это всё закончится. Поэтому выбирает ложь. Молчание обречённых на казнь. Поэтому лишь прижимает своё тело к телу Оресты, чувствуя рёбра и впалый живот через одежду. И не чувствуя сопротивления. − Прости за машину, я не знаю, как это получилось, я была немного не в себе, и… Илона замолкает, не договорив. Ей стыдно признаться в том, что она села пьяной за руль. Что разлила вино в салоне. Что едва не сбила человека и не попала в аварию. Слова застревают в горле, и она кашляет. − Ладно, проехали. Главное, что ты не пострадала, − Ореста проводит пальцами по лицу Илоны. В голову лезут всякие романтические глупости, вызванные трёхдневной разлукой. Она легонько надавливает ногтем указательного пальца на верхнюю губу Илоны, и начальница улыбается. − Я давно хотела спросить, у тебя губы накачанные? Илона задумывается всего на несколько секунд, чуть приоткрыв рот от неожиданности, потом весело смеётся, пихая Оресту в плечо. − Свои, конечно, а почему ты спрашиваешь? − Да так… Потому что захотелось. Потому что тянет к ней так сильно, что нет сил сопротивляться этому странному, даже дикому, чувству. Потому что ещё совсем недавно она сходила с ума от похоти и текла от Толика, а потом один короткий разговор со школьницей, мать его, заставил её задуматься. Перевернул всё с ног на голову. Она ведь действительно думала, что любовь — это только сказочки, а ещё — секс и гормоны. А потом неожиданно влюбилась в человека, с которым уже больше десяти лет ежедневно плечом к плечу. И, наверное, именно поэтому она била Олега с особенной жестокостью, куда сильнее, чем Богдана или Влада. Потому что видела записи с камер СТО. Потому что после их драки с Романом возле больницы, у Журавского-младшего кровь не останавливалась до самого дома. Хотя он и не жаловался. Потому что считала, что у Олега больше, чем у других поводов для ненависти к Журавским. Да и выдавил он тогда из себя всю свою ненависть, когда выпалил, уже почти теряя сознание: − Я ненавижу Вашего Журавского. Ненавижу, но. И, конечно, потому что перенервничала за Илону. Но тогда о сексе ещё и речи не было. И, если бы дело было только в сексе, но куда деть вот это мучительное стремление защищать, оберегать, помогать, поддерживать? И эта грёбаная ревность. Такая болезненная и коварная. Подсознание, что подсовывает картинки Илоны с Мишей. Илоны с Игорем. Илоны и хер-пойми-с-кем. И одна-единственная, единственно-правильная: Илона с Орестой. Так, как сейчас. Илона открывает воду и делает её соблазнительно горячей. Сбрасывает с себя спортивный костюм Оресты и остаётся в одних кружевных трусиках. А её водитель не может отвести взгляд от тёмного ореола вокруг её сосков, торчащих возбуждённо. Смотрит, и не в силах оторваться. Так, как смотрят на запретный плод. Вот только запрета, кажется, нет. Илона перехватывает этот взгляд и быстро облизывает губы. Подначивая. Дразня. − Я тебе нравлюсь, да? И Ореста задыхается от желания, хотя ещё недавно думала, что больше всего на свете хочет тупо спать, но сперва — отмыться от запаха следственного изолятора. Кажется, она сейчас кончит ещё до того, как прикоснётся к Илоне. − Вот тебе ещё вопрос, − Ореста рассматривает её и едва сдерживается от желания прикоснуться к обнажённой коже, − совсем надеть нечего было? − Да так, стираю всё, − шепчет Илона, перелезая через бортик ванной и опускаясь прямо на Оресту, обхватывая её рукой за шею. Смеётся прямо ей в губы и проводит языком по шраму сверху вниз. − У меня к тебе тоже много вопросов, − проводит языком по рубцу, и сверлит Оресту своими огромными синими глазами. − Ммм? — полувопрошает Ореста, закрывая глаз от нежности. От усталости. От блаженства. − Почему ты всегда в крови? − Илона просовывает два пальца во влагалище Оресты, одновременно чуть задевая всё ещё немного опухший клитор большим пальцем, и Ореста стонет от боли, которая быстро сменяется каким-то запретным желанием. Она начинает двигаться под ней, насаживаясь ещё глубже. Ей немного больно, она ещё не успела полностью оправиться от недавних травм, но. Она так сильно хочет Илону, что желание превозмогает боль и вообще все другие чувства. − Люблю тебя, − шепчет она вместо ответа, потому что не знает, что ещё сказать. Вопрос уже давно стал просто риторическим, − и спасибо тебе. − За что? — Илона трётся об неё всем телом, и Ореста чувствует себя неловко из-за немного отросших волосков на ногах, но Илона, увлечённая процессом, не замечает таких мелочей. − Что спасла от тюрьмы. Люди Психа нашли бы способ прикончить меня там. Илона целует её в губы, а потом прерывает поцелуй, и тонкая струйка слюны ложиться на подбородок Оресты. − Не говори так, я… − её пальцы дрожат, когда она обхватывает ими сосок Оресты, − я боюсь за тебя, Ореста. Я не смогу жить дальше, если с тобой что-то случиться. И. Они смотрят друг на друга. Волосы Оресты лежат на предплечьях Илоны. И они так близко, как никогда до этого. Если бы им поговорить сейчас о важном, то все тайны бы разом исчезли. Но. Огромные синие исследуют настороженные карие. И слова готовы вот-вот сорваться с губ. Дрожащими потоками. И Ореста пытается изо всех сил сохранить их общую тайну. Подаётся навстречу и жадно целует Илону, отчего расходиться ранка на губе, пачкая их кровью. Илона чувствует это вкус и чуть заметно улыбается, напрягая скулы. А Ореста прижимает её к себе так сильно, чтобы она поняла, что они сейчас в безопасности. Их никто не тронет. Никто не знает. Никто никогда ни о чём не узнает. Не узнает, блядь. И внезапно вновь ощущает стеклянную крошку на языке. И по тому, как широко — да куда уж шире-то? — распахиваются глаза Илоны, понимает, что не одна она вспоминает события десятилетней давности. Находит пальцы Илоны в остывающей воде и крепко сжимает. Так, как тогда. Десять лет назад. А Ореста смотрит сквозь опадающую пену для ванны и видит в мутной воде красные точки на сгибе локтя Илоны. И понимает, что они, похоже, приплыли. Илона ловит и прослеживает её взгляд. Поднимает глаза и морщит лоб. Хочет что-то сказать, но Ореста отрицательно качает головой. Только не сегодня. Она так устала. Так сильно устала. И, кажется, всё у них начинается. Только начинается сначала. − Малая, мы поговорим об этом завтра, ок? Можно мы просто сегодня сделаем вид, что этого нет? Блин, да они вообще не могут разговаривать в последнее время. Ореста уже и забыла, когда они просто нормально говорили. Хотя им есть, о чём. Илона лежит на ней, перебирая пальцами мокрые волосы. Красивые. Длинные. Даже длиннее, чем у неё самой. И Ореста сдаётся. И, по правде говоря, ей не нужны оправдания Илоны. Ей нужна её любовь, − до боли, до слёз, до ужаса. То, о чём говорила Вера в старенькой серой Кии, когда Ореста не могла понять её слов. Зато хорошо помнила свои: − Странно, любовь-таки действительно существует. А я думала, что это только секс и гормоны. А теперь она знает, что любовь — это далеко не только секс и гормоны. Любовь — это желание защищать и спасать. Любовь — это широко распахнутые синие, всматривающиеся в неё в эту секунду. И отчего-то ей снова кажется, что отстрелившаяся гильза жжёт кожу под рубашкой, в кармане.