Didn't Give Me Time to Say Goodbye

      Эмити Блайт не улыбнулась.       Конечно, когда она была младше, она выдавливала улыбку, чтобы поддерживать образ. Она была популярна, создана для того, чтобы быть лучшей. А лучшие не могут быть несчастны.       Самые счастливые годы ее жизни были с Луз. Эмити тогда улыбалась почти всегда. Она улыбалась, когда была рядом с человеком, улыбалась, когда думала о ней, и улыбалась, потому что Луз вернула в жизнь Эмити тех людей, от которых та отдалилась.       Кроме ее родителей.       Они обе знали, что Одалия никогда не одобряла Луз. Аладор казался безучастным, но стоял на стороне жены во всех ее решениях. Эмити никогда не могла заставить себя улыбнуться рядом с этой женщиной, даже с Луз.       Она догадалась, что именно поэтому ее мать не заботилась о смерти человека. Одалию едва ли заботили те, кто находился не на вершине социальной лестницы. Просто потому, что они того не стоили. Они не были идеальными. Они не были Блайтами. Это заставило ее желудок сжаться, потому что никто не должен быть таким. Но ее мать была.       Означало ли это, что Эмити тоже?       Это не имело значения, решила она, потому что теперь она в Императорском ковене. Люди здесь ни о ком не заботились. Им не разрешалось этого делать.       Но, несмотря на это, у Эмити оставались правила, которым нужно было следовать. Она ненавидела находиться здесь, но это то, чего хотела для нее мать. Она дергала за ниточки и превращала жизнь ведьмы в сущий ад, пока та не выполнит то, чего она хотела. Эмити надеялась, что после того, как она сделает это, ее мать, наконец, отстанет от нее, и Эмити попытается собрать осколки своей жизни воедино.       Но ей никогда не было под силу отстроить руины той жизни, которая была у нее раньше. Уиллоу и Гас пытались поддерживать с ней связь, но когда Эмити присоединилась к ковену, та оборвалась. Просто еще одна потерянная частичка радости Луз. Эмити пришлось повернуться спиной к Иде, которая ничего так не хотела, как помочь ей. Она скучала по ней. Дикая ведьма была всем, что когда-либо было у Эмити в роли материнской фигуры, относившейся к ней с большей заботой и любовью, чем любой другой взрослый в ее жизни. Она всегда будет ненавидеть свою мать за то, что та разорвала все контакты, которые у нее были с теми, с кем их связывала Луз.       Кстати, об этой женщине.       Эмити наконец скатилась с кровати, будильник зазвонил ровно в 5:00 утра: через три часа после ее ночного срыва. Была пятница, а это означало, что Одалия будет у двери ровно в 8:00, давая Эмити два с половиной часа на выполнение обязанностей главнокомандующей ковена, и тридцать минут, чтобы рвануть обратно в свою комнату, подготовиться к ее приезду.       А затем, после этого, вернуться к работе. Раньше она любила пятницы. Это был день, когда у Луз и Эмити было собрание книжного клуба Азуры после школы, которое они проводили глубоко в библиотеке, спрятавшись от посторонних глаз в потайной комнате за книжными полками на несколько часов. Она скучала по своей работе в библиотеке. Она скучала по Луз.       Эмити тихо вздохнула, натягивая на себя плащ и черную маску ковена. Ведьма собрала копну длинных фиолетовых волос в тугой хвост, прежде чем накинуть капюшон на голову. Она ненавидела ощущать на себе эту форму. Это казалось неправильным, как будто она предавала Луз, которая провела столько времени на Кипящих островах, сражаясь с людьми, которыми теперь командовала Эмити. Ее тошнило от того, что у нее было так много власти. Она знала, что человек никогда бы не стала винить ее за то, что ее заставили присоединиться к ковенам. Луз лучше, чем кто-либо другой, понимала, какой властной и злой была мать ее девушки, и сделала бы все, что в ее силах, чтобы уберечь Эмити от неприятностей.       Впрочем, это все еще делало ей больно. Она натянула сапоги. Эмити помнила, как Луз всегда хихикала над ней за то, что та носила сапоги на каблуках.       «Ты уже такая высокая!» — сказала бы она сейчас.       Прикусив губу, Эмити заставила голос исчезнуть из ее головы. Она отказывалась думать о Луз, пока работала. Это было не потому, что она не хотела думать о ней, а потому, что мысли о ней делали ее эмоциональной, а Эмити нельзя было быть эмоциональной. Эмити была жесткой. Несгибаемой. Совершенной в глазах тех, кем командовала. Она отказывалась показывать любые эмоции кому-либо в ковене. Ни стражам, ни скаутам, ни главам, никому.       Эмити натянула перчатки. Она скучала по Эдрику и Эмире. Они сбежали, оставив ее во власти матери и отца. Она никогда не винила их, Эмити знала, что родители чертовски давили на их плечи, и те больше не могли выносить этого. Эмити не так повезло. Они пытались взять ее с собой, но она не смогла заставить себя. Она винила себя за это. Тогда она была в худшем периоде своей жизни, отталкивая всех, потому что у нее ничего не осталось.       «Миттенс, пожалуйста, ты не можешь оставаться здесь. Наши родители, ты знаешь, что они собираются заставить тебя сделать».       Эмити накричала на них. Она накричала, потому что ей было страшно. Она была переполнена яростью, болью, гневом, всем этим. Она только что потеряла свой свет, а ее родители взваливали тьму ей на плечи. Это душило, как густой туман, заглушая любой огонек надежды, который у нее мог бы остаться. Они уехали через несколько дней, оставив Эмити в надежде, что она последует за ними.       Она этого не сделала.       Она опустилась на колени, ласково поглаживая спрятанный под кроватью палисман, Госта. Лус всегда говорила, что Эмити напоминает ей кошку. Она убедилась, что Гост останется с ней навсегда так же, как эта мысль. Это была одна из немногих вещей, от которых она отказалась отречься при правлении императора, зайдя так далеко, что спрятала посох подальше от глаз ковена.       Встав, она направилась к двери. Ее рука зависла над дверной ручкой. Она справится.       Она справится.       Она крепко взялась за ручку, распахивая дверь, чтобы отметить настоящее начало этого и без того ужасного дня.       Она не справится.