***
Стохес намного больше, чем я подумал сначала. Помимо закусочной, в городе есть гостиничный комплекс (местный Рэддисон, помним, да), клиника и ёбаный блять оружейный склад. Загруженный под завязку. Мельком проносится мысль, что Закклай привёл меня сюда для того, чтобы припугнуть, но затем думаю, что он лишь хотел убедить меня, что я нахожусь здесь в безопасности. Навязчивая мысль о том, где он смог найти столько амуниции, всё же не отпускает меня. — Откуда? — не могу удержаться, и вопрос срывается с моих губ. — Оружие? — если он пытается так поддразнить меня, то у него получается, — некоторые из жителей были военными. Они присоединились к нам спустя пару месяцев после начала эпидемии. Ты уже знаком с Марлоу, Борисом? — качаю отрицательно головой, потому что я без понятия, о ком говорит этот человек. Возможно, всё же стоило завести новые знакомства за ужином, а не пытаться отыскать у Леви его хорошую сторону, если такая вообще имеется. Думаю, «сносная» — более подходящее название. — Это они принесли большую часть вооружения. У них даже был танк, но он был оставлен с остальной частью их команды, — мне трудно поверить, что кто-то мог потерять танк, опять же, возможно, Марлоу и Борис — местные идиоты. Клиника — последняя остановка нашей прогулки. Зайдя внутрь, я чувствую, будто стены давят на меня. Помещение слишком белое, стереотипно больничное. Но это не то, что гнетёт меня. Что-то здесь не так. Что-то… — Это наша клиника. Ничего сверхъестественного, люди занимаются своей работой. Мы приведём тебя сюда, как только ты освоишься. Посмотрим, получится ли сделать из твоей крови лекарство. Ну, если это не звучало устрашающе, то не знаю, что вообще может звучать так. Закклай видит выражение моего лица и начинает посмеиваться: — Я просто шучу, Эрен. Но если ты не будешь против, мы хотели бы провести пару экспериментов. Базовый протокол — только образцы крови, никаких пыток водой и крысами, — он всего лишь шутит, но мне от этого не легче. Это место просто кажется слишком зловещим, как будто здесь произошло что-то ужасное. И нет, я не фанат корейских ужасов с привидениями, насылающими тысячи проклятий на несчастных жертв. Речь о чём-то реальном. Пугающем до мозга костей. Закклай прерывает мой поток мыслей и показывает мне, где находятся душевые. Вот подлец, знает, как отвлечь меня.***
Честно говоря, мне сложно подобрать слова, чтобы описать, как ощущается вода, стекающая по мне. Горячая, но не обжигающая. Температура достаточна, чтобы от кафельного пола поднимался пар. Я оттираю кожу до красноты, лишь бы смыть с себя это липкое ощущение грязи. Даже после всех приложенных усилий продолжаю чувствовать себя нечистым. Как будто невидимая запёкшаяся кровь, которую ничем не смыть, заставляет ощущать себя ещё более тронувшимся умом, чем я, вероятно, уже есть. Я поворачиваю кран, перекрывая подачу воды — Закклай предупредил, что время принятия душа ограничено. Так что, как бы мне не было приятно стоять под напором воды и чуть ли не вариться заживо, я должен следовать инструкциям. Как только водный поток останавливается, в душевой воцаряется мёртвая тишина, нарушаемая только звуками оставшейся воды, утекающей в канализацию. Мне сказали, что кто-то оставит мне новую одежду, так что я просто надеюсь, что этот кто-то не выбрал одну из тех дурацких футболок. Господи, пожалуйста, выполни лишь одну мою просьбу. Одна просьба, видимо, перебор, потому что я выхожу из душа с таким видом, словно мне самое место в одном из тех низкопробных реалити-шоу по ТВ. Рано или поздно в мой лексикон вольются фразы а-ля «не бойся, когда ты один, бойся, когда ты два», «если тебе плюют в спину, значит ты впереди». Говорю вам, Жан превратил это в настоящее искусство. По мере приближения к гостинице, я замечаю знакомую фигуру, стоящую поодаль в тени. Конечно же, это Леви, небрежно облокотившись к стене, стоит и выпускает дым. Этот вид переносит меня во времена бездумно прожитых дней, когда мы с Жаном снимали всякую дичь в его подвале. Косяк, зажатый губами, делает его похожим на тех малолетних бунтарей, что после школы собирались смолить за гаражами. — Ты поздновато, — решаю, что он не собирается начинать разговор, поэтому беру инициативу в свои руки. Он подносит руку, чтобы аккуратно зажать косяк между пальцев, и выпускает облако дыма в мою сторону: — Классная футболка, — показываю ему средний палец. — Где ты взял траву? Он смотрит на меня без всякого впечатления. Будто я какой-то сопливый мальчишка, пытающийся с помощью фальшивого паспорта купить дешёвое пиво. — Ты не хотел бы знать, — Леви делает ещё одну долгую затяжку, прежде чем выдохнуть. Ждёт около минуты, прежде чем, наконец понимает, что я достаточно упрям, чтобы не уйти без ответа, — у меня есть небольшая заначка, которую я открываю, когда у меня стресс, — он говорит это беспечно, смотрит на меня так, словно ему тяжело найти причину, по которой он мог захотеть травы во время апокалипсиса. Ублюдок. — Оу, — я подхожу ближе и прислоняюсь рядом с ним к стене, — у тебя стресс? Он откидывает голову назад и закрывает глаза, погрузившись в себя. Я начинаю думать, что он не собирается отвечать на мой вопрос, но затем он наклоняет голову в мою сторону: — Это станет чем-то привычным, так? — спрашивает он, указывая пальцами между нами. Я отвечаю прежде, чем успеваю осмыслить то, о чём он меня спросил: — Что? Я, тусующийся рядом с тобой? Его лицо искажается, как будто слышать, как я переспрашиваю, физически больно. — Когда именно мы «тусовались»? — я открываю рот, но прежде, чем я успеваю произнести слова, он прерывает меня, — и, я клянусь богом, если ты скажешь «сейчас», я, блять, сначала повешу, а затем четвертую твою извиняющуюся задницу. Что ж, я рад, что один из нас умеет читать мысли. Тяжело сглотнув, я спрашиваю: — Почему Закклай не хочет, чтобы я общался с тобой? Он резко напрягается, прежде чем расслабиться и вернуться в своё обычное состояние. — Если бы я знал, — его губы размыкаются, чтобы продолжить, но Леви делает паузу, как будто он не уверен, действительно ли он хочет сказать то, что думает. К сожалению, он возобновляет свою речь, раздавливая таракана на земле, — я сам не горю желанием видеть тебя чаще нужного. Так что сделай одолжение, последуй его совету. Эти слова будто пара когтей болезненно царапают нутро. Это не должно быть так больно, как есть. Подобного замечания следовало ожидать от такого, как Леви. Я имею в виду, мы ведь не друзья, не так ли? Я не должен расстраиваться из-за того, что он подтвердил то, что я уже знал. Но слова болью чувствуются прямо в груди, мало чем отличаясь от той, что разрывает меня на части, когда я думаю о своей матери. Обида быстро перерастает в злость, и, прежде чем я осознаю это, бросаю: — Что ты наделал? — тон требовательный, непреклонный к любой пассивности, которой бы Леви мог ответить мне. Это двусмысленный вопрос, но язык тела Леви говорит мне, что он точно знает, о чём я говорю. Его глаза сужаются в опасные щелочки, предупреждая, что я вступаю на опасную территорию. Но мне всё равно. Я никогда не думал на два шага вперёд, так зачем начинать сейчас? — все так чертовски боятся тебя. Все смотрят на тебя, как на проклятого монстра. Итак, что ты наделал? Леви смотрит на меня с такой невыразимой яростью, что кто-то более трусливый точно бы описался от страха. Тем не менее, если я и являюсь кем-то, так это храбрецом. Храбрым до чёртиков. Поняв, что я не собираюсь отступать, Леви отрывается от стены и проходит мимо меня, отказываясь отвечать на вопрос. Но я не позволяю ему уйти далеко. Прежде чем он успевает дойти до дверей гостиницы, я хватаю его одной рукой за предплечье, разворачивая лицом к себе. Убийственный взгляд сменяется безмолвной мольбой о том, чтобы я прекратил беспокоить старые раны. В любом случае, я спрашиваю ещё раз. — Что с тобой произошло? — вот и всё. Это последняя капля. Мои слова послужили щелчком в переключателе, который Леви так старался скрыть под бесстрастной маской. Она сменяется чем-то сломленным, рассерженным. Он протягивает руки, берёт за ворот футболки, а затем швыряет к стене. Его глаза дикие, внутри бушует ярость. — Нихуя ты не знаешь. Как и этот безмозглый старикан. Ты просто мелкий подонок, который не знает, когда вовремя заткнуть свой рот. — Отпусти меня, блять! — кулаки сжимаются только крепче, — ты делаешь мне больно! — я знал, что он силён, но эмоции привели его в нечеловеческое состояние, потому что в данный момент он буквально отрывает меня от земли, сильнее прижимая спиной к стене, — чёрт возьми, отъебись! Просьбы приносят свои плоды, и он наконец отпускает меня. С глухим стуком я падаю на землю, Леви же смотрит на меня сверху вниз, на долю секунды кажется, будто он предложит мне руку помощи, но о чём это я? Он же только что пытался вдавить меня в кирпичную стену. Я быстро поднимаюсь сам и ухожу, толкая его плечом. Он не говорит ни слова, но я и не жду, успокаивая себя, ведь Леви и извинения находятся на разных полюсах. Закклай был прав, и я рад, что мне не потребовалось больше времени, чтобы это понять. Нахуй дружбу с Леви. Нахуй пытаться быть вежливым с Леви. Нахуй Леви в общем и целом. Он ничем не отличается от тварей за стенами, от которых я так старался сбежать. Я не оглядываюсь назад, когда захожу в комплекс. Всё это время пара затуманенных глаз провожает меня.***
Я просыпаюсь разбитым. Воспоминания о прошлой ночи до сих пор крутятся в голове. Вчера я убедил себя, что Леви, вне сомнений, самый большой мудак на этом свете. Я бежал от гнева, от боли. Но и он тоже. Мне следовало быть более предусмотрительным. Я должен был знать заранее, что он не откроется мне, будто мы были друзьями всю нашу жизнь. Чёрт, мы никогда не были друзьями. В смысле, откуда в моей голове вообще появилось впечатление, что Леви решил бы исповедоваться мне? Из-за того, что мы посидели вместе за ужином? Ведь если это так, то я гораздо хуже разбираюсь в людях, чем мне казалось. Ну да, всё ведь наоборот — это я здесь открытая книга, полная эмоций, которые может прочитать любой, кто проявит малейший интерес. Леви же — запертая шкатулка, ключ от которой был утерян много лет назад. У меня душа нараспашку, а у Леви её, похоже, вообще нет. Итак, кто из нас настоящий мудак? Тот, кто действительно неправ? У моей шеи с содранной от кирпичей кожей есть неоспоримый аргумент в пользу Леви, но чувство вины, снова раздирающее мою грудь, умоляет не соглашаться. Я же просто хотел познакомиться ближе. Но подождите, я категорически отказывался от мысли о дружбе каждый раз, как только она возникала на задворках сознания. Что со мной не так? Я стону и зарываюсь пальцами в копну волос. Сейчас вообще не самое подходящее время для кризиса идентичности. Это просто… это Леви виноват в том, что я так себя веду. Мне просто никогда не приходилось ранее сталкиваться с кем-то настолько… настолько… блять. Я зарываюсь лицом в подушку и беззвучно кричу. Дружба не должна быть такой чертовски трудной. Так, это не назвать дружбой. Одружбление. Это что ещё за слово? Мой внутренний блюститель грамотности не работает до того, пока я хотя бы не позавтракаю, так что кто знает. Ебать мою жизнь и этого мерзкого гнома. Вау, серьёзно? Срочно нужно вставать с кровати, пока я не превратился в себя тринадцатилетнего. Меня передёргивает, потому что вернуться в пубертат — это последнее, чего я бы сейчас хотел. Проверяю время на часах, прикидывая, успеваю ли я на завтрак. Закклай упоминал, что он начинается в шесть утра. Прошло уже полчаса, но я не голоден. Позволяю себе одно утро, всего одно утро, чтобы подуться. Если хорошенько подумать, у меня появится целый ряд причин не идти на завтрак. Во-первых, Сатана во плоти, скорее всего, не забыл обо мне в одночасье, и честно говоря, я не готов умирать сегодня. Во-вторых, я не могу смириться с тем, что я могу столкнуться с Леви. Не сомневаюсь, что он сейчас в одиночестве сидит за своим столиком в столовой, потягивая утренний чай. И наслаждается этим. Во всяком случае, я гарантирую, что он был бы доволен, если бы мы всё же подрались. Так что я буду счастлив избавить его от этой маленькой радости. А вот поспать ещё пару часов — вполне замечательная идея. Я вздыхаю, бесцеремонно отбрасывая одеяло в сторону. Перекидываю ноги через край кровати и закрываю лицо руками. У меня есть более важные вещи, о которых нужно беспокоиться, чем о том, друг мне Леви или нет. Например, почему в наших комнатах нет личного душа? Это довольно странно, учитывая, что комнаты располагаются в гостиничном комплексе. Он относится не к самой престижной сети, но я никогда не слышал о гостиничных номерах без душа. В конце концов, это ведь не мотель и не хостел. Натягиваю чёрную утеплённую куртку и синие джинсы, и снова накатывает плохое настроение. Но я отмахиваюсь от внутреннего голоса: после вчерашнего предложения подойти к Леви я окончательно перестал ему доверять. Ханджи действительно постаралась в подборе одежды. Она идеально бы подошла мне до сброса веса. Сейчас немного висит в плечах и бёдрах, но ничего страшного. Я справлюсь. Подумываю о том, чтобы взять с собой рюкзак, но в последний момент оставляю его в комнате. Вчера Закклай уверил меня, что оружие в городе найдётся на случай нападения. Но, выходя из комплекса, я не могу избавиться от навязчивого желания вернуться назад за ним. Нужно переставать быть таким параноиком. Нужно учиться вновь доверять людям. Нужно… Знакомое рычание ходячего заставляет меня остановиться на месте. Блядь, блядь, блядь, блядь. Нет, нет, нет, нет. Почти решаю бежать назад за рюкзаком, но вовремя понимаю, что это не принесёт никакой пользы. Ублюдок так и не вернул мне нож и пистолет. Чёрт, что же делать? Закклай не говорил об этом. Он не сказал, что они делают во время нападения. Он заставил меня поверить в безопасность. Ложь. Ложь. Ложь. Мне нужно бежать. Мне нужно найти укрытие. Мне нужно выжить. Выжить. Жить. Выжить. Жить. Повторяю эти слова в своей голове как мантру. Повторяю их снова и снова, пока они не вымещают все остальные. В своей паранойе я осознаю, что леденящие кровь крики, которые обычно следуют за рычанием, еще не пришли. На самом деле, все как раз наоборот. Раздается смех. Детский смех. Что? Неужели я что-то упустил? Иду на звук и страх пронзает меня, но я не останавливаюсь. Не могу остановиться. Почему я должен бояться? Звук манит меня, и я без колебаний следую за ним. Укол страха пронзает мою грудь, но я не останавливаюсь. Я не могу остановиться. Почему я должен бояться? Здесь нечего бояться. Ханнес однажды сказал мне, что страх — это ненастоящая эмоция. Конечно, это было сказано после того, как он вытер слезы со своего собственного лица. Боль. Он сказал, что она реальна, но страх? Страх был притворным чувством, искусственно созданным разумом. Он сказал мне, что мозги работают быстрее, чем тело, что разум распознаёт опасность и создаёт страх как защитную реакцию. Я поверил ему. Что я могу сказать? Это было неплохое объяснение. Я вижу источник шума. Это группа людей, на самом деле нет. Это все жители Стохеса. Они собрались вокруг большого дерева, количество оставшихся листьев на котором напоминает о предстоящей зиме. По мере приближения и смех, и рычание только усиливаются. Я не могу сложить кусочки воедино. Я не понимаю. Я приближаюсь к людям в надежде найти хоть кого-нибудь знакомого. Но нет, одни чужаки. Я проталкиваюсь мимо пары людей, отчаянно ища что-то. Ответов? Друзей? Вероятно, и то, и другое. Снова смех. Снова рычание. Люди вокруг меня не выглядят обеспокоенными. Максимум удивленными, даже довольными. Как будто это нормально. Но уже ничего нельзя назвать нормальным. Или, может быть, я потерял всякую веру в этот мир. Когда я успел стать таким пессимистом? Что случилось с тем мальчиком с яркими глазами, который ничего так не хотел, как преуспеть в мире, который не останавливался ни перед чем, чтобы достичь своей цели? Куда он делся? Я всё ещё здесь. Всё верно, я всё еще здесь. Я изменился, но я всё ещё здесь. Так что пусть эти люди продолжают развлекаться. Я не должен портить им веселье. Но это не значит, что я не могу усомниться в их адекватности. Я протискиваюсь через последний ряд людей и вижу... это. Ладно, вычёркиваем это. Нахуй их развлечения. По центру на столбе подвешен зомби, свободно раскачиваясь по ветру и рыча. Дети бегают вокруг него, уворачиваясь от его попыток схватить кого-нибудь. В их руках длинные палки и они бьют его, как долбаную пиньяту. Не хочется их огорчать, но конфеты из него не посыпятся. Я замечаю, что конечности зомби сломаны в местах ударов палками. Он стонет, не могу понять, от чего именно — от боли, голода или страданий. Но он рычит и воет от каждого удара. Я загипнотизирован этим зрелищем почти также, как и в первый раз по пути в школу. И я снова чувствую то же отвращение. Меня тошнит. Что это за извращённое развлечение такое? Каких монстров они здесь создают? Кровь заливает землю под ходячим, когда его плоть разрывается на части. Вскоре его гнилые конечности начинают отваливаться, а потом от него не остаётся ничего, кроме туловища и головы. Даже когда конечности падают на землю, дети не прекращают своих мучений. Они бьют по ним снова и снова, пока от них не остаётся ничего, кроме изуродованного месива из запёкшейся крови и внутренностей. Это какой-то новый вид терапии? Потому что, чёрт возьми, я чувствую, что это совсем неправильный способ справиться с гневом. Я отвожу взгляд от сцены и сожалею об этом в тот же момент, когда мои глаза сталкиваются с парой мерцающих серых. Его пристальный взгляд устремлён на меня издалека, и я не уверен, как долго. Я был слишком заворожен развернувшимся передо мной хоррор-шоу, чтобы заметить это. Взгляд Леви непроницаем, пуст. По какой-то причине его сосредоточенный взгляд приносит больше боли, чем растерзание ходячего. Я разворачиваюсь, чтобы скорее покинуть толпу; эта местная постановка Плетёного человека просто отвратительна. — Эрен! Мы ждали тебя за завтраком, — приветствует меня Закклай совсем рядом, по нему не скажешь, что он хоть на чуть-чуть тронут этой ужасной сценой. Я никогда не был силён в светской беседе и нахождение в непосредственной близости с растерзанным трупом вообще не помогает, — я… э-э… я плохо себя чувствовал. — Как же жаль! Этим утром Грета приготовила суп, за который можно и жизнь отдать, — так вот как звали людоедку-буфетчицу. Ей подходит. Вау, подождите. За что жизнь отдать? Либо злая ведьма из Стохеса рассказала Закклаю о своих планах убить меня, либо он действительно нашёл его вкусным. Держу пари, что в любом случае этот приём пищи стал бы последним для меня этим утром. — Понравилось шоу? — он это серьёзно? Я видел друзей и родных, разорванных на куски этими монстрами. Последнее, чего мне хочется — это находиться рядом с ними. Неужели никто из них ни разу не слышал о том, что если долго играть с огнём, то можно обжечься? Не верю, что только в моей голове такая концентрация бесполезных фраз. — Не смотри волчонком. Это всё для веселья. На самом деле, я пришёл сюда, чтобы выбрать того, кто нанесёт ему последний удар. Как ты на это смотришь, Эрен? — нет, пошёл ты, старик. Я не позволю втянуть себя в извращённые фетиши этого города, — считай это своим боевым крещением в Стохесе, — прежде чем я успеваю отказаться, мне в руки суют биту и выталкивают на поле боя. Человек перерезает петлю, удерживающую тварь на месте и её останки падают бесформенной кучей на землю. Зомби стонет, но голодный блеск в глазах не покидает его даже при смерти. Трясущимися руками я поднимаю биту над головой. Это неправильно. Тварей нужно убивать, но тогда, когда вопрос стоит в собственном выживании. Они всё ещё люди, так? Я смотрю ему в глаза и понимаю, что не могу. Я не могу этого сделать. Внезапно раздаётся выстрел и ходячий успокаивается. Толпа голосит, и я замечаю, что зомби мёртв. Я медленно опускаю биту, позволяю ей выскользнуть из моих пальцев, звук падения эхом разносится по площади. Сам падаю на колени и понимаю, что все погружены в гробовую тишину. Такого никогда не случалось, не так ли? Никто ни разу не ставил под сомнение правильность сего представления. Никто ни разу не задумывался о том, что эта «игра» делает их равными тварям за стенами. Они просто следуют правилам, благодаря за то, что всё ещё живы, за то, что им дают возможность выпустить всю свою злость наружу. Но подождите, если не я убил зомби, то кто? — Тц, — Леви стоит надо мной, остатки мёртвой твари попали на его джинсы, а в руках мой пистолет. Я хочу поблагодарить его, но мы вроде как не мирились. Я опускаю взгляд на землю, но звук громкого шлепка возвращает моё внимание к нему. Закклай стоит перед ним, медленно возвращая свою руку обратно. Голова Леви неудобно наклонена набок, а на его щеке вспыхивает красный след от ладони, болезненно контрастируя с бледным оттенком кожи. Я в ужасе смотрю на эту сцену с открытым ртом. К моему удивлению, Леви молча принимает это оскорбление. Ханджи быстро выбегает к нам и, обнимая его за плечи, уводит вглубь толпы. Я кричу его имя. Он не оборачивается. Ни разу.