***
Я стучу в дверь, даже не надеясь на ответ. То, как стремительно он покинул столовую, говорит о том, что ему не нужна никакая компания. Так почему тогда я здесь, перед его комнатой? Боже, я придурок. Я вёл себя как придурок. Уже готовлюсь к тому, чтобы повернуться и уйти, когда слышу, как со скрипом открывается дверь. Пристальный взгляд Леви — всё, что могу разглядеть через щёлку. Это напоминает мне первый раз, когда я навещал его. — Чего ты хочешь? — да, грёбанное дежавю. В этот раз я решаю не засовывать ботинок в проём, потому что нога до сих пор болит. — Я… мне можно войти? — когда он не отвечает, я вздыхаю, — ты же знаешь, что я не уйду, — он закатывает глаза и отходит от двери, оставляя её открытой. Я заношу ногу, когда он начинает говорить. — Итак, что ты хочешь знать? Мм-м? То, почему я не злюсь или то, что они со мной сделали? — его голос полон злобы, будто он сдерживал весь свой гнев с тех пор, как сел за столик с утра на завтраке. Он ждал, когда кто-нибудь даст повод, чтобы выплеснуть его, а я просто оказался слишком глуп, — Ты хочешь знать, что они сказали мне, когда избивали меня до отключки? «Это на благо общества, Леви. Достаточно скоро ты всё поймёшь». Я имею в виду, они не валяют дурака, если тебя это интересует. Закклай, больной сукин ты сын. Мне требуется собрать всю силу воли, чтобы не выбежать в поисках этого извращённого ублюдка. Но я должен остаться здесь. Леви нуждается во мне. Пусть я стану козлом отпущения для его сдерживаемой ярости, мне всё равно. Отдай мне свою боль, Леви. Я вынесу всё ради тебя. Сделай всё, что угодно, лишь бы тебе стало легче. По крайней мере, он позволил себе разозлиться. Не та чушь, которую он нёс в столовой. Закклай должен знать, что таких людей как Леви, так легко не сломить. Это та причина, по которой он так с ним обращается, не так ли? Потому что он знает, что Леви почти неукротим. Но всегда есть кое-что. Называйте это криптонитом, если хотите, в некотором смысле это он и есть. Это может быть воспоминание, друг, возлюбленный. Как только найдешь эту слабость человека, считай, он в твоих руках. Вероятно, Леви — исключение. Возможно, ему больше нечего терять, но почему-то я сильно в этом сомневаюсь. Его руки бьёт дрожью. Я посылаю куда подальше внутренний голос и подхожу к нему. — Каждый удар, каждый ёбаный удар они говорили мне «это для твоего же блага». Каждый ёбаный удар, — прежний гнев, который он сдерживал, преобразился в чистое отчаяние. Я подношу руку к нему, почти касаюсь плеча: — Леви, я… — Мне не нужно твоё ёбаное сочувствие, Эрен. Ты и твои тщеславные намерения. Ты пытаешься вести себя как святоша, но это так по-ханжески, просто ёбнуться. Тебе на меня насрать, так что сделай одолжение, перестань вести себя так, будто я что-то значу для тебя, —его ярость вспыхивает с новой силой, реагируя на мою жалость, он отпрянул от руки, будто моё прикосновение смертельно опасно. Я не уверен, что падает быстрее — моя рука или сердце внутри. Я стою там, ошеломлённый, не веря хлёстким словам, что только что услышал. Это то, что он действительно думает обо мне? Что я не более, чем лицемер? — Что? Тебе нечего сказать? Я наконец-то нашёл волшебные слова? Ты лишь часть работы, ты знаешь? Злишься? Разочарован тем, что я убил его? А? — его голос срывается и весь былой гнев снова сменяется сожалением, — и знаешь что? Я бы сделал это снова, — я снова встаю прямо перед ним, — я бы сделал это снова, — я хочу, чтобы он замолчал, его слова больше не причиняют мне боли. Они только отскакивают от меня, нанося ему удар за ударом. Итак, я решаюсь на единственное, что, как я знаю, заставит его замолчать. Мои руки крепко обнимают его за плечи, притягивая Леви ко мне. Он сразу напрягается, застигнутый врасплох. Сразу немного ослабляю хватку, понимая, что это была не лучшая моя идея. Неожиданно чувствую, как пара рук нерешительно оказывается на моей талии, в попытке вернуть ту силу, с которой начались объятия. Он наклоняется ко мне и медленно опускает голову, пока его щека не прижимается к моей груди. Я медленно глажу его по спине, пытаясь таким образом выразить заботу. Я действительно не уверен, что контролирую себя, потому что ни с того ни с сего начинаю напевать. Это мелодия, которую мама пела мне, когда я был ребёнком. После каждой драки на школьном дворе она встречала меня с суровым взглядом, но сочувствующим тоном. Я всегда убегал к себе в комнату после того, как она отчитывала меня, пытаясь спрятаться от чувства вины за то, что разочаровал её. Проходило совсем немного времени, прежде чем она стучала в мою дверь, хотя знала, что я никогда не запирал её. Она приходила, заключала меня в тёплые объятия и начинала баюкать. Я никогда не забуду эту мелодию, потому что это единственное, что меня на самом деле успокаивало. Наверное, это кажется странным для Леви, быть заключенным в объятия, кто ещё решается бубнить что-то себе под нос, поэтому я прекращаю. — Не останавливайся, — голос Леви переходит в шёпот, его горячее дыхание касается моих ключиц. Мама всегда говорила мне, что эта песня, как было доказано поколениями в моей семье, лечит разбитые сердца. Я всегда думал, что это чушь собачья, но вот оно. Я продолжаю тихо напевать Леви её на ухо с того момента, на котором остановился. Когда я заканчиваю петь, то легонько ослабляю хватку, но Леви продолжает цепляться за меня, его пальцы сжимают мою рубашку словно тиски. Как будто время остановилось, и он не понимает, что мои руки теперь безвольно висят по бокам. Должен ли я что-то сказать? Я не хочу портить момент. Он наконец разрушает эту холодную стену бесстрастия и бесчувственности, наконец пускает кого-то внутрь. И этот кто-то — я. — Ты ужасно пахнешь, — понимаю, что упустил момент, когда Леви поднял голову с моего плеча. Он смотрит на меня, а его серебристые глаза заставляют сердце биться в бешеном ритме. Его руки покинули мою талию и теперь покоятся спереди на рубашке. Сколько времени прошло с тех пор, как кто-то утешал Леви? А как давно это случалось со мной? Это человеческое состояние. Почему мы думаем, что должны нести бремя в одиночку? Заключаем себя в эти ненужные маски, пока кто-то не придёт и разобьёт их вдребезги. И мы пугаемся, оставаясь уязвимыми. Но этот кто-то говорит, что всё хорошо. Что это нормально — снова чувствовать. Это то, что мне нужно сказать ему? — Я не принимал душ с тех пор, как мы поехали на выезд, — вчера я был слишком расстроен, чтобы сделать хоть что-нибудь, кроме как запереться в комнате и думать о том, что произойдет с Леви, если Эрвин не выживет… чёрт. Всё слишком хуёво. — Ты отвратителен, — он ухмыляется, но в его словах нет прежней злобы, отталкиваясь от моей груди. Смысл обижаться, если я реально отвратителен? Пот, грязь и кровь всё ещё покрывают моё лицо и рубашку. Мне также нужно сменить простыни. Фу. Леви садится на край кровати, расположив локти на коленях. Он смотрит в мою сторону и кивает головой, молчаливо приглашая присоединиться. Я сажусь рядом, на самом деле не зная, как начать разговор. Хотел бы он поговорить о том, что произошло? Вряд ли. Мне хочется отвлечь его от Закклая, но что сказать, чтобы это произошло? — Чем ты занимался до всего этого? — он напрягается, заставляя меня моментально пожалеть о том, что я решился затронуть его прошлое. Разве кто-то однажды не сказал, что прошлое называется так не просто так? Ну и где этот человек сейчас, который даст мне совет, потому что Леви выглядит так, будто я только что сказал ему, что Санты Клауса не существует. — Ты реально хочешь знать? Подождите, что? Я быстро киваю головой, поражённый тем, что он вообще задумался над моим вопросом. — У меня были близкие до того, как появились зомби. Изабель и Фарлан, — он тяжело вздыхает, проведя рукой по волосам. Его бровь слегка подёргивается, когда он произносит их имена, — мы были почти семьёй, заботились друг о друге. Для нас ничего не изменилось и тогда, когда люди решили, что им больше по душе мозги. Мы уже были на дне, так что апокалипсис не изменил ровным счётом ничего. Мы всегда были против всего мира, — он замолкает, сжимая простыни. Может, мне следует остановить его? Он явно не хочет возвращаться к этим воспоминаниям, так что я должен просто оставить его в покое и радоваться, что он больше не злится на меня. — Однажды ночью на нас напали. Никто из нас этого не ожидал, ублюдки появились из ниоткуда. Нас поставили на колени, приставив пистолеты к затылкам. Я сразу понял, что это конец. Но потом один из них спросил, хочу ли я жить, а я послал его к чёртовой матери, потому что он выглядел как один из тех сомнительных мразей, которым нравиться заставлять людей умолять. Он засмеялся и спросил, не хочу ли я присоединиться к ним, теперь я знаю, что это чушь собачья, но тогда он был предельно серьёзен. Следующее, что я помню — это как я веду группу тупиц на рейды. Воровать чужое барахло и остальная лирика, — мне не так трудно представить Леви бандитом, учитывая его характер и манеры. — Дерьмо случается, и я оказался в этом ёбаном чистилище. На самом деле, я приехал сюда незадолго до тебя. — Что с ними случилось? Слова вылетают прежде, чем я успеваю сдержать себя. Чёртово словесное недержание. Это самое большее, что я когда-либо получал (и, вероятно, получу) от Леви. Теперь я всё испортил из-за того, что не контролирую свой рот. Мгновение он обдумывает мой вопрос, пытаясь выжечь глазами дыры в ковролине. Моё беспокойство практически ощутимо, я всё испортил. — Изабель и Фарлан? — я киваю головой, шокированный тем, что он не разозлился на меня из-за неуместного вопроса, — с ними произошло то же, что обычно случается с выжившими. Твари, — это тяжело для него. Сжатая простынь в кулаках и морщинки на лбу говорят мне об этом. Неудивительно, что Леви такой замкнутый и безэмоциональный. У этого человека отобрали буквально единственных людей, которые были ему дороги. И вот я здесь, пытаюсь так назойливо вклиниться в его жизнь. Я эгоистичный. Такой эгоистичный. Был так жаден, когда настаивал на дружбе, которую он не хотел принимать. Тогда я не понимал, но теперь это имеет смысл. Он не хочет никого больше терять. Теперь мне есть, кого терять. Неуместное раздражение бурлит в венах, потому что я злюсь, что он не рассказал мне о своём прошлом раньше. Но имело ли это значение? Я всегда был упрям, так что не думаю, что его история заставила бы меня сойти с этого эгоистичного пути. — Мне жаль, — звучит так дерьмово, но это единственное, что я могу сейчас сказать. — Почему? Это не твоя вина, — он не понимает, за что я на самом деле прошу у него прощения. — Нет, я извиняюсь за то, что заставил тебя подружиться со мной, — звучит как елейная фразочка из паршивого ромкома. Знаете, та, которую произносит лирический герой прежде, чем умчится в закат, чтобы обрести самого себя вновь? Но концовка всегда повторяется, так что я и не жду, что реакция Леви будет другой. Его глаза внимательно изучают моё лицо, а бровь уже знакомо изогнута. — Я предпочту думать, что ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я не принял бы твою дружбу, если бы сам не хотел этого, — слова вертятся в моей голове, но я не уверен, стоит ли их озвучить. Я уже хожу по острию ножа, прося рассказать его о своём прошлом. Всё равно говорю. — Ты не хотел этого. Ты оттолкнул меня, — вот они, вырвались, но я не могу заткнуться, чувствуя, как потеют ладошки с каждым сказанным словом, — и… я мудак. Боже, я такой мудак… я должен был прислушаться к тебе. Сейчас… сейчас я стал обузой для тебя! Я должен… — рука Леви закрывает мне рот, заглушая дальнейшие пререкания, которые так хочется произнести. Мы сидим так некоторое время, он не убирает руку. Это кажется неловким, у меня возникает спонтанное желание высунуть язык и лизнуть, чтобы он наконец убрал её, но это явно станет моим последним движением в жизни. Наконец, его пальцы соскальзывают ниже, обхватывая меня за подбородок. Я вздрагиваю, потому что он ещё немного болит после встречи с затылком Эрвина. Леви встречается со мной взглядом, выражающим какое-то намерение. Что он хочет сделать? — Мне легко ненавидеть людей, особенно в этом мире. Но по какой-то причине… — он делает паузу, будто раздумывая, действительно ли он хочет сказать то, что у него на уме, — я не ненавижу тебя. Честно говоря, меня привлекает твоя дурость, — когда я ничего не отвечаю, он вздыхает, — я хотел бы быть твоим другом, Зеленоглазка. Не сомневайся в этом, — рука Леви убирается с моего лица, оставляя после себя ощущение тепла. Я чувствую, как появляется румянец. Подождите, почему я краснею? Мои щёки заливает краска и я отворачиваюсь, чтобы Леви не заметил этого, — я злюсь, — что? Я напрягаюсь, поворачиваясь назад, к чёрту смущение. Я думал, что его слова означают, что он простил меня за шоу в столовой. М-да, стоило понять, что объятия не вернут сказанное назад. Он продолжает, — ты спрашивал, почему я спокойно позволяю им так со мной обращаться. Это не так. А-а, это. — Я не должен радоваться тому, как здесь обстоят дела. И я не рад. Однако обязан соблюдать местные порядки, — я смотрю на него широко раскрытыми глазами, потому что это последнее, что я ожидал от него услышать. Он протягивает руку, чтобы взъерошить мои волосы, — не смотри так ошарашенно, маленькая сволочь. «Ошарашенно» — это не то слово, каким бы я охарактеризовал своё состояние. Разочарованно. Вот, куда больше подходит. Собственно, а чего я ожидал? Леви, ровняющий Стохес с землей? Ну да, может быть. Но он не идиот. Он знает, что для того, чтобы выжить в диктатуре Закклая, он должен подчиняться. Вот к чему свелась его жизнь. Жить под бдительным оком садиста, будто зверь в клетке, или смерть. — Он упомянул тебя. Что? — Что? — я повторяю уже вслух. Зачем Закклаю говорить обо мне? Я не имею малейшего отношения к убийству Юрджена. Или это сделал я? Нет, нет. Это глупо. Мне точно стоит перестать сомневаться в себе, это вредит моему здравомыслию. — Да, я уверен, что он говорил это, когда мое лицо уже хорошо успело познакомиться с подошвой его ботинка, — из-за возникшего образа избиений Леви меня начинает мутить. Как долго Закклай мучил его? Каждый удар, каждый ёбаный удар говорит мне, что это было пиздец как долго… Я смотрю на его увечья и представляю, как Закклай наносит их, как его кулаки, как его ботинки причиняют боль. Та ярость, что я чувствовал, встретив старика у столовой, вернулась. Она взывает ко мне, заставляя найти Закклая и отомстить. Если бы у меня не отобрали оружие, я бы точно сделал это. Нет. Я бы не стал применять его, мне бы хотелось отомстить ему тем же способом, что он применил к Леви. Заставить заплатить за всё. Нет, Эрен, успокойся. Вдох-выдох. Это не моё дело. И, в любом случае, Леви только что высказал свою позицию. Ну, чисто теоретически. Леви не хотел бы, чтобы у меня снова были проблемы с Закклаем. Господь будет свидетелем, ёбаный диктатор обвинит Леви в моих действиях. Итак, я должен смириться с тем, что я «хороший маленький мальчик» и играть свою роль. Блять. — Он сказал, ты следующий, — моё сердце замирает. Да, я вёл себя инфантильно, но я был послушным. Но оправдывает ли это безжалостное избиение, которому подвергся Леви? — если я снова выйду за рамки дозволенного, он придёт за тобой, — лучше бы у него имелся дефибриллятор под рукой, потому что моё сердце всё ещё не бьётся. — Почему? — выходит слегка надломленно, голос звучит чужим. Лицо Леви снова оборачивается маской, но в глазах мелькает сожаление и вина. У него нет причин испытывать такие эмоции из-за самого себя. Это я его заставил. — Не знаю, заметил ли ты, но ты один из немногих, кто хочет иметь со мной дело, — но подождите. А как же Эрвин, Ханджи и Майк? Почему Закклай нацелен только на меня? Блять. Жуткие советы Закклая всплывают в сознании «у меня нет прав советовать тебе, с кем проводить время». Это было грёбаным предупреждением. Ублюдок буквально преподнёс на блюдечке с голубой каёмочкой то, что меня ждёт в случае, если я сближусь с Леви. Он знал, он, блять, знал, что это произойдёт. Я просто был слишком наивен, чтобы понять это. Закклай нацелился на меня, потому что знает, что я тоже считаю Леви другом. Вот почему в этом мире нет места привязанности. Такие уроды как он пользуются этим и разрывают тебя на миллион кусочков, позволяя развеяться по ветру с громким «пошёл ты». Это мир, где действует правило «либо ты, либо тебя», без исключений. А я жил в фантазиях, что могу быть этим самым исключением. С Леви. Но единственное, чего мне удалось достичь своими действиями — это закрепить мишени на наших спинах. Закклай опасается нас, а когда такое случается, то узурпаторы действуют по двум сценариям. Либо ты бежишь от страха, либо ты искореняешь его. Что-то подсказывает мне, что Закклай не из тех, кто сбегает. Мы опасны для его власти в Стохесе, поэтому он старается сломить нас, вот настоящая причина его появления в столовой. Он хотел увидеть мою реакцию, чтобы подтвердить свои догадки. Сукин сын. Я вновь встречаюсь глазами с Леви и осознаю кое-что катастрофическое. Он — мой криптонит. А я — его.***
Стук в дверь вырывает меня из царства Морфея. Зевая и потягиваясь, я вспоминаю, что забыл оставить дверь открытой. Я хотел навестить Эрвина после того, как покинул комнату Леви, но охранники у палаты сказали, что он всё ещё не в состоянии принимать посетителей. Ну конечно. Я и не ожидал, что он будет в отличной форме в ближайшее время. Сомневаюсь, что он когда-нибудь будет прежним, в конце концов, он потерял грёбаную руку. Но он жив. Стук вновь разносится по моей комнате, и я вскакиваю с кровати, проведя по волосам в надежде, что это хоть как-то поможет привести их в цивильный вид. Хех, это бесполезно, потому что я буквально обречён на жизнь с гнездом на голове. По крайней мере, они чистые, потому что я последовал совету Леви и принял душ после выхода из клиники. Излишне говорить, что меня замутило от количества грязи, смытой в водосток. Как только Леви позволил себя обнять, я никогда не узнаю. Вздыхая, открываю дверь. Этого мужчину я знаю. Он один из дозорных на стене, а сейчас в его руках винтовка, что заставляет меня нервничать. Что, если он здесь, чтобы забрать меня? Я сглатываю, хватаясь за дверной косяк. Если я нужен этому ублюдку, то не сдамся без боя. Он произносит скрипучим голосом: — Сегодня вечером в «Яме». Явка обязательна для всех граждан, — «Яма»? О чём это он? — Я не… — даже не успеваю договорить, когда этот мужчина поворачивается и уходит. Я смотрю на часы и, блять. Ужин начался двадцать минут назад. Я уже предвкушаю раздражённое выражение лица Леви. Быстро сбегаю по лестнице, совершенно забыв, что я грациозен, как слон в посудной лавке. Цепляясь носком за последнюю ступеньку, я уже ожидаю боли от падения лицом об пол. Но она не приходит. — Где тебя носит? — Леви поймал меня. Вместо линолеума мой нос уткнулся в его застёгнутую на все пуговицы льняную рубашку. Ой-ёй. Как же это ужасно неловко. — Я, э-э, проспал, — говорю, потирая затылок и отшатываясь от него. Леви смотрит на меня так, словно у меня выросло две головы. Я слишком остро реагирую, просто меня терзает непонятное чувство внутри, с которым я ещё не разобрался. — Ну конечно, — держу пари, что Леви сейчас так же неловко, как и мне. Он разворачивается и начинает идти на ужин, — Ты идёшь? — ёбаный ад. Только я собираюсь последовать за ним, как замечаю столпотворение людей, идущих в сторону клиники. На самом деле, это похоже на большую часть жителей Стохеса. Леви останавливается в дверях гостиницы, оглядывая толпу. Я снова проверяю время на часах и замечаю, что уже прошло полчаса от начала ужина. К этому времени вся еда, должно быть, уже закончилась. Куда же все идут? Честно говоря, я не хочу влипнуть в новые неприятности, но это событие обязательно к посещению. Я готов поставить свою правую руку… чёрт, извини, Эрвин… именно туда направляются все эти люди. Я трогаю Леви за предплечье, обращая на себя его внимание, — та встреча… тебе сказали о ней? — он кивает, понимая, к чему я клоню, — ты знаешь, где находится «Яма»? — Я уже говорил, что нахожусь здесь немногим дольше твоего. И это «нет», если орех, что ты зовёшь мозгом, не понял намёка. Жопа. Мы сливаемся с толпой, которая, судя по всему, знает, где эта «Яма», сворачиваем в переулок между клиникой и очередной заброшкой. Ох, Стохес намного больше, чем я думал. «Яма» — это буквально яма глубиной не менее шести метров с шестом по центру. Напоминает мне уменьшенную версию гладиаторской арены в колизее, есть даже туннели в стенах ямы, закрытые решётками. Здесь явно идут битвы не на жизнь, а на смерть. А в Стохесе, как оказалось, есть целая подземная система, о которой я не знал. Я кошусь на Леви, и он выглядит таким же растерянным, как и я. Голос Закклая привлекает внимание, обращаясь к жителям: — Добрый вечер, граждане Стохеса. Как некоторые из вас могли слышать, недавно мы столкнулись с небольшой проблемой, — это место выглядит всё более и более угрожающим с каждым его словом. Я молюсь всем богам, что знаю, чтобы эта встреча не имела никакого отношения ко мне и Леви. Снова смотрю на него и вижу, что он вцепился в ткань своих джинсов и нервничает, как и я. — Выводите её. Что? Я слышу приглушённый крик из «Ямы» и вижу, как из одного из проёмов показывается женщина. Она старается бороться со своими похитителями, но её рот заткнут тканью, заглушая крики о помощи. Мужчины начинают привязывать её руки к шесту, когда Закклай продолжает речь: — Наша дорогая Ильзи, нужно многое объяснить, вам не кажется? — я вижу, как многие граждане качают головой, соглашаясь, а некоторые согласно бормочут, — она украла моё оружие, ваше оружие. Она оставила вас беззащитными перед ходячими, — каждое слово из уст этого змея разжигает праведный огонь в толпе, — итак, что вы хотите, чтобы я сделал? — толпа беснуется, требуя, в том числе, смерти для женщины. Я фокусируюсь на её лице: глаза окаменели, расширились до невероятных размеров. Она знает, что будет дальше. И, чёрт возьми, это плохо. — Да будет так, — мужчины в яме вынимают кляп изо рта, а она немедленно начинает заявлять о своей невиновности. — Я клянусь, это была не я! Пожалуйста, не надо! — помощники уходят из ямы, запирая решётки за собой. Внезапный лязг металла обращает на себя внимание. О мой Бог. Ходячие появляются из других проёмов, неуклюже приближаясь к жертве. Нет. Нахуй это. Нахуй Закклая. Нахуй Стохес. Я могу принять тот факт, что люди думают, что пытать зомби — это нормально. Однако не это. Я отрываю ногу от земли и громко топаю. — Прекратите! — я кричу так громко, насколько позволяют голосовые связки. Горожане оборачиваются на меня и смотрят с отвращением, будто я единственный, кто виноват во всех грехах. Как они смотрели на Леви. Как же они безумны, если думают, что казнь с помощью зомби — это нормально, — отпустите её! — твари подбираются к женщине. Та рыдает, признавая, что её конец будет ужаснейшим. Я медленно приближаюсь к Яме, надеясь, что произойдёт чудо и граждане очнутся. Первый зомби добирается до неё, впиваясь зубами в шею Нет. Её крики проникают в мой череп, оставаясь на подкорке. Я застыл, загипнотизированный зрелищем. К этому времени остальные зомби добрались до лакомства, разрывая руками её плоть. Женщина бьётся в конвульсиях, кровь пропитывает её миниатюрное тело. Никто такого не заслуживает. Эти люди… нет, эти монстры хуже ходячих. Сколько из живых погибает каждый день жертвами зомби? Сотни? Тысячи? И вот они здесь, кормят этих грёбаных тварей, будто те домашние животные. Это место…это не рай. Что угодно, но не рай. Пара рук хватает меня, вытаскивая из беснующей толпы, отдаляя от этой кровавой бойни. Я отчаянно стараюсь дать отпор своему похитителю, стремясь вернуться назад, убедиться, что женщина ещё жива. — Эрен, остановись! — голос Леви звучит отчаянно, когда он вытаскивает меня из переулка. Почему он не остановил их? Почему он ничего не сделал? — ты хочешь, блять, умереть? Это то, чего ты хочешь? — он трясёт меня, подчёркивая каждое сказанное слово. Его глаза дикие, он лихорадочно старается найти ответ в моём лице. Нет, Леви, я не хочу умирать. Но я не хочу жить в мире, где приемлемо такое. Я не буду здесь жить. Вырвавшись из его хватки, я убегаю в сторону комплекса. Он зовёт меня по имени, но не преследует. Вот здесь мы разные. Он, в отличие от меня, имеет чувство такта и знает, что иногда кому-то хочется побыть одному. Это я тот, кто барабанит в дверь спустя пять минут после того, как накричит на человека. Я добираюсь до дверей гостиницы и ноги на автомате несут меня вверх по лестничным пролётам. Я запираюсь у себя в комнате. Нахуй Стохес. Нахуй Стохес. Нахуй Стохес.***
Я не могу уснуть. Это очевидно, учитывая, что мне пришлось стать свидетелем того, как женщину съели заживо в качестве наказания. Майк был прав. Это то, о чём он предупреждал меня. Он знал, что в этом месте куда больше безумств, чем игры в зомби-пиньяту. Мои руки сжимают простыни, которые внезапно обжигают руки. Я чувствую, что вот-вот взорвусь. Все эмоции, что я сдерживаю, угрожают вырваться на поверхность. Как же мне нужен кто-то, кто утешит и скажет, что всё хорошо. Мне нужен кто-то. Я выбегаю из комнаты, направляясь наверх. Что-то подсказывало мне, что, в конце концов, я окажусь именно здесь. У этой комнаты. Двадцать шесть. Требуется всего один стук, прежде чем дверь отворяется. Вот он. Ничего не говорит, когда я вхожу; просто ждёт, когда это сделаю я. Стою к нему спиной, когда начинаю: — Я не мог уснуть, — мой голос слаб и надломлен, я очень стараюсь не сорваться. Я не сломаюсь. Повторяю эти три слова как мантру, давая себе обещание. Он кладёт руку на плечо и разворачивает меня. Его глаза, его блядские глаза, чёрт их возьми. Они проникают сквозь каждый барьер, что я так старательно воздвигал сегодня вечером. — Эрен, — Леви обнимает меня за шею, его руки притягивают мою голову к его левому плечу, — всё хорошо. Моё обещание нарушено. Впервые за целую вечность я отпускаю всё, когда обвиваю руками его тело. Слёзы текут ручьём по моим щекам, конца им не видно. Его рубашка постепенно становится мокрой от них, но он не произносит ни слова. Леви просто гладит меня по голове, позволяя отпустить все переживания. Я стараюсь заговорить сквозь рыдания, но всё выходит таким бессвязным. —М-м-мне т-так жаль, Леви. — Всё будет хорошо, всё будет хорошо, — он тихо шепчет, баюкая, когда крепче сжимает меня в объятиях, рисуя круги на моём затылке. Этот мир жесток. Так чертовски жесток. В нём больше нет места для счастья. Только для агонии. Агонии и смерти. Мы все лишь терпеливо ждём своего часа. Я крепче сжимаю ткань рубашки у его лопаток и сильнее зарываюсь лицом в плечо. Я так старался быть сильным, но я не такой, не так ли? Я сломлен.