What's eating you?

— Ты уверен, что знаешь, как это делать? — я сижу, скрестив ноги, перед зеркалами в танцевальной студии. И каким бы сильным ни было моё желание наблюдать за процессом, я начинаю сожалеть о нём. Но, эй, это ведь в первый раз, да? То, что я вижу перед собой в зеркале, представляет собой впечатляющую картину. Леви стоит позади, в одной руке держит безопасные ножницы, а во второй — прядь моих волос. Думаю, я упустил свой шанс на любые пожелания местному Полу Митчеллу. Ну да, это конец света, а не подготовка к Неделе Моды. Однако мне не хотелось бы стать клоном Конни Спрингера. — Нет, но, если ты не прекратишь крутиться, я гарантирую, что отрежу твоё ухо, — моё лицо бледнеет, что вызывает легкий смешок где-то позади. Я исподлобья смотрю на него через зеркало, нахмурив брови, из-за чего Леви начинает только больше веселиться. — Расслабься, Зеленоглазка, — я делаю глубокий вдох, расслабляя плечи. Ни парикмахеры, ни цирюльники, ни кто-либо ещё из этой сферы никогда не вызывали у меня доверия. С тех пор, как один из них выбрил линию прямо по центру моей головы, я перестал ходить в салоны. Дрожь пробегает по моему позвоночнику, когда я вспоминаю о стрёмной стрижке, которую тогда пришлось сделать, чтобы скрыть косяк мастера. Знаете, второй класс был действительно тяжёлым для меня годом. Каштановые локоны начинают падать мне на лицо, а в ушах раздается характерный звук щёлкающих ножниц. — Насколько короткую стрижку ты хочешь? — мои пальцы впиваются в ляжки, пока я обдумываю ответ. — Э-э, не знаю? Не слишком коротко, — он издаёт очередной смешок, и не в первый раз за утро я немного пугаюсь, — пожалуйста, — может быть, благодаря этой вишенке на торте, он не испортит мои волосы ещё больше, чем сейчас. Хриплый вздох срывается с его губ, и я предполагаю, что он понимает серьёзность заявления. И я реально говорю это на полном серьёзе. Честно говоря, я не думаю, что переживу ещё одну выбритую дорожку в своей жизни, и неважно, апокалипсис это или нет. Последнее, что мне нужно, так это то, чтобы ходячие смеялись, прежде чем разорвать мне глотку. Леви берёт паузу, перебирая прядки пальцами. — Хмм, мне нравятся твои длинные волосы, — меня тут же заливает краской, и я стремительно опускаю взгляд на свои колени. Он резко убирает руку, отпуская локоны, будто я сделал что-то не так, — Что? Мы можем сосаться, но я не могу сделать тебе комплимент? — очарователен, как и всегда. Я поднимаю на него глаза и вижу, что он смотрит на меня через зеркало. В уголках губ снова играет та самая ухмылка, он опять дразнит меня. Мудак. Леви снова проводит рукой по моим волосам, стараясь успокоить. И у него получается: обвиняющий взгляд на моём лице быстро сменяется бестолковым обожанием. Мои щёки всё ещё красные от прошлой выходки Леви, но теперь их дополняет влюблённая улыбка. — Ты ужасен, — он щёлкает языком на моё обвинение, серебристые глаза в последний раз ловят мои, прежде чем вновь сосредоточиться на непослушной копне волос. Я съеживаюсь, когда он дёргает за пряди, хотя и ожидал, что Леви не будет особо нежным, пока стрижёт меня. Я бы поспорил на последний шоколадный батончик, что он даже не осознаёт то, с какой силой тянет меня за волосы, учитывая, что раньше он, вероятно, никогда не делал этого. И хочу прояснить, что этот факт не заставит меня чувствовать себя лучше, если стрижка получится приличной. Последний рывок заставляет меня зашипеть от боли. — Это волосы, придурок, а не поводья. Леви останавливается, его лицо стремительно омрачается коварной улыбкой; я сразу понимаю, что сказал что-то тупое. Ах, будто это новость. Наклоняясь к моему уху, щекочет его горячим дыханием. — А ты бы хотел оседлать меня? — у меня перехватывает дыхание. Во-первых, это невыносимо стрёмная реплика; во-вторых, я на тысячу процентов уверен, что речь не о лошадях, и в-третьих, какого хера? Я резко разворачиваюсь, чтобы предстать перед ним во всей красе залитого румянцем лица, изо всех сил стараясь не выглядеть задетым… план, очевидно, терпит неудачу, если судить по довольной ухмылке Леви. Я бормочу себе под нос, поворачиваясь обратно к зеркалу и кладя подбородок на ладони: — Какой же ты извращенец, — я слышу, как он усмехается, продолжая трогать мои отросшие волосы. Чёрт, зачем он вообще решил сказать это? Я был более чем доволен тем, что жил последние восемнадцать лет как Дева Мария… ну почти. Этот мудак заставил меня захотеть изменить это. Подождите, что? Я дёргаюсь из-за собственного озарения, от чего Леви смотрит на меня. — Я тебя задел? — нервно потирая шею, я не нахожу, что сказать. Мне хочется верить, что он просто пошутил, но я сам в это с трудом верю. Ладно, к чёрту. В конце концов, это грёбаный апокалипсис, а не мыльная опера. Но всё же… — Ты имел в виду…? — в кои-то веки мне удаётся смутить Леви, а не наоборот. Гарантирую, это стоило мне клока волос, судя по тому, как дрогнули его руки. Он переводит взгляд на моё лицо в зеркале, но единственная эмоция, которую мне под силу расшифровать — это замешательство. Он тяжело вздыхает, и до меня доходит, что я зря открыл рот; стоило хоть раз прислушаться к своей интуиции. Леви ничего не говорит, просто слегка пожимает плечами, но стремительно розовеющие щёки выдают его. Сука. О чём я только думал? Разве это не должно было быть чем-то непорочным, почти священным? Ты даже не можешь произнести это ёбаное слово, Эрен. Секс. Соитие. Опачки. Вот, иди-ка нахер, внутренний голос. Секс. Иисусе, я умываю руки и готов вести себя так, будто Леви никогда не произносил то, что я услышал ранее. — Ну, я ничего не ампутировал, поэтому думаю, что это успех, — у этого человека такой же склад ума, как и у меня, если судить по тому, как быстро он соскакивает с темы на тему. Леви запускает руку в копну волос и взъерошивает её, пока я смотрюсь в зеркало, чтобы оценить результат. Есть несколько кривых прядей, но получилось намного лучше, чем я ожидал. Не то чтобы я многого ожидал, но всё же. Помимо грязи, размазанной по моему лицу, я чувствую, что снова начинаю выглядеть как раньше. И это делает меня чертовски счастливым. С довольной улыбкой я разворачиваюсь к Леви, который всё ещё перебирает мои волосы. — Спасибо. Выглядит отлично, — он приподнимает бровь, похоже, ошибочно принимая мою искреннюю благодарность за сарказм, — Я серьёзно… а теперь твоя очередь, — честно говоря, я не представлял физически возможным то, что его бровь может подняться ещё выше, однако он только что доказал мне это, — что? Тебе тоже нужно подстричься, — мой голос звучит по-детски упрашивающим, что, как я уверен, является одной из наименее привлекательных вещей в этой вселенной. Гарантирую, на Леви это не подействует, учитывая, что он не из тех, на кого можно повлиять детскими манипуляциями. Вдруг он вкладывает ножницы мне в руки и плюхается рядом со мной, скрестив ноги и закрыв лицо ладонями. Мне требуется секунда, чтобы осознать, что Леви позволяет мне это сделать. Однако этого промедления оказывается достаточно для раздражённого взгляда в мою сторону. — Ты собираешься начать или думаешь, что всё произойдёт по мановению палочки? — я краснею, быстро вскакивая на ноги, из-за чего ладонь с ножницами оказывается прямо перед его лицом, — Иисусе! Я знаю, что они тупые, но этого хватит, чтобы выколоть мне глаз, Эрен! — оу. Что ж, вот и всё, что нужно для хорошего начала. Когда я смотрю вниз на этот тёмный беспорядок на его голове, то понимаю, что нихера не знаю, как это делать. Прихватив ножницы зубами, чтобы освободить руки, я ловлю взгляд Леви, полный отвращения. Стараясь выглядеть уверенным, я собираюсь с мыслями и начинаю перебирать локоны. Странно, они оказываются такими шелковистыми и мягкими. Разве может быть такое, что мне кажется? Вот в это я почти готов поверить, потому что ни у кого больше волосы не ощущались такими приятными наощупь. Тем более в апокалиптических условиях, когда твоя главная головная боль — твари, а не гигиена. Он прочищает горло, вновь привлекая моё внимание, — мне нужна стрижка, а не массаж головы, — его голос звучит искажённо из-за ладоней, прижатых к щекам. Я еле сдерживаю смех, потому что он выглядит довольно забавно из-за морщинок на носу и сдавленного лица, как у нетерпеливого ребёнка. Уверен, он бы не оценил, если бы я начал смеяться над его внешним видом, поэтому смех остаётся там, где ему самое место. Я снова беру ножницы в руку, когда говорю: — Тебе следует отвернуться от зеркала, пусть это будет сюрпризом, — может быть, если я не буду чувствовать этот пристальный взгляд на себе во время работы, то мои движения будут увереннее? Выражение его лица достаточно красноречиво намекает мне, что этого не случится. — Лучше бы, блять, это не было сюрпризом. Мне нужна стрижка, а не новая причёска, дурень, — окей, как скажешь. Всё в норме. Я в норме. И я точно не собираюсь отрезать ему половину волос. Нет, только не ты, Эрен Йегер. Слегка дрожащими руками я поднимаю чёрную прядь и отрезаю её. Честно говоря, не думал, что волосы весят так много, чтобы я мог слышать звук при падении на пол. Скорее всего, мне просто нужно снова начать дышать. Мои глаза встречаются с глазами Леви, мне не терпится услышать его вердикт. Но я не слышу ни слова, лишь вновь наблюдаю взлетевшую бровь в безмолвном «поторопись, чёрт тебя дери». Ну да. Мне нужно это сделать. Немного филирую длину, но срез оставляю как можно более ровным. Несмотря на структуру волос Леви, они всё ещё спутаны. Я стараюсь не причинить ему боль, поэтому аккуратно распутываю прядки. В отличие от этого козла я забочусь о его ощущениях. Но даже при всей моей осторожности, он иногда подёргивается от неприятных ощущений, когда я случайно нажимаю на чувствительные места головы. Все мы знаем, что из себя представляет карма; но вот её подружка расплата — гипотетическая сука. Наконец, я закончил, и, скажу честно, я впечатлён собой. Конечно, это не пятизвёздочная стрижка, но выглядит прилично. Может, я себе многое позволяю, но отбросив куда-то на пол ножницы, я запускаю пальцы в его волосы и взлохмачиваю их так же, как он некоторое время назад мои. Мои руки опускаются на его плечи, и я наклоняюсь ближе. — Тебе нравится? — он проводит пальцами по тёмным локонам, останавливаясь на более коротких прядках на висках. Я пробегаюсь по затылку навстречу его рукам, ощущая щетину кончиками пальцев. Леви вздрогнул, прикрыв глаза и приподняв плечи. Это мило. Подождите, что? С каких это пор что-то в Леви стало милым? Не получив ответа, я решаю спросить, — к-как насчёт этого? — еле держусь от порыва снова коснуться выбритого затылка, но боюсь, что тогда Леви раскусит мой план. — Бритва в моём рюкзаке. Принеси её, воду и крем для бритья, — откуда? — Заправка. Там был отдел со всем нужным для путешественников, — х-мм, а это имеет смысл. Если бы не моя фиксация на шоколадных батончиках, я бы заметил. Но если вы подумали, что я пожалел об этом, то вы ошибаетесь, потому что шоколад этим утром был как никогда кстати. Я дотягиваюсь до рюкзака, расстёгиваю большой карман. Когда замечаю кое-что внутри, мне приходится сдерживать смех. И этот гад издевался надо мной за любовь к шоколаду? Ладно, батончики в сторону, мне нужен дорожный набор для бритья. Он достаёт свой платок и бросает его мне. — Используй его, когда закончишь с этим. Налив немного воды себе в ладонь, я смачиваю часть андерката Леви, наслаждаясь мурашками на его коже, вызванными прохладой. Я почти забыл, каким липким и неприятным наощупь бывает крем для бритья, от чего я тихо радуюсь тому, что не особо располагаю растительностью на лице. Жан не упускал возможности поиздеваться надо мной по этому поводу, причитая о низком уровне тестостерона, но кто теперь победил? Кто выиграл в лотерею жизни без будильника в пять утра ради бритья? Бинго. Я размазываю пену по затылку Леви, на самом деле не зная, как это правильно делать. Вытаскивая бритву, я спрашиваю: — Эм, нужно ведь против роста волос или…? — Блять, да, Зеленоглазка. Против роста, — раздражённо вздыхает он. Я в моменте от того, чтобы оставить его балдеть здесь в одного с пеной на затылке, но, чувствую, месть будет куда страшнее. Леви наклоняет голову, потому что она начинает стекать по шее, — можешь начинать вот прямо сейчас, было бы ахуительно, — саркастично подчёркивает он, смотря в пол. Сволочь. Я хочу упрекнуть его в ответ, но знаю, что любой его ответ заставит меня пожалеть о сказанном. Я подношу бритву к его затылку, слегка надавливая на кожу. Медленно я начинаю двигать лезвием, срезая волосок за волоском. В танцевальной студии слишком тихо, и я внезапно чувствую, что задыхаюсь от этой неловкой тишины. Но когда именно она стала такой? Подкрадываясь тихо и незаметно, тишина начинает душить тебя, как какой-нибудь подлый ублюдок; вот почему я ненавижу оказываться в подобных ситуациях. Ладно, не считая бритвы и мелкого язвительного придурка. — Итак… — если я чему-то и научился, так это тому, что слово «итак» — это код для суицида в разговоре. Откашлявшись, я начинаю снова, — эм, как ты узнал тех парней в доме? — Леви напрягается, и я, честно говоря, удивлён, что не оставил и царапины на его бледной коже лезвием. Проходят долгие мгновения, которые требуются мне для осознания, что я задел его за живое. Волна вины накрывает меня, потому что кому как не мне знать, каково это: быть под контролем воображения, уязвимым в цепких объятиях воспоминаний. Теперь я совершенно не против вернуться к тишине, пока он не облачил в слова этот невысказанный страх, которым пропитался воздух вокруг нас. Я собираюсь извиниться, когда он говорит: — Они были частью группы, с которой я был. До Стохеса, — оу. Что ж, это объясняет, почему он узнал их голоса. Но если он был с ними, то могли ли они действительно быть такими плохими, какими их представил мне Леви? Учитывая, что он сам далеко не святой, я всё равно не могу представить его рядом с теми придурками. Теми, которые возбуждаются от фотки мёртвой женщины. Так, это действует на нервы. Закрыв глаза и сделав глубокий вдох, я успокаиваю себя. Не похоже, что сейчас от злости будет какая-то польза... особенно когда я приставил лезвие бритвы к задней части шеи Леви. Да, не самая лучшая идея. Он не замечает перемен в настроении и принимает моё молчание за знак, чтобы продолжить, — я никогда не был именно с теми, кого мы встретили. Помнишь, у меня была своя небольшая группа. Но это не отменяет того факта, что я знаю тех уродов, — его голос резко изменился с обычного невозмутимого тона на сердитый, — Они бы не стали с тобой нежничать, Зеленоглазка. Нихуя подобного, — его последние слова звучат тише на пару тонов и сквозят горечью. И опять же, я в замешательстве относительно того, откуда берётся это неуместное разочарование. Я пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы подровнять его андеркат вдоль роста волос, но мой взгляд прикован к его сжимающимся кулакам на коленях. — Блять, я бы убил их, — я делаю паузу, его слова слишком отвлекают меня от процесса, — я бы всадил по пуле в каждого, прежде чем они успели коснуться тебя, — эта защита должна меня напугать… но, подождите. Должна ли? Я сделал бы то же самое для него. Чёрт возьми, я делал то же самое. Если я правильно помню, я ударил Закклая ножом в спину из-за Леви. Поэтому нет. Его слова не должны меня пугать. Они должны придать мне сил, заставить наконец осознать, что я — тот, кого он боится потерять. Чёрт, я думал, мы уже прошли это, когда были в Стохесе; но по какой-то причине этот повтор ощущается по-другому. Может, потому что мы целовались. Может, поэтому страх потери усилился в десятки раз с этой переменной. Может быть. Я в последний раз провожу лезвием вверх, заканчивая бритьё. Даже после того, как я убрал бритву, Леви всё ещё сидит с опущенной головой, теряясь в каком-то чувстве вины. Я использую его платок, чтобы убрать излишки пены, но даже тогда он не поднимается. — Леви? — мой голос звучит нервно и неуверенно, будто это и не я говорю вовсе. Я снова кладу руки на его плечи, мягко массируя забитые мышцы, — ты в норме? — фраза кажется неловкой, ведь обычно я его не спрашиваю о таком, будто мы поменялись ролями. Я привык дарить ему тактильные утешения, похлопывая по плечу, обнимая, улыбаясь. Но никогда по-настоящему не спрашивал, как он себя чувствует, да? Может, это именно то, в чём он действительно нуждался всё это время. Возможно, он принял это за моё обычное поведение и смирился с осознанием того, что он никогда не получит от меня ободряющей фразы. У меня внутри всё сжимается, и я внезапно чувствую себя виноватым за то, что не оказывал ему той поддержки, в которой он на самом деле нуждался. Прежде чем я окончательно теряюсь в приступе самобичевания, Леви приподнимается, поворачивая голову так, пока его лицо не оказывается прямо под моим. Он быстро протягивает ладони к моим щекам и внезапно притягивает моё лицо вниз, чтобы встретить губы в мучительном перевёрнутом поцелуе. Я застигнут врасплох, а зелёные глаза остаются открытыми. Когда он вплетает пальцы в мои только что подстриженные локоны, я начинаю расслабляться от ощущений, медленно прикрывая глаза. Это совсем не похоже на первый раз, сейчас всё происходит быстро и развратно. В отличие от предыдущего поцелуя, этот не делает ничего, кроме как напоминает мне о ситуации, в которой мы сейчас находимся. О грёбаном апокалипсисе, наступающем нам на пятки. То, как он накрывает мои губы своими, кажется таким чертовски отчаянным. И я понимаю, что это то, в чём он нуждался всё это время. Не мои херовы опасения. Это. Полное понимание того, кто мы есть, если мы вообще что-то из себя представляем. В смысле, это ведь так, да? Сука. Когда я успел стать таким загадочным? Я крепко зажмуриваюсь, когда Леви сильнее прижимается ко мне. Моё сердце щемит, и я дрожу, когда он утягивает меня в объятия, углубляя поцелуй. Так много эмоций проносится между нами. Гнев. Тревога. Влечение. Я так полон этими ответными чувствами, которые мы хранили в тайне бог знает сколько. Я передвигаю руки с плеч, осторожно проводя кончиками пальцев по его шее, вызывая новые мурашки. Это возбуждает, и я хочу, чтобы это никогда не кончалось. Даже при таких обстоятельствах я приму это. Наконец, мои пальцы достигают линии его челюсти; и я наклоняю его дальше, притягивая ближе, не совсем уверенный, как это сделать. Его губы прижимаются к моим ещё раз, прежде чем он отстраняется. Я тяжело дышу; и судя по горячему дыханию на моём лице, Леви тоже. Я не уверен, стоит ли мне что-то говорить, потому что, честно говоря, я доволен тем, что остаюсь в этом состоянии дрёмы, где Леви и я — единственные два человека в мире. Я слышу, как он вздыхает, и мои глаза открываются. Наверное, было слишком самонадеянным ожидать ту самую улыбку, как в первый раз. Вместо неё меня встречают красные, подрагивающие губы в сочетании с порозовевшими скулами. И это высасывает любое подобие счастья, о котором я мечтал. Страх. Вот что я вижу в этих затуманенных глазах. Никакой смеси эмоций. Это одно чистое, неподдельное чувство. Страх. И я точно знаю, чего он боится, потому что у нас одни демоны на двоих. Я борюсь с ними же с тех пор, как решил, что хочу быть постояльцем в жизни Леви. Он проводит слегка дрожащими подушечками пальцев, очерчивая мои скулы. — Я… я не могу потерять тебя, Зеленоглазка, — кто этот человек? Где тот ублюдок с вечно каменным лицом, которого я так полюбил? Как будто этот страх искалечил его, превратил в кого-то уязвимого и слабого. Нет, не слабого. Уязвимого — может быть. Но ни в коем случае не слабого. Этому слову нет места рядом с Леви. Этот человек потерял так чертовски много, и я — всё, что у него осталось. Он — всё, что у меня осталось. И я чувствую, как чувство предательства скребёт меня изнутри, потому что я только что практически отверг идею когда-либо снова увидеть Микасу или Армина. Но разве это не первое, что я принял как факт, когда тот зомби в маркете укусил меня? Я прижимаюсь к его губам в последнем целомудренном поцелуе, пытаясь молча показать этим, что я никуда не денусь. Он не отвечает, не целует меня, заставляя только гадать, действенный ли это способ убеждения. Вздыхая, я начинаю: — Ты не собираешься… — ПОМОГИТЕ МНЕ! — женский крик пронизывает студию, заставляя нас с Леви резко выпрямиться. Я слышу звук двигателя грузовика и… подождите. Двигатель грузовика? Ох, блять, двигатель грузовика. Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь. Я должен был знать, что ублюдки последуют за нами, должен был знать, что побег был подозрительно лёгким. Но почему там женщина? Я могу только предположить, что они нашли её по пути; честно говоря, не думаю, что моё подозрение очень далеко от истины. Я не знаю, что делать, учитывая, что в студии абсолютно негде спрятаться. Глянув на Леви, я молюсь, чтобы у него было решение. И, чёрт. Паника в его глазах только усилилась, зрачки расширились в предчувствии неизвестного. Он зарывается руками в волосы, дёргая и сжимая корни. Я снова слышу женский крик, на этот раз ещё более отчаянный. Грузовик проезжает мимо окон студии, отбрасывая тёмные тени. Дёргая Леви за рукав, я тащу его к стеклянным панелям, едва выглядывая из-за подоконников. И, блять. Она ползёт по земле, царапая ногтями асфальт. И я хочу что-нибудь сделать. Господи, я хочу что-нибудь сделать. Но как я могу помочь, не выдавая этим уродам наше расположение? Легко. Никак. Вот тут-то в игру и вступает мораль, да? Рисковать своей жизнью — нет, рисковать жизнью Леви, чтобы спасти того, кого я вижу впервые. Выбор очевиден, и мне тошно от того, насколько легко он мне дался. Но это очередной бонус от конца света, не так ли? Реальность почти требует от нас быть несправедливыми, неправедными. Любая мораль отходит на задний план, как только на тебя нападает первая тварь. Мы как загнанные псы, ожидающие, когда нас прикончат либо зомби, либо другие люди. И, вероятно, это именно то, что представляла себе Фортуна. Вряд ли люди особо изменились после начала апокалипсиса, не так ли? Верно. У нас были законы, регулирование. Но всегда находились те, кто прятался в тени общества, ожидая возникновения анархии. И дождался. В комплекте с зомби и всем прочим. Как раз в тот судный день, когда ходячие появились, эти люди были готовы, мнили себя земными воплощениями богов. Такие люди как Закклай, Хьюго. Люди, которые с самого начала были лишены совести. Или, что ещё хуже, те, у кого действительно были устоявшиеся принципы, но настолько извращённые и испорченные, что это делает их хуже, чем людей без них. Это делает их могущественными. Потому что, как бы всё ни было запутано, им есть во что верить. Закклай. Этому уроду удалось убедить целую общину в том, что заводить зомби как домашний скот — это не ёбаное безумие. Раздаётся громкий хлопок дверцы грузовика, и до этого момента, слишком погружённый во внутренний монолог, я не замечал, что мужчины успели выйти на улицу. Мои глаза распахиваются, когда я наблюдаю, как один из них пинает женщину под рёбра, вызывая очередной крик. Но что же я слышу от нападающих? Смех и улюлюканье. Чёрт, у меня стохеские флэшбеки. Только хуже. Эти люди не мучают зомби, они издеваются над живым человеком. Одним из своих. Мои кисти сжимаются в крепкие кулаки; я отмёл всякие сомнения в намерении убить этих ублюдков. Люди типа… типа таких не заслуживают этой планеты, какой бы ёбнутой она не обернулась теперь. Такие люди заслуживают смерти. Мучительной. Я сжимаю рукоять ножа, вытаскивая его, готовый к атаке. О каком рациональном мышлении речь, если я уже успел забыть, что всего несколько секунд назад смирился с тем, чтобы оставаться вне поля зрения ради Леви. Но чувствительность — это не то слово, что сейчас у меня на уме. Убивать. Уничтожить. Искоренять. Вот те слова, с которыми я могу ассоциировать себя. Не эта трусливая восприимчивость. Не сейчас. Прежде чем я успеваю сделать хотя бы один шаг к двери, Леви хватает меня за запястье, дёргая на пол. Я пытаюсь спросить его, какого хера он делает, но рука, зажимающая мой рот, заглушает любые протесты. Леви оседлал меня, полностью лишив возможности двигаться: бёдрами зажимает мои ноги, одной рукой рот, а второй — кисть с ножом. Страх всё ещё наполняет серебристые глаза, но постепенно тонет в этом сером море. — Из-за тебя нас, блять, убьют, — он говорит резким шёпотом сквозь стиснутые зубы, сильнее надавливая ладонью на моё лицо, — так что, будь любезен заткнуться и не высовываться, — выражение его глаз говорит о многом. В частности, о том, что он не потерпит пререканий. Он резко выбивает нож из моей руки и засовывает его себе за пояс. Нахмурив брови в замешательстве, я бормочу протестующие слова в его ладонь. Он же не думает оставить меня беззащитным? Нет же? — может быть, у тебя и есть иммунитет, но я пиздец как уверен, что пуля всё ещё может убить тебя, — очевидно, может. Еще один крик разносится по танцевальной студии, заставляя серебряные глаза метнуться к окну. Я хочу использовать это в своих интересах, оттолкнуть его и схватить свой нож. Но благодаря вмешательству Леви я осознаю, что всё сказанное Жаном было правдой: я грёбаный идиот, склонный к суициду. Если бы не мужчина надо мной, я бы, наверное, сидел у стены студии с десятками пулевых отверстий, покрывающих мой труп. Глупо, глупо, глупо. Ненавижу то, что действую я быстрее, чем успеваю обдумать. Абсолютно ненавижу это. Мне это не принесло ничего хорошего ни разу в этой жизни, как и в предыдущих, наверное. Как бы я ни старался закопать поглубже это безумие, оно всегда умудряется выкопать себя из гипотетической могилы. Кажется, мой мозг работает, чтобы свести меня с ума, ведь после каждого такого срыва я чувствую сильнейшие угрызения совести. Я буквально тону в мысленном море своих собственных ошибок. Чёрт, я только недавно смог простить себя за смерть матери, и сколько месяцев прошло? Восемь? Девять? Может быть, это просто брешь в обороне, моя ахиллесова пята? Да, соединить это с моей зависимостью от мужчины, который сейчас сидит на мне верхом, и получится, что я, блять, тот ребёнок с плаката для тех, кто по-королевски облажался. Я слышу это раньше, чем вижу. Звук бьющегося стекла проникает в мои грёзы самобичевания. Хрустальные осколки разлетаются во множестве направлений, представляя собой острое оружие, парящее в воздухе. И внезапно мир погружается во тьму, когда тело Леви наваливается на моё, защищая от осколков. Его рука всё ещё крепко сжимает мою челюсть, сердце в груди бьётся напротив моего собственного. — Вот же конченая мразь! — я знаю голос одного из незнакомцев, которые так вежливо грабили то, что осталось от моего дома. Моя кисть сжимается вокруг невидимого ножа, и я молча благодарю Леви за то, что он забрал оружие у меня из рук; потому что, нет сомнений, я бы уже вырвался на улицу, чтобы порезать этих уродов. — Мы просто хотели повеселиться. Да ведь, Хьюго? — гортанный смех пронизывает воздух. Ярость в груди бурлит, умоляя вырваться наружу, обрушиться на обидчиков. Дыши, Эрен, дыши. Я начинаю дрожать под Леви, гнев становится ощутимым. Он глядит на меня, глаза выражают безмолвную мольбу о моём молчании. Он качает головой из стороны в сторону, чтобы точно убедить меня. Ещё один крик женщины так и подначивает меня ослушаться его. Его рука сжимается, как будто он знает, как далеко за грань меня сейчас толкают крики. — И тебе пришлось быть маленькой сучкой, — ещё один вопль. Леви сжимает меня сильнее, — и теперь мы не сможем повеселиться, да, Хьюго? — смех этого человека занесён моим мозгом в лист ожидания для звуков, которые я смогу заменить на мольбы о пощаде от того же человека. Никакого милосердия ни к нему, ни к его товарищам; они заслуживают смерти от моего клинка. Ты сумасшедший, Эрен. Вот оно, да? Помешательство? Нет. Это расплата. Женщина пытается заговорить, ее голос хриплый от слёз: — Пожалуйста! Пожалуйста! Простите меня! Я сделаю все, что вы хотите! Мне очень жаль! — её слова теряются в переводе, когда звук выстрела забивает последний гвоздь в этот гроб бесчеловечности. Воздух тих и безмолвен, когда эхо неотвратимости обрушивается на нас подобно сокрушительному удару. Я перестал дрожать, осознание гибели женщины пресекло все мои движения. Леви всё ещё лежит на мне, его серебристые глаза устремлены в окно. Эти глаза всё ещё молят; но на этот раз действие обращено не ко мне, а к ублюдкам снаружи. И я не знаю, зачем он вообще пытается. Фортуны не было на нашей стороне с тех пор, как появились ходячие, и я сомневаюсь, что наши жизни действительно значительны для неё. По правде говоря, что мы сможем сделать, если они решат зайти сюда? Может быть, Леви знает, как управлять траекторией движения пули и каким-то образом сможет уложить их всех одним выстрелом, который у нас остался. Я бы не стал на это ставить, но кто знает, что можно ожидать от этого человека? — Что за тупая сука, — я слышу, как мужчина усмехается, тон насмешливый и неискренний, — ты знаешь, я бы оставил её в живых, если бы эта тварь не попыталась спиздить мой пистолет. Тупая сука, — глухой удар разносится по всей студии, и я могу только догадываться, что мужчина пнул труп. Падаль. Отброс. И снова я сжимаю кулак; желание собрать оставшиеся силы и сбросить с себя Леви неумолимо. Я говорю голосу внутри заткнуться нахрен, ведь человек сверху просто пытается уберечь меня; конечно, этот червь у меня в голове не слушает, продолжая подталкивать меня выбежать на улицу вершить правосудие. Этот ёбаный смех снова отравляет воздух у окон ядом: — Ты уверен в этом? Я думаю, что она бы пожалела, что не умерла, когда мы бы с ней закончили, — ярость в груди почти неконтролируема, она бьёт мне по рёбрам. Эти убийцы заслуживают того, что мой внутренний голос предлагает с ними сделать, но я не могу так поступить с Леви. Не могу заставить его стать свидетелем своей вероятной гибели. Вау, я рад, что наконец-то мыслю рационально. — Как бы то ни было, всё кончено. Пошли, нам надо отчитаться перед боссом, — дверь грузовика скрипит, когда кто-то её открывает, а моё сердце набирает обороты. Может, у Фортуны с Леви давние счёты? Ведь если бы умолял я, то эти уроды бы точно ломились в дверь студии прямо сейчас. Я слышу рёв двигателя, визг шин по асфальту, все признаки их отъезда. Рука Леви соскальзывает с моего лица, когда он явно облегченно вздыхает, расслабляясь на моём теле. Он прижимается щекой к моему плечу, и я чувствую неровное дыхание на своём подбородке. — Ты, блять, не герой, — его слова удивляют меня, разрушая ожидания очередной продолжительной тишины. И чёрт, это очевидно, я знаю, что я не герой. Если бы это было так, то ни один из моих друзей не встретил бы свою ужасную судьбу. Блять, я знаю это. Но это не значит, что я должен сидеть сложа ручки и позволять происходить пиздецу прямо перед моими глазами. Я не могу притворяться дурачком в этом мире. Леви всё неправильно понял, потому что я никакой не спаситель. Я просто мальчишка, который пытается сохранить то немногое человеческое, что от него осталось. Моё молчание говорит о многом, и вскоре Леви испускает ещё один вздох, на этот раз полный беспокойства, — ты не грёбаный герой, Зеленоглазка. Но это не значит, что ты не человек, — его слова просты, но в них так много смысла. Он понимает, почему я хочу бороться во всех этих безнадежных битвах. Он знает, почему я стараюсь. И я не уверен, была ли его речь предназначена для того, чтобы потушить огонь внутри меня; но если уж на то пошло, она подливает масла в огонь, заставляя адское пламя разгораться по моим венам с возрожденной страстью. Он поворачивает голову и целует меня в яремную впадину, а затем выше вдоль ключицы, пытаясь тем самым успокоить мой пыл. — Ты думаешь, они вернутся? — этот вопрос не давал мне покоя с тех пор, как мы вырвались за пределы моего старого района. Он заставляет Леви напрячься, губы ощутимо дрогнули на моей коже. — Я не знаю. В любом случае, мы уходим. Вероятно, это их новые охотничьи угодья или что-то в этом роде, — подождите, что? От его слов у меня перехватывает дыхание. Охотничьи угодья? Что, блять, это должно означать? Моя тревога не осталась незамеченной Леви, который решил отстраниться от меня, — не переживай об этом, — слова резкие и тяжёлые, защищающие то, во что он, очевидно, не намерен возвращаться. Я хочу принять ответ, признать, что это хуйня, с которой Леви, вероятно, давно покончил. Но я не могу. Он что-то скрывает, эти четыре слова являются достаточным доказательством того, что шрам от его старой банды ещё свеж. Когда я смотрю в эти серебристые глаза, то пытаюсь разгадать, что могло бы быть достаточно болезненным, чтобы он скрывал это от меня. Я имею в виду, этот человек рассказал мне о смерти двух своих самых близких друзей, чёрт возьми. Я открываю рот, готовый расспросить его с пристрастием, совершенно неудовлетворённый этой отмазкой. Но выходит лишь одно слово. — Хорошо.