What's eating you?

Человечество мертво. По крайней мере, в моральном смысле. В настоящее время всё сводится к выживанию, а всё остальное — к чёрту. Потому что никому нет дела до того, что у тебя трое голодающих детей, которые ждут тебя обратно в той херне, которую ты зовёшь домом. Надо было пустить им пулю в лоб ранее, эгоистичный ты ублюдок. Никого не волнует, что эти пули были твоими последними источниками защиты. Надо было внимательнее следить за этим, тупица. Сейчас выживают одиночки. Я, снова я и моя собственная персона. Реальность вынуждает тебя выбирать изоляцию. На самом деле, это необязательный пункт. Конечно, ты можешь жить и так, наплевав на всех вокруг. Но сложно не протянуть руку помощи тому, кто об этом просит тебя. Нет, вычеркните это. Уверен, есть много людей, у которых не возникает никаких проблем с отречением от фальшивых моральных ориентиров, которых им приходилось придерживаться в прошлом. Они как волки в овечьей шкуре… ну, больше нет. Теперь им дозволено всё. Пока мы идём, я борюсь с непреодолимым желанием вернуться и убить тех ублюдков, издевавшихся над женщиной. Это глупая идея, я знаю. Но я чувствую себя намного лучше от того, что у меня остались принципы, кодекс чести. Подождите, нет. Они обернулись пеплом, когда я прятался в той чёртовой студии, как бесхребетный трус. Моя гордыня твердит, что я мог бы прикончить уродов, но я не Супермен. «Ты, блять, не герой». Он был прав, но это не значит, что я был не согласен с ним тогда. Несмотря на это, я всё ещё ощущаю себя так, будто предал сам себя. Конечно, Леви не разделяет желания вернуться и отправить свиней на скотобойню. В отличие от меня, он понимает эту войну и знает, что некоторые сражения не стоят жертв. Им движет не безжалостный гнев, а инстинкт самосохранения, который только развился за месяцы жизни в апокалиптическом рандеву. В выборе «убить или быть убитым» он учит меня принимать правильные решения. Я бы давно был убит и перерождён, если бы не он. Так что, полагаю, он заслуживает моей благодарности за то, что столько раз спасал мне жизнь. За то, что помог мне увидеть свет. Но вместо этого чувство сильного беспокойства захлёстывает меня. И я почти уверен, что знаю его источник. При одном взгляде на мужчину рядом боль пронзает мою грудь. Отчасти я понимаю, что это от моих чувств к нему. Может, я излишне романтичен, но об этом приятно думать. Другая же причина боли — это загадка для меня, осторожно ступающая в тени моей души, острые зубы которой сверкают в тёмной бездне. Это что-то мрачное и жестокое, я уверен. И меня пугает, что такая аура может исходить от человека, которого я хотел бы сказать, что хорошо знаю. Очевидно, это не ложь, которую я так легко скармливаю себе, чтобы унять тошноту, которая возникает с того момента, как я узнал о прошлом Леви. Невежество — это блаженство, верно? Почему-то я ловлю себя на том, что не согласен с этой фразой. Мои раздумья привлекли внимание Леви; человека куда более внимательного, чем я думал. — Мы уже близко. Примерно около дня пути, — почти уверен, что он говорит это, чтобы отвлечь меня от мук совести, о которых он точно догадался. Будь то женщина или его старая банда — он не хотел бы сейчас говорить ни о том, ни о другом. Или вообще когда-либо. Но я доверяю ему. Сердце щемит. Я доверяю ему. И если он не хочет поднимать эту тему… так тому быть. — Как думаешь, Эрвин и Ханджи уже там? — пытаюсь мыслить оптимистично; зажечь искру надежды, если хотите. И, чёрт возьми, Эрвин бы мной гордился. Я скучаю по ним. Больше, чем я когда-либо думал, что буду. И это так странно, ведь я жил по этой долбаной философии, что впускать людей в свою жизнь — плохая идея. Похоже, это было просто дерьмовым оправданием, которым я прикрывался в современных реалиях. Где бы я был без Эрвина? А без Ханджи, Майка? Без Леви? В земле. Вот где я был бы сейчас. Ну, на самом деле, не совсем. Я бы, наверное, скитался по окраинам Шиганшины, тоскуя по своим старым друзьям. Итак, действительно ли это неправильно — подпускать незнакомцев? Чувствовать что-то, кроме этой всепоглощающей жалости к себе? Это делает меня человеком, верно? Это делает меня гораздо большим, чем просто мешком с костями, сидящим без дела и ждущим, когда мои часы пробьют двенадцать. — Они живы, Зеленоглазка. Эрвин — упрямый сукин сын. Ты не смог бы убить его грёбаной пулей в голову, — мои губы растягиваются в подобии улыбки, потому что Леви прав. Если кто-то и мог выжить в толпе ходячих, так это Эрвин. Чёрт, может, у меня и иммунитет, но я не сомневаюсь, что он продержится в этом дерьмовом шторме дольше, чем я. И Ханджи. Она достаточно сумасшедшая, чтобы выжить. А ещё прихватить парочку сувениров от зомби. Если она думает, что я когда-нибудь оставлю всю эту выходку с её подкроватными питомцами без внимания, она жестоко ошибается. — Что мы собираемся делать после этого? После Троста? — я бросаю на Леви самый пытливый взгляд, на который только способен, потому что не хочу, чтобы он увильнул от ответа в этот раз. Мне нужен хотя бы один закрытый вопрос, если остальные ему неприятны. Подёргивание его брови достаточно красноречиво намекает мне, что и эта тема ему не нравится. Но мне нужна хотя бы одна вещь. Хотя бы что-то. Я пиздецки устал от того, что меня держат в неведении. На этот раз я хочу, нет, мне нужно знать, что будет дальше. Он делает глубокий вдох, и если он думает, что тишина поглотит вопрос, то он ошибается. Сейчас я не отстану. Я позволю ему хранить тайны о прошлом, но пусть он даст мне ответы о будущем. Тишину, наконец, прервали его слова, звучащие принуждённо и неохотно: — Я не знаю, — и это реально не тот ответ, который я хотел бы услышать. Я ожидал… не знаю, чего-то более обнадёживающего? Я уже открыл рот, чтобы возразить, но его голос заглушает мой, — ты хочешь знать правду? — правду? Этот вопрос никогда не предвещал чего-то хорошего. И я начинаю жалеть, что вообще спросил, потому что это чувство внутри никуда не делось. Одна половина начинает поглощать другую, и, к сожалению, не хорошая часть. Леви принимает моё молчание за нерешительность, коей оно и является. Он тянет меня за рукав, останавливая посреди улицы. — Ты хочешь знать правду? — он повторяет слова так, будто они должны прозвучать приятнее во второй раз, и я ненавижу его разочаровывать; но, если уж на то пошло, я снова молчу, напоминая о своей неуверенности. Вздыхая. Он начинает, игнорируя то, что я не ответил ему утвердительно, — я не хочу, чтобы ты появлялся в Тросте, — что? Я не понимаю, почему. Ведь я — предполагаемый ключ к решению этой эпидемиологической проблемы, уничтожающей человечество. И он не хочет, чтобы я оказался в Тросте? — это эгоистично, я знаю. Но что произойдёт, если мы доберемся туда и… — он делает паузу, серебристые глаза смотрят куда угодно, но не на меня, — и они захотят оставить тебя? — у меня перехватывает дыхание, потому что я даже не рассматривал такую возможность. Наверное, я жил в фантазиях о том, что они возьмут пару пробирок крови и мы спасём мир. Может быть, пара киномарафонов и немного пиццы скрасят ожидание. Мне никогда не приходило в голову, что они будут использовать моё тело для экспериментов. Но теперь, когда эта мысль поселилась в моей голове, она распространяется как плесень, поглощая любые другие размышления о том, что всё может закончиться хорошо. Мне не следовало спрашивать. Я не должен был задаваться вопросом, что произойдёт; потому что теперь, представ лицом к лицу с неизбежным концом, я в ужасе. Леви продолжает, будто не замечая нервного срыва, происходящего на его глазах. — И я не думаю, что мог бы позволить им сделать это, — эти слова немного отвлекают от истерики, я смотрю прямо ему в глаза. Он говорит это на полном серьёзе, да? Он не позволил бы им забрать меня, даже если это означало бы конец этому безумному миру. Знаю, что лучше не подвергать сомнениям этот его взгляд, я знаю, что он говорит правду, — я же говорил тебе, что я эгоист. Но я имел в виду то, о чём сказал сегодня утром, — он не может потерять тебя, Эрен, помнишь? Да, я помню. Мне бы хотелось остановить этот коллапс, уничтожающий всё живое на планете день за днём, но какой ценой? Моей жизнью? Я говорю себе, что был готов к этому, но это такая наглая ложь, ведь никто не хочет умирать. Независимо от того, сколько заверений мы себе даём, мы никогда не будем готовы к мучительным объятиям смерти. Но, может быть, это всё просто какие-то неуместные опасения. И, в любом случае, стал бы Эрвин сознательно посылать меня на встречу с нашим создателем? У этого человека может быть стимул, но он не бросил бы меня на погибель. Не бросил бы? Это никак не помогает избавиться от беспокойства, пронизывающего меня, когда я не могу прийти к определённому ответу. Но я собираюсь быть оптимистом. Я собираюсь отправиться в «Трост Медикал» с ясной головой и бесстрашием. Потому что Эрвин — мой друг. Практически моя семья в этом дерьмовом новом мире. Леви решил закончить неудобный разговор и пошёл дальше. Полагаю, нам повезло, что к «Тросту Медикал» ведёт одна дорога. Я плохо разбираюсь в указателях, и, уверен, у Леви дела обстоят не лучше. Вероятно, поэтому наш путь идёт через дороги, а не лес. С другой стороны, возможно, он также опасается той огромной орды зомби, с которой мы столкнулись последний раз, когда думали испытать удачу в лесу. Тем не менее, я не могу чувствовать себя в безопасности и на дороге. Методичка по выживанию в мире зомби советует вам держаться подальше от посторонних глаз, и наш текущий план действий, похоже, совсем не такой. Я действительно не должен подвергать сомнениям стратегию Леви, учитывая, что мы до сих пор не мертвы. Он идёт передо мной и жуёт один из тех шоколадных батончиков с заправки. Этот засранец, похоже, тащится от кокоса, но я думаю, что он набил рюкзак именно этой гадостью только для того, чтобы не делиться со мной. Этот человек куда умнее, чем может показаться, уверяю вас. Он выглядит таким чертовски довольным, когда остаётся лишь половина батончика. И я не могу не испытывать лёгкого сожаления, что не могу чаще видеть его в таком состоянии. Обычно эти глаза настороженные и расчётливые. Иногда отчаянные и скорбящие. Но сейчас… такие блаженные. Интересно, встретились бы мы друг с другом в наших прошлых жизнях? Моя мама часто читала мне сказку о связи людей красной нитью судьбы. Я всегда называл это чушью собачьей, потому что в то время меня гораздо больше интересовали супергерои, борющиеся с преступностью, а не судьба. Спустя годы я забыл большую часть этой истории, но основная суть заключалась в том, что независимо от того, где бы вы были, какую жизнь бы вы прожили, вы всё равно встретитесь со своей половинкой. Это звучит так банально, как и много лет назад, когда я впервые услышал эту сказку. Да, это может быть полной фигнёй, а мама рассказывала её только чтобы скоротать время. Но я не могу не верить в неё сейчас. Она действительно пыталась убедить меня, что лягушки превращаются в принцев, когда их целуют. Можно было подумать, что я перестал бы верить в её рассказы после того, как потратил полчаса на полоскание рта в детстве. Однако я наклоняюсь к руке Леви. Когда мои пальцы переплетаются с его, он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня вопрошающим взглядом. И когда на моём лице расцветает лёгкая улыбка, я не могу не верить в эту глупую историю. — Ты улыбаешься как… — мои глаза расширятся, когда пара рук хватает Леви за плечи, дёргая его вниз, на холодный и твёрдый асфальт. Воздух вырывается из его легких, когда он рушится на землю. Человек, склонившийся над ним, не зомби, но и человеком он быть не может. Его волосы выглядят так, словно в них обитают все известные человеку формы паразитов. Рваная одежда беспорядочно свисает с широких плеч, загорелая плоть проглядывает сквозь разрывы ткани. Я не узнаю в нём никого из старой банды Леви, но я его знаю. Он садится верхом на Леви, поворачивая голову, чтобы одарить меня улыбкой, полной гнилых, пожелтевших зубов. И это оглушает меня. Каннибалы. Он из той ебучей группировки, с которой мы столкнулись несколько месяцев назад. Они убили бы нас, если бы Микаса не пообещала дать ублюдкам достаточное количество мяса, чтобы пережить зиму. И, блять, она сдержала слово, практически превратив местных оленей в исчезающий вид. Почему же этот урод сейчас здесь? У них достаточно еды, чтобы их извращённые вкусы были утолены. Они поклялись никогда больше не беспокоить нас, никогда не угрожать нашим жизням. Мы выполнили наше грёбаное обещание, чёрт возьми. Но наше соглашение не включало Леви, да? Мне не дают времени на размышления, поскольку мужчина вытаскивает нож и начинает вонзать его в горло Леви. Моё дыхание прерывается, и мир замирает. Я сейчас потеряю его. И я стою там, как какой-то поражённый благоговением идиот, молча наблюдая, как Леви поднимает руки в попытке защититься. Потому что, очевидно, я выполняю роль статуи. Но я должен уберечь его. Почему я не могу спасти его? — Эрен!! — моё имя сдавленно срывается с его губ, пока он пытается сдержать давление лезвия; руки удерживают рукоять ножа, который всё ближе и ближе приближается к артерии. И я всё ещё просто, блять, наблюдаю. Почему я просто наблюдаю? Не могу точно сказать, по какой причине моё тело застыло и не откликается на позывы к действию. Разум решил, что Леви просто чудесным образом одолеет чудовище в виде человека, нависающего над ним? Или это внутренний протест новым убийствам? Ты действительно собираешь позволить ему умереть, Эрен? Дрожащими пальцами я хватаюсь за нож, спрятанный под поясом. Я подхожу ближе к ним, испытывая чувство дежавю из Стохеса. Неуверенность, колебания, чувство, что я вот-вот потеряю его: всё то, что я испытывал, занося нож над спиной Закклая. И я внезапно вхожу в состояние, в котором раньше никогда не был. В эйфории. Не уверен, как ещё могу описать это, пока наношу тяжкие телесные этому людоеду. Это определённо какая-то мания, потому что мужчина был мёртв десять ударов назад. Но я не могу остановиться. Я продолжаю, пока рукава моей куртки не окрашиваются в багряно-красный цвет, совсем не похожий на тот, который сейчас украшает тело жертвы. Нет, он совершенно другой. Теперь он же сверкает на моём лице каким-то боевым окрасом, означающим, что ходячие — не единственный мой враг. И я грёбаный монстр, да? Но разве это не значит «убить или быть убитым»? Да, конечно, но это не оправдывает… такой жестокости. Окровавленное, немощное тело, лежащее подо мной, являет собой улику вырвавшейся ярости. Я падаю на колени, так и не останавливаясь, наношу удар за ударом. Рука движется вниз снова и снова, пока её не сводит судорогой от резких взмахов. Последние увечья поверхностные, сила уже не позволяет вонзать нож в плоть настолько же глубоко. И я не знаю, почему не остановился, ведь это отнюдь не терапевтическое действие. Хотя нет, знаю. Я должен был убедиться, что каннибал мёртв. Мёртв. Мёртв. Мёртв. Рука на моём плече вытаскивает из этого убийственного состояния, прижимая меня к крепкой груди. Сильные руки обвиваются вокруг меня, а затем осторожно забирают прохладное орудие убийства. И вот так просто я выхожу из этого транса. В кои-то веки в мире воцарилась тишина. Птицы прекратили чирикать, листва больше не шуршит от дуновений ветра. Единственный шум, проникающий в мои барабанные перепонки — это звук собственного дыхания, глубокого и измученного. Такой незнакомый, совсем не похожий на мой. Но это я. Это то, кем я стал… грёбаным монстром. И внезапно становится трудно дышать, лёгкие сжимаются из-за комка, пульсирующего в моём горле. Я подношу дрожащие, окровавленные руки к лицу, когда меня накрывает волной осознания. Убийство — это грех, оно всегда им было. Я, может, и жил по каким-то персонально принятым законам морали, но в этом мире давно нет места этике. Я просто сделал очередной шаг во тьму, чтобы наконец принять это. И я отпускаю себя. Кричу во всю глотку, посылая ходячих к чёртовой матери. Восклицания перетекают в всхлипы, сопровождающиеся ручейками слёз на моих щеках. Какой же я ребёнок. Даже не знаю, кого я хотел одурачить этим маскарадом. Эрвина? Леви? Себя? Какую первоклассную работу я проделал, просто умничка. Руки крепче обнимают меня, когда слёзы окончательно затуманили зрение. Это нечестно. Это, блять, нечестно. Что я сделал, чтобы заслужить такое? Что мы сделали? Почему злые люди этого мира получают всё, а те, кто старается поступать правильно — ничего, кроме чувства отчаяния и опустошения? Возможно, наш мир всегда так работал. Я просто был глуп или слеп, чтобы это заметить. Последний вопль срывается с моих губ, прежде чем я окончательно расслабляюсь в объятиях, продолжая лишь тихо хныкать. Наверное, это довольно болезненная картина: я плачу, спрятав лицо в шею Леви, а рядом с нами покоится изуродованное тело. Но я не могу не думать, что из этого получилась бы идеальная открытка из мира апокалипсиса. Леви одной рукой гладит меня по голове, а второй вырисовывает круги на спине. Тишина прерывается лишь моими жалкими и убогими всхлипами. Он так ничего и не сказал; не уверен, то ли это потому, что ему не хватает слов, то ли он думает, что молчание принесёт больше, чем пара клишированных ободряющих фраз. Но я бы предпочёл звук его голоса всему остальному. Чтобы он просто сказал, что с нами всё будет хорошо. Может быть, тогда я в это действительно смогу поверить. — П-п-прости меня, Л-леви, — не знаю, почему именно я извиняюсь, но что-то внутри подсказывает, что я многим обязан этому человеку. И всё же он ничего не говорит, решив вместо этого поцеловать меня в макушку. И это действительно всё, в чём я нуждался.

***

По иронии судьбы мы нашли убежище в церкви. В конце концов, я бы сказал, что человек наверху ни на что не годился последние несколько месяцев. Убранство здания выглядит причудливым, очевидно, оно не предназначено для больших собраний. Мы расчистили его за считанные минуты, заблокировав входы скамьями, чтобы обезопасить место ночлега. Нам несказанно повезло, что здесь находился лишь один зомби. Я действительно не считаю, что моя куртка предназначена для погоды снаружи, собственно, как и для апокалипсиса… но имеем, что имеем. Статуя в центре церкви привлекает моё внимание. Раскрашенная яркими, сочными красками, она являет собой символ моей тревоги. Вечный ублюдок, не сделавший буквально ничего, чтобы помочь людям. Леви останавливается рядом со мной, угольно-черные глаза с насмешкой разглядывают статую. Нетрудно догадаться, что он разделяет то же мнение о божестве, что и я. Вероятно, мы очень плохи в джиу-джитсу, потому что мы не только отрекаемся от бога, но и делаем это в его святилище. Хотя, что плохого ещё может случиться? Фортуна подкинет нам ещё семь бедствий в конец света? Ну и пожалуйста. — Ты веришь в бога? — вопрос вылетает прежде, чем я успеваю подумать. Не уверен, что именно вызвало это любопытство, но Леви, похоже, не имеет ничего против. — Нет, — совсем не тот ответ, что я ожидал. Но кто я такой, чтобы предполагать, что Леви будет верить в того, кому на нас наплевать. Моё молчание свидетельствует о многом, вскоре он продолжает, — почему я должен верить в кого-то, ничегошеньки для нас не сделавшего? — он поворачивается ко мне, глаза горят скрытой страстью. И я не могу с ним не согласиться, — и даже если там, наверху, кто-то есть… что ж, он делает херовую работу, — улыбка растягивает мои губы от прямолинейности Леви, и я не могу не задаться вопросом, насколько он выше меня в списке хороших людей Фортуны. Вздохнув, он начинает идти к одной из боковых комнат, — я собираюсь поискать припасы. Постарайся быть полезным. Ублюдок. Он исчезает, оставляя меня в пустом святилище. Эта жутковатая тишина, заполняющая комнату, прерывается лишь отдалённым мягким шарканьем Леви за закрытой дверью. Я бреду к противоположной стороне церкви и заглядываю в маленький чулан, который мы расчистили ранее. На самом деле здесь нет ничего ценного, кроме пары швабр и веников. Чёрт, мы могли бы заточить палки и стать местными Тарзаном и Джейн, убивающими тварей. Это точно то, что стоит рассказать Леви. — Блять! — приглушённый мужской голос эхом раздаётся по комнате, от чего у меня перехватывает дыхание. Я бегу к двери, ноги неуклюже спотыкаются друг о друга в отчаянной попытке добраться быстрее. Возможно, нам стоило подумать дважды о том, где мы находимся, чтобы заниматься богохульством. Моя рука тянется к дверной ручке и едва я успеваю её повернуть, как тяжёлый груз захлопывает дверь прямо перед моим носом, — подожди! Чёрт, я в порядке… просто… просто оставайся там, — заверения Леви никак не усмиряют моё беспокойство, но я знаю, что никак не смогу теперь туда попасть, как бы мне того ни хотелось. Вздыхая, я решаю «побыть полезным», надув губы и сев на одну из скамей. Чёрт, в этой церквушке нет ничего, кроме этого грёбаного шкафа, и я чертовски уверен, что он не ведёт в Нарнию. Проходят минуты, прежде чем я попадаю в эту ментальную ловушку гиперкомпенсации. Вскоре я убеждаю себя, что могу выломать эту дверь, и мне просто придётся извиниться перед Леви за это. Я подхожу к ней и решаю, что должен предупредить его, прежде чем ворвусь внутрь. Аккуратно постукивая костяшками по дереву, я жду ответа. Но единственное, что вознаграждает мой слух — это ещё большее шарканье, на этот раз громкое и очевидно. Начиная беспокоиться, я стучу снова. — Леви? — едва слышу ворчание сквозь толщу дерева. Вдруг дверь распахивается и… ахуеть не встать. Леви стоит в дверном проеме, волосы откинуты назад, белые рукава закатаны до локтей. У меня перехватывает дыхание, когда я смотрю на него, и я внезапно чувствую себя очень плохо одетым. Он откашливается, проводя пальцами по копне зачёсанных назад волос. И я действительно не знаю, что сказать, потому что уверен: любой мой комментарий просто оставит горький привкус в его рту. Он хватает меня за рукав и без лишних слов втягивает внутрь, дверь тихо закрывается за нами. Я не был уверен, во что меня втягивают; но теперь, когда мы здесь, я не совсем верю в открывшуюся передо мной картину. Свечи переливаются из-за лёгкого ветерка, раскачиваясь взад-вперёд на фоне теней. На шатком деревянном столе, который определенно знавал лучшие времена, разложены шоколадные батончики без упаковки, словно на импровизированном ужине. Я чувствую руки на своих плечах, и вскоре тепло куртки покидает моё тело, только чтобы смениться крепкими объятиями мужчины позади меня. Он шепчет мне в плечо: — Тебе нравится? — светлое чувство трепещет в груди, потому что он сделал это для меня. Даже в разгар Армагеддона он нашёл время, чтобы напомнить мне о наших прошлых жизнях. Дать понять, что зомби — больше не единственное, что есть в этом мире. И я не думаю, что смог бы выразить словами, как я непостижимо благодарен. — Я чувствую себя совсем неуместно одетым, — еле слышно бормочу. — Ты выглядишь идеально, Зеленоглазка, — дыхание Леви касается моей шеи, когда он смеётся. Я откидываю голову назад, пока не утыкаюсь носом в его шею. — Я знал, что есть причина, по которой у тебя в рюкзаке было так много шоколадных батончиков, — он утвердительно ворчит, очевидно, удивлённый тем, что я обнаружил его заначку раньше, чем он того хотел. Он отходит от меня, направляясь к столу. Я следую за ним как щенок за своим хозяином, прямо по пятам, когда он отодвигает для меня стул, — каков джентльмен, — я ожидаю подколки в ответ, но всё, что получаю — это недовольную усмешку, — это то, что вызвало взрыв? — указываю на стул, на который он в данный момент садится. — Нет, я убирал эти книжные шкафы с прохода, и кое-что упало на меня сверху, — практически слышу, как дрогнула его гордость. — Ты должен был позволить мне помочь. — Тогда не получилось бы сюрприза, — он открывает крышку бутылки с водой, которая, как я предполагаю, является нашим вином на вечер. Всё это так чертовски сюрреалистично, что я не уверен, в какую часть происходящего я верю меньше всего. Ужин или мужчина, который сейчас сидит передо мной? И то, и другое кажется довольно неправдоподобным, учитывая, что я бы никогда за миллион лет не подумал, что буду ужинать одними шоколадными батончиками. С другой стороны, я бы не мог даже мечтать о мире, где я так много значу для Леви, — у нас была бы музыка, но единственные пластинки, которые я здесь нашёл, посвящены восхвалению великого отче нашего или евангельской истине. Думаю, ничто из этого не звучало бы романтично, — романтично. Улыбка украшает моё лицо, когда я вновь прокручиваю это слово в голове. Улыбка, которая, вероятно, выглядит не очень привлекательно, если судить по приподнятой брови Леви. — Спасибо, — его растерянный взгляд медленно преображается в довольный. Что бы мне сделать, чтобы просто увидеть этот взгляд в других условиях? Чтобы это его выражение лица было единственным? Не опасение, не страх, а просто удовлетворение. Я был бы так счастлив. Я был бы чертовски счастлив, если бы мой мир мог просто вращаться вокруг него. — Ты собираешься есть? — это напомнило мне о вопросе, первым появившемся в голове, когда я зашёл в комнату. Я озвучиваю его: — Откуда ты взял свечи? Он быстро отвечает, не теряя ни секунды: — Нашёл их, когда мы убирали комнаты. Подумал, что это было бы неплохо. Первое свидание, все дела, — клянусь, я никогда не пойму этого человека. Леви, который может быть таким мудаком, сторонящимся других людей. Но вот, он просто берёт и приглашает меня танцевать, организовывает ужин. Нет, я не жалуюсь, наоборот, это очень приятно. Такие маленькие акты доброты. Они напоминают мне, что мир, в котором мы привыкли благоденствовать, не думая о зомби и серой морали, всё ещё существует. Нога, скользящая по моей лодыжке, выводит меня из оцепенения, открывая вид на Леви, осторожно отламывающего кусочек от шоколадного батончика. Я медленно глажу его вторую ногу своей и слегка улыбаюсь. На этот раз тишина в комнате кажется комфортной и расслабленной; всё, что её нарушает — это хлопанье крышек и шуршание обёрток. Это кажется правильным. И в разгар апокалипсиса я никогда бы не подумал, что произнесу эти слова. Не уверен, сколько минут прошло, когда Леви неловко прочищает горло, и внезапно безмятежность сменяется напряженностью. Я поднимаю взгляд, чтобы попытаться встретиться с его серебристыми глазами; теми, что в данный момент пытаются просверлить дыру в и без того ветхом столе, — я серьёзно, — смотрю на него растерянно, не имея и малейшего понятия о том, что он имеет в виду, — я говорю о моих словах в студии, — на его щеках расцветает румянец, а пальцы нервно сжимают столешницу. И, может быть, я просто самый невнимательный человек на свете, но я сбит с толку. Леви замечает это, — Иисусе, Зеленоглазка, я хочу... — моя голова склоняется набок, глаза сужены в недоумении. Стул под ним внезапно скребёт по каменному полу. И прежде, чем я успеваю отреагировать, его ладони накрывают моё лицо, сокращая расстояние между нами и притягивая к себе для поцелуя. Поцелуя, вполне очевидно замалчивающего то самое слово, которое он не смог озвучить. И всё просто обрушивается на меня разом; я должен быть напуган, должен нервничать, но ни одна из этих эмоций не появляется. Единственное чувство, с которым я резонирую — это нарастающее желание, которое только усиливалось от нашей с ним связи. И я хочу его. Думать об этом неловко и стыдно; Боженька, помоги мне, если я попытаюсь сказать это вслух. Ведь это то, чего я хочу, это то, что мне нужно. И мне плевать, насколько слащаво или банально это звучит, но, возможно, моя мать была права. Может, существует какая-то красная нить судьбы, которая постоянно притягивает Леви и меня друг к другу. Потому что нет никого другого в этой вселенной, кто мог бы заставить меня чувствовать себя так. Эта непоколебимая потребность чувствовать что-то большее, чувствовать себя живым. Его язык с нажимом проходится по моей нижней губе, умоляя о ласке, от которой я ни за что не откажусь. И я даю её, потому что мне не нужно думать дважды, когда речь заходит об этом человеке. Наконец, Леви отстраняется, оставаясь также близко; его горячее дыхание остаётся на моих губах. — Я хочу заставить тебя потерять голову в моих объятиях, — у меня перехватывает дыхание, и Леви напрягается, ошибочно принимая эту выходку за отказ. Поэтому я говорю одну вещь, которая, как я знаю, его точно успокоит. — Сделай это, — его глаза встречаются с моими в последний раз, прежде чем он склоняется к изгибу моей шеи, чтобы оставить на ней расцветающие следы от своих губ. Я не могу сдержать тихий стон, пока его язык скользит по моей загорелой коже так, будто это его последняя трапеза. И мне, наверное, следует сказать ему, чтобы он притормозил, ведь я не делал этого раньше. Но каждый раз, когда слова начинают формироваться, их тут же разрушает дрожь желания. Он замирает, когда тянется к низу моей рубашки, поднимая взгляд, чтобы удостовериться, что всё в порядке. И я знаю, чего ему стоит сдерживать себя, ведь я хочу того же, — я никогда не делал этого раньше. Его пальцы сжимают ткань, от чего я на мгновение жалею о том, что сказал ему. Вдруг его отпугнула моя невинность? Но затем он тянется ко мне, кончиками пальцев обводя мои скулы. — Я тоже, — и мне с трудом верится, что этот Адонис во плоти — двадцативосьмилетний девственник. Но если он хочет меня приободрить, то пусть будет так. Ни за что бы на свете не подумал, что вот так я потеряю девственность — в холодной комнате заброшенной церкви. О, и не забудем, что это произойдёт в разгар ёбаного апокалипсиса. Иисусе, мы находимся в святилище… мне совсем не хочется допускать мысли о святотатстве, которое мы сейчас совершаем. У Фортуны реально странное чувство юмора, это точно. Но я совсем забываю о его главной шутке, которая происходит за стенами здания, потому что прямо сейчас в этой крошечной комнате лишь мы с Леви, и это всё, что действительно имеет значение. Его кончики пальцев вырисовывают причудливые узоры на моей челюсти, от чего я начинаю дрожать. Оказывается, вот каково это — чувствовать себя желанным? Не те тёплые чувства, что испытывали ко мне Микаса, Армин или мама; желание, от которого у тебя в животе завязывается узел, который способен распутать лишь тот, кто является ему причиной. Когда он начинает покрывать невинными поцелуями мои щёки, я перестаю думать об этом. — Ты невероятно красив, — шепчет он в щёки, которые заливаются краской от этих слов. Леви замечает моё смятение, из-за чего приподнимает моё лицо за подбородок, глядя прямо в глаза, — я правда так считаю. Ты безумно притягательный, Эрен, — я могу сосчитать по пальцам, сколько раз он обращался ко мне по имени. То, с какой нежностью он это произносит, заставляет меня трепетать. Леви не даёт мне и секунды, чтобы ответить, притягивая к себе, чтобы вновь встретиться в поцелуе, неторопливом и целомудренном. Он отвлекает меня от скользящих рук под рубашкой, заставляющих плавиться в его объятиях. Резко ткань закрывает мне обзор, из-за чего я предстаю перед ним обнажённым. Я как чистый холст, а Леви — персональный художник. Он украшает мою грудь множеством оттенков, в то время как ногти процарапывают тонкие красные дорожки на лопатках. Мы даже не начинали, но я уже так взволнован. Моё тело, похоже, не в курсе, реагируя на каждый укус, каждое прикосновение. И я растекаюсь лужицей в его объятиях. Внезапно он поднимает меня в воздух, и я инстинктивно обхватываю ногами его узкую талию. Бледная, бархатная кожа так и манит меня, оказываясь прямо перед моим лицом, и я решаю, что теперь моя очередь заставить его почувствовать этих бабочек. Я прижимаюсь губами к впадинке у шеи, целую дразняще и мучительно. Наверное, со стороны я похож на какого-то котёнка, которого только отняли от матери. Однако его пробирает дрожь, когда я в последний раз прихватываю его кожу на шее губами. И, блять, я бы сделал всё, что угодно, лишь бы стать свидетелем того, как этот мужчина достигает пика. Прежде, чем я успеваю продолжить, меня опускают на куртки, которые сегодня служат нашей импровизированной кроватью. Я приземляюсь с глухим стуком, который случайно напоминает мне, что Леви никогда особо не отличался нежностью. Похоже, его это совсем не смущает, ведь он закидывает одну из моих ног себе на плечо. Быстрыми движениями развязывая шнурки, он отбрасывает поочередно оба ботинка, будто самую ненужную вещь в этом мире. Его джинсы становятся следующими, однако он бережно складывает их в стороне. И какой бы темп мы не задали ранее, он ещё быстрее расстегивает мои штаны, однако мне бы хотелось запомнить каждую секунду, ведь это наш первый раз. Чёрт возьми, я хочу растянуть удовольствие. — Л-Леви, — звенящее в воздухе имя заставляет его остановиться в посягательстве на мои синие джинсы, — я никуда не денусь, ты знаешь это? — его пальцы пробегают под моим подбородком, от прикосновения вспыхивают искры. — Хорошо, — и потом всё происходит медленно. Охренительно медленно. Но это всё, о чём я могу думать. Ну, за исключением зомби-апокалипсиса. Мои джинсы покоятся рядом в абсолютном беспорядке, отчего у Леви дёргается бровь, но он быстро отбрасывает их в сторону, начиная сантиметр за сантиметром покрывать поцелуями мою обнажённую ногу. Странно чувствовать, что тебя вот так балуют, заботятся. Я ничего не могу поделать, но чувствую себя фарфоровой куклой в его объятиях, пока его губы скользят по моей коже, будто я что-то чертовски ценное. И, может быть, так оно и есть. Может быть, он думает, что я самое восхитительное создание в этом мире. Пальцы, пробирающиеся под край моего последнего элемента одежды, выводят меня из раздумий; серые глаза сканируют моё лицо на предмет сомнений, что этого не должно было произойти. Я киваю, давая понять, что отказ — последнее, что он сегодня получит. Он стягивает их вниз; и, неожиданно, я оказываюсь обнажённым и уязвимым, ведь на моём теле не остаётся ни намёка на ткань. Но рядом с этим мужчиной я чувствую себя в безопасности. Леви шепчет на ухо мне разные нежности, как будто я невеста-девственница в первую брачную ночь. Его руки обводят каждую частичку моего тела, зажигая огонь своими прикосновениями. И вскоре всё моё тело горит, жаждет, чтобы Леви погасил это пламя. Мои бёдра выгибаются вверх в отчаянной попытке привлечь его внимание. И это работает. Даже в тусклом свете свечей я могу различить эту тонкую вопросительно приподнятую бровь. Он игнорирует просьбу, предпочитая покрывать мою шею долгими, томительными поцелуями, результаты которых наверняка будут видны утром. Отчаянный стон заглушает все мои протесты, когда он проводит языком по ключице, заставляя кожу вспыхнуть в пламени страсти. И он опускается всё ниже и ниже, прожигая каждый участок кожи своими губами, которые, кажется, созданы для этого. И, опять же, мне трудно поверить, что он не делал этого раньше. Я словно глина в его руках, откликаюсь на каждое движение, когда он ласкает именно те места, которые так нуждаются в прикосновениях. Я чувствую, как его глаза изучают моё лицо в поисках намёка на возражение. Но они не находят ничего, кроме побуждения, после чего я чувствую, как большие пальцы начинают чертить небольшие круги на внутренней стороне моих бёдер. И, наконец, жар. Тёплое, обжигающее пекло, которое приводит моё тело в состояние сенсорной перегрузки. Можно подумать, что в прошлой жизни я был гимнастом, судя по тому, как моя спина выгибается, когда я закрываю рот рукой, чтобы заглушить свои стоны. Тепло резко покидает моё тело, оставляя после себя холод и опустошение. Мои глаза встречаются с Леви в немом вопросе. — Я хочу слышать тебя, Эрен, — и я слишком поглощён желанием, чтобы возразить хоть что-то, поэтому просто неуверенно киваю. Внезапно влажный жар возвращается с такой силой, что мне не остаётся ничего, кроме как путать пальцами эти пряди вороного крыла. Бессвязные фразы слетают с моих губ, и я повторяю его имя, будто это единственное слово, что мне знакомо. Леви, Леви, Леви. Жар струится по моей коже, собираясь воедино, и формируется в одну большую вспышку нескончаемого наслаждения. Мои руки отчаянно хватают воздух, так сильно желая найти точку опоры на его голове. Пальцы сжимаются и разжимаются снова, и снова, и снова, и снова, пока, наконец, я не упираюсь в стену. И пламя вспыхивает вновь, отправляя меня в множество неконтролируемых спазмов. Проходят секунды, и я чувствую, как он перестаёт прижимать меня к полу и откидывается назад между моими дрожащими бёдрами. Зрение всё ещё затуманено, я до сих пор ощущаю, как тепло медленно покидает моё тело; но я смутно замечаю усмешку в уголках его губ. Не высокомерную, но удовлетворённую. Как будто моё наслаждение доставило ему счастье. Леви замечает мой пристальный взгляд, и вскоре снова накрывает меня собой. — Ч-чёрт... — я кое-как справляюсь, когда он подносит эту зажигалку обратно к моему животу. Я могу почувствовать, как он улыбается, когда снова осыпает меня поцелуями вдоль линии челюсти, останавливаясь у уголка моего рта. И вот так просто огонь разжигается вновь. Я полон решимости подарить ему то же чувство чистого, неподдельного удовольствия. Мои руки тянутся к его груди, когда я пытаюсь подняться, на что получаю лишь любопытный взгляд надо мной, — доверься мне, — говорю ему приглушённым тоном, стараясь излучать пылкость, которой, я знаю, во мне и в помине не было. Но это срабатывает; и вскоре Леви притягивает меня к себе на колени. Мои ладони скользят вниз по его груди, следуя каждому изгибу, каждой впадине, запечатлевая в памяти всякую деталь этого прекрасного человека передо мной. Я встречаюсь с его жаждущим взглядом, когда текстура под моими кончиками пальцев сменяется с гладкости его живота на более шероховатое и жёсткое. Нижняя губа прикушена зубами; сам Леви выглядит таким возбуждённым. Наклоняясь ближе, я целую его плечи, когда мои пальцы наконец, отвечают на его безмолвную просьбу. У меня перехватывает дыхание, потому что я понятия не имею, что делаю, просто воспроизводя то, что Леви проделал со мной. Но, если судить по громкому стону, эхом отдающемуся у меня в ушах, я бы сказал, что делаю всё правильно. Мужчина напрягается от моих касаний, бесстыдный стон срывается с его влажных горячих губ. И это настолько нехарактерно для Леви, что почти сводит с ума. Этот человек передо мной позволяет каждой эмоции беззаботно отражаться на его лице. И внезапно я обнаруживаю, что он обманывал меня, прячась за бесстрастной маской так долго. Полный решимости попробовать на вкус каждый сантиметр его кожи, я позволяю губам непрерывно двигаться по его напряжённым мышцам. Его тело так плотно прижато к моему, что я чувствую каждое подёргивание от моих движений. Мускулы перекатываются под моими поцелуями, напрягаясь настолько, что, уверен, он почти на пике. Я ускоряю темп, от чего короткие стоны вперемешку со всхлипами срываются с его губ. Но перед тем, как я мог бы увидеть удовольствие, наполняющее эти серебристые глаза, он останавливает меня. И внезапно моя спина оказывается снова на куртках. Леви склоняется надо мной, глаза излучают чистую похоть; и я не могу не чувствовать себя добычей под его непреклонным взглядом. Тяжело дыша, он произносит: — Ты действительно хочешь это сделать? — я удивлён, что он в состоянии говорить, тем более строить связные предложения. Или, может быть, это просто я теряю контроль над всеми полезными функциями организма. Я киваю головой, потому что мой разум до сих пор не хочет произносить ни одного слова, кроме его имени. Вдруг тепло его тела исчезает, и я задаюсь вопросом, не сделал ли я что-то не так. Чувство неуверенности захлёстывает меня, пока я пытаюсь прикрыться, потому что сейчас я чувствую себя ужасно глупым. Я должен был понять, что Леви не захотел бы делиться со мной чем-то настолько интимным. Я не должен... — что ты делаешь? Он стоит на коленях передо со мной, на его лице написано недоумение. — Я… я просто… у тебя нет… — его губы заглушают любые возражения, которые у меня могли бы быть. Если он и знает, о чём я собирался сказать, то не подаёт виду. И мне хотелось бы чувствовать себя неловко, но рука, раздвигающая мои бёдра, заставляет что-то совершенно другое течь по моим венам. Я понятия не имею, как это должно работать, и у меня внутри возникает неприятное чувство, которое подсказывает мне, что я собираюсь сделать что-то не так. Но резко этот огонь возвращается, растекаясь языками пламени вверх и вниз по моему телу, когда Леви пальцами распространяет его, как какой-то поджигатель. А я, похоже, пироман, ведь только и делаю, что умоляю его не останавливаться. Буквально упиваюсь его теплом, будто это какой-то источник жизни. Моё сознание до сих пор в тумане, но я замечаю, как он открывает крышку, параллельно бормоча что-то про «отдел для путешественников». Но что же я чувствую. Господи, что я чувствую. Мои глаза широко распахиваются, когда огонь начинает разгораться изнутри наружу. И это пламя другое, оно болезненное. Раскалённые угли ползут по моему позвоночнику в яростном стремлении вырваться из этой преисподней, погасить огонь и признать, что Эрен Йегер не предназначен для того, чтобы гореть на костре наслаждения. Но я ничего не говорю, не прошу его остановиться; просто позволяю своим глазам зажмуриться в попытке насытить демона, царапающего мои внутренности. Но Леви не наивен. Он видит, как мои глаза закрываются, как мои бёдра машинально отодвигаются от его толчков. И я говорю ему, чтобы он не останавливался, потому что понимаю по его телодвижениям, что он вот-вот уберёт этот жар. А я требую, чтобы он лишь подлил масла в огонь. И он это делает. В уголках моих глаз выступают слёзы, угрожая только усугубить мучительное жжение. Но Леви вытирает их прежде, чем они успевают пролиться, балуя мой слух ласковыми словами. Я почти готов просить прощения, сказать ему, что не могу это вынести, когда внутри меня разгорается такой пыл, что ёбтвоюмать. Стон, который вырывается из моего рта, просто нечеловеческий; чистая истома, изливающаяся с моих губ, сочетается с грубым покачиванием бедер. И всё это, вся боль стоили того. Мои руки сжимаются в кулаки на белой ткани, беспорядочно свисающей с его предплечий, цепляясь за рубашку, будто она каким-то образом контролирует пламя. И, наконец, боль исчезла, полностью сменившись состоянием неподдельной эйфории, которую может подарить мне только Леви. Его пальцы исчезают, из-за чего немедленно вырывается жалобное хныканье, которое заставляет его тихо засмеяться. Он всё ещё там, что подтверждают его ладони, скользящие вверх и вниз по моим бёдрам. Он спрашивает меня, готов ли я, но, чёрт возьми, я был готов с тех пор, как этот дурак поцеловал меня в ответ в той танцевальной студии. Бледная рука находит мою, переплетая наши пальцы в некой интимной связи. Сделав глубокий вдох, он склоняется надо мной, позволяя обвить свою тонкую талию ногами. Когда наши взгляды встречаются, он даёт мне последнюю возможность отступить. Даю немногословный ответ, нетерпеливо подталкивая его к себе пятками в спину. Он не сводит с меня взгляда, когда жар снова окутывает меня. Рот Леви приоткрыт, будто ему есть, что сказать, но слова просто не идут. И, блять, это больно; но я загоняю эти неприятные ощущения как можно глубже, концентрируясь только на мужчине надо мной. Моё лицо искажается очередной болезненной гримасой, когда огонь пронзает мой позвоночник, но вскоре дискомфорт трансформируется в нечто совершенно другое. Пламя распространяется, подавляя любое ощущение боли ошеломляющими всплесками удовольствия. И я никогда раньше не чувствовал ничего подобного. Настолько вышедшим из-под контроля. И этот контроль только ослабевает по мере того, как Леви покачивается глубже в моё тело. Я почти подношу свободную руку ко рту, но вспоминаю его требование. Итак, я не сдерживаюсь, позволяя каждой грубой фразе растворяться в воздухе рядом с нами. И вот я возвращаюсь к «книге имени Леви», его имя слетает с моих губ, как какая-то мантра. Я прошу его не останавливаться, никогда не останавливаться. Потому что я хочу, чтобы этот пожар длился вечно, никогда не угасал. Каждая часть моего тела находится под его командованием, бёдра поднимаются в воздух сильной рукой, которая сжимает меня так жёстко, что я не удивлюсь, если с утра обнаружу синяки в виде его ладони. И мне кажется, что я могу, блять, воспламениться от этих ощущений. Неразборчивые фразы вырываются, а слова теряются в ритме наших тел. Я провожу одной рукой по его влажной от испарины груди, пока другая всё ещё находится в плену его пальцев. — С-сука, ты так хорошо с-справляешься, Эрен, — его слова звучат так чертовски надломленно, губы подрагивают, когда последний слог моего имени покидает его рот. Он издаёт такой сексуальный стон, от которого мой пресс напрягается в предвкушении развязки. Я не… блядь, блядь, блядь. И я понял. Не может быть, блять, чтобы он не делал этого раньше. Я сомневаюсь, что смогу продержаться чуть дольше, мои бёдра начинают дрожать вокруг него. И даже посреди этого адского пекла он всё ещё говорит мне, что всё хорошо, всё ещё рисует круги на моих трясущихся бёдрах. Он не сводит с меня глаз, и я бы подумал, что это было бы неловко, но я наслаждаюсь интимностью момента. Эти серебряные глаза только подливают масла в огонь, разгорающийся внутри моего тела. И, внезапно, я выгибаюсь дугой над полом, рот открыт в беззвучном крике. Я давлюсь, пока с моих губ срывается «ещё, ещё, ещё». И, чёрт возьми, это ощущение нарастающей вспышки наслаждения куда сильнее, чем в первый раз. Мои ногти образуют полумесяцы на тыльной стороне его ладони, когда она сжимается вокруг моей. Этот огонь окрашивает меня в красный цвет, всё вокруг меня растворяется в пелене влечения, пока единственное, что я могу видеть — это его лицо. И он бьет меня вновь и вновь, и блять. Будто всё приятное, что я когда-либо испытывал, меркнет на фоне этой непрекращающейся эйфории, пронизывающей моё тело насквозь. Я извиваюсь под ним, умоляя выпустить это пламя внутри меня. И это так распутно, так непристойно… то, как я выкрикиваю его имя. Дыхание Леви становится всё быстрее и быстрее, и я уверен, что он так же близко, как и я. Он просит меня продержаться ещё чуть-чуть, но я не знаю, смогу ли с этим справиться. Его ресницы начинают трепетать на фоне бледной кожи, и внезапно уже моё имя рассекает воздух вокруг нас. После чего я воспламеняюсь. Спина выгибается в воздухе, самый отчаянный стон срывается с моих губ. Свободная рука обвивается вокруг его талии в какой-то дикой попытке найти опору в качестве якоря в этом эйфорическом безумии. Как будто всё обрушивается на меня одновременно, каждый мускул в моём теле застывает в чистом наслаждении. Момент блаженства затягивает меня в какое-то неземное место, и я в восторге, охваченный этим внезапным приступом экстаза. Внезапно я вздрагиваю, глаза не могут сфокусироваться ни на чем, кроме темной внутренней части моих век. Леви надо мной звучит совершенно разбитым, его дыхание вырывается короткими, судорожными всхлипами. И вскоре огонь внутри меня утихает, и я знаю, что он испытывает такое же удовлетворение. Он падает на меня сверху, грудь вздымается от неровного дыхания. Секунды проходят в тишине, подчеркиваемой шумом воздуха, вырывающегося из наших легких, мы оба всё ещё потеряны в наполненном страстью тумане. Он продолжает крепко сжимать мою руку, а я даже не пытаюсь отстраниться, только ближе прижимаясь к нему. Леви начинает приходить в себя, приподнимаясь на трясущихся локтях. И я, честно говоря, думал, что волны удовольствия, которые я только что испытал за несколько мгновений до этого, будут лучшим чувством, которое когда-либо проходило через меня, но я ошибался. Безумно ошибался. Потому что прямо сейчас, глядя на эту умопомрачительную улыбку, сияющую на его лице, я стыжусь каждой прошедшей вспышки. Я поднимаю свободную руку, чтобы провести большим пальцем по его щеке, а затем вплестись в эти локоны цвета воронова крыла. Не знаю, что я сделал, чтобы заслужить место в сердце этого человека. И он бы убил меня, если бы я сказал ему об этом, но я не могу не думать, что он — самое потрясающее создание во всей этой Вселенной. Он испускает последний судорожный вздох, когда отстраняется от моего тела, и тепло растекается по внутренней стороне моих бёдер. Если честно, я бы не возражал, чтобы поспать прямо так, но Леви, очевидно, испытывает угрызения совести по поводу того, что мне придётся иметь дело с результатами его нирваны. Поворачиваясь на бок, он тянется за своей сложенной парой джинсов. Руки находят искомое, когда он вытягивает из кармана свой носовой платок. Я почти смущён тем, как он заботится обо мне, лаская бёдра мягкой тканью. Но я знаю, что втайне он такой же упрямый, как и я, и любые споры просто приведут к наказанию с его стороны, поэтому не сопротивляюсь. Я пытаюсь сдержать дрожь, накрывающую меня, когда рука Леви опускается всё ниже, область до сих пор нежная и чувствительная. Но, похоже, мои старания напрасны, потому что он делает паузу, переключаясь на поглаживания моих ног. И это работает. Мой разум уносится прочь от боли, пока он не заканчивает и не притягивает меня в свои объятия. — Этот мир — дерьмо, — и это начинает звучать как тот самый неловкий разговор в постели, но я виню во всём этом тот факт, что Леви, вероятно, ещё не отошёл. Он переворачивает нас так, что моя голова оказывается у него на груди, а его рука блуждает по моим спутанным волосам, — но я узнал, что есть некоторые вещи, за которые стоит бороться, — я задерживаю дыхание и крепче прижимаюсь лицом к его груди, — есть вещи, на которые стоит надеяться, — веки начинают трепетать, когда волна усталости начинает проходить через меня. Прежде чем впасть в забытие, я слышу четыре слова. Четыре слова, от которых искры зажигаются в моём сердце. — Ты моя надежда, Эрен.