What's eating you?

Почему-то я чувствую себя в безопасности здесь, глубоко в темноте. Уводит меня прочь, как невидимый маяк. Нескончаемый путь вечной бесконечности. В этом тихом уединении всё кажется умиротворённым. Я вижу лишь мрак, а слышу только биение собственного сердца. Это своего рода спокойствие, которого у меня не было в том жестоком, безжалостном мире. Что-то, до сих пор казавшееся таким далёким от меня. Однако я так и не знаю, почему я на самом деле здесь. Может быть, я наконец-то мёртв. Или может быть, он всё же оставил меня. Где-то в глубине сознания я вспоминаю очертания леса. Ходячих и леденящие кровь крики настоящего монстра. Адреналин, бурлящий в моих венах, когда мы мчались сквозь ветви, рассекающие нашу кожу. Но выброс гормона только помогал мне отвлечься от боли, выжигающей бок из-за полученного ранения. А потом... ничего. Не могу вспомнить ничего другого, кроме ощущения темноты. Только шёпот теней, когда я растворялся в небытии. Может быть, я мёртв. Часть меня надеется, что он оставил меня позади. Он заслуживает гораздо лучшего, чем какой-то мальчишка, играющий в героя. Заслуживает кого-то лучшего, чем я. Это суровая реальность, с которой я бы не стал сталкиваться при свете дня. Но здесь, в бесконечной тьме, я могу легко принять свои ошибки. Забавно, как работает вся эта штука с гордостью. Если бы мне пришлось угадывать, я думаю, что прямо сейчас я бы улыбался. В голове возникает вопрос, не просто ли это моя душа, парящая в невидимой реальности? Если моё тело давно лишено всякой жизни и, скорее всего, приобрело новые жуткие характеристики? Осталось ничем иным, как пустым сосудом, в котором неведомая мне сила вызывает жажду крови и плоти. Это тревожная мысль. Честно говоря, я немного разочарован. Когда я представлял себе, как стану беспокойным духом, я надеялся, что это повлечёт за собой преследование живых (в основном Жана, потому что почему бы и нет). Не быть проклятым (благословенным?) к бесконечному забвению. Да, я чувствую себя здесь в безопасности, но как же, чёрт возьми, одиноко. Разве это неправильно — хотеть, чтобы он был со мной? Скучать по прикосновению его пальцев, переплетённых с моими собственными? Иметь возможность заглянуть в эти загадочные глаза и увидеть человека, каждая клеточка которого заслуживает надежды и восхищения? Нуждаться в нём рядом со мной? Хотя я никогда полностью не принадлежал ему. Мы не были какими-то современными Ромео и Джульеттой. Мы были просто двумя несчастными придурками в жестоком мире, полном нежити. Это непреложная реальность, от которой мы не были в силах убежать; не важно, насколько сильно я бы этого желал. Люди умирают, сердца разбиваются, а жизнь продолжается. Это просто... больно. И мне странно это ощущать, учитывая убеждение в собственной гибели. Но мы живём дальше. Мы должны. Он должен. Леви. И вдруг ощущение безопасности исчезает, я чувствую, как задыхаюсь. Будто мне вынесли смертный приговор. Меня душит незнакомая тень, обвивающая свои чернеющие щупальца вокруг горла... и… сжимает, сжимает... смерть. Я мёртв, но умираю снова. Лёгкие горят от отсутствия кислорода, а я борюсь изо всех сил, чтобы удержаться в этом мире, в этом слабом, немощном теле. Я кричу, но не слышно ни звука. Не здесь, в воплощении финала. Тянусь к этому прикосновению. Ещё раз, пожалуйста, не отпускай меня. Кричу, кричу, кричу. И внезапно всё разлетается вдребезги, свет заливает моё зрение резкой вспышкой. Он, измождённый и грязный, нависший прямо надо мной — это первое, что я вижу. Чувствую, как панические вздохи остаются горячими следами на моём лице, а глаза широко распахнуты и взгляд обращён прямо на меня. Руки сжимают ткань моей рубашки, и только тогда я понимаю, что Леви приподнял верхнюю часть моего тела от пола. Выражение его лица меняется, и оно так похоже на то, будто бы он встретил привидение. Рот приоткрыт, словно у него есть миллион слов в мой адрес, но он может только продолжать смотреть, потеряв дар речи. Хватка на моей груди начинает ослабевать, пока он медленно не опускает меня на пол. Леви всё ещё не отстраняется, нависая надо мной в состоянии недоверия. — Леви, — пытаюсь начать, но голос слаб и срывается на единственном слове. Мысли бегут впереди меня, панически перебирая все вопросы, что у меня есть, будто у него есть ответы. Но ни один не произносится вслух. Ничего, кроме неуверенного молчания, когда я снова перевожу взгляд в эти напряжённые глаза, которые явно видели больше боли и страданий, чем добра и любви. Моё сердце сжимается при этой мысли, и я чувствую, как его ладонь ложится мне на щеку, а большой палец оглаживает скулу, — Леви, — он заглушает меня поцелуем. Целомудренным и таким, таким сладким. Второй ладонью поглаживает мой затылок, подталкивая ближе и ближе к себе, чтобы углубить поцелуй, — блять! Боль пронзает мой бок, проносясь по венам подобно удару током. И я помню, что в меня могли выстрелить, а могли и не выстрелить. Здорово. Вокруг моего туловища замечаю самодельный компресс, и я думаю, что это, должно быть, дело рук Леви. — Ты везунчик, — поднимаю взгляд и вижу, что он наблюдает, как я очерчиваю пальцами повязку, — просто задела тебя, — ах, пуля. Тяжёлый вздох срывается с моих потрескавшихся губ, когда я опускаю плечи. Но подождите. Каннибалы. Ходячие. Эрвин. Ханджи. Он будто предугадывает, как все тревожные мысли охватывают мой разум, поэтому мягко берёт меня за подбородок, заставляя посмотреть на него, — мы в безопасности, — в безопасности. Но мы никогда не бываем в безопасности, и мне почти хочется усмехнуться. Здесь больше нет никакой безопасности. Точно не в этой адской дыре, где нам приходится существовать. Леви должен знать это, что безопасность заключается в тех днях, когда ты выживаешь. В тех часах, когда ты находишься вдали от предательских объятий внешнего мира. Это не то, что длится вечно. Он должен это знать. И он берёт меня за руку, большим пальцем проводит по костяшкам, вычерчивая круги на пыльной коже. — Мы в безопасности, Эрен, — может быть, он знает, что я ему не поверил. Может быть, он сам себе не верит. Но потом Леви улыбается мне, и в животе что-то переворачивается от всех этих душевных терзаний. Потому что я хотел бы, боги, как я хотел бы поверить в это хотя бы на одну чёртову минуту. Что мы с Леви сможем прожить остаток наших жизней в целости и сохранности от всех монстров, затаившихся в ночи. Ладонь сжимает мою сильнее. Я делаю глубокий вдох. Может быть, я смогу. И выдох. — Дом пуст, но нам нужно позаботиться об этой неприятности, — взгляд Леви теперь устремлён на рану на моём боку, которая всё ещё пиздецки саднит. Я шиплю, когда он свободной рукой проводит по испачканной сукровицей ткани, но пальцы моментально одёргиваются при звуке, что я издал от боли. Он вздыхает, тяжело и устало, ещё раз сжимая мою ладонь, прежде чем отпустить её и встать надо мной, — я достану всё, что нужно. Ты просто... просто не дай себя убить. — Спасибо за высказанное доверие, — Леви прищуривается, глядя на меня. О, он был серьёзен, — я буду стараться изо всех сил, сэр, — румянец заливает его щёки, когда он поспешно выходит из комнаты. Я бы посмеялся, но мне больно даже дышать. Поэтому, вместо этого, я оглядываю комнату, молча удивляясь, как, чёрт возьми, Леви удалось найти это место. Особенно со мной наперевес и больной лодыжкой. Вот кто настоящий грёбаный герой. На самом деле, вопреки всему, во что я хочу верить, здесь довольно уютно, подкрашенные полы и облупившаяся краска на стенах, что явно соответствует апокалиптическому пониманию домашнего уюта; всё покрыто слоем пыли. Понимаю, что сижу в том, что осталось от столовой, благодаря сдвинутым по краям комнаты стульям, что, несомненно, является делом рук Леви. Комната совсем небольшая, но этого достаточно, чтобы напомнить мне о доме и прошлой жизни. До того, как всё окончательно пошло прахом. Я тянусь пальцами к старенькому линолеуму, царапая ногтями его углы. — Эй, Халк-крушить-ломать, руки при себе, — он стоит в дверном проёме с горстью медикаментов, кривоватая улыбка растягивает его щёки, когда он подходит ко мне. Я закатываю глаза, прислоняясь спиной к кухонному шкафу. Большинство предметов в его руках легко узнаю: бинты, туалетка, перекись вод... стоп, что? — Как, блять, тебе удалось достать перекись водорода? — я смотрю на него совершенно озадаченно, в замешательстве сдвинув брови; потому что эту штуку очень нелегко достать, большая часть давно стала просрочкой или слишком долго подвергалась воздействию матушки-природы. — Продал почку бродяге на чёрном рынке. Сказал, что это самая вкусная часть, — я игриво толкаю его в плечо, когда этот нахальный дурень садится рядом со мной. — Я серьёзно спросил, придурок. — Я тоже. Видел бы ты мой шрам, — фыркая, выхватываю бутылёк из его рук, игнорируя тихий смешок, от которого желудок чуть ли в узел не скручивается. — Ванная комната. Под раковиной. Это чёртова золотая жила, — я хмыкаю, полагая, что этот ответ более близок к правде, чем его тёмные делишки на чёрном рынке зомби. — Это странно, тебе не кажется? Я думал, здесь давно должны были побывать мародёры. — Не совсем. В конце концов, мы находимся в эпицентре Фоллаута. Может, дом покинули какие-нибудь бедолаги, не подумав прихватить всё это с собой, — Леви хмыкает, а я думаю, что он, скорее всего, прав, ведь наше трио сделало буквально то же самое, когда мы выбежали из собственного жилища. Совсем необязательно, что мир был готов к апокалипсису. Например, самое большее, что было у меня — это мой рюкзак, но только потому, что он был у меня на плечах с самого утра того дня. Внезапно по спине пробегает холодок. Я перестаю открывать пузырёк, перевожу взгляд на Леви и спрашиваю: — Как далеко мы ушли? — Километров шестнадцать, плюс-минус, — он тяжело сглатывает, волна накатившихся воспоминаний явно захлестнула его. Я с облегчением вздыхаю и расслабленно откидываюсь на шкафчик. Чем дальше мы будем от той адской хижины, тем лучше. Даже если монстры внутри давно исчезли. Когда над нами повисла тишина, он безмолвно протягивает руку, чтобы начать стаскивать с меня рубашку, которая больше похожа на тряпку, чем на элемент одежды. Его руки отбрасывают испорченную тряпку в сторону, быстро переходя к алой повязке, обёрнутой вокруг меня. Она прилипает к моей коже, вызывая болезненные ощущения, как только Леви разматывает последний слой. Он шепчет что-то успокаивающее, снимая компресс, говоря мне, как хорошо я справляюсь, но боги, мы ещё не дошли до худшей части. Я смотрю на бутылочку с перекисью. Нет, даже близко нет. Леви достаёт иголку с ниткой, откладывает их в сторону и тянется за бутыльком. — Вопреки всему, во что бы ты мог поверить, у меня действительно есть опыт в этом. — Зашивать и обрабатывать пулевые ранения? — пытаюсь сохранить лёгкую атмосферу, учитывая, что через несколько секунд я, вероятно, буду желать себе ранней смерти. — Если бы мир не катился в тартарары, из тебя бы получился фан-бля-стический стендапер, Зеленоглазка, — он откупоривает пузырёк, и я уже чувствую резкий запах перекиси, — скажи мне, если будет слишком, хорошо? — киваю ему, настороженно наблюдая, как край бутылька всё ближе и ближе движется к моей коже, — у тебя были питомцы? Я поднимаю на него взгляд, не понимая: — Чт... ёбнуться! — стиснув зубы, вижу, как Леви уверенно поглаживает моё бедро, пока другой рукой продолжает лить жидкость на пузырящуюся рану. — Ш-шш, я знаю. Худшая часть. Хорошо, Зеленоглазка? — снова киваю, закрыв глаза, пока перекись творит волшебство. Какая-то болезненная, мучительная, блять, магия. Внезапно Леви рукой касается моей щеки, и я понимаю, что он перестал лить перекись. — Ты хорошо справился, умничка. Ты хорошо справился, — я сглатываю и тянусь к его ладони, параллельно ловя себя на мысли, что не могу поверить в то, что это тот же самый человек, которого я встретил в грязной лачуге много недель назад. Такой поразительный и ласковый. Я будто в сказке, но с парочкой-другой зомби на улицах. Леви промокает рану туалетной бумагой, сразу же окуная иглу в перекись. На самом деле это довольно соблазнительно. Знаете, по стандартам зомби-апокалипсиса. — У тебя там всё в порядке? — Леви пытается вдеть нитку в ушко иголки, но я вижу предательскую ухмылку в уголках его рта, какой же самоуверенный придурок. Решив проигнорировать, я просто вздыхаю и опускаю голову обратно на поверхность шкафчика. Эрен Йегер, наступит время, когда твои мысли не будут так легко читаемы, но очевидно, не сегодня, — так, вторая худшая часть, — говорит Леви, поднимая иглу в воздух. Да начнётся веселье. — Что ж, — пытаюсь изобразить улыбку, — что со мной не так, доктор? — Оу, теперь это твой кинк? — Леви спрашивает, погружая иглу в мою кожу, — а я думал, это папочка? — Пошёл-ахх-ты, — снова слышу этот характерный смешок, и моё сердце начинает биться с ненормальной скоростью, потому что, чёрт возьми, этот парень. Я даже толком не знаю, что сделал, чтобы заслужить его, ворвавшегося в мою жизнь с пистолетом и плохим поведением. Кто бы мог подумать, что печально известный Эрен Йегер мог когда-нибудь влюбиться в кого-то как он? Бабочки в животе поднимаются при мыслях о влюблённости, о взаимном доверии, о том, что может последовать за этим всем. Просто надеюсь, что он примет это от меня. Это страшно, почти так же, как ходячие, бродящие по тому, что осталось от нашего мира. Отдать кому-то своё сердце намного сложнее, чем довериться, и я постоянно спорю с самим собой, заслуживает ли Леви моего. Если я заслуживаю его. — Ты знаешь, я думал, что потерял тебя там, — его голос вырывает меня из потока мыслей, и я сосредотачиваюсь на его макушке, пока он продолжает зашивать рану, — в том смысле, что ты дышал, но выглядел совсем плохо, когда просыпался, — часть меня помнит, как я терял сознание, но думаю, в том-то и дело, что я без понятия, сколько времени провёл в беспамятстве. Это могли бы быть минуты, часы, дни. Божечки, мне страшно даже подумать о потере сознания на такой временной отрезок, тем более на открытом воздухе, будучи совершенно беззащитным, — я думаю, что это был знак, когда я нашёл это место. Знаешь, вся эта божественная чушь, — я улыбаюсь, смотря на него сверху вниз. Какой же Леви красноречивый придурок. — М-мм, мне казалось, ты не веришь в бога. — Это так, — Леви не перестаёт меня зашивать, отвечая на вопрос и сконцентрировавшись на методичных движениях иглы, входящей в мою кожу, — тем не менее, я верю в тебя, — моё горло сжимается, а сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди. Как я вообще должен на это отвечать? Я знаю, что он говорит это не в первый раз, но так и не придумал достойный ответ. — Ладно, — начинает он, продевая иголку через нить, чтобы завязать узел, — скоро ты будешь в полном порядке, Зеленоглазка. Рекомендую постельный режим и не быть маленькой сволочью, следуя указаниям врача, — тихий смех срывается с моих губ, когда он смотрит на меня, сверкая серебристыми глазами. Он достаёт набор свежих бинтов и аккуратно оборачивает их вокруг моей талии, закрепляя новую повязку. Леви берёт меня за руку и ведёт в гостиную, указывая на диван. — Я не шутил по поводу постельного режима, — хочется поспорить, но, честно говоря, вздремнуть сейчас звучит как действительно неплохая идея (хотя я только что очнулся из бессознательного состояния). Подушки мягко прогибаются под моим весом, напоминая мне о том, каково это — отдыхать на чём-то помимо голой земли. Я слышу, как Леви шуршит чем-то на кухне, открывая и закрывая шкафчики. Это почти ощущается, осмелюсь сказать, по-домашнему. Будто, если бы не наступил конец света, мы с Леви готовились бы сейчас к семейному просмотру дрянных ромкомов, лёжа в обнимку на диванчике. Держась за руки под одеялом и засыпая в объятиях друг друга. Этого полёта мыслей достаточно, чтобы мою грудную клетку сжало от разочарования, которое последовало за борьбой со словами «если бы» и «могло было быть». Хриплый вздох проносится над диванными подушками, когда я поворачиваюсь к ним всем телом, пытаясь отгородиться от негативных мыслей, проносящихся ураганом в моей голове. Нужно просто радоваться, что мы наконец-то в безопасности. Безопасность, верно? — Эй, подними ноги, — я оглядываюсь через плечо и вижу Леви, держащего две миски неизвестно с чем. Он протягивает одну из них мне, когда я поворачиваюсь к нему и, наконец, распознаю содержимое. — Надеюсь, ты любишь фасоль, — говорит мне Леви и садится на край дивана, кладя мои ноги себе на колени, — потому что это единственное съедобное, что я нашёл в грёбаном шкафу, — ну, это уж точно лучше, чем вяленое мясо. Однако есть одна вещь, которая не оставляет меня в покое с момента, когда я увидел, как Леви хромает к своему месту. — Как твоя лодыжка? Он смотрит на меня, приподняв бровь, и поднимает ткань своих джинсов, чтобы показать повязку, обёрнутую вокруг отёкшей лодыжки. — Болит пиздец, но я думаю, что это просто растяжение. В любом случае у меня не особо много вариантов, что я мог бы с этим сделать, кроме как обернуть бинтами и надеяться, что это не что-то похуже, — я хмыкаю в ответ, наблюдая, как он опускает штанину и удобнее устраивается на диване. Пока мы едим, над нами воцаряется уютная тишина, прерываемая лишь постукиванием ложек о тарелки. Вскоре я смотрю на дно тарелки, понимая, что мой голод намного сильнее, чем я мог представить. Не могу успокоиться и дёргаю ногами на коленях Леви, когда замечаю, что он повторяет мои действия, так же уставившись в пустую миску. Я судорожно сглатываю, не имея понятия, о чём он думает, выглядя таким погружённым в собственные мысли. Очевидно, что-то его терзает, это видно по его морщинке на лбу. И я хочу спросить его, дать ему знать, что я готов выслушать всё, чем бы он хотел со мной поделиться. Я сам выговаривался ему так много раз... но мне даже не дают шанса прервать тишину, потому что Леви откашливается и, наконец, переводит взгляд на меня. — Ты ничего не мог сделать, — на мгновение я теряюсь, удивлённо приподнимая бровь. — Я об Эрвине, — оу. Ну, блять. Я знал, что настанет время, когда он захочет поговорить об этом, просто не думал, что это произойдёт так скоро. Леви подобен клубку подавленных эмоций: он не скажет ни слова, пока ситуация не достигнет точки кипения, что повлечёт за собой выплеск сразу и всего. Я узнал это ещё в Стохесе. Но то, что он заговорил об этом так скоро, застало меня врасплох, — они бы всё равно вышибли ему грёбаные мозги, — он делает паузу, а затем смотрит прямо на меня, его глаза горят неистовым пламенем. Ему больно, и я не знаю, чем могу помочь. — Просто... просто не вини себя. Не так, как ты поступил с тем парнем, — моё дыхание прерывается, грудь внезапно немеет. Армин. — Я не... в том смысле... я знаю, что я не мог ничего сделать, — шёпотом говорю я, на что Леви с облегчением вздыхает. Мысли о том, что он так беспокоится о моём возможном психическом расстройстве, кажутся очаровательными, но больше тревожными. Неужели он действительно думает, что я не контролирую свои эмоции? Что он не более, чем нянька, оберегающая кого-то с суицидальными наклонностями? Этого достаточно, чтобы разозлить меня, и если бы я не пытался доказать, что держу себя под контролем, то сказал бы ему об этом. — Ты не должен беспокоиться обо мне, Леви. — Конечно, я должен беспокоиться о тебе, — я сжимаю ладонями миску, открывая рот, чтобы... — ты — всё, что у меня осталось, Эрен — слова, крутящиеся на языке, улетучиваются, не оставляя ничего, кроме горького привкуса во рту. И вдруг я больше не сержусь, а грущу. Чертовски грущу. — Я просто... — он проводит рукой по волосам, пытаясь подобрать нужные слова, — я знаю, каково быть совершенно одиноким. Я знаю каково терять всех, кто тебе дорог. И... блять, — он делает паузу, — я не думаю, что смогу выдержать это снова. Игнорируя боль в боку, я подтягиваю себя, чтобы сесть рядом с ним, и положить его голову себе на плечо. — Ты никогда не потеряешь меня. Это моё обещание, — мы сидим так несколько мгновений, пока он молча прижимается ко мне. Просто наслаждаемся обществом друг друга. Мне даже кажется, что он уснул, но вдруг он говорит: — Я никогда не рассказывал тебе, как он принял меня, м-мм? — глядя на него сверху вниз, я качаю головой. Знаю, что на самом деле это не для утоления моего интереса, а способ снять груз с души для него. И если я могу стать хотя бы молчаливой опорой, то я сделаю это. — Он был таким, блять, мудаком. Самоуверенным ублюдком. Но он нашёл меня в самом худшем состоянии. Я тогда только потерял Изабель и Фарлана, пытался выследить урода, что кинул нас во время миссии. Как только мне это удалось, нас нашли ходячие. Они разорвали ребят на части, и всё, что я мог делать, это лишь наблюдать. Я наклоняюсь и беру его за руку, нежно сжимая ее, когда он прерывисто вздыхает. — Я был так разгневан, даже не знаю, как выбрался оттуда живым, но это мне удалось. Без понятия, сколько ублюдков я тогда уложил, но был с головы до ног в ошмётках ходячих. Эрвин нашёл меня днём позже, когда я брёл по шоссе, как чёртов идиот. Почему он просто не пристрелил меня, один бог знает. Но он сказал, что у них есть тот лагерь, действительно хорошее место, и, если судить по моему виду, я мог бы им пригодиться. Чёрт, я послал его нахуй. Даже приставил пушку к голове, но он даже не дрогнул, — Леви усмехнулся, и я не смог сдержать себя, улыбнувшись в ответ. — Он взял меня с собой, дал еду, кров, даже, блять, душ. Убедил этого старого урода позволить мне присоединиться к их вылазкам. Он был хорошим парнем, совершенно не заслужившим такой участи, — Леви глубоко вздыхает, переводя взгляд на наши сплетённые пальцы. — Блять, откуда я могу знать? Может быть, бог есть, и он сейчас прохлаждается где-то там, наверху, с большим парнем, — он делает паузу, глядя на меня снизу вверх, а затем тянется, чтобы поцеловать. — Спасибо, — Леви шепчет мне в губы, оставляя последний поцелуй, прежде чем встать и отнести наши тарелки на кухню. — Из тебя бы получилась лучшая домохозяйка, — поддразниваю его я, когда он забирает мою миску. Взамен получаю сузившиеся серебристые озерки, чего всё равно недостаточно, чтобы стереть ухмылку с моего лица. — Ой как смешно. Я надеюсь, ты имеешь в виду тех, кто убивает своих мужей глубокой ночью, — мои глаза расширяются, — шучу я, блядь, шучу, — Леви ухмыляется, возвращаясь на кухню и демонстративно покачивая бёдрами. Я откидываюсь на спинку дивана, вздыхая, когда моё тело начинает медленно погружаться в дрёму. Это так приятно, и, возможно, Леви был прав. Может быть, безопасные места ещё существуют, и для нас оно здесь. Может быть, это наш счастливый конец. Мои глаза закрываются, и последнее, что я слышу, прежде чем окончательно проваливаюсь в сон — это как Леви целует меня в лоб, желая спокойной ночи.