What's eating you?

Открывая глаза на этот раз, я чувствую себя по-другому, куда теплее. Солнечный свет проникает в дом через жалюзи на окнах, каскадом падая на мебель в поле моего зрения. Поверх наброшено изодранное одеяло, но кто я такой, чтобы жаловаться? Тот, кто сшил его, был жалким подобием портного, но оно действительно согревает меня от зимнего холода. Что-то стучит у меня в голове, как у беспрестанно цепляющегося за маму ребёнка. Хотя на самом деле боль — меньшая из моих забот, особенно, если учитывать то, что я всё ещё оправляюсь от пулевого ранения. Морщась, я сажусь, а пальцы инстинктивно пробегаются по бинту, которым обмотан будущий шрам. Я до сих пор считаю чудом, что Леви удалось привести нас сюда. Где бы ни было это «здесь». Всё, что я знаю, это то, что он уверен в нашей безопасности. И... этого должно быть достаточно, верно? В том смысле, что я всё ещё жив, всё ещё дышу — или это просто адский сон. — Доброе утро, Спящая Красавица, — я замираю при звуке его голоса, хриплого и сухого. Он явно не сомкнул глаз с тех пор, как мы оказались здесь. Комок встаёт прямо посреди моего горла, затрудняя дыхание, когда я оглядываю его с ног до головы, всего в лохмотьях и пятнах. Он грязный. И я выгляжу точно не лучше. — Давай, от тебя несёт за километр, — он расплывается в улыбке, очаровательной, как всегда, и ему не требуется много времени, чтобы доковылять до меня. Крепко стиснув зубы, Леви помогает мне подняться, а бок неприятно тянет. Я вижу, как страдание исчезает с его лица, тонкие брови резко хмурятся, а улыбка становится более насмешливой. — Со мной всё хорошо, — я шепчу, больше для него, чем для себя, учитывая, что мне действительно не нравится, когда мне напоминают, что я был ранен в грёбаный бок. Тем не менее, мои слова заставляют взгляд Леви ожесточиться, пока он ведёт меня в ванную. Я стараюсь распрямиться, не шипеть, чтобы он меньше обращал внимания на моё состояние. И с каждым шагом это даётся мне всё сложнее и сложнее, потому что боль отпечатком накладывается на моё выражение лица. И он, вероятно, ненавидит себя за это. Я знаю, что вёл бы себя так же, если Леви оказался на моём месте. Каждый раз, когда я смотрел бы на него, то задавался вопросом, почему это был он, а не я, и что я мог бы сделать, чтобы облегчить его страдания. Так что я понимаю. Понимаю, почему его улыбка исчезла, как только он увидел, как я вздрогнул. Сожаление. Это так видно. Дверь ванной со скрипом открывается, как дурное предзнаменование, стоны эхом разносятся по дому, когда мы заходим внутрь. Тепло обволакивает меня, как материнские объятия, оно проникает в самые кости, когда я задыхаюсь в тумане, поднимающемся из ванны. Этого достаточно, чтобы я сразу почувствовал себя непринуждённо, а дурные мысли и боль в боку отошли на второй план. И вдруг руки Леви оказываются на пуговицах моих брюк, раздевая меня с такой непоколебимой концентрацией. Ни слова не слетает с моих губ, я просто позволяю ему поступать так, как он считает нужным. Он плавно перемещается от одной части моего тела к другой. Это выбивает из колеи. И мою грудь пронзает острый страх, что моя травма сказалась на нём гораздо сильнее, чем я думал сначала. — Леви, — мои покрытые шрамами руки сбивают его. Только тогда я замечаю, что он дрожит. Слова никогда не были моей сильной стороной. Действия... ну, они тоже никогда по-настоящему не работали. Но, мне кажется, они давали лучший результат, чем когда я выпаливал необдуманные фразы. Так что я ничего не говорю. Просто поднимаю Леви с пола и обнимаю его. Сначала он напряжен, но вскоре расслабляется в моих объятиях, его собственные руки обвиваются вокруг моей талии. Я не знаю, почему это кажется таким... таким интимным... но это так, и я не могу сдержать бабочек в животе, когда Леви прижимается щекой к моей груди. Это больше, чем два сломленных изувеченных человека, оказавшихся в незнакомом месте. Мы больше, чем просто два человека. Я не знаю, как описать это щемящее чувство, поселившееся глубоко в моём сердце, но я никогда и ни за что не хочу его отпускать. — Эрен, — тихо шепчет Леви. — М-мм? — Ты сжимаешь меня, — глупая ухмылка расползается по моему лицу, когда я наклоняюсь, чтобы запечатлеть поцелуй на макушке такого романтичного Леви. Похоже, будто негодование растворяется в тумане, заполнившем комнату; он выглядит куда менее суровым, когда отстраняется. Закатив глаза, он продолжает раздевать меня. Скованность быстро сменяют горящие от румянца щёки, я смотрю куда угодно, но не на Леви. Если бы я был азартным человеком, то поставил бы всё, что у меня было — а это, давайте будем честны, не так уж и много — на тот факт, что Леви сейчас ухмыляется, как ублюдок. Жаль, однако, что я никогда этого не узнаю, потому что на данный момент мой удел — это выжигать глазами дыры в керамической плитке. — Окей, залезай. Я смотрю вниз — и я был прав, чёрт возьми, — и вижу, что Леви протягивает мне руку. Вода быстро обволакивает меня, и вскоре я полностью опускаюсь в тёплую райскую бездну. Боженьки, вы действительно не представляете, как сильно можно скучать по горячей воде, пока у тебя не закончится к ней доступ. Особенно во время зомби-апокалипсиса. Я собираюсь спросить Леви, как ему на самом деле удалось наполнить ванну горячей водой, но меня отвлекает тот факт, что в данный момент он обнажается догола. Конечно, Леви замечает мой пристальный взгляд. — Что? — будто он не знает. В попытке сохранить то, что осталось от моей гордости, я просто отвожу взгляд, погружаясь до тех пор, пока вода не оказывается чуть ниже моего носа. Кажется, это эффективная тактика, позволяющая избежать ответа Леви, но, к сожалению, она не работает, когда он сам окунается в ванну. Он опирается спиной на противоположный край ванны, а наши ноги переплетаются. Леви смотрит на меня так, будто хочет что-то сказать, но, чёрт возьми, будто я когда-либо был хорош в расшифровке его мыслей. Даже сейчас, после всего, через что нам пришлось пройти вместе. Смерть, надежда — ему всё ещё легко удаётся поражать меня. И, может быть, это потому, что я не из тех, кто сосредотачивается на мельчайших деталях, просто руководствуясь чистым инстинктом. Но по какой-то причине мне трудно представить кого-либо, кто мог бы когда-либо понять этого человека. — Откуда взялась вода? — это не совсем то, что я хотел бы узнать, но Леви, похоже, всё равно уловил смысл вопроса. — Разве ты не помнишь? — я приподнимаю бровь, — чёрный рынок? — о, какой же придурок. Фыркая, я брызгаю на идиота со всей силой, на какую только способен, чтобы не расплескать воду в ванне. Это неэффективно. Он посмеивается, всё в том же злодейском тоне. Том, который заставляет меня понять, что я нахожусь в центре какой-то шутки, которую даже не слышал. И наоборот, это согревает, заставляет моё сердце трепетать от этих чёртовых бабочек, будто я девочка-подросток, флиртующая со своей горячо обожаемой знаменитостью. Возможно, со мной что-то не так, но я виню в этом весь сценарий апокалипсиса. В конце концов, меня укусил зомби. И не раз. — Там за домом есть ручей, — он кивает в сторону заднего двора, и лёгкая усмешка не уходит с его лица. Боги, какой он невозможно красивый. Чёрные пряди чёлки прилипли ко лбу, щёки раскраснелись, и он смотрит на меня так, будто я единственный, кто существует в этом мире. Назовите меня сумасшедшим, но я думаю, что довольно хорошо справился с тем, где и с кем я оказался, выживая в этом пиздеце. Чёрт, я мог бы остаться с Жаном. Или, что ещё хуже — с Жаном. Но каким-то образом заполучил его. У меня есть Леви. И, я думаю, это совсем неплохо, — и, похоже, я разговариваю, блять, с кирпичной стеной. — Ой, что? — я смотрю, как он качает головой, улыбаясь мне, — прости, я отвлёкся на секунду. — Без шуток, — он толкает ногой мою под водой, и я чувствую жар, исходящий от собственного тела. Он течёт по моим венам, бурлит под кожей. Это завораживает. Особенно, когда я сижу напротив кого-то вроде него. Кого-то вроде Леви. Кого-то, кто заставляет меня терять голову. Сводит с ума, абсолютно сводит с ума. Я не должен жаждать этого чувства, но я жажду. Стремлюсь к нему. Он должно быть, понимает, как горит моя кожа; потому что в одно мгновение Леви перемещается ко мне на колени, прислонившись спиной к моей груди. — Ты ужасен, — шепчу я, скользя пальцами вниз по его рукам. Стук моего сердца почти слышен, и я уверен, что он чувствует, как оно колотится, когда он прижимается ко мне. Леви вздыхает, и впервые с тех пор, как мы сбежали из Стохеса, в его голосе звучит удовлетворение. Такое странное слово в наше время. Испуганный, объятый страхом. Мёртвый. Вот те вещи, с которыми ассоциируется этот мир. Не довольный или счастливый. И я полагаю, что в каком-то смысле это не так. Счастье — вот оно. Мы оба потеряли так много людей, о которых заботились. Оба пережили так много трагедий. Но удовольствий? Это правильное слово, чтобы описать то, что я сейчас чувствую. То, что, как я надеюсь, сейчас звучит в дыхании Леви. — Знаешь, когда мы нашли тебя, — начинает Леви, — Эрвин сказал мне приглядывать за таким мелким поганцем как ты, — прерывая фразу поцелуем, он посмеивается и протягивает руку ко мне, чтобы переплести наши пальцы. — Он сказал, что ты особенный. Я ему не поверил, — внезапно комок в моём горле возвращается, спровоцированный чувством страха. Хотя Леви мог бы сказать куда более ранящие вещи, например, что он возненавидел меня до глубины души, когда мы встретились. Это было бы более предсказуемым. — Все эти разговоры о свободе, которые я стал часто слышать после того, как присоединился к группе, я считал полной ахинеей. Заставлял меня быть нянькой для какого-то малолетнего придурка, который не знал, когда вовремя стоит заткнуться. Заставлял меня вспомнить... — Леви замолкает, шумно вдыхая воздух и напрягаясь всем телом в моих руках. Я не знаю, к чему он клонит, не знаю причины, по которой важно вспомнить всех этих демонов прошлого, если они только причиняют ему боль. Причиняют боль мне. — Он был прав. Эрвин всегда был прав, — несмотря ни на что продолжает он. Что-то похожее на вздох эхом срывается с его губ, и он поглаживает мою руку круговыми движениями. — Ты особенный. Гораздо больше, чем я когда-либо осознавал, — большим пальцем он обводит линию костяшек на моей руке, и по какой-то причине мне кажется, что это звучит как странная попытка принести извинения. Не простое «мне жаль», а нечто более глубокое, более болезненное, чем это. И о чём бы он не сожалел, что бы ни заставляло его вспоминать былое, я прощаю его. Уже давно простил. За всё, и мне казалось, что он знал это. — Леви, — мягко и робко шепчу я, будто боюсь задеть его в том состоянии, в котором он сейчас находится, — никаких сожалений, помнишь? — затем он поворачивает голову ко мне, смотря снизу вверх с таким выражением... которое мне очень хотелось бы расшифровать, что практически невозможно, несмотря на всё то время, что мы провели вместе. Я бы помолился Фортуне, попросил бы её помочь мне понять. Но если есть что-то, что я понял об апокалипсисе — так это то, что молитвы не приносят никакой пользы. До тех пор, пока это высшее существо не соизволит сжалиться и избавить нас от эпидемии. А пока мы сами по себе здесь. Полагаю, уже довольно давно. Хотя мне становится легче при мысли, что кто-то нас оберегает, что кто-то слушает. Даже если он глух и слеп. Главное — это поверить, так? — Хорошо, — отвечает Леви, и я понимаю, что он снова расслабился на моей груди. Моя рука покоится на его груди, а его пальцы блуждают по ней. То, где и как мы сейчас находимся, наталкивает меня на мысль о временном умиротворении, но мысль, будто что-то не было сказано, немного отвлекает. Однако прямо сейчас меня на самом деле не волнует то, что уже прошло. Гораздо важнее, что мы живы, мы дышим. Что у нас есть возможность бездумно отмокать в горячей ванне. Что нам не нужно задаваться вопросом, будет ли следующий момент последним в наших жизнях. Я доволен.

***

— Не хочу слышать ни единого, блять, слова, — мои руки поднимаются в знак капитуляции, пока я изо всех сил стараюсь сдержать приступ смеха. Леви бросает на меня многозначительный взгляд, но совсем не дотягивает — клянусь, каламбур непреднамеренный — до своей цели быть пугающим в сочетании с его нынешним нарядом. Рукава свисают у его бёдер, ладоней даже не видно. «Милый» — это первое слово, что приходит мне на ум, но я быстро решаю, что Леви, вероятно, не понравится, когда его называют тем, чем обычно характеризуют щенят и младенцев. Думаю, он сейчас не согласится ни с чем, учитывая тот взгляд, которым он сейчас смотрит на меня. Разве это моя вина, что он нашёл нам укрытие в доме великана? — Эй, я думаю, что тебе идёт, — посмеиваюсь я, когда замечаю, что Леви выпячивает грудь подобно большому злому волку. К счастью, одежда была подходящего для меня размера, поэтому я выбрал простую чёрную рубашку и пару джинсов. — Если бы меня звали Пол Баньян, то может быть, — сердито бормочет он, глядя вниз на красную клетчатую рубашку, свисающую с его тела. И всё, что мне приходит на ум, это то, что Леви бы стал самой сексуальной версией Пола Баньяна. Занесу в список словосочетаний, которые, как я думал, никогда бы не пришли в мою голову. Несмотря на это, на моём лице расплывается хитрая ухмылка, когда я сокращаю дистанцию между нами в крошечной спальне. Напряжение медленно разгорается в моих венах с каждым шагом, и я рассматриваю его бледные, обнажённые бёдра. Да, он чертовски красив. — Леви, — он смотрит на меня снизу вверх, пронзая стальным взглядом насквозь. Руки, кажется, инстинктивно обвиваются вокруг его талии, скользят вдоль каждого позвонка, и я стараюсь запомнить каждую деталь этого человека передо мной. Может быть, Эрен Йегер пытается быть романтичным. Может быть, Эрен Йегер пытается удержать то единственное, что сохраняет его рассудок. Наши губы встречаются в поцелуе, который, как я думал, выйдет более нежным, но нет. Клацая зубами и соприкасаясь носами, я ловлю себя на интересной мысли. Может быть, Эрен Йегер просто безнадёжно влюблён. Может быть, дело в этом. Не глядя я падаю на кровать, Леви жадно захватывает мои губы, как загнанный в угол зверь, готовый к драке. За исключением того, что я не оказываю никакого сопротивления, только желая его. Его руки повсюду: пальцы пробегают по груди, рукам, будто Леви не может точно решить, где он хочет касаться меня. И я возвращаюсь в ту старую, обветшалую церковь. Вспоминая, как я горел. Вспоминая, в каком отчаянии мы были. То, насколько невероятно неистовыми, исступлёнными кажутся его движения, заставляет меня остановить его. Потому что это не то же самое. Какое-то отчаянное, жаждущее. Будто под пластырем, что он использует, чтобы прикрыть нечто большее. Я держу его за запястья и вижу, как лицо Леви напрягается, выражает такие противоречивые эмоции, выглядит таким отчаянным. — Леви, — тихо шепчу я, скользя по мягкой коже под кончиками моих пальцев. Не слишком ли много просто хотеть, чтобы всё было хорошо? Разве в этом мире принято требовать невозможного? Смотреть в его глаза и не видеть там тщательно скрываемой боли? Смотреть, как он улыбается и не находить морщинок, выгравированных в уголках его рта? Просто хотеть, чтобы он был в порядке. Мне так хочется этого. Слегка дрожа под моей хваткой, Леви смотрит на меня широко распахнутыми глазами, словно я насыпал соли на рану, а затем садится на меня верхом. И я понимаю, что он так же сломлен, как и я. Что под всеми масками храбрости и пассивной агрессии Леви такой же, как я: прячется в этой телесной оболочке и только и ждёт, когда кто-нибудь выпустит его наружу. Ждёт, когда сможет разрушить стены, смыкающиеся вокруг него всё плотнее и плотнее. Я понял это. Впервые понял, что скрывается за этим серебристым взглядом. — Ты сильный, — говорю я ему еле слышно, — сильнее, чем кто-либо, кого мне довелось встретить в своей жизни. Сильнее меня, — что-то внутри Леви, кажется, останавливается на этих словах, а на лице возникает выражение, что я раньше никогда не видел, — и ни в чём из произошедшего нет никакой справедливости, когда мы зашли так далеко, верно? — первые слёзы начинают жечь уголки моих глаз, — мы ведь живы, — часть меня желает, чтобы он перестал выглядеть таким потрясённым и противоречивым, но другая половина просит большего, чтобы он наконец оставил позади всю эту боль. Чтобы мы могли жить дальше, ни о чём не жалея, — Эрвин мёртв, ты ничего не мог сделать. Армин... я тоже ничего не смог сделать, — мокрые дорожки стекают по моему лицу, но нет ничего постыдного в том, чтобы плакать; по крайней мере, не из-за этого. — Не делай этого с собой. Не позволяй этому стать причиной собственной смерти. Потому что именно это произойдёт, если ты не сможешь двигаться дальше, — над нами нависает зыбкая тишина, Леви всё ещё не сводит с меня взгляда, умоляющего помочь ему отпустить всю боль и гнев. Его запястья больше не дрожат, словно я каким-то образом достучался до него. За блеском в этих глазах скрывается тот огонь, который, как я знаю, никогда по-настоящему не угасал. И хотя эти мысли, возможно, всё ещё витают в его голове, я знаю, что Леви на шаг ближе к тому, чтобы снова собрать себя воедино. Принятие, верно? Я многому научился за последние несколько месяцев, потеряв друзей и семью, застав разрушение всего, что я знал с детства. Учился и стал тем человеком, которым являюсь сегодня. Счастлив ли я, что смерть решила обрушиться на нас толпами плотоядной нежити? Чёрт возьми, нет. Но это сформировало меня таким, какой я есть, научило меня тому, что в конце света самый страшный монстр — это ты сам. И когда я поднимаю свои руки, чтобы обхватить его щёки, большими пальцами касаясь скул, смахивая непролитые слёзы, я знаю, что он это понимает. Понимает, что мы должны двигаться дальше не потому, что хотим этого. Мы движемся дальше, потому что должны. — Как долго ты готовил эту речь? — едва заметная ухмылка изогнула его губы, и, несмотря на всю драму и боль, я не могу не отразить её в ответ. — Сработало? — он отвечает мне, тихо хмыкая, и опускает голову на плечо. Я принимаю это согласие и нежно целую его за ухом. Тишина снова обрушивается на нас, но на этот раз она не кажется такой драматичной. Она сочетается с деликатными прикосновениями губ к коже, лёгкими танцами пальцев вдоль обнажённых бёдер, улыбками, переходящими в тихий смех. Почти как призрак прежних нас. Оказалось, я соврал, когда сказал, что доволен. Потому что я счастлив. Слово, что я никогда бы не подумал использовать в своём лексиконе после начала эпидемии. Счастлив. Может быть, это и не книжное определение; но я лежу, пропуская сквозь пальцы тёмные шелковистые волосы, а мои ноги переплетены с ногами Леви в мягких простынях. Решаю, что моё текущее состояние приближенно к этому слову настолько близко, насколько это возможно. По крайней мере, сейчас. Всегда есть надежда на светлое завтра, верно? Будущее, в котором я буду делиться воспоминаниями не только с Леви, но и с Микасой и остальными членами группы. Надежда на жизнь, отличную от той, которую мы живём. Двигаться дальше, но оставаться сильным. Хм, звучит как классный слоган для команды после конца света. Осталось напечатать футболки.

***

Наши руки покрыты тонким слоем коричневого, а лица блестят от пота. Все признаки хорошего рабочего дня, если хотите знать моё мнение. — Им бы понравилось это место, — произносит Леви, и я не могу не согласиться с ним, когда смотрю на четыре столба перед нами. Украшенные полевыми цветами и расположенные на приличном расстоянии от ручья, с вырезанными на них четырьмя именами наших павших друзей. Леви ранним утром предложил таким образом поставить точку, когда мы набирали воду из ручья. Гипотетический гвоздь в крышку гроба, так сказать. Это навело меня на мысль, что слова, сказанные прошлой ночью, не прошли незамеченными. Я понял, что сделал всё правильно, донёс до него, что чувство вины в конечном итоге сведёт его с ума. Мне ли не знать. Поэтому, когда он рассказал мне о своей идее, то застал меня врасплох. Но пару мгновений спустя я понял, почему Леви захотел построить кладбище. Похоронить мёртвых вместе с чувством вины. Проститься в последний раз с теми, кого мы потеряли. Это был хороший план. Мы нашли столбики, придали им нужную форму, насколько это было возможно сделать с помощью пары ножей для масла. Я нарвал цветов, выбрал синие для Армина (его любимый цвет), украсил столбик промышленным фломастером и воткнул его в землю. Леви проделал то же самое для Эрвина, Майка и Ханджи. Готов поспорить, что мы потратили несколько часов на это, и знал бы наверняка, если бы при мне всё ещё оставались часы Эрвина. По какой-то причине мне захотелось добавить несколько волн к столбику с именем Армина. Солнце, несколько действительно плохо нарисованных чаек. Никогда не был художником и, возможно, это выглядит, как грустная попытка воспроизведения Ван Гога, но я не думаю, что Армин был бы против. Так, я украсил столбик подобием волн и для пущей убедительности добавил три фигурки на пляже. Армину бы точно понравилось; жаль, что он так и не смог увидеть океан. — Мы должны что-то сказать, — говорит Леви, глядя в сторону четырёх мемориалов. Они прекрасно смотрятся на фоне зимнего пейзажа, резко выделяясь среди бурой листвы. Четыре отдельных фрагмента нашего общего паззла. — Да, — бормочу я сдавленным голосом, — мы должны, — дует ветер, разметая листья вокруг нас подобно знаку свыше. И если Леви подумал так же, то не говорит, а просто набирает воздух в лёгкие, прежде чем начать: — Майк, ты был немногословен, но, чёрт возьми, я тоже. Ты был верным товарищем, хорошим человеком и мне жаль, что мы не смогли тебя спасти, — я тяжело сглатываю, думая о смерти Майка. Но теперь чувство вины, что возникало с образами его гибели, не появилось. Вместо неумолимой тьмы я чувствую другой вид понимания. Впервые за всё время, я улыбаюсь. — Очкастая... Ханджи... я... я не знаю, что с тобой случилось, но мне чертовски жаль. Прости, что мы не смогли найти и спасти тебя. Ты явно была сумасшедшей, но всё равно моей подругой, как бы я это ни отрицал. Надеюсь, ты вернулась к тому парню, от которого была без ума, потому что, если кто-то из нас и заслуживал счастливого конца, так это ты, — он делает ещё один глубокий вдох, на мгновение зажмурившись. — Эрвин, если ты слушаешь, то я надеюсь, что ты знаешь, что ты мудак, раз позволил себя убить, — он делает секундную паузу, — также я надеюсь, что ты в курсе, что ты один из лучших людей, которых я когда-либо знал. Ты спас мне жизнь и... я так и не поблагодарил тебя за это. Так что... спасибо тебе. Где бы ты ни был, надеюсь, ты получил свою руку обратно, чтобы подтирать задницу не было такой... занозой в заднице. Это характерный для Леви способ выражения мыслей, но это лучшее прощание, о котором Эрвин, Ханджи и Майк могли только мечтать; и если бы у нас было немного алкоголя, я уверен, что мы бы выпили за это. Однако есть ещё один человек, который ждёт. И внезапно, это кажется слишком тяжёлым, но ладонь Леви, крепко держащая мою, возвращает на землю, не давая потоку мыслей захлестнуть меня с головой. Наконец-то я готов начать всё сначала. — Армин, — шепчу я, слово быстро теряется в сильном ветре, — Армин, я скучаю по тебе, — его рука сжимает мою, — иногда я так сильно скучаю по тебе. Пытаюсь придумать, как бы я мог спасти тебя. Каждый раз, когда я закрываю свои глаза, то думаю о том, что я сделал не так. Но я не смог спасти тебя, Армин. И... и я знаю, что ты был бы так разочарован во мне, если бы знал, как долго я пытался убедить себя в обратном, — холодок пробежал по спине. — Но я не мог. Не мог, — Леви крепче держит меня, — хотя это не моя вина, и ты бы сказал то же самое. Ты бы сказал мне опомниться и взять себя в руки, потому что ты был моим лучшим другом, Армин. Ты был моим лучшим другом, — последние слова превращаются в шёпот, что снова уносит ветер. — Чёрт, ты, наверное, прямо сейчас смотришь на меня сверху, думая о том, какой я идиот, — прерывистый смех срывается с моих губ, — держу пари, ты там, наверху, греешься на солнышке, пока я здесь, внизу, отмораживаю свою задницу, — замираю на секунду, позволяя улыбке появиться на моём лице, когда мысль об Армине у безбрежного океана вызывает этот образ в голове, — я люблю тебя, Армин. Знаю, что ты в лучшем месте. Знаю, что ты счастлив. Когда ладонь Леви сжимает мою в последний раз, я позволяю этой улыбке стать шире, позволяю облегчению от прощения распространиться по всему моему телу. Он тоже улыбается, наблюдая за мной краем глаза. И всё кажется правильным. Глядя на мемориалы четырёх погибших друзей, всё это почему-то кажется правильным.