What's eating you?

Землю наконец накрывает снежным полотном спустя две недели нашего нахождения в маленьком домике в лесу. Сначала я заметил лёгкий снегопад через жалюзи, но на второй день он и не думал прекращаться. Будто бы ходячих было недостаточно. Думаю, это было вопросом времени, когда холод перерастёт в нечто большее, чем простое обморожение наших задниц. Плотнее укутавшись в одеяло, я слушаю, как Леви что-то тихо напевает на кухне. Сегодня вечером он готовит нечто особенное, и под «особенным» я подразумеваю фасоль. Никогда не думал, что в конечном итоге возненавижу что-то так сильно, как это чёртово вяленое мясо, но я должен сказать, что мысль о том, чтобы съесть что-то помимо жидкой субстанции, заставляет меня по-настоящему радоваться пополнению запасов. Нам придётся отправиться завтра, учитывая, что он достал сегодня последнюю банку; ну, если только мы не хотим умереть от голода, прежде чем замёрзнем до смерти. Леви не разделяет моих эмоций при выходе на мороз, но, наверное, ему просто нравится делать вид, что он не в восторге от того, что перестанет есть эти помои. Но это лучше, чем ничего, так что мне следует перестать вести себя как малолетка. Но я действительно возненавидел эту ёбаную фасоль. — Эй, — зовёт Леви с кухни, не потрудившись оторвать взгляда от дровяной печи, — будь полезен и принеси нам тарелки, — честно говоря, я совершенно не против есть прямо из банок: жизнь в постапокалиптическом мире, как правило, принижает ваши потребности в комфорте. Леви, с другой стороны, использовал все возможности, чтобы этот дом казался настоящим домом. И я совсем не могу винить его за это. Мы жили в пиздецовом пиздеце бог знает, как долго. Поэтому я никогда не спрашиваю, зачем он хочет испачкать лишнюю посуду, чтобы всё... это казалось приближенным к норме. Если бы Армин был здесь, он, вероятно, объяснил бы мне, что это была своего рода тактика преодоления — способ справиться с последствиями, что принесла жизнь в мире нежити, на самом деле не имея с ней дела. Я видел несколько историй в новостях, когда жизнь ещё не была совсем херовой; о солдатах, возвращающихся домой с войны, о том, как они справлялись со стрессом, находясь вне поля боя. Хотя, не думаю, что кто-то из них настаивал на определённых привычках в еде. — Нам придётся пойти за пополнением припасов завтра, — говорит он, и голос звучит немного напряжённо, очевидно, от мысли о возвращении туда. Поставив тарелки на стойку рядом с ним, я нежно обнимаю его за талию и кладу подбородок на плечо. От него пахнет ванилью — с тех пор, как он принимал ванну с подогретой водой из ручья. Это то, к чему я быстро привык: находиться в такой совершенно домашней атмосфере, в то время как остальной мир продолжает разваливаться на части. И в глубине души я должен задаться вопросом, живёт ли кто-нибудь ещё так? Не избавившись от забот, но чувствуя себя в бо́льшей безопасности? В бо́льшем тепле? Утыкаясь носом в мягкую кожу его шеи, я глубоко вдыхаю. Ваниль. Ему идёт, эта нежность сглаживает привычную ему резкость. Леви прижимается ко мне, откидывает голову в бок, тем самым позволяя мне полностью окутать его собой. Есть что-то особенное в возможности видеть его таким хрупким и открытым, это заставляет мысли буйствовать в моей голове. Интересно, был ли у кого-то шанс видеть его таким раньше? Испытывает ли он ко мне те же чувства, что и я к нему? И это ужасно, абсолютно ужасно представить, что это не так. Что после всего того, через что мы прошли, я останусь один. Это заставляет меня сжимать его только крепче. Неожиданно мою руку на его талии накрывает его ладонь. — Ещё чуть-чуть и ты заставишь меня сжечь фасоль, придурок, — ворчит он, пытаясь казаться намного более недовольным из-за меня, чем он есть на самом деле. Я знаю, что Леви совсем не хочет, чтобы я его отпускал. Может быть, он даже был бы доволен провести остаток дня так, стоя у печи и обнимая друг друга. Это в некотором роде романтично, если об этом задуматься. — Нахуй фасоль. — Уверен, именно это ты и будешь говорить, когда придётся есть траву и дождевых червей, — на этот раз он правда отстраняется. — Достойный аргумент, — бормочу я, морща нос от отвращения. Он просто хмыкает, в ответ, возвращаясь к фасоли, о которой идёт речь. Я не могу сдержать едва заметную улыбку, которая начинает появляться на моём лице. Это чертовски дико, что, несмотря на всю эту чушь, я улыбаюсь. Это безумие? Возможно, — так, какие у нас планы на завтра? Или будем действовать по ситуации, подстрелим их? Он снова напрягается, рукой сжимая деревянную ложку. И после нескольких напряжённых секунд Леви, наконец, отвечает: — Мы этого не сделаем. Если только у тебя нет желания добавить что-нибудь похожее на свою задницу, — его взгляд направлен на след от укуса на моём предплечье. Тяжело сглотнув, я отвожу глаза в сторону. И, удивительно, но не мысль о том, что меня снова укусят, заставляет мой желудок сжиматься, а картина того, как Леви съедают заживо. Этого достаточно, чтобы я зажмурился, сделал глубокий сосредоточенный вдох и... — Не волнуйся, Зеленоглазка. Я слишком сильно люблю твою задницу, чтобы позволить этим ублюдкам её испортить. Оу, ну что за идиот. Распахнув глаза, я вижу, как он демонстрирует свою фирменную ухмылку — ту, от которой у меня никогда не перестанет перехватывать дыхание. Покрасневший и лишённый дара речи, я шлю ему единственный ответ, на который сейчас способен: быстрый взгляд исподлобья. Очевидно, это не работает, и Леви просто возвращается к помешиванию своей драгоценной фасоли, продолжая ухмыляться. Вскоре блюдо готово, и Леви разливает содержимое по нашим тарелкам. Пока мы едим, тишину нарушает лишь лязг металла о керамику. Однако это мирная тишина. Что-то совсем не тревожное, как могло бы показаться. Однако, даже под покровом спокойствия, я всё ещё могу сказать, что Леви немного на взводе. Очевидно, не без оснований, но, тем не менее, на взводе. — Ты сказал, что у нас всё будет хорошо, мм-м? — произношу с полным ртом фасоли, на что получаю приподнятую бровь и скривившуюся губу. Но это успокаивает его, эта уверенность. Знаю, что он никогда бы не попросил, никогда не захотел, чтобы я был тем, кто постоянно говорит ему, что всё будет хорошо. Но я не возражаю. Тем более не тогда, когда он делал то же самое для меня бесчисленное множество раз. Может быть, это потому, что он думает, что должен быть сильным. Не показывать ту слабость, из-за которой постоянно убивают людей. Оставаться сильным ради меня. Моя грудь сжимается. Съев последнюю порцию фасоли, мы отнесли тарелки к реке, тщательно вымыли и принесли обратно в дом. В этом есть определённая рутина, которой мы стали придерживаться. Просыпаешься, укрепляешь оборону, собираешь дрова, ешь, спишь. Вот во что превратилась жизнь, да? Чувствую себя куском дерьма, думая, что мог бы быть неблагодарным за это. Потому что я не такой, боже, я не такой. Я бы с удовольствием придерживался этого расписания до тех пор, пока седина не затронет мои виски, если бы это означало безопасность. Итак, почему я чувствую себя готовым к завтрашнему дню, когда это означает что угодно, но не безопасность? Во всяком случае, может означать смерть. Смерть Леви. Вздыхая, я стараюсь не чувствовать себя психопатом, на которого определённо начинаю походить. Мы легли под одеяло вскоре после того, как вымыли миски, сумерки начали сгущаться в неумолимую ночь. Он свернулся калачиком рядом со мной, обнажённой грудью прижался к моему боку, из-за чего я чувствую, как его ровное дыхание касается моей кожи. Сон — это то, чем я должен заниматься вместо того, чтобы размышлять о своём психическом состоянии. Это никогда не приносило мне никакой пользы, можно подумать, я должен был усвоить урок. Особенно сейчас, после всего, что произошло. После всего, что я сделал. Боги, может быть, я сумасшедший. Вытянув левую руку к потолку, я сгибаю пальцы, пытаясь дотянуться до чего-нибудь, до чего угодно, что заставило бы меня поверить, что я не ёбнулся. Чёрт возьми, кого я обманываю? Я зарезал нескольких человек до смерти, мои руки были по локоть в их крови. По меркам большинства людей, я всё же ёбнулся. Затем я чувствую, как бледные пальцы скользят вверх по моей поднятой руке, вскоре переплетаясь с моими собственными в воздухе, резко контрастируя с моей загорелой кожей. Я смотрю на наши сцепленные руки несколько секунд, до тех пор, пока рука не начинает затекать из-за неудобного положения. И ему не нужно говорить ни единого слова, потому что он опускает их на центр моей груди. Я и без замысловатых фраз знаю, что он пытается сказать. То, что он хочет, чтобы я знал. Что он будет сильным ради меня. И, сжимая его руку, я пытаюсь сказать ему то же самое. Что я буду сильным ради него. Мы остаёмся вот так лежать, свернувшись калачиком в объятиях друг друга. Иногда я задаюсь вопросом, не заснул ли он снова, но потом чувствую нежное пожатие и знаю, что он всё ещё бодрствует и ждёт. Но даже тогда Леви не произносит ни слова. Просто сжимает мои пальцы между своих, так уверенно и тепло. Наконец, когда луна высоко в полуночном небе, мои веки начинают тяжелеть — вспыхивающие огни и лица мелькают между моими ресницами. Комната тускнеет, погружаясь в размытую страну грёз, где я буду свободен от этой безлюдной пустоши. Или, может быть, втянут в кошмар похуже того, в котором мы уже живём. В любом случае, я не сопротивляюсь сну, который накрывает моё сознание. Завтра будет важный день, и я должен быть готов и сосредоточен, если хочу вернуться с невредимой задницей.

***

Лес почти прекрасен в снегопад, если не учитывать то, что нам приходится тащиться через этот хаос. Леви, оказалось, умеет хорошо обращаться с иголкой и ниткой, пусть и не показывал раньше свои способности, возможно, из-за своей гордости, чтобы не подвергаться моим насмешкам. Однако из него в самом деле вышла бы отличная домохозяйка. За последние две недели Леви нашёл время перекроить безразмерную одежду под себя. Он даже дал мне пару перчаток, сшитых из оставшихся лоскутов ткани. Должен сказать, они вполне себе помогают мне защитить руки от холода. По крайней мере, ветер стих. Теперь мы остались наедине только с пронизывающим холодом и, что ж, зомби тоже. Никто из нас не заметил ничего, кроме единичных трупов, гниющих в снегу. Вернувшись в лагерь, я спросил Леви, думал ли он о перспективе поохотиться на какую-нибудь дичь, оставшуюся в лесу, но он просто покачал головой, сказав, что в мире сейчас достаточно смертей, чтобы мы позволили себе отнять ещё чьи-то жизни. Думаю, что он, вероятно, изменит свои взгляды, если мы не найдём никаких припасов в эту вылазку. Однако, в любом случае, у нас нет никакого настоящего оружия для охоты. Ну, кроме херового ножа у меня за поясом. Это лучше, чем ничего, но хрупкое лезвие всё равно не сможет спасти нас от орды зомби, если мы случайно столкнёмся с ней. Я бы хотел, чтобы этот поход закончился грузовиком, полным арахисовой пасты, и, может быть, несколькими десятками пистолетов, но я не настолько глуп, чтобы так сильно испытывать судьбу. Быть живым меня уже устраивает. — Думаешь, мы близко? — спрашиваю я, внимательно следя за горизонтом и выглядывая хоть что-то, маячащее вдалеке. — Трудно сказать, — говорит Леви, сжимая в кулаке внушительную ветку. Я бы посмеялся, если бы кто-нибудь другой попытался использовать её в качестве оружия, но по какой-то причине Леви выглядит довольно угрожающе с ней в ладони. Вероятно, помогает его выражение лица. Я наблюдаю, как он достаёт из кармана фломастер и рисует маленькую букву «х» на стволе дерева рядом с ним. Учитывая, что никто из нас не знал, куда мы идем, это был единственный верный способ, с помощью которого мы могли бы найти дорогу обратно, поскольку снегопад заметал наши следы. Поворачиваясь ко мне, Леви выглядит угрюмым, пряча маркер обратно в карман, вероятно, из-за того, что мы преследуем неизвестную цель, кажется, бесчисленное количество часов. Но затем его глаза расширяются, и прежде, чем я успеваю спросить его, в чём дело, Леви закрывает мне рот рукой и тащит нас за ствол дерева. Учащённое биение его сердца мягко отдается в моей спине, когда Леви прижимает меня к себе ещё крепче. Я понятия не имею, что происходит, что он видел, но это явно что-то опасное. Орда? Те люди? Мой ответ находится довольно быстро, когда я слышу гудящие звуки, ассоциирующиеся только с ходячими мертвецами. Однако они не кажутся достаточно громкими, чтобы я подумал, что это стадо — может быть, самое большее три или четыре, бесцельно бродящих среди деревьев зомби. Я бы усомнился в осторожности Леви, но опять же, мы вооружены примерно так же, как новорождённый младенец. Думаю, лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. Мы остаёмся в тишине, пока не стихают последние звуки хруста листьев и бесконечных стонов. Затем долгий, тяжёлый вздох каскадом обрушивается на моё плечо, тело за мной расслабляется, опускаясь на землю. — Вставай, — бормочет он мне в куртку, — через несколько секунд я превращусь в мороженое. Оттолкнувшись от его колен, я немедленно протягиваю руку, чтобы поднять его со снега. — Спасибо, — бормочет Леви, руками стряхивая снег со своего тела. И я просто улыбаюсь, потому что мне действительно больше нечего делать. Ничего, кроме как сжать его руку, когда я тащу нас вперёд — странную версию Гензель и Гретель, только, знаете, с зомби. Но он, несмотря ни на что, следует за мной, не возражает, когда я прячу его руку в карман своей куртки, чтобы согреть её. Может быть, на его щеках даже заиграл румянец. Но если я и заметил это, то не скажу ни слова, не желая портить момент. Снег продолжает падать, пока мы идём навстречу великому неизвестному, тяжело падает и оседает на моих ресницах, когда я пытаюсь пробиться сквозь белое полотно. Только когда у меня начинают болеть икры и немеют пальцы на ногах, я замечаю вдалеке здание. — Леви, смотри, — он поворачивает голову, и его глаза слегка расширяются, когда он замечает его. — Хорошая работа, Зеленоглазка, — произносит Леви, одаривая меня улыбкой, когда тянет нас в тень. Требуется несколько секунд, чтобы добраться до куда более щадящей местности: чёрного тротуара. Конечно, он тоже покрыт слоем снега, но по нему гораздо легче идти, чем по бесконечным тропинкам из листьев. На стоянке разбросано несколько товарных тележек, что говорит о том, что мы сорвали куш. Это парковка супермаркета, очевидно, местная сеть, учитывая размеры здания, но тем не менее. И боже, я уже слышу, как урчит мой живот. Повинуясь инстинкту, мы оба приближаемся к зданию с особой осторожностью, руки сжимают оружие, когда мы достигаем входа. В отличие от заправочной станции, входная дверь этого магазина давно снесена, а не заколочена. Переступая порог, первое, что я замечаю — это пустые полки. Нет. — Сука, — шепчу я, почти не веря глазам, что мы могли проделать весь этот путь зря. Но когда я подхожу ближе, то замечаю, насколько на самом деле пуст этот магазин. На полу лежит несколько скоропортящихся продуктов, очевидно, те, кто пришёл до нас, уронили их. Но, кроме этого, похоже, не осталось ничего, кроме несъедобных предметов для хозяйства. Я обыскиваю магазин, пытаясь найти ту золотую жилу, которая, кажется, всегда ждёт нас. Но единственное, что я нашёл на этот раз — два вскрытых пакетика «Доритос», которые уже захватили муравьи. Однако этого не может быть. Просто не может быть, никак не возможно, чтобы кто-то мог опустошить все полки. Но потом я вспоминаю о существовании таких мест, как Стохес. Мест, где живут не просто парочка выживших. Целые сообщества, у которых хватает свободных рук, чтобы вычистить такой магазин до последней коробочки Тик-Така на раз-два. Сука блять. Обычно молчание со стороны Леви не кажется чем-то необычным, но сейчас, под тяжестью этого потраченного впустую времени, оно настолько остро ощущается, что можно порезаться. И в тот момент, когда я смотрю на него, в тот момент, когда я вижу, какими пустыми кажутся его глаза, я знаю, что он больше не такой сильный. Не тогда, когда его надежды отбирают у него направо и налево. Я хотел бы, чтобы было что-то, что я мог бы сделать, чтобы улучшить ситуацию. Сказать ему, что, возможно, мы сможем найти способ выжить, питаясь кондиционером для стирки белья. Но я не могу. Ничего не могу сделать, чтобы ему стало лучше. Это просто ебучий отстой. Но знаете, что еще хуже? Зомби. И, очевидно, один из них маячил где-то в магазине, потому что не успел я опомниться, как этот ублюдок схватил меня за левую руку. — Эрен! — кричит Леви, бросаясь ко мне, пока я пытаюсь дотянуться до своего ножа. Чёрт, я знаю, что даже если он меня укусит, то я не обернусь, но какой мазохист позволит себя кусать за просто так? Не Эрен Йегер, это я могу гарантировать. Прежде чем Леви успевает протянуть ко мне руку, я уже расправляюсь с ходячим, нанося чистый удар между глаз. Мой нож выскальзывает из черепа к тому времени, когда Леви оказывается передо мной, его руки дрожат, когда он проводит грязными пальцами по волосам. Он перепуган, это точно, и я начинаю думать, что, возможно, было хорошей идеей согласиться с его предложением поесть рагу из земляных червей. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но точно не то, что всё в порядке, потому что, блять, ничего не в порядке. Но чтобы успокоить его так, как он успокаивал меня. Небольшая оплата, я полагаю. Однако, прежде чем я успеваю произнести эти слова, в воздухе раздаётся душераздирающий звук. Крик. Крик о помощи. Крик о помощи. Всё происходит слишком быстро. Во-первых, мы наебались, возлагая слишком большие надежды на этот магазин. Затем, несколько секунд спустя, кто-то зовёт нас. Слишком быстро. Я бегу, несусь на шум. И Леви, несмотря на все свои убеждения, делает то же самое. Я опираюсь рукой о стену, чтобы по инерции не впечататься в неё. Сердце колотится в немыслимом ритме, холодный воздух обжигает мои лёгкие. Выглядываю, чтобы увидеть, что происходит на парковке и... о боги. Их шестеро, они окружают его и приближаются, выискивая свою добычу. Но время ещё есть. Мы можем что-то сделать, мы можем спасти его. Мы можем... Леви отводит мою руку назад, пальцами впиваясь в ткань моей куртки, когда я пытаюсь двинуться вперёд. На его лице мёртвое выражение, он смотрит прямо сквозь меня, не давая вырваться. — Пусти меня, — резко шепчу я, стиснув зубы, когда давление на мою руку только усиливается. — Мы не можем ему помочь, — говорит он так спокойно и монотонно, что я почти могу принять его за одного из ходячих. И он не может предлагать нам просто сидеть здесь и смотреть, как этого человека съедают заживо. Сможет ли он? — Мы не можем помочь ему, Эрен. Всю свою жизнь, даже до конца света, я всегда отстаивал то, что считал правильным. Безмозглый или нет, я следовал тому направлению, на которое указывало моё сердце, к чёрту последствия. Вот так на память о войне миров Z у меня остались следы зубов. Вот как я оказался здесь с Леви, стоя у входа в опустошённый супермаркет, наблюдая, как какой-то парень зовёт на помощь. Итак, почему я не двигаюсь, чтобы спасти его? Это то правильное, что моё сердце твердит мне сделать. Спасти этого человека от ужасной участи. Почему я молчу, стою неподвижно, когда ходячие смыкаются в круг всё плотнее и плотнее? Неужели я потерял и эти принципы, среди прочих, что у меня отняли? И вдруг я возвращаюсь ко времени, прошедшему много месяцев назад. Когда я наблюдал, как мою мать разрывали на части, чем она спасла меня от той же участи. Кричала мне, убеждая бежать, пока захлёбывалась в собственной крови. Но ведь это так просто, не так ли? Убежать от всего этого, вернуться в тот дом. Мы оба это сделаем. Притворимся, что ничего из этой грёбаной хуйни не произошло. Что вся наша жизнь сосредоточена на банке фасоли. Так просто поступить таким образом. Сделать правильный выбор. Это самая трудная часть. Леви наблюдает за мной. Я чувствую, как эти глаза цвета оружейного металла впиваются в меня, сверлят. Он знает, что я подумываю о том, чтобы сделать кое-что глупое. Итак, он сжимает меня сильнее: молчаливый способ сказать мне, чтобы я оставался здесь, чёрт возьми. Я делаю глубокий вдох. И слышу новый крик. Снег окропляют малиновые пятна, а я смотрю, как твари пронзают своими зубами человека везде, до куда только могут дотянуться. Всё ещё надрывно крича, но уже не взывая на помощь, мужчина, наконец, падает на землю, увлекая за собой зомби. Проходит совсем немного времени, прежде чем кишки и плоть становятся видны на земле рядом с местом убийства. Очередная вычеркнутая жертва из списка тех, кто ещё дышит в этом мире. Я продолжаю наблюдать, даже когда его крики полностью стихают. Всё ещё удивлён, почему такая мучительная смерть постигла этого человека. Я никогда не перестану сомневаться в гуманности этого мира, даже когда всё закончится. Покинут ли меня мысли о том, чем человечество заслужило подобную участь? Закончится ли моя собственная жизнь подобным образом? С кем-то, кто будет смотреть, как меня пожирает заживо толпа зомби? Будет ли это Леви? Встречу ли я смерть, отдав свои внутренности для чьего-то пиршества? Я вырываюсь из своих мыслей, когда чувствую, как Леви положил ладонь мне на щеку и заставил отвернуться от этой гротескной бойни, смотреть только на него. Вернуться к Леви. Будто он хочет сказать мне, что хотел бы пойти туда и помешать тварям сожрать этого беднягу. Но жизнь не так уж проста. Делать правильный выбор не так уж просто. Мы ждём, пока нежить закончит пировать на теле и отойдет подальше от этого места, чтобы покинуть парковку. Единственное, что я смог заметить — это останки тела человека, которого я никогда не знал. У него отсутствует нога, как и большая часть туловища с лицом. Он тянется к нам, совсем как я прошлой ночью, призывая подойти поближе, помочь ему в последний раз. За исключением того, что сейчас этот человек просит о чём-то, чего мы не можем дать. Его зубы громко клацают, когда Леви поднимает свою палку и опускает её раз, другой над его головой. Теперь в воздухе не разносится ничего, кроме ветра. Это почти поэтично. Если бы мы не стояли над трупом и всё такое. Но как раз в тот момент, когда Леви вытаскивает свою палку из проломленного черепа, я замечаю что-то на плечах мужчины. Рюкзак. Недолго думая, я переворачиваю тело и вырываю его у прежнего владельца. Леви, однако, не останавливает меня, очевидно, ему тоже любопытно, что там внутри. Это огромная сумка с несколькими отделениями, идеально подходящая для конца света. Но на самом деле меня не волнует, сколько он может вместить, скорее то, что он уже вмещает. Итак, я открываю его. И ёбушки-воробушки. Ёбушки-воробушки. Еда. Окей, детское питание в самых разнообразных баночках. Но всё же, еда. И много чего ещё, всё засунуто глубоко в рюкзак для сохранности. И я начинаю думать, что, может быть, это нормально — чувствовать себя трусом, не быть героем. Это то, что Леви говорил мне все те недели назад, да? Не быть героем. По крайней мере, не в этом мире. Смотря на него, всё ещё мрачного, однако полного надежды, отдавая рюкзак, чтобы он повесил его на плечи, я понимаю. В этом простом взгляде я понимаю больше, чем за последние двадцать четыре часа, проведённые с этим человеком. Что Леви силён, но он также может быть и слабым. И когда он переплетает наши пальцы, я говорю себе, что быть слабым тоже может быть правильным выбором.