What's eating you?

Быть готовым к собственной гибели отнюдь не легко. Заставляет осознать, насколько проще просто покончить с собой выстрелом в голову. Но знать... по-настоящему понимать, что для тебя нет выхода, кроме как умереть каким-то жестоким, бесчеловечным способом... Это тяжело. Единственное, что кажется мне более болезненным — это знать, что человека, которого ты любишь, скорее всего, ждёт та же участь. Любимый. Это слово до сих пор обжигает мне горло, даже когда я просто думаю об этом — о нём. Я был таким чертовски глупым. Мы едем, кажется, уже несколько часов, мир проносится мимо меня в сером размытом пятне. Я оказался зажатым между двумя бессердечными уёбками на заднем сиденье какого-то потрёпанного пикапа. Они связали мне запястья, чтобы я не попытался сбежать; не то чтобы я не пытался, но пистолет действительно даёт обладателю большое могущество. Верёвки так туго натянуты, что моя кожа уже давно натёрта до крови, частично из-за моих попыток освободиться. Почему-то часть меня задаётся вопросом, думал ли Леви о побеге. Взял бы он меня с собой? Он находится на переднем сиденье прямо передо мной, а запястья связаны так же, как у меня. За исключением того, что он ни разу не попытался сбежать. Однако Леви никогда не был глупым, так что, возможно, он просто знает, когда пришло время отказаться от борьбы. Он появился весь в синяках, с разбитой головой и кровоточащей губой. Его буквально бросили на переднее сиденье, как мусорный мешок. Именно тогда я начал понимать, почему Леви избегал этих людей. Было нечто большее, чем его страх за меня, за то, что они, вероятно, убьют меня, изнасилуют и разрежут на миллион кусочков. Скорее всего убьют и его тоже. — У тебя там всё в норме, Зеленоглазка? — это прозвище обволакивает моё горло и заставляет его сжаться каждый раз, когда я слышу его эхо. Каждый слог душит меня изнутри. Даже не думаю, что они осознают всю серьёзность этого, как оно раньше придавало мне сил, направляло меня. Теперь это не более, чем вульгарная отметина былого имени. После того, как тишина проходит без ответа, холодный металл ствола пистолета прижимается к моему подбородку. — Иди нахуй, — выплёвываю я. Только слова удерживают моё достоинство, остальное было утрачено, когда меня связали веревкой и бросили на заднее сиденье этого проклятого грузовика. — Хах, какой дерзкий маленький уёбок, — я вижу, как он улыбается мне в зеркало заднего вида, а несколько золотых зубов сверкают на солнце. И, знаете, хотя я давно уже смирился с тем, что, скорее всего, умру от рук этих людей, я всё ещё чувствую страх. Независимо от того, сколько раз этот тихий голос в моей голове пытался заверить меня, что я выбирался и из худших ситуаций, предчувствие тревоги всё равно находит способ выгнуть мой позвоночник дугой. — Будь я проклят, этот парень — золото. Не так ли, коротышка? — мужчина посмеивается, толкая Леви в плечо, будто в данный момент не держит нас обоих здесь силой. — Хорошо, что ты вернулся, мальчишка. Я наблюдаю, как рука обвивается вокруг Леви, силой прижимая его голову к груди мужчины. И я не знаю, что тревожит меня больше: дух товарищества, который, очевидно, разделяют эти двое, или тот факт, что Леви даже не пытается вырваться из объятий. Оба звучат одинаково отвратительно. Итак, я закрываю глаза. Абстрагируюсь от всего до тех пор, пока звуки не становятся не более чем смутным шумным фоном. Думаю, что ничего из этого на самом деле не происходит. Что, может быть, я всё ещё люблю его. Представляю, что в доме, который так далеко в лесу, где никто и ничто не сможет причинить нам вреда. Я улыбаюсь и смеюсь, когда он держит меня в своих руках. Таких тёплых и сильных. Говорит мне, что я красивый и нежно целует меня. Вытирает слёзы, текущие из моих глаз, притягивает меня ближе к себе. Даже когда я говорю, что ненавижу его. Что он монстр. Но потом мы останавливаемся, и моё зрение начинает возвращаться ко мне. Картина окованного колючей проволокой забора открывается перед нами, когда мужчина снова встречается со мной взглядом в зеркале. — Добро пожаловать домой, Зеленоглазка.

***

— Ты не можешь, блять, просто оставить меня здесь! — кричу я, привязанный к металлическому столбу. У меня почти нет козырей, что объясняет, почему этот урод просто щёлкает языком и качает головой, поднимаясь обратно по лестнице. Дверь подвала наконец захлопывается в тяжёлом предзнаменовании. Вся эта сцена слишком напоминает мне логово каннибалов и их тактику обращения со свежей добычей. Я вспоминаю безжизненное тело Эрвина, лежащее на разделочной доске. Только на этот раз рядом со мной нет Леви. Нет этого чёртового придурка. Хоть мне и должно быть всё равно, меня немного беспокоит вопрос, что они делают с ним наверху. Было бы лучше просто полностью избавиться от него. Забыть, как сильно я раньше сопереживал тому, кто, по сути, убил моего лучшего друга. Тому, кто убил Армина. Мою челюсть сводит, а кулаки сжимаются за спиной, когда я думаю об этом. Я должен был просто, блять, убить его. Покончить с этим и провести ножом прямо по его горлу. Наблюдать, как он истекает кровью на моих глазах и задаваться вопросом, действительно ли это то, что они сделали, когда закончили играться с Жаном; если тот уёбок вообще говорил правду о том, что они схватили одного из моих друзей. Ведь это должен быть он, так? Марко был мёртв, Армин отделился от группы... а Жан — каким бы долбоёбом он ни был — попал в плен к банде садистов, да? Чёрт возьми, я жил с одним из них, спал с одним из них. Так что, я думаю, это делает меня самым большим долбоёбом из всех нас. Верёвки, обвязанные вокруг моих запястий, не поддаются, сколько бы раз я ни тянул. К счастью, жжение превратилось в глухое онемение, которое я едва чувствую. Наверное, потом будет очень больно, если, конечно, я смогу как-то выкрутиться из этого. Даже несмотря на то, что шансы на то, что это произойдет, кажутся чем-то средним между невозможным и чертовски маловероятным, учитывая нынешние обстоятельства. Может быть, стоит просто начать думать о лучшем способе умолять сохранить мне жизнь. Молиться, чтобы они быстрее закончили с этим. В подвале есть маленькое окошко, через которое пробивается хоть какой-то свет. Я вижу в этом жестокую насмешку над свободой, дразнящую меня тем, чего я не могу иметь. Или, может быть, толчок к тому, чтобы быть сильным, бороться за свою жизнь снова. Я дёргаю за верёвки в очередной раз, но безрезультатно, и в награду получаю лишь более сильные ожоги на запястьях. Как же это несправедливо. Зайти так далеко только для того, чтобы споткнуться на финишной прямой. Будто какой-то трагический герой, только я сомневаюсь, что кто-нибудь будет вспоминать мою историю. Самая ли это худшая часть? Что я сгину в апокалиптическом прошлом, и в мире не останется даже воспоминания о моём имени? Вздохнув, я откидываю голову на столб. Кого теперь вообще волнуют воспоминания? В любом случае, почти все мои близкие мертвы. Я слышу приглушённые голоса за дверью подвала. Ни один из них, по-моему, не принадлежит Леви, но он никогда не был большим любителем поговорить. Раздаётся скрип, и с верхней площадки лестницы падает ещё один луч света. Затем раздаются шаги, тяжёлые и гулкие: кто-то спускается. Я не поднимаю глаз, чтобы посмотреть, кто пришёл навестить меня, помучить. Прелюдия на самом деле не имеет значения. Только кульминация. Момент, в который я покину этот мир и тот, кто заберёт меня из него. — Уже сдался? Эй, я прикладываю больше усилий на толчке, чем ты, пытаясь остаться в живых! — его ботинок пихает мою вытянутую ногу, нетерпеливо ожидая ответа. И я не издаю ни единого звука, слишком устав от вербальных попыток доказать свою смелость. Но он явно жаждет шоу, резко вцепляясь пальцами в мои волосы и дёргая голову вверх, чтобы я мог видеть только его. Пряди болезненно натягиваются под его напором, от чего я стискиваю зубы, отказываясь доставить ему удовольствие. — Игра не будет весёлой, если ты не будешь подыгрывать мне, малыш, — непоколебимая, маниакальная улыбка расплылась по его лицу, от неё в уголках глаз появились возрастные морщинки. У него подлый вид: густая, непослушная борода покрывает нижнюю часть лица, сальные чёрные волосы вьются по плечам, выглядывают из-под его засаленной шляпы. В прошлой жизни он, должно быть, выглядел очаровательно, но в этой — только сумасшедшим. — Отпусти меня, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы, и лаю я, похоже, куда более яростно, чем кусаю. — ХА! — смешок, который вырывается у мужчины, достаточно громкий, чтобы заставить меня вздрогнуть в его хватке; слюна попадает мне на лицо, когда он продолжает заходиться безумным смехом. Проходит ещё несколько секунд, прежде чем он начинает вытирать слёзы с усталых глаз свободной рукой, всё это время крепко держа меня за волосы, — так ты у нас весельчак? Как насчёт того, чтобы пошутить над этим? — наклоняясь, пока он не оказывается всего в десятке сантиметров от моего лица, он произносит, — ты умрешь здесь, — ухмылка становится чуть шире, — парни повеселятся с тобой, а потом, когда мы закончим и получим то, что нам нужно, мы перережем твоё милое тоненькое горлышко, м-мм? — чтобы подчеркнуть свои намерения, мужчина проводит испачканным большим пальцем поперёк моей шеи, слегка надавливая, просто чтобы заставить меня скривиться. — Я, блять, убью тебя, — громко шепчу я, когда он сильнее давит на моё горло. — Я убью вас всех. — Вот так! Мне нравится эта дерзость! А теперь назови меня как-нибудь по-плохому, только подумай хорошенько сначала! — но я не могу произнести ни слова от силы, с которой он душит меня, — да ладно, у тебя так хорошо получалось! — зрение начинает подводить, медленно погружая меня в темноту, что нарушают лишь белые всполохи света. Я понимаю, что из всех способов смерти, к которым я был готов, погибнуть от рук какого-то сумасшедшего деда никогда не входило в список. Затем, резко кислород возвращается в мои легкие в виде глотка спёртого воздуха, от чего серия отчаянных приступов кашля вырывается из моего горла, когда я возвращаюсь с края пропасти. — Я начинаю увлекаться, да? В конце концов, нам ещё понадобится твой милый ротик, — затем моя голова опускается, сила тяжести тянет её вниз, пока мой подбородок не упирается в вздымающуюся грудь. Мужчина что-то говорит, громко и неприятно, но всё, на чём я могу сосредоточиться — это прохладное прикосновение лезвия к запястьям. На разрезанных ножом верёвках, некогда сковывающих мои руки. На окне. На побеге. Моё зрение проясняется, пока я наблюдаю со стороны за тем, как он продолжает возиться с путами. Если я буду достаточно быстр, я смогу это сделать. Он присел на корточки, сместил центр тяжести. Если я буду достаточно быстр, я выживу. Как только эти верёвки спадают с моих запястий, я двигаюсь, протягивая руки к мужчине в попытке опрокинуть его. Это происходит единовременно: матерщина, возня конечностями. Всё, что я знаю, это то, что преимущество пока что за мной, когда я поднимаюсь с пола. Несуразно бегу к закрытому окну, мои ноги не поспевают за моими мыслями, что заставляют меня двигаться быстрее, быстрее, быстрее. Ты хочешь жить, Эрен? Ты должен бежать. Быстрее. Я протягиваю руку, сам не зная, для чего. Окно находится в нескольких метрах от меня, но тело буквально цепляется за эту осязаемую свободу. Подталкивает себя ближе и ближе к окончанию этого кошмара. Я тянусь, тянусь, тянусь. Быстрее. Беги быстрее, Эрен. А потом я падаю, всё ещё протягивая руку к окну. Кто-то сжимает мою лодыжку, крепко и сильно. Я пытаюсь отбиться, впиваюсь ногтями в бетон, силясь подтянуться поближе к окну, к свободе. Я просто хочу быть свободным. Но я слишком слаб, чтобы сопротивляться натиску этого человека. — Нет, — хнычу я, — нет, нет, нет, — и как бы я ни старался, в моём теле недостаточно сил, чтобы взять над ним вверх. Поэтому я просто волочусь по шершавому полу, такому же отвратительному, как последняя частичка меня, борющаяся до конца. Как только слёзы начинают душить меня, я молю его. Но он возвращает меня к тому, с чего мы начали, переворачивая меня на спину и седлая. — Я жалел тебя, Зеленоглазка. Я действительно жалел, — за этими словами следует кулак, от силы удара которого моя голова откидывается в сторону, — но ты знаешь, в этом мире нет места героям, — кровь начинает хлестать по моему лицу, когда очередной удар вдавливает мой череп в бетон. — И, если ты думаешь, что ты герой, что ж, спешу тебя разочаровать. Ты проиграешь, — я хочу ответить ему, что не чувствовал себя героем уже довольно долгое, блять, время. Левый глаз перестаёт видеть, когда мужчина наносит мне ещё один удар прямо в лицо, всё это время сохраняя улыбку. — Сука, ты в норме, малыш? Не думаю, что Леви обрадуется, когда увидит, что я испортил его игрушку. Я ожидаю следующего удара, может быть, того, что лишусь пары зубов. Но вместо этого он с силой дёргает меня за волосы, поднимая на ноги. Я иду, шатаясь и спотыкаясь, когда он ведёт меня за собой, а кровь не перестаёт капать с моего лица. — Видишь, не так уж и сложно, а? — он швыряет меня на лестницу, от чего я ударяюсь подбородком о край ступеньки. Смех урода эхом разносится по комнате, отражаясь от стен, и я слышу, как его шаги надвигаются на меня. И хотя я в курсе, что попытки бежать не имеют всякого смысла, что наверху только больше этих монстров, я ползу вверх по лестнице подальше от этого человека. Но я слишком устал, поэтому ублюдок вскоре прижимает свой ботинок по центру моей спины. Давление так сильно, что я на долю секунды задаюсь вопросом, не намеревается ли он сломать мне позвоночник. Но потом нога исчезает, на смену приходит уже знакомая рука, тянущая меня вверх за волосы. Ноги спотыкаются о множество ступенек, когда меня силой тащат вперёд. Я ощущаю пульсирующую боль в центре живота, которая говорит мне, что всё закончится, как только я перешагну порог подвала. Мне недолго осталось жить, и следовало бы бояться сильнее, чем сейчас. Дверь со скрипом отворяется, открывая вид на обеденный стол с несколькими занятыми стульями. Кажется, почти вся банда собралась посмотреть, как я сломаюсь. Я быстро замечаю Леви, который, наконец, смотрит на меня впервые с тех пор, как я покинул его в том офисном здании. Он, кажется, удивлён моим появлением, его глаза округлились, а челюсть плотно сжалась. Разве он не должен был ожидать чего-то подобного от своих бывших товарищей? Он всегда знал, на что они способны, и я не понимаю, почему он думал, что я стану исключением. Он сам сказал мне, что я не переживу встречи с ними. — Твоя дворняга пыталась покусать меня, гном, — говорит мужчина, толкая меня на сиденье напротив Леви. Я замечаю, что у него, кажется, нет свежих ран. В отличие от меня, он, похоже, следовал их приказам. Но я вижу, что он всё ещё привязан верёвками к стулу. — Теперь, когда все здесь, — начинает урод, хватая меня за плечо, — давай проясним некоторые моменты, а, Леви? — Он не имеет к этому никакого отношения, — слова отрывистые и вымученные, почти заставляющие меня поверить, что Леви всё ещё не наплевать на меня. Будто он пытается защитить меня. Но я не знаю, зачем он рискует собственной жизнью, чтобы спасать кого-то, кто уже в полной заднице. — О нет, парень, он имеет к этому прямое отношение. Не так ли, Зеленоглазка? — его рука тянется, чтобы взъерошить мои волосы, от чего я инстинктивно стискиваю зубы. Затем он скользит вниз, закатывая рукав моей рубашки, обнажая укус. Осознание, что я не умру сегодня, начинает медленно закрадываться в мой разум. Нет, я пробуду здесь в течение какого-то времени, но, скорее всего, буду желать собственной смерти каждую, блять, минуту. — Птичка напела мне, что ты устроил концерт в Стохесе. Стал чьей-то сучкой, ха! Но потом начал крутиться вокруг сорванца с иммунитетом, — он обводит большим пальцем место укуса, поглаживая так, как я бы не подумал, что этот человек способен. — Он не... — О-о, хочешь сказать мне, что это от тебя? Пока ты ебал его, прикусил слишком сильно? — мужчина вульгарно подмахивает бёдрами в воздух, на что все сидящие за столом начинают гоготать. — Не пытайся наебать меня. Мы все знаем, что его укусили, но он не обратился. Я встречаюсь глазами с Леви, его взгляд смягчился, в них появилось что-то похожее на раскаяние, мольбу. Этого достаточно, чтобы я прервал игру в гляделки и начал рассматривать свои колени. Достаточно, чтобы почти заставить меня сожалеть. Но о чём? Я не предавал его, не убивал его друзей, не притворялся тем, кем не являюсь. — Чего ты хочешь, Кенни? — наконец спрашивает Леви сломленным и обречённым голосом. Вкус ржавчины наполняет мой рот, и я с трудом сглатываю: кровь всё ещё стекает по моему подбородку, как непролитые слезы. — Хах, теперь ты хочешь поторговаться, а? Сбить цену? Вот что я тебе скажу, коротышка, ты скажешь мне то, что я хочу знать, и я не позволю парням склонить твою маленькую сучку над этим столом, — я даже не реагирую на слова этого человека, Кенни. Именно этого я и ожидал от этих людей, учитывая, что я лично был свидетелем того, как они рассказывали о своём обращении с другими у танцевальной студии. Наверное, мне следовало бы бороться, испытывать отвращение; но так или иначе, я смирился с этой судьбой. Может быть, на такие мысли меня навели затёкший глаз и челюсть, но попытка сбежать сейчас приведёт только к поражению и ещё большей боли. Но затем раздается скрежет дерева по полу, так похожий на тот, когда Леви боролся, чтобы освободиться от оков, сидя в хижине каннибалов. Эта сильная воля защитить меня, уничтоженная одним-единственным движением. — Только посмей коснуться его и я... — И что, пацан? Ты убьёшь нас? Порвёшь верёвки и свернёшь мне шею? — рука, что держала меня за предплечье, поднялась выше, и мужчина почти с любовью провёл мне по волосам. Меня затошнило от этого действия. — Нет, ты ответишь мне на всё, что я у тебя спрошу. Тогда, может быть, я буду более милосерден к твоей сучке, — он начинает водить ногтями по коже моей головы, заставляя меня ёрзать на стуле и чувствовать фантомный холодок по спине. — Так что, где остальные? Моё дыхание становится тяжелым и затруднённым, оно эхом отдаётся в тишине комнаты, а в голове пульсирует, когда Кенни продолжает перебирать пальцами мои волосы. — Других нет. Только мы, на этом всё, — в голосе Леви слышатся нотки паники, которые я раньше никогда не слышал. Будто что-то неизбежное грядёт, но я не успеваю как следует подумать об этом, потому что моя голова с глухим ударом падает на стол, — Эрен! — я слышу, как он зовёт меня по имени сквозь пульсацию в ушах, хрипы собственного дыхания. — Я говорил тебе не пытаться наебать меня, — выдавливает Кенни, с каждым слогом сильнее вдавливая ладонь в мой череп. — Я спрошу ещё раз: где, мать их, Эрвин и Ханджи? — я всхлипываю, когда Кенни второй раз ударяет меня об стол, тяну руки, чтобы попытаться отцепить его от моих волос. — Что? — Леви звучит примерно так же жёстко, как и то, что Кенни задел внутри меня при упоминании этих имён. Будто соль на рану, которая никогда полностью не затянется. — О ком ещё, я, по-твоему, говорю, идиот? Или ты думаешь, что кто-то из моих парней смог бы вытворить ту хуйню с лекарством, текущим по венам Зеленоглазки? Я знаю, что психованная была учёной, коротышка. Они — последний кусочек этого паззла. — Они мертвы, блять, мертвы. Просто... просто отпусти его. Кенни, отпусти его, — и внезапно я освобождаюсь от его руки, пытаюсь отдышаться. Комнату наполняют гробовая тишина, дурное предчувствие, от которых моё сердце бешено заходится в груди. — Знаешь, я дал тебе шанс, — раздаётся щелчок пальцев, и, как по команде, десяток рук обрушивается на меня. Прижимают мои руки к столу, опускают затылок и вырывают из-под меня стул. И всё, что мне остаётся сделать, это закричать, умоляя их остановиться, когда ублюдки начинают лапать меня, касаться сразу и везде. — Они мертвы! Они, чёрт возьми, погибли, я клянусь! — едва слышу крик Леви из-за стука сердца в ушах. Эти похотливые мрази, трогающие меня, повергают своими действиями в своего рода шок. — Пожалуйста! Они мертвы! — Они мертвы, они мертвы, — издевается Кенни, — эй, поднимите его голову, ребята, — затем чья-то рука в моих волосах поднимает меня лицом к Леви. Это то, чего я хотел тогда, не так ли? Чтобы он увидел, как я ломаюсь? Потому что это определённо то, что я делаю, когда слёзы начинают стекать по моему красному лицу из-за ощущения проворных пальцев, что расстёгивают мои джинсы. — Трост Медикал! Снова щелчок пальцев, от которого всё останавливается. Все мерзкие руки разом покидают меня, и я оседаю на пол, почти не видя ничего вокруг. — Они в Трост Медикал, — выдыхает Леви с отчаянием и мольбой. И если бы я сейчас не сидел на полу, то обязательно бы бросил на него вопросительный взгляд. Тот, с которым бы пытался узнать, что заставило его рискнуть, солгав этим уродам. Потому что они мертвы, убиты выстрелом в голову и... чёрт. Но, может быть, Леви умнее меня, потому что Кенни, кажется, купился на это. Он посмеивается, подходя ко мне ближе, чтобы внезапно дёрнуть за руки и посадить обратно на место. — Трост Медикал? Ты уверен в этом? — Они не хотели, чтобы кто-то ещё знал. Не хотели, чтобы это превратилось в Стохес. Они... они разбили лагерь внутри здания. Мы хотели отправиться к ним, как только сойдёт снег. Я клянусь, что они там. Проходит мгновение тишины, прежде чем Кенни восклицает: — Я знал, что в тебе это есть, пацан! Не смог напустить туману на глаза старому дяде Кенни, а? — я смотрю, как он подходит к Леви и взъерошивает ему волосы, всё ещё маниакально улыбаясь. Однако состояние шока до сих пор не отпускает меня, поэтому я будто онемевший, продолжаю сидеть на стуле. Только когда Леви, наконец, смотрит на меня, я, кажется, немного прихожу в себя от страха и отвращения в его глазах. Всё это направлено на меня, пока Кенни продолжает гладить его по волосам. Именно тогда я полностью понимаю, почему он так оберегал меня от этого места, этих людей, его фальшивой семьи, которой никогда не было. Но что-то пыталось затащить его обратно в самую гущу событий. И на мгновение мне действительно становится немного жаль его. Но потом я вспоминаю, почему я здесь, как я оказался на этом ёбаном деревянном стуле, окруженный кучей психов и насильников. Особенно когда Кенни возвращается ко мне только для того, чтобы протянуть руку и схватить меня за подбородок. Он пару секунд смотрит мне прямо в глаза, прежде чем, наконец, открывает рот, чтобы заговорить. Я ожидаю определённых слов, но не получаю ни одного из них. Он говорит мне нечто куда более чудовищное. То, от чего у меня по спине не могут не пробежать мурашки. — Ты готов к путешествию, Зеленоглазка?