***
Путь из Луизианы до Орегона занимает почти двое суток и четыре сменённых автомобиля. Насколько проще и быстрее было бы долететь до пункта назначения самолётом, но сейчас он не может позволить себе такой роскоши. Не когда жизнь Уилла, — всего лишь возможно, — находится под угрозой, а лишнее посещение аэропорта может повлечь за собой неоправданный риск. Вместо этого Ганнибалу приходится практически без сна и остановок гнать автомобиль через пустыни жарких южных штатов. И если Уилл играет с ним… Климат меняется; на севере местами — уже снежная зима, но по большей части просто слякотно и сыро. Нужный городок представляет собой всего несколько улиц, и непонятно, почему Уилла вообще занесло в эту глухомань. И магазин, и мотель, в котором должен был остановиться Уилл, Ганнибал находит сразу же. Заранее озаботившись неброской маскировкой, он платит наличными за комнату и дополнительно приплачивает администратору за информацию. Юноша у стойки — «Дэйв» — вопиюще груб и безучастен. Намекая на более щедрое вознаграждение, он торгуется за каждую известную ему крупицу информации, чем раздражает Ганнибала ещё сильнее. Ганнибал, к его собственному глубочайшему сожалению (и к невероятной удаче Дэйва), слишком занят, чтобы марать руки о деревенского прыщавого соплежуя, поэтому получив желаемое, он забирает ключи от того же номера, что занимал Уилл, желает Дэйву хорошего дня и уходит. Из рассказа администратора следует, что предыдущий постоялец собрал вещи и уехал, переночевав в нём от силы только ночь из семи оплаченных, притом даже не потрудился закрыть нормально дверь, зато оставил в холодильнике свои провизию и алкоголь. И если бы служащим мотеля было дело до своих постояльцев, они бы заподозрили в этом что-то явно неладное. Парковка мотеля, к несчастью, уже несколько лет не обеспечена камерами, поэтому ничего больше здесь Ганнибал получить не может. Он заходит в номер и полной грудью вдыхает застоявшийся прелый воздух. О том, что Уилл мог когда-то здесь ночевать, не напоминает вообще ничего. Выглядит и пахнет комната отвратительно. Холодильник оказывается предсказуемо пуст. Из окна с разбитыми жалюзи виден супермаркет, в остальном пейзаж невероятно удручающ. Уилл мог бы найти более приятное и живописное место для остановки. Вылазка в супермаркет оказывается более продуктивной и проходит без происшествий. Ганнибал без проблем проникает в комнату службы безопасности (ни дежурного, ни электронного замка на двери) и, зная точное время посещения Уиллом магазина, он очень быстро находит нужные ему записи с камер слежения. На экране монитора он наблюдает за тем, как Уилл бродит по торговому залу. Он выглядит уставшим и слегка потерянным. Его волосы немного отросли за время, что они не виделись, а тени под глазами стали ещё глубже. Его хочется обнять за плечи, увести домой и позаботиться о нём. И если понадобится, применить для этого силу. Ганнибал недовольно морщится, когда Уилл с записи бросает в корзину коробки с полуфабрикатами и несколько бутылок какого-то отвратительного алкоголя с самых нижних полок. На несколько минут Уилл зависает в отделе свежих овощей. Зависает — буквально, потому что обычно люди не рефлексируют так долго над томатом в руке. Он стоит, может быть, минут десять, и будто бы даже отключается в процессе. В какой-то момент ещё большее внимание Ганнибала привлекает другой мужчина, скрывающийся за одним из опорных столбов, словно разнюхивая что-то. Немногим погодя между ним и Уиллом завязывается недолгий разговор. Рыбак — рыбака, — хмуро отмечает Ганнибал, наблюдая за разворачивающейся на экране картинкой и барабаня пальцами в кожаной перчатке по столу. Он чуть выше Уилла ростом, шире в плечах и в целом кажется несколько крупнее. Ганнибалу приходится просмотреть ещё несколько записей, чтобы рассмотреть его лицо. У него очень приятная наружность — его даже можно было бы назвать красивым по меркам многих — ослепительная очаровывающая улыбка и стеклянный взгляд, и, что ж, рядом с Уиллом, который, кажется, хочет казаться меньше, чем он есть на самом деле, этот человек выглядит сияющим. Человек уходит, и Уилл провожает его долгим жёстким взглядом. Ах, ну конечно, Уилл, как всегда умный мальчик, сразу всё сообразил. Заканчивая просматривать записи, Ганнибал удаляет все компрометирующие файлы, включая и те, на которые мог только что попасть сам, и отключает камеры. На выходе он платит кассиру полсотни баксов за то, чтобы сейчас же узнать имя обладателя той ослепительной улыбки. Кассир тушуется, Ганнибал любезничает, и спустя десяток минут и ещё сотню долларов, он получает желаемое. Брендан Стивен Кэмп, — значится на его кредитной карте, и это имя горечью оседает на языке Ганнибала. На улице начинает светать, когда он возвращается в номер и берётся за планшет. На самого мистера Кэмпа нет ничего, но через фотографии на фэйсбуке некоторое время спустя Ганнибал находит страницу его жены. У них двое малолетних сыновей-близнецов, и их наличие заставляет его раздражённо стиснуть челюсти и нахмуриться. Покопавшись в социальных сетях ещё немного, выйдя на сайт риэлтора, который занимался продажей их дома (стоимостью более миллиона долларов — одного из самых дорогостоящих среди представленных на сайте, — этот Кэмп должен был иметь неплохой источник дохода), Ганнибал выясняет адрес особняка. Не утруждая себя выпиской из мотеля, он оставляет ключи на тумбочке, садится в автомобиль и выдвигается в Портленд.***
У Чарли ужасные мешки под глазами, и он действительно плохо выглядит. — Ты плохо спишь? — спрашивает его Стив. — Твой терапевт тебе прописывал что-нибудь раньше? Могу подыскать нужное лекарство, если у тебя проблемы со сном. Тот только бросает на него сложно-читаемый взгляд, и качает головой. Ну, нет — так нет. Стив только пожимает плечом. Вместе с завтраком он опускает перед Чарли на пол коробку. Он слишком долго размышлял об её уместности, а теперь чувствует лёгкое трепетное волнение. — Я кое-что тебе принёс, — объявляет он и не уходит сразу, а остаётся ждать, когда Чарли проявит к ней интерес. Уилл решает его не разочаровывать; прочистив горло, он плавно подаётся вперёд и приоткрывает крышку. Первым делом его взгляд упирается в баллончик геля для бритья и новую бритву; его глаза округляются практически непроизвольно. С учётом их обстоятельств это достаточно интимный подарок. Он не удивляется, обнаружив в коробке новую одежду. Удивляет её качество, потому что оно гораздо лучше, чем у всего, что Стив приносил ему до этого. На самом дне лежат хорошие туфли, поверх них — рубашка приятного светло-серого цвета. Если верить ярлычку производителя, она стоит баснословных денег, — Уилл знает об этом точно, потому что видел рубашки этого производителя у Ганнибала. Ткань очень хорошая, плотная, приятная на ощупь. Уилл заворожённо проводит пальцами по ней и по перламутровой пуговице под воротничком. — Нравится? — Да, — кивает Уилл. — У меня никогда таких не было. Мне очень нравится. Спасибо, Стив. На самом деле ему совсем немного хочется съязвить насчёт сладкого папочки, но он сдерживает этот порыв при себе. Следующая мысль заставляет его зардеться румянцем: потому что даже несмотря на непростые отношения, Ганнибал, — особенно в самом начале их путешествия, — тратил на Уилла непомерное количество денег и покупал для него самые разные вещи, начиная с зубной щётки и трусов, заканчивая чем-нибудь вроде смокинга или наручных часов, которые он купил для Уилла по собственной прихоти. И он никогда не скрывал, как приятно ему было это делать. Делало ли это Ганнибала его сладким папочкой? Очевидно, что да. Господи, они даже речи никогда об этом не заводили. Даже в шутку. Даже мысленно он никогда на этом не зацикливался. Это просто с самого начала было… вроде как само собой разумеющееся после всех их злоключений. Было логично, что Ганнибал станет на него тратиться, ведь у Уилла вообще не было никаких собственных средств к существованию. И пусть на Кубе у него была какая-то работа, он не станет обманывать сам себя: работал он совсем не ради денег. Чем были заняты его мысли, если он никогда прежде не задумывался о том, что всё это время он был грёбаной содержанкой Ганнибала? Когда и как это стало нормой для него? (Ты кинулся вместе с ним в бега, — вот как. Ты ни разу даже не усомнился в его способности позаботиться о вас. Вот насколько надёжным ты его считаешь. Вот как сильно ты полагался на него.) Боже, что это вообще говорило о нём? Что с ним не так? Чувствуя, как заливаются краской щёки, Уилл украдкой из-под ресниц бросает на Стива взгляд. Он знает, что Стив заметит, и знает, что этот румянец он примет на свой счёт. Потому что тот смотрит на него слишком пристально. Вообще-то, он смотрит даже голодно, и Уилл не уверен, какого сорта голод сейчас таится в его взгляде. Уилл чувствовал себя достаточно смелым для флирта; он был готов сколько угодно подогревать любопытство Стива, однако, о чём бы он там ни думал накануне, не то чтобы он действительно торопился отваживаться на большее. Не то чтобы он действительно чувствовал себя способным. Стив продолжал повторять, что не интересуется мужчинами, но Уилл знает точно: нельзя так смотреть на другого человека и при этом не хотеть его себе. В каком бы там отрицании сам Стив ни находился. Сколько времени есть у Уилла, прежде чем этот голод станет очевиден не только для него? Стив не насильник, но его повадки и его характер подсказывают, что он не будет так же терпелив и изящен в своих ухаживаниях, как Ганнибал. Не ответь ему Уилл взаимностью, он потеряет расположение Стива очень быстро. (А не много ли ты берёшь на себя? Что, если с Ганнибалом всё обстоит точно так же? Ты давно смотрелся на себя в зеркало? Кому ты вообще нужен в том-самом-смысле? Кто бы мог подумать, что у тебя настолько раздутое самомнение!) Но отголосок сна и накатившее безумие минувшего вечера всё ещё свирепствуют в нём, наполняя его взгляд нездоровьем. Уилл смачивает губы языком и проводит пальцами по волосам, убирая непослушные пряди со лба назад. — Может быть, ты захочешь надеть это сегодня вечером, — предлагает Стив в конце концов, прослеживая это движение. Его взгляд и интонации говорят о том, что это не совсем предложение. — Мы могли бы снова поужинать. Если ты, конечно, захочешь. — Конечно, — кивает Уилл. — С радостью. — Отлично. Заберу тебя в семь. Это свидание. — Стив, я понятия не имею, который сейчас час, — улыбается Уилл. — Я знаю, — и его голос лучится удовольствием. Уже перед самым уходом Стив ненадолго застревает в дверях. Он бросает на Уилла ещё один взгляд, и тому на мгновение кажется, будто его глаза преисполняются какой-то невысказанной грустью. Уиллу приходится прикусить щёку изнутри, чтобы не упасть в это чувство, потому что сейчас совсем не подходящее время проникаться сочувствием к убийце. Если только… При знакомстве Стив заявил ему, что он не играет с едой. Возможно, — только возможно! — он посчитал, что Уилл — больше не еда.***
Ганнибал приезжает к нужному дому около обеда и остаётся наблюдать за ним из машины. Дом большой, белый, и даже на второй взгляд выглядит роскошно. Энн Кэмп с детьми возвращаются только после семи, и Ганнибалу снова приходится ждать наступления позднего вечера, чтобы дети гарантированно легли спать. Он всегда был чрезмерно терпелив, — он умел и мог сидеть в засаде столько времени, сколько требовалось, — но сейчас необходимость ждать вызывает у него сводящий с ума подкожный зуд, и это заставляет его нервничать ещё сильнее. Это крайне неприятно и беспокойно, и он корит себя за эту слабость, и тем не менее он ничего не может поделать с тем, что тратит впустую непозволительно много времени. Записи из супермаркета практически не оставляют ему сомнений в том, что Уилл попал в беду: каждая лишняя минута проволочки могла стать критической, учитывая, как много времени он уже потерял. Он отказывается принимать вероятность того, что для Уилла к текущему моменту могло стать слишком поздно. Коротая время в машине, Ганнибал снова пробует до него дозвониться, но звонок по-прежнему остаётся без ответа. Пробраться позже вечером наверх и найти хозяйскую спальню ему не составляет труда. Он придирчиво и бесцеремонно изучает объекты декора, хозяйский гардероб, постельное бельё, фотографии счастливой семьи в рамках. У жены Кэмпа от середины бедра протез вместо правой ноги. И это интересно. Энн Кэмп взвизгивает, когда заходит в неосвещённую комнату, и из угла её лицо и плечи внезапно обнимают чужие руки, плотно зажимая ей рот и тесня её к кровати, лишая всякой возможности издать ещё хотя бы звук или пошевелиться. У неё крашеные белёсые волосы по плечи, высокий лоб и маленький рот с тонкими губами. Она похожа на моль. Энн смотрит на силуэт незнакомца дикими испуганными оленьими глазами и на первых порах просто окаменевает перед ним. Ганнибал заваливает её спиной на постель, садится сверху, намертво сжимая коленями её бёдра, не позволяя себя столкнуть, и с силой выворачивает её кисти под неправильным углом. Он сломает мне руки и изнасилует, — проносится в её голове. — Изнасилует и задушит. — Шш. — Ганнибал наклоняется чуть ниже к её лицу, пытаясь усмирить возобновившиеся брыкания и сфокусировать её внимание на своих словах, а не на себе. — Успокойтесь, миссис Кэмп, истерика нам ни к чему и не поможет вам сбежать. Этот мужчина выше и тяжелее её почти в два раза. Она делает ещё несколько заранее обречённых на неудачу рывков, а затем беззвучно затихает, закрывая глаза. В уголках собираются слёзы. — Вам известно, кто я? — спрашивает Ганнибал. Энн качает головой. — Меня зовут доктор Ганнибал Лектер. Вы могли слышать обо мне как о Чесапикском Потрошителе. Секунду назад это показалось бы невозможным, но теперь глаза Энн Кэмп становятся огромными как блюдца. Она снова рвано дёргается, пытаясь закричать. Но Ганнибал придавливает её ещё сильнее, предостерегающе, угрожая разорвать ногтями её белую кожу. — Мне очень нужно найти вашего мужа, миссис Кэмп, — говорит Ганнибал. — Он отнял кое-что очень ценное у меня, и мне нужно это вернуть. Вы можете сказать мне, где я могу его найти? Слёзы горячими ручьями льются из её глаз по вискам, но она мотает головой из стороны в сторону. Он с досадой дёргает челюстью, кусает губы, сверкая острыми клыками. Конечно, он мог ошибиться. Он всего лишь человек, в конце концов. Он знает, что хотел найти Уилла так сильно, что ухватился за первую же возможность, которая могла как-то объяснить его исчезновение. Люди постоянно сталкиваются друг с другом, и в самóм факте разговора Уилла и мистера Кэмпа посреди ночи в магазине в сельской глуши могло не быть ничего странного, чтобы заподозрить что-то неладное. Ганнибал прикрывает глаза и стискивает зубы. Чутьё кричит ему, что Брендан Кэмп — хищник, в охотничьи угодья которого Уилла угораздило набрести. Кому из них в итоге повезло меньше — вот в чём вопрос. Но Уилла нигде нет, а Брендан, похоже, живёт здесь в этом большом белом доме непомерно сладкой ванильной жизнью. — Вы уверены? Подумайте ещё раз, миссис Кэмп. Потому что, — вкрадчиво продолжает он, — если вам известно, где он, и вы скрываете это от меня, я обещаю вам: я убью и вас, и ваших детей у него на глазах, а затем скормлю вас троих вашему мужу за ужином. С наслаждением. Ганнибал выжидает какое-то время, позволяя ей максимально вдумчиво проанализировать его слова. — Сейчас я уберу руку от вашего лица, и вы заговорите. Кивните, если вы поняли меня. Энн кивает. Она верит его обещаниям. Она столько слышала об этом человеке из новостей и от своего мужа, что его слова не вызывают у неё сомнений. Рука Ганнибала медленно соскальзывает с её рта к шее и обнимает пальцами горло. Энн делает судорожный глубокий вдох, её губы дрожат. — Пожалуйста, не трогайте детей, — рваным шёпотом просит она. — Они ни в чём не виноваты. Они ничего не знают. Лицо Ганнибала — точёный мраморный камень в лунном свете, и чёрные бездонные провалы на месте его глаз приводят её в ужас. Он смотрит на неё напряжённо и только медленно моргает, не произнося больше ни слова. — У него есть дом в часе езды отсюда. Если он у вас что-то забрал, оно там. Если до сих пор у него были лишь подозрения в причастности Кэмпа и участия в его делах его жены, то сейчас миссис Кэмп их безусловно подтвердила. Когда она называет ему точный адрес и объясняет дорогу, Ганнибал ломает ей шею.***
Всё начинается почти невыносимо неловко. Стив, гладко выбритый и пахнущий крайне мужественным парфюмом, заходит за Уиллом в угольно-чёрной рубашке, брюках цвета графита и с аккуратно зачёсанными на бок волосами. Прилежный и красивый как студент на выпуске. Он пробегается по Уиллу ответным оценивающим взглядом: как и было велено, тот надел подаренную одежду, очень постарался усмирить волосы, зачесав кудри и освободив от них лоб, и начисто выбрил своё лицо. И Стив не может не отметить, насколько отлично тот выглядит: Гораздо лучше, чем когда он только подобрал его. Если бы только не эти ужасные мешки под глазами, которые день ото дня становятся только глубже и темнее, сколько бы он ни экспериментировал со снотворным и обезболивающим. Придётся что-то сделать с этим. Он встречает его нервным и взбудораженным, но Стив, скорее, удивился бы обратному. Удовлетворённо хмыкнув, он защёлкивает на руках Уилла наручники, снимает браслет с его ноги и ведёт его в гостиную, освещённую низким приглушённым светом. Стол к этому времени уже накрыт на двоих, стоит графин с вином (или вишнёвым соком, что вероятнее). Откуда-то из колонок приглушённо играет ненавязчивая музыка. Стив отодвигает перед Уиллом стул, освобождает от наручников его правую руку, а левую приковывает к подлокотнику. Откупорив для себя бутылку красного вина, он зажигает свечи. У Уилла непроизвольно перехватывает дыхание. Он говорит себе, что это большей частью от удивления, но на самом деле — его чертовски обескураживает, что за ним явно снова пытаются ухаживать, и не кто-то, а очередной серийный убийца (и он не может не отдать ему должное: если это и впрямь ухаживания, то делает он это гораздо прямолинейнее (топорнее), чем Ганнибал). При горящих свечах атмосфера предстоящего ужина становится ещё интимнее. — У нас ужин при свечах, — озвучивает очевидное Уилл скорее утвердительно, чем вопросительно. Стив кивает в ответ. — Это свидание, Стив? — приподнимает Уилл бровь. — Ты звучал весьма убедительно, когда не переставал повторять, что не заинтересован. — Так и есть. — Вот и всё, что он отвечает, оставляя Уилла и дальше теряться в догадках. Стив начинает с закусок и подаёт брускетты с печёночным паштетом. Он замечает, как тушуется Уилл при их виде, и качает головой. — Это не твоя печень, Чарли, — фыркает и почти снисходительно объявляет он. — Я бы не стал так над тобой издеваться. Это было бы ужасно. Как будто бы всё прочее таковым не было. Однако, это признание неожиданно трогает. Потому что Уилл знает, — конечно, он точно это знает, — что в отличие от Стива, Ганнибал не упустил бы возможности скормить ему самого себя, испытай он в этом нужду. — Чья же? — спрашивает он без особо интереса. Стив разливает напитки, и они стукаются своими бокалами, прежде чем приступить к трапезе. К разочарованию Уилла в его бокале действительно оказывается вишнёвый сок. — Мелиссы. Которую он унёс и не вернул обратно. Уилл чувствует, как у него сжимается желудок, но его руки уверенно поднимают брускетту и подносят её ко рту. Запах чеснока и трав просто умопомрачительный. Уилл делает первый укус. Господи. Он в блаженстве закрывает глаза и стонет от удовольствия. А потом с печальной улыбкой на лице безрадостно хмыкает. — Моя, наверное, была здорово подпорчена? — Вовсе нет. Хотя количество алкоголя, которое ты вынес из магазина в какой-то момент заставило меня засомневаться. — В качестве мяса. — Ага, — ухмыляется Стив и поясняет: — Я хотел забрать почку сперва. Но затем передумал. Ты хорошо себя вёл. Я решил не наказывать тебя. — Так значит, это наказание? — Иногда. — Ты съел её? — удаётся произнести ровным голосом, и Уилл хвалит себя за это, чувствуя, как жгучая ревность сочится из всех его пор. Она кажется настолько всепоглощающей, что он изумляется, как Стив не может её учуять. Уилл делает жадный глоток из бокала. То, как буднично они об этом разговаривают… — Нет. — Стив сконфуженно улыбается и качает головой. — Мне нужно было выполнить заказ. Она ушла клиенту. — Что ещё ему ушло, Стив? — Не многое. — Тот бросает на него короткий острый взгляд, и Уилл замечает, как недовольно он морщится, закусив губу. — Несколько фотографий. Твоя рубашка. Вероятно, он имеет в виду его собственную, ту, в которой он провёл несколько дней, включая последнюю двенадцатичасовую поездку в автобусе, и которая вся насквозь провоняла и пропиталась его пóтом. Эта мысль отзывается у Уилла неприятной будоражащей щекоткой. Странно быть объектом внимания такого рода у какого-то безымянного извращенца. И он не может не задаться вопросом, хранил ли когда-нибудь Ганнибал что-то из его одежды? И если да, то с какой целью? что он с ней делал? Боже. Он вспоминает все те разы, когда Ганнибал мог беспрепятственно слоняться по его дому в Вулф Трэп и делать там всё, что его душе вздумается (Например, смастерить компрометирующие тебя мушки или порыться в ящике с твоим бельём. Накачать тебя во сне коктейлем из опиатов, и всю ночь нашёптывать тебе кошмары на ухо, воспламеняя твою жажду крови. Или скормить твоим собакам лицо Мейсона Вёрджера). Однажды он действительно не смог найти один из своих особенно любимых свитеров, — старый, изношенный почти до дыр, в пятнах от моторного масла, — и ему так и не удалось восстановить в памяти, где он мог его оставить. Господи, Ганнибал был так любопытен, щепетилен и извращён в общечеловеческом понимании, что вполне мог порыться в его корзине с грязным бельём. Уилл доедает первую брускетту и слизывает жир с пальцев. — Я не слишком часто позволяю себе так напиваться, — почти что оправдываясь, признаётся он. — Последний год для меня… выдался чертовски сложным. Хотя, нет, знаешь, — мнётся он. — Последние пять лет были каким-то кромешным ебучим кошмаром. Ну, по крайней мере это — истинная правда. Стив тёмным взглядом отслеживает, как на бранных словах уголки губ Уилла приподнимаются в лёгком радостном оскале, как его язык скользит по указательному и среднему пальцу, слизывая жир, и как рука непроизвольно поднимается к щеке, чтобы потереть шрам. Стив смотрит на него точно так же, как смотрел Мэтью Браун, — внезапно и так отчётливо видит Уилл. — Алчно. Уилл осматривает стол, особенно надолго останавливаясь невидящим взглядом на горящих свечах, и кротко улыбается, делая ещё один глоток вишнёвого сока. — Интересно, Мелисса когда-нибудь ужинала при свечах? — задаёт он вопрос практически в пустоту. А затем берёт и надкусывает следующую брускетту. Паштет тает во рту и хлеб поджарен что надо: середина мягкая, а корочка умопомрачительно хрустит на зубах; Уилл закатывает глаза от удовольствия. Стив задумчиво щёлкает языком, качает головой и поджимает губы в ироничной и вежливой улыбке. Поразмышляв над чем-то, он выдвигает из-под стола свой стул, поднимается с места и отходит к стене, на которой висит большая картина с изображением разноцветных пятен, мазков и подтёков, и щёлкает кнопкой на брелоке. Он возвращается к Уиллу, чтобы отстегнуть его от стула, а затем жестом подзывает за собой. Под картиной обнаруживается встроенный в стену шкафчик. В нём двадцать четыре секции, двадцать четыре полки, и почти на каждой находится фотография девушки и её личные вещи. Его трофеи. Одна из полок занята мобильными телефонами — источниками его фотографий. Понятно, почему в случае с Уиллом, ему пришлось делать новые. На телефоне Уилла фотографий просто не было. Кроме того, самого телефона на полке Стива нет тоже. — Добро пожаловать в мой мир, — объявляет Стив, наблюдая за тем, как отвисает челюсть его пленника, как расширяются его глаза. — Клиенты хотят узнать о них побольше: они ведь в некотором роде становятся единым целым. Я даю им такую возможность. Стив пакует их фотографии, личные вещи и мясо по коробкам и развозит покупателям. Идея не нова, но она вызывает рой мурашек на коже Уилла. Чувства снова переполняют его, грозя отключить от действительности. Он думает о человеке, который получил его печень, и хочет убить его собственными руками: изрезать его горло, вскрыть его пищевод, расплющить в руках желудок, подвесить его на собственных кишках. Он не был её достоин. Брускетта просится наружу. Уилл делает ещё один шаг к шкафчику, чтобы рассмотреть красивые лица молодых девушек. Среди всех прочих он находит подписанное фото Пэнни (шарф, лифчик, помада, наушники, розовый спонж для лица) и Сами (немного одежды, водительские права, ключница, пудреница, щётка для волос). Сами мертва, но части её тела, вероятно, до сих пор хранятся где-то в морозильной камере. — Это Мелисса (лифчик леопардовой расцветки, пурпурные ажурные трусики, коралловый топ), — тычет пальцем Стив. — И нет, она никогда не ужинала при свечах. Откуда тебе знать? — хочет спросить Уилл. — Неужели всю свою жизнь они были настолько одиноки? Неужели настолько же одиноким выглядел я, что ты понял это с первого взгляда? Он скорее интуитивно, чем как-то иначе, чувствует руку Стива, парящую в миллиметрах от своей спины. Он чувствует её тепло. Дрожь щекоткой пробегается по его телу. Он почти ощущает, как Стив покровительственно кладёт ладонь на его правый бок, — туда, где до сих пор болит тупой болью. Где остался разрез, нанесённый его рукой, заявляющий на Уилла его права. Уилл сглатывает и почти резко разворачивается к Стиву лицом. Руша эту недоблизость, он прямо, нахально, требовательно спрашивает: — Где мои вещи, Стив? Здесь их нет. Стив деловито прячет руки в карманы, делает глубокий вздох и с видимой долей раздражения снова щёлкает языком. — В моей комнате. Ох… Слишком яркое воображение снова несётся вперёд, заставляя Уилла видеть, слышать и чувствовать, преследуя какие цели, Стив оставил его вещи в своей комнате. Он хочет оставить его себе. — Говорят, самый любимый звук у человека — звук его собственного имени, — прерывает Стив поток его мыслей. — Не мог не заметить, — проговаривает он медленно, — как часто ты называешь по имени меня. Ты хочешь мне понравиться, Чарли? Уилл смачивает губы. — Я уже тебе нравлюсь, — с долей бесстыдства замечает он, и тут же начинает теребить пальцами манжету рубашки, тушуясь и смущённо отводя взгляд в сторону. — Мне нравится твоё имя. Оно напоминает мне о Стиве Роджерсе, — безучастно пожимает он плечом, может быть, оправдываясь. — Я любил эти комиксы в детстве, знаешь. Тем более, это же твоё имя, как ещё мне тебя называть? Стив понимающе улыбается. — Ладно, идём, — сдержанно говорит он, выводя пленника из нервного оцепенения, и разворачивается обратно к столу. — Мы не доели. — Эй, постой, — тормозит его Уилл, и его рука мажет по бицепсу Стива, заставляя того остановиться на полуобороте. Они оба замирают от этого движения, от того эффекта, которое оно оказывает на них обоих. Уилл выглядит не менее ошарашенным, чем Стив; его глаза такие огромные, и он смотрит ими прямо в глаза Стива, и его взгляд то и дело соскальзывает в то место под его плечом, где теперь на чертовски крепкой мышце неподвижно и неуверенно лежат его пальцы. Его голос звучит ещё более взволнованно, чем он себя прямо сейчас чувствует. — Я хотел попросить. Если ты будешь так добр, — поспешно добавляет он тут же. — Пожалуйста. — Да, Чарли? — Стив, кажется, тоже понемногу приходит в себя. В его взгляде подозрительность и недоверие, и явное смущение. Всё это приправлено чистой заинтересованностью и приязненностью, вызванной его непритворной вежливостью, поэтому он не двигается, позволяя чужой руке и дальше лежать у своего плеча. — Когда ты в следующий раз решишь что-то забрать у меня, — медленно проговаривает Уилл хриплым голосом, — не трави снова мою еду. Я ужасно… Мой организм ужасно переносит лекарства, после… — Он прочищает горло. — Я чувствую себя мёртвым после них. Уилл смачивает губы и сглатывает, и на секунду сжимая пальцы на его рубашке, наконец-то нерешительно убирает от него руку вниз, цепляясь за собственные брюки. — Разреши мне… Разреши мне увидеть, как это будет. Если Стив выглядел удивлённым минуту назад, то сейчас он кажется вообще полностью сбитым с толку. Это что-то новенькое. Он берёт себя в руки и с типичной для себя насмешливостью спрашивает: — Зачем бы мне это делать? Его пленник осекается, явно теряясь, паникуя. — Потому что ты упоминал, что практикуешь подобное с ними. — Уилл небрежно, почти ревностно, кивает в сторону фотографий. — Тебе же нравится это: позволять им смотреть на то, как ты режешь их. И от того, как он произносит слово «режешь», у Стива пересыхает в горле. — За непослушание, — напоминает тот, сверля его пытливым взглядом, и Уилл облизывает губы снова. — Я хочу увидеть, — говорит он, распахивая глаза — широко и наивно. — Мне кажется, это было бы… волнующе. Разрешить кому-то… Это было бы что-то сродни… — Он спотыкается и спотыкается, пытаясь подыскать подходящие ассоциации, хотя у него есть несколько на примете. И он не станет их использовать. Он сдаётся в конце концов: — Я не знаю, Стив. Я думаю, я просто хочу ощутить это. Почувствовать, когда кто-то так… увлечён тобой. Касается тех мест и тем образом, которых раньше не мог коснуться никто другой. Он спешно вытирает глаза, чувствуя, как там собирается влага. — Мне кажется… Мне кажется, обретение подобной связи — это правда должно быть незабываемым. Похоже, его «бывший» и вправду основательно проехался по нему катком. Чтобы так опустить чужую самооценку, нужно обладать особым талантом. Совсем немного доброты и заботы потребовалось для того, чтобы сделать Чарли благодарным, преданным и податливым как пластилин. Уж Стив-то его не обидит. И он лениво размышляет о его бывшем, когда до его слуха доносится: — Ты упоминал о единении. Подумай только, насколько тесным и абсолютным оно могло бы стать, получи ты часть меня по моей воле и при моём участии? Второй раз за этот разговор у Стива пересыхает в горле. — Я правильно понял: ты хочешь наблюдать за операцией? За тем, как я буду резать тебя? — приподнимая бровь, недоверчиво переспрашивает он, но тот только грызёт собственные губы неловко. — Это зрелище не для слабонервных, Чарли. Я не просто так использую это как меру наказания. Ты будешь чувствовать себя нездоровым, когда я начну. — Я похож на здорового? — почти огрызается тот, но тут же берёт себя в руки. — Прости, мне жаль. Мне просто нужно почувствовать это, Стив. Я так устал быть бесполезным, — выдыхает он, качая головой, и затем добавляет шёпотом, вкрадчиво: — Я чувствую, что так ты бы позволил мне переродиться, обрести себя заново. Я был бы обязан тебе всем. Стив закусывает щёку изнутри, размышляя, но эта идея кажется ему невероятно будоражащей. Не то чтобы он планировал вообще что-то изымать у него в ближайшее время, но, если Чарли сам этого хочет, если так открыто предлагает, то как Стив может ему отказать?.. Одна из голеней кажется неплохим вариантом. И наблюдать неискушённому красотой хирургии человеку за этим будет куда менее травмирующим, чем за вскрытием брюшной полости. К тому же подобрать хороший протез не станет проблемой. В быту эта потеря едва ли будет ощущаться. — Я подумаю об этом. Давай, идём за стол. И пока Уилл усаживается на своё место в самых растрёпанных чувствах, Стив отправляется на кухню за следующим блюдом. — Расскажи про своего бывшего, — бросает он, когда ставит перед Уиллом горячее (очень привлекательного вида стейк из задней части, приготовленный на гриле и украшенный веточками розмарина, с гарниром из запечённых овощей и золотистых ломтиков картошки, — подсказывает доктор Лектер из-за плеча с равнодушием). Уилл резче, чем стоило бы, звякает ножом по тарелке. За время, что он провёл в подвале Стива, он сотни раз думал о том, как можно преподнести эту историю, ночами проигрывая в голове сценарий за сценарием. Он мог рассказать ему правду (очевидно, часть правды). Но было что-то поэтичное в мыслях о том, как могла произойти их с Ганнибалом первая встреча при иных обстоятельствах или в миллионах других миров. Помимо кошмаров ему снились и другие сны. Это всегда было… чарующе (и заставляло его задыхаться от безутешного горя, похороненного глубоко в груди, едва он открывал глаза). В конце концов он решает, что немного правды в самом деле не помешает. — Он был моим лечащим врачом, — с максимально нейтральным выражением лица отвечает он. — Потом стал моим близким другом. Потом… Стал единственным, кто имел значение. Ему требуется сделать паузу, чтобы продолжить. — В конце концов он стал всем, что у меня осталось. Стив отрезает от стейка кусочек и, исподлобья бросая на пленника быстрый взгляд, с простодушной прямотой спрашивает: — Почему же тогда ты убил его? Пальцы Уилла, занятые приборами, всего на мгновение замирают над тарелкой, а затем уголок его губ медленно ползёт вверх, и его лицо искажается намёком на недобрую, мстительную улыбку. Уилл делает глубокий вздох и, следуя примеру Стива, тоже обращает всё своё внимание на кусок мяса. Под натиском зубчатого столового ножа ароматный мясной сок брызжет на манжету его светлой дорогой рубашки и, медленно впитываясь, расплывается по ткани некрасивым жирным пятном. — Я доверился ему, как никому и никогда прежде, — ровно объясняет он, опуская кусок стейка (какое невероятно нежное мясо!) в рот. — Он же за это протащил меня по всем кругам Ада. И каждый раз весьма доходчиво объяснял, что поступал так ради моего собственного блага. Что это была моя собственная чёртова вина. Что я вынудил его. Он, кажется, горит в огне. Сжимая нож в пальцах так сильно, что костяшки белеют, резче, почти с рыком, Уилл продолжает: — Из-за него я потерял своего ребёнка. Он хотел, чтобы у меня никого не осталось, кроме него. Он отнял у меня всё. О боже. — Я понял это слишком поздно. Предательские слёзы скапливаются в глазах, и Уиллу приходится часто-часто заморгать, чтобы избавиться от них. После этого он мечтательно добавляет: — В своих фантазиях я убивал его тысячей разных способов. И в конце концов однажды я просто… Боже. Уилл поднимает на Стива самый мрачный взгляд, а потом оторопело моргает влажными глазами ещё раз и, будто тушуясь, покорно опускает глаза обратно к тарелке. Они продолжают есть молча. Стив залпом осушает бокал. — Чарли Монро — не твоё настоящее имя, верно? — Чтобы обсуждать всё это, немного вина мне бы точно сейчас не помешало, — сокрушённо протягивает Уилл, игнорируя вопрос, откладывая приборы и растирая рукой лицо. Он чувствует себя израненным, морально освежёванным, и знает, что с раскрасневшимся лицом и сырыми глазами он и выглядит соответствующе. Он расстёгивает верхнюю пуговицу на рубашке, потому что здесь слишком жарко (кто-то выкрутил обогреватель?), несмотря на мелкий-мелкий нервный озноб, и шмыгает носом. Внутри него сейчас целая какофония чувств, и ему начинает казаться, что потяни он сейчас за неправильную нитку, он на месте рассыплется в труху. — Прости. Это был чудесный ужин. Просто всего этого… слишком для одного раза. Понимаешь? Стив действительно понимает и отвечает ему почти сочувственным кивком. Он, наверное, выпил чуть больше, чем стоило бы: ему так сильно хочется поправить Чарли волосы, снова спадающие на лоб, чтобы открыть и рассмотреть тот длинный горизонтальный шрам; чтобы проследить его пальцами. Как вообще можно было получить такой шрам в таком месте? Он очень невовремя вспоминает и о другом, — уродливом и длинном, спрятанном сейчас под этой дорогой фирменной рубашкой (которую Стив купил для него), — изогнутом разрезе, рассекающем чужой поджарый живот на две части словно кривой улыбкой. Стив позволил себе обвести его пальцами, когда впервые переодевал бессознательного Чарли сразу же после того, как принёс его в свой дом. Хотел бы он прикоснуться к нему снова. — Я устал. Если бы ты только знал, как я устал, — говорит Уилл, качая головой, сокрушённо прикрывая глаза и вытирая слёзы с щёк. — Вся моя жизнь, каждый мой день — какой-то кромешный ад. Прикоснувшись к нему тогда, Стив вспомнил, как Чарли ласкал этот шрам сквозь одежду в мотеле, и не смог сдержаться и не повторить этот путь вслед за ним. Если бы он зашивал его… Он сделал бы это в разы аккуратнее. Застав себя за этим занятием, он почти одёрнул руку, ужаснувшись собственному неподобающему поведению. Но затем… Затем он решил, что плоть есть плоть и, прежде чем приступить к более подробному осмотру тела, заворожённо огладил шрам на животе пальцами ещё раз. — Мне так жаль, Стив, — раздаётся голос его пленника где-то на периферии внимания. — Я бы не пережил эти дни, если бы не ты. Я не помню, когда в последний раз кто-то был настолько добр ко мне, как ты. Другой человек на месте Уилла вряд ли заметил бы, но Уилл, конечно, замечает: как всего на одно короткое мгновение Стива ведёт. Как его дыхание сбивается. Так опрометчиво. И этого хватает. Это занимает всего долю секунды — момент, когда Уилл разбивает пузатый бокал о край стола и стремительным броском полощет остриём разбитого донышка по чужой шее. Этого однозначно не хватает для того, чтобы вызвать серьёзное повреждение, но достаточно, чтобы обескуражить. Поэтому следующим ударом, пользуясь замешательством Стива, другой рукой — теперь свободной, потому что Стив забыл — забыл — снова пристегнуть его наручниками к стулу — Уилл ударяет его по голове почти опустевшей бутылкой от вина. Если ужин с Беделией и научил его чему-то, так это тому, что не стоит расслабляться и недооценивать почётных гостей, оставляя их за одним столом с потенциально несущими угрозу предметами. Стив сдавленно ахает, а потом издаёт такой страшный озлобленный рёв, что на мгновение Уиллу кажется, у него заложит уши, и оттого ему всего на одну секунду хочется зажать их руками и залезть под стол. Когда Стив инстинктивно хватается за шею и за разбитую голову, Уилл валит его на пол и замахивается для того, чтобы ударить его ногой по лицу. Но его лодыжку с неожиданной ловкостью и силой ухитряются перехватить, и Уилл плашмя растягивается на полу рядом, теряя драгоценные секунды, пока Стив продолжает держаться за кровоточащие раны и приходить в себя от шока. Вскочив снова на ноги, Уилл успевает добраться до кухонного острова, но Стив уже бросается ему на спину и в захвате зажимает ему шею. Правой рукой Уилл впивается успевшими отрасти ногтями в чужую руку и со звериной жестокостью сдирает с неё верхний слой кожи, одновременно пытаясь левой рукой дотянуться до подставки с ножами. — Да кем ты себя возомнил, гадёныш?! — потеряв терпение, Стив хватает Уилла за волосы на макушке и бьёт его лбом о поверхность острова. В последнюю секунду Уилл всё же успевает ухватить один из ножей за рукоятку (роняя подставку с остальными на пол) и всадить остриё Стиву в левый бок. Рана снова не смертельная, нож проходит по касательной, и Стив орёт от ярости. Удар головы заставляет Уилла видеть чёрные звёзды. Он теряет нож, когда тот выскальзывает из дрогнувших пальцев. Из носа ручьём хлещет кровь, от тупой дезориентирующей боли у него подгибаются колени, и под собственным весом он начинает оседать на пол. Стив пользуется этим для того, чтобы повалить Уилла на спину и задушить его нахрен собственными руками. Уилл надавливает пальцами на только что нанесённую рану у Стива в боку, разводит края пальцами в стороны, пытаясь разодрать её до мяса, пытаясь добраться до его нутра, заставляя Стива орать от боли, и ногами сбрасывает его с себя. Он хватает первый попавшийся нож с пола — основательный, поварской — и успевает обогнуть остров по кругу, когда Стив снова его нагоняет. Уилл делает замах. Стив перехватывает удар, выбивая оружие из рук, вцепляется ему в шею и отшвыривает его в сторону, словно тот не весит ничего, ещё раз болезненно прикладывая его лицом об столешницу, разбивая ему губу. — Лживая сука! Я буду так медленно сдирать с тебя по живому шкуру, Чарли, что ты станешь молить меня о смерти. Он готов снова обрушиться Уиллу на спину, оттянуть назад за волосы его голову и, вопреки собственным обещаниям, одним росчерком просто перерезать ему горло, если это будет необходимо. Уилл успевает подмять Стива под собой. Он бьёт его в челюсть несколько раз так быстро и эффективно, что разбивает об его зубы в кровь костяшки; его левая рука скользит на чужое горло. Стив использует его собственный приём и, что есть мочи, пальцами вонзается в недавний шов, оставшийся после изъятия печени, вспарывая нити и раскурочивая рану. От пронзающей его ужасающей боли Уилл, забывая, как дышать, заходится криком и откатывается в сторону. У него есть всего секунда для того, чтобы сделать один единственный вдох, прежде чем постараться успеть добраться до кухни. Опёршись о поверхность столешницы и не жалея силы, Уилл бьёт Стива ногой в грудь, отбрасывая его назад, вглубь комнаты. Этого достаточно, чтобы суметь попасть на кухню и схватить молоток для мяса, всё это время будто бы только и дожидающийся на самом видном месте своего часа. Залитые кровью, запыхавшиеся, они продолжают кружить вокруг друг друга. На когда-то светлой рубашке Уилла едва ли находится участок незапачканной ткани. Стив делает выпад вперёд, но всего на мгновение он теряет концентрацию: может быть, это одна из ран пронзает его острой болью, может быть, это алкоголь так невовремя бьёт в голову, но этого мгновения Уиллу хватает для того, чтобы нанести удар молотком, выбивая из рук Стива оружие. Тут же за ним следует второй удар, и он мажет по виску, заставляя Стива отшатнуться и потерять равновесие. Третий — по челюсти — от всей души — наконец-то обрушивает его на спину на пол. Четвёртым — Уилл выбивает Стиву правый глаз, оставляя на его месте омерзительную зияющую глазницу, и ломает часть лобной кости — он слышит — ощущает — смакует — этот грёбаный хруст. Стив ещё жив, когда Уилл садится на него верхом и склоняется к его лицу. Уилл чувствует, как под ним вибрирует чужое тело, как сокращаются мышцы, каким прерывистым и затруднённым стало чужое дыхание. — Когда я только очнулся в твоём подвале, — шипит он разбитыми губами Стиву на ухо. — Ты помнишь? Ты сказал, что тебе абсолютно ничего не стоило забрать меня — ведь я был так пьян. Уилл дразнится откровенно; он по-птичьи наклоняет голову, почти прижимаясь, почти касаясь окровавленными губами его лица, и криво улыбается, обнажая зубы. Кровь с его разбитых губ и носа падает на губы Стива, затекает в его рот. Это отчего-то почти возбуждает. Несмотря на боль, он испытывает просто невероятное наслаждение, упиваясь собственным могуществом в эту самую секунду. — Моё хмурое лицо мелькало буквально в каждом новостном выпуске по всей стране долгое время, придурок. Я часто задавался вопросом, как из всех людей именно кто-то вроде тебя, чёрт возьми, мог не знать? Но ты оказался так охренительно самовлюблён, так хотел осчастливить очередную бедную заблудшую овечку, что не видел и не хотел замечать ничего дальше собственного носа. Уилл находит одну из резанных ран на его теле и просовывает пальцы внутрь, раздирая плоть — совсем слегка, чтобы не прикончить его от болевого шока раньше времени, — просто обозначая намерение. — Ты спрашивал моё настоящее имя. Стив воет. Уилл облизывает губы. — Меня зовут Уилл Грэм, мудила. Это я поймал Чесапикского Потрошителя. И тебе я, в конце концов, тоже стоил всего. Из горла Стива раздаётся только хрип, в глазах мелькает вспышка паники от понимания. Руки, царапая пол, бессильно пытаются нащупать точку опоры, ухватиться за что-то, могущее стать оружием в его руках, чтобы хотя бы напоследок попытаться зарезать эту поганую двуличную тварь. И тогда Уилл вытаскивает из-за спины нож для резки томатов и играючи вонзает его Стиву прямо в глотку, прокручивая, загоняя зазубренное лезвие вглубь по самую рукоять — чуть выше кадыка, в мягкое местечко под челюстной костью. Кровь ревёт в его барабанных перепонках, затмевая своим шумом всё вокруг. Окружающая его комната и мир перестают для него существовать. Он не может дышать, не может видеть, не может чувствовать, не может слышать, ему кажется, он сейчас задохнётся от чистого восторга, вызванного убийством — боже ж ты мой, как же сильно ты этого жаждал! да разве смог бы ты когда-нибудь принять другой исход?! Когда тело под ним наконец-то перестаёт трепыхаться в предсмертных конвульсиях, а из горла — доноситься булькающие звуки, Уилл делает последнее усилие над собой и скатывается с мёртвого ублюдка на пол; улыбка всё ещё дрожит на его лице. В его голове становится чудесно пусто, и в этот момент триумфа ничто больше не тревожит и не задевает его. Он падает на пятую точку, отползает в сторону и, поджимая к своей груди колени, прислоняется спиной к кухонному острову. Он делает несколько глубоких вдохов, пытаясь унять бешеное сердцебиение, а затем отрывает взгляд от трупа, закрывая веки почти блаженно, моргает, и натыкается глазами на мрачную тень, неподвижно застывшую в проходе в нескольких метрах от него. И каждый короткий волосок на его загривке встаёт дыбом.