Кроличье сердце

Первые несколько секунд Уилл замирает и просто невидяще таращится перед собой снизу-вверх, забывая о том, что ему вообще необходимо дышать. Он пробегается языком по окровавленному рту и, сам того не замечая, болезненно кривится, когда задевает сочащуюся кровью рану. Его пальцы непроизвольно сжимают молоток для мяса. Ганнибал пытливо фиксирует оба этих движения. Он и сам испускает едва слышный выдох, когда видит, что Уилл наконец-то замечает его, что он снова смотрит на него, — он не помнит, в какой момент задержал дыхание, увлечённый открывшимся ему противостоянием. Мысли, гложущие Уилла все эти дни, обрушиваются на него силой цунами. Он всё знал! Он всё знал с самого начала и показался только сейчас, потому что до последнего ждал, чем всё закончится! — крутится рефреном в его голове. Он появился, чтобы забрать его? Чтобы его добить? Потому что всё это не может быть каким-то грёбаным совпадением. Как давно он здесь? Как давно он там стоит и просто наблюдает? Всего вокруг внезапно становится слишком много. Все отключившиеся чувства обрушиваются на него разом с утроенной силой. Ярость клокочет и расцветает в его груди так свирепо, что у него звенит в ушах, и в конце концов выдержка предаёт его. Он хочет убить его. Он хочет упасть в его руки и позволить ему убить себя. Он почти задыхается. Паническая атака рядом, он чувствует, как она застилает всё пространство внутри него, толкает его снаружи, заставляя сжаться в трепещущий комок. Опираясь на стенку острова, Уилл заставляет себя подняться на ноги. Правый бок в ту же секунду пронзает болью; его лицо снова кривится, и теперь, когда адреналин немного схлынул, Уилл в полной мере осознаёт, как сильно изранено и избито его тело. Снова. Он так устал, что просто хочет, чтобы всё поскорее закончилось. Его ноги готовы подкоситься в любой момент, телом овладевает мелкий тремор, который не удаётся сдерживать, и он не может доверить себе сойти с места, сделать хоть что-то, хоть одно движение. Он рухнет наземь, если хотя бы попытается. Ему на мгновение кажется, что всё это было тщательно спланировано и устроено только для того, чтобы потворствовать неочевидному синдрому спасателя Ганнибала; чтобы он смог прийти сюда за ним, избитым и измученным, и вынести его из этого дома, истекающего кровью, готового с беспредельной благодарностью принимать всю заботу, которой Ганнибал может его окружить. Ганнибал. Уилл, кажется, проговаривает его имя вслух. В ужасе, или с облегчением, или, скорее, в крайнем смятении. Однако, он не может быть до конца уверен, что хотя бы звук действительно покидает его рот, и на самом деле он не трепыхается здесь как рыба, выброшенная из воды на берег, которая только и может, что пялиться молча, шевеля губами. Ганнибал продолжает возвышаться над ним, над царящим вокруг них хаосом как пугающий монумент самому себе. Тени, залёгшие на его лице заставляют его выглядеть каким-то страшным сверхъестественным существом. Холодным, твёрдым, мрачным. Восторженным. Он смотрит на него со жгучим интересом, с тревогой ожидания, с немым благоговением. С нескрываемым обожанием. И лицо Уилла падает. (Видишь? Он снова бросил тебя на алтарь собственного любопытства. И с очевидным восхищением снова думает о том, насколько прекрасен ты был в своей жестокости и неистовстве. Покрытый кровью, яростный, распалённый убийством. Именно такой, каким он всегда хотел тебя получить.) Ганнибал отмечает, как сильно залита кровью рубашка внизу на правом боку, — там может быть серьёзная рана, которую необходимо осмотреть. Сам Уилл бледен, обессилен, явно истощён и с чёрными кругами под глазами. Его руки в крови, и она продолжает капать с них на пол густыми алыми каплями. Зрачки раздались так широко, что за ними совсем не видно яркой синей радужки, — оттого его глаза кажутся демонически-чёрными, дикими, полными желания убивать. Его прекрасный злой мальчик. Ганнибал мог ожидать всякого от этой встречи, но определённо не ожидал этого. Звенящую тишину в комнате можно почти что рубить топором. Ганнибал медленно переступает с ноги на ногу. Уилл замечает это движение ещё до того, как оно происходит, ещё до того, как Ганнибал в действительности предпринимает шаг в его сторону. — Нет. Нет, чёрт возьми. Не подходи ко мне! — его голос срывается. Его дыхание тяжёлое, рваное, заполошное. — Это всё ты. Это всегда только ты. Каждый грёбаный раз. Он дёргается было назад, но спотыкается об собственные ноги: отступать некуда — позади кухонный остров, ребро которого впивается ему в спину, так что он просто преграждает ему путь рукой в слабой надежде, что так он удержит Лектера подальше от себя. Будь он сейчас в трезвом уме, он бы в жизни не позволил себе продемонстрировать подобную слабость. Ганнибал, конечно, плевать хотел на его зарождающуюся истерику. Он медлит всего секунду, цепким взглядом сканируя реакцию и состояние Уилла, а потом приходит в движение и вторгается в его личное пространство со стремительностью штурмового тарана. Уилл пытается воспротивиться, отмахнуться, оттолкнуть его руку, но Ганнибал всё равно бесцеремонно задирает подол его пропитанной кровью дорогущей Стивовой рубашки и впивается взглядом в плоть под ней. Он ожидал увидеть колотую рану, выплёскивающую кровь наружу. Он не был готов к тому, что найдёт зашитый и развороченный хирургический шов над печенью. Прикосновение его пальцев такое тёплое, мягкое и вещественное, что от неожиданности Уилла с новой силой бросает в трепетную дрожь. И, господи, как это больно. Ганнибал поднимает на него недоумевающий взгляд, но не произносит ни звука, очевидно, дожидаясь, когда Уилл первым подаст голос. Когда земля понемногу начинает возвращаться тому под ноги, он сердито бьёт Ганнибала по руке, пачкая, и сдвигается в сторону, убираясь из зоны его досягаемости. — Со мной всё в порядке. — Это определённо не так. Что это? Что он сделал, Уилл? — спрашивает Ганнибал вкрадчиво, с едва ли различимой яростью в голосе. На его нижней губе красуется тонкая трещина запёкшейся крови, — оглядывает его Уилл. — Он в целом выглядит немного растрёпанным, словно добирался сюда через полосу препятствий, но это, конечно, не может быть правдой. Держится он, тем не менее, как всегда собранно, с возмутительным спокойствием. И Уилл обещал себе, что не станет этого делать, но под этим испытующим взглядом он всё равно чувствует себя дамой в беде, которую снова пришлось спасать. Он сглатывает и прикрывает глаза, надеясь, что не расклеится совсем. Слова даются с трудом. — Отрезал мне кусок печени, — говорит он, сдерживая себя от приступа внезапных слёз, причину которых он сам ещё не совсем способен себе объяснить. — Но мне повезло. В отличие от пары десятков других молодых похищенных им женщин, которых он успел нарезать на куски, и чьё мясо он долгое время продавал своим друзьям по клубу. Уилл чувствует стихийное, почти неконтролируемое желание — найти каждого из членов этого «клуба» и позаботиться о них так же, как он только что позаботился о Стиве. Взгляд Ганнибала красноречивей любых слов; верхняя губа вздрагивает, выдавая чрезвычайную степень его бешенства, и он наскоро облизывает рот в нелепой попытке это скрыть. Уилл полагает, что его признание, должно быть, на мгновение смогло лишить Ганнибала дара речи, и возможно даже задело какие-то струны у него внутри, однако следующий его вопрос непостижимо идиотский и звучит самым будничным тоном: — Должен ли я заметить, что ты — не молодая женщина? Уилл, скаля зубы, нездорово прыскает и зажимает себе рот кулаком, чтобы не расхохотаться и окончательно не скатиться в ненужную сейчас истерику. Если Ганнибал притворяется, то делает это как всегда превосходно. — Видимо, он разглядел во мне то же, что и все вы, — мрачно произносит Уилл, сверкая глазами. — Увидел что-то, что ему понравилось. Что-то, что заставило его поумерить пыл в потребности набить себе желудок. Уилл наблюдает, с каким выражением лица Ганнибал оглядывает залитую кровью разгромленную гостиную, и, хотя ни один мускул при этом не дрогнул на его лице, Уилл прекрасно видит, что его слова и увиденное вокруг заставляют Ганнибала подобраться: на столе каким-то чудом до сих пор догорают свечи, и некоторые элементы сервированного на двоих ужина дают прекрасное представление о том, что здесь происходило до начала бойни. Не говоря уже о непритязательной музыке, которая всё это время продолжала играть откуда-то фоном. — Он увидел это сам или ты помог ему? — Не нравится, когда другие трогают ваши игрушки, доктор Лектер? — мстительно шипит Уилл в порыве какого-то необъяснимого желания потыкать тигра подожжённой палкой. И словно в замедленной съёмке он видит, как наливаются кровью глаза напротив, как рисуется складка между бровей. Наблюдая за сменяющимися эмоциями, — такими чистыми, ничем не прикрытыми, — Уилл, злорадствуя, понимает, что чувствует сладкое злое удовлетворение, намеренно стягивая с Ганнибала его человеческий костюм. Будто Уилл — какой-то неуязвимый. Будто Ганнибал — ничего ему не сделает. — Это так? Ты — моя игрушка, Уилл? — Ганнибал делает ещё один стремительный шаг, притирая его к поверхности кухонного острова, подпирая его своей грудью словно закрывая в клетке. Он хватает его за пострадавшую окровавленную челюсть и опрокидывает навзничь на стол, делая невыносимо больно, не обращая никакого внимания ни на окружающую их кровь, ни на то, что он сам сейчас весь будет в ней. Уилл дёргается, словно ошпаренный кипятком: в ужасе от собственной бравады, в ужасе от внезапного и резкого броска Ганнибала, его скорого разгона с нуля до сотни за секунду. Он моргает и суетливо проводит рукой по лицу. Ганнибал стоит ровно там же, где стоял полсекунды назад, и сверлит его сложным взглядом. И нет сомнений, что нырок Уилла в очередную больную фантазию не остался им незамеченным. (Будь у него меньше самоконтроля и меньше чувств к тебе — к тёмной версии тебя, ты бы уже лежал рядом с остывающим трупом Стива в ожидании конца.) Чёрт возьми. Вот именно поэтому он и свалил. Рядом с ним, сигнализируя ему об опасности всеми красными флагами и огнями какими мог, его мозг просто сходил с ума. Продолжает сходить. Даже когда ничего не предвещает. А что говорить о моментах, когда Уилл подначивает его намеренно, — просто потому, что делал это всегда с самого начала их знакомства. — Нужно заняться твоими ранами, — наконец говорит Ганнибал после того, как ему удаётся задавить в себе любые проблески эмоций и взять себя в руки, — а затем избавиться от этого места. Пожалуйста, присядь, я скоро вернусь. Он не успевает даже развернуться, прежде чем Уилл дёргается на своём месте. — Нет! Это логово грёбаного серийника. Здесь полно… свидетельств… Играя желваками, Ганнибал перебивает его: — Да, и именно поэтому нам безусловно нужно избавиться от этого места, — с нажимом указывает он, явно раздражаясь, что приходится озвучивать такие очевидные вещи. — Твоя кровь повсюду. Будет неразумно оставить всё как есть. Уилла продолжает потряхивать: от минувшей драки, от разливающейся боли, от очередного подкидыша собственного богатого воображения, от самого Ганнибала — самым неожиданным образом оказавшегося перед ним во плоти, а теперь ещё и собирающегося, похоже, принимать за него решения. Поэтому он только сейчас начинает приходить в себя достаточно, чтобы оглядеться по сторонам. Кухня и гостиная разгромлены. Всюду битое стекло и обломки… всего. Когда они успели? Его и Стива кровь практически на каждой горизонтальной поверхности. Труп Стива на полу под ногами в большой луже крови, которую они с Ганнибалом уже успели порядком растоптать своей обувью. Уилл поднимает взгляд на полки с трофеями ублюдка, пробегается по лицам этих девушек… Некоторым из них было едва ли больше двадцати. Им некуда торопиться, и до приезда полиции они с Ганнибалом вполне могли бы попытаться всё очистить от крови и прочих следов его пребывания здесь. Но, если честно, у Уилла нет ни грамма желания находиться в этом доме дольше необходимого. И если ещё честнее: очистить всё не выйдет даже при очень большом желании. Если они сдадут дом федералам, те разберут его на щепки. Упусти они хотя бы каплю его крови, затёкшую куда-нибудь меж половиц или стыков, все их усилия будут тщетны. Это глупо. Это просто не имеет никакого смысла. Ганнибал прав. — Мы не станем поджигать дом, Ганнибал, — твёрдо и отчётливо произносит он. — В подвале до сих пор находятся живые люди. Я не позволю… Я не стану смотреть, как ты снова сжигаешь кого-то заживо. — Это очень легко можно исправить, — снова звучит сочащийся мрачной язвительностью шёпот на ухо. Уилл нервно трёт ушную раковину. Трёт виски. Жмурит глаза. Ганнибал буравит его тяжёлым тёмным взглядом, ожидая, что под его напором Уилл, видимо, изменит мнение, сломается, но тот только задирает вверх подбородок и упрямо глядит на него в ответ. Он не в состоянии сейчас выдержать сражение ещё и с Лектером. Но идти на попятную он не намерен тоже. Уилл видит разочарование и недовольство, отображающиеся на его лице. С Ганнибала на самом деле станется прямо сейчас вырубить его и силком выволочь отсюда его безвольное тело, а затем преспокойно спалить дом дотла, вместе с живой Пэнни в подвале. Но Уиллу плевать и на его угрозы, и на его тяжёлые взгляды, — он ни за что не отступит по собственной воле, и будет биться с ним до последнего, если понадобится. Какие-то моральные принципы у него ещё остались, и три десятка мёртвых девушек (и учитывая, что Стив промышлял этим уже лет двадцать пять, список его жертв может быть гораздо больше) заслуживают того, чтобы с памятью о них обошлись лучшим образом. Боже, где-то в холодильниках этого дома продолжают оставаться их останки, которые дóлжно предать земле. Они продолжают свирепо молчать друг на друга, и Уилл в одном шаге от того, чтобы сдаться и просто попросить. — Столько лет вдали от манипуляций дяди Джека твоей совестью, его игр на твоих чувствах и паразитировании на твоей морали, а ты всё так же готов положить свою жизнь во имя правого дела, — в конце концов задумчиво хмыкает Ганнибал и тоже устремляет взгляд в сторону полок с трофеями, бегло осматривая лица. — Некоторые вещи просто есть, и они никуда не денутся, какими бы неудобными они нам ни казались. Мы можем только принять их. Ганнибал отвечает не сразу, рассматривая эту мысль со всех сторон. Этот разговор — это обоюдоострый кинжал, которым Уилл не гнушается воспользоваться. — Это ты сделал? Принял их? — Я принял многое. — Но, похоже, этого всё равно оказалось недостаточно. — Он говорит это с холодностью и безучастностью и, может быть, оттого звучит ещё более угрожающе, чем предполагалось, но Уилл в ответ только ведёт челюстью, и Ганнибал меняет тему: — Ты почти год числишься в списках пропавших без вести, — так же хладно, но с налётом доброжелательности продолжает он, настойчиво пытаясь воззвать к его здравому смыслу. — Сейчас ты очень близок к тому, чтобы совершить ошибку, которую будет не так легко исправить. Это не имеет никакого отношения к неудобству. И Уилл знает, что на самом деле сейчас он просто просчитывает в уме доступные способы вытащить его отсюда насильно. — Если бы это было так, — огрызается он, — если бы тебе действительно было дело до моей безопасности, ты бы прежде всего не саботировал наше прикрытие и не вынудил меня оставить тебя. Оставить тебя. Чёрт. О чёрт. В глазах Уилла успевает мелькнуть очевидный проблеск паники. Он не собирался, чтобы его слова прозвучали так жалко, — таким образом, будто бы они действительно были вместе, будто он оставил его как какой-то обиженный любовник. Ха. Это было так далеко от правды, как только могло быть. — Не надо, Ганнибал. Не надо притворяться, что ты что-то гораздо меньшее, чем ты есть на самом деле. — Уилл пытается тут же взять себя в руки, но ущерб уже нанесён. Ганнибал недобро щурит глаза, но уже через секунду его лицо снова оказывается скрыто за маской нарочитого безразличия. — Но ведь ты не оставил меня, — указывает он. — Ты позаботился о том, чтобы я всегда знал, где тебя найти, не так ли? Этот высокомерный скользкий ублюдок. Но раздражает сейчас вовсе не это. Раздражает то, что Ганнибал упорно игнорирует причину, по которой Уилл вообще оказался в подобной ситуации. — Не знаю, о чём я только думал, — ворчит Уилл, но голос его звучит почти сокрушённо. Прижимая ладонь к разорванной ране на животе, он всё же отталкивается от кухонного острова и отходит к окну. На улице густо валит снег: сугробы, кажется, уже по колено, и он давно не видел такой зимы. Он много дней подряд не видел вообще ничего кроме серых стен и убогих фотообоев с красным закатом вокруг себя. Он снова вспоминает слова Беделии и морщится, глядя на собственное отражение в стекле. — Мне было плевать, что будет дальше. Я хотел… Чтобы стало легче. Я хотел просто поскорее покончить со всем. Господи. Я всё время хотел вернуться к тебе. Даже когда хотел оказаться от тебя как можно дальше. — Что происходило после нашего воссоединения? — спрашивает вдруг Ганнибал. Кровавый ад. И несмотря на это, Уилл всё равно не мог не желать, чтобы Ганнибал отыскал, выследил, его. Он вспоминает: за всё время с самого начала своего бегства он ни разу не допустил возможности, что они расстались навсегда. Действительно навсегда. Он знал, что так или иначе, рано или поздно, кто бы ни был инициатором, встреча — последняя или нет, — состоится. И её исход будет написан кровью. — Я не знаю, — лжёт Уилл, и он знает, что Ганнибал знает, что он лжёт. Он отворачивается и долго смотрит на мирный пейзаж за окном. Ему хочется выйти на улицу как есть, лечь на стылую землю и позволить снегу себя похоронить. Мелисса, Хоуп, Сами, два десятка других убитых девушек, Пэнни — до сих пор живая и сидящая в подвале в страхе, собственные раны, его кошмары — всё это временно отходит на второй план. Сейчас он жив, он там, где он есть, он только что самым жестоким образом убил человека, не ощутив при этом ничего, кроме глубокого удовлетворения, и Ганнибал здесь тоже, — с ним, — и он видел всё, и, очевидно, прямо сейчас он ему благоволит. И теперь Уиллу придётся иметь с ним дело. Он не чувствовал этого так давно, но всё ещё помнит каково это чувство на вкус: каково это — быть предметом такого интенсивного, безраздельного и благоговейного внимания. Ганнибал продолжает изучать Уилла ровным внимательным взглядом, но больше не предпринимает попыток приблизиться или как-то надавить. Он не даёт никаких подсказок для продолжения разговора, никаких нотаций, никаких наводящих вопросов, и между ними снова повисает нервирующая неуютная тишина. Кровь на коже Уилла подсохла, и теперь даже при малейшем движении воздуха он чувствует, как неприятно трескается поверх неё тонкая корочка. Ссадины и порезы мерно зудят и ноют, и их хочется расчесать. Тупой болью болит всё тело. Его тошнит. Может быть, у него сотрясение, — удар головой о столешницу был чертовски сильный. — Тебе ведь даже не жаль… — Он обрывает сам себя на полуслове и разочарованно, измученно вздыхает. Он имеет в виду то, что его порезали, указывая на свой вновь вспоротый живот, небрежно проведя рукой в воздухе, но затем понимает всю абсурдность своего обвинения. Уилл думает о том, что Ганнибалу должно быть жаль. Что он должен испытать острое сожаление (ревность!) хотя бы по той причине, что это не его рукой Уилл в очередной раз оказался вскрыт и не его рукой у него был изъят кусок печени. Что это не ему довелось распробовать плоть Уилла на вкус. Но Ганнибал не смотрит никуда кроме его лица, и ни один его мускул не содрогается при этом обвинении. — Поговорим сейчас о твоём срыве, случившемся в Хьюстоне? — предлагает он. — О судьбе, постигшей мистера Уоткинса? Уилл вспоминает, насколько бессильным он почувствовал себя в то утро. Его словно переехали грузовиком и выдернули из собственного тела. Он сидел в их номере перед телевизором и не мог поверить собственным глазам. Он был так, так сильно зол. Ганнибал мог с тем же успехом снова обвинить его в своих преступлениях, подделав улики, подставить его и сдать полиции. — У меня не было срыва, — возражает он. — Я не знаю, какой реакции от меня ты ожидал, но ты, очевидно, знал, какой она будет. Ты знал, и всё равно сделал по-своему. Он смачивает языком пересохшие губы с запёкшейся на них кровью и затем ещё более резко добавляет, желая прояснить сразу: — И мне было плевать на мистера Уоткинса. Мне было не плевать, что на нас снова объявят охоту. И мне было совсем не плевать, что ты пренебрёг моим мнением в этом вопросе. — В последнее время ты не особенно им делился, — флегматично замечает Лектер. Это не предполагалось упрёком, но тем не менее именно им и прозвучало. — Но я вижу, что теперь с тобой действительно всё в порядке. Уилл оторопело стреляет в него взглядом, настигнутый озарением. Потому что, ох, ну конечно, чёрт бы его побрал. Как он не подумал об этом сразу! Неужели его так здорово закоротило, что у него отключилась способность выстраивать логические цепочки, и самая очевидная причина казавшейся тогда спонтанной выходки Ганнибала осталась им незамеченной? И вместо того, чтобы припереть Ганнибала к стенке, он, вспылив, порезал его, и затем, в смятении от собственных действий, просто сбежал, поджавши хвост, когда ему прилетел ответ. (Впрочем, для вас обоих это, похоже, типично: как только начинало пахнуть жареным — устроить сцену и уйти в ночь). Стоило знать лучше: Ганнибал никогда ничего не делал просто так. Никогда ничего не делал спонтанно. Какой стыд. — Поэтому, да, конечно, — продолжает тем временем Ганнибал. — Мне не о чем жалеть. Ты жив, свободен и полон ярости. И снова дышишь полной грудью. Разве ты так не считаешь? Уилл считает, что Ганнибал, вероятно, здорово лжёт. — Мы с самого начала вернулись в Штаты именно для этого, — озвучивает Уилл очевидное; от негодования — на Ганнибала или на себя самого, что ему потребовалось для этого осознания так много времени — у него перехватывает дыхание, и потому голос выходит шёпотом, на грани с шипением. — Чтобы ты убил и так откровенно выставил Уоткинса. Ты целенаправленно ехал сюда, чтобы убить его. Ты вернул меня в Штаты, потому что хотел посмотреть, как я в очередной раз стану барахтаться в разведённой тобой грязи здесь. — Он почти оговаривается и чуть не произносит не «здесь», а «дома». — Я хотел достучаться до тебя, — поправляет его Ганнибал. — В знакомой для тебя среде, однако это не было единственной причиной возвращения сюда. Это заявление заставило бы Уилла рассмеяться, потому что оно звучит так, словно он полгода страдал от грёбаной депрессии, и Ганнибал, за невозможностью альтернативных методов, решился лечить её демонстрационным убийством. — Достучался? — с неприкрытым ядом в голосе спрашивает Уилл. — Твоя реакция несколько превзошла мои ожидания. Как и её последствия, — соглашается он. Не терпящим возражения тоном он добавляет: — Ты нуждался в помощи, и я не мог не оказать её тебе. — Поэтому, желая для меня только лучшего, ты решил выбрать самый радикальный метод. — Разумеется. Ганнибал медленно, по-кошачьи, моргает и, чёрт его подери, даже не пытается сделать вид, что чувствует себя пристыженным. Потому что, конечно, он не чувствует. Уилл молчит долго, в очередной раз оценивая размах чужих амбиций, и затем с неискренним удовольствием заключает: — Мне удалось порадовать тебя. — Определённо, Уилл, — снова соглашается Ганнибал, будто не слыша едкости его тона. Боже, он не может сейчас иметь дела ещё и с этим. Уилл нервно проводит рукой по своему лицу, и разбитую губу неприятно саднит; это чудо, что его нос не сломан, — отмечает он (он искренне на это надеется). Вопрос «это ты натравил его на меня?» так и остаётся неозвученным. Как бы там ни было, время назад уже не отмотать; этот случай всего лишь добавился бы в копилку прочих «удивительных событий», приключившихся с ним при содействии Ганнибала, и Уилл просто проглотит это, как и все его прочие намеренные провокации и убийственные эксперименты. Стив мёртв, Уилл жив, и, как верно сказал, Ганнибал: полон ярости и дышит полной грудью. На какое-то время этого запала должно хватить. Вероятно, именно этот запал заставляет его взмахнуть рукой в сторону полок. «Они тоже могут быть чьими-то младшими сёстрами», — его рот открывается и почти говорит это вслух. Но Уилл успевает заставить себя сосчитать до пяти и вместо этого только сухо цедит: — Их родные заслуживают знать, что с ними случилось. Он знает, что использует запрещённый приём, и всё равно использует его. Сверкая на него глазами, Ганнибал только неприязненно дёргает челюстью, и тогда Уилл понимает, что выиграл этот раунд. — Если ты всё решил, — в конце концов холодно произносит Лектер, осматривая его цепко с головы до ног ещё раз. — Дом в Беллингхеме находится в пяти часах езды отсюда. Нам лучше успеть добраться до него к утру. Могу я предложить тебе свою помощь? Уилл качает головой, ощущая, как с его плеч валится тяжёлый груз. Напряжение отпускает мышцы будто долго сдерживаемые пружины. — Думаю, у него в достатке найдётся всё необходимое. Я справлюсь. — В таком случае я пока приберусь здесь. Ганнибал будто бы хочет добавить ещё что-то, но останавливает себя. Уилл, так и не сдвинувшись с места, только вопросительно приподнимает бровь, и вопрос «что?» повисает на его лице. — Если ты, конечно, не намеревался продолжить своё путешествие в одиночестве. Это предположение так неожиданно, что Уилл теряется на мгновение, удивлённо вскидывая теперь уже обе брови. — Что? Как будто бы у меня есть выбор? — в недоумении переспрашивает он, не уверенный, что не ослышался. Ганнибал хмурится, на лбу собирается морщинка. В остальном он так же эмоционален как кирпич. — Я не держу тебя на привязи, Уилл, — отражает колкость Ганнибал словно даже немного позабавленно. — Я намеревался покинуть штаты ещё несколько недель назад. Но я не стану увозить тебя из страны против твоей воли. И хотя Уилл чувствует некомфортный зуд, он тихо фыркает и, будто защищаясь, неуклюже складывает руки на груди. Ганнибал его только смеряет прохладным взглядом. — Я ждал только тебя. Но, если ты снова планируешь уйти, я действительно желал бы услышать об этом сейчас. Ганнибал деланно щёлкает языком, выдерживая паузу, чтобы затем повторить свой вопрос: — Ты планируешь уйти, Уилл? — Нет. Уилл не знает, кто оказывается удивлён этим твёрдым и скупым ответом больше. Ему не стоило бы быть таким категоричным. Ответ «Возможно» описал бы его намерения более точно. Уилл переминается с ноги на ногу. — Что было бы, если бы я отказался ехать с тобой? — Я бы предпочёл, чтобы ты этого не делал. — Что было бы, если бы я отказался ехать с тобой, Ганнибал? — повторяет Уилл с нажимом. Тот дёргает челюстью и поджимает губы. — Полагаю, ответ мы сможем получить только опытным путём. По спине Уилла пробегается неприятный холодок. Ганнибал видит его сомнения и намеренно уточняет: — Ты всё ещё не изменил мнение? — Нет. Уилл колеблется ещё мгновение, а затем отбрасывает куда-то в сторону окровавленный молоток (он даже не осознавал, что всё это время продолжал крепко сжимать его рукоятку в руке). Ему приходиться пошарить по карманам Стива, чтобы достать брелок; только после этого, бросив на Ганнибала последний тяжёлый взгляд, он уходит. *** Запах в комнате Стива стоит совсем не такой, как в подвале. Она нормально проветривается и чувствуется жилой — в хорошем смысле жилой, — нет ощущения этой затхлости, что давила на Уилла там, внизу. Он обнаруживает, что комната уже мягко подсвечена световой инсталляцией, встроенной в стену, и Уилл задаётся вопросом, чего ради Стив оставил здесь гореть этот приглушённый интимный свет. Он заставил его сбрить к вечеру щетину, желая видеть его лицо девственно-чистым от любого намёка на растительность. Очевидно, у него были какие-то определённые планы на свою спальню этим вечером. Его перетряхивает. Как бы там ни было, Уилл сразу же включает верхние лампы. Они яркие, и с ними всё сразу становится… совершенно заурядным. Он по-быстрому отмывает от крови руки в смежной со спальней душевой и затем лезет в шкаф. Он находит себе тёплые тёмные джинсы, футболку и чёрный шерстяной пуловер, и достаёт нижнее бельё из ящика комода. Его старая сумка наверняка давно уничтожена, но в шкафу находится спортивная сумка Стива, и Уилл заранее бросает её на ковёр дожидаться своей очереди. Он снова волочит своё тело в душевую. Он заклеивает найденным в аптечке непромокаемым лейкопластырем вспоротый шов, а потом падает на колени над унитазом и избавляется от съеденной за ужином пищи, залитой ядовито-красным вишнёвым соком. Боль в голове пульсирует так сильно, что на некоторое время он теряет способность видеть, снова трескаются ранки на губах. Желудочная кислота обжигает пищевод и гортань, но, очевидно, всё это — самые малые из его проблем. Мельком проносится мысль о том, что опорожнять желудок было непочтительно по отношению к Мелиссе, что она заслуживает лучшего последнего пристанища, нежели это. Ему приходится успокоить свою совесть тем, что это было также крайне непочтительно и грубо к стараниям Стива. Потому что нахуй Стива, вот почему. Он находит в аптечке адвил и запивает его водой из-под крана. Отрегулировав температуру воды, он залезает под душ. Он не может удержать себя от мыслей о том, что, возможно, ему стоило принять предложенную Ганнибалом помощь. Они могли бы сейчас стоять здесь вдвоём. Ох. Первые минуты он просто стоит под горячими струями, желая в них раствориться, стечь жидкой алой массой в сток и слиться с океаном. Он забывает о времени, но понимая, что запас горячей воды не будет вечным, заставляет себя начать отскабливать кровяные корки и грязь. Он аккуратно промывает открытые раны проточной водой, щёткой тщательно вычищает ногти, моет голову. Когда вода становится прозрачной, и он начинает чувствовать себя достаточно чистым, он позволяет себе постоять под горячими струями до тех пор, пока вода полностью не остынет, и только потом выключает краны. Его зубы стучат. Он старается не думать ни о чём, прочистить голову, но все его мысли снова и снова возвращаются к Ганнибалу, оказавшемуся в нужное время в нужном месте. И его посыл был яснее некуда: теперь, когда он здесь, Уилл либо едет с ним, либо не едет никуда вообще. Выбор без выбора, как ни посмотри. Уилл тщательно обрабатывает раны, до которых в состоянии сам дотянуться. Он сдавленно шипит, промокая антисептиком края, накладывает марлевые повязки, заклеивает их следом лейкопластырем. Закончив, он возвращается в комнату Стива. Чужая одежда оказывается велика на пару размеров и пахнет чужим запахом, но это не то, что имеет значение. Недалеко от кровати стоит одинокая коробка, которую до этого он обошёл стороной. Как Стив и обещал, в коробке Уилл находит свои вещи: какие-то из них были его собственными, какие-то — новыми, «подаренными» Стивом за эти дни. Тут есть даже его потёртое пальто, которое Уилл сразу же выкладывает на пол. Там же, на самом дне, он находит свой пистолет — все патроны на месте, охотничий нож, телефон, документы и другую мелочёвку, что лежала в его дорожной сумке. Уилл размышляет мгновение и забрасывает в рот пару таблеток викодина. Он проглатывает их на сухую, и уже вскоре боль притупляется, а по телу распространяется приятная истома. Оружие он прячет за пояс джинсов. Таблетки и документы распихивает по карманам. Всё остальное — накрывает крышкой и оставляет там, где оно стояло. Телефон в его руках оживает, и Уилл удивляется, что Стив не только не избавился от него, но и зачем-то продолжал держать его на подзарядке всё время. Проверял, станут ли его искать? — крайне неосмотрительно с его стороны. И Уилл блуждает мыслями, думая о том, сколько ещё неосмотрительных вещей был способен совершить Стив. Впервые за долгие дни он наконец-то может видеть дату и время. Это начало декабря, второй час ночи. После энцефалита он искренне надеялся, что ему не придётся снова терять часы. И так странно — снова обрести ход времени. В глаза бросается два непрочитанных сообщения с номера Ганнибала, отправленные несколькими днями ранее, и его пропущенные звонки. Сердце бешено заходится в почти-облегчении, и Уилл делает глубокий вдох, возвращая себя на землю. Это по-прежнему мало что значит, но, возможно — лишь возможно, — Ганнибал всё-таки не знал, где он и что с ним произошло. Беспокоился за него. Уилл прячет телефон в задний карман, подбирает пальто и пустую сумку и выходит из спальни. Он выходит на задний двор и сжигает в большой бочке свою окровавленную одежду. После этого он возвращается в дом и спускается в подвал. Он хотел бы попрощаться с Пэнни, объяснить ей что-то, но когда он подходит к её комнате, то обнаруживает её крепко спящей. Её грудь медленно вздымается под одеялом, и тогда же Уилл видит, что у Пэнни нет левой ноги и за каким-то чёртом забинтована голова. Он мог бы разбудить её и вывести отсюда прямо сейчас, но трезво оценивает, что ей определённо не стоит встречаться с Ганнибалом; и он также не представляет, где её можно было бы безопасно оставить посреди зимы и не навлечь на себя подозрения. Он мысленно просит у неё немного подождать и обещает, что ей скоро помогут. Он уходит дальше по коридору — к операционной. Он проходит мимо своей комнаты. *** Оставшись в одиночестве, Ганнибал подходит к трупу и оценивает его состояние долгим изучающим взглядом. Лицо и шея мистера Кэмпа залиты кровью и покрыты гематомами, из горла до сих пор торчит рукоять ножа, на месте правого глаза зияет дыра: ударом металлического молотка Уилл превратил глазницу в мясо, разбил лобную кость над ней. Его дорогой мальчик так хорошо постарался. Ганнибал предпочёл бы сейчас заботиться о его ранах, а не возиться с мертвецом на полу. Но ему придётся, потому что он не может позволить мистеру Кэмпу остаться лежать вот так. Он оглядывается по сторонам, сканируя помещение: осматривает содержимое кухни, шкаф с трофеями, недоеденный ужин, догорающие свечи, и недовольно поджимает губы. Прежде чем приступить к работе, он возвращается в машину и забирает сумку со своим защитным костюмом и прочими атрибутами защиты. Он обходит дом по кругу, и на заднем дворе находит небольшой сарай, не запертый на замок. Цепная пила лежит недалеко от входа, так что он играючи поднимает её с пола и с успехом проверяет её работоспособность. Он выбирает ещё несколько вещей, которые могут ему пригодиться, и возвращается обратно в дом. Полностью облачившись в защиту, Ганнибал ещё раз бегло оглядывает кухню. Кухонные ножницы обнаруживаются на полу, обронённые во время драки. На скорую руку он разрезает на Кэмпе одежду, рассматривая попутно лиловые синяки, покрывающие его тело — крепкое тело мужчины, который особенно хорошо следит за собой и заботится о своём здоровье. Ганнибал давно не работал настолько грязно и небрежно. Неэлегантно. Это едва ли заботит его по правде: у него нет нужды примерять на себя старый костюм. Он расчленяет тело цепной пилой прямо на кухонном острове. Кровь ручьями хлещет на пол и в стороны, мелкие брызги, рвущиеся из-под зубьев пилы орошают, кажется, каждую поверхность помещения. Он делит на три части обе его руки, методично отпиливая по очереди кисти, предплечья и плечи. Он так же поступает с его ногами: отделяя ступни, голени и бёдра. Он выбирает подходящий нож и потрошит брюшную полость, вываливая внутренности мистера Кэмпа прямо себе под ноги. С чавкающим звуком отсечённые кишки разлетаются по полу, высвобождая запах. Он думает о его печени, но в конце концов в остром приступе мстительного гнева просто раздавливает её ботинком. Он распиливает ему рёбра, вскрывает грудную клетку. Следом он выбивает ему передние зубы молотком для мяса и вытаскивает моляры захваченными из сарая пассатижами. Конечным штрихом он, конечно же, отделяет от тела его голову. *** — Этот дом никогда не отмоют. Уилл замирает на пороге, осматривая преобразившуюся гостиную. Уроненные вещи в гостиной расставлены по местам, стол вновь сервирован, наведён своеобразный порядок на кухне. Ганнибал и впрямь прибрался. В том месте, где Стив ударил его головой об кухонный остров, теперь лежит окровавленная цепная пила, и с её зубчиков свисают ошмётки плоти. Сам Ганнибал занят усаживанием обезображенного туловища за обеденный стол, где они со Стивом всего пару часов назад вполне цивильно ужинали при свечах. Воздух вокруг так густо насыщен кисло-металлическим гнилостным запахом, что, если бы Уилл доподлинно не знал, что труп был всего один, он бы решил, что здесь произошло массовое побоище. Он может чувствовать, как вкус медленно разлагающейся плоти оседает у него на языке. Даже ему — при наличии у него рабочей практики — сложно сейчас здесь находиться, и он не представляет, как эту вонь всегда выдерживает Ганнибал с его сверхчувствительным носом. Тот снова бросает на него цепкий оценивающий взгляд, но лицо Уилла бесстрастное, как лист белой бумаги, и не выражает ничего кроме холодного расчёта. На нём одежда с чужого плеча и до сих пор влажные волосы после душа. Со своим гладко выбритым лицом, он выглядит особенно посвежевшим. Таким прекрасным. Вымотанным, но всё же живым и гневливым, и готовым вершить наказание. Его собственный Ангел смерти. Ганнибал, проследив линии его гладких скул и подбородка за прозрачной пластиковой маской, укрывающей лицо от попадания брызг крови, прикусывает кончик своего языка и возвращается к прерванному занятию. — Ограниченность во времени и недостаток подходящего инвентаря, — комментирует он. Развлекаясь в доме Чилтона, Ганнибал навёл меньший беспорядок — а там он, на минуточку, оторвался по полной. Уилл со сдержанной брезгливостью переступает с ноги на ногу, избегая снова испачкаться в крови, и приходит к выводу, что здесь это, видимо, теперь останется невыполнимой задачей. Поморщившись он заходит на кухню. Стараясь не топтаться по потрохам, не упуская из виду ничего, Уилл наугад рыскает по шкафчикам, пока не находит рулон фольги. Он отрывает большой кусок и складывает его в несколько слоёв. Ганнибал, не отвлекаясь от своего занятия, безмолвно поглядывает за его манипуляциями на кухонной зоне. Уилл подходит к обеденному столу, не глядя ни на него, ни на прочие останки Стива, забирает отрубленные кисти Кэмпа, возвращается на кухню, укладывает их на фольгу, заворачивает плотно, кладёт на противень в духовке и выставляет не слишком высокую температуру. — Запах стал бы куда более волнующим и богатым, если бы ты добавил к мясу чеснок и немного трав, которые наверняка имеются на хозяйской кухне. Уилл делает вид, что не слышит этого. Ему бы стоило сходить поискать термостат в доме, но вместо этого он просто выкручивает и поджигает конфорки на газовой плите. Он снова отмывает руки — от чужих рук. Он залезает в холодильник и в заполненную сумку бросает что-то из съедобных припасов — несколько яблок и что-то в заводской упаковке, происхождение чего не вызывает у него вопросов. В доме в Беллингхеме, возможно, и остались какие-то запасы продуктов с длительным сроком хранения, но его это не волнует сейчас. Вряд ли в ближайшее время у них будет возможность заехать в супермаркет, и он знает, что рано или поздно ему всё равно придётся что-то поместить в свой желудок. Он думает о том, что ещё в его бытность копом воры-домушники, не гнушающиеся обчисткой хозяйского холодильника, всегда вызывали у него недоумение. И вот где он сейчас. Он мог бы откусить от яблока и вернуть его обратно на полку, — посещает его шальная мысль, которая тут же заставляет его ухмыльнуться. — Просто забавы ради. — Мне нужно осмотреть тебя? — нарушает в конце концов тишину Ганнибал, отвлекая его от мыслей о слепке собственных зубов. — Нет. Я в порядке. Просто хочу поскорее отсюда убраться. — Уилл подходит к тайнику с трофеями и оставляет брелок на комоде рядом. — Хорошо. Мне нужно ещё совсем немного времени, пожалуйста. Уилл тщательно вытирает туфли о ковёр и уходит в гарантированно чистый, самый дальний угол комнаты. Убирая ноутбук, который больше никогда не понадобится своему хозяину, он садится на одно из кресел и, откинувшись головой на спинку, остаётся с бесстрастным лицом наблюдать за работой Ганнибала. Смотреть за ним — всё равно что приобщиться к таинству. Влезть ему под кожу. Стать им. Позволить ему стать собой. Позаимствовать его руки. Вверить ему свои. Омерзительно и прекрасно. Ещё он понимает, что никогда от этого не устанет. От мрачной эстетики этого ужаса. Ганнибал пару раз бросает на него пытливые взгляды исподлобья, и Уилл чувствует, что плавится под ними. Ганнибал будто хочет у него удостовериться лишний раз: «Нравится то, что ты видишь?» Он заканчивает с телом, добавляет последние штрихи к общей сцене, и они вместе наконец-то выходят из дома на свежий уличный воздух. Сопровождая Уилла на улицу, Ганнибал не кладёт свою руку ему на спину в покровительственном жесте, и на задворках сознания Уилл ощущает слабое, необъяснимое сожаление по этому поводу. Он вспоминает, как Ганнибал продолжал касаться его своими руками в моменты слабости, как укутывал его в одеяло после приступа, затем вспоминает, как именно эти приступы были вызваны, и не может найти себе оправдания за неуместную тоску. Пока Ганнибал аккуратно избавляется от защиты и прячет её в прочный чёрный пакет, Уилл заводит двигатель и принимается за раскопки багажника. Он находит коробку с одноразовыми мобильниками на том же месте, куда он сам укладывал её некоторое время назад (другой штат, другой автомобиль, но Ганнибал перекладывал их вещи, и оставил всё лежать в том же порядке), и достаёт один. Затем он бросает в багажник сумку Стива. В ожидании, пока Ганнибал закончит приводить себя в порядок, он осматривает лесистые окрестности и натыкается взглядом на уже хорошо припорошенное снегом тело в стороне от двери, незамеченное ранее. По крайней мере, теперь ясно, почему у Ганнибала оказалась разбита губа. — Кто это? — спрашивает Уилл, кивая на труп крупного мужчины, лежащий недалеко от входа. — Сообщник, полагаю. Я воспользовался его ключом. Нам невероятно повезло, что я застал его до того, как он попал в дом. Уилл бросает взгляд Ганнибалу в затылок и чувствует, как предательски сжимается собственное горло. Он спас его. Он не бросил его; он разыскал его, когда заподозрил неладное только ему одному ведомыми путями, — и пусть без прямого участия, — но он его вытащил. Захлопнув крышку багажника, Уилл отправляется в прогретый автомобиль и садится на пассажирское сиденье. Вскоре Ганнибал присоединяется к нему в салоне, и у него шприц в руке. Уилл, завидев это, испытывает порыв дёрнуться в сторону, но не похоже, чтобы Ганнибал собирался ввести ему что-то исподтишка. — Это антибиотик, — поясняет он, и Уилл, прикрыв глаза, заставляя свои ресницы трепетать, доверчиво позволяет ему поставить инъекцию. Он, наверное, идиот. Когда Ганнибал медленно начинает движение по заваленной свежим снегом подъездной дорожке, Уилл смотрит на него, на его сосредоточенный мрачный профиль, — долго, беззастенчиво, и не может заставить себя отвести от него глаз. Такой пристальный взгляд должен бы вызвать чувство дискомфорта у любого человека, но Ганнибал, не отвлекаясь от дороги, бросает на него только несколько коротких взглядов в ответ. Уилл не понимает. Зато он может представить, как прямо сейчас кладёт свою руку — поверх его, лежащей на ручке переключения коробки передач, и медленно, настойчиво, заставляет его остановить автомобиль. Он долго, пытливо, требовательно смотрит на него, прежде чем схватить его за лацканы пальто и притянуть к себе. Он зарывается другой рукой в его волосы, серебрящиеся под луной и от снега за окном, захватывает его рот в поцелуе и не отпускает до тех пор, пока их искусанные губы, не начинают болеть. Он, может быть, даже забирается на его колени; им придётся немного опустить сиденья, чтобы разместиться вдвоём. Член Ганнибала станет чертовски твёрдым уже очень скоро, и Уилл будет досадливо и раздражённо скулить, вылизывая его рот, кусая его подбородок, лаская его лицо руками, потому что за неимением возможности продолжить им придётся остановиться прежде, чем всё зайдёт ещё дальше. Уилл смещается на сиденье и отворачивается к окну. Рвано выдыхает. Ганнибал не говорит ничего.