Two birds on a wire Две птицы на проводах. One tries to fly away and the other Одна хочет улететь, а другая Watches him close from that wire Смотрит на неё с этих проводов, He says he wants to as well but he is a liar Говорит, тоже хочет улететь, но она лжёт.
Regina Spektor — Two Birds
Лейла с детства знала, что она была особенной. Да, ткните в неё пальцем и назовите высокомерной — Лейла это просто знала. Лейла не была похожа на своих братьев и ближайших родственников. У неё были схожие с мамой черты, папины глаза, но тётя Джейна говорила, что на этом схожести заканчивались. Она качала головой и иногда ворчала себе под нос, что среди них затерялась маленькая ящерка. Лейла не сразу поняла, что это значило. Она была похожа на Деймона Таргариена, своего деда. Носила его черты лица, волосы и даже нос с горбинкой. Драконья кровь, казалось, решила взыграть через поколение. Ей это нравилось, пусть иногда внутри и скреблось что-то одинокое и голодное. Дейл плёл ей косы. Лейла улыбалась: ей нравилось, как выглядели жёлтые резинки с такими же жёлтыми кристаллами. Они каждый раз бренчали, когда она убегала от Рида с его игрушкой в руках и громким смехом. Эймонд подарил ей на день рождение серебряную шпильку. Она была в форме меча с навершием из сапфира. Клинок был покрыт искусно сделанной гравировкой. Тонкие, едва заметные буквы сплетались в «bantis». Лейла не знала, что это значило, но не могла оторвать зачарованного взгляда. Эймонд закрепил её у неё в волосах, заплетая сложные косы, которые образовали причудливый узор. Лейла не могла перестать вертеться перед зеркалом. Лейла училась собирать волосы ею и просила Скифи (их домашнего эльфа) надёжно закрепить всё магией. Жёлтые резинки с пластиковыми кристаллами остались в прошлом. Лейле думалось, что это было начало. Тот маленький звоночек, с которого всё началось и покатилось в бездну (по мнению её матери). Не то чтобы у Лейлы были с этим проблемы. Лейла не была уверена каким было её первое знакомство с Эймондом, но самым ярким воспоминанием раненного детства она считала день празднование одиннадцатого дня рождения Люка и Джейка. Лейле тогда едва исполнилось пять, весь Красный замок переливался алыми цветами, зелёными флагами (в честь Вермакса) и былыми лентами (в честь Арракса). Хоровод красок очаровывал, и у каждого из гостей на одежде обязательно был хотя бы один элемент красного, зелёного или белого цветов. Лейла всегда замечала переливы оттенков, мечтая рисовать картины. Мама и ей вплела в волосы зелёную ленту (у Рида и Дейла были нагрудные платки). Одиннадцатилетие было большим праздником в жизни волшебника, куда более важным и запоминающимся нежели другие дни рождения, но тот день въелся в её память не поэтому. Эймонд всегда приглашал её на танец, какой бы маленькой, неуклюжей и пухлощёкой она ни была, а Лейла никогда не отказывала. Он никогда не жаловался на оттоптанные ноги и тот факт, что слух ей достался отцовский, поэтому в ритм она попадала через раз (двадцать). Он говорил, как ей шла эта лента, как он был рад за братьев, как он хотел собрать волосы бронзовой лентой в её честь. Эймонд был восхитителен. — Возьми тёмно-синюю, — застенчиво пролепетала она. — Это мой любимый цвет. — Хорошо, обещаю, но тогда, ты одень сиреневую ленту, хорошо? В следующем году, обещаешь? — Обещаю. Позже Лейла ни раз рассуждала о том, что это было их первое обещание. Эймонд любил нежно-сиреневый цвет (о чём никто не должен был знать, очевидно), потому что это был цвет глаз его матери. У Деймона Таргариена глаза были точно драгоценные камни: такие же холодные, острые и яркие. Почти противоестественный аметист напоминал о его происхождение куда лучше волос, но леди Таргариен… Говорили, она переняла мягкую сирень своей матери. Лейла никогда не позволяла себе хихикать над этим, но в тайне не могла сдержать улыбки. Конечно, она пришла на одиннадцатилетие Эймонда с сиреневой лентой, устроив едва ли не скандал за право одеть её. Тогда ещё она не понимала причин, по которым мать так противилась этому и почему пришлось вмешаться бабушке. В детстве она просто злилась, когда ей не давали быть рядом с другом. Конечно, Эймонд не забыл всего. Он подарил ей ту самую сапфировую шпильку всего пару лет спустя, а затем подвязал волосы тёмно-синей лентой на её одиннадцатилетие. Тогда Лейла не думала, как это выглядит, она просто радовалась, что он не забыл. Ей и в голову не пришло бы, что синие акценты в их белых волосах на празднике Ройсов, в окружении бронзовых и чёрных лент, выделялись бы так сильно. Казалось, окружающие начали шептаться и делать ставки именно в тот год. Это же, скорее всего, и довело её мать до нервного истощения и того, что отец объяснил ей, что в последний момент они решили отправить её учиться в Шармбатон. Чудесная школа в чудесной стране и… Лейла устроила скандал и истерику длиной почти в неделю, пока даже бабушка не признала, что ничем не могла ей здесь помочь. Поняв, что от этих родственников помощи не дождёшься, она сбежала через камин к тётушке Джейне и долго, долго ей всё высказывала, не переставая жаловаться на родителей и заедать весь этот ужас печеньем с чаем. Тётя Джейна внимательно слушала, не перебивала, не ограничивала в пирожных и была вообще самой лучшей крёстной на свете. От Шармбатона побег её не спас, но тётя Джейна сказала Лейле одну очень важную вещь: родителям не обязательно знать, как Лейла, Бейла и Рейна сбегают из поместья Малфоев в Дрифтмарк, в то время как взрослые понятливо молчат. Весь сюр Лейла начала понимать уже позже, когда сбегала на тайные свидания, когда целовалась в каменных коридорах Дрифтмарка или пряталась в нишах Малфой-мэнора, и все делали вид, что ничего не происходит. Слуги отводили взгляд, эльфы исчезали без всяких хлопков, взрослые громко вспоминали, что забыли книги, бумаги в любой другой комнате. Апогеем этого спектакля стал абсолютно пустой Драконий камень. Как будто кто-то кроме Леди Таргариен мог повелеть убрать слуг и смотрителей на целые сутки из замка Наследника, и оставить противозачаточное зелье в спальне. Да, Лейлу бросало в стыд и ужас от одной только мысли, что Леди Таргариен теоретически (только теоретически? мать пятерых детей?) знала, ради чего Эймонд всё это затеял, но… но её пеклов сын оказался таким достойным наследником Порочного Принца, что Лейле вообще было не до подобных мыслей. Грёбанные Таргариены и их умелые языки, руки и все прочие части… Дальше Лейла снова краснела, но, по юности, не могла перестать думать, что если таков был младший сын, то как же повезло Рейне (уже как год состоящей в браке с Люком)? Но эта тайна ведь не могла тянуться вечно, да? Шарманке вышло время. Драконий камень слишком искушал собой. Отдалённый остров, не значащийся на картах, с мощными и древними барьерами? Лейле уже было интересно. Заповедник, где обитало большинство свободных драконов Британии, включая нагоняющего ужас Каннибала? Лейла жаждала огня и крови. Это было безрассудством в чистом виде, но Лейла продолжала верить, что им с Эймондом были обещаны драконы, а они — им. Равноценный обмен. Когда она была младше, то не понимала этого. Не понимала, что дракон — это… больше, чем огнедышащая машина смерти. Она была достаточно глупа, чтобы обронить слишком эгоистичный и поверхностный комментарий о «летающих лошадях» рядом с Деймоном Таргариеном, своим дедом. Всадники, которые с детства делили свою душу с драконом, в ответ на подобное презрительно скривились бы и указали бы на глупость собеседника. Всадники, которые получили крылья будучи взрослым, были готовы вцепиться в глотку. Магия дедушки не сдавила её в смертельных объятиях, но Лейла буквально кожей почувствовала чужое, покалывающие в затылке давление. Тогда Лейна и узнала, какими обжигающими и калечащими могут быть эти прекрасные аметистовые глаза. Дракон — это не орудие, не просто летающая лошадь. Это не тупая тварь. Это воплощение магии, ничуть не уступающие наезднику и способное легко его сбросить, если он забудет об этом. Иронично, но жадность здесь была неуместна. Это был акт взаимопринадлежности, взаимоуважения, магии и понимания: контроль — это иллюзия. Таргариены обманывали весь мир, делая вид, что крепко держат поводок, которого даже никогда не существовало. С того момента у Лейлы ушли ещё годы, буквально и фигурально, на то, чтобы понять слова деда. На её активный интерес к Дому Таргариенов и валирийской истории в целом адекватно отреагировали только тётя Джейна и бабушка. Мама кивала и обещала помочь подобрать книги для её возраста, но Лейла видела фальшивую улыбку и чуть дрожащие руки. Отец, точно в противовес, не мог скрыть хмурости и лёгкого неодобрения во взгляде. Лейлу это не остановило. После презрительного взгляда Деймона Таргариена и его агрессивной магии, такое слабое выражение негодования Лейлу вообще больше не трогало. О чём родители, к сожалению, знать не могли. О произошедшем она рассказала только бабушке, а та клятвенно пообещала ничего не говорить родителям и оторвать Деймону всё, что отрывается. Лейле почему-то казалось, что угроза была вполне реальна. Ничто, в принципе, не могло остановить Лейлу, когда она чего-то хотела. Даже Эймонд и его умелый язык. Лейла просто знала, что им нужно отправиться в пещеры Драконьего камня. Не чтобы требовать, а чтобы принимать: дары или отказы. Конечно, Эймонд оставил записку матери. Конечно, Лейла не сомневалась ни секунды, что так будет, поэтому торопилась, таща Эймонда за собой по пляжу. Когда Лейла впервые увидела Вермитора, то всё в ней рухнуло вниз от страха. «Ты должна бояться, это естественно, но ты должна быть больше этого страха», — отдавался голос Деймона в её ушах. Лейла смотрела на гору. Огнедышащую гору золота. Как что-то вообще могло быть больше этого?! Лейле едва удалось избежать приветственного (ли?) огня. Тогда Лейла поняла. Семеро, да Таргариены были сумасшедшими! И она вместе с ними была такой же! Страх бежал по её венам, наполнял до краёв, и она поднималась на нём, как маленькая лодка на штормовых волнах. Это было… пробирающие. Это скручивало её внутренности в тугой комок и заставляло ладони потеть, а каждому вдоху разрывать лёгкие. Нужные слова на чистом высоком валирийском сорвались с её губ ровно и чётко, а руки крепко вцепились в золотые шипы. Лейла никогда не боялась больше, чем в тот день, но она, действительно, поняла слова своего деда. Лейла парила над своим страхом. Она была намного больше. Лейла никогда и не жалела о том, что случилось дальше. Даже если события разыгрались в трагичном ключе, Лейла бы всё равно не стала ничего менять. Таковы были последствия её решений, её юности и горячей головы. Это позволило ей найти Вермитора и свою судьбу. Если Четырнадцать желали взять соответствующую плату, то так тому было и быть. Половина мира — за одну половину души. Долгая помолвка была обещана, Леди Таргариен обещала начать изготовление сёдел немедленно. Лейла чувствовала себя способной победить весь мир. Наверное, поэтому всё случилось так глупо. Лейла ожидала скандала, криков, ругани и даже рукоприкладства (чего никогда не делали её родители!), потому что это было… слишком для одного дня. Лейла не ожидала, что её матери станет так плохо, что она потеряет сознание и придется вызывать врача. Отец даже не посмотрел на неё, слова ей не сказал, в гробовом молчании ушёл в гостиную, чтобы встретить врача. Буря пришла откуда не ждали. — Какого пекла ты творишь?! — Дейл едва ли не толкнул её в стену. Его большие руки до боли сжали её плечи, а карие глаза со страхом уставились на сестру. Только потому, что Лейла видела его отчаяние, она ловкой змеёй выскользнула из-под его хватки, а не сделала чего похуже. Бурю можно было бы миновать, но Лейла уже была на коне. — Тебя не касается! — огрызнулась она. — Какое тебе дело сейчас? Тебе воротило, когда я говорила про Эймонда. Тебе не было дела до моих чувств! — Не было дела? — Дейл оскорблённо зарычал. — Да это тебя никогда не было! Только грёбанный Эймонд. Я больше не плету косы, потому что шпилькой Эймонда их не закрепишь. Мне нужны только сиреневые ленты, потому что они нравятся Эймонду. Не могла потерпеть ещё немного? Сдались тебе были те ленты?! — Да это тут причём?! — Лейла нахмурилась, напрягаясь, точно готовясь защищаться. Рука интуитивно начала искать палочку, и это действие надломило что-то в Лейле. Нет. Нужно было остановиться, нужно было… — Да если бы не твои пепловы ленты, шпильки, писульки, может быть, тебя не отправили бы другую страну?! — уже почти кричал Дейл. — Ты никогда не думала, что могла учиться с нами?! Что тебе не нужно было бы расставаться со своей семьёй и друзьями на девять месяцев каждый грёбаный год?! Он не имел права так говорить, не тогда, когда Лейла наконец получила своё обещание о помолвке. Да, она была юна, поэтому не спешила со свадьбой, но Лейла знала чего хотела. Дейл должен был понимать, как это было важно для неё, как она была счастлива, что теперь и у неё были крылья и Эймонд. Лейла вспыхнула, как спичка, едва не рыча. Никто не имел права так отзываться об Эймонде! О её чутком, ласковом и заботливом Эйе, который так беспокоился о ней. — Ценой дружбы с человеком, которого я любила и не хотела терять? Который не сделал никому ничего плохого? Да я лучше на девять месяцев отправлюсь в изгнание, чем останусь с такой семейкой! Дейл дёрнулся, как от удара, но Лейлу уже было не остановить. — Я оседлала дракона. Я добилась долгой помолвки с человеком, который мне дороже всех на свете. Почему ты просто не можешь порадоваться за меня, как настоящий брат? — это вышло немного умоляюще, Лейла и сама не ожидала от себя такой искренности и желания, чтобы Дейл оставался на её стороне. Просто… Дейл был её братом, так? Он был её крови, он плёл ей косы, водил на выставки модернистов и тайком покупал мороженное. Лейла просто хотела, чтобы он был за неё. Всегда и, в особенности, в день, когда она получила больше, чем когда-либо мечтала. — Я люблю тебя! — почти прорычала Лейла. — Почему ты делаешь всё, чтобы заставить тебя ненавидеть? — Люк, Джейк и Эймонд — наши дяди, Лейла, — ответил Дейл, выпрямляясь и выпячивая подбородок. — И? — Лейла фыркнула, складывая руки на груди. — Меня это должно удивить? — Это неправильно, — твёрдо произнёс Дейл, со стопроцентной уверенностью, с гранитной убеждённостью. Сердце Лейлы ухнуло вниз и, казалось, разбилось, но она только крепче сжала зубы. — Почему? — Лейла выгнула бровь, чуть поддаваясь вперёд. — Он чистокровный валириец, я валирийка на четверть, у нас не родятся уроды, как у Ланнистеров или Габсбургов. Так почему? Она сверкнула глазами, вся ощетиниваясь. — Это просто… неправильно! — прорычал Дейл, точно не зная, что ещё сказать. — Не по Семёрке. — Семёрка не летает на драконах, — ответила Лейла гордо и невозмутимо. — Я выйду замуж, как валирийка, в Четырнадцати. — Ты разобьёшь маме сердце! — воскликнул Дейл. — Оно разбилось ещё в тот момент, когда бабушка и дедушка отказались от неё, — огрызнулась Лейла. — Там больше нечего разбивать. А вот это явно было лишним, но Лейла была так зла, что продолжала упёрто смотреть на Дейла. Только когда она подняла глаза, она увидела свою мать. Как бы ни портились их отношения, как бы они ни противостояли друг другу, Лейла любила её. Любила искренне, всем сердцем, с отчаянным желанием быть ею принятой и понятой. Но брать свои слова назад было уже поздно. Урон уже был нанесён. Она увидела, как в глазах матери застыли слёзы, как она вся сжалась, прижимая одну ладонь к сердцу. Лейла точно слышала звон. — Мам, — позвала её Лейла, не зная начать ли извиняться прямо сейчас или… Лея не дала ей додумать, мать резко развернулась и ровным, идеально ровным шагом, с прямой спиной, направилась обратно к лестнице. Нет. Нет! Лейла не могла всё бросить вот так, на полпути. Она не могла закончить ссору на этой ноте. Мама должна была знать, что Лейла лгала, что Лейла просто была так зла и обижена, что выплюнула это. — Мама, стой! — Лейла бросилась за ней. Она пролетела мимо Дейла, больно задев его плечом. Лейла подскочила, перескакивая через несколько ступенек и с нарастающим отчаянием схватилась за руку. — Поди прочь! — оттолкнула Лея, отказываясь даже смотреть на неё. — Мама! — Довольно! Видеть тебя не желаю! Лейла пропустила одну ступеньку. Она попыталась ухватиться за перила, но не успела. Звук, с которым хрустнула лучевая кость, навсегда отпечатался у неё в сознание, затем боль обожгла скулу и надбровную дугу. Это было похоже на взрыв в мозгу, как будто кто-то хлопал и хлопал её голову барабанными тарелками. В ушах стоял звон. И красное. Красное заливало обзор справа. Лейла инстинктивно попыталась прикрыть рукой правый глаз, но лишь причинила себе новую боль. — Лейла! — крик матери звучал точно сквозь вату. Лейла почувствовала прикосновение к плечу, и вспышка боли пронзила её от кончиков пальцев до самой шеи, как будто кто-то вонзил в её руку штырь. Она закричала и отшатнулась, начиная заваливаться назад. Это ощущение невесомости не было похоже на тот великолепный момент, когда Вермитор пытался коснуться неба, а затем камнем падал вниз. Нет. Тогда Лейла чувствовала себя Богом. Сейчас не было ничего, кроме страха. Нет. Нет! Лейла неожиданно почувствовала толчок, а затем резкий рывок, будто все её внутренности попытались сжаться в одну точку, а потом — только падение и красное марево боли.