Свойство памяти

Венти прошибло холодом, едва он открыл шкатулку вновь. Сердце Гамигина совсем не было похоже на его: вместо округлого навершия из короткой ножки исходили два отростка, по форме напоминающие кристаллы тёмно-фиолетового цвета, и они как будто покрыли собою всё Сердце, словно какие-то паразиты. Оно чуть ли не поглощало солнечный свет, но не отдавало ничего взамен, кроме ощущения нахождения посреди ледяной пустоши. Внутри крошечная шкатулка не была обита бархатом или застелена какой-нибудь тканью — наверняка Сердце болталось и билось о стенки каждый раз, когда эту шкатулку встряхивали, случайно или намеренно. Два кристальных отростка были испещрены потёртостями и царапинами, и от источающегося запаха ржавчины засвербело не только в носу — внутри черепа тоже. Венти не хотел к нему прикасаться — оно казалось мерзким. Грязным. Опошленным. Ему хотелось вновь захлопнуть крышку шкатулки, запихать её куда-нибудь в дальний угол и сделать вид, будто никогда её не брал в руки. Трещины казались ещё более тёмными, чем само Сердце — в их глубинах засохла кровь, и даже засохшей она была какой-то блёклой, словно Сердце отчаянно вытягивало из неё всё, что только можно. Оно казалось червём, который присасывается к кишечнику животных и пожирает его изнутри. — Забери его, — выдавил едва слышно Венти, не в силах справиться с комом тошноты в горле. Шкатулку тут же выхватили из его рук и захлопнули крышку, и Венти прижал ко рту ладонь. Его плечи дрожали, как от озноба — это и был озноб. Ему даже не потребовалось прикоснуться к Сердцу Гамигина, чтобы почувствовать, как что-то внутри него тянется к нему, и это что-то было близко к нему, казалось каким-то родственным, неотделимым, но по какой-то причине отсечённым. Это что-то было таким же обжигающе-холодным, противным и неестественным. Венти натянул рукава на ладони, одну руку всё так же вернул ко рту, а второй попытался запахнуть плотнее одежды — ему казалось, что так станет теплее, а озноб пройдёт. Ничего не изменилось. Холод был не внешним — он помнил, как нещадно палило солнце, когда он был у реки. Он думал, что всё встало на свои места, когда они с Гуй Чжун говорили об одержимости Сердцем Гамигина у других Богов, но цельная картина опустилась перед его глазами только сейчас. Конечно, Алатус не специально омрачил его Сердце неосторожным прикосновением — под его рёбрами разлагалось это подобие Сердца Гамигина, постоянно отравляя его этой тьмой, и… Селестия, он так легко не подавал виду всё это время!.. И всё же, Алатус даже не знал, что сделал это — в конце концов, вчера он извинился больше за то, что молчал о своём знании и воспользовался им в момент, когда все мысли меркнут перед мрачной собранностью. Нет, Венти не станет об этом говорить. Точно не сейчас. — Холодно, — пробормотал он, не отнимая руки от лица, но Алатус как-то его понял. Он протянул руку, замер на полпути, но всё же чуть сжал пальцами его рукав на локте. Венти не отодвинулся — посмотрел только в глаза и позволил утянуть себя в чёрную дымку, в которую в последний раз рухнул год назад, когда сбежал посреди Священного Призыва. Как давно это было. Когда ступни коснулись травы, Венти огляделся. Они стояли на вершине горы — с одной стороны крошечными коробочками торчали из земли дома Цинцэ, растекались озёрами рисовые поля и всплесками разноцветной туши росли яркие цветы. С другой же Венти увидел ту самую деревню, на которую ему указал мальчик на берегу реки — ту, из которой должна была прийти Шэньшэнь наблюдать за лягушками. Местные дома стояли аккуратными рядами, прилегая друг к другу не слишком плотно, но и не совсем уж разрозненно. Почти у каждого раскинулся скромный огород, а люди, которые отсюда казались мушками, бродили тут и там с корзинками в руках и собирали какие-то травы. Пальцы Алатуса с его рукава так и не исчезли — наоборот, скользнули вверх по руке и самую малость сжали запястье. — Садись, — проговорил он тихо и первым опустился на землю, поджав под себя ноги так, будто собрался медитировать. Венти поёжился, когда по спине загуляли местные ветра, и сел тоже. Алатус подхватил его и под второе запястье таким привычным жестом, будто всё это он уже проделывал десятки тысяч раз. — Закрой глаза и постарайся ни о чём не думать. Дай солнцу согреть тебя. Алатус первым закрыл глаза, и Венти вместо того, чтобы послушаться, опустил взгляд на их руки. Глядя на свои тыльные стороны ладоней, тонкие и худые, бледные до жажды солнечного света и как будто бы бесцветные, он думал, настолько сильно они контрастировали с руками Алатуса — такими же бледными, но словно серыми, лишившимися всех красок от изнуряющих занятий и жёсткими от тренировок с мечом и держания кисти. У него были обломаны ногти как будто от нервов, и те чуть царапали запястья. Что странно, его невесомые прикосновения не вызывали сейчас даже призрачного следа того ужаса, который настиг Венти на песчаном пляже в ту ночь, когда была убита Шан Си. Может, всему виной эта ночь и последовавшее за ней утро, когда Венти просидел с ним в одной комнате и даже сумел спокойно обсудить некоторые вещи — этот Алатус разительно отличался от того, который вонзил меч в женскую спину. Ужаса не было. Но на корне языка горечью расплывалось что-то другое, что делало эти прикосновения отчасти неприятными. Почти противными. Может, дело всё в том, что Алатус, который вонзил меч в женскую спину, всё ещё существовал, просто где-то внутри того, что сидит сейчас напротив. — Ты такой же, — вдруг сказал Венти, и Алатус чуть нахмурился, не открывая глаз. — О чём ты? — на выдохе произнёс он, но как будто отстранённо, словно всеми мыслями пребывал глубоко в собственной медитации. Пальцы Венти мелко вздрогнули, и сложно было понять, от чего именно — от холода или того, что он собирается сказать. Алатус чуть сжал его запястья, будто пытался успокоить без слов. Горечь мёдом стекла с корня языка вниз по горлу. — Странный. Каждый раз другой. Я не знаю, бояться тебя или нет. Пальцы Алатуса снова скользнули вверх по запястьям и сжали его ладони. Он открыл глаза, и в этот раз янтарь их не казался пыльным от посторонних мыслей или усталости. — Не стоит, — уверенно сказал он, а затем помолчал немного. — Син Сюжун нас отвлекла. Венти не успел нахмуриться и спросить, к чему он вообще это сказал: — Каждый раз приходится начинать сначала. Вот, что я хотел сказать. Ты часто закрываешься. Может, ты этого не замечаешь, но… Иногда мне кажется, что я почти разгадал, и ты снова спокойный или… лёгкий. Не знаю. Венти опустил взгляд с его глаз на их сцепленные руки. На другую сторону горной вершины опустился журавль и тут же принялся чистить длинным клювом перья, как будто ему было всё равно, с кем именно соседствует в этот миг. — Может, я ещё не до конца понимаю, ты просто знакомый или нет, — произнёс Венти совсем тихо. Он не видел лица Алатуса, но судя по тому, что руки его дрогнули, тот смутился. — Хватит думать, — пробормотал он. Ну, точно смутился. — Медитируй. Венти улыбнулся через силу и закрыл глаза, и даже так сквозь веки его настигали солнечные лучи. Те были тёплыми, почти что жаркими, и эта жара быстро расползалась по коже. Он не сдержал лёгкого вздоха, и в следующий миг его спины и рук коснулся ветер. Венти со всей силы стиснул пальцы Алатуса. Как только они появились на горной вершине, его уже пронизывали местные ветра, но их чужеродность Венти сбросил на собственный холод, который отрезал все остальные ощущения раскалённым мечом — сейчас, когда его грело обеденное солнце, эта чужеродность вопила израненной птицей, стрекотала цикадами. Такого никогда не было — такого, что ветер не кажется неотъемлемой частью его самого. Этот как будто толкал его в спину, не признавая в нём своего и словно пытаясь прогнать. Если Венти попытается к нему потянуться, тот скорее со всей силы ударит его по рукам, и так не должно быть. Он и сам был ветром — Двалин сам так сказал всего какую-то неделю назад. И это было до дрожи в теле, до скручивающихся в давке внутренностей, до спёртого дыхания страшно — не чувствовать то, что всегда было рядом и казалось неотъемлемой частью тебя самого. — Венти, — услышал он чуть повышенный голос Алатуса и зажмурился. — Посмотри на меня. Он почувствовал, как правая рука высвободилась из его хватки и осторожно коснулась его щеки, но не успела лечь на кожу полностью — Венти дёрнулся, отшатнулся и навалился обеими руками на поросшую тёмно-зелёной травой землю, всё так же держа веки плотно сомкнутыми. — Не трогай, — выдавил кое-как он, пытаясь всем нутром до этого ветра дотянуться. Он словно натыкался на сплошную стену, в которой не было ни единой щели, через которую можно было проскользнуть — даже у купола Декарабиана такая была, но не здесь. Но он ведь на вершине горы, где множество ветров, так? Или он уже не там, а где-то ещё? Там, где темно и холодно? — Не буду, — услышал он спокойный голос, и тот как будто одновременно терялся в вое ветров и звучал близко-близко, почти над самым ухом. — Буду рядом. Скажи, что тебе нужно. Рёв ветров заполонил слух — он не казался враждебным, но и не был родным. Он вопил так, что отрезал остальные звуки, и Венти резко дёрнул ладонью, какую когда-то успел прижать к груди, чуть протянул её, почти сразу наткнулся на расслабленные пальцы Алатуса и сжал их. — Не уходи. Алатус осторожно провёл большим пальцем по тыльной стороне его ладони. — Я здесь. Не уйду. Венти глубоко и медленно вздохнул — он всё ещё там, на вершине горы, где нет темноты и холода. Он никуда не уходил. Он медленно выдохнул, хватаясь за пальцы Алатуса — жёсткие и грубые — так, словно боялся, что они растворятся в воздухе, как растворилась в воздухе Гуннхильдр из его сна год назад. Ветра били по ушам, но вскоре с каждым новым медленным вздохом и таким же осторожным выдохом появлялось что-то ещё: скользящие по телу в хаотичном порядке одежды, щекочущие голые щиколотки травинки, молодые и мягкие, тёплые пальцы Алатуса, вкус крови на языке — должно быть, он прикусил щеку. — Я никогда не был в Мондштадте, — услышал он спокойный голос Алатуса и вновь медленно вздохнул. — Там тепло? Венти отрывисто кивнул, выдыхая. — Тепло, — выдавил он, цепляясь за руку Алатуса крепче. Его щёки горели от палящего солнца. Над ним сияло солнце, жаркое и яркое, почти что белое, пахнущее летом — солнце может так пахнуть?.. Он глубоко вздохнул. — Твой народ другой? — вновь услышал он спокойный голос, который не отдалялся — был совсем рядом, будто у самого уха. Ветра забрались под одежду и осторожно скользнули по коже. Выдох. — Другой, — произнёс он, сжимая пальцы Алатуса уже не так крепко. — Дружный. Надёжный. Спокойный. Иногда громкий. Бывает тихим. Когда плохо. В последнее время… тёплый. Венти открыл глаза, и купол из ветров над ним с Алатусом распался. Те больше не казались чужими и враждебными — скользили по коже, ластились, приносили стрёкот цикад, бубнёж лягушек, плеск реки и скрип сосен. Венти отпустил пальцы Алатуса, покрасневшие и со следами ногтей, и с силой почесал основание ладони. Журавль давно улетел. — Больше не холодно? — услышал он спокойный голос сидящего напротив него Алатуса и осторожно качнул головой. Алатус опустил напряжённые до этого плечи. — Хорошо. Его снова подхватили за запястья, и Венти поднялся на ноги вслед за Алатусом. Его горло чуть першило после вспышки чего-то, что у него никогда прежде не случалось, и всё же он перехватил ладони Алатуса до того, как тот отстранится — преисполненный спокойствия голос казался ему звуком безопасности. Хотелось услышать ещё. — Ты… — выдохнул Венти, заглядывая ему в глаза и не зная, что сказать. — Ты часто такое делал? Он понятия не имел, о чём конкретно спрашивал, и это наверняка было по нему видно: Алатус чуть свёл к переносице брови и опустил уголки губ, как если бы сосредоточенно читал что-то, глубоко задумавшись. И всё же, вряд ли он делал это осознанно: когда глаза его прояснились, губы снова расслабились и чуть приоткрылись. — Раньше снились плохие сны. Когда просыпался, думал, что ещё сплю. Это… пугало, — произнёс он медленно и через силу, будто вовсе не хотел признаваться в этом, но почему-то продолжал говорить. — А если ты про медитации… С наставником делали это каждое утро. Наверное, ему тоже было холодно… когда-то. Потом медитировал сам, пока мы не начали вместе путешествовать. Венти кратко и тихо промычал что-то неопределённое, как будто многое стало ему ясно. Так и было: теперь он знал, что Алатусу больше не снятся одни из тех кошмаров, которые беспокоили его на горе Аоцан, а ещё знал, что не он один испытывал этот холод — страшный, мертвецкий, неестественный. И Алатус привёл его на вершину горы, потому что точно знал, что медитация поможет, ведь она помогала на какое-то время Гамигину и помогала ему самому. Иметь хоть что-то общее с наставником Алатуса ему вовсе не нравилось. Правда, он не совсем понял, почему вдруг Алатус перестал медитировать после того, как они начали вместе странствовать, но он не думал, что на этот вопрос в принципе можно сейчас найти ответ. Он отпустил чужие ладони и одними пальцами правой руки потёр грудь — там, где обращалось в лёд Сердце. Сейчас оно не источало холод, но это не означало, что такое не повторится снова. Значит, ему придётся каждый день заниматься медитациями на вершине какой-нибудь горы? Пускай. Алатус, закончив следить за ним с неопределённым взглядом, на несколько секунд исчез в чёрном дыме, чтобы вернуться с уже знакомой ярко-красной резной шкатулкой. Венти поморщился, и Алатус, как-то умудрившись заметить это, отступил на шаг. — Что ты хочешь с ним сделать? — спросил Венти, и Алатус только взглянул на него с невысказанной просьбой подождать немного. Замок шкатулки щёлкнул в тишине, и Алатус, обернув ладонь подолом ослепительно-белых одежд — Венти не смог не обратить внимание на тёмно-зелёные штаны в тон нижней рубашки; интересно, — достал Сердце Гамигина из шкатулки. То вновь принялось вбирать в себя солнечный свет. Алатус почти что вальяжно взмахнул кистью, и Сердце скрылось за обрывом. Венти охнул. — Зачем ты?.. — на полтона выше обычного выдохнул он, не зная, как завершить свой вопрос, и Алатус захлопнул шкатулку. — Идём, — сказал он и кивнул в сторону поросшей травой тропы, ядовитой змеёй извивающейся к подножию горы. — По дороге расскажу. Продолжая держать ладонь у груди, Венти сжал пальцами второй руки плечо и последовал за Алатусом, лишь единожды обернувшись и глянув туда, где исчезло Сердце. Он даже начать раздумывать не успел — Алатус заговорил в тот же миг, что повернулся к извилистой тропе: — Ты спрашивал, убил ли я его из ненависти. Наверное, да. Я воткнул кинжал ему в грудь. Венти невесело хмыкнул. Рука зачесалась потереть грудь, прямо в центре. — В прошлый раз в тебе было больше уверенности, — напомнил он, и Алатус кивнул. — Я хотел, чтобы он умер, — сказал он медленно, как будто на ходу придумывая, что говорить. — И сейчас мне кажется, что он тоже этого хотел. Венти нахмурился и издал вопросительное мычание. Под его ногой покатились вниз по склону мелкие камни, и Алатус вовремя подхватил его за локоть. Это напомнило ему ту ночь, когда они впервые подошли к Усадьбе Ночи, и вокруг было так темно, что Венти пришлось хвататься за него, чтобы не спотыкаться на ровном месте. И всё же он кивнул и продолжил спускаться сам. — Это он мне рассказал, как убить его, — продолжил Алатус, краем глаза поглядывая на него то и дело. — Когда я вырвал Сердце из его груди, он даровал его мне. Потом прокрутил кинжал и умер. Венти резко повернул к нему голову, нахмурившись, и они пересеклись взглядами. Алатус казался спокойным, рассказывая всё это, но в глазах его плескалось что-то, что походило на страх, но не такое яркое и более глубокое. Венти не знал, что это. — Даровал? — только и смог, что переспросить он. — Разве так можно? Алатус неопределённо качнул головой. Если обернуться, всё ещё можно было увидеть вершину горы, с которой они спускались, но теперь уже она могла показаться недосягаемой. Не так уж и много они прошли за эти несколько минут, но тропа была до того крутой и извилистой, что запросто могло показаться, что не останавливались они уже полчаса. — Я выбрасывал его пять раз, — произнёс он, когда молчание затянулось. Венти едва не вздрогнул, когда снова услышал его голос, а затем несколько секунд осмысливал услышанное. — Каждый раз оно возвращалось. Венти нахмурился. — Что, само возвращалось? — спросил он, и Алатус безрадостно хмыкнул. — Течением реки прибьёт к моему лагерю. Птица на голову уронит. На крючок поймается. Каждый раз глупее предыдущего. Один раз мне его вернула деревенская девчонка, потому что она видела, как я его выбросил. Подумала, негоже мне вещами разбрасываться. Венти против воли фыркнул, а затем задумчиво почесал лоб. — Значит, и в этот раз вернётся? — спросил он, и Алатус кивнул, не сказав ни слова. Когда его волосы были собраны в хвост, Венти мог без труда увидеть, как его острая челюсть чуть сжимается, как будто выражая смиренное недовольство. — И зачем ему отдавать тебе своё Сердце? Как-то… — Глупо? — закончил за него Алатус, и Венти неопределённо промычал в ответ. — Мне кажется, он знал, что не сможет пережить эту войну. Да и… То, через что начинаешь проходить ты, у него было каждый день, но гораздо хуже. Не выдержал, наверное. У Венти и без того с самого предыдущего дня настроение было не слишком уж жизнерадостное, но сейчас оно рухнуло куда-то глубоко под землю. Не выдержал, значит. Весело. — Допустим, — протянул он едва слышно, — но отдавать-то зачем? Их и самое подножие горы теперь разделял довольно крутой низкий склон. Алатус спустился с него без всякого труда, будто знал здесь каждый камень и каждый пучок травы, и протянул ему ладонь, беззвучно предлагая помощь. Венти, правда, этого не увидел — вернее, зацепил боковым зрением, но всё его внимание было обращено к подобию тропинки, крутой, заросшей травой и испещрённой мелкими камнями. Он успел выбрать как минимум три способа поставить ногу и отчаянно хотел попробовать спуститься сам — ребяческое, наверное, желание для такого, как он, но и не до конца времён же ему цепляться за рукав Алатуса при каждой неровности дороги. Справа от них разливались рисовые поля — не засеянные до конца, вдоль них туда-сюда прохаживались женщины в рабочей одежде и в протёртых, старых бамбуковых шляпах. На улице стояла невероятная жара, а они были все укутаны по самый нос; так, что ни один солнечный луч не касался их кожи. Даже руки были скрыты перчатками. Они по очереди поворачивали к ним головы, выдыхали что-то подозрительно похожее на: «Глава Уван!..» и низко кланялись, не опускаясь на колени только потому, что под ногами хлюпала вода с зёрнами риса. Алатус поклонился им в ответ чуть глубже, чем, по идее, должен был, и Венти последовал его примеру больше для приличия, сам до конца не понимая, стоит ему кланяться или нет. Алатус молчал до тех пор, пока рисовые поля не остались вне зоны их слышимости. — В последние месяцы он каждый день спрашивал, вижу ли я в ночной тени величие, — наконец, заговорил он, и Венти вновь повернул к нему голову. — Раньше я думал, что так он хотел сказать мне что-то, но… может, он видел во мне своего преемника? Ждал, когда я отвечу правильно? Венти неопределённо повёл плечом. Не нравился ему этот разговор — домыслы о тех вещах, на которые уже никак не найти верного ответа, ведь и спросить не у кого, всегда вызывали у него такое чувство, будто на плечи опускаются по тяжёлому камню, и те тянут всё его тело вниз, чтобы пригвоздить к земле. Но также Венти знал, что этот разговор был необходим — если не ему, то Алатусу точно. Слова срывались с его языка так, что требовали распробовать послевкусие, и он явно никогда раньше не говорил вслух о том, что занимало его мысли весь этот год. Ему нужно было выговориться, и Венти не мог дать хоть какого-то однозначного ответа на эти слова, но Алатусу и не было ничего из этого нужно. Послушай, кивни, пожми плечами, скажи, что надежды Гамигина больше не имеют значения, ведь он мёртв, а Алатус жив и явно имеет свои взгляды на будущее, пусть то и было каким-то мрачным и туманным. По крайней мере, Венти должен так поступить, но всё нутро противилось этому. Это была всё та же горечь, которая возникла на корне языка, мёдом стекла вниз по горлу и почему-то размазалась толстым слоем по лёгким. Из-за неё было почти трудно дышать. — Иногда мне кажется, что стоило… сделать так, как он хотел, — вдруг произнёс Алатус, и Венти издал невнятный вопросительный звук. На чужих щеках разлился румянец, но в нём не было ни капли от того смущения, которое у него то и дело вызывал Венти неосторожными словами или неоднозначными фразами. Этот румянец был похож на стыд за собственные мысли. — Я просто хотел найти своё предназначение, ты знаешь. Но пока только убил двух Богов. Может, нести это бремя битвы за небесный престол и есть моё предназначение? Венти порывисто схватил его за рукав — узкий, расширяющийся только от середины локтя — и замер. Алатус резко остановился и перевёл на него растерянный взгляд, как будто он совсем не ожидал такой реакции на свои слова. Да и говорил он последнюю часть каким-то тоном, который был ему совершенно не свойственен — так, будто повторял за кем-то слова, которые давно въелись в память червивым паразитом. Венти молчал, глядя ему в глаза, и ненавидел себя за то, что собирался сказать. — Может быть, — едва слышно произнёс Венти, и Алатус самую малость изломил брови, почти незаметно. Только это заставило свернуться странный ком в горле, который никак не был связан со страхом или отвращением, как в прошлые разы. Этот ком породил мысли: — Ты спас мне жизнь несколько дней назад. — Алатус приоткрыл рот и почти сразу его захлопнул, как будто собирался отрицать всё, что Венти сказал, но почему-то передумал. — Я за это благодарен. Но то, что ты не попытался найти другого выхода и убил её, я не могу принять. Прости. Плечи Алатуса расправились и опустились. В этот раз черты его лица не ужесточились, но Венти не нужно было видеть этого, чтобы понять, что это извинение прозвучало совсем не к месту. Он скованно выпустил чужой рукав из пальцев, и Алатус повернул голову к Цинцэ. Осталось только пройти по двум мостам, и они окажутся там, среди чуть покошенных домов и необъятного количества работы, которая мечом висела у Алатуса над головой — того и гляди, сорвётся с тонкой красной нити и уничтожит его. Если, конечно, то, что только что сказал ему Венти, не срезало эту нить одним изящным движением. — Я знаю, — наконец, пробормотал Алатус очень тихо и отступил на шаг. — Мне нужно встретиться кое с кем. Из другой деревни. Найдёшь, чем заняться? Венти медленно кивнул, и Алатус первым шагнул к мосту. Наверное, ему нужно было взять что-то из своей комнаты, прежде чем отправляться на другую сторону горы. И всё же он остановился, не дойдя до начала навесного моста, развернулся и поклонился, опустив взгляд в землю. Губы его разомкнулись, чтобы сказать что-то заученное, и застыли, так и не воспроизведя ни звука. — Спасибо, что выслушал, — наконец, произнёс он, и это было так непохоже на всё то, что говорил Алатус раньше, когда благодарил его за что-то, что Венти невольно замер тоже. — В любое время… — немного невпопад пробормотал он, и Алатус выпрямился и развернулся к нему спиной. Венти какое-то время наблюдал, как Алатус удаляется, заложив руку за спину и выпрямившись так, словно не хотел показывать, насколько каждый шаг ему тягостен. Этот разговор выжал из него все соки — настолько истощённым он не чувствовал себя никогда прежде. Стало ещё жарче, чем на вершине горы около получаса назад, и несколько слоёв одежды на Венти нисколько не помогали от этой жары избавиться. Наверное, он искупается, а там уже и жара спадёт, и появится желание заняться чем-то более… продуктивным. Венти скатился по склону, упирающемуся в речной берег, быстро развязал пояс верхних одежд и сбросил со стоп обувь. Вода была прохладной, но приятно прохладной. Нижние одежды и штаны тут же вымокли до нитки, и Венти нырнул в реку с головой. В ушах встал заслон из влаги; он загораживал все мысли и оставлял его наедине с пустотой, обычно тягостной, но сейчас какой-то желанной и безопасной. Так и подмывало открыть глаза, и Венти осторожно разомкнул веки, пока ещё оставался воздух в лёгких. Солнце распадалось на десятки лучей и доставало широкой ладонью до самого дна — вода была до того чистой, что Венти без труда смог увидеть пузырь лягушачьей икры в лабиринте тростника. Река выталкивала его на поверхность, и Венти чувствовал себя до безобразия лёгким, как никогда прежде. С его плеч как будто сползали камни и терялись в иле. Там, на берегу, он не понимал себя. Его мотало из стороны в сторону, он хватался за ладонь Алатуса, но понимал, что чувствует почти что иррациональное нежелание его касаться вообще. Не то чтобы сцена убийства Шан Си неизменно стояла перед его глазами, когда над его головой не смыкались воды, но она как будто мелькала за спиной и сверлила жарким, как солнце, взглядом лопатки. Она просто… была. И оборачивалась на языке горьким привкусом — тягучим, как мёд. Волосы облепили его лицо, прогретый воздух обжёг лёгкие, и Венти убрал мокрые пряди со лба. Глаза слегка пощипывало, стоило ему вынырнуть, а потому всё вокруг казалось размытым, но даже это не омрачило осознание, насколько верным было решение поплавать в реке немного. Венти понятия не имел, что такое простое действие будто прочистит его голову и создаст иллюзорное и разрушительное в своей сути ощущение, будто всё хорошо. Выходя на берег, он наступил пяткой на что-то острое и вскрикнул. Стопу обожгло, будто он босиком прошёлся по вершине Виндагнира, и Венти, так и не ступив на чуть влажную землю на берегу, поднял правую ногу. Чуть левее от центра пятки мрачнело красным небольшое пятнышко — напоролся он на что-то добросовестно, весь тканевый ботинок кровью испачкает. А обувь, как назло, белая. Неприятно. Венти опустился на корточки, отгоняя мысли о порезе и понимая, что ощущение холода его обожгло вовсе не случайно. Конечно, он вполне мог состроить из себя полного глупца и оставить эту вещь лежать в реке дальше, но если тот мальчик, с которым он говорил утром, наблюдает здесь за лягушками довольно часто, то надеяться на то, что он его не найдёт, было бы слишком беспечно. Венти подцепил пальцами подол нижних одежд и вытащил из воды Сердце Гамигина. Губы его искривились в лёгком отвращении — как будто пожранная кристальными паразитами фигурка вся измазалась в грязи. Слегка ополоснув Сердце на поверхности воды, Венти вышел на берег, оставил его валяться в траве, пока одевается и натягивает ткань верхних одежд на пальцы, а затем засунул Сердце в левый рукав. Он вернётся на постоялый двор, спрячет Сердце в резной шкатулке и засунет ту куда подальше томиться в ожидании, пока Алатус не решит, как с ним поступить. — Одни проблемы от тебя, — буркнул Венти, усевшись на землю и послав на небо полный мрачности взгляд. Пока он накрывал ладонью ранку на пятке и залечивал её, он не мог перестать раздумывать о том, как один Бог мог создать своей смертью столько проблем. Заняться ему было нечем, что ли?.. Когда ранка затянулась, Венти поднялся с земли и поморщился — мокрая одежда облепила всё его тело и с каждой секундой всё противнее подмерзала. Скорее всего, он будет выглядеть, как одно из тех чучел, которые ставят в центре полей для посевов за Спрингвейлом, если сделает то, что пришло ему в голову, но лучше уж так, чем мучиться в ожидании, когда высохнет. Венти поднёс к груди обе ладони, как если бы захотел вслушаться в местные ветра, но в последний миг сложил их в кулаки и прижал друг к другу. Хаотичные потоки хлестали его тело всего несколько секунд, но в тот миг, когда Венти отпустил их и с остервенением потёр ладонь о плечо, одежды его были уже сухими. Когда Венти вернулся на постоялый двор и исполнил свой план по засовыванию шкатулки с Сердцем Гамигина в самый дальний ящик, который только смог найти, Алатус всё ещё не вернулся из соседней деревни. Конечно, Венти не знал, насколько важное то было дело, но предположил, что сидеть здесь без дела и дожидаться его возвращения ему придётся довольно долго. Через открытое окно с улицы в комнату проник странный звук — Венти сразу представил, как кто-то усиленно трёт камнем о камень. Он навалился обеими руками на оконную раму и прищурился, разглядывая одинокую фигуру за одним из бамбуковых столиков. Перед фигурой лежал лист бумаги, прижатый с двух сторон узкими деревянными дощечками, а рядом с ним чернел старенький набор для каллиграфии. Венти вглядывался в фигуру ещё несколько секунд, пока не узнал Линь Чао. Как ни крути, идея скоротать время за разговором с кем-то, кого он уже знает, была приятнее, чем мысль разглядывать узор на деревянном полу. Венти перевязал пояс одежд, поправил на бедре фальшивый Глаз Бога, о существовании которого забывал чуть чаще, чем постоянно, и покинул комнату.